Странник

Глава 1
Он проснулся от голоса, причем, звучание происходило где-то внутри его, а звук был достаточно громкий и властный. Этот голос он уже слышал, но где и когда именно, вспомнить не мог. А может он еще не проснулся и все это снится ему? Только сейчас он начал ощущать свое тело, постепенно приходя в себя. С трудом открыл глаза, увидел прямо перед собой картофельный куст и усиленно принялся соображать, где он находится. На ум ничего не приходило, да и за последние годы, он, казалось, жил без него из-за ненадобности. Он с трудом попытался сесть, получилось со второй или третьей попытки. Начал осматриваться, не узнавая окружающего его пространства. Место было каким-то плоским и серым. Он поднял руку, протер глаза, так и есть, один глаз заплыл от длительного лежания и слипся. Он расковырял веки. Очертания предметов начали приобретать знакомые, объемные контуры.
Теперь надо было определиться, где же он все-таки находится. Серое трехэтажное здание, трубы отопления, кусты смородины и клена говорили, что он здесь уже был. Он лежал рядом с картофельным кустом, кто-то выбросил на мусор клубни, а эти попали в благодатную почву и проросли.
Немного посидев, он попытался подняться на ноги, но не получалось. На четвереньках дополз до труб и кое-как сел. Теперь можно было более обстоятельно осмотреться. Люди спешили на работу, значит еще рано, надо идти к бакам, по пути многие выбрасывали мусор, а если прийти первому, то что-то достанется. Но тело не слушалось. От лежания на сырой земле его ломило и слегка знобило. Вопрос о хлебе насущном для него никогда остро не стоял. Как бы там ни было, но к вечеру он вновь будет сыт и пьян, а ляжет спать там, где застанет его ночь или просто вырубится от выпитого. Чаще случалось последнее.
- Ты не сможешь никогда пить спиртное, – вновь явно в голове прозвучал голос.
- Ну вот, снова допился до белочки, до чертиков, – лениво проплыли тяжелые и неповоротливые мысли.  В их среде это происходило довольно часто, к этому привыкают, как к обыденности, а лечились просто: хорошо выпили и пытались уснуть.
- Вот ты где, – услышал он женский голос.
Он повернул голову. Рядом с ним стояла женщина, в дорогом и элегантном когда-то пальто, испачканном грязью. Ее волосы прикрывала спортивная шапочка, отчего лицо казалось еще более огромным. А, может быть, все это из-за отечности? Слой грязи, как косметика, делали его синюшным. Но это скорее от нереального восприятия окружающей обстановки ушибленного алкоголем мозга.
- Тяжело, Док?
- Страшно хреново. Ты откуда идешь, Липа? – спросил он женщину.
Это была Липучка. Почему ее так прозвали, никто не знал. Здесь мало кто вникал в имена, биографию. Кто-то рассказывал о себе правду, кто-то выдумывал небылицы, но если разбираться, то станет неинтересно из-за схожести результата. Коль здесь находишься, значит, жизнь вышвырнула тебя на обочину, а пусковые моменты у всех разные. Финал один. Смерть где-нибудь под забором или в реанимации от несчастного случая. Но никогда он не встречал самоубийства среди этой братии бичей или, как зовет милиция – бомжей. Любой может погибнуть от чего угодно, но сводить счеты с жизнью сам не будет.
- Тебя ищу, – просто сказала Липучка и присела рядом.
- Вчера ты как с цепи сорвался, много пил. А это китайский спирт, джун, сам знаешь - отрава. Я уже два раза подходила, смотрела - живой ли. Ломает сильно? – медленно говорила она.
- Видишь, чего спрашиваешь. И так тошно, - он сидел, как ему показалось, неудобно, хотелось лечь на землю и закрыть глаза.
Липучка порылась в своем пальто и вынула маленькую бутылочку с прозрачной жидкостью.
- На, выпей. Водка, – она подала флакон.
Док медленно взял и, хотя его мутило от запаха, залпом выпил. Главное протолкнуть внутрь и не вырвать. Хотя рвотный рефлекс уже исчез из-за привычки есть и пить разную гадость, но бывает крайне редко, иногда вывернет.
Резкий спазм диафрагмы вытолкнул содержимое желудка наружу. Выпитое фонтаном метра на два вылетело изо рта. И, хотя желудок был уже пуст, спазмы продолжались. Он не мог говорить и только мычал. Липучка испуганно бегала вокруг него, причитывая:
- Док, Докука, чем помочь тебе? Ах, если бы я, дура, знала, что будет так. Что дать тебе?
- Воды, – с трудом удалось выдавить из себя Доку.
И он показал на свою сумку. У каждого человека, блуждающего по мусоркам и помойкам, есть такая. У кого это просто целлофановый пакет, а у самых продвинутых в наличии клетчатая китайская сумка, мечта любого из их стаи и обязательный атрибут коммерсанта. Эти серые в клеточку изделия отличались высокой прочностью, влагостойкостью и нетребовательностью. В них можно было найти все, кто что нашел, то и носил. Но обязательно была пластиковая бутылка с водой, так необходимая в жизни: спирт развести или запить какую-то пищу. Часто ночью, когда мучает жажда, она являлась спасителем.
Липучка метнулась к сумке и стала рыться в ней. Она выхватила бутылку, отвернула пробку и подала, корчившемуся в рвотных конвульсиях, Доку. Он отпил немного и тут же его снова вырвало. Так продолжалось несколько раз, вот такое своеобразное промывание желудка. Затем он выпил остатки воды. Рвота прекратилась.  После этого он почувствовал себя лучше, может потому, что вымыл из желудка остатки вчерашнего или рвота вернула его к жизни. Он был потный от такого напряжения, поэтому снова присел на трубы. Липучка устроилась рядом. Она молча смотрела на него, он тоже скользнул взглядом по ней и вдруг неожиданно увидел в ней респектабельную даму, хорошо одетую, за рулем. Это нельзя было назвать картинкой, скорее это какое-то чувство, ощущение, смутное видение.
- Допился до «белочки», – второй раз за утро пронеслось в голове, но уже не лениво, а в обычном темпе.
После рвоты, как ни странно, вдруг захотелось есть, вот такого не было никогда. Он твердо знал, что съестного в сумке нет, вчера все выставил на стол.
- У тебя есть что-нибудь пожевать? Жрать хочу, – спросил он у Липки, чем несказанно удивил ее.
- Ты же пока не выпьешь, есть не будешь, - но посмотрела на него и добавила.
- Пойдем к своим, там что-то будет. Они здесь недалеко,  –  она решительно поднялась.
Док поднялся за ней, постоял, привыкая к положению тела в пространстве. Ничего, стоит довольно твердо и его не штормит. Он попробовал пройти несколько шагов, получилось. Поднял свою драгоценную сумку, теперь можно двигаться. Он знал, что бывали случаи, когда приходилось отлеживаться после такой пьянки день-другой. Поэтому он, как и все бичи, старался быть, выпивши, но не ужираться. Но вчера сорвался и пил много.
Они вышли из кустов, обогнули гараж, где увидели закуток живописно разбросанных сумок и сидящих рядом людей. Назвать их людьми было трудно, но они имели две руки, две ноги, отечное грязное лицо, с синяками и щетиною, и медленно передвигались. А коль все атрибуты рода человеческого присутствовали, даже имелась речь, значит это общество. А есть общество, то будет и государство, писал один из апологетов создания коммунизма -  Энгельс.
Общество отдыхало, впрочем, оно всегда это делало, после непосильного похода по помойкам.  Разостланные обрывки газет уставлены пищей. Здесь лежали несколько кусков хлеба, засохшее сало, заплесневелая копченая колбаса, увядшие, слегка подгнившие овощи и фрукты. Одним словом, обычный утренний шведский стол. Выкладывали, кто что нашел. Естественно, оставив себе на черный час, что-то более приглянувшееся. Пластиковые бутылки с водой или еще с чем-то, дополняли сервировку. Вокруг импровизированного «стола» расположились члены общества. Кто-то принес себе нехитрые сидения. Во главе восседал Баркас, огромный мужчина, дикой наружности, с бородой клочьями. Он получил ожог лица, на шрамах растительность была неровной, и это придавало ему разбойничий вид. Уже, глядя на его лицо, такое ужасное, безобразное, народ пугался и обходил его обладателя стороной. Но Док знал, что это не более чем мимикрия, приспособленность к окружающей обстановке у животных, а вот теперь перешедшая на людей. Но эта его внешность спасала всю ватагу довольно часто. Рядом находилась его подруга, Соска, женщина неопределенных лет, охотно выполнявшая роль заботливой жены, няни и всего, что потребуют обстоятельства. Она была в берете, натянутом на самые глаза, в кожаном, когда-то приличном пиджаке и джинсах. Баркас восседал на старом, продавленном кресле, а Соска притащила ведро, перевернула и прикрыла тряпьем. Дальше, кто на чем, сидели другие мужчины и женщины. Здесь собрались все: заросший Пим, сохраняющий усы Зюзя, длинная Верста и двое, недавно приставшие Цапля и Зяблик. Последний был тщедушный, молодой. Они недавно опустились сюда, вот и прибились к стае. Пока для них все непонятное, новое, поэтому они держались особняком. Ничего, пооботрутся, привыкнут и все покатится своим чередом.
Док прислушался к разговору «пернатых». Зяблик, который не работал-то толком нигде, сидя на кирпичах, говорил:
- Я бы, конечно, работал. Но ты создай мне условия. А он условия не создает, вот и я бросил. Как хорошо здесь: воздух, тепло, мы сидим, отдыхаем.
Он уже был в подпитии, да много ли надо ему, желторотому. А впереди, ох нелегкая, такая бесправная жизнь. Хотя у кого имеются эти права? Липучка суетилась вокруг Дока. Положила на кусок хлеба какой-то колбасы, пододвинула воду в пластиковой бутылке. Она вообще за всеми ухаживала, но за ним особенно.
Баркас налил в пластиковый стакан спирту с водой и протянул Доку.
- На, выпей. Вчера ты как с цепи сорвался, – и застыл со стаканом в руке от удивления. Дока сорвало с места, он отскочил подальше от стола с рвотными движениями. Желудок был пуст, но спазмы продолжались до тех пор, пока он не выпил воды, которую заботливо подала Липа.
Баркас понимающе посмотрел и добавил:
- Тебе отлежаться надо, хорошо бы рассольчику. Водяра не пойдет. Попробуй пожрать, может, отпустит.
В ответ Док только закрутил головой, отхлебывая воду из пластиковой бутылки. Он отодвинулся от стола и стал наблюдать, как из дома напротив «суточники», осужденные на пятнадцать суток, под контролем ментов, таскали зловонный мусор. Они еще не дошли до состояния бичей, от зловония их тошнило, а некоторых рвало. Они разгребали «клад» Клепы Семеновой, или, как ее все звали – Клепа - была патологической клептоманкой, отсюда и прозвище. На старости лет она подвинулась умом, стала воровать по мелочам, привлекалась из-за мелочи украденного, но по справке психдиспансера, отпускалась. Но она была «оседлая», у нее была квартира. И вот в нее она стала сносить все, что найдет на помойке. В том «кладе» чего только не было. От металла до использованного банного веника. Она сама ходила уже под потолком, а запах был на всю улицу. Соседи вызвали власти, а те наводили порядок. Подъехала машина скорой помощи. Клепу вывели «под белы руки», усадили в салон и увезли. Зловоние от выносимого хлама был невыносимо, все стали немедля подниматься. Одно дело, когда идешь на поиск, а другое - вдыхать на отдыхе. Расходились кто куда, чтобы потом вновь собраться в неожиданном месте и в неусловленное время. Это была закономерность. Док снова побрел спать. Он хотел забраться в такую чащу, чтобы найти, даже при желании, было трудно. Главное, чтобы не мешали. Такие места были у каждого, их называли «лежками», как у зверей. Липа направилась за ним, но он сказал ей, что будет отсыпаться. Она страшно обиделась, демонстративно прилипла к Зюзе и ушла. Здесь мало кто имел пару, постоянного спутника или любовника. Привязанность была недолгой, а половые встречи крайне редки. Образ жизни с постоянными пьянками и экстримом, делали людей бесполыми. Разве что только у них двоих.
Док пошел в сторону школы. Там, между забором и гаражами были заросли, редко посещаемые любителями секса или покурить дури, снаружи слишком людно и шумно, а добраться сюда - нужно знать ход. Он обнаружил это место, когда бежал от ментов, залез на крышу металлического гаража и притих. Затем отполз к заднему краю, где увидел прекрасное место, густо заросшее вокруг. Он забрался с трудом на эту лежку и искал выход, которым оказался пролом в стене забора, но невидимый снаружи. Сейчас он влез сюда, лёг и провалился в сон.
Док проснулся вечером. Он был мокрый от пота, который появился или после выпитого, а может, просто в закутке было жарко и душно. Он подполз к отверстию – входу и свежий вечерний ветерок обдал его. Было прохладно и хорошо. Из сумки достал бутылку с водой, она была горячей. Напился, но захотелось холодной воды, жажда не исчезла. Он смотрел на мусорные баки и увидел, как из дома напротив вышла женщина, с тяжелыми пакетами в руках. Она с трудом подняла их, выбросила в бак, затем не спеша пошла обратно. Док вылез из своего укрытия и направился к бакам. Порылся, нашел пакет, затем другой.
Улов превзошел все его ожидания. Арбуз, правда, не совсем зрелый, но свежий; сморщенные, скорее всего сваренные вчера сосиски, черствый хлеб. Остальное так, бытовые отходы, иногда он ел и их, но не сегодня. Нашел парочку пластиковых бутылок и все поволок к себе в конуру. После этого пошел на школьный двор, там был кран для полива деревьев юными ботаниками, набрал воды. Ему уже давно, даже мысли в голову не приходило, умыться или помыть руки, а здесь вдруг захотелось освежиться.
-С «бодуна» наверное, сильно вспотел, - думал он.
Уже стемнело. Он сбросил с себя лохмотья, по пояс обмылся. Наполнил бутылки водой и пошел к себе. Он вполз в убежище, расстелил пакеты, принялся за арбуз.
Ах, какая это прелесть, вкушать арбуз с черствым хлебом, а затем без него. Не жрать, а не торопясь, не давясь, есть. Он даже жевать перестал, когда заметил это. Усмехнулся.
-Наверное, постепенно шизею, - подумал он.
Когда это было, чтобы умылся и не спеша ел?! После этого растянулся на ложе из коробок, довольно поглаживая впалый живот. Постепенно он погрузился в дрему.
И вновь тот же сон. Поздняя осень, вечер, подвода. На козлах сидит молодой мужчина в офицерской шинели без погон. Позади две женщины, молодая и пожилая. Молодая готовится рожать, у нее изредка появляются схватки, она стонет от боли. Пожилая ее успокаивает, приказывает глубоко дышать. Неожиданно начались роды. Пожилая приказывает мужчине остановиться, взять лошадь за узду. Тот спускается на землю, идет к голове коня и держит его.
