Не тигр или Один день из жизни Булгакова 2011

Двадцать девятый год. Весенний вечер. Мака за столом в кабинете. Руками обхватив голову, смотрит
 вдаль. Лицо напряжено. Волосы гладко причесаны на косой пробор. На столе горит абажур. Стоят два канделябра, множество книг аккуратно разложены в стопочки. Одна из них куплена недавно – томик Мольера на французском. Возле бронзового бюста Суворова скромно почивает кошка Мука. За спиной писателя библиотека: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, конечно же Чехов, Мольер, Золя, Гете, записочка с надписью: «просьба книг не брать». Там же журналы, газетные вырезки с критикой, а временами ругательствами в его адрес, которые писатель фанатично
 собирал по непонятной причине.
 В столе уже лежит готовая рукопись «Мания Фурибунда» о появлении Иванушки в «Шалаше Грибоедова», писательском ресторане на Тверском бульваре. Тишина, лишь время от времени слышится, как в печи потрескивают
 угольки. Однако за дверью «мертвого царства» кипит жизнь.
 Домработница Маруся стряпает на кухне, шипит масло в сковороде. «Уважающийся» котенок Флюшка с Бутоном, веселым добродушным псом носятся из одной комнаты в другую. Флюшка, убегая от пса, залез в корзину для мусора, опрокинул ее, а когда сообразил, что сделал что-то не то, дал деру. Проказник бросился в столовую, прыгнул на стол «сороконожку» и принял вид: устало закатывал глаза, зевал и с недоумением поглядывал на лающего Бутона. Бутон «рыдал», но на стол залезать не смел. На шум прибежала Маруся. Флюшка понял, что его застукали прямо на столе. Не зная, что теперь делать, он упал «замертво».
  Это все Любовь Евгеньевна, вторая жена писателя, без ума она от всей этой животины, ей всегда
 «жалко». А посему Бутона приволокла из соседней лавки, Флюшку притащила с Арбата. Был еще котенок Аншлаг, но, попав к Строиским, умудрился родить котят, после чего стал просто Зюнькой. А ведь был вполне приличным котом, недаром же говорят «неисповедимы пути Господни».
 Вернемся обратно к художнику. Мака встал, прошелся по комнате, взял кочергу и начал задумчиво
 мешать угольки. Огонь завораживал, успокаивал, заставлял забыть нынешнее положение. Он часами мог наблюдать за языками пламени, заглядывать в эти желто-синие глаза. Мака - это прозвище, данное себе им самим в честь одного из сыновей злой орангутанихи. Ну, впрочем, это отдельная история. 
 Итак, Мака вернулся к столу, достал несколько тетрадей, открыл одну из них под названием «Черновики романа. Тетрадь первая», остановился на тринадцатой главе «Якобы деньги» и начал выразительно читать,
 расхаживая по комнате. Он то садился, то вставал, то пищал, жестикулируя, меняя голос, интонацию, мимику. 
 Лицо его ожило, заиграло. Он так увлекся, что со стороны скорее показалось бы, что это маленький
 мальчик, играющий и представляющий свой мирок, нежели мужчина тридцати восьми лет. Но подойдя ближе мы непременно увидели бы, что это не просто игра мальчика, (это зрелость мужчины, способного видеть то, что неподвластно постороннему глазу) он по-настоящему видел то, о чем говорил, оставалось только облечь
 предметы в слова, а слова в буквы:
 «Вторая венецианская комната странно обставлена. Какие-то ковры всюду, много ковров. На столе стояла какая-то подставка, а на ней совершенно ясно и определенно золотая на ножке чаша для святых даров.
 «На аукционе купил. Ай, что делается!» - не успел подумать буфетчик, как тут же увидал огромных размеров тигра с бирюзовыми глазами.
 Ярко-рыжий тигрище сидел возле хозяина и, улыбаясь, смотрел на вновь прибывшего. Буфетчику
 показалось, что тот даже сверкнул глазом и подмигнул ему. Почувствовав себя нехорошо, он немедленно перевел глазенки  на хозяина».
