135. Меня сняли с работы, не разбираясь

Первый секретарь Новосибирского обкома КПСС Фёдор Степанович Горячев, распорядившийся: "Снять мерзавца с работы, исключить из партии и отдать под суд!"


К ночи я приехал домой. Дочка уже спала, а Любочка ждала меня.

- Как девочка, спросила она.

– В критическом состоянии. К утру будет ясно.

Спать мы не могли, – беспокойство за жизнь девочки и здоровье заболевших детей. Случившееся не давало мне покоя. Я еще и еще раз прокручивал в голове события последних трех дней. Мысли все время возвращались к купальне и пароходу, к выныривающим из воды детям, наглотавшимся воды. Так мы и просидели с Любочкой всю ночь.

Утром мне сообщили, что девочка чувствует себя лучше, – кризис миновал. Но состояние ее оставалось тяжелым. Все же мы вздохнули с некоторым облегчением.

Это был жуткий день. Сначала я примчался в пионерлагерь. Детей накормили завтраком и рассадили по автобусам. Лагерь опустел.

Я приехал в профсоюзный комитет, и мне сообщили, что звонили из районной прокуратуры и просили срочно позвонить.

Потом меня ждали в Президиуме Облсовпрофа. А после обеда вызывали на бюро райкома партии.

Я оставил все срочные дела на Гарика Платонова, а сам позвонил следователю прокуратуры.

- Можете срочно, прямо сейчас зайти ко мне? – спросил он.

Я пришел в прокуратуру. Все вопросы, естественно, касались причин заболевания. Следователь вначале полагал, что профсоюзный комитет отвечает за все, – и за качество воды, и за отключения электроэнергии, и за очистные сооружения. Наша двухчасовая беседа свелась к тому, что я ему объяснял, кто за что несет ответственность. Работа столовой, ее санитарное состояние и персонал – это наши вопросы, и ответственность за это несём мы. Прежде всего, персонально я.

Я сознательно взваливал всю ответственность на себя. Я также объяснил, каков порядок открытия лагеря и что нужно, чтобы получить разрешение райСЭС на открытие. Объяснил, что и coli-титр питьевой воды был нормальным и санитарные книжки всего персонала были в порядке. Среди персонала не могло быть скрытых больных.

Следователь попросил доставить ему сегодня же копии всех документов, а письменное объяснение написать сразу тут же. Я не возражал, – время пока у меня было. Это даже было полезно, – разложить все по полочкам.

Подписав протокол допроса и оставив следователю объяснение, я поехал в Новосибирск в облсовпроф. Он находился на Красном пр. на углу с ул. Гоголя. Я не стал заходить в обком своего профсоюза, который размещался на пятом этаже, а сразу прошел в приемную председателя облсовпрофа на втором. Попросил секретаря в приемной позвонить в обком и сказать председателю, что я приехал и сижу в приемной. Председатель Валентин Петрович Парамзин сразу спустился вниз с папкой в руках. Посмотрел на меня и сказал:

– Мы приняли решение рекомендовать президиуму облсовпрофа снять тебя с работы.

Я промолчал. Я предполагал, что такое может быть, ведь Горячев распорядился «снять с работы и отдать под суд». Прокуратура, где я только что был, готовит дело к суду, а здесь, в профсоюзе, еще проще.

Минут через десять нас позвали в кабинет председателя облсовпрофа В.Н. Поливанова. За столом заседаний сидело человек семь членов президиума. На стульях у окон сидели еще несколько руководителей крупных профсоюзных организаций города. Я их знал. Встречались на пленумах Облсовпрофа и в его коридорах.

Меня посадили в торец стола. Председатель зачитал какую-то справку, где было изложено случившееся ЧП, правда, не совсем точно. Ответственность за все, естественно, возлагалась на меня. Там упоминалось и отсутствие санитарной книжки у одного из работников столовой, что было неправдой.

