Воспоминания незадачливого охотника

ВОСПОМИНАНИЯ  НЕЗАДАЧЛИВОГО  ОХОТНИКА

О раннем детстве в Ленинграде, где мы жили в общежитии Военно-медицинской академии, с трех до пяти лет, почти ничего не помню. Сохранились только отдельные, смутные воспоминания,  скорее на уровне ощущений. Например, тепло матери, когда она брала меня на руки, одевала меня дома и в детском саду; пристегивала чулки к лифчику. Тогда все и мальчики и девочки носили лифчики - широкие нагрудные пояса из полотна, к которым на резинках пристегивались чулки. Помню отдельные картинки. Противный до ужаса вид и вкус лука в супе. Круглое зеркало с дырочкой в центре, укрепленное  на лбу  врача, который сделал мне очень больно в моем горле (уже потом отец говорил, что операцию по резекции моих гланд делал знаменитый профессор с чудной фамилией Воячек). Захватывающее дух ощущение, когда, гостивший у нас, дедушка подбрасывал меня вверх, приговаривая «Чук-Чук». Удивительно приятная музыка цоканья копыт лошадей по деревянной торцовой мостовой Клинической улицы, особенно ранним утром ещё не проснувшегося Ленинграда. Огромные бесконечные штабели дров во дворе, в лабиринтах которых мы играли в прятки. Штабели иногда осыпались, и взрослые постоянно выгоняли нас оттуда, Но там играть было интереснее и мы часто туда пробирались. Почти исключительно дровами тогда отапливались даже большие города.

Игра. Но один случай врезался мне в память на всю жизнь. Как-то один из моих дружков зазвал меня к себе. Помню большую полупустую комнату, в углу которой у входной двери стоял большой шкаф. Не знаю, во что мы играли вначале, но затем мальчик с таинственным видом поманил меня к шкафу, открыл дверцу и сказал: - «гляди!». Там, рядом с военной одеждой, на длинном  ремне висела кобура с револьвером. Он вытащил револьвер, мы сели на пол и стали его разглядывать. Револьвер был тяжелый, блестящий, весь железный, а рукоятка деревянная. Из дырочек круглого барабана выглядывали блестящие желтые горошины. Мы сидели друг против друга, он начал целиться в меня и нажимать крючок, но силенок не хватало, а я смотрел, как боёк потихоньку отходит назад и возвращается. Он пыхтит, а мне интересно то, что он нажимает одну часть револьвера, а двигается другая. Тут за спиной мальчишки открылась дверь, и... я увидел высокую фигуру военного, а затем искаженное страшной гримасой  лицо, - это был отец мальчика. Он в один прыжок ринулся к нам, выбил револьвер, схватил своего пацана за шкирку и как котёнка отшвырнул в угол. Я вскочил и в испуге дал деру. Это наполненное ужасом лицо я помню до сих пор. Позже я часто думал: - «А если бы у мальчонки хватило силёнок нажать курок?».         
         
         Первая охота. Впервые познакомился я с охотой, когда мне было лет восемь. Объектом охоты был перепел - постоянный житель степи. Это маленькая курочка размером чуть меньше голубя.
         
           Ближе к вечеру мы вышли из хутора, и пошли в сторону колхозной пасеки, у которой нам посчастливилось видеть в степи редкую картину - стадо дроф. Пройдя некоторое расстояние, дедушка остановился и стал прислушиваться к перепелинму бою. Орудиями лова были натянутая на большую дугу сетка с крупными ячейками и маленький свисточек - манок, который дедушка называл пищиком. Звонкий бой перепелов, несся с разных сторон. Дедушка прислушивается и определяет который из певцов ближе к нам и выбирает позицию.  Затем он устанавливает специальную сетку на сторожок (колышек высотой 20-25 см с привязанным к нему длинным шнурком)  приподнятым краем по направлению к выбранному перепелу, а мы ложимся в траву метрах в пяти сзади сетки. Дедушка маленьким манком-пищиком, имитирующим голос самки, начинает подзывать певца. Последний, в предвкушении встречи с любимой, небольшими перелетами, а ближе к цели и пешком, мчится на зов и, как только  забегает под сетку, дедушка дергает шнурок, сетка падает и накрывает  перепела. Иногда под сетку забегают сразу два дурачка. В тот раз мы принесли домой пять штук.
         