Резкий крик раздается в наступающих быстро осенних сумерках. Молодая лошадь пугается, встает на дыбы, сбивает мужчину оглоблей и рвет в сторону. Телега опрокидывается, раскидав женщин и мужчину по сторонам. Молодая женщина родила. Вот она заворачивает в какие-то тряпки тельце ребенка. Пожилая сидит на земле, что - то перебирает руками, но затем, опомнившись, приходит в себя и начинает помогать молодой. Мужчина, покачиваясь от удара, нетвердой походкой идет к лошади, которая запуталась в сбруе и не убежала далеко, а осталась стоять с перевернутой телегой. Он ставит телегу на колеса, распутывает лошадь. Потом усаживает всех на подводу. Посовещавшись, решили в больницу не ехать, а вернуться домой, благо-то и отъехали недалеко.
Ребенок голосисто орал на всю степь. И вдруг Док ощутил явно себя этим ребенком, он полностью почувствовал себя им. Как неуютно, неудобно, да еще эта агрессивная среда, холод и влага. Хотелось вырваться из влажных тряпок, вернуться обратно туда, где еще недавно было тоже нехорошо, но лучше, чем сейчас. Хотелось назад, еще дальше, он смутно это представлял и это представление о прошлом с каждой секундой исчезало, растворялось.  И тут возник Голос.
- Замолчи, скоро будет лучше, - сказал он.
- Зачем меня сюда? Здесь так плохо, – ответил Док.
- Но ты сам выбирал пройти весь путь. Теперь тебе предстоит сделать по полной программе.
- Это так долго, я не хочу.  Верни меня обратно.
- Невозможно. Терпи. Долго тянется день, годы пролетают быстро. Сейчас тебя покормят, и ты будешь спать.
- Что это такое? – но его приложили к груди, и он начал сосать. Вскоре он уснул.
Голос появился на следующий день. Громкий и очень грубый он давал указания, как пройти Путь. Затем осветил основные вехи этого нелегкого следования.
Док его спросил:
- Это все так и будет? Может, я что-то могу изменить? – и услышал:
- Никто не может изменить путь следования под названием жизнь. Только Высший Совет. Но для его сбора нужны веские основания. Ты с ними будешь встречаться, у тебя будут основания. Запомни все, что я говорю. У тебя будут большие трудности в жизни.
- Но почему ты мне помогаешь? – спросил Док.
- Так было ранее задумано. Это тоже одна из трудностей и осложнений: знать, что тебя ждет. Намного легче пройти Путь не зная ничего. А ты будешь знать, что вы все следуете по программе, которую будете называть Судьба.
Док почувствовал, как его пеленки начали промокать из-за выделяемой им мочи. Он хотел закричать, но услышал:
- Успокойся, сейчас подойдет мать, – действительно, через некоторое время подошла мать, сунула руку под пеленки и начала их менять.
- Ты сможешь командовать людьми тоже, но гораздо позже. Это наша последняя встреча, я и так много тебе сказал, придется за это отчитываться. Вернусь еще несколько раз, но значительно позже. Прощай.
Док кричал несколько дней, звал Голос. Он еще не мог говорить, только орал. Приходили какие-то бабки, прыскали на него водой, но он не затихал. И когда он понял, что это бесполезно, наконец, умолк. Ему не хватало этого сопровождения, но что-то случилось, и он остался наедине с жестоким окружающим миром…   
Док проснулся. Он был мокрый от пота, мучила жажда. Достал из своей сумки бутылку воды, отпил, полил на голову. Да это он помнил четко и это был не сон.
- Ты вспомнишь все. Ты прошел предназначенное тебе, и остальной Путь будет тяжелее прежнего, ибо ты будешь знать будущее и целить людей. Тебя переделают. 
- Смогу ли я общаться с тобой?
- Только мысленно, ты будешь чувствовать ответы. Все. Прощай.
Док еще попробовал что-то спросить, но ответа не получил. В ночи неожиданно разразилась гроза, потянуло холодом. Он открыл свою сумку, достал пальто из болоньи, натянул на себя. Но дождь был сильным и вскоре он стал совершенно мокрым. Бежать куда-то не имело смысла, ведь промок весь. Нужно переждать грозу. Ливень закончился внезапно, как и начался. Но пронизывало холодом чуть ли не до костей, и он почувствовал, как стал замерзать.  Снял с себя мокрую одежду, порылся в сумке, нашел и натянул влажную, рваную рубашку и такие же штаны. Другой одежды там просто не было. Подстелил сумку, забился в угол и погрузился в сон.    
Назвать это сном трудно, скорее какое-то забытье. Он пришел в себя утром.  Ярко светило солнце, весело чирикали воробьи, было тепло, даже душно. Но его знобило, скорее всего, из-за вчерашнего ливня. Он с трудом дотянулся до сумки, достал бутылку воды, приложил к губам и сделал глоток. Страшная боль за грудиной резанула его. Он почувствовал, как вода, словно раскаленный металл, стекала по пищеводу в желудок. Он закричал от боли, но ничего не услышал. Его горло не издавало ни звука. Он попробовал еще раз, звука не было. Вместо этого была сильнейшая боль.
-Эзофагит, а может медиастинит, -  подумал он.
Откуда эти термины, ведь он давно забыл о подобном.
-Ты врач, – услужливо подсказало сознание. Когда это было и в какой жизни? Он валялся на траве за гаражом, беспомощный и всеми забытый. Так он пролежал около двух часов. Затем внезапно появилась потливость с ужасным ознобом. Его колотило о землю, зубы сводило от холода, он пытался чем-то укрыться, искал теплое, но кроме сумки ничего не находил. Он натягивал ее на себя, ничего не получалось, малые размеры не позволяли согреться. И вдруг появилась потливость, не просто капельки влаги на теле, а как будто он отвернул кран, и из потовых желез хлынула жидкость, солоноватая, липкая, оттого такая противная. И затем все вдруг закончилось. Он лежал опустошенный, слабый, неподвижный.
Так продолжалось долго, через равные промежутки времени, днем и ночью. Он пытался выпить воды, но дикая боль разрывала внутренности. Изматывающий озноб с потоотделением довершали свое дело.
- Откуда во мне столько жидкости? – думал он. Ответа не находил.
Так продолжалось в течение недели. Утром он очнулся, вновь приготовился к ознобу, ждал мучения, но его не было. Вместо этого он услышал шорох и скосил глаза. В лаз просунулась голова Липучки. Она уставилась на него, а затем сказала:
- Очухался. Я думала все, конец. Как ты?
Он попытался что-то сказать, но голоса не было. Он только чувствовал, как шевелятся губы.
Теперь он отметил, что лежит на сухом картоне из-под тары, накрытый каким-то тряпьем. Рядом стояли пластиковые бутылки с водой и какая-то снедь. При мысли о еде его замутило. Захотелось пить, но чувство былой боли при глотании удерживало от этого. Но жажда заставила его поднести бутылку ко рту. Сделал глоток, еще один. Боль присутствовала, но значительно меньшая. Он снова откинулся на картонное ложе. Липучка суетилась рядом, что-то приговаривая, раскладывала какие-то вкусноти. Мысль о боли, заставили Дока отвернуться от пищи. Затем вновь погрузился в забытье.
И вновь какой-то странный сон, нет, скорее воспоминание, посетило его. Вот он мальчонка пяти лет, сидит со своим закадычным другом на солнышке. Жарко. Неожиданно загремел гром, и началась гроза, дождь с градом. Они видели это впервые, промокли сразу. От страха они забились под крыльцо вместе с собакой. Было интересно и страшно. Над головой громыхали градины, от этого было жутковато. Они жались друг к другу, к собаке, которая от страха повизгивала и дергалась выскочить, но ужас останавливал ее. Ливень закончился так же неожиданно, как и начался. От пережитого волнения они были рады и демонстрировали пренебрежение к былому испугу, беганием по лужам с градинками. Он помнил, какими ледяными они были. А утром следующего дня он валялся с температурой, ознобом и кашлем. Состояние его прогрессивно ухудшалось, появился бред. Какие-то странные вещи он видел, но нечетко, отрывками. Но вдруг он увидел себя, вернее свое тело, лежащее на кровати, рядом никого не было. Вдали он увидел свет, и его охватила такая любовь к нему, что он помчался сквозь туннель навстречу. Оставалось совсем немного и вот она,- встреча. Но на его пути встал какой-то бородатый мужчина и сказал, чтобы он возвращался назад, что ему сюда еще рано. Он зарыдал, упрашивал принять его, но старец был непреклонен.
- Тебя ждет мать, она будет плакать. Возвращайся к ней. Она любит тебя.
- Но меня манит свет и хочу к нему, – он рвался вперед, но какие-то силы вновь поместили его в тельце мальчика.
Затем он четко увидел скамейку, сидящих на ней семь фигур в серебряных одеждах, с надвинутыми островерхими капюшонами, скрывающими лица. И он запомнил только вердикт: «Тридцать пять лет страданий, без изменения Судьбы».
На другой день ему стало лучше, но рос он болезненным, слабым ребенком. Из-за этого он сторонился шумных игр, рано стал много читать и мечтать. Страдать приходилось очень часто, насколько он помнил, всегда. Он стал врачом, женился на девушке из соседнего института. Дальше забытье и воспоминания были прерваны. Кто-то бесцеремонно его тормошил.
Док отрыл глаза. Рядом с ним, на коленях стола Липучка и трясла его за плечи.
- Док, открой глаза. Смотри, что я тебе принесла, – она качалась и протягивала ему мороженное.
Он попытался что-то ответить, но только шепот выходил из уст.
- Ну, четы там шепчешь? На, ешь, это тебе, – и она пьяно откинулась к кустам. Док взял порцию мороженого в бумажке, развернул его. Оно слегка было подтаявшим, как раз таким, каким он любил. О том, что голоса нет и будет еще хуже, он не думал. Жизнь приучила существовать одним днем. Нечего загадывать на завтра, да и доживем ли до него. С наслаждением он ел мороженое, вспоминая, что за всю жизнь у него только раз было простуженное горло и именно, в возрасте пяти лет. И это его пронзило:
- Постой, тогда тоже было лето. Да и месяц тот же. А день? Скорее всего, и день совпадал, он просто забыл. Неужели прошло тридцать пять лет? Боже мой! – и он даже застыл с мороженым от этой догадки, а может и оттого, что вспомнил Бога. В его кругах не принято об этом говорить.
Он доел мороженое и смотрел на Липучку. Она прислонилась к кусту одним боком, другим - к гаражу, спала. И вновь, как и раньше он вдруг увидел в ней прекрасную даму. Нет, не женщину, а величественную особу.
- Интоксикация от воспаления еще держится. Алкогольная должна была уже пройти, – объяснил он себе видение.
Он даже глаза протер от ощущения реальности увиденного. Перед ним «величественно» лежала пьяная женщина, с кликухой Липучка, забывшая о том, что она может быть женою, матерью и не подозревающая о видении Дока. Она была неопрятна, а может так ей хотелось выглядеть, ведь не оставлять же его в таком состоянии. Верхняя пуговица на мятой кофте была потеряна и еще одна едва держалась. Поэтому шея и упругая грудь были немного обнажены, слегка загорелы и привлекательны. Спортивные брюки промокли от мочи, а вот это Док видел впервые.
Вечерело. Док отхлебнул воды и стал готовиться ко сну. Отполз подальше от Липучки, чтобы не так воняло перегаром, к другим запахам он привык. Но вот спиртное ему было до сих пор противно с того дня, как он перепил. Был теплый летний вечер и Док снова погрузился в дрему.      
Он проснулся рано утром, веяло прохладой, было, по-утреннему, свежо. Солнце было уже высоко, но в этот закуток оно проникало только после обеда, к вечеру. Липучка ворочалась, пыталась согреться. Она еще пару раз перевернулась в своих кустах и села. Взгляд был бессмысленный, но постепенно она узнала окружающее и подползла к Доку.
- Док, помоги, голова раскалывается и мне плохо, – она смотрела на него по-собачьи, жалостливо.
- Но у меня ничего нет, кроме воды, - механически ответил он и вдруг заметил, что голос вернулся. Пусть слабый, неокрепший, но он был. Он порылся в сумке, но кроме воды, плесневелых после дождя сухарей и еще какой-то дряни, -  в ней ничего не было.               
- Голова болит, – жалобно стонала Липа. Захотелось ей как-то помочь, но как - он не знал.
- Иди ко мне.
Липучка на четвереньках подползла к нему и положила голову на колени. Он положил свои руки на височные части ее головы и начал легкий массаж. Когда-то, в далеком прошлом, это помогало, боль исчезала.
- Тебе становится хорошо, исчезает боль в теле и головная тоже. Ты почувствуешь себя значительно лучше, исчезнет ломка, ты будешь спать. Сейчас ты засыпаешь, дыхание становится ровным и спокойным. Боли везде исчезли, ты чувствуешь, как в тебя вливается здоровье, бодрость и свежесть. Но с сегодняшнего дня ты не сможешь употреблять алкоголь, для тебя спиртное – яд, – он еще говорил и говорил. Слова сами возникали, и он их лишь озвучивал слабым голосом.
Липучка спала. Он попытался снять ее голову с колен, она потянулась и открыла глаза.
- Я все слышала, – она уставилась на Дока.
- Слушай, боль в голове исчезла. Я как будто и не пила вчера, – вдруг потянула носом, отползая от него.
- Я - вонючая. Пойду, помоюсь. Где тут есть вода?
Док объяснил выход на школьный двор, там кран. Она выползла через лаз, прихватив свою сумку, обдав его сногсшибательным запахом. Ее не было долго и когда появилась, он с трудом ее узнал. Умытая, причесанная, без своего «козырного» берета, вонючих штанов, она выглядела молодо и привлекательно. На ней была юбка, розовая кофточка и только китайские кеды говорили о ее принадлежности к клану бомжей. Док не видел ее такой и сказал первое, что пришло на ум.
- Ты откуда такая?
- Оттуда. – Липучка махнула рукой в сторону забора.
- Сколько тебе лет?
- Дурак ты Док. У женщин о возрасте не спрашивают. Ты совсем одичал здесь и опустился. Иди, умойся, от тебя козликом пахнет.
За «козла» можно и схлопотать, хотя в их среде это обычное слово. Вот если бы это было в среде уголовных «законников», то за «базар» пришлось бы отвечать. Липка появилась здесь недавно. Она сначала боялась всего и поэтому пила, что придавало ей смелости. Она не отходила от него, как будто кому-то хотела что-то доказать или отомстить. Здесь не принято лезть в душу, кто захочет, расскажет сам. Он видел ее в другой обстановке, знал, что она красива, талантлива и умна. Иногда в ее лексиконе проскальзывали слова, далекие от ее настоящей среды обитания. Но что ее держало здесь, он понять не мог.