 «- Ты в Наркомпросе был…? - раскинулся хозяин на неком возвышении, одетом в золотую парчу, на коей были 
 вышиты кресты, но только кверху ногами».
 «- В Наркомпрос я Бонифация еще позавчера посылал, - пропищал кто-то из-за двери.
 « - Да что там, потеха! – подхватил тигр и оскалившись, вяло посмотрел на буфетчика».
 - Ерунда все это какая-то! Не то, не то!– писатель бросил раздраженно тетрадь на стол, где
 окончательно разлеглась Мука, пригревшись под абажуром-инвалидом. Инвалидом он стал с тех самых пор, 
 как Бутон (кстати, Бутон он в честь слуги Мольера) повис на проводе, и разбил его. Мака, конечно,
 склеил лампу, уж очень Любаша любила ее.
 - Начнем все сначала, - отодвинув кошку в сторону, творец принял любимую позу: сел, подогнув под себя одну ногу калачиком, и стал глядеть сквозь пространство, словно видит что-то. Что-то из забытого прошлого, или же не забытого, а просто отложенного им в сторонку до нужных времен. Двадцать первый год, Закавказье.
 Нищенское существование, о котором всегда хотелось забыть и не помнить.
 Да вот как и теперь! Он доведен до крайности. Что делать? Как жить? Что впереди, когда все пьесы запрещены, а на работу не берут даже работником сцены? Нищета, голод. Бессонные ночи, постоянные мысли о том
 как: как найти средства к спасению, к существованию. Неужели это конец? А, плевать!
 Писатель достал золотой портсигар, который купил вместе с «леопардом» - шубой для Любови
 Евгеньевны в прошлом году. Закурил, глядя в окно, и написал очередную «котовскую» записку:
 «Я буду боро…».
 Да, он частенько писал подобные записки от «якобы котов», особенно когда Любаша задерживалась, он писал: «Токуйю маму выбрассит в яму», рядом подпись: «Уважающийся кот».
 - Тигр, тигр, тигр, тигр…. , - произнес писатель поморщив лоб, и выпустив клубы дыма от
 папирос, купленных на последние деньги, - ох, до чего же ты мне осточертел.… Да и был ли ты? Что тебе от меня надо? Что я забыл там? Самого себя забыл.
 То был двадцать первый год. Мака ехал в теплушке из Владикавказа в Баку, сидя на полу.
 Безумно хотелось есть, от голода болела голова, ныло в желудке, не было сил.
 Только бы доехать, думал он, и уже зверем поглядывал на лес, в котором можно было
 бы найти что-то съедобное. Лес манил к себе. И вдруг, словно кто-то прочитал его мысли, вагон остановился.
 - Что случилось? - выскочил он из вагона. Обдало жаром из-под колес. Выяснилось, что кончилось топливо, и нужно идти за дровами. И тогда он побежал в лес, но вовсе не за дровами, а в поисках еды. Что
 он хотел там найти? Вот к чему приводит нищета, голод, и как все это отвратительно
 стыдно. Жара, лес, свежий воздух сделали свое дело, у него закружилась голова.
 Он потерялся во времени, и казалось, что теряет сознание. Все поплыло, а еды он
 не нашел, не искал, и даже уже не думал о ней.
 «Я умру здесь», - подумалось ему, - «кто найдет меня тут, в лесу, когда поблизости
 ни души? Все отдал бы я теперь за хлеба кусок, душу самому дьяволу отдал бы».
 Он опустился на траву, опершись на дерево. Вот, что осталось еще хорошего. Все то
 же небо голубое, все то же солнце, и лесная прохлада. Солнечный луч переливается
 на листьях. Красота! Когда-то он был ребенком, когда-то у него был дом,
 застолья, шутки, песни, игры. Что случилось вдруг с этой жизнью? Куда все делось в одночасье? Что за черная полоса? Что он сделал не так? Что? Что? Что? И зачем все это?
