Поезд Новороссийск-Москва

           Как-то получилось, что сидя в поездах я пишу путевые заметки, эдакие записочки, которые наверняка черкают сумасшедшие на стенах палат украденной у санитаров зелёнкой, ножками кроватей и остатками манной каши.
           Итак, наступил тот день, когда пришла пора отчаливать из приморского града Новороссийска. Не могу сказать, что это причиняет мне какие-то особенные эмоции или впечатления, – несмотря на количество годичных посещений Новороссийска мною, а именно шести, я всегда был там проездом и посему не могу оценить красот этого города.
                ***

           "Гидравлическая центрифуга" 14:50
           Обратный путь из Новороссийска оказался полным впечатлений. Хотя полным – недостаточно поэтичное слово. Пожалуй, ситуация, в которой я оказался, должна называться преисполненной. Не важно преисполненной чего именно, - бывают моменты, когда ситуация просто преисполнена, словно чайник, который кто-то поставил под кран, но забыл убрать.
           Уже идя по перрону, стало ясно, что поездка будет веселой. В первую очередь это стало ясно в тот момент, когда колеса моей сумки оказались поглощенными ею самой под весом одежды, книг, сувениров и выключенной электронной книги. Впрочем, не исключено, что прямо сейчас под моим сидением, вместе со мной проезжают какие-нибудь сербские нелегалы, это хоть как-то оправдало бы китайского производителя.
           Обратно я еду в вагоне-карусели – шестнадцатом, то есть последнем. С каруселью его связывает очень многое – начинается поездка в нём весело и неторопливо, в процессе поездки раскачивает так, что даже быстрорастворимая лапша грозится выйти из берегов, но на вокзал наш вагон приедет первым, после того, как в Мичуринске нашей гигантской стальной ящерице поменяют местами голову с хвостом. Купе №9, заботливо выкупленное еще до моей поездки на море, по праву можно назвать погремушкой. Прямо сейчас, в этот самый момент, я чувствую, как гигантские стальные колеса вертятся не подо мной, нет, скорее справа от меня. Из-за этой маленькой детали наше купе можно сравнить с колыбелькой, которую подключили к гидравлической центрифуге.
           Но что действительно мило, так это то, что наш вагон не принадлежит к числу новых, то есть ухоженных и обустроенных по последнему стону инженерной мысли. Здравствуйте, санитарные зоны, сетчатая полочка, вырванная ручка радио и недостающие шурупы. Признаюсь, я по вам скучал.
                ***

           "Оранжевая скатерть" 15:20
           Есть что-то необъяснимое в любой поездке на поезде, вне зависимости от дальности его сообщения. Какая-то тайна, связывающая этот транспорт и наше животное начало, что-то, заставляющее нас испытывать чувства, которые в быту нами избегаются. Должно быть эта самая качка, плавные прыжки колес вперед-назад, всё это каким-то образом щекочет наши чакры, поглаживает наш феншуй и акцентирует всё твоё внимание на одном единственном чувстве. И это чувство не голод, как можно было бы подумать, голод – слишком нежное название для такого рода ощущений. В поезде на человека нападает чудовище, имя ему - Жор.
           Заваривать быстрорастворимую еду в поезде – это своего рода таинство, обряд инициации для того, чтобы стать пассажиром. Не билет и не койка-место делают тебя членом этого общества едущих в куда-то людей – это делает лапша и путь с ней до нагревателя и обратно. Из этого огромного и горячего котла, украшенного ворохом деталей, похожих на амперметры торчит всего один единственный кран с небольшой, отделанной деревом ручкой. А с края этого крана, нависая над ущельем, капает чугун. Капли с этого крана падают словно Тунгуска, нарастая в своей молчаливой мощи, они разбиваются о поверхность, тяжело, мощно и горячо.
           И вот в тот момент, когда ты завариваешь вожделенную посудину кипятком и разворачиваешься, в этот самый момент ты понимаешь, что сейчас эта вода для тебя намного тяжелее любого чугуна и любой Тунгуски. В руках у тебя посудина полная раскаленной магмы, коридор становится узким, словно канат акробата под куполом цирка, а твои представления о равновесии с мнением этого каната расходятся в разы более чем кардинально.
           Дойдя до своей погремушки, ты садишься за стол и наслаждаешься своей победой над коридором, покуда лапша в пластмассовой упаковке наливается словно губка, прижимая к краям посудины искусственный горох, морковь и то, что производители называют мясом. Почувствуйте этот момент, когда вы прошли этот путь, вы словно Александр Македонский, пересёкший пустыню, Суворов перешедший Альпы, кот, перебежавший скоростное шоссе. Это не пустяк, это на самом деле победа. По крайней мере, до тех пор, пока вы не откроете крышку волшебного сундучка, ведь именно в этот момент под колесом окажется какая-то злосчастная кочка и вот - ваша белая скатерть уже оранжевая.
           ***