Выползли через лаз наружу, и пошли искать пропитание или проще – «вышли на маршрут». Издалека примечали мусорные баки и смотрели, много там таких же, как они. Если не было посторонних, подходили, что-то отыскивали и следовали дальше. Док не боялся чужаков, был молод, силен, а в среде находился всего около двух лет. При случае мог постоять за себя, да и примелькался уже, поэтому его не трогали. Они зашли на школьный двор, Док умылся, и они завернули за дом, где обычно собиралась по утрам их стая. Все были на месте, в малом подпитии, а значит время вести разговоры. Затем, приняв еще немного, никто не слушает другого, разговор просто, самих с собой. А дальше - кто спать в укромное место, кто бродить, а кто-то спит уже и здесь. Затем, вечером маршрут по бакам, ужин с переходом в пьянку и снова сон.
Во главе, как всегда, восседал Баркас. Липка расставила на стол, что нашли по дороге и присела рядом с Доком. Баркас посмотрел вопросительно на него тоже, как бы спрашивая: «выпьешь», но тот покачал головой – нет. Тогда пододвинули пластмассовый стаканчик с китайским спиртом Липучке. Она взяла и стала подносить ко рту. Затем резко отбросила, вскочила, отбежала и принялась рыгать. Док взял воды и подошел к ней.
- Что ты наделал? Я не могу пить, – приглушенным голосом сказала она, выпрямилась и укоризненно смотрела на него.
Затем, ничего не сказав, повернулась и пошла за угол дома, на улицу. Ну, мало ли что захотела баба. Никто не придал этому значения, походит и вернется. Док сел на место.  Трезвому в этой компании было как-то неуютно. Захотелось тоже встать и уйти. Но куда?  Он смотрел на обрывки газет, покрывающих импровизированный стол, куски хлеба, другой бросовой пищи, стаканчики, которые были помяты, а грязные настолько, что даже спирт не смог их очистить, от этого они были серыми. А может этот китайский напиток из-за своей крепости фиксировал на своей поверхности грязь так, что ее теперь не отмыть. Да и кто мыл эти емкости когда-нибудь!?
Вид, одежда собравшихся вызывал отвращение и нежелание сидеть рядом с ними, тем более разговоры уже были в стадии сам с собой. Трезвому здесь делать нечего и даже страшно становится от общения. Но он был среди них почти два года, находил это общество очень даже ничего. Стало как-то невыносимо неуютно, что он поднялся и отошел в сторону. Похоже, этого никто не заметил, да и он сам раньше не замечал происходящего, если это не касалось непосредственно его. Постоянный пьяный угар, все было расплывчато и нереально, виделось как-то со стороны, что порой казалось, это происходит не с ним, а он наблюдает за действием, как зритель. Круг интересов сужен до невозможного минимума: выпить чего-нибудь и забыться. Но он еще усвоил одну истину. В кармане не было давно денег, но к вечеру вся братия была пьяна и сыта. И беззаботно находила себе ночлег. Конечно, не в гостиницах для вип-персон, но каков стол, таков и ночлег.
Он целый день бродил по городу, рассматривал его, словно видел впервые. Оно было близко к истине, из-за пьяного тумана он не знал города. Сейчас брел по нему, видел взгляды прохожих, часто равнодушные, но иногда презрительные и ему было неприятно. Раньше он этого не замечал. К мусорным бакам идти не хотелось, и он пошел в парк. Здесь отдыхали, поэтому он собрал немного бутылок, сдал их. На деньги он купил свежего хлеба и банку килек. Затем - снова к себе, на лежку, где он с удовольствие поел. Он отметил, что с ним произошло что-то необъяснимое.               





Глава 2
Дежурство явно не задалось. С утра началась беготня по отделениям, консультации, затем осмотр своих больных, записи в истории болезни, потом телефонные звонки о состоянии каких – то несуществующих лиц с выяснением в конце, что ошиблись больницей. К вечеру врач Григорий Николаевич Шаповалов устал и присел попить чайку. Только налил чашку чаю, сделал один глоток, как дверь ординаторской распахнулась и в комнату ворвалась Галина, коллега из этого же отделения.
-Гриша, я привезла мужа, у него сильнейшие боли за грудиной. Неужели инфаркт? – она заламывала руки и, похоже, ничего не соображала в этот момент. Да все мы забываем медицину, когда кому – то из наших родственников становится плохо
Он пошел, осмотрел Виктора, так звали ее мужа, они были давно знакомы. Инфаркта, похоже, не было, но он снял электрокардиограмму, прочитал пленку. Да, инфаркта нет. Зашел в ординаторскую. Галина сидела на телефоне, давала указания матери и детям, как вести себя в ее отсутствии. Григорий заполнил историю болезни, дал назначения и повернулся к Галине.
-Поезжай домой, уже поздно, – сказал он.
-Гриша, я останусь с мужем, а вот ты собирайся домой. Ну, что мы будем сидеть вдвоем в одной ординаторской. Кто – то пойдет спать в физиокабинет, на кушетке. – Шаповалов знал кто, ведь дамам всегда уступаем лучшее. И видя его колебания, добавила решительным голосом.
-Уезжай ты домой, выспишься. Я своих предупредила, что останусь с Виктором. Ну, чего вдвоем сидеть в одном отделении? А с дежурствами разберемся, – ее речь прервал телефонный звонок.
Галина сняла трубку, послушала, ответила, что – то и вновь сказала:
-Идем в приемное отделение, скорая помощь кого – то привезла. Они по пути довезут тебя домой. Быстро.
Григорий сбросил халат, переоделся, проверил деньги в кармане, сегодня была выдача зарплаты и побежал вниз. Деньги были весьма и весьма кстати, его жена Зоя давно просила купить ей шубу. В приемном отделении он встретился с упакованной во многие теплые вещи женщиной, врачом скорой помощи. Галина переговорила с ней, та согласилась довести Григория до дома.
-Садитесь в салон, довезем.
-а как вы работаете? – спросил он, имея в виду график дежурств.
Женщина устало улыбнулась, видно было, что ей надоела эта работа, езда на машине, бесправие и постоянное чувство вины, за еще не содеянное. Ведь всегда кто - то должен быть виноват, так было принято в этой стране. За все в ответе была интеллигенция.
-На полторы ставки. День, ночь дежурим и сутки дома. А у вас? – спросила, скорее из вежливости, она.
Григорий объяснял запутанную схему дежурств, но до конца не успел, подъехали к его дому. Он попрощался и выпрыгнул из машины.
На улице было хорошо. Поздняя весна в разгаре, впереди лето, отпуск. Они еще не решили, куда поедут отдыхать, да и вообще состоится ли поездка, ведь возможно все деньги уйдут на покупку шубы для Зои. Он немного постоял на улице, уж больно хорошо было вокруг. Тихо, тепло, шелест молодой листвы, где – то слышалась гитара и голоса. Он посмотрел на окна своей квартиры. Отметил, что на кухне горел свет. Неужели Зоя вновь забыла его погасить, так уже бывало. А может, просто не спит? Он взглянул на часы - час ночи. Поздновато.
Они вместе уже четыре года. Он всегда нравился женщинам и недостатка в них не испытывал. Легко находил их, а иногда они его, встречался, любовь по полной программе со всеми вытекающими последствиями, но в последний момент, когда уже приближался марш Мендельсона и подвенечное платье, что – то не срабатывало, следовал бурный, а порою тихий разрыв. Так было в школе, в армии, в институте. И вот работая врачом, он неожиданно встретил восхитительную блондинку с голубыми глазами, высокую, с прекрасной фигурой. Познакомились они на Новогоднем вечере, куда он попал, сам не зная почему. Как это бывает. Кто – то, через кого - то затащил его к тому - то. Возможно, это было как – то обговорено между участниками, с целью их познакомить. Он в этот период был один, после очередного романа залечивал раны. А, как известно, лучшим лекарством в этих случаях является другая любовь, на крайний случай – увлечение.
Вечер проходил по намеченной программе, а утром он проснулся в постели с белокурой женщиной. Утренняя чайная церемония с воспоминаниями о вечере и конечно, с отвратительным самочувствием после вчерашнего возлияния, была улучшена холодной водочкой и огурчиком, а затем прогулкой по свежему воздуху. Болтали просто так, беззаботно и весело, больше не употребляли спиртного, чему он был крайне удивлен. Первый день Нового года, а он как стеклышко, трезвый. Ночь он провел у Зои, так звали новую подругу. И постепенно, как – то незаметно, он все дальше и дальше отодвигался от квартиры, где снимал угол. А когда собрался оплатить очередной раз за съем, Зоя решительно стала на пути.
-Пойдем вместе. Хватит жить на два дома, забирай вещи и поехали ко мне. Не понравится, уйдешь назад.
Так и поступили, поехали за его вещами. А вскоре устроили свадебный вечер с несколькими близкими из друзей. Начали жить гражданским браком, собирались расписаться, но однообразие жизни поглотило это желание. Детей не было, у Зои были проблемы по женской части. Григорий подозревал, что у нее была бурная молодость, но никогда не расспрашивал ее об этом. Да и зачем? У самого прошла молодость не менее лихо. Вот он и женился уже за тридцать лет, если это можно было назвать женитьбой. Зоя работала на заводе, в отделе главного конструктора, что – то там рассчитывала и чертила. Она была его ровесница, да и внешне они подходили друг к другу. Она иногда задерживалась на работе, «штурмовала» план, приходила усталая, но довольная. В такие минуты от нее пахло вином и сигаретами. Она отмахивалась от его вопросов и говорила, что после аврала слегка расслабились, немного выпили. Да и он дежурил часто, много работал, пропадал в больнице, где тоже расслаблялись и слегка занимались любовью с медсестрами. Это все жизнь, с ее радостями и горестями, а зачастую – ее однообразием. 
Он поднимался на третий этаж, где была их квартира. Настроение было хорошим, возможно его навеяла прекрасная погода и ночь, а может ближайшая возможность выспаться в домашней постели, а не на больничном диване. Он достал ключи и осторожно, чтобы не разбудить Зою, открыл дверь. Свет горел на кухне и падал в коридор, поэтому было достаточно светло при входе. Он беззаботно сбросил куртку и хотел ее повесить на вешалку, но рука натолкнулась на еще чью – то вещь.
-Может кто – то из друзей в другой комнате, - подумал он.
Он разулся и прошел на кухню.
-Странно все это, – вновь показалось ему.
На столе стояла нетронутая бутылка водки, начатая бутылка вина, фрукты и какие – то дорогие закуски. Но бокалов было два, в них сохранилось немного вина. Но где же Зоя? Он хотел позвать ее, но затем повернулся и почему-то молча пошел в комнату, которая служила спальней.
Григорий включил свет, и картина предстала перед глазами. На полу в живописном беспорядке разбросаны вещи, но не это парализовало его взор и его самого. На кровати в объятиях незнакомого мужчины лежала его белокурая Зоя и сладко спала. Мужчина проснулся сразу и уставился на Григория. Эта немая сцена длилась секунды, но им обоим она показалась вечностью. Может оттого, что это было так неожиданно, а может потому, что оба не знали, как поступать дальше, не было практики, по крайней мере, у мужа.
Затем проснулась Зоя. Она потянулась, заморгала глазами от яркого света, а увидев мужа, натянула одеяло до подбородка. В глазах смятение и ужас от происшедшего.
Григорий потушил свет и вышел на кухню. В голове пустота, а затем приступ горечи, но затем появилось еще одно чувство: все кончено с размеренной, никому не нужной семейной жизнью. От неожиданной встречи с Зоей в таком виде подрагивали руки, ноги, сердце колотилось, казалось, еще немного, и оно выскочит из груди. И что самое интересное, он не знал, что делать дальше. Обрывать эту уже устоявшуюся жизнь и уходить куда-то не хотелось, но ведь нужно дать удовлетворение своему самолюбию. Это все крутилось в голове, но круговерть замедляла свое вращение и постепенно возвращалась ясность мышления.
Он взял бутылку водки, открыл ее, налил полный стакан прозрачной жидкости. Он выпил залпом все до дна и занюхал хлебом. Теперь в голове возникла другая, еще более подлая мысль: что делать дальше, ведь надо как – то сохранить лицо, видимость благородства. Уйти из дома, но куда? Здесь тепло и уютно. Но зная, что впереди его ждут слезы и объяснения Зойки, находиться здесь не хотелось. Какое – то равнодушие охватило его, а оно страшное и ужасное чувство. Налил еще стакан водки и единым духом опрокинул его внутрь. Зачем – то посмотрел на бутылку, отметил при этом, что она пуста.
Послышался какой-то шум в коридоре. Григорий обернулся и увидел молодого, высокого парня, «качка» - широкого, как шкаф. Он уже обулся и теперь не спеша надевал куртку, насмешливо, с видом превосходства, глядел на хозяина.
Григорий плеснул в стакан вина и, повернувшись к этому Шкафу, произнес:
-Выпьешь с устатку? – отметил, как заметался взгляд парня от растерянности и неожиданности предложения. Он готовился к бою, а здесь такое! Есть что рассказать корешам и поржать. Но тупость, наглость, превосходство молодости и силы взяли свое.
-С импотентом пить – западло, – он дернул дверь. Она была закрыта, ключи у него в кармане, другие у Зои.
-Сейчас открою, а ты пока выпей, – протягивая стакан парню, Григорий шагнул в коридор. Они были одинаково роста, правда, Шкаф, так про себя окрестил его Григорий, был пошире.
-Да пошел ты на …, слабак. Открывай или вынесу фанерку вместе с тобой.
О, лучше бы ты не говорил этого мальчик сержанту, заместителю командира взвода парашютно – штурмовой роты ВДВ. Когда - то их готовили воевать. «Штурмовики», так их звали, взламывали оборону противника и были готовы умереть, да от них этого не скрывали, что они предназначены, максимум, на сорок пять минут боя. А потом никого не оставалось. И им неважно, кто был перед ними, цель одна – убить, порвать, загрызть или погибнуть.
Кровь ударила в голову сержанту Шаповалову. И как бывает в таких случаях, хорошо поставленный удар сработал, попал точно в то место, которого он не должен трогать в мирное время. По тому, как мешком стал оседать Шкаф и нарастающей синюшности лица, Григорий понял, что сделал что - то непоправимое. Парень сидел без сознания и дыхания у стены, голова упала на грудь, не подавал признаков жизни. «Убил» - была первая мысль у врача Шаповалова. Как мог он, врач, сделать такое. Сработал навык полученный в армии: противник повержен – уходи или его подтолкнул на это охвативший вселенский ужас и пришедшая чуть позже паника с единственной мыслью – бежать от этого места. В голове крутилось только одно: врач убил человека. Он это сделал. Лихорадочно натянул куртку. Ну, где же эти чертовы ботинки? На них сидел вырубленный вчистую кавалер Зои. Рывком завалил его на бок и увидел свою обувь. Кое – как попадая в ботинки, он с трудом, трясущими руками, натянул их и бросился вон из квартиры на улицу, подальше от этого проклятого места. В голове крутились сцены будущего ареста, как его посадят в тюрьму, еще какая-то мура. Бегом, бегом отсюда, и он бежал. Куда бежать? Вокзал, поезд и быстрее, быстрее, может, не найдут.
На шум в прихожей вышла Зоя и увидела странную картину. На полу валялся выключенный «непобедимый» кумир женщин завода Костик, слегка приоткрытая дверь и больше никого. Григория не было видно. Она подошла к валявшемуся парню и потрепала его по плечу.