 -Я так устал, - прошептал несчастный, закрывая глаза и прижимаясь к дереву. А ведь еще недавно он лежал во Владикавказе и умирал от тифа. Тогда, он мечтал только об одном: увидеть горы, лес, одиночество. И вот он здесь. Все сбылось, как он того хотел. Неужели тогда он всего-навсего увидел свою смерть?
 - Не может этого быть! Я скоро буду дома, и со мной снова будут мама, Надя, Танюша…, - произнес Мака, и заставил себя открыть глаза.
 По одежде ползали муравьи. Сколько времени он так просидел неизвестно. Ясно было одно: нужно немедленно двигаться дальше. В теплушке или пешком, это все равно. В Тбилиси он решил непременно написать пьесу.
 Еще неизвестный драматург уж было почти встал, как неожиданно для себя, увидел чудо: кустарники с ягодами! 
 Он бросился к ним, казалось, что никогда не наестся, он совсем не чувствовал вкуса. Хватал
 их и хватал, глотал не прожевывая, забыл обо всем на свете, и как зачарованный поднимался вверх, как вдруг. 
 Его что-то остановило, он прирос к месту, остолбенел. Перед ним метрах в десяти отчетливо пронеслась
 тигриная шкура. Мертвая сцена, длиной в бесконечность. А уже потом, он почувствовал боль в пальцах ног -
 пошевелил, онемение пальцев рук - преодолел, теперь холод пробежал по спине. Нет, стало жарко и закололо 
 будто иглами в конечностях тела. По лбу потекли капли пота.
 «Главное – не терять достоинства!» - пошутил над собой Мака и медленно попятился назад,
 постоянно озираясь вокруг. А так хотелось бежать, бежать что было сил, не оглядываясь.
 Но сил не было. Все тело закостенело, и он едва мог переступать ногами по траве.
 Мака прислонился спиной к дереву, прислушался.
 Мгновение, - он увидел взгляд. Нет, он отчетливо его почувствовал. Это невозможно не ощутить,
 невозможно ошибиться. Он явно испытывал на себе этот пристальный взгляд желтых
 глаз, он даже встретился с ними, но лишь миг, и вновь тишина, снова никого.
 Кажется, он постарел лет на пять, когда наконец доволочился до следующего дерева и спрятался.
 Даже за колонной на мосту в Киеве, когда он бежал от синежупанников, было не так
 страшно. Да, не так. Было страшно по-другому.
 Адское время восемнадцатого года. Киев брошен, сдан Петлюре, город наводнен трупами
 офицеров. Кругом изуродованные тела, отрезанные головы, до подбородка распоротые животы.
 Ничего не понятно, полная неизвестность и постоянно меняется власть:
 Красные, Поляки, Немцы, Петлюра, националисты, серожупанники, Деникинцы, синежупанники.
 Мобилизуют то одни, то другие. От последних смог отстать на мосту, и тоже вот так
 вот крался, прятался, потом отсиживался в каком-то дворе, а на улице не было ни души.
 И здорово слег он потом. Все-таки трусоват. Боже, какие мысли приходят в голову? О чем он думает? И что страшнее? Петлюра, который распорет брюхо, или тигр, который не оставит ни кусочка? Вот он! Крадется…,
 издевается, сукин сын. Бедный писатель увидел тигриную морду, торчащую из-за дерева, но облик мгновенно
 растворился в листве, будто его и не было.- Да ну, какой тигр? Откуда вообще может тут взяться тигр? Все это просто галлюцинация!  - Мака засмеялся над собой и закрыл  глаза. Потом открыл, и действительно,  никакого тигра не оказалось.
 Хотелось пойти спокойно к поезду, найти своих, пока еще не поздно. Хотелось сделать хотя бы вид, что это возможно. Хотелось просто обмануть себя.
 Он весело пошел к поезду, и четко услышал шаги за спиной, шаг в шаг, будто кто-то
 проник в него и преследовал, словно тень.