          Стрелки’. Это было в Минске, до войны. Я уже учился в третьем классе. Отец купил винтовку ТОЗ-7. Это была лёгкая, изящная вещь, произведение оружейного искусства. Продавец комиссионного магазина рассказывал отцу, что она ранее принадлежала какому-то цирковому артисту и, вероятно, была сделана ему по заказу, так как в последствии мне не раз доводилось держать в руках дубовые с виду и тяжелые учебные «мелкашки». С братом Колькой, а вернее под его водительством, мы частенько занимались совершенствованием меткости стрельбы. Для этого устроили тир прямо в квартире. От кухни через прихожую до стены дальней комнаты было метров 6, а то и 8. Мы отодвигали диван и на расстоянии в 5 см друг от друга расставляли спички у плинтуса. Задача была снимать пулькой спичку за спичкой по очереди, в ряду слева направо. Колька стрелял отлично, почти без промахов, а если даже и промажет, то всегда по какой ни будь  «уважительной» причине. Стимулом же моей меткости служили его тумаки и подзатыльники за промахи. По окончании стрельбы диван задвигали на место, а квартиру проветривали. Так мы сделали с десяток стрельб и я уже тоже почти не делал промахов, как однажды, вернувшись вечером с улицы, увидели мать с мокрой тряпкой в руке, отца с суровым лицом  и отодвинутый диван, из за которого предательски зиял размочаленный в труху плинтус. Оценка нашей стрельбы тряпкой и ремнем вполне соответствовала нашей меткости.

Кобчик.  (Кобчик – небольшая дневная хищная птица семейства соколиных).  В моих глазах, Колька был непререкаемым авторитетом. Однажды он взял нашу винтовку, и мы пошли пострелять воробьёв. Обошли почти весь приаэродромный посёлок и всё безрезультатно. Воробьи, как назло, попадались редко, а по двум он промахнулся.  Мы подошли к большому длинному сараю, как вдруг он резко остановился и, показывая на крышу, сказал: - «кобчик!». Из-за гребня крыши действительно выглядывала головка птицы. «Кобчик!», повторил Колька, прицелился и выстрелил. Головка исчезла. «Ура!» крикнул Колька и мы рванули в обход на противоположную сторону сарая за трофеем, а там мы увидели  мужчину, держащего в руках мертвого голубя. Колька подбежал к нему спросить о кобчике, но мужчина неожиданно выхватил из колькиных рук винтовку и дал ему здоровенного пинка под  зад.  «За винтовкой пусть отец придет!» - сказал он  и ушел в сарай. Колька был обескуражен, не знал что сказать, только повторял - «Ведь это был кобчик!».  Пришлось отцу идти выручать винтовку и дорого заплатить за голубя, так как хозяин купил его породистого для разведения.
   
Робингуды. В деревне у дедушки. Колька и я, в качестве подмастерья, все время что-либо мастерили. На этот раз, после окончания школьных занятий в Минске, мы как обычно проводили лето в деревне, и были увлечены изготовлением разных видов оружия. Это были луки со стрелами, шпаги, дротики, разнообразные «самопалы» - самодельные пистолеты - и даже арбалет, который мы почему-то называли самострелом. Всё это делали из подручных материалов. Дуги луков изготавливали из крупной поросли белой акации. Ветку очищали от коры, выстругивали, распаривали в горячей воде и гнули, натягивая тетиву из просмоленной бечевки. Самые хорошие и легкие стрелы получались из тростника. Наконечники к ним делали из уголка жести, выковывая его в узенький конус с очень острым концом. Оперение стрелы было из  гусиных перьев. Стреляли по мишеням, на дальность полета стрелы  и просто так в воздух, кто выше.
 