-Константин, Костик, открой глаза.
Парень что – то промычал, поднял голову и, напрягая могучее тело, сел. Его спасла от смерти или перекаченная мускулатура, или долгое отсутствие тренировки у Григория, отсюда получился слабый удар. Он пытался что – то сказать, но звука не было. Возможно из-за стресса, а может быть были повреждены хрящи гортани.
-Константин, что с вами? – теперь нечего будет рассказать корешам, не будет же он им живописать свое поражение. Злость охватила его. Все получилось из-за этой «старухи».
-Пошла ты на …, шлюха, подстилка старая, - а ведь недавно он нашептывал ей другие, нежные слова. Он хотел произнести это громко, но получилась какая – то свистяще – шепотная речь, он не знал еще, что это надолго.
Костик с трудом поднялся. Прошел мимо, обалдевшей от испуга и мата Зои к двери, секунду постоял, покачиваясь и как бы обретая почву под ногами, а затем ушел. Навсегда.
Зоя прошла на кухню, села на стул и поняла, что случилось что – то большое, страшное, а главное непоправимое. Это уже не невинная шалость, на которую она рассчитывала, а нечто огромное и вернуть все в прежнее русло не получится. Она тихо, по-собачьи, завыла. Конечно, ей было жаль только себя, ее несчастную жизнь, ушедшую молодость и любовь. Любовь – это смешно, и она даже на минуту перестала подвывать. Да, она кроме себя никого не любила, жила только для себя и в центре своего внимания была только она. И теперь нужно все начинать сначала. Впереди тяжелое объяснение с Григорием, сам виноват, нельзя ей не оказывать внимания и, наверно, отъезд к маме.
Но Григорий ничего этого не знал. Мысль о том, что он врач и убил человека, гнала его все дальше от дома, в надежде, что его не найдут, а если и найдут, то хотя бы нескоро. Страх был настолько силен, что порою перерастал в ужас и вызывал панику. Он бежал, не осознавая, куда и зачем. Ноги сами несли его на полном автоматизме. Если бы ему, сержанту Шаповалову, сказали бы об этой панике раньше, он просто бы рассмеялся. Но какой – то рок гнал его навстречу бедам, и он бездумно этому подчинялся. Поистине, если Бог хочет наказать, то он лишает разума, способности думать. Григорий мчался по ночному городу, избегая освещенных улиц, стараясь держаться на темной стороне, если попадался фонарь. Казалось, что за ним идет погоня, слежка, еще немного и его схватят.
Так он оказался на вокзале. Было далеко за полночь. Он выглянул из-за какого – то угла и увидел стоящий пассажирский поезд. Стараясь не привлекать внимания, но невольно озираясь, он быстрым шагом подошел к первому проводнику, показал большую купюру, попросил довести до следующего областного центра. Проводник схватил бумажку, она бесследно исчезла в форменном кармане, буквально втолкнул его внутрь вагона. Через несколько минут поезд тронулся.
Он остался стоять в тамбуре, хотя проводник приглашал его в вагон и даже назвал место. Значит, деньги данные ему были немалые. Проехали пару станций, на последней из них, Григорий спросил проводника о водке.      
-У меня закончилась, а ресторан закрыт до утра. Сейчас будет крупная узловая станция, можешь успеть купить на вокзале. Ты весь дрожишь. Перепил? – он смотрел на пассажира.
-Да, хмель выходит из меня, видишь, колбасит, – он только сейчас заметил, что дрожит.
-Я сразу догадался. Куда едешь?
-Домой. Посидели с друзьями, опоздал на свой поезд, а утром на работу. Они наверно и не заметили, что я уехал, - он говорил, стараясь унять дрожь в голосе.
-Это бывает, часто встречаю таких. Ничего, потерпи, скоро станция.
Действительно, вскоре появились огни и поезд стал замедлять ход. Проводник открыл дверь и показал в сторону вокзала.
-Буфет там. Стоим десять минут. Не опоздай, ждать не буду, – это он так шутил.
Григорий выскочил из вагона и метнулся к зданию. Быстро прошел по пустому вестибюлю, увидел надпись «ресторан», вошел. В дальнем конце был буфет, он подошел и взял две бутылки водки. Выскочил и направился к вагону, но на полдороги остановился. Возле его вагона стояли и говорили с проводником два патрульных милиционера. Он резко повернул за угол, остановился и выглянул. Патрульные не уходили, что – то обсуждали с проводником.
Шаповалов не стал рисковать. Он пошел вдоль перрона, стараясь держаться в тени, затем вышел на площадь перед вокзалом и свернул в ближайший переулок. Подошел к многоэтажному дому, присел на скамейку у подъезда. Открыл бутылку водки и с горлышка отпил. Он не мог пить алкоголь — вот так, закашлялся с непривычки и его чуть не вырвало. Но затем после нескольких глубоких дыханий рвотный рефлекс исчез. Он постепенно допивал бутылку, дрожь прошла. Стало спокойнее и его охватило какое – то равнодушие. Ну и что? Поймают, посадят, там тоже люди сидят. Поймут и помогут. Наш народ добрый, милосердный. Теперь стало совсем хорошо. Было ранее утро или поздняя ночь. Он глянул на часы - пятый час. У него вагон времени. И он снова подумал о том, что делать дальше. Мысли путались, но при попытке подумать о том, чтобы пойти в милицию и покаяться, заметались, панически избегая этого предположения. Он их успокоил, отпив из другой бутылки чуть больше половины. Из этого состояния его вывел грубый рывок за плечо.
-Эй, мужик, кончай ночевать. Проснись, – его кто-то тормошил.
Григорий с трудом разлепил глаза и увидел двух патрульных ментов. Молоденький рядовой будил его, а поодаль стоял сержант.
-Смотри, проснулся, – довольно сказал рядовой.
-Все бабуля. Мы его заберем, в отделении разберемся, – сказал сержант, стоящей рядом бабке. Та что-то говорила о воришках, которые обчистят бедного человека. Ох, мамаша, ну что ты натворила. Уж кто это сделает, так вот эти самые «блюстители».
Его повели по каким – то переулкам и, действительно, очень быстро доставили в отделение. За решетчатым окном сидел еще один сержант. Он быстро начал записывать данные Григория, но остановился.
-Фамилия? - он выжидающе смотрел на Гришу.
-Иванов, – он брякнул первое, что пришло на ум.
-И зовут, конечно, Иван Иванович? – сержант насмешливо смотрел на Гришу
-А вы откуда знаете? Совершенно верно.
-Все вы Ивановы. Документы есть?
-Нет, в поезде оставил.
-а где живешь?
-в соседнем городе. Вот отстал от поезда. Нечаянно. – Григорий мямлил и смутно представлял о том, что происходит. И хотя он был пьян, немного соображал, но мысль была одна: «только не проболтаться».
Его обыскали, забрали деньги, а учитывая отсутствия вытрезвителя, поместили в камеру для выяснения личности, потом ввели в помещение размером три на четыре метра с настилом из крашеных досок от стены до стены, полметра высотою. Он упал на нары, подложив куртку под голову, провалился в сон. После всего происшедшего это забытьё было очень кстати.
Проснулся он оттого, что кто бесцеремонно снимал с него пиджак. Он приподнял голову и услышал:
-Не кипешись и спи. А из френчика вытряхивайся. Ты, фраерок, обойдешься, а мне он личит.
Рядом с ним сидел худой, жилистый молодой парень, руки в наколках сноровисто и привычно снимали с Григория пиджак. Другой, постарше сидел, свесив ноги, поодаль. Он наблюдал за действиями первого, готовый поспешить на помощь. Пиджак был уже до половины снят, он сковывал руки, делал Григория неуклюжим и безопасным. Пришлось повернуться и освободиться от пут одежды. Затем он поднялся и прошел к параше, стал мочиться. Кажется, снова придется кого – то бить. Мысль о том, что он убил человека, сделала его трезвым и покладистым. Хрен с ним, с этим пиджаком, есть еще куртка. Он скосил глаза и увидел, что куртку рассматривает другой, постарше.
-Прощай моя одежда, – подумал Шаповалов.
Худой примерил пиджак, он был ему великоват.
-На продажу пойдет, – и добавил:
-Снимай брюки!
-Я в чем буду? – он покорно смотрел на грабителя.
-Мои штаны натянешь, – и он стал снимать грязное, в дырах и пятнах, с пузырями на коленях, трико. Затем, держа тряпку в руках, вплотную подошел к Гришке. Он обнаглел и потерял осторожность. Подумаешь, какой – то ученый лох. Что от него ждать? Только покорности.
«Худой», так его назвал Григорий, стоял рядом. Они были одинокого роста, только телосложение было разным.
-Нужно нейтрализовать, иначе разденут или еще чего похуже, - подумал Гришка.
Он впервые глянул в глаза Худому. Нагловатый взгляд, косая челка, кривая ухмылка и конечно, светится золотая фикса. И откуда только такой? Уже давно другие пришли нравы и видуха в блатном мире. А этот ископаемый, тридцатилетней давности. Смелый. Рядом сидит старший кореш, перед ним надо показать себя. А в случае чего он подмогнет. Значит надо действовать наверняка. И вновь в нем проснулся сержант Шаповалов. Да, противник серьезный.
 Это никакой - то там качок, который задохнется от собственной массы после минуты боя, а жилистый зверь. Тело только из мышц и сухожилий, привык к неожиданностям, потому что сама жизнь заставляет быть готовым ко всему, в любой момент времени. Они живут в агрессивной среде. Внешнее окружение – народ не любит их, а милиция преследует. Внутри своего круга всегда приходится быть настороже, за лишнее слово можно лишиться головы. Идет постоянная борьба за место под солнцем. Они привыкшие к боли с детства, а если дерутся, то применяют весь арсенал средств и не понарошку. Такой вырвет горло, если потребуется.
Значит, нужно нейтрализовать надолго. Ох, зря ты подошел так близко парень. И Григорий, глядя в глаза Худому, резко ударил ногой в ботинке в среднюю треть голени. Здесь нет мышц, сразу кость с чувствительной надкостницей, поэтому для отвлекающего удара очень хороша. Он заметил, как начали расширяться от боли зрачки Худого, а он сам стал наклоняться к месту удара, цепляясь за Гришку. Нельзя переходить в борьбу, их двое, они победят. Держать на дистанции. Теперь резкий хлопок полуоткрытыми ладошками по ушам. Худой схватился за голову и повалился на пол. Сейчас он испытывает дикую боль, страх, кроме того у него нарушено равновесие и координация движений. Его напарник вскочил на ноги, готовясь броситься на помощь.
Григорий переступил через Худого и пошел на другого. Тот замер, затем сунул руку в карман, демонстрируя, что он вооружен. Глаза забегали, он искал выход.
 -Вынь руку, придурок. Или позвать ментов для повторного шмона, – старший осознал, что его понт раскусили, присел покорно на нары.
-Верни мои куртку и часы, – Гришка получил все обратно.
-Уложи его на нары и не дергайтесь. Убью, – и начал натягивать свои вещи. Посмотрел на окно, темно. Только решетка и мутное стекло отделяло его от свободы, но уйти нет возможности. Буквально сейчас сообразил, что проспал целый день. Жаль не дали продолжить. Нужно отсюда выбираться.
Он подошел к двери и принялся стучать. Открылся сначала глазок и глаз осмотрел камеру, а затем вошел милиционер.
-Какого хрена стучим? – он смотрел на Григория.
-Я перенес два инфаркта, у меня гипертония. А сейчас боли в сердце. Дайте чего – нибудь, умираю. – говорил тот, держась рукой за область сердца. Он видел сотни раз эту сцену, поэтому притворялся первоклассно. Затем оперся другой рукой о стену и промычал:
-Врача, вызовите врача.
Мент захлопнул двери. Григорий забился в дальний угол, зорко следя за агрессивными соседями. Похоже, было, что Худому не до него, и они с корешем пока не настаивали на реванше. Теперь нужно просто ждать.
Где – то через час, когда он потерял надежду на получения помощи и стал ловить откровенные взгляды пришедшего в себя Худого, открылась дверь. Его вывели из камеры, провели в комнату напротив и усадили на длинную скамью. За столом сидела средних лет женщина в белом халате, а сверху наброшен был плащ. На столе лежал аппарат для измерения артериального давления и стоял чемоданчик с лекарствами.
-Что вас беспокоит? – она смотрела на Григория в упор.
-Доктор, я перенес два инфаркта, у меня долгое время гипертония. Сейчас сильно прихватило, а под рукою ничего нет. Как бы еще не случился инфаркт.
-Сейчас, где локализуются боли? – спросила она на Григория.
-Здесь, - он показал на грудину.
-Раздевайтесь, – и принялась выслушивать Григория.
Затем наложила манжетку на руку и начала измерять артериальное давление. Он напрягся, как мог. Наверно, в этот момент лицо стало багровым, но в комнате был слабый свет, и медик ничего не заметила.
Она открыла чемоданчик, набрала в шприц лекарство и сделала внутривенную инъекцию. Жар побежал по телу Григория, он обессилено откинулся на стену.
-Как вы себя чувствуете?
-Плохо доктор. Слабость и боли за грудиной. Кажется, появились перебои в сердце.
Женщина схватила его запястье и принялась считать пульс, одновременно пытаясь определить перебои. Он выдал клинику инфаркта, теперь необходимо сделать ЭКГ для ясности. А с врачами он договорится, может и пройдет номер, его госпитализируют. Все попытки снизить артериальное давление ни к чему не привели. Ему, на глазах, становилось хуже и решено было вести в больницу.



Глава 3
Машина скорой помощи мчалась по ночному городку, подпрыгивая на ухабах. Глубинка всегда славилась талантами и их антиподом. Так что дороги соответствовали народной истине. После долгого подпрыгивания, наконец, она остановилась у красного кирпичного здания, крыльцо которого тускло освещалось мутным фонарем. Вошли в коридор. Григория сопровождал небольшого роста милиционер, придерживая его за локоть. Фельдшер скорой помощи важно следовала впереди. В коридоре Григорий спросил ее:
      -Кто сегодня дежурит?
-Кажется, гинеколог, сейчас узнаем, – и вошла в смотровую комнату. Все последовали за ней.
-Вызовите дежурного врача, не могу снять давление, – это было обращено к дежурной медсестре приемного покоя.
 Григория провели в следующую комнату и уложили на одну из двух кроватей, на другую сел сопровождающий. Шаповалов поудобнее улегся на койке, пусть доктор осмотрит его, а он-то найдет возможность переговорить с ним с глазу на глаз. Может чем-то и поможет, госпитализирует или еще что-то сделает. В приемную вошел доктор, судя по голосу, мужчина. Голос показался знакомым, и Григорий узнал его. Боже, только не это, ну сделай так, чтобы я ошибся. Но на пороге выросла фигура врача - ошибки не было. Перед ним стоял Сковидский Василий Марьянович, собственной персоной. С минуту они разглядывали в упор друг друга, ведь для обеих эта встреча была неожиданной. Затем Сковидский сказал:
-Проводите больного на кушетку, – и Григория вывели в первую комнату, где сестра измерила артериальное давление.