 Писатель ускорил шаг, за спиной шаги стали быстрее, слышнее. Мака побежал, и уже чувствовал,
 как тигр почти впивается ему в шею, ощущал его шершавый язык, клыки. Боль!
 И тишина, покой, нет ничего. Мака открыл глаза, пытаясь понять, что с ним, где он.
 Он по-прежнему был в этом адском лесу, из которого нет выхода.
 Быть может все это сон, бред, быть может он все еще едет в поезде, а может вообще ничего никогда не было? 
 Ни восемнадцатого года, ни морфия, ни тифа, ни рожавших женщин, ни распоротых животов, а вот сейчас он проснется, и отец будет еще жив. Отец…
 Что сделал бы отец, окажись он тут? Он вряд ли бы испугался, он умел верить.
 Так вот, зачем нужна была эта вера…. Мака поднялся с травы, отряхнулся.
 - Наверное, потерял сознание. От чего? Ну, просто от голода. А разве не было ягод? Все смешалось в голове, перепуталось. И не было никаких ответов на вопросы, возникающие снова и снова. 
 Очень хотелось оказаться сейчас в теплушке. Зачем он побежал в лес? Кто заставил его
 выскочить посреди пути и бежать в адский лес в пасть к самому сатане? Беглец понял, что бежать больше не станет.
 Он медленно пошел вниз, стараясь сохранять остатки разума, в который верилось уже весьма с трудом.
 А рядом по параллельной дороге тихо шел огромный тигр. Мака видел его боковым зрением, чувствовал его 
 желтые глаза на себе, слышал шорох листвы, тяжелые шаги опускающиеся на траву.
 А может, это и не тигр вовсе? Мурашки побежали по всему телу, снова и снова обдавая волной. Тогда кто же это? 
 Что? Этот тигр будто не жив уже, или совсем что-то…
 Писатель остановился, спрятался за деревом, стараясь почти не дышать, а сердце стучало так громко, что тигр – или не тигр – мог услышать его ритм.
 Мелькнула мысль залезть на дерево, но благо вторая мысль пришла так же скоро: тигры умеют
 лазить по деревьям, и будет совсем неприятно, если эта тварь вздумает его оттуда «снимать». 
 Раздался гудок поезда. Мака вздрогнул. И вдруг громко запел:
 - Дивные очи, очи как море…
 Сначала было очень страшно, голос дрожал:
 - Цвета лазури, небес голубых…
 Ему так хотелось спрятаться, а вместо этого он вопил, что было сил:
 - То вы смеетесь, то вы грустите…
 Страх будто выходил у него изо рта:
 - Знать не хотите страданий моих…
 Он шел и громко пел, покуда не оказался у железной дороги…

Часть II

Жуткие воспоминания прервал изумительный запах Марусиных пирожков, который просочился через дверь, и издевательски распространялся по комнате. И непризнанный певец неожиданно осознал, что зверски голоден и тихонько прокрался в столовую:-Товарищ Маруся…
 Маруся взвизгнула и покраснела.
 - Напугали, Михаил Афанасьевич, Бог с Вами, - вглядывалась она ему в лицо голубыми глазами, будто ища в нем чего-то необычного. Последнее время они частенько смотрели на него так. Люба, Марика и многие-многие. Все ждали, что же теперь он сделает, теперь, когда вся жизнь его летела к чертовой матери.
 Марика, так называл ее писатель, недавно приехала из Грузии. Мака с женой настояли, чтоб
 она непременно остановилась у них. Спала она на узком диванчике в столовой, рядом с комнатой Любы.
 - Мария Артемовна только что вниз, в лавку ушла. Звонила Любовь Евгеньевна, велела
 накрывать на стол. А вы что-то хотели? – поспешила прервать паузу Маруся.
 - Мне плохо, Маруся… Умру я сегодня, - обессиленный артист упал на стул и закатил глаза, но увидев перепуганное вытянутое личико Маруси, тут же расхохотался, – да что вы смотрите на меня так, Марья! Я скорее умру с голоду, если еще буду дышать этими вашими запахами. Я смерть, как люблю ваши пирожки! 
