Случайная жизнь. Глава седьмая

     Петроград, 1917 г. Шабаш!


     Унтер-офицер Дмитрий Емельянович Молчанов был стройным худощавым человеком, выходцем из большого села Костромской губернии. Костромская губерния на протяжении тысячи лет существования Руси практически не знала захватчиков.  Орды монголов, немцев, французов и поляков редели и таяли на подходе к этому краю.
     В историю вошёл эпизод с костромским крестьянином Иваном Сусаниным, загубившим польских захватчиков, хотя образ этого русского патриота был, скорее всего, собирательным. Тем не менее, костромичи гордились своим земляком, который точно выражал их патриотизм.
     После каждого вражеского нашествия многочисленнее становилась губерния из-за притока беженцев; богаче и краше становилось село. Большими и, по меркам того времени, богатыми, были два дома, в которых располагалась семья Молчановых. В одном, особенно большом доме, располагалась семья отца, другой принадлежал старшему брату Дмитрия. Оба дома были соединены между собой галереей - сараем, в котором хранились сани, телега, сбруи, а также размещались лошади и коровы. О богатстве домов на селе судили по количеству ступенек крыльца, которых в доме отца было целых девять, а в доме старшего брата – семь.
     Дмитрий Емельянович был забрит в солдаты накануне германской войны 1914 года; и за молодую бесшабашность, даже лихость, был замечен начальством и благодаря своему уму и характеру к 1917 году дорос до младшего офицера царской армии. Так сложилась его солдатская судьба, что в канун великих трагических событий, перевернувших весь уклад жизни России, он оказался в Петербурге, который к тому времени под влиянием патриотических чувств, был переименован в Петроград. Дмитрий попал в полк, который обеспечивал безопасность самого важного военного завода города – Путиловского. Казармы полка располагались вблизи Измайловского собора, который все солдаты и офицеры полка регулярно посещали.
     В феврале 1917 г. всё изменилось. После отречения царя, на верность которому присягала вся армия, хаос и анархия стали овладевать войсками, которые ещё недавно признавались одними из лучших в мире. Разброд начался и в полку Дмитрия Емельяновича. В конце февраля 1917 года полк получил приказ разогнать демонстрацию голодных рабочих. Два батальона полка, построенные в две шеренги, преградили путь неорганизованной орущей толпе. Внезапно из толпы выскочил молодой красивый человек и закричал солдатам, чтобы они не стреляли в своих братьев. Солдаты взбунтовались и отказались выполнять приказ.
Дмитрий позже спросил одного из сослуживцев не знает тот, случайно, предводителя толпы рабочих. Тот ответил: «Сказывают, его зовут Ворошилов».
Обстановка в стране продолжала накаляться. Бесконечные мелкие и крупные поражения на фронте, голод и холод по всей России ничему не учили Временное Правительство министров-капиталистов.
     Невзирая ни на что,  по словам великого поэта Сергея Есенина:               

      «...И ту же сермяжную рать
      Прохвосты и дармоеды гнали на фронт убивать».

     С точки зрения стратегии продолжение войны до победного конца было правильно, так как до поражения Германии оставалось буквально несколько месяцев. В конце октября уже планировалось подписание капитуляции некоторыми сателлитами Германии, выход которых из войны означал её конец. И, возможно, если бы не революция в России, Германия капитулировала бы не в ноябре 1918 года, а в декабре 1917. 
     Также вполне возможно, что и нападение Германии на СССР в 1941 году тоже было бы  предупреждено, однако история не имеет сослагательного наклонения. Поэтому особенно горькими кажутся слова Черчилля о том, что русский корабль затонул на входе в бухту.
     Не знал Дмитрий Емельянович и его сослуживцы, что для Германии был буквально последний шанс использовать с помощью фанатиков утопических идей недовольство русского народа и глупость верховной власти России. Однако разглядеть всю пагубность для страны курса на войну не смогли руководившие ею в тот исторический момент люди, чьи глаза застилали алчность и прибыль.
Голодный и холодный Петроград с ненавистью смотрел на освещённые окна великолепных дворцов. Их обитатели по-прежнему жили, утопая в роскоши, и совершенно не подозревали о смертельной опасности, нависшей над ними. Они забыли или не знали истории русских бунтов, как забыли или не знали слов Пушкина об их бессмысленной жестокости.
     Все годы своей нелёгкой службы с особой нежностью вспоминал Дмитрий Емельянович о своей жене Наденьке и дочке Варваре, которой в этом году исполнялось восемь лет.
     Уже несколько лет не видел он их, а редкие письма читал и перечитывал по много раз. Жили они в его родном селе, сильно обезлюдившем после начала войны, в доме отца Дмитрия - Емельяна.
     Из села отец Емельян и жена Надя писали Дмитрию, что мужиков  из-за войны в селе осталось мало, что на многих ушедших на фронт прислали похоронки. Что урожаи и надои в деревне падали, а скотину трудно было прокормить, что богатеи наживались на людском горе и трудностях.
     Правда, Дмитрий мог особо не беспокоиться о своей семье. Его отец был мужиком хозяйственным, крепким; из тех, кого через несколько лет стали называть кулаками.   
     У отца было шесть сыновей и одна дочка. Поэтому он имел довольно большой надел земли; и его благосостояние трудно было сломить даже войной. Как и в былые годы, неутомимо трудилась семья и летом, и зимой. Навоз от коров и лошадей всё так же вывозился на земельный надел семьи, и от ежегодных подкормок жирнее и плодороднее становилась земля. Высокие хлеба колосились на этом наделе, выше пшеницы не было ни у кого у селян.
     В мирное время хватало хлеба и на семью, и на скотину, и на продажу. Но бесчисленные военные поборы подрывали даже эту благополучную трудолюбивую семью, и нет – нет, да и проскальзывало беспокойство в письмах из дома.
Не могли дождаться конца бессмысленной войны русские люди, уже миллионами жизней своих самых лучших мужиков заплатившие за чьи–то прибыли и тщеславие.  И росло недовольство в Дмитрии Емельяновиче, как и у других сослуживцах, от горьких мыслей о том, что довели Россию до ручки бестолковые правители.
     В полку уже давно стали появляться люди, говорившие смелые слова правды, по которым соскучилось солдатское сердце.
     Были в их речах и новые, незнакомые слова, и мысли, которые будоражили душу. Эти люди, как они себя называли, большевики, обещали честно поделить между крестьянами землю без выкупа её у помещиков, отдать рабочим фабрики и заводы, обещали царство справедливости и труда.
     10 апреля 1917 года в полку выступил Владимир Ильич Ленин, руководитель большевиков. Невысокий, слегка картавивший человек призывал свергнуть Временное правительство и установить власть Советов. Солдаты полка Дмитрия разделились. Одни были полностью согласны с большевиками, другие говорили, что Ленин – немецкий шпион. И все же полк Дмитрия на общем собрании принял решение поддержать Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов.
4 июля голодные питерские рабочие провели антивоенную демонстрацию. Однако вместо переговоров Временное Правительство предпочло пули. Псевдо - революционеры во главе с Керенским, на словах заботившиеся о благе России, сделали всё, чтобы загнать сложную ситуацию в угол. На углу Невского проспекта и Садовой улицы мирная демонстрация была расстреляна из пулемётов, установленных на крышах домов. Этот эпизод стал последней каплей, переполнившей чашу терпения народа. Полк Дмитрия Емельяновича взбунтовался и отказался участвовать в очередной антинародной акции. Не колеблясь, Дмитрий выступил на стороне солдатской массы.
     Именно в тот день унтер-офицер Дмитрий Молчанов срезал с обмундирования знаки различия, хотя к тому моменту разложение армии  достигло того пика, когда приказы старших офицеров, а тем более, унтер-офицеров саботировались или исполнялись спустя рукава.