Однажды мы лежали на выгоне напротив въезда в наш двор и стреляли в воздух. Было очень интересно видеть, как стрела, всё уменьшаясь, летит вверх, затем замирает, поворачивается и стремительно падает вниз. Мы завороженно наблюдаем ее полет и... о, ужас!  Через выгон бежит соседский поросенок и, летящая сверху, стрела пронзает его. Поросенок пронзительно завизжал, упал и задрыгал ножками. От неожиданности картины я тоже заорал дурным голосом. На крик выбежал дедушка и соседка. Соседка, увидев своего поросенка убитым - заголосила, а дедушка рванул обратно в дом. Я удивился, но он тут же выбежал обратно, но уже с ножом, и прекратил мучения животного. Дедушка отругал Кольку, сломал лук и запретил нам их мастерить и упражняться  в стрельбе в пределах хутора. Соседке дедушка отдал своего поросенка.
 
Несмотря на запрет, мы продолжали мастерить. Как раз в это время мы были заняты изготовлением арбалета (это своеобразный лук, укреплённый на направляющем стволе с прикладом; тетива со стрелой натягивалась на крючок, который при выстреле убирался нажатием курка). Мы сидели в сарае и  выковывали наконечник стрелы. Колька насадил наконечник на стрелу, вставил её в лук и, пробуя его упругость,  случайно её выпустил. Стрела вылетела и вонзилась мне в подбородок, слева рта. Я ещё и боли не почувствовал, только, скося глаза, вижу, как дрожит стрела, воткнувшаяся в кость моей челюсти. Колька выдернул её, приказал ничего не говорить дедушке, повел в дом, залил ранку йодом и сделал мне повязку, сказав взрослым, что я налетел на колючку акации. Всё обошлось. А если бы… в глаз?

Мушкетеры.  Самопалы, их называли также - поджигалы, мы делали следующим образом.  Один конец  медной трубки сплющивали и загибали, перед самым сужением сбоку трубки делали надпил напильником, в средине которого шилом прокалывали небольшую дырочку. Трубку-ствол проволокой прикручивали к деревяшке, вырезанной в виде рукоятки пистолета. Самопал готов. Снаряжали его серой соскобленной с головок  спичек, по пол коробка на один заряд. Заряд уплотнялся шомполом из затупленного гвоздя, затыкался бумажным пыжом, поверх которого укладывалась дробина-пуля. Одну головку спички разминали в щель распила и вплотную к ней укрепляли целую спичку, подсовывая её под прикрутку. Пугач направлялся на цель, узкой частью спичечного коробка чиркали о спичку у щели, она и заряд воспламенялись, происходил выстрел. Колька однажды сделал заряд из целого коробка спичек и еще добавил черного пороха. Выстрел был такой силы, что ствол сорвало с рукоятки и он с большой скоростью пролетел назад в миллиметрах от его виска. Запросто могло бы убить!

Погоня за зайцем.  Литва, весна 1941 года. Как-то зимой Колька загорелся идти на охоту и говорил, что он знает одно место недалеко, к северу от Шауляя. Отец не отпускал нас одних, но в одно из воскресений он согласился пойти с нами. Рано утром мы вышли за город и пошли к ближайшему лесочку. У Кольки было ружьё, у меня малокалиберка, а отец без оружия, если не считать пистолета, с которым охотиться, как известно, нельзя, так как даже отличный стрелок из пистолета не попадёт в цель на расстоянии 25 - 50 метров, тем более в движущуюся. Утро было морозным и ясным, искрился новый ночной снег, закрывший все старые следы. В конце обхода леска мы увидели свежий заячий след, ведший к группе берез и кустов, стоящих в чистом поле. Колька загорелся, глаза засверкали: «Вот - это наш заяц, мы должны его найти!» И мы пошли по следу. Обшарили островок деревьев и кустов и  двинулись дальше. След петлял и вел к следующему леску вдоль санной дороги. Снег был выше щиколотки и идти становилось не так легко как в начале.  Отец забастовал и сказал, что идёт домой и чтобы мы шли за ним, и пошел к дороге. Не успел он сделать и двух десятков шагов, как, буквально у него из-под ног, выскочил огромный заяц - русак. Отец закричал и пока расстегивал кобуру, доставал пистолет, заяц был уже далеко, выстрелы его ничего не дали. Всё произошло неожиданно и так быстро, что Колька видимо тоже растерялся и пальнул в зайца, когда тот был метрах в 70, и тоже промахнулся. Я же стоял на месте с раскрытым ртом и даже не успел сообразить, что у меня в руках винтовка. Отец рассердился, сказал, что надо бросать эту затею и идти домой. Мы, распалённые азартом, на отрез отказались. Колька убеждал отца в том, что теперь у нас два зайца и уж одного-то мы обязательно достанем. Отец махнул рукой, приказал засветло быть нам дома, вышел на дорогу и пошел домой.
 