Потом мне дали слово. Я коротко доложил более правдивую версию, сообщил о закрытии лагеря и отметил, что в соответствии с Положением о Профсоюзах СССР, которые присутствующие, разумеется, хорошо знают, за ряд вопросов, которые были в справке, зачитанной председателем, отвечаю действительно я, а за другую часть, – хозяйственные и технические службы СО АН, готовившие пионерлагерь к открытию. Я отметил также, что пока что причины возникновения дизентерии не выявлены, и говорить о конкретных виновниках рано.

Среди членов президиума двое тоже были председателями профсоюзных комитетов крупных заводов. Они решительно встали на мою сторону. Произошла довольно ожесточенная перепалка. С места высказались и другие председатели профсоюзных комитетов. Все они были против моего снятия.

– Тогда любого из нас сразу можно снимать, – заявил один из председателей завкомов.

– Но у вас, не было массовой дизентерии.

– Тогда почему здесь только председатель профкома, и рядом с ним не стоит руководитель академии.

- Вы с ума сошли, – вызвать академика Лаврентьева, – ужаснулся председатель облсовпрофа.

– Хорошо, – не унимался председатель завкома, – тогда руководителя хозяйственных и технических служб.

- Надо будет, – вызовем, – храбро сказал председатель облсовпрофа. – А пока мы не можем оставаться в стороне, когда заболело более сотни детей. Мы должны немедленно отреагировать. Давайте голосовать.

- Так ведь ничья вина пока не установлена?

– Раз ЧП произошло, мы должны реагировать. – твердо сказал председатель облсовпрофа Поливанов. – Кто за то, чтобы освободить Качана Михаила Самуиловича от обязанностей председателя объединенного комитета профсоюза СО АН СССР, – прошу поднять руки?

Пять человек вместе с председателем подняли руки.

– Кто против?

Поднялись две руки.

– Кто воздержался?
Это уже было так, для проформы, – воздержавшихся не было.

- Президиум Облсовпрофа освободил Вас, Михаил Самуилович, от работы.

Я встал и ушел.

С системой не поборешься. Таковы были правила игры, и я, к сожалению ли или к счастью, к этому времени уже знал их достаточно хорошо.

Все это происходило со мной, и я удивлялся этому, просто не понимал, как это я попал в такую историю. И в то же время я видел все это, как бы, со стороны, удивляясь позиции крупного профсоюзного босса, поражаясь его доводам, понимая, что от него потребовали занять такую позицию, и у него нет выхода, как бы он ни понимал, что он неправ.

ф.С.Горячев

Первый секретарь Новосибирского обкома КПСС дважды распоряжался моей судьбой, дважды произносил сакраментальное «снять с работы и отдать под суд!». Первый раз летом 1965 года, когда произошел этот печальный случай, второй раз – в 1974 году, когда я уже работал в институте прикладной физики.

Оба раза послушные его воле партийные функционеры пытались исключить меня из партии, снять с работы, предъявить уголовное обвинение и посадить в тюрьму. Слава богу, оба раза не удалось ничего сделать. Дело их было неправое, они могли посадить меня без суда и следствия, по крайней мере, в предварительное заключение.

Власть у секретарей партии была огромной. Мне удавалось доказать свою невиновность просто чудом. Но оба раза мне, прежде всего, в личных беседах секретари райкомов, а потом и на бюро говорили: «Покайся, партия великодушна, она простит тебя, если ты покаешься». Я не каялся. Мне не в чем было каяться. Я не был виноват в том, в чем они пытались меня обвинить. Я радовался только одному, – времена уже были не те – в 37-м меня бы просто расстреляли. Теперь же вынуждены были разбираться и соблюдать хоть какие-то правила приличия.

Удивительно, но по поводу снятия с работы я совершенно не переживал. Я переживал за заболевших детей, за боль их родителей, за загубленный сезон в пионерлагере, за его коллектив, за крупную неудачу в работе нашего профкома.

Но все же я подумал и о себе:

– Меня освободили от обязанностей председателя, а ведь я был на полставке. Формально моя основная работа – младший научный сотрудник Института теплофизики. С этой работы профсоюз меня снять не может.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2014/05/18/418