-Сто двадцать и семьдесят, - доложила она.
-Что сделано больному, – спросил у фельдшера дежурный врач.
Та перечислила выполненные инъекции и добавила:
-в анамнезе перенесенные инфаркты миокарда вследствие гипертонической болезни.
Сковидский придвинул журнал и прочитал:
-Иванов Иван Иванович, – ничто не дрогнуло на его лице.
Только добавил:
-Сделайте ему электрокардиограмму. А почему ты на месте не сняла? – спросил он фельдшера.
-Сломался портативный аппарат, только утром починят.
Шаповалова повели в другую комнату, раздели до пояса, разули, уложили на кушетку и наложили электроды.
Молодая сестричка неуверенно включила ЭКГ-аппарат, и лента поплыла, с непонятными для нее зубцами. Григорий внутренне напрягся, пытаясь создать на кардиограмме максимум изменений. Вскоре процедура была закончена. Григорию велели одеться. Он вышел в смотровую, где ждали его милиционер и Сковидский. Последний даже не стал смотреть ленту ЭКГ, а просто сказал:
-Иванов полностью здоров. Да держите его покрепче, – это он уже милиционеру и со злорадной усмешкой посмотрел на Григория.
Внутри у того все кипело, хотелось врезать по этой самодовольной физиономии. Но он только произнес:
-Бамбула, ты сволочь. Еще встретимся, - и добавил несколько армейских выражений.
И снова машина скорой помощи везет его в изолятор.
-Может уйти? – в голове мелькнула мысль.
Легкий удар по шее беспечно сидящего мента, открыть дверь, кувырок по ходу движения и - свобода. Но тогда будут искать со страшной силою: нападение на представителя власти при исполнении. Ничего, потерпим, разберутся, может и отпустят. 
Его вновь затолкали в ту же камеру, где Худой и его кореш лежали на нарах. Они заворочались, стали пододвигаться поближе. Григорий отодвинулся в дальний угол, но постепенно оба соседа оказались почти рядом. Резкий удар локтем в лицо Худому, затем прыжок на его кореша с хорошими ударами в лицо, успокоили их.
-Покалечу, суки! – прыжок на Худого с приземлением на его паховую область. Тот взвыл от боли, согнулся, но удар коленом разогнул его и снова выключил. Шум открывающегося глазка в двери швырнул Григория на нары, и он затих. Втихую вели себя и блатные, им не к чему весь этот кипеш. Утром найдут фраера мертвым, сердце не выдержало, ведь даже скорая помощь приезжала. Это понимал и Григорий. Значит, спать не придется. Ничего, к этому тоже приучены армией и долгими дежурствами. Он забился в дальний угол, принял удобную позу, расслабился и заставил себя отдыхать. Думай. Думай и вспоминай. И возник образ Сковидского. 
Нахлынули воспоминания. Как, когда это все началось и что было. Вот он - абитуриент. Приехал поступать в институт сразу после армии. Общежитие было на ремонте и их поселили в спортивном зале института. Помещение было сплошь уставлено койками и напоминало казарму. Единственным отличием было отсутствие тумбочки на входе с дневальным, да наличие небольшого количества гражданских лиц. Кругом было столько дембелей всех родов войск и званий, что глаза разбегались. Сразу у входа расположились матросы, с их постоянными криками «полундра», пьяным вечерним пением о тоске по морю, которого, большинство из них, в глаза не видели. Много было солдат и совсем немного вчерашних учеников. Все приехали поступать в вуз, а ношение военной формы должно было облегчить это мероприятие, ведь сразу видно, что перед вами заслуженный человек, защитник. Только позднее, уже учась на первом курсе, он узнал, что мундир играет в этом, как раз отрицательную роль. Преподаватель видит только его и знает, что под ним пустота. И начинает более пристрастно спрашивать, да и так было видно, без вопросов, что человек не готов. Поэтому к середине вступительных экзаменов, «казарма» стала гражданской. Исчезли вечно пьяные матросы – буревестники революции, а за ними потянулись парадно - выходные мундиры других родов войск.
Остались прошедшие первые туры. И хотя среди них было много демобилизованных, все ходили в гражданской одежде. Преподаватели видели в этих серьезных людей, им достаточно было тех знаний, которыми они обладали, что быть допущенными к следующему туру. Теперь главным было не пускать пыль в глаза, а просто сдать экзамены. При зачислении всегда были льготы служивым.
Перед последним экзаменом количество жителей спортзала значительно уменьшилось. Стали постепенно знакомиться друг с другом, замечать, кто живет рядом. Обращал на себя внимание маленький, пузатенький, с тонкими ручками и ножками паренек, похожий на паучка. Он что-то рассказывал вчерашним десятиклассникам об армии, при этом врал безбожно и всегда выходило, что главной фигурой во всех действиях был он.  Кроме того, он имел одну гадливую особенность: втягивать шумно воздух, как будто в углах рта скапливалась слюна. Внешность и вот эта манера говорить отталкивала, но многие слушали о подвигах в армии в мирное время. Да и фамилия была под стать ему: Николай Поплавко. В дальнейшем все величали его Поплавок. Он закончил перед армией медучилище, к нему иногда приходили друзья-товарищи. Однажды вечером явился еще один «кореш». Что-то подловатое было в этом облике, но что именно - не понять. Среднего роста, упитанный, с презрительным взглядом и циничной улыбкой…. Но вот конец экзаменам. Все ищут себя в списках поступивших, здесь - радостный смех и тихие слезы, там - взрывы смеха и откровенные рыдания.
Затем собеседования и, наконец, первое собрание всего курса. При этом зачитывают, кто в какой группе, кто староста. Григорий оказался старостой группы и, как ни странно, в нее попал увиденный им парень. Фамилия его была Сковидский Василий. Он также был после армии, на льготных условиях поступил в институт.
Учеба во всех советских вузах начиналась с поездки на уборку урожая. Сам урожай – одни слезы, но убирать бросалась вся страна. Кого здесь только ни было! Студенты и школьники, интеллигенция и рабочие заводов, армия и, конечно же, множество партийных работников. А вдруг неправильно будут проводить уборочную кампанию, не туда и не так повернут руль. Перед уборочной развертывали в обязательном порядке места проживания этой оравы, кормежка, туалеты и обязательно - досуг. А убирать порою было нечего. И вся эта масса в тоске сидела на токах, спала на солнышке, костерила бездарную политику и партию, у которой лозунг «планы партии – планы народа» читался как: планы партии минус планы народа. Они давно были в минусе, но еще держались, планировали и обязательно не выполняли.
Долгие сборы во дворе института, постоянные проверки, не сбежал ли кто-нибудь убирать без коллектива, ожидание автобусов. И когда они прибывают, вдруг парочка из них ломается. Ждут другие, порою снятые с маршрута, ведь идет отправка на битву за урожай. Обстановка тоже напоминает проводы на фронт -  крики провожающих, напутствия, а для первокурсников – это папы, мамы с запасом провизии и наказом беречь себя. Затем колона трогается, чтобы через полчаса остановиться и кого-то ждать. И вот после нудного томления появляется важный член, сутулится под тяжестью полученных указаний и судьбоносного участия в великой страде. Еще пару-тройку часов езды и их уже встречает районное начальство, а по приезду к месту - тамошнее. Кругом плакаты, торжественность, помпезность, которой пытаются скрыть бездарность строя и его руководства. А затем серые, однообразные будни, отсутствие работы, сон днем на токах, скучные вечера и ночи. Тоска.
Но молодость берет свое, - вечерами проводятся какие-то развлечения. Часто местные парни устраивают танцы с целью познакомиться с приезжими, а если повезет, то возможны серьезные намерения. Но это только в теории. Девчата, зачастую вышедшие из таких же деревень, ни в какую не хотят знаться с ними, зная, что за этим стоит. Они посматривают на своих парней, это будущие специалисты с высшим образованием. А те смотрят на местных девчат, которые не такие недотроги, как свои.
Но кому тяжко в глубинке, в деревне, так это преподавателю. Обычно их селят отдельно от студентов, где они страдают от тихой депрессии. Изредка кто-то приедет из института, проверит и вновь в город. А наши наставники предаются пьянке, кто втихую, а кто и с молодками.
В тот раз ехали долго. Было много встречающих, частые остановки значительно уменьшали колону. К вечеру они, наконец, приехали в самую последнюю деревню, где и остались. Им выделили саманное здание, снаружи побеленное и под крышей из шифера. Посредине находилась входная дверь, за ней коридор, делящий внутренний интерьер пополам. В коридор открывалось четыре двери, по количеству комнат в здании. Слева находились спальные помещения для парней и отдельно для девушек, справа – кухня и столовая. При входе в помещение для сна вдоль стены были сбиты из досок нары. Все удобства, а это умывальники и туалеты, естественно, в лучших традициях развитого социализма -  были на улице. Приучали к нарам с младых ногтей, пытаясь выдать за романтику.
Сопровождающий их преподаватель отвел управляющего в сторону, о чем-то с ним переговорил и подошел к Григорию.
-Ты староста одной из групп, поэтому будешь руководить всеми. Если что-то будет нужно, то ты найдешь меня, – и он ушел, за ждавшим его сопровождающим, на другой конец села.
Расселились быстро. Затем был ужин, после которого все легли спать. Утром к Григорию подошел Сковидский и предложил:
-Давай соберем ребят, кто после армии, будем что-нибудь строить. На току пусть работают девчонки и десятиклассники, они послабее, - предложение дельное, так и решили.
Васька, так все потом звали Сковидского, нашел прораба, с которым быстро договорился о работе. И вот на другой день, с утра, человек восемь бывших солдат начали закладку кирпичом проемов в коровнике. Григорий любил строить, у него всегда все получалось, что касается рукоделия, поэтому быстро освоился. Но не всем нравилась эта работа, к концу недели их осталось трое.
Наконец, в этом селе было все закончено. Прораб увидев, что ребята хорошо справляются с делом, перевел их в другую деревню. Работа была сложнее, но интереснее.
      И вот здесь стали выясняться интересные особенности членов маленькой, из трех человек, бригады. Третий член бригады, Саша Брагин, также закончил вместе со Сковидским медучилище, многое знал о нем. Он был спокойный, работящий парень немного полноватый, неуклюжий, но старательный и исполнительный.
У Григория открылся талант строителя, за все, чтобы он не брался, получалось хорошо и ладно. Особенно это проявилось, когда им потребовался сварщик, найти специалиста в деревне непросто, а во время уборочной и подавно. Сварочный аппарат стоял без дела, а вот человека, кто бы мог на нем работать, не было. Гриша пошел к занятому по горло работой сварщику, полдня держал ему детали, нахватался до рези в глазах сварочных бликов, но понял основной принцип сварки. Теперь нужна была практика, и он ее получил на свободном аппарате.
Василий был работящий мужик, но в его крестьянской хватке выделялось две особенности: стремление руководить и страсть к деньгам. Именно стремление иметь их толкали его на авантюрные поступки и он, казалось, дрожал от вожделения, только бы урвать куш. Последний объект они должны были сдать до отъезда, сложив простую печь для обогрева. Желание командовать толкнуло его на заключение этого, непосильного и губительного для них договора. Поставить крышу и сложить печь.
Сложить печь!? В деревне есть печники, они учатся этому всю жизнь, свои секреты не раскрывают никому. Это их законный кусок хлеба на всю жизнь, да еще с толстым слоем масла. Прораб - бестия знал, что в страду найти в деревне печника невозможно, тем более, когда их всего - то на всю округу двое. Один срочно уехал и не скоро вернется, а другой – уже старый, в настоящее время болел. А кто класть печь будет? Значит - неустойка, штрафные санкции, вся работа за полцены. Сковидский, когда заключал договор, надеялся найти печника на стороне. Он не видел хитрости прораба.
И вот конец работе, впереди маячил отъезд и учеба. Осталось всего несколько дней, когда студенты, как перелетные птицы потянутся к домам обитания. А у бригады настали нехорошие, мягко сказано, дни. Печников нет и не будет в ближайший месяц, уж прораб постарается. И армейские парни, понимая, что их развели как малых детей, материли третьего. Тот сначала огрызался, но затем сник.
Григорий ночью не спал. Вот он хороший финал работе: на последнем метре такая закавыка. И вдруг его, как будто подбросило. А не попробовать ли ему сложить эту самую печь. Он даже испугался этой мысли. Но потом припомнил, как до армии несколько раз перекладывали в доме печи, и он был «на подхвате» у печника. Ему было просто любопытно, как дым поднимается по дымоходам, а печник полупьяный, немного куражившийся, небрежно объяснял ему азы. Выходило, нужно пробовать. Время еще есть, кирпич прораб дает.
Утром он растолкал парней пораньше и объявил, что будет класть печь. Те заорали, что он подвинулся умом, но позже успокоились, подумали и решили: будем пробовать. В тот день работа бригады выглядела странно и загадочно. Со стороны это напоминало шаманский обряд. Один раскладывает на полу кирпичи, что-то считает, рисует, затем разбрасывает и вновь собирает. Двое других в этом ему помогают.
И вот начали. Постепенно печь стала приобретать нормальные, привычные глазу очертания. На крышу доделывать трубу полез Брагин, а внизу, сгорая от нетерпения, стояли двое других. Уж очень хотелось затопить эту печь и скорее расставить точки. Гришка нервно курил.
-Не будет толку, - твердил он себе.
Но в душе зрела уверенность, что все будет хорошо. В печи уже лежали дрова, и едва Сашка положил последний кирпич, поднесли к ним спичку. Сначала из плиты повалил дым, но уже через пару минут заорал Брагин:
-Вы, что мать вашу, совсем охренели? Я еще не закончил, – и вдруг он понял все нетерпение, быстро убрался с крыши.
Печь еще немного «подумала», вдруг утробно загудела и это-то сырая, только сложенная? Дыма не было. От печи шло приятное тепло. Они ее топили целый день, чтобы она просохла, а завтра показать выполнение условий договора прорабу. Утром, они вместе с ним, повторили топку печи и расстались. И вот расчет. Но странная позиция: работали все на равных, а получать пришлось по-разному. Брагин, которого звали просто Брага, а он учился со Сковидским в медучилище, подвел итог:
-Ну, Бамбула, и здесь нас надул.
-Почему Бамбула?
-Да был у нас в деревне мужичок, тупой, прижимистый и главное подлый. За деньги способен на все, полдеревни сдал, а потом и сам сгинул. Этот такой же. Подлец.
-а почему ты с ним работаешь?
-Я его знаю, все выходки и гадости. А от другого можно всякого ждать. Да и привык, - просто и незатейливо объяснил Брага.
Так и прилипла к Сковидскому кликуха: Бамбула, на которую он слишком обижался. Сам из большой семьи, но по этой причине его родные недолюбливали, а некоторые родственники сторонились.