     Ничего особенного не происходило в первые дни после того, как большевики арестовали в Зимнем дворце Временное Правительство и захватили власть. Офицеры были отпущены по домам, солдаты были предоставлены сами себе, а Дмитрий стал задумываться над тем, нельзя ли хоть на время привести в Петроград семью.               
     Первое время после переворота у солдат появилось свободное время, которое Дмитрий использовал для того, чтобы получше познакомиться со столицей империи.
     Иногда он целыми днями бродил по многочисленным набережным города,  вглядывался в холодную воду замерзающих рек и каналов, внимательно разглядывал роскошные дворцы аристократов.
     Вблизи казарм возвышался дворец знаменитого поэта и екатерининского министра Гаврилы Державина; и из надписи на нём Дмитрий с удивлением узнал, что такую махину построили всего за четыре года. Уж он то знал, с каким трудом крестьяне строили свои незамысловатые дома даже в его богатом селе.
Однажды тот же всезнающий сослуживец привёл его на речку Мойку к неприметному зданию вблизи Поцелуева моста и сказал, что по слухам здесь был отравлен всесильный царский министр Гришка Распутин.
     Именно с убийства этого загадочного странного человека, имевшего непонятную власть над царской семьёй, и началось падение дома Романовых.
Царская семья после глупого отречения Николая Второго от власти, как говорится, на переправе, где коней недопустимо менять, всё так же проживала в Царском селе, беспечно надеясь на забывчивость народа. Но народ не забыл ни ходынской трагедии, ни кровавого воскресения, ни проигранной в 1905 году русско-японской войны и отданных японцам Порт-Артура и половины острова Сахалин, ни расстрела рабочих на Ленских приисках. Народ не забыл миллионы миллионов мелких и крупных обид от своих хозяев и их подручных.

     Чем больше бродил Дмитрий Емельянович по Петрограду, тем больше влюблялся в неяркую, неброскую красоту столицы; всё больше крепло в нём  намерение жить с семьёй в этом прекрасном городе.
     Однако чем больше проходило времени, тем тревожнее становилось в Петрограде. Вот и слух прошёл, что на улице Гороховой обосновалась какая-то ВЧК, которая вылавливает и расстреливает офицеров и буржуев.
     Дмитрий всё так же жил в казармах своего полка, выполняя различные поручения, которые изо дня в день становились всё более опасными. Революция вступала в самую страшную полосу своего развития.
     Многие солдаты полка дезертировали к себе домой с оружием в руках, неся в деревни новые слова и идеи о земле и мире.
     Дмитрий тоже ненадолго съездил на родину, увидел свою семью и понял, что многолетняя служба в армии и жизнь в Петрограде изменили его мировоззрение. Не хотел он, как его отец, горбатиться на земле.
     Да и Революция оказалась в опасности. Развязав террор против народа, белые старались возвратить прежние порядки. Призывы большевиков о защите Отечества находили отклик у большинства населения. 
     Поэтому снова распрощался он с дорогой своей семьёй, заверив жену, что обязательно перевезёт её в Питер. Дмитрий Молчанов видел, сколько появляется в Петрограде пустых квартир, и понимал, что другого шанса перебраться в столицу у него не будет.
   
 


     Башкирия, 1927 г. Крушение уклада.