Мы же двинулись дальше, сначала по следу первого зайца, распутывая его замысловатые прыжки, скидки, пробежки назад по своему следу и прочие хитрости, причём всё это  хитрец делал в перелесках и кустах. Колька пришёл к выводу, что это заяц-беляк.  Мы измучились, оставили его и вернулись к следам русака. Колька уверял, что русак бегает только в чистом поле и не падок на такие хитрости, как беляк, но оказалось, что и этот заяц такой же хитрец.  Время шло, мы всё дальше и дальше уходили от дороги и всё безуспешно. Стало вечереть, мы устали, еле передвигали ноги, хотелось пить и есть. И тут, за очередным лесочком показался хуторок, вернее одна изба и пара сараюшек.  Подошли и постучались. К нам вышла старушка (тогда нам так казалось, а на самом деле, как вспоминаю теперь, ей было лет сорок) и мы попросили воды. Она внимательно стала разглядывать нас (в этот момент я даже подумал, что она не понимает нас) и на чистом русском языке пригласила нас в дом, но ружья приказала оставить в сенях. Изба поразила меня своей нищетой и мрачностью. Вся избушка состояла из одной комнаты. Стены и, особенно, низкий потолок были почти черны то ли от копоти, то ли от старости. Половину комнаты занимала печь с плитой и лежанкой,  в углу икона и  дощатый стол с лавками по бокам, два слепеньких окошка. Женщина стала расспрашивать нас, кто мы такие и как забрели сюда. Узнав, что мы с раннего утра гоняемся за зайцами, предложила поесть. Колька, который и вел все переговоры, согласился, и она поставила перед нами две глиняные чашки с какой-то бурдой. Это была  овсяная похлёбка. Здесь надо отметить, что в это время  я был отвратительным едоком и без ременного допинга дома не ел, а тут мне предстояло съесть этот вязкий как слизь суп, наполовину с овсяными пленками. Ужас! Колька в порыве пролетарской солидарности стал хлебать этот суп. При этом смотрел, как я ем, и бросал на меня испепеляющие и многообещающие взгляды. Я хорошо знал, что стоит за этими взглядами и с великим трудом съел несколько ложек. (Мог ли я предполагать, что всего через несколько месяцев такая бурда будет пределом моих желаний?)  Мы поблагодарили, Колька в оплату за приём оставил авторучку (тогда она называлась самопиской), по тем временам - царский подарок. Уже почти стемнело, и хозяйка показала нам путь. Дорога оказалась всего в ста метрах от хутора, а Шауляй - в четверти часа ходьбы.

Обманутые надежды голодного. Война. Первая зима уже в Бирюлёве. Голод. За окном над помойкой кружатся вороны. Подумал: - «Вот же мясо! Размером такие же, как те голуби, деликатесным мясом которых угощал нас когда-то дедушка Иван Савельевич и, наверняка такие же вкусные». Взял ружьё, привезенное отцом с фронта, подошел поближе и, спрятавшись за сарай, выбрал которая покрупнее, выстрелил. Когда мама пришла с работы, её ожидал сюрприз – две вороны. Мама не захотела их обрабатывать, сказавши, что они едят всякую гадость, и скорее всего мясо их вонючее и несъедобно. Но соблазн приготовить хоть какой ни есть белковой пищи был так велик, что она согласилась. Согрела воды, положила тушки в ведро, ошпарила и…оттуда рванул дух мерзости такой огромной силы, что она, зажав нос, подхватила ведро, выбежала во двор к помойке и выбросила мою добычу.  Пир не состоялся.
 