Вот и учеба началась. Сколько всего надо было изучить, причем бессмысленных предметов, которые затем не то, что в жизни, даже в воспоминаниях не отразились. Жутко до сих пор. Порою хотелось все бросить и уйти куда подальше. Некоторые так и делали, уходили. Особенно на первом курсе. Просто удивительно, но большинство выдержали эти круги, пусть не ада, но тупой бестолковщины. В жизни пригодилось лишь знание анатомии и физиологии.
В середине первого курса, к Григорию подошел Сковидский и попросил написать характеристику. Он устраивался на работу.
-Куда ты идешь работать? – спросил Шаповалов.
Тот долго крутил вокруг вопроса, но затем ответил:
-в тюрьму. Точнее в колонию, буду там дежурным ночным фельдшером. Но пожалуйста, об этом никому.
-Чего ты переживаешь? Место прекрасное, многие находят и похуже, но работают. Там можно отоспаться, подготовиться к занятиям. Это же не на всю жизнь.
Сковидский устроился на работу и продолжал учиться. Наступила весна. И вновь он собрал прежнюю бригаду, начал уговаривать поехать строить по ему одному знакомому адресу. Наивность студенчества понятна: розовые надежды на будущую жизнь после окончания вуза. А сейчас, если подвернется возможность заработать, то почему бы и нет. Ехать со всеми в стройотряд, подумали они, невыгодно, опыт прошлой уборочной это доказал.
И вот они снова на стройке. Но у Сковидского появилась работа в колонии и его оттуда не отпускали. Пришлось работать вдвоем: Григорию и Браге. Трудно было неимоверно, порою очень не хватало рук, времени и сил. Мастер, молодая девушка, сочувственно глядела на их потуги и качала красивой головой. Но вот конец работе. Утром приехала мастер и заявила:
-Ваш напарник приехал. Трется у начальника, о чем-то просит. Я поехала делать вам расчет, молодцы, хорошо поработали.
Она вернулась назад через час и заявила:
-Я переговорила с начальником, ваш напарник та еще бестия. Заявляет, что он бригадир и требует равную долю в зарплате. Начальник просил переговорить с вами. Как мне начислять? Всем поровну?
Ах, этот студенческий максимализм и ложная скромность. Решили Шаповалов с Брагиным: деньги - всем поровну. Молодая и красивая мастер, не зря работала на стройке, просто выругалась и добавила:
-Идиоты. Ну как знаете, – и ушла, покачивая бедрами.
Вечером заявился и сам Бамбула, сияющий как новый пятак.
-Я едва уговорил начальника закрыть наряды, как нам нужно, – он ничего не знал о визите мастера к ним.
Брага выматерился и посоветовал ему заткнуться. Домой ехали молча, было что-то неприятное во всем этом. Какое-то гадливое чувство, словно тебе наплевали в душу, не покидало долго. Но студенчество тем и хорошо, что скоро все забывается, вернее, притупляется, а таким мелочам не придают большого значения, отметают их.  Да оно и понятно, впереди целая жизнь, с ее грандиозностью планов, замыслов, которые, как воздушные замки строятся в мечтах. И все забывают, что жизнь состоит из мелочей, рано или поздно их нужно будет решать. Но не хочется этого делать, до поры - до времени все довольствуются страусовой политикой. Но всему приходит конец.
Осенью Сковидский подошел к Шаповалову и попросил сходить с ним по одному адресу.
-Понимаешь, попросили кое-что взять. Место незнакомое, всякое может быть, – говорил он уклончиво, пряча глаза.
Ну, как здесь откажешь, ведь просит человек. Приехали в какой-то ветхий дом, вошли в пропахший мочой подъезд и Бамбула позвонил. Дверь долго не открывали, но затем выглянула растрепанная, неопрятная пьяная женщина и уставилась на них.
-Чего надо? - спросила она, держась за дверь, чтобы не упасть.
-От Валерика весточка, – и Бамбула протянул записку.
-а пошел он, так ему и скажите. Нет у меня денег, самой не хватает. Он там на всем готовом, а я перебиваюсь на воде и хлебе, – она икнула и закрыла дверь.
Следующая остановка была далековато. С остановки шли мимо ларька с пирожками, купили десяток и не торопясь, жуя на ходу, нашли адрес. Пришли в домик на окраине города, где покосившийся забор, калитка на одной проволочной петле, двор, густо заросший травой. Он постучали в окно и почти сразу вышла пожилая женщина худая, изможденная, но чисто одетая. Она посмотрела на пришедших, тихо поздоровалась и спросила:
-Вы от сыночка?
-Да, от него,- сказал Бомбила. – Весточка вам, – протянул скатанную записку.
Женщина развернула трубочку бумаги, прочла и пошла в дом. Она вернулась быстро, протянула деньги. Бамбула, не спеша взял их, по-хозяйски положил в кошелек. Женщина уловила запах пирожков и сглотнула слюну. Скорбь и покорность судьбе была во всем ее облике. Она смирилась с судьбой и готова была нести этот тяжкий крест до могилы. Она отказывала себе, чтобы ее неразумному чаду было и там хорошо. Возможно, из-за чрезмерной материнской любви, он очутился там. Балованный, самодовольный лоботряс, считающий, что мать обязана его пестовать до пенсии. И даже там он продолжал жить за ее счет, не интересуясь, не допуская мысли, что ей может быть плохо.
А она принимала это как наказание за, одной ей известный, какой – то проступок. Мать покорно отдавала деньги, исправно носила передачи и ждала, как умеют делать только они. 
Возможно, все было не так, но в мозгу у Григория возникла именно такая картинка. Он шагнул к женщине и буквально втолкнул ей в руку кулек с пирожками.
-Возьмите. До свидания, – круто повернулся и пошел вон со двора.
Бамбула догнал его и напомнил, что нужно идти в другую сторону. Григорий резко остановился и сказал:
-Дальше ты один. Я не могу.
-Да ты что? Хочешь, я тебе заплачу.
-Да пошел ты на….
И оставив того в тупом недоумении, пошел прочь быстрым шагом. Он крыл себя матом, знал же, что Сковидский - гад и подлец и вновь втянул его, Григория, в очередную авантюру. Ведь многие его величают за глаза – Скотовидский, за цинизм и примитивную хитрость.
Приближались Новогодние праздники. Как народ ждет новых перемен! И особенно, если это все связано с Новым Годом. Вот наступит этот самый год, он принесет нам много радостей и кучу Счастья. А как ждет праздник студенчество! Это потом, с каждым годом все будет притупляться, забываться: радость Нового Года, вера в новые возможности и перемены. Оно и понятно: без праздника у студента идет бурная жизнь, полная неожиданностей, приключений и множества новшеств. А в этот праздник они удваиваются, а то и возводятся в степень. И лишь по истечению времени быт засасывает, сглаживает, а то и совсем убирает ощущение новизны, ничего уже не волнует, потому что не ждешь уже чего-то необычного.
Отмечать наступление праздника в общежитии начинают далеко на подступах. Сначала это единичные, спорадичные застолья, затем уже гудят в нескольких комнатах одновременно и вот, наконец, апогей – гуляют все! Кто-то уходит отмечать к другим, кто-то уезжает к родным, поэтому все стараются заранее отметить это дело со своими сокурсниками и жителями комнат.           Григория группа собралась в одной из комнат, быстро накрыли стол. Закуска, как всегда, самая нехитрая. Вино, водка, граненые стаканы, эмалированные кружки и чайные бокалы – вот и вся сервировка стола. За столом девчонки из группы и несколько девушек -  из параллельных. Сначала все пристойно и немного натянуто, а потом молодость берет свое. А в конце за столом остаются несколько недотрог и обладателей патологической робости.
В тот вечер за столом сидела девушка Люба из параллельной группы. Каким образом она здесь оказалась, этого никого не интересовало, да и не могло быть иначе. Сегодня она с нами, завтра кто-то из нас с ними. Она откровенно рассматривала Григория, потанцевала с ним и предложила посидеть в другой комнате. Вышли в коридор, направились в комнату и только в последний момент Гришка увидел номер. Это была комната Сковидского. Вошли и сразу поцелуи. Люба - девушка откровенная и начала выбирать кровать. Григорий предложил не спешить, впереди вся ночь. Он взял ключ, запер дверь и, оставив его в замке, выключил свет. Что-то говорило и кричало: не спеши. Люба с пониманием отнеслась к медленному развитию событий. Понятно, парень выпил, хочет быть на высоте, привыкнуть к обстановке и, хотя в этом не было необходимости, завести ее. Так даже романтичнее. Но Григория настораживал гадливый взгляд хозяина комнаты, брошенный при уходе.
Минут через двадцать, тренированное ухо уловило медленный скрип ключа в замке, но оставленный другой - мешал. Тогда, вдруг дверь сорвалась с замком и сразу же зажегся свет. На пороге стояли Сковидский и Поплавок. Лица их медленно вытягивались. На стульях сидели, как пионеры, Григорий и Люба.
Гришка резко встал:
-Ну и скоты же вы! Хотя, чего другого можно ожидать от таких тварей, – обложил обоих матом.
-Пошли Люба, – и он проводил девушку.
Вечер был испорчен. После этого случая, Григорий стал избегать общества Бамбулы. Человек, способный на низменные поступки, всегда презираем. А вскоре последующие события расставили все по своим местам.
Было начало марта. Наступающая весна не согласовывалась с календарем, было холодно, ветрено, промозгло. В тот день Сковидского не было на занятиях, никто его не видел и не знал, где он. Вечером он прибежал. Вид был удручающий: бледное, похудевшее лицо, испуганные глаза и трясущиеся руки. Речь сбивающаяся и сумбурная.
-Гришка, выручай! Я залетел. Все получилось очень плохо, – глаза бегали, значит врет.
-Говори толком, что случилось.
-Я шел на дежурство, ну и нес зекам пачки чаю. Ты же знаешь, они на зоне чифирят. На КПП проверили и обнаружили. Вызвали конвой и до утра продержали в зоне. А утром уволили с работы и пообещали сообщить в институт. Вы должны помочь.
Григория покоробило это «должны помочь». Сам натворил, а мы еще и должны. Хотелось ответить резко и послать подальше. Но с другой стороны – наш брат, студент, с кем не бывает.
¬-Что конкретно нужно сделать? Да перестань дергаться, как баба.
-Сходите завтра всей группой к начальнику и попросите не сообщать в институт.
-Хорошо. Завтра после занятий сходим.
-Нет, лучше с утра. Потом может кого-то из начальства не быть.
-Ладно, утром разберемся.
На другой день, с утра, переговорили с преподавателем, но тот мог отпустить только троих. Поэтому поехали Григорий и две девчонки. Долго добирались до колонии, которая была на краю города и на КПП попросили вызвать начальника медслужбы. Было чертовски холодно, пронизывающий ветер студил тело. Григорий пытался как-то прикрыть собой от ветра девушек. Наконец появился усталый капитан с медицинскими эмблемами.
-Здравствуйте. Вы меня ждете?
-Здравствуйте. Если в отношении Сковидского – то вас.
-Подлец ваш Сковидский. Подлец и сволочь. Я сам был студентом и закончил тот же институт, где вы учитесь. Но вы не знаете специфики нашей работы, со стороны может показаться, что я дракон. Студент, из гуманных побуждений, нес бедненьким сидельцам чай, а они, надзиратели бессердечные, отобрали. И будут добиваться исключения из института бедняжку.
-Может не нужно так строго, ведь сломаете человеку всю жизнь. Может можно что-то придумать? – Григорий умоляюще смотрел на капитана. Девчонки хором стали упрашивать грозного стража.
-Тихо. Это уголовное дело. Ваш Сковидский носил чай не даром, а брал такие суммы денег, что даже зеки возмутились. Кроме того, за ним еще много грехов. Его хотели за это убить, но потом решили сдать нам. Так что это самое легкое для него - сообщить по месту учебы, чтобы там приняли меры. А вам я советую, держитесь от него подальше, продаст в один момент. Он даже того, что вы пришли ко мне, не оценит. А засим – честь имею. До свидания, – и он круто повернулся и вошел в КПП.
На остановке их ждал Бамбула. Григорий коротко передал ему разговор, опуская мнение капитана о нем.
-Я так и думал. Тоже мне друзья, поговорили.
Григорию захотелось врезать по этой толстой роже, но девчонки его опередили. Они сказали такое презрительное выражение, что Бамбула отскочил, как ужаленный. Ехали домой отдельно от него. Но утром он уже говорил со всеми, как будто ничего и не было.
Письмо пришло на деканат. Григорий, как староста, был вызван и его спросил замдекана о том, что делать со студентом Сковидским. И снова сработало студенческое братство. Григорий упрашивал оставить того в институте, но потом было принято мудрое решение: пусть разберет его поступок комсомольское собрание курса. Таким образом, все были не при чем.
И вот собрание. Было зачитано, что студент Сковидский проносил осужденным людям чай и был пойман. Многие студенты не понимали в чем крамола вопроса. Советская система так закабалила людей, что почти у большинства были репрессированные родственники и помочь им было равно подвигу. Ведь о денежных поборах за это речь не стояла. Одним словом, Сковидский отделался выговором, а деканат счел нужным отправить его в академический отпуск зарабатывать характеристику. Но Сковидский всегда винил курс в том, что его не защитили.
Он восстановился на другой год и стал учиться курсом ниже. Но еще раз пришлось все же испытать его подлость по полной программе.
Что наша жизнь? Автор спрашивает нас и сам же отвечает: игра. Но как расписаны роли и каков сценарий! Никто из живущих и живших под этим небом, придумать ничего лучшего не смог и не сможет. Ну, можно ли создать человека, себе подобного с помощью самых совершенных сегодняшних технологий? Нет. А можно ли придумать новую канву событий лучше, чем сама жизнь? Тоже нет.
Вот и пролетел пятый курс. Впереди всего один год и все - они врачи. После пятого курса проводятся военные сборы в течение месяца, после этого им присваивается воинское звание лейтенант медицинской службы. Учеба должна сочетаться с защитой отечества, оно и правильно. Перед отправкой в лагеря, снова появился Сковидский и стал уговаривать поработать с ним полтора месяца. Выбора не было, в стройотряды их уже не брали, они - выпускники. Хорошо, на том и порешили.
Им досталось строить два домика. Работали втроем и к концу срока подняли-таки дома. И вот расчет. Но что это? Суммы достались совсем смешные, мизерные, далекие от договорных. Двое других сокурсника смотрели на Григория подозрительно и немного презрительно. Едва сдерживаясь от негодования, он решил поговорить с прорабом, но затем круто изменил тактику и пригласил того отметить завершение работ. Купили водки, нехитрой снеди и накрыли стол. Крадучись пришел прораб. Выпили, закусили и сразу по второй. Парни молодые, здоровые, после армии, им ни в одном глазу. Прораб в возрасте, зависимый от алкоголя по самые «не могу» от ежедневных пьянок, быстро окосел. И его прорвало:
-Вы молодцы ребятки, ох, молодцы. Так работали, сельчане в пример ставили. Кем будете? А врачами. Приеду лечиться, обязательно приеду. Но почему ваш друг три дня назад приезжал и получил половину суммы, а не всю? – он пьяно смотрел на Григория.