     Предки Андрея, Сергея и Александра Малмыгиных принадлежали к той категории русских людей, которые с незапамятных времён силой различных обстоятельств оказались заброшенными на Урал.
     Они прижились в этих никем не обжитых богатых и красивых местах и образовали русскую колонию, медленно, но неуклонно расселяющуюся по громадной территории Урала, Сибири и Дальнего Востока.
     Спокойные, неторопливые и рассудительные Малмыгины относились к тем русским, которые принесли тюркским племенам принципы оседлой жизни; стали выращивать на осваиваемых территориях рожь, пшеницу, овёс, просо, гречиху и другие сельскохозяйственные культуры, то есть то, что составляет основу жизни оседлого народа.
     Неисчислимые табуны выносливых башкирских лошадей, вольно и весело пересекавшие огромные пространства, постепенно оказались впряжёнными в плуг, и этот союз земледельца и скотовода привёл к тому, что большие площади Урала, Татарии и Башкирии превратились в сельскохозяйственные угодья, дававшие невиданные урожаи.
     Прекрасная и щедрая природа благоволила человеку. На жирных чернозёмах долин и на невысоких полуразрушенных отрогах Уральских гор росло огромное количество деревьев и кустарников. Дубовые рощи обильно покрывали склоны гор бесчисленными желудями, весной дурманяще цвели липы, привлекая к себе многочисленных шмелей, диких и домашних пчёл. Пчёлы вырабатывали из нектара душистых цветков неповторимый по вкусу и запаху мёд, достоинства которого очень ценили медведи и люди.
     Сосны роняли на игольчатый ковёр свои шишки, орешник раскидывал навстречу небу ветки, щедро усыпанные великолепными орехами. Ивы сентиментально плакали над прекрасными омутами и заводями тихих рек и озёр, по берегам которых росли дикая смородина, малина и ежевика, придавая неповторимый колорит всей природе этих мест.
     Грибы, щавель, дикий лук, различные травы и коренья служили отличной пищей для диких зверей – медведей, лосей, лисиц, зайцев, сусликов и других, которые привольно жили на этих малонаселённых территориях.
     Реки и озёра были полны разнообразной рыбой – голавлями, подустами, щуками, лещами, сомами, карасями. Ленивые жирные пескари спокойно дремали в ожидании щук и сомов, крупные раки пятились по-за камнями, болтливые резвые лягушки водили свой нескончаемый хоровод.
     Но богатство природы ещё не было гарантией богатства и изобилия жизни проживающих на этой земле людей. Законы человеческой жизни диктовались не столько естественными, сколько социальными условиями.
     Свою фамилию Малмыгины получили, уже живя в Башкирии, как вечное напоминание о том, что они являются выходцами из городка Малмыж Вятской губернии. Пётр, отец Андрея, Сергея и Александра, после долгих лет тяжелейшего труда стал владельцем постоялого двора, оказывая услуги путешественникам и служилым людям.
     Его брат владел небольшой пристанью на реке Белой вблизи Уфы. Это с неё форсировал Белую Чапаев, проводивший блестящую операцию по освобождению города от белогвардейских войск.
     Не знали и не ведали Пётр и его брат тогда, чем обернётся для них революция. Так до конца своих дней и не поняли, на каком основании и зачем конфисковали у них хозяйства, нажитые горбом, – постоялый двор, лошадей, пристань, лодки, да и другое имущество.
     Пётр от расстройства вскоре умер, а его семейство – жена с тремя уже взрослыми сыновьями – Андреем, Сергеем и Александром ушла подальше от насиженных мест. Просёлочными дорогами пешком, проходя и ночуя в татарских, русских и башкирских деревнях, они добрались до башкирского селения Бакалы, надеясь замести следы и найти спасение от неведомой опасности. Семья перебивалась случайными заработками, стремясь хоть как-то приспособиться к изменившимся условиям.
     Страна оказалась расколотой на два лагеря – тех, кто с восторгом принял Революцию, и тех, кто боялся страшных катаклизмов.
     Проходившие в стране изменения касались каждого – после победоносного для красных ужасного вооружённого столкновения оно перешло в вялотекущий непрерывный конфликт внутри общества.
     Вчерашние сторонники Революции по мере развития событий становились её врагами, поскольку все ожидали от революции чего-то другого, чего, по трезвому размышлению, она и не могла дать. Большинство же обывателей склонили свои робкие головки перед силой оружия и пропаганды.
     Всероссийская Чрезвычайная Комиссия (ВЧК) в 1922 году прекратила своё существование, но на её месте возникла новая организация – ГПУ – главное политическое управление при народном комиссариате внутренних дел - НКВД - буквосочетание которой вызывало не меньший, если не больший трепет. Если ВЧК уничтожала явных врагов, часто различаемых по одежде и образованию, то есть тех, кто был хорошо одет и мог внятно излагать свои мысли на хорошем русском языке, то ГПУ НКВД принялось за «попутчиков» революции.
     Миллионы, часто ни в чём не повинных, людей отправлялись по навету своих знакомых или даже родственников в далёкие северные или сибирские лагеря. Великая чистка, начавшись, уже не могла остановиться.
     Молва о том, что прибывшие в Бакалы новые жители – из «бывших», догнала их и в этом глухом местечке.
     Трём умным и грамотным парням было трудно устроится в новой жизни из-за графы «происхождение».
     Однажды пришла повестка - Андрея, как самого старшего из братьев, вызывал на допрос следователь НКВД. Это не сулило ничего хорошего, и вся семья застыла в ожидании самого худшего. Никто из братьев Малмыгиных не участвовал в Гражданской войне, но шлейф принадлежности к «буржуазии» покрывал их жизнь вечным страхом.
     Андрей с ужасом зашёл в мрачное здание НКВД. Его провели в небольшую тёмную комнату, и, посадив на табурет, оставили одного на несколько страшных минут. Внезапно дверь в комнату открылась, и кто-то сзади неожиданно ударил Андрею в скулу.
     Не ожидавший удара Андрей оказался на полу. Вошедший следователь НКВД действовал испытанным методом. Вначале – одиночество подозреваемого в тёмной комнате, затем неожиданный удар в скулу, или даже в зубы, в зависимости от личности допрашиваемого. Он знал, что после такого приёма «контры» начинали говорить. Говорить даже такое, чего никогда не было. Впрочем, это было неважно. Следователь знал, как находить крупицы нужной правды в неискренних исповедях подозреваемых. Главной целью данного допроса было выявление родственников Андрея, которые сражались за белых.
     Вначале следователь спросил Андрея: «Ты знаешь Шубкина?». Андрей ответил, что некоторых Шубкиных он помнит, но очень смутно. Тогда следователь стал задавать Андрею каверзные, как ему казалось, вопросы, пытаясь выведать, помогал ли сам Андрей или кто из его родственников одному из Шубкиных в борьбе против Советской власти.
     Андрей отвечал, что он не знает, кто из них воевал за красных, а кто – за белых. Его ответы не устраивали следователя. Тому очень хотелось раскрыть шпионскую сеть врагов народа, но в конце концов стало понятно, что этот запуганный парень на роль члена контрреволюционной организации не подходит. Немного поразмыслив, сотрудник НКВД с тяжёлым сердцем отпустил Андрея домой. День прошёл впустую.
     Ни на кого подозреваемый не показал пальцем. Но ничего!
Под руководством товарища Ягоды НКВД выявит всех врагов народа и отправит их на лесоповал, а то и дальше!

     Велика была радость семьи, когда выжатый и перепуганный Андрей появился среди родных. На следующий день Сергей заявил матери, что всем им опасно держаться вместе, и поэтому он решил уехать.
     На вопрос матери: «Куда?», он ответил, что в деревню, которую они проходили по пути в Бакалы. Стесняясь взгляда матери, Сергей сказал, что в доме, где они во время бегства переночевали, он увидел девушку, которую с тех пор он не может забыть. Мать Сергея не возражала.
     Она знала характер сына – он был спокойным и уравновешенным человеком, обладавшим здравым смыслом, который перешел к нему от предков. И она предполагала, что, может быть, по этой причине в их роду никогда не было крепостных.
     Конечно, было страшно отпускать сына, но к этому вынуждали обстоятельства. В тот же день Сергей ушёл из дома, пообещав не терять связь с семьёй. Путешествие по Башкирии, да и вообще по стране, в то время осуществлялось в основном либо пешком, либо в телеге, запряжённой лошадью. Поскольку у семьи всё было конфисковано, Сергею оставался единственный способ передвижения – «одиннадцатым номером», как тогда по какой-то странной ассоциации назывались ноги. Самым же интересным было то, что где бы ни заставала путников ночь, они всегда могли рассчитывать на ночлег в любой избе любой деревни. Почти ни у кого из жителей деревень, даже после пережитого в гражданскую войну, не хватало ума отказать путнику в ночлеге. Деревенские жители могли и покормить его, если было чем.
     Через пару дней Сергей добрался до нужной деревни, и открывал нужную дверь. Он свалился, как снег на голову. Никто не подозревал о его замысле; даже у будущей жены Фёклы не ёкнуло сердце.
     Когда семья Сергея проходила через её деревню и заночевала в её доме, она даже не могла предположить, что чем-то заинтересовала русского парня.   
Сама Фёкла родилась в смешанной русско-башкирской семье – её мать была башкиркой, а отец – русским. Такой брак не поощрялся на бытовом уровне ни русской общиной, ни местными жителями. Тем не менее, количество таких браков росло.
     Вероятно, в космосе существуют некие силы, для которых национальные различия не имеют особого значения. Но, скорее всего, дело не в космосе, а в той невыявляемой игре биополей и биохимии, которая позволяет каждому почти безошибочно с первого же взгляда выделять из толпы понравившегося человека.
Сочетание в Фёкле русской и башкирской крови дало поразительный эффект. Живая, непосредственная, преданная, Фёкла произвела на Сергея неизгладимое впечатление. Единственным, если можно так сказать, недостатком, был её маленький рост. С самого детства она была недовольна своим маленьким росточком, но окружающие её люди этого практически не замечали, как не заметил этого и Сергей.
     На её круглом полурусском-полубашкирском лице почти всегда сияла доверчивая улыбка, располагавшая к себе окружающих. Эта улыбка и была той стрелой Купидона, которая поразила сердце Сергея.
     Конечно, если бы не случившееся, дороги Сергея и Фёклы вряд ли бы пересеклись, но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Родители Фёклы, сами прошедшие через сопротивление родных, полностью доверились мнению дочери, и, спустя несколько дней, состоялась скромная свадьба.
     Брак не был освящён церковью, которая испытывала в то время такие гонения, каких не испытывала во все предыдущие века.
     Просто председателем нового образования – сельского Совета была выдана бумага, удостоверяющая в том, что Фёкла и Сергей стали женой и мужем.
Молодые стали жить в деревне и, по обычаю предков, не стали раздумывать, заводить им детей, или нет. Средств защиты тогда не было, и через несколько месяцев Фёкла с блеском в глазах заявила Сергею, что она находится в «интересном положении». Сергей был счастлив, насколько мог быть счастлив человек, отец которого был из «бывших».
     Тем временем в Бакалах его мать и братья находились в постоянном страхе, как решит их судьбу НКВД. И крупно повезло семье, когда достигшему призывного возраста Александру Петровичу Малмыгину пришла из военкомата повестка. По стечению обстоятельств он был призван во флот и отправлен в Ленинград, как стал называться после смерти Ленина город, основанный Петром Великим: Питерсбурх - Петербург – Санкт-Петербург – Петроград, а теперь – Ленинград.
     Впрочем, набор призывников из Татарии и Башкирии для службы на флоте «стечением  обстоятельств» назвать нельзя.
     Ещё со времён первооткрывателя Антарктиды, великого русского флотоводца адмирала Лазарева, матросы из «казанских татар» показали стойкость и мужество при штормах и в сражениях не меньшие, чем русские и украинцы.
     А термин «казанские татары» обозначал не только татар именно из Казани, но вообще из Казанской и Уфимской губерний, так же, как казахи, узбеки и другие жители Средней Азии назывались собирательным термином «киргизы».
Руководство Союза Советских Социалистических Республик, как стала называться рухнувшая Российская империя, понимало, что без сильного военно-морского флота страна не может достичь тех высот в международном сообществе, какие занимала царская Россия.
     Война и революция раскромсали не только армию, но и флот. К примеру, в Кронштадте не оставалось ни одного крейсера; все форты, включая такие, как  «Павел» и «Александр» пришли в негодность.
     Поэтому воссоздание флота стало одной из приоритетных задач советской власти, а строительство мощных современных кораблей – самой важной задачей кораблестроительных заводов Ленинграда и Кронштадта.