        Новое Ружьё. Средина семидесятых. Огонёк интереса и любви к охоте, вспыхнувший в детстве, тлел в моей душе долгие годы и не угасал. С большим удовольствием читал художественную и специальную литературу об охоте. Собрал даже библиотечку. Но собственного ружья у меня не было, а жизнь складывалась так, что в первые годы работы, да и после, было не до охоты. Но мечта жила и, возвратившись домой из командировки в Голландию, я решил купить его. Этому сопутствовало еще одно обстоятельство. В издательстве «Колос», рядом с редакцией, в которой работала Лида, располагалась редакция популярного журнала «Охота и охотничье хозяйство». Одним из сотрудников журнала был очень известный в то время ружьевед Отто Гольдштейн, интересные статьи которого часто печатались в этом журнале и других изданиях. Это был пожилой человек малого роста и весь какой-то круглый: круглая голова, круглое лицо, круглые плечи, пухлые руки. Его знали и относились к нему с большим уважением работники всех охотничьих обществ и магазинов в Москве. Он посоветовал мне купить тульское ружьё ТОЗ-34, 12-го калибра, с вертикальным расположением стволов и обязательно штучное, то есть обработанное и отлаженное мастером вручную, о чём свидетельствует его личное клеймо на ствольной коробке ружья. Он также любезно согласился помочь мне в выборе ружья при покупке.

        И вот мы в магазине «Охота» на Новослободской. Продавец, увидев Гольдштейна, поздоровался и тут же исчез. Через минуту вышел директор магазина и сам стал нас обслуживать. Он подал нам ружьё, сказав что это один из лучших экземпляров. Отто из узкого и длинного, как у флейтистов, чемоданчика достал и разложил на прилавке свои диковинные  инструменты, некоторые из которых были с циферблатами. Затем он тщательно осмотрел ружьё, проверил наличие всех необходимых клейм и приступил к замерам. Это было настолько необычно, что посетители магазина столпились плотным кольцом вокруг нас и полчаса с интересом наблюдали, как он с величайшим достоинством достаёт инструменты и, не спеша, определяет внутренние размеры стволов: возможное наличие овала (брак сверловки), чистоту шлифовки, размеры чока и получока, плавность перехода к ним, длину патронников, прикладистость ложа и т.д. Я слышал из толпы в мой адрес явно завистливые замечания о том, как «этому типу», то есть мне, крупно повезло с таким специалистом при выборе ружья.

      Я был полон радости и гордости, став обладателем такой замечательной вещи. Вечером я лежал на диване, конечно в обнимку с ружьём, разглядывал его и гладил, наслаждался совершенством его форм, инкрустацией казённой части и смахивал каждую пылинку с поверхности стволов, отсвечивающих благородным воронёным блеском. А тут одна из пылинок на патроннике не захотела слететь. Я смахнул её ещё раз – безуспешно. Провел по ней ногтем и… похолодел, и тут же прошиб меня пот. Трещина! Ужас! Не мог поверить, взял лупу, посмотрел, - точно, трещина в патроннике. Что делать? По существовавшим правилам ружьё обмену в магазине не подлежит, обменять можно только на заводе. Тула не рядом. Надо ехать машиной или поездом, может не на один день. Звоню Отто. Он не может поверить, кричит: «Я проверял, не может этого быть!». Отпросившись на работе, утром отправился к Отто. Проверив ружьё, он был обескуражен, сник, с лица исчезло выражение особой значимости, и мы отправились в магазин. Там он сначала договорился с директором об обмене, проверил своими инструментами несколько штучных ружей, отобрал лучшее и заверил, что оно будет хорошо стрелять. На душе у меня немного отлегло, но не совсем.

        Несколько дней спустя, я с одним старым товарищем поехал на стрелковый стенд проверять бой моего ружья. Заказал 20 тарелочек, они стремительно вылетали из-под помоста в разные стороны. Я целился по всем правилам: с упреждением, со сдвигом по ходу траектории и т.д., а сшиб только три тарелочки. Опечалился: ведь я с детских лет стрелял хорошо, значит опять что-то не так с ружьём. Моё разочарование заметил заведующий стендом, осмотрел ружьё и попросил меня заказать ещё партию тарелочек. Я заплатил ещё за двадцать. У меня рот раскрылся сам собой, когда он стал сшибать тарелочки одну за другой и сшиб все до одной. Похвалил ружьё, даже назвал его очень хорошим, и добавил, что стрелку надо учиться хорошо стрелять. Меня это немного задело, и я сказал ему, что я раньше хорошо стрелял. «Так то было раньше» – ответил он – «А вот я раньше плохо стрелял, зато теперь имею звание Мастера Спорта, потому, что, работая здесь на стенде, меньше 80 – 100 выстрелов в день не делаю. Вот в чём секрет».