           "Хорошая погода" 18:40
           В поезде №126 мне везет на попутчиков, потому что на обратном пути надо мной опять никто не будет сопеть. А еще я люблю нечетные числа, это не каприз, просто так повелось. В этот раз мои соседи – очаровательная семейная пара из славного города Орехово-Зуево, чьих имён я не запомнил. Пожалуй, им за тридцать, мужчине, возможно, даже около сорока. Отдать должное благородному идальго – он весьма культурен, вежлив и добр, посему он в очках, светлых брюках и носках, как и подобает благородному идальго нашего времени. А еще он брюнет и видимо работает или работал на Российские Железные Дороги, что забавно.
           Жена его – милая дама с доброй улыбкой, зрелой полнотой и скорее всего спокойным характером. Пока что они ограничились быстрорастворимым пюре и чаем, донести который, кстати, тоже непросто. С ними есть о чем поговорить, хотя скорее им есть о чём спросить, а мне есть о чем рассказать. А еще, глядя на дремлющую жену, идальго мило улыбается.
           За окном тем временем солнечно, подсолнухи, которые еще 11 дней назад желтели навстречу солнцу, сейчас ссутулились словно школьник, несущий себя тяжелым утром на уроки. Было бы прекрасно, если бы в Москве тоже было бы солнечно. К слову, на это есть все шансы, ведь дама благородного идальго обещала друзьям привезти Солнце с собой. И знаете, судя по тому, как трясёт нашу берлогу №9, Солнце она привязала аккурат позади вагона, причем не исключено, что с остальными кусками небесной системы в придачу.
                ***

           "Моя Изергильда" 19:30
           У всех нас были преподаватели, которые оставили след в нашей душе. Этот след может быть теплым, словно ласка летнего зноя, как бронзовый загар, но украшающий не твоё тело, а само твоё существо, обволакивающие тебя нежностью воспоминания, яркие, как пробежка босиком по утренней росе. А  бывают преподаватели зимние – те, что обжигают твою кожу морозом, заставляя вспоминать о них недобрым словом, а ежели и хорошим, то в роли шутки, которую сыграла с ним судьба в тот момент, когда его величество Ты стоял рядом.
           У Ани – дамы благородного идальго, чьего имени я так и не вспомнил, был преподаватель летний. Как его звали, история умалчивает, впрочем, это, наверное, не столь важно. А преподавал он, кажется, историю. Не мне знать, как он выглядел, но что-то подсказывает мне, что он был пепельно-седым и добрым. Может быть, у него даже были усы.
           И вот, каждое занятие он рассказывал маленькие случаи из своей жизни, вплетая их в учебный процесс, сравнивая и дополняя, описывая и детализируя, объясняя и вспоминая вновь и вновь. А еще в начале урока он доставал бутерброды, и говорил, что приготовила их «его Изергильда». И я представил себе старичка-историка, наверняка невероятно увлеченного своей работой, неважно, есть у него усы или нет. Сколько нежности и любви в этих двух словах – «Моя Изергильда». Словно взмах крыла бабочки, нежно касающийся кончика вашего носа, словно маковый пирог, чей запах расплывается ароматными клубами, проникая в ваше всё, словно первый цветок, появившийся из под снега ранней весной. Это то, что заставляет нас чувствовать.
                ***
           "Иннокентий" 23:10
           В уборной нашего посткруизного лайнера "Новороссийск-Москва" я познакомился с самым настоящим степным волком, одиночкой, рассекающим по железнодорожным путям, рискующим своей жизнью практически ежеминутно. Казалось бы, таких как он миллионы и они не заслуживают ни малейшей толики нашего внимания, но он был по-настоящему особенным, иначе мы бы его не обсуждали. Это был комар, и звали его Иннокентий.
           Собственно то, что зовут комара Иннокентий, решил я. Вообще трудно сказать, есть ли у комаров имена, а если и есть, то похожи ли они на человеческие или это лишь набор звуков, проигранных комариной азбукой Морзе? Но глядя на него, именно это имя пришло мне в голову и, мне кажется, что если бы он решил со мной заговорить, он бы назвался именно Иннокентием.
           Иннокентий одиноко слонялся из одного конца своей скромной аудитории, от скуки ли либо от голода. Судя по тому, насколько он был тонок и строен в своей конституции, на ум могло бы прийти только то, что он давно не вступал в контакт ни с чьей личностью, посему не ел. Что кстати неудивительно – гостей у него много, однако заходят они ненадолго.
           Но в тот момент, когда Кеша пролетал вдоль зеркала, любопытно отражаясь на фоне белых стен, я как-то сам для себя решил, что он на самом деле очень одинок и ему наверняка очень грустно. Повторюсь, я не знаток комариной анатомии и я не знаю, способны ли они воспроизводить хотя бы приблизительную гамму тех чувств, которые воспроизводит среднестатистический человек, но я уверен, что именно этому комару должно быть одиноко и грустно. Будто космонавт на борту космической пилюли – он совершенно одинокий, летающий в пустом и необъятном пространстве без единого следа жизни. Вдруг именно этот комар другой, вдруг именно ему действительно печально в этом микрокосме. Вдруг именно ему необходим тот кто-то, кто откроет ему замок в этот огромный и прекрасный мир, вернув космонавта друзьям и родным.
           Я оставил Иннокентию открытую дверь. Мне кажется, каждому из нас иногда нужен такой человек, который поможет открыть эту самую дверь, из-за которой не только комар, но не всякий человек может выбраться. Речь, разумеется, не идёт о настоящей двери, думаю, космонавтам не понравилось бы, если бы кто-то распахнул все двери на космической станции «Мир». Речь о двери внутри нас – тебя, меня, всех. И всем нам иногда нужен человек, который нажмет на ручку и выпустит нас за пределы своего пустого пространства.
           Вот. А еще в нашем купе летает какая-то одичалая мошкара, которой явно не одиноко. Надеюсь, они не охотятся на мои сливы, с их стороны это было бы откровенной подлостью, не иначе.