 


     Ленинград, 1927 г. Исход.


     Исполнилась голубая мечта Дмитрия Емельяновича Молчанова: привёз он в Петроград, а теперь уже Ленинград, свою драгоценную семью – жену Надю и дочь Варвару. Появились в ней и долгожданные сыновья – Алексей и Борис. Многие годы относивший военную амуницию, Дмитрий с трудом привыкал к мирной жизни. Ему, как участнику  Великой революции, предоставили  небольшую квартиру на первом этаже большого дома на Садовой улице между Аларчиным и Калинкиным мостами. Дмитрий после переезда семьи и демобилизации слегка её благоустроил, так что у Варвары, Алексея с Борисом и у него с женой оказалось по одной крохотной комнате.
     Будущее, как и предсказывали большевики, мнилось в розовом свете, заводы и фабрики восстанавливались, с голодом было покончено. Правда, иногда проезжая мимо ресторанов, расположенных в обилии на Садовой, он с удивлением замечал, что их посетителями становились такие же господа, как и до революции.
     Впрочем, улицу Садовую он так называл по привычке – после Революции её переименовали в улицу «4 июля» – именно в этот день на углу Невского проспекта и Садовой улицы демократически выбранное Временное правительство расстреляло мирную демонстрацию людей, протестующих против продолжения войны. Но новое название улицы не прижилось. Её по-прежнему называли «Садовая», как улицу Дзержинского – «Гороховая», а проспект 25 Октября – «Невский проспект».
     Отца и большинства братьев Дмитрия уже не было в живых. Приезжающие из села земляки рассказывали, что два дома Молчановых забрали под сельсовет, а скотину зарезали и съели. В селе началась экспроприация, и многих крепких хозяев раскулачили. И посещали голову Дмитрия иногда мысли: слава богу, что не дожил отец до раскулачивания, до этого позора. Зато многие родичи за эти годы поселились в Питере, оторвались от непосильного крестьянского труда, приобрели новые замашки. Вот и Дмитрий Емельянович привёз из своего села племянницу Енавью, которая быстро прижилась в городе, устроилась на металлический завод, приобрела хорошую профессию.
     Енавья рассказала однажды, что она как-то присутствовала на раскулачивании одного сельского мужика - кулака. У того всего добра и был сундук с одеждой и жалкими отрезами материи, которую селяне поделили между собой. Самого кулака куда-то сослали. Дмитрий хорошо знал этого беднягу – именно с ним соревновался в урожайности своих наделов его отец.
     Сам Дмитрий Емельянович долго раздумывал, кем устроится в этой жизни, да ранения и хвороба не позволили ему занять какой-либо важный пост, как это было с несколькими его однополчанами. Тогда поступил он на кораблестроительный завод, что был расположен в нескольких шагах от дома, простым рабочим.
     Его тайной гордостью и, одновременно, заботой была дочка Варвара, которая, несмотря на все беды в стране, превратилась в красивую девушку на выданье.
     Однажды, будучи на рабочем месте, увидел Дмитрий Емельянович группу краснофлотцев, которых привели на экскурсию на кораблестроительный завод, чтобы те увидели, как строятся корабли, сколько сил и средств вкладывает страна в безопасность морских рубежей. Случайно заговорил он с молоденьким  матросиком, который показался ему более любознательным, и узнал, что матроса звать Александром, и что он родом из Башкирии.
     Так судьба свела Дмитрия Молчанова с Александром Малмыгиным.