 Знаменитый симулянт схватил пирожок со стола и выскочил в коридор.
 Там уселся на лесенке возле своего кабинета и в задумчивости положил голову на ладони.
 Конечно, это был не тигр. Оставалось либо признать, что у него тогда случилось временное
 помешательство, либо… Об этом и говорить не хочется, но именно о нем он хочет писать свой роман.. 
  Он преследует до сих пор, тенью крадется по пятам, идет по параллельной дороге и требует, чтобы о нем непременно сказали. Или же не требует?
 Мастер с грустью смотрел, как серый котище несется из коридора в столовую, но заскользил на полу: пузо перевесило, и Флюшка пролетел мимо. Поняв, что он опять не вписывается в поворот, кот бросился к дверям, вскарабкался на черное пальто хозяина. Пальто упало, посыпалась мелочь. Флюшка с испугу драпанул обратно и взлетел на шторы.
 Замер и, вертя головой, глядел вниз своими перевозбужденными горящими глазенками. Отдышавшись, кот начал потихоньку сползать, перебирая лапами по шторе. Когти застревали в ткани, он их отдирал и аккуратно спускался.
 Усевшись на подоконник, кот начал умываться с видом, что называется «на зло врагам». Бутон сдался и лег посреди
 комнаты, изредка покачивая хвостом. Флюшка затаился. Вдруг показался один сверкающий хитрый глаз из-за шторины. Потом серый интриган устало спрыгнул и лениво поплелся к кабинету мимо Бутона, разумеется. 
 Возле пса остановился, начал  потягиваться. Бутон негромко зарычал. Флюшка, недоумевая, взглянул на него сверху вниз и демонстративно вразвалочку пошел мимо. Кот был напряжен, собран, но храбрился. Шел медленно, показывая, что он не трус, и бояться всяких там собак не собирается. Бутон рявкнул, Флюшка бешено мяукнул, отлетев на пару шагов к кабинету и злобно оглядел псину. Бутон лаял, но близко не приближался. Флюшка с глупой недовольной физиономией презрительно таращился на пса.
 Дверь в прихожей открылась и на пороге появились Любовь Евгеньевна и Мария Артемовна. Бутон бросился встречать хозяйку. Мака встал на просцениум и приветствовал.
 - Здравствуйте, мама! Коты и папа умирают от голода, они обещали поколотить всю посуду в качестве забастовки.  И клянусь бабушкой, они это сделают!
 - Тиш, тиш, тиш…, - успокаивала Любаша, - Мака, как тигр из книжки Федорченко «Всегда не сытый, на весь мир сердитый», - шепнула она Марике и засмеялась.
 - Об чем это вы? – улыбнулся «котовский» папа, спрыгнул со ступеньки, и направился своей развязной походкой через столовую к дамам. Он обычно держал левую руку в кармане, от чего левое плечо немного приподнималось.
 - Ну что там на занятиях, Любанга? – спросил заботливый муж, забирая у нее пальто.
 - Меня знает уже вся Москва, все кто ни проезжает, сигналят и приветствуют!
 - Любан, может тебе на мотоцикл, а? – подмигнул ей заговорчески Афанасьевич.
 - По мне лучше верховая езда! Ты же знаешь, что я обожаю лошадей!
 - А вот твой «начальник» зловеще намекает, что лучше не надо. Да и где уж тут кататься, Люба? Если только среди трамваев? Тем более, что теперь овес для лошадей достать невозможно. И я тебе скажу, недолго осталось лошадям по мостовым разгуливать!
 - Не все же могут позволить себе мотоцикл, Мака, - намекнула она на Булгакова.
 - Ну, теперь скорее грешно на лошадях. И потом, я сегодня, как честный гражданин, передвигался на трамвае. 
 Как раз возле тебя проезжал.
 - Что, за мной следил?