Парни вскочили, но Гришка властно осадил их.
-Все просто. Мы же не все закончили, и чтобы вы чего не подумали, оставили на конец полный расчет. А теперь мы свободны. Так сколько он получил, говорите? – прораб назвал цифру.
Посидели, тепло расстались. Оттащили усталого работника под покровом ночи домой и утром уехали. Всю дорогу матерились, как их лихо наказал Бамбула. И вот встреча.
-Куда дел наши деньги? – Григорий хмуро смотрел на Сковидского. Глазенки последнего забегали.
-Я не брал лишнего. Давайте посчитаем, - и начал путано выкладывать расчеты.
-Не тужься. Прораб все рассказал, что ты приехал и забрал половину суммы. Ты ни дня не работал, скотина.
-Давай отойдем, – предложил он Гришке.
Парни насмешливо смотрели на Григория.
-Пойдем, – и он последовал за Сковидским.
-Ну, кто они тебе? Скоро вы разъедетесь, кто куда. Все забудется. А тебе я дам в два раза больше.
-Мужики, он покупает меня, – крикнул Григорий сокурсникам. 
-Слово совесть тебе незнакомо. А мы за тебя горло рвали на втором курсе. Пошли к мужикам, расскажешь обо всем.
Подошли. Теперь все смотрели на Бамбулу решительно.
-Вот так. Завтра ты принесешь все деньги или мы идем в деканат с заявой на тебя и одновременно копию заявления отдаем в прокуратуру, – этого бомбила не ожидал. Да, не учел. Выросли. Они уже не студенты, а завтрашние специалисты. А он до сих пор держал их за желторотых мальчиков. Перспектива нарисована четко, здесь уж точно попрут из института. Шутить не будут, на поруки никто не возьмет, ведь ограбил своего брата – студента.
На другой день деньги были возвращены, но обида и жажда мести сжигали Сковидского….
За окном забрезжил рассвет. Заворочались битые сокамерники. План отквитаться приходилось откладывать. Загремела открывающаяся дверь и вошел суточник, так называли отбывающих пятнадцать суток, с ведром и шваброй.               

 Глава 4
Появление Шаповалова в районной больнице, конечно же, прошло с ошеломляющим эффектом для Сковидского. Он не ожидал встретить его во время дежурства, поэтому растерялся и с трудом овладел собою. Сначала он прочел фамилию, а затем увидел Григория лицо, вот это вносило сумбур в сознание, путало все, и естественно, первой мыслью было восстановить справедливость: разоблачить самозванца. Но все это было лишь вначале встречи, а затем он, скорее интуитивно, решил промолчать. Посмотрим, что дальше будет.
Когда машина с Григорием ушла, Сковидский задумался. Как очутился здесь Шаповалов, почему под другой фамилией, почему ему вызвали скорую и не смогли оказать помощь, ведь он сам врач? Одни вопросы и нет даже намека, на какой – либо ответ. Помочь Шаповалову? Ой, не смешите меня. После всего произошедшего в студенчестве, Сковидский готов был порвать его, как Тузик грелку. Из-за него пришлось отложить покупку машины на полтора года. Хотя и был «жигуленок» подержанный, но стоил много. Он помнил обиду, до сих пор люто ненавидел Шаповалова и сокурсников. Ну что для них те деньги? Так растоптать его мечту.
Он перебирал все планы мщения Шаповалову. Позвонить и назвать его настоящее имя? Отпадает. Менты узнав, что он врач, порядочный человек, конечно же, его отпустят, сообщив в лучшем случае на работу и проверив, не в розыске ли он. На вокзале задерживают много ему подобных. Часто бывает, выскочит такой из вагона за бутылкой и отстал от поезда. Скрывает имя, боится, что узнают на службе, жена, общественность. Старый, как мир прием. Но все поступившие в милицию думают, что изобрели что-то выдающееся. А там день подержат, проверят по картотеке, портрету не числится ли в бегах и отпускают.
Сковидский хорошо был знаком с местной милицией. Когда он приехал сюда работать гинекологом, через месяц его вызвал главный врач и предложил совместительство – исполнять обязанности судмедэксперта на полставки. Начальник приготовился к длительным уговорам и угрозам, за эту работу никто добровольно не брался. И был очень удивлен, что новенький так быстро согласился.
Еще раньше Сковидский знал, что это открывает доступ к хорошему знакомству с милицией и прокуратурой. А это уже реальная власть, то чего он всегда желал. Сначала было трудно: санитар, производивший вскрытия, был стар и с трудом справлялся с этой работой. Вскоре он ушел на отдых и требовалась ему замена. Долго искали и наконец, пришла женщина немного со странностями и видно, что пьющая. Ну, кто еще пойдет сюда работать? Пришлось оформлять ее санитаркой. Работала она из рук вон плохо, подолгу не могли ее найти, когда требовалось вскрытие. Однажды летом в сильную жару привезли труп после автокатастрофы и положили в морг, где не было холодильника. Санитарки дома не оказалось и появилась она только на третий день. Труп после вскрытия был отдан родственникам. Но каково было удивление Сковидского, когда через две недели пришла плачущая пожилая женщина в сопровождении начальника уголовного розыска района.
-Что же вы, доктор, отдаете трупы без головы? – с усмешкой спросил мент.
-с кем имею дело? – в свою очередь спросил судмедэксперт.
-Вы еще меня не знаете? Странно, – с сатанинской усмешкой, напоминающий оскал тридцать седьмого года, произнес прибывший.
-Начальник уголовного розыска, капитан милиции Смирнов Юрий Максимович.
-Очень приятно. Меня вы уже знаете. Что случилось?
-Ох, случилось. Эта гражданка получила труп без головы, – поджилки задрожали у Сковидского от страха.
-Как без головы? – он уставился на капитана.
-Вот так. Труп выдали без головы.
 И тут вмешалась в разговор женщина. Она заплакала и, прикладывая платок к глазам, заголосила.
-Мне каждый день снится сыночек и просит положить рядом его головушку. Мамочка родная, верни мне голову, – женщина была безутешна в своем горе.
Оба мужчины с трудом успокоили ее, дали воды и вывели в коридор.
-Что делать? – с дрожью в голосе спросил Сковидский.
-Ты, что об этом не знал? – переходя на «ты», спросил Смирнов.
-Нет, конечно. Я бы такой команды не отдал.
-Зови санитарку.
Судмедэксперт послал за ней машину скорой помощи и к счастью ее быстро привезли. Она вошла, непонимающая и слегка растерянная. Тут на нее сразу насел с вопросами милиционер.
-Ты отрезала трупу голову две недели назад?
-Да.
-а почему ты это сделала?
-Так в голове были черви, и родственники приказали отрезать голову.
-И куда выбросила ее, – напряжение нарастало.
-Почему выбросила? Я ее похоронила, – она смотрела на капитана.
-Где именно? Показать сможешь?
-Да сразу за моргом. Я вырыла ямку, положила голову в коробку и закопала.
-Кто заставил тебя это сделать или ты сама так решила?
-Нет, не сама. Были два родственника, двоюродные братья, они и приказали. Не повезем с червями, говорили, - она обстоятельно все объясняла.  Уже от этого объяснения и всего произошедшего было как-то отвратно, что отдавало легким ужасом. А то, что это случилось в больнице и именно с ним, казалось нереальным, далеким.
Капитан позвал мать из коридора и усадил на стул. Женщина прикладывала платок к сухим глазам, тихонько плакала, как бы подвывая.
-Все мать, хватит. Мы видим твою скорбь и ценим ее. Нашли голову твоего сына, разберемся, отдадим. Но вы же сами заставили отрезать ее, почему обвиняешь медиков? – четко отрубил Юрий.
Женщина почувствовала, что из потерпевшей ее переделывают в обвиняемую, вдруг сказала совершенно спокойным голосом:
-Так это мои племяши, безмозглые. И уродились же такими бесшабашными, все им пофигу. Увидели червей, ну и дали приказ - не будем брать порченый труп. А все почему? Да выпивши, они были. А сейчас снова подались на Север. А мне сыночек каждый день снится, головушку просит.
-Ну, все. Поняли мы мать, поняли. Видишь, виноваты твои племянники, а ты на медиков тень навела. Оклеветала, получается. А это срок.
Женщина смотрела на милиционера со страхом и плохо скрываемым презрением. Это в народе осталось еще со сталинских времен. Выходило, что она искала справедливости, а ее же и обвинили. Правы были соседи, советовавшие не ехать в эту чертову милицию.
Милиционер это заметил, сдал назад.
       -Сейчас мать напиши, как было. Что претензий к медицине не имеешь. Голову тебе отдадут, – дал приказ санитарке откапать голову и вернуть ее матери
Затем свернул написанную бумажку, положил ее в карман и, глядя на Сковидского, добавил:
-А теперь вы доктор напишите объяснительную, как такое могло случиться.
И когда он получил нужное, также свернул и спрятал в карман.
-Долг платежом красен. Вам знакомо такое выражение? Вот мы и познакомились. Теперь будем вместе плодотворно работать. Мы искореним эту укоренившуюся преступность, которая мешает строить светлое будущее для всего прогрессивного человечества.
Трудно было понять, говорит это он, шутя или на полном серьезе. И только потом вылезла его коварная, иезуитская сущность. А внешне - это был хорошо образованный, подающий большие надежды мент.
То, что платить придется, Сковидский не сомневался. Он отметил, что со Смирновым у них много общего, только у того было больше возможностей. Ничего, еще неизвестно, кто выиграет. Он на другой день встретился со следователем прокуратуры Заклюжным и рассказал о произошедшем с головой трупа.
-Доктор, вы не волнуйтесь, прокуратура в курсе. Мать сначала обратилась к нам. Мы сказали, что все произошло по настоянию родственников, значит, криминала нет. А если кого и надо привлекать, то ее племянников. Поэтому направили ее к вам. Вы отдали части трупа?
-Да. Сделали все в лучшем виде. У матери претензий нет.
Ну и жук этот Смирнов! Так думал Сковидский, идя домой. Он уважал проходимцев и старался быть таким же или лучше.
Случай встретиться вновь и на более интересной для обеих почве, вскоре представился.
В районе работала бригада ингушей, руководил ими некий Мустафа, малый сорока с лишним лет, гонористый, с апломбом. Бригада состояла из родственников, все выходцы с Кавказа, ребята горячие, хотя и трусоватые. Но друг перед другом они были не в меру смелые и эта показная смелость уже один раз довела их до конфликта.
Они работали в другой области, ремонтировали в одном из совхозов коровники. Была суббота. Мустафа задержался в городе, бригадой руководил его младший брат Иса, которого из-за молодости не слишком уважали и боялись младшие. Естественно вечером выпили и решили сходить на танцы. В этот день к одному из сельчан, только что демобилизованному, приехали друзья. Они сидели, выпивали, идти никуда не собирались, да и зачем? Местные девчата расположились все за столом, невесты на выбор, глазели на них в упор. Кастинг, честное слово
В клубе собрались молодые парни, подростки и в отсутствие старших, занятых на гулянке, танцевали с такими же девчонками. Пришли ребята из бригады Мустафы. Конфликт возник на ровном месте. Горячий ингуш пригласил девчонку на танец, а та, помня запрет мамы и в силу молодости, отказала. Позор для пьяного кавказца. Он слегка ударил девчонку-подростка по щеке. Вступилась, надо же себя показать взрослыми, мелкота. Естественно, получив по мордам из-за неравенства сил, они побежали на гулянку бывших солдат и все рассказали. Как, наших бьют?! Нет ничего страшнее стихийного русского бунта.
А теперь представьте, как в помещение, где располагалась бригада, влетает небольшая горстка пьяных русских солдат! Пусть бывших, но солдат. Привыкшие к приказам, а бывший сержант уже отдал команду, бесстрашные и подогретые спиртным, они начали погром. Тренированные и быстрые, они избили всех, а подвернувшегося под руку Ису уложили на пол, взяли двуручную пилу и начали пилить живот. От такого ингуши в ужасе разбежались, а их предводитель обгадился и лишился сознания. Но четкая команда, не потерявшего головы сержанта, остановила военные действия, и ребята организовано ушли. Быстро вернулись домой, короткое совещание и вот сосед увозит дембелей в город, подальше от греха.
А через пару часов в селе идет разбор полетов. Приехали директор, парторг, милиция, представители райкома. Как же, ЧП. Межнациональной рознью попахивает. Жалеют бедных ингушей, рассматривают царапины от пилы на пупке Исы, стараются оказать посильную помощь и тем самым защитить собственный зад от партийного наказания. Но к счастью вернулся Мустафа. Он быстро оценил обстановку и увидел единственно правильный выход – уезжать. На селе после этого случая засмеют, даже дети будут кидать вслед камни, а начальство, отправившись от шока, будет давить за причиненные ему унижения. И утром, не дожидаясь расчета, бригада переехала на новое место. Виновных тогда не нашли, да и не было в том нужды, никакого заявления в органы не подавалось.
И вот случай представился. А произошло следующее. На стройке бригады Мустафы работал тракторист, никчемный человек, пьяница и большой забияка по пьяному делу. Однажды он выпил больше меры, начал оскорблять молодого парня и, как бывает, подрались. Получив хорошо по мордам, тракторист не успокоился и еще приняв для храбрости на грудь, шатающейся походкой, прихватив монтировку, нашел обидчика. Было темно, никто ничего не видел, но утром нашли тракториста у его дома пьяного, с ножевым ранением груди. Доставили того в больницу, хирурги оказали помощь, а диагноз звучал грозно: Проникающее ножевое ранение грудной клетки слева. Такие случаи докладываются больницей автоматически в милицию. И естественно, бумага попала на стол к Смирнову. Но сколько следователи ни бились, пьяный ничего не мог вспомнить. Тогда начали раскручивать дело с другой стороны, с места жительства. Да, была ссора между ингушом и трактористом, но без ножей.
Тогда Смирнов встретился с Мустафой. Последний все отрицал, никто не резал парня и нет свидетелей. Сидели друг против друга, набычившись, не уступая позиций. Так продолжалось довольно долго. А диагноз: Проникающее ножевое ранение груди – по классификации относит данное повреждение к категории тяжких, требует расследования. Дело закрыть нельзя. Тогда Смирнов уехал ни с чем, чтобы вызвать к себе на допрос Мустафу и молодого строителя на другой день. Мустафа приехал, но один. Оказывается, что обидчик тракториста уехал на Кавказ три дня назад, в тот день, когда пьяного оперировали.
Смирнов рвал и метал. Дело грозило повиснуть, как не раскрытое. И тогда он вспомнил о Сковидском, своем, как он считал, должнике. Договорились о встрече. Вечером Юрий сидел в ординаторской и смотрел на Бамбулу.
-Помнишь, я помог тебе с головой трупа? – начал он сразу в лоб.
-Такое не забыть, до сих пор вздрагиваю от такого кощунства.
-а расписки до сих пор у меня. Могу дать ход.
-Я буду только рад. Назидательный пример для студентов и заметь, приоритет принадлежит нашему району. – Сковидский смотрел спокойно и даже, как показалось, насмешливо.