     Александр Петрович Малмыгин был призван на службу к огромной радости его самого и всей семьи. Служба в армии считалась непременным условием возмужания подростка, превращения его в мужчину; «делала его человеком». Семья же надеялась на то, что их «буржуазное» прошлое будет, наконец-то, забыто.
     Несколько парней из окрестных деревень, среди которых оказался и Александр, собрались у военкомата в башкирском селенье Бакалы.
     Затем они во главе с представителем военкомата добрались до ближайшей железнодорожной станции Туймазы, на которой останавливался поезд Уфа – Москва.
     Забравшись в свой вагон, будущие солдаты и матросы заняли все пригодные для ночёвки места, которых по мере продвижения к Москве становилось всё меньше и меньше.  В конце концов, вагон оказался забитым до отказа.
Не меньше недели тащился поезд до Москвы. Мелькали в окнах вагона деревья, домики железнодорожных служащих; проезжали и крупные города. Особенно запомнился Александру Ульяновск, в недавнем прошлом Симбирск. Все с нескрываемым интересом смотрели на раскинувшийся вдоль Волги город, где родился вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Самую высокую точку города, которая была отлично видна с поезда, знающие люди называли «Венец», уточняя, что  невдалеке от него и жила семья Ульяновых.
Поезд по мосту медленно прошёл над волнами великой русской реки и въехал в Ульяновск. Призывников вывели на перрон вокзала и, не заводя в здание, покормили. Спустя полчаса поезд почему-то двинулся в обратном направлении; и их вагон оказался в голове. Снова ритмично и как-то веселей застучали колёса на стыках рельс, и поезд втянулся под арки величественного моста. На несколько километров открылась гладь красавицы – реки с маленькими фигурками рыбаков, а затем снова помчались назад бесконечные леса.
     Наконец, поезд с уставшими от многодневной езды призывниками медленно въехал в Москву. Все прильнули к оконцам вагона.
     Промелькнуло знакомое название станции Москва – сортировочная, на которой был организован первый коммунистический субботник, потянулись ряды обшарпанных одно- и двухэтажных кирпичных зданий, показались жилые дома. По улицам ходили люди, тащились лошади, впряжённые в телеги и тарантасы, изредка мелькали легковые и грузовые автомобили.
     Поезд степенно подкатил к Рязанскому - Казанскому вокзалу. Призывникам приказали подождать в вагоне несколько минут, чтобы не потеряться в спешащей толпе, а затем построили в колонну и, не заводя в здание вокзала, вывели во внутренний дворик, свободный от людей. Там их ждали какие-то военные, которые деловито рассортировали колонну на мелкие группы.
     Группу, в которую попал Александр, возглавил моряк. 
     Он внимательно осмотрел своих подопечных и со странным выражением лица сказал: «Ничего, братишки, скоро вы будете бравыми матросами!». Позже Александр понял, что это выражение означало и понимание, и жалость, причиной которых был их внешний вид.
     Собирая призывников в армию, их родственники одели будущих солдат в такую «одёжу», которая даже по сельским меркам никуда не годилась. Путешествие же в течение нескольких дней можно сказать в не совсем санитарных условиях превратило их почти в оборванцев.
     В то время отправка призывников на службу в плохой одежде не считалось чем-то предосудительным. Практический ум бедных родителей диктовал им именно  такой подход. Служба в армии в течение трёх, а на флоте в течение четырёх лет, превращала замызганных подростков в бравых ребят, на которых старая одежда просто не лезла. Поэтому при демобилизации солдатам и матросам выдавалась форменная одежда, та, в которой они служили, а старая уничтожалась.
     Для того, чтобы продолжить свой путь до Ленинграда на поезде, им достаточно было пересечь Комсомольскую площадь. Когда они вышли на площадь перед вокзалом, их взорам открылось огромное, почти пустое пространство. Вдали виднелись здания, как пояснил моряк, ещё двух вокзалов – Ярославского и Ленинградского, бывшего Николаевского.
     На тротуарах вблизи вокзалов билась бешенная, кипучая жизнь, а по площади изредка проходил переполненный трамвай, да проезжали телеги и кибитки. Спокойно перейдя на противоположную сторону площади, их группа приблизилась к зданию Ленинградского вокзала и остановилась. Внимательно вглядываясь в архитектуру вокзалов, Александр испытал чувство удивления и даже восторга от невиданной им до этого красоты.
     Особенное впечатление произвёл на него, да и на остальных, Казанский, или, как он раньше назывался, Рязанский вокзал. Знакомые с детства татарские и башкирские мотивы в архитектуре вызвали  в их душах ностальгические воспоминания о покинутой родине, любимых родственниках и друзьях.
     Почти все – деревенские – русские, башкиры, татары, чуваши – они в тот момент испытывали одинаковое чувство расставания и надежды. Такого биения жизни они не видели в своих деревнях. Привыкшие только к шуму деревьев, плеску волн, ударов рыбьих хвостов о гладь озёр, тихому ржанью лошадей, эти подростки были взволнованы и ошарашены обилием людей и небывалым шумом и гамом.
     Правда, на Ленинградском вокзале, куда их завёл провожатый, было намного спокойней и тише, чем на Казанском. Публика здесь была степенной и лучше одетой. На фоне этих хорошо одетых людей призывники совсем растерялись.
 