        Первая охота с новым ружьём. Один мой хороший товарищ пригласил меня на охоту на боровую дичь. Я предложил поехать в охотобщество за путёвками, но он сказал, что нет нужды тратить время, и уверил, что его  хорошо знакомый егерь за две бутылки водки выпишет их на месте. Приехали в деревню поздно вечером. Егеря застали за ужином. Это был худощавый мужик с рыжей взлохмаченной шевелюрой и узко посаженными глазами по бокам длинного носа. Друг мой сразу поставил на стол водку, и егерь пригласил нас к столу. Не успели мы похлебать по тарелке кислых дурно пахнущих щей, как егерь опустошил одну бутылку, а к концу ужина закончил и другую. Затем, прогладив своё красное лицо широкой ладонью и довольно икнув, заявил, что здесь он хозяин на весь лес и что, никаких путёвок совсем не надо, отвалился от стола и сразу завалился спать.

       Рано утром, мой друг пытался его растормошить, но безуспешно, и мы пошли на охоту без путёвок. Долго бродили по лесу. Много раз стреляли и всё мимо. Но мне всё же удалось подстрелить тетёрку. Когда уже направились к деревне, повстречали местного охотника, выстрелов которого мы и не слышали, однако на поясе у него болталось три утки и тетёрка. Он сообщил нам, что час назад заметил охотинспекторов и спрятался, а теперь спешит домой. Я не на шутку струхнул, ведь у инспекторов порядок один: без путёвки – значит браконьер, а в этом случае не только протокол и штраф, но и конфискация орудия браконьерства. Пришли к егерю и буквально заставили его выписать путёвки, после чего собрались уезжать.
 
        Когда вышли от егеря, увидели на улице нескольких мужиков и стайку пацанов. Как оказалось, это егерь успел натрепать, что у меня ружьё стоимостью в 360 рублей, огромная по тем временам сумма. Вот они и пришли посмотреть на чудака, который за ружьё мог отвалить такие деньги, много из него стрелял, а несёт одну тетёрку. В деревне почти все мужики охотники, но у них простецкие ружья одностволки ценой по 50 – 70 рублей, патроны они снаряжают сами (покупать дорого). По этой же причине они не позволяют себе промахнуться при стрельбе, поэтому всегда с добычей.

       Возвратившись в Москву, твёрдо решил купить другое ружьё, подешевле, на случай, если по тем или иным причинам придётся его на охоте отдать инспекторам. В комиссионном магазине на Соломенной Сторожке увидел обычную двустволку с цифрой 7 на бирке. Посмотрел его: стволы в порядке, немного сколот приклад. Думаю, что если цена в пределах сотни, то возьму. Спросил, а продавец ответил, что цена написана на бирке. Нёс домой и не верил, ведь только чехол стоит пять рублей, а ружьё, выходит, купил за два, что ли? Кстати бой у этого ружья оказался отличным.
   
      Охота на лося.    Мой друг Юра пригласил меня на охоту на лося, с ночёвкой в охотничьем домике. С радостью согласился. Бригада охотников состояла из шести научных работников-охотоведов и нас с Юрой. Приглашая, Юра  как-то загадочно спросил меня, могу ли я пить водку, а то, мол им, будет неудобно перед трезвенником. Я ответил, что конечно могу, тем более в зимний день,  на снегу, почему бы не выпить «для сугреву». Когда в назначенный час прибыл на сборный пункт, во дворе какого-то института, увидел, что вместе с провизией ребята грузят в УАЗик-вездеход два ящика водки, один полный, второй заполнен на половину и ящик пива. Подумал, «не переоценил ли я свои способности?», но тут же успокоил себя тем, что это питьё скорее всего для бригады егерей.