 - Нет, всего лишь за тигром в клетке, - вздохнул писатель.
 - И как тигр?
 - То была тигрица. И не спрашивай, - таинственно махнул рукой писатель.
 - Кстати, скоро к нам Петяня пожалует мыться, у них воду отключили.
 - Значит, сегодня – блошиные бои! – обрадовался Мака, и глаза засияли, как у ребенка. 
 - Блошиный царь Мака – принимает у себя своих подданных.
 - Тогда бегу к себе, мне до зарезу надо закончить одно дельце, - «блошиный царь» поднялся к своей комнате через две ступеньки и скрылся за овальной дубовой дверью в своем царстве-кабинете.  С Петяней дружили они еще с «крюковских» времен, самых незабываемых, веселых и беззаботных дней, когда гостили у Лидии Метрофановны на даче.
 Помнится жило в ее доме неимоверное количество народу, всех сразу и не сосчитать. Одна только семья ее чего стоила. Петька жил по соседству, приходил ежедневно, и всем очень нравился своим добродушием. Каждый
 вечер все собирались в гостиной и начиналась бурная жизнь.
 Как-то даже затеяли духов вызывать. Мака в предвкушении наслаждался! Когда выключили свет, и Сережа заупокойным голосом произнес: «Дух ты здесь?», наш писатель ждать себя не заставил. Он тихонько начал шевелить
 стол, потом спрятанным за пазухой прутиком стал гладить обезумевшие головы присутствующих. В конце пошла в
 ход редиска, прихваченная со стола. А вот редиску как раз бросал Петька! Эффект был: напугали эти разбойники всех до полусмерти. После сеанса Мака втихаря обсуждал с Петькой происшедшее, а Любовь Евгеньевна подслушала ненароком, но промолчала: муж уговорил за три рубля. Однако публика не унималась, и на следующий день Елена Яковлевна, младшая дочь Понсовых Петьку дожала, и потребовала от него клятвы в том, что он не имеет
 отношения к духу-разбойнику. Ну а так как знала из семьи его только бабушку,
 то приказала клясться бабушкой. Мака с женой притаились и ждали развязки, когда наконец услышали фальшивый Петькин голос: «Клянусь бабушкой!»С тех пор в этой семье клянутся исключительно бабушкой.
 Женщины стали накрывать на стол. Флюшка с поднятым хвостом бегал взад-вперед, умоляя его накормить. Он «орал», смотрел глазами умирающей Дездемоны,  заглядывал в миску, и еще между делом старался отодвинуть Бутона, который был тут и беспредельно мешал.
 Улучив момент, Флюшка выкрал кусок колбасы из тарелки со стола, зарычал и поспешил удалиться в кабинет хозяина, который тоже считал своим собственным.
 Должно заметить, что несмотря на безденежье и «многообещающее» будущее, «стол» еще не опустел и двери в этот дом по-прежнему для всех открыты. Бедный писатель всегда жил «сегодняшним» днем, и «сегодня» он 
 непременно должен жить на широкую ногу, как говорится.
 - Батюшка, идите кушать, - позвала Маруся Бутона, который лежал в коридоре и наблюдал за
 приготовлениями. Флюшка сидел возле кабинета, опустив смиренную «голову», и «клевал» носом в дверь.
 - Макочка, и прихвати с собой свою свиту, а то вон сидит наш подхалимник несчастный. В царство его не берут!
 - Какую свиту? – отворив дверь, просунул нос блошиный царь Мака.
 Перед ним сидел самый несчастный кот на свете. Писатель сжалился, открыл ему и Флюшка по-королевски медленно поплелся через щель в кабинет, стараясь это делать как можно дольше в отместку за то, что его так долго не пускали.
 В комнате уже потемнело, на столе горели канделябры и синий абажур. Мастер сел у окна. Флюшка рядом, присел подышать свежим воздухом.
 - Нет, не люблю я тигров, что поделать? – обратился он к коту, который мурлыкал
 от удовольствия после удачно сворованной и съеденной им колбаски, - Ну и зачем еще один Хлудов?