     Но после небольшого перекуса в отдельном небольшом зале, куда их привели, они несколько оживились. Через некоторое время была объявлена посадка на поезд Москва – Ленинград, и призывники продолжили путь к неведомой службе на Балтике.
     С волнением ожидали они первую встречу с колыбелью революции, городом - по всем рассказам - удивительно красивым и культурным.
     До Ленинграда они ехали в более комфортабельных условиях. Природа за окнами изменилась, стала менее буйной. Состав лесов изменился, и их стало гораздо меньше, чем было до Москвы. Стало попадаться всё больше селений и городков – трасса Николаевской дороги оказалась более населённой. Поздно вечером подъехали к станции Бологое, расположенной на полпути между Москвой и Ленинградом. Не доезжая до станции, поезд внезапно остановился невдалеке от небольшого озера. Вначале самые бесшабашные, а потом и остальные пассажиры поезда, выскочили на насыпь, вдыхая свежий ароматный воздух.
     Потом несколько призывников подбежали к озерку, и, недолго раздумывая, кинулись в его бодрящие воды. Александр не стал отставать от остальных, и, сняв верхнюю одежду, залез в озерко. Через некоторое время и другие пассажиры, особенно молодые, покинули свои вагоны и стали барахтаться в воде.
Спустя полчаса машинист подал предупредительный сигнал, и вся толпа, отряхивая капли, повскакивала в медленно набирающий скорость состав. Веселье охватило призывников, неделю мыкавшихся по вагонам и вокзалам. Александр с удивлением разглядывал возбуждённые лица попутчиков, с которыми его связала судьба. Их было уже намного меньше, чем до Москвы, и их лица стали приобретать индивидуальность, которая до этого неожиданного происшествия скрывалась за масками разлуки и печали.
     В середине следующего дня поезд стал медленно приближаться к Московскому вокзалу Ленинграда. Потянулись привокзальные кирпичные постройки, чем-то смахивающие на московские. Наконец, паровоз, дымя трубой, вполз под арочный металлический свод вокзала и остановился. Повторилась московская процедура высадки призывников и сбор их на территории вокзала. Встречали будущих краснофлотцев несколько моряков, которые внимательно проверили документы, пофамильно пересчитали призывников и затем посадили их в открытый, специально приспособленный для перевозки людей грузовик.
     Александр потом с трудом мог представить маршрут, по которому их везли. Он запомнил только, как при выезде с территории вокзала один из встречающих махнул куда-то в сторону и прокричал: «Это Невский проспект». Огромное количество красивых высоких домов, лабиринты улиц, бесчисленное количество речек, обрамлённых красными камнями, и невиданное число мостов производили впечатление чего-то нереального, непостижимого для неискушенного ума деревенских ребят.
     Наконец, переехав через небольшой мост с проложенными по нему трамвайными рельсами, грузовик подъехал к большим воротам многоэтажного дома и остановился.
     Призывникам приказали вылезти из кузова машины и построили у ворот. Один из сопровождавших подошёл к двум матросам, стоявших по обе стороны ворот, что-то им показал, и после небольшого ожидания прибывшие прошли во двор здания. Сопровождавший моряк произнёс непонятную фразу: «Это Морской Экипаж». 
Внутренний дворик этого странного заведения был заполнен моряками, одетыми в совершенно разную одежду. Большинство щеголяло в белых робах и синих линялых штанах. Они непрерывно перебегали, куда-то исчезали и снова появлялись. Другие, по-праздничному одетые матросы, периодически подходили к часовым на воротах и исчезали в городе. Однако самыми красиво одетыми были люди, отдававшие приказания, как потом выяснилось, старшие краснофлотцы и командиры.
     Прибывших провели в какое-то помещение, заставили всех раздеться, провели поверхностный медосмотр, остригли, а затем провели в баню и приказали выкупаться. Несказанное блаженство испытали уставшие от длительного пути приехавшие из тьмутаракани ребята. Спустя некоторое время они все были одеты так же, как большинство обитателей Экипажа – в ношеную – переношенную, но чистую матросскую робу. 
     Так началась новая для Александра и его товарищей жизнь. Наступила пора длительной и утомительной муштры. Из неотёсанных полуграмотных деревенских ребят военная машина старалась получить хорошо организованный живой механизм.
Служба на флоте считалась привилегированной по ряду причин.
     Во-первых, за время службы в течение четырёх лет матросы, или, как они стали после революции называться, краснофлотцы, получали специальности, которые впоследствии становились для многих жизненно необходимыми.          
     Во-вторых, их образовательный ценз резко повышался, а при соответствующем самовоспитании из некоторых матросов получались даже адмиралы, или, по-новому, командиры бригады кораблей, командиры дивизии кораблей и т.д.             
     И, наконец, служба в таких центрах, как Ленинград, Мурманск, Владивосток, Севастополь и других, поднимала культурный уровень матросов.
Александр Малмыгин благодаря своему «буржуазному» прошлому будучи более образованным, чем остальные товарищи, с первых же дней стал выделяться в учёбе. День молодых краснофлотцев был расписан буквально по минутам. Ранний подъём не был проблемой для большинства, привыкшего просыпаться с восходом солнца. Регулярное питание способствовало быстрому физическому развитию их растущих организмов. Разнообразные физические упражнения, особенно занятия греблей на полноводной Неве, к которой примыкал Морской Экипаж, способствовало развитию их силы и выносливости, а также создавало в них ощущение коллектива. Одно только сильно угнетало новобранцев.
     Это была необходимость зазубривания бесчисленных иностранных слов и терминов, начиная с мест исторических морских сражений русского флота и заканчивая типами кораблей и деталями их конструкций.
     Много хлопот приносило и заучивание корабельного оружия.
     Особенно тяжело давалась учёба татарам и башкирам, которые по-русски говорили плохо и с акцентом. В татарском и башкирском языках, по всей вероятности, нет родов, и поэтому они часто путали местоимения, говоря, например, «твоя отец» или «мой сестра».
     Однако перед демобилизацией большинство из них освобождались от акцента и уже хорошо говорили по-русски. Если учесть, что многие века совместного проживания тюркских и славянских народов делали их внешне похожими, то большинство башкир и, особенно, татар  в конце службы ничем не выделялись из остальной массы.    
     Так прошло много мучительных недель, единственным утешением в которых было подглядывание жизни огромного города через открытые ворота Морского Экипажа. Оказалось, что речка, протекающая перед главными воротами Морского Экипажа, называлась Мойка, а мостик перед воротами - Поцелуевым. Это название происходило из-за того, что при расставании с девушками Питера в конце увольнительной матросы «Экипажа» со всем пылом молодости жадно впивались им в губы, обнимая волнующие и, как правило, непокорные тела своих любимых.
     Счастливчики с одинаковым выражением лица  в последний раз махали рукой своим возлюбленным и, попадая в атмосферу «Экипажа», несли несусветную околесицу о женщинах, которую требовали остававшиеся взаперти товарищи.
Естественно, эта муштра и заточение не могли продолжаться вечно. Командование понимало всю важность пребывания новобранцев в культурном центре страны и при малейшей возможности использовало это. Организовывались различные экскурсии по местам революционной и трудовой славы. Александр никогда не забудет своей первой пешей прогулки по той части города, которая примыкала к Экипажу. Во главе со старшим краснофлотцем переодетые в довольно хорошую, хоть и не новую, форму, они вышли из ворот и, пройдя 30 метров, оказались на Поцелуевом мосту. Каменный мост был перекинут с одного берега на другой небольшой речки со странным названием «Мойка».
     Пройдя по короткой улочке метров сто, небольшая экскурсия оказалась на перекрёстке, рассечённом вдоль и поперёк трамвайными рельсами. Старший краснофлотец торжественно заявил: «Этот проспект переименован революционным народом в проспект Декабристов в честь людей, которые более ста лет назад восстали против ненавистного царского режима. Это произошло в 1825 году недалеко отсюда на Сенатской площади,  которую мы ещё посетим. А сейчас мы выходим на Театральную площадь. Видите то здание под куполом? Это Мариинский театр оперы и балета. Опера – это спектакль, в котором только поют, а балет – где только танцуют».
     Александр приблизился к театру. На фасаде висели афиши. Он прочитал: «Чайковский. Балет «Лебединое озеро»; «Римский-Корсаков. Опера «Снегурочка»;  «Глинка. Опера «Руслан и Людмила». Александр читал пушкинскую поэму «Руслан и Людмила», и это его несколько приободрило. Напротив театра было расположено низкое здание, на котором висела табличка «Консерватория», а по обеим сторонам были две статуи – сидящий Римский-Корсаков и стоящий Глинка.
Александр подошёл к скульптуре Глинки. Невысокий коренастый человек стоял, всматриваясь куда-то, и будто прислушивался к шуму города. Старший краснофлотец продолжал объяснять: «Консерватория – это музыкальный институт, в котором готовят певцов, композиторов, дирижёров оркестров и других музыкантов. Кстати, дирижёр нашего оркестра тоже закончил когда-то эту консерваторию».
     Главной целью экскурсии оказалось кладбище Никольского собора, пять куполов которого ярко сияли невдалеке. Собор был окружён красивой чугунной решёткой и производил впечатление идеала русской архитектурной красоты.  Матросы прошли в ворота соборной площади и оказались на территории небольшого мемориала.
     «Святой Никола-угодник является покровителем моряков и путешественников» – продолжал объяснения старший краснофлотец – «Это кладбище - усыпальница великих русских мореплавателей, простых матросов, погибших во время героических сражений, а также наших старших товарищей. Революционные матросы стали главной силой Великой Октябрьской Социалистической Революции, многие из них пали на фронтах Гражданской войны. В канун десятилетия Революции мы склоняем перед ними головы. Вечная им память!».
     Новобранцы с волнением обошли мемориал, рассматривая выразительные надгробья. Наибольшее впечатление на молодых краснофлотцев произвёл памятник  «Стерегущему», матросы которого, не желая сдаться врагу, открыли кингстоны и сами затопили корабль. 
     Затем они, сняв бескозырки, зашли в Никольский собор. Под его высокими сводами стих шум города: лики святых сурово смотрели с икон в полумраке собора. Среди вошедших были не только православные, но и мусульмане, на которых также подействовала умиротворяющая тишина собора. Вспомнили они свои маленькие деревенские мечети с полумесяцами наверху, и сладко сжались сердца подростков при воспоминании о далёкой родине. Перед отправкой в армию муллы дали каждому из них разрешение кушать свинину и другие продукты, не разрешаемые правоверным в обычной жизни. Сладким и недоступным показался им сейчас вкус кумыса и лапши с молодой кониной.
     Александр, сам не совсем верующий, но почитающий веру предков, купил самую дешёвую свечку и поставил её «за упокой» в память об отце. Внезапно из-за алтаря вышел дьякон с кадилом в руке и, что-то напевая, обошёл оробевшую группку, окуривая её дымом ладана.       
     Старший краснофлотец, не желая дальнейшего воздействия на подопечных «опиума для народа», выразительно показал им глазами на выход. Долго делились своими впечатлениями о прогулке новобранцы после отбоя, пока дежурный не пригрозил им наказанием.
     Одна из экскурсий была на кораблестроительный завод. В один из редких солнечных дней та же группа необтесавшихся новобранцев в сопровождении  младшего командира вышла на проспект Декабристов, села на петлявший по улицам трамвай, и, проехав несколько остановок, вышла на остановке «Калинкин мост».

     Никаких калин, естественно, уже не было и в помине, а мост был перекинут через речку Фонтанку, из которой согласно песенке пил то ли воду, то ли водку чижик-пыжик.
     Группа прошла несколько сот метров и остановилась перед проходной завода. После выполнения необходимых формальностей она оказалась внутри завода, на стапелях которого были видны корпуса каких-то кораблей.
Разглядывая строящиеся корабли, будущие матросы с трепетом предвкушали предстоящую службу. По огромной территории завода ходил паровоз; и молодой машинист, завидев матросов, подал короткий то ли предупреждающий, то ли приветственный сигнал. Александр вдруг по-белому позавидовал этому парню, который и был то ненамного старше его. Профессия машиниста казалась почётной и недостижимой. 
     У экскурсантов уже через полчаса голова пошла кругом от грохота, стоявшего в цехах, которые они осматривали. Экскурсию, видимо, ждали, так как без проволочек какие-то люди подходили к ней и давали пояснения по строительству кораблей. Краснофлотцы слегка поникли, не в состоянии охватить разом такую махину. Затем матросам разрешили поговорить с рабочими. Здесь и познакомился Александр Малмыгин с Дмитрием Емельяновичем Молчановым.
     Они сразу же понравились друг другу. Оба прямодушные и простые в общении, они как бы прониклись симпатией отца и сына. Дмитрий Емельянович мимоходом сказал, что он живёт неподалёку, ходит на завод пешком и что у него есть 18-ти летняя дочь Варя и два сына - десятилетний Алексей и четырёхлетний Борис. Старший – Алексей тоже мечтает служить на флоте.
     Не без задней мысли Дмитрий Емельянович дал Александру свой адрес и пригласил при случае прийти в гости. Дочь была на выданье, а по деревенским меркам просто засиделась в девках. Простой русский паренёк из провинции, а не столичный лоботряс был бы, конечно, неплохой партией для неё. Кроме того, Дмитрий хорошо помнил, как он сам в царской армии пробился в унтер-офицеры и увидел в Александре как бы самого себя, только молодого и в других условиях.

     Спустя некоторое время Александр появился в гостях у Дмитрия Емельяновича. Встретили его радушно. Квартира оказалась расположенной на первом этаже большого дома, под окнами которой была поленица дров. Три небольшие комнаты и кухня соединялись общим коридором. Комнаты были тёмными и довольно маленькими, но они показались Александру роскошными. Варвара оказалась весёлой и миловидной, красивой чисто русской красотой девушкой, которая вела себя просто, не жеманясь. Хозяйка поставила на стол небогатую закуску, а Дмитрий Емельянович, заговорщицки подмигнув, как фокусник вытащил бутылку тёмно-зелёного стекла, горлышко которой было закупорено коричневым сургучом. Под несколько неодобрительным взглядом жены он налил себе и гостю по стопке водки и, сказав: «Ну, за знакомство!», привычно опрокинул её в рот.
Александр никогда не пробовал крепких напитков; и выпитая стопка оказала на него сильнейшее действие.    
     Все окружающие, и особенно Варя, показались ему самыми лучшими и близкими людьми.
     Все они, за исключением Алексея и Бори, выросшие в деревне, быстро нашли общий язык. Дмитрий Емельянович после третьей стопки стал в несколько хвастливом тоне рассказывать гостю, как он служил в армии.
     Затем он рассказал, как участвовал в революции, видел Ленина и Ворошилова; и как за революционные заслуги получил квартиру. 
     Александр тоже, забыв об осторожности, рассказал вкратце о конфискации постоялого двора и лошадей и смерти отца.
     Дмитрий Емельянович, сам потерявший отца и его хозяйство, сочувственно отнёсся к рассказу Александра, понимая даже несколько замутившимся умом, что партия для дочки действительно подходящая.
     В конце чаепития появилась ещё одна девушка, постарше Варвары. Дмитрий Емельянович представил: «А это Енавья - моя племянница, дочь одного из старших братьев. Тоже из нашего села. Мой брат погиб, и я взял её сюда, устроил на металлический завод. Недавно ей, как ударнику производства, начальство завода пообещало дать комнату в коммунальной квартире».

     Спустя несколько недель и Александр оказался в числе тех счастливчиков, с которыми девушки прощались на Поцелуевом мосту. 





     Ленинград, 1928 год. Служба.