Как же я жестоко ошибся! Прибыли на место уже к вечеру. Первое, что поразило меня, это большой огороженный двор. Везде, особенно у собачьих будок снег в крови, полуобглоданные кости, рваные куски шкур. Нас встретили только два уже слегка поддатых егеря, и я с ужасом подумал, что этот весь запас означает для нас по три бутылки на нос. Водки! Не считая пива! Да ведь и воды столько не выпить! Но знатоки этого дела не зря говорят: - «вода - не водка, – много не выпьешь!».  Избушка была небольшая с низким потолком и с широченными, от стены до стены, нарами, устланными засусленными ватными матрацами и овчинами. Была духота от жарко натопленной печи, и воняло старыми кожушинами и валенками. Разложили на газетах снедь и… началось. Пили гранёными стаканами. Я же попросил что-нибудь поменьше и мне, косясь, достали немытую стопку на 50 грамм. Водку хлестали как воду, лица красные, потные.  Ор был ужасный, обсуждали детали предстоящей охоты, спорили на какие-то ветеринарно-охотоведческие темы. После третьей или четвертой стопки я почти отключился и под гомон уснул. Юра рассказывал потом, что они ещё долго «сидели».

Поднялись ещё затемно. Быстро выпили горячего чаю и поехали к небольшому леску, обход которого егерями накануне  показал, что в нём лёжка двух лосей. Снег был глубокий, сантиметров 50, но наш УАЗик, натужно урча, шёл по просеке, как танк, без запинки.  Последние пол километра, потом показавшиеся мне полным километром, до места шли по глубокому снегу пешком. Стрелков, в том числе и нас с Юрой, расставили по номерам в кустах вдоль опушки, а егеря обошли лесок с двух сторон глубоко в тыл и, стуча палками по деревьям, стали двигаться в направлении к цепи стрелков. В ожидании появления животного, я стоял на своём номере, затаив дыхание,  и молил бога, чтобы лось не вышел на меня, ведь если я промажу – позора, а то и ругани, не оберёшься. Вскоре слева от нас прозвучал хлопок выстрела и по цепи стрелков передали, что всё, охота закончена, сбор у второго номера. Мы пошли туда. Лось, точнее лосиха, лежала на боку и двое охотников уже обрабатывали тушу. Оказывается, нас с Юрой специально ставили на участок, куда лоси и не могли пойти. Данная охота имела вполне научную цель - определить пол потомства, рождающегося в конкретных условиях данного года, так как в тех или иных условиях, угрожающих численности популяции, рождается больше детёнышей женского пола, а в благоприятный - мужского. Поэтому лося пропустили, а лосиху отстреляли, чтобы вскрыть и определить пол плода.

Однако, несмотря на это, мне охота не понравилась. Отсутствовал охотничий азарт, не говоря уж о спорте. Снег глубокий, животное крупное, передвигалось медленно. Для хорошего стрелка – никакого искусства стрельбы. Всё действо, сильно смахивало на убийство. Научная цель с сильным привкусом сомнения. К тому же, в подобной компании и при такой организации, вся прелесть охоты потонула в море водки.
   
Последняя охота. Долго бродили по перелескам и болоту, искали куликов. Они были, но никак не удавалось подойти поближе. Обычно кулики летят стремительно и низко над болотом, а тут я увидел пару птиц, похожих на них по полёту, но летящих высоко. Подумал: – «дробь не достанет» - но, всё же прицелился в переднюю и выстрелил. К моему удивлению и радости, птица как бы споткнулась на лету и стала падать. Вторая птица, снижаясь кругами, с беспрерывным криком следовала за падающей. Я побежал к месту падения. Это был кроншнеп. Смертельно раненая птица была уже без движения. Она лежала на траве, распростёртые крылья ещё мелко вздрагивали, длинный изогнутый вниз клюв был слегка приоткрыт, и в этой щелочке поблескивала капелька крови, чёрный с желтой каёмкой глаз, казалось, смотрел на меня с укоризной, а кружащая над нами птица всё кричала и кричала. И был это не крик, а раздирающий душу плачь живого существа, потерявшего свою половину. Как я мог? Ведь  знал, что первой в паре птиц всегда летит самка, но в охотничьем азарте не успел подумать...

Настроение мерзкое - я ненавидел себя.  Это была моя последняя охота. Больше я по живому никогда не стрелял.   


                Тринченко Иван Васильевич, Москва