-Ты понимаешь, чем это пахнет? – вновь с угрозой спросил мент.
-Неужели туалетом, где ты их используешь, – наглость натолкнулась на наглость. У мента перехватило дыхание.
-Да не пыжься ты так. Я после тебя был у прокурорских, и они посоветовали это сказать. – Смирнов почувствовал, что инициатива уходит от него.
Остается одно – просить дать заключение по ранению другой категории. Но, как остаться в глазах судмедэксперта сильным и всемогущим, он не знал. И тогда он решился.
-Послушай, Василий. Мне необходимо заключение о характере ранения. Знаю, знаю, что ты скажешь. Необходимо отнести данное ранение к категории менее тяжких или повреждений с кратковременным расстройством здоровья. Тогда я могу прекратить дело. Знаю также, что это сделать трудно, но возможно. А мы можем иметь от этого кое – что, – он уставился на Сковидского.
-Нет, и даже не проси. Ты же знаешь, сколько нужно сделать работы? Все записано в истории болезни, а переписывать хирурги не будут. Да и ты первый всех нас привлечешь за это. С вами только свяжись. А прокурорская проверка? Мне не хочется сидеть на нарах из-за подделки, – он говорил с жаром, но уже чувствовал, что согласится.
И они стали разрабатывать план, как переделать историю болезни. Как не верти, но говорить нужно с хирургами, а конкретно с заведующим отделением. Положение спасало то, что было лето, и многие врачи были в отпусках. В хирургии оставался всего один врач.
На другой день Смирнов съездил в ресторан, заказал малый зал, где обычно встречалась элита, чтобы выпить и обсудить создавшееся положение или обмыть очередную райкомовскую победу. Милиция также имела доступ к этому корыту. А вечером, прихватив с собой хирурга, втроем начали пировать. Бедному задерганному, усталому хирургу, было совсем невдомек, что его используют. Он рад был хоть на немного вырваться из этой жестокой, не дающей ни минуты покоя работы и расслабиться. Он налегал на спиртное, стараясь забыть тяжесть и горечь своего бытия, хорошо зная, что завтра, а может уже сейчас, в любую минуту, его вырвут из-за этого праздничного стола, чтобы поставить к другому – операционному.
От предложения помочь хирург не отказался в силу усталости и большого доверия к людям, а может быть от выпитого и тупого преклонения перед властью. Если милиция просит, то почему бы и не помочь. Ведь все мы ходим под Богом, а в хирургии, как нигде в другой профессии, много острых углов, порождающих жалобы больных или их родственников.
Он дал принципиальное согласие, но с одним условием, что переписывать будет Сковидский, потому что у него скопилось столько писанины, что не до их истории. А по-другому – он просто готовил лазейку в случае провала комбинации.
Утром Сковидский засел за написание свежей истории болезни, с трудом разбирая почерк коллег и отчаянно из-за этого матерясь. Затем подготовил заключение по тяжести повреждения. Дело было закрыто и все были довольны. Теперь мяч был на поле Мустафы и ему нужно было как-то выразить свою благодарность. 
Вскоре последовало приглашение. Об этом Мустафа сообщил заранее, пообещав, что в субботу после работы он их повезет к себе. И вот в назначенный день подкатила салатная машина «Жигули» и оба, Сковидский и Смирнов, уселись в нее. Впереди сидел Мустафа, за рулем был его племянник и они отправились в совхоз, где работала их бригада.
Жила бригада в двухэтажном доме. Этих домов в хрущевские времена настроили по всей стране, как насмешку над бытом сельчан. Стояла такая блочная конструкция в селе, жили в ней несколько семей, не было двора и приусадебного участка, построек для скота и птицы, плохое отопление и все удобства на улице. Естественно, начальство в них не селилось, отдавали квартиры молодым семьям и прибывшим после окончания учебы специалистам, которые от примитивного быта убегали из села.
Уж чего, а глупости в руководстве в те времена хватало, ибо все строилось по принципу: все вокруг колхозное, все вокруг мое, а значит ничье. Полная бесхозяйственность, прикрытие кипучей деятельности лозунгами и призывами к соцсоревнованиям. Работать было некогда, да и некому. Потому что большая часть жителей села призывала стать на вахту, идя навстречу какому-либо празднику, а меньшая - старательно избегала этой вахты, за которую получала гроши. И когда последняя все же их получала, то старательно отмечала грядущие и прошедшие праздники, да так, что никто не выходил на работу. Все в селе замирало. Коровы стояли некормленые и не доенные, отопление могло перемерзнуть в любую минуту, а село гуляло и пило. Заставить силой, обвинив в саботаже и вредительстве уже не могли -  были не те годы. А люди находили в этом выход от однообразия, тяжести, лживости, несправедливости и вседозволенности начальства. И тогда большая часть, памятуя самими же написанные лозунги, становилось на вахту, грозя карами и матерясь на несознательное население. Все управление убирало навоз и доило коров, ибо могло лишиться, не сделав этого, преимуществ. Помня о причине загула, зарплату не выдавали долго, но когда-то ее нужно же дать. И снова на селе праздник, а начальству траур. В такие игры играло не только село, но и вся страна. Все к этому привыкли. Ложь лозунгов и вахты навстречу чему-то были обычны, как жизнь.
Печальная участь ждала эти блочные уродцы и выкидыши коммунистической мысли – дома на селе. Они быстро пустели. Сначала за ними следили коменданты, ведь не лишаться же работы и такой престижной должности, но когда они оставались один на один с домом, должность упраздняли. Затем пьяная молодежь взламывала двери, устраивая там свидания, а позже - подростки били окна и играли в войну. И стояли дома, как укор головотяпству и бесхозяйственности строя, ветшая и разрушаясь.
Вот такой дом достался бригаде Мустафы. Они подошли к этому по-хозяйски. Своими силами отремонтировали, провели свет, воду и тепло. Нижний этаж стал складом и мастерской, а наверху жилые комнаты. Огородили двор, посадили на цепь собак и стали парковать технику.
Машина въехала во двор. Навстречу выскочили все домочадцы, любезно здороваясь и приглашая в дом. Было видно, что их с нетерпением ждали. Смирнов и Сковидский в сопровождении мужчин поднялись на второй этаж, вошли в одну из комнат, где посреди нее стоял стол и три стула. Затем они прошли в другую комнату, служившею умывальной, помыли руки и вновь вернулись в первую. Смирнов был в форме и это смущало присутствующих. Наконец, уселись за стол и Сковидский отметил, что за спиной у каждого из сидящих стоял молодой парень, исполняющий роль слуги. Прием был на высшем уровне, в лучших кавказских традициях. Смирнов дабы показать, что он знаком с обычаями, чтит их, достал пистолет и протянул его Мустафе. Этим он как бы подчеркнул мирный характер визита, полное доверие хозяину дома и уважение. Оружие с почтением было принято и тут же исчезло. Было подано свежее вареное мясо, острые приправы, нарезанный лук, хлеб. И, конечно же, горячительное. Пили стаканами и вскоре все утонуло в пьяном угаре.
Сковидский проснулся утром в чистой постели и раздетый. Как он в ней оказался, не помнил, да и к тому же болела голова. На стуле аккуратно висела его одежда, стояли рядом ботинки. Он с трудом поднялся, оделся и сразу же, как будто зная об этом, открылась дверь и вошел молодой парень, который проводил его умываться. Затем провел его в комнату, где уже сидели за столом Смирнов и Мустафа. Видно было, что они недавно здесь. Немного выпили, чуть-чуть поели и стали собираться домой. Оружие было торжественно возвращено Смирнову. Вышли во двор, сели в машину и каждому из гостей был вручен подарок – тяжелый пакет. Короткое прощание и в дорогу. Дома они обнаружили в кармане по хрустящей купюре в половину зарплаты, а в пакете – коньяк и мясо. Значит, не зря старались, закрывая дело. Так началось сотрудничество этой троицы.
Мустафа стал посредником в делах, мягко сказать, неудобоваримых. Сковидскому он поставлял женщин с большими сроками беременности на аборты, еще на некоторые медицинские услуги. Смирнов помогал нуждающимся в некоторых щепетильных уголовных делах.
Но вот грянула перестройка, так коммунисты стыдливо окрестили следующую революцию. И если о первой они трубили на весь мир, превознося прозорливость партии, то здесь вдруг появился стыдливый «человеческий фактор». Они собственный народ презирали и боялись, поэтому окрестили его явлением.
К этому времени изменились и сами «друзья». Сковидский давно работал гинекологом, был на хорошем счету у администрации района, хотя и остался посредственным врачом. В больницы был квалифицированный судмедэксперт, а не какой-то совместитель. Смирнов получил подполковника и возглавлял местное РОВД. Ну, а Мустафа стал предпринимателем. Помните отремонтированную «хрущобу»? Ведь из бросового дома сделал прекрасное жилье.
Совхозы акционировались и директора не называли теперь народ колхозниками, а величали важно, со скрытой издевкою – акционеры. Народ в этой перестроечной вахканалии ничего не понял, новое звание и ваучеры ему были до одного места, продолжал пить от незнания и безнадеги, спуская свои акции за бесценок. Их скупали. На селе часто скупал бывший директор или еще кто-то. Мустафа к тому времени развернул кое-какую торговлю, немного выращивал свиней на продажу и скупал акции. И вот в деревне оказалось два директора, а более точно - держателя акций. Они понимали, что ссориться им нельзя, разрушат последнее. Поэтому произвели разделение сфер деятельности: директор занимался землей - его этому учили, а Мустафа - стройкой, торговлей и скотом. Он не забывал помогать немного и друзьям.
Но тут грянула первая чеченская война. Продажные ублюдки-генералы, несмотря на героизм и смерть солдат, урвали свое, оплаченное их кровью. Смирнов посылал милиционеров на смерть. А Мустафа объехал всю ингушскую диаспору, собрал гуманитарную помощь борющимся за свободу братьям. Выделил «КАМАЗ», нагрузил его и отправил на Кавказ. Отношения «друзей» повисли на волоске, еще немного и разгорится война местного значения. Но вскоре прибыли гонцы, без машины, униженные и избитые. Их еще обвинили в трусости и бездеятельности. Мустафа понял, что в этой войне задействованы другие силы, а не народ. И он круто изменил свою позицию. В первую очередь поехал к Смирнову и покаялся. Теперь они все трое были снова вместе.
Для растущего бизнеса Мустафы требовалась рабочая сила. И не простая, а дешевая. Где и как взять новых рабочих – об этом долго ломал голову Мустафа и, наконец, придумал. Без друзей не обойтись. Конечно через них, косвенно или напрямую, можно узнать и заполучить бомжей или, как говорят в народе - бичей. Врач осматривает истории болезни, карточки больных, проводит профосмотры, дает направление деятельности для получения дохода и рабочей силы. Частые рейды милиции всегда находят таких лиц, их содержат до поры - до времени, а затем начинают гонять по спецприемникам, изоляторам и другим учреждениям. ЛТП – это великое изобретение коммунистов кануло в лету, а народ для них остался. И стали двое друзей поставлять третьему несчастных, замордованных людей. Попутно изымая у имущих квартиры или еще что-то ценное. Наваривалась вся троица, а это еще теснее укрепляло их связь.
Но вот после встречи с Шаповаловым, Бамбула оставался долго в задумчивости. Ему очень хотелось отомстить за прерванную комбинацию в молодости, за нарушенные планы, унижение и главное за то, что было обнажено его лицо. Хотя вот этого, по выражению японцев, у него как раз и не было. Он давно потерял не только лицо, но и многие другие качества. Сейчас Гришка в лапах Смирнова, тот о нем ничего не знает. Если узнает, что он врач, то конечно отпустит. Ведь это никакой-нибудь бомж, а солидный человек. Хотя, почти все бичи были когда-то личностями. Значит нужно, чтобы он был принят за другого и попал к Мустафе. Там сначала проводят с прибывшими «курс молодого бойца». Первым делом выдают бутылку дешевого вина, чтобы отметить новое место жизни, а затем молодежь избивает бичей, но не сильно. Главное не покалечить, чтобы боялись и знали, кто здесь хозяин. Теперь это рабочий скот, а тот должен знать кнут и пряник. Только вот кнут он видит постоянно, а пряник, дешевое вино или китайский спирт - редко.
Но внутренний голос подсказывал Бамбуле, что это нехорошо. Нет, посылать Шаповалова к Мустафе, как раз хорошо. Нехорошо другое – использовать друзей «в темную». За это можно получить от них хороший нагоняй. Ничего, если очень хочется, а хотелось так, что голова кругом, то можно. Поймут. Они его тоже не один раз так использовали.
Так, теперь состряпаем легенду для Гришки. Иванов болен манией величия. Какое заболевание это дает? Ну, скажем, вялотекущая шизофрения. Он прекрасный работник, может делать практически все, но иногда выдает себя за врача, космонавта, сантехника. Главное то, что руки у него золотые. А Мустафе сейчас позарез нужен сварщик. Гришка наверно не забыл сварное дело, в молодости у него это лихо получалось. Ничего страшного если забыл, настучат по голове, вспомнит.
Утром он набрал номер Смирнова. Телефон долго не отвечал, наконец, послышался барственно-начальственный голос:
-Слушаю, Смирнов.
-Привет, Максимович. Сковидский беспокоит. Можешь сейчас говорить?
-Да, могу. Но не долго. Что у тебя?
-Вчера доставили ко мне одного задержанного. Я его осмотрел, большой симулянт. Раньше приходилось встречаться, выдает себя за кого угодно, но руки золотые. Я знаю, что сейчас большой спрос на сварщиков, вот этот как раз может им работать. Здоров как бык, – Сковидский знал, что Смирнов не любит, когда вещи назывались своими именами. Хоть и перестройка, но службу собственной безопасности УВД никто не отменял, поэтому нужно быть осторожным.
-Понял. Так как говоришь его фамилия?
-По-моему Иванов. Да и главное. Как здоровье супруги, как проходит лечение, что я назначил.
-Спасибо доктор, все хорошо. Да, позвони нашему знакомому, пусть сегодня приедет за лекарством, я купил и для него тоже. Извини, но времени нет, занят, – и в трубке послышались короткие гудки.
Сковидский набрал номер Мустафы. Ответили тут же.
-Алло. Слушаю, – в трубке голос хозяина.
-Привет Мустафа. Сковидский говорит. Как дела дорогой? Все живы, здоровы?
-Все хорошо, хвала аллаху. Сейчас еду за новым набором, приготовили. Что-то случилось?
-Нет, спасибо, все хорошо. Прихвати дополнительный набор, очень хороший и главное разносторонний. Правда, иногда надо настраивать.
Капризный, понимаешь?
-Очень хорошо. Главное качество, а настроить – у меня есть специалисты.
-Тогда до встречи. Пока. И не болей.
-Тебе того же, дорогой доктор.
Все, дело сделано. Ну что же, как когда-то говорил друг Смирнов: долг платежом красен. И Сковидский радостно потер руки.

Глава 5
Вскоре вновь загремел замок, дверь открылась. На пороге стоял милиционер в звании