     Для Александра Петровича Малмыгина и остальных призывников учёба в Морском Экипаже закончилась в прошлом году. Ватага полуграмотных парней подтянулась, стала дисциплинированной, пообтесалась. Хоть и небогатое, но регулярное питание, чего почти все они были лишены в те тяжёлые годы, помогло им стать крепче. Уже без боли в мышцах матросы выполняли свои многочисленные обязанности.
     Почти полгода встречался Александр с Варварой, постепенно влюбляясь в эту несколько взбалмошную, но добрую и отзывчивую девушку. Однако они оба понимали, что на пути к их счастью стоит его служба длиной в четыре года. По окончании учёбы в «Экипаже» Александр и несколько его новых друзей были направлены служить в Кронштадт.
     Назначение Александр Малмыгин и несколько его новых друзей получили на старый корабль. Всё было вновь для прибывших, но они быстро втянулись в матросскую жизнь. Через некоторое время корабельное начальство, приглядевшись к новичкам, предложило Александру, как более грамотному, стать механиком.
Сложная махина, приводившая корабль в движение, произвела на Александра  колоссальное впечатление. Со всей энергией юности, подбадриваемый старшими товарищами, Александр начал штурм незнакомых терминов – котлов, шатунов, цилиндров, винтов и многого другого. Он оказался трудолюбивым и способным учеником. 
     Параллельно с этим Александр незаметно для себя познавал историю Кронштадта. Этот замечательный город был построен на острове Котлин, омываемом водами Финского залива Балтийского моря, к западу от Санкт-Петербурга. Остров с незапамятных времён принадлежал Новгороду Великому, но длительное время переходил из рук в руки, пока Петр Первый окончательно не отвоевал его у шведов. Царь лично посетил остров, промерил глубину вокруг него и решил построить на нём крепость, защищающую Санкт-Петербург при входе в Невскую губу.
     Строительство Кронштадта было начато всего на несколько месяцев позже начала строительства новой столицы Российской империи.
     Одно это уже говорит о том, какое значение придавалось военно-морским воротам Санкт-Петербурга. С тех давних времён он использовался как главная военно-морская база России. В ясную погоду к югу от острова был отчётливо виден красивейший берег Финского залива с многочисленными царскими дворцами и усадьбами Петергофа. Купола дворцов ярко сияли иногда в редкие солнечные дни. Старослужащие рассказывали, что там от берега до главного дворца Петергофа был прорыт канал, по которому,  по слухам, Пётр Первый приплывал из Кронштадта прямо к себе в покои.
     За двести с лишним лет на острове Котлин были проведены огромные работы по устройству фортов, казарм, заводов, соборов и жилых домов. Кронштадт превратился в живую историю русского надводного и подводного флотов, доков, ледоколов, телеграфа и радио. Служба в Кронштадте во все времена была почётной и многообещающей.
     Матросы Кронштадта в 1917 году поддержали революцию, но уже через три с половиной года, увидев, куда ведут страну большевики, попытались воспрепятствовать такому повороту событий.
     Вспыхнувшее в 1921 году восстание получило в большевистских газетах название «Кронштадский мятеж». Это полностью соответствовало действительности. Как позже писал великий русский поэт Самуил Маршак:

        «Мятеж не может кончиться удачей –
        В противном случае его назвали бы иначе»
 
     Восстание было плохо подготовлено и вспыхнуло не вовремя. Большевики, проводившие в это время свой очередной партийный съезд, с частями Красной Армии по льду перешли с берега Финского залива на остров Котлин и устроили восставшим кровавую баню. Противников новых большевистских порядков, как и их предшественников, восставших против царизма в 1906 году, постигла та же, даже более печальная, участь.
     Большинство из них было убито во время боёв или расстреляно позже, а остальные пополнили ряды заключённых. На фоне минувших исторических событий Кронштадтское восстание 1921 года действительно выглядело как жалкий мятеж, обречённый на неудачу.

     Враги власти большевиков, начиная с 1918 года, долго, но безуспешно боролись против неё, поскольку их усилия были разрозненны. Генералы Краснов, Корнилов, Деникин, адмирал Колчак, атаман Каледин, Петлюра, батька Махно и множество других в силу своих непреодолимых разногласий действовали поодиночке. И так же без единой координации боролись с красными иностранные союзники «белых» – французы и англичане на юге, американцы и англичане на севере, военнопленные чехи в центре страны, а японцы и американцы на востоке.
Тамбовские крестьяне, казачество, среднеазиатские басмачи поодиночке выступали против Красной армии, руководимой спаянными партийной дисциплиной большевиками и железной волей их вождя.
     Ленин предусмотрительно вырезал всех Романовых, под знаменем которых могли объединиться его враги. Этот жестокий акт по отношению к более чем пятидесяти членам царской семьи, был, без сомнения, тщательно продуман и осуществлён.
     Близкие и дальние родственники царя простодушно наблюдали за развитием революционных событий в недавно раболепно послушной стране, не зная, что суровая Немезида уже занесла над ними своё карающее оружие. Триста лет отдавая свои силы России, они даже не могли представить себе будущей катастрофы. Одна лишь престарелая мать царя Николая Второго чудом избежала расстрела и дожила до девяноста лет, ежеминутно скорбя по погибшим детям, внукам и другим родным.

     Однако, несмотря на матросский бунт 1921 года, своего значения для советской власти Кронштадт не потерял. Оставались те же, порядком устаревшие корабли, обветшалые дома и казармы.
     Оставался не разрушенным величественный собор. Оставались почти такими же флотские порядки и матросская служба.
     В Кронштадте у Александра Малмыгина появилось немало знакомых, включая демобилизованных моряков, которые по разным причинам остались в городе. Наибольшее расположение он почему-то стал испытывать к кочегару гарнизонной бани, куда моряков приводили мыться во время стоянки кораблей у стенок крепости, и где они случайно познакомились. Кочегар оказался родственной душой. Он тоже, как и Александр, служил когда-то в машинном отделении одного из старых кораблей и рассказал немало матросских побасёнок, развешивающему уши Александру. Так и не нашедший счастья в семейной жизни, кочегар со всей страстью отдавался своей не совсем чистой работе, находя в ней радость и развлечение.
     Неугомонный и заводной, он часто, подложив дрова или уголь в котлы бани, шёл на отлов моряков, которые в «женские» дни работы бани залезали на поленицы дров и подсматривали за моющимися женщинами. Вначале кочегар просто выполнял приказ начальства, отлавливая нарушителей.
     Но потом, войдя во вкус, он стал извлекать большую пользу из такой охоты. Он перестал отводить пойманных за нехорошим занятием моряков в кабинет начальства, а стал разбираться с ними на месте. Захваченные на месте «преступления» моряки беспрекословно отдавали свои «кровные», чтобы предотвратить скандал. Во время дежурства кочегара в «женские» дни на колченогом столе всегда стояла бутылка водки и закуска, купленные на деньги «преступников».
     Александру он частенько с довольным видом цитировал Пушкина:
 
          «Сюда не зарастёт народная тропа»

     Кочегар имел в виду неугасаемую тягу истосковавшихся моряков к прекрасным женским банным образам.

     И всё же, несмотря на новые знакомства и новую службу, на душе у Александра было неспокойно. На первом месте были отношения с Варей. Все эти сладкие прощания на Поцелуевом мосту отошли в прошлое.
     Увольнительные из Кронштадта в Ленинград были пока невозможны. Переписка осталась единственным средством общения.
     Любовь и ревность терзали душу.
     И, если быть честным, ревность имела под собой основания. Простившись на несколько лет с Александром, Варя, подстрекаемая матерью, которая считала дочь чуть ли не старой девой, познакомилась с ленинградским парнем. Дмитрию Емельяновичу жених не понравился. Александр – вот кого он хотел бы видеть своим зятем.
     Но, несмотря на это, спустя несколько месяцев после отъезда Александра в Кронштадт, Варя вышла замуж. На скромной свадьбе Дмитрий Емельянович крепко выпил и сказал «пару ласковых» своему зятю. Тот обиделся; и отношения зятя и тестя были навсегда испорчены.
     Чтобы не видеть, как жизнь у любимой дочки идёт наперекосяк, Дмитрий Емельянович стал подолгу пропадать у пивного ларька вблизи Аларчиного моста.

     Когда Александр узнал – из письма Вари – о её замужестве, он на длительное время замкнулся в себе. И до того не очень разговорчивый, он на некоторое время стал мрачным и угрюмым.
     Его командирам такая ситуация была не внове; когда-то нечто подобное они испытали сами.
     Но они также знали, что тяжёлая работа и свежий морской ветер рано или поздно выбьют горестные мысли из молодой головы.