 Имелся ввиду Хлудов Михаил Алексеевич, известный купец-меценат, который приручил тигра,
 словно собаку. Однако, когда тигр лизал ему руку, то разлизал ее в кровь. Тогда Хлудову, разумеется пришлось убить
 разволновавшееся животное.
 - Вот так всегда: то пишу, не могу оторваться, то по одному слову в день! Но каково это было, а? Тигрица-то точь-в-точь, как моя! Туранская, оказывается. И не напрасно я поехал туда, – объяснил писатель «собеседнику».
 «Туда», имелось ввиду, в Московский зоопарк, в котором два года назад открылась дополнительная территория, Новая. Направился писатель прямиком к «Острову зверей», где и встретился со «своей» тигрицей. На этот раз отделял их глубокий ров. Она ли это? Как знать, во всяком случае привезена она была точно не из Баку. Тигрицу звали Тереза, и появилась она здесь в двадцать шестом году с легкой руки советского посла, вернувшегося из Ирана.
 - А представляешь, если я встретил «ту самую»? А я был так уверен, что не мог он быть там, в Баку, ты понимаешь? 
 Ан нет…. Мог, оказывается! И еще как был! Туранские тигры там прекрасно себя чувствовали в те самые
 времена, ты можешь себе представить? Но не дает он мне написать о себе, этот черт собачий, этот дьявол, интеллигентная мразь этакая! Да, и потом, как ты себе это представляешь: живого тигра, разгуливавшего в центре Москвы? Никуда это не годится, мой друг, ни-ку-да.
 Вдруг писатель сжал голову руками, и прошептал:
 - Ох, и все-таки трус я. Кто я такой, чтобы сразиться с самим дьяволом? Но они должны знать. Быть может
 кто-то довершит начатое. Пора признать, что все-таки это был не тигр. Ведь нет ничего страшнее страха. А зло, оно всегда рядом, оно было и будет, оно так мило, привлекательно, так безобидно на вид. Тигр, это слишком банально. Но тот, который сегодня милый котенок, легко в полумраке обернется чудовищем. Не всякую собаку пускай в дом: не известно еще, чем она выйдет из-за печи.
 Мака начал аккуратно убирать тетради в ящик. Флюшка сидел на подоконнике и вдруг, завидев на улице
 кота, весь изогнулся вопросительным знаком, шерсть встала дыбом. Взъерошенный кот встал на «мысочки» и зарычал
 «нечеловеческим голосом», высунув устрашающую морду из окна.
 - Прям, как тигр, - засмеялся писатель. И тут все встало на свои места.
 - Как тигр? – мастер вытаращил глаза на разъяренного зверя, будто видит его впервые в жизни.
 - Ну конечно! Вот же он! Мой настоящий тигр!
 Мака схватил листок и начал писать. Мысли неслись потоком, образы возникали вновь и вновь, сменяя один другим, и он не в силах остановиться, пачкал листок за листком. Слова лились из-под пера, словно
 музыка:
 «Перед камином на тигровой шкуре благодушно сидел, уставившись на огонь, черный котище.
 - Эти дурацкие тигры своим ревом едва не довели меня до мигрени, – сказал Воланд.
 - Прошу послушать, – отозвался кот и, жмурясь от удовольствия, рассказал о том, как однажды он скитался в течение девятнадцати дней в пустыне и единственно, чем питался, это мясом убитого им тигра. Все с интересом
 прослушали это занимательное повествование, а когда Бегемот кончил его, все хором воскликнули:
 - Вранье!
 - И интереснее всего в этом вранье то, – сказал Воланд, – что оно – вранье от первого до последнего слова.
 - Ах так? Вранье? – воскликнул кот, и все подумали, что он начнет протестовать,
 но он только тихо сказал: – История рассудит нас».
 Закончив на этом, Мака вырвал листы «с тигром» из черновика и бросил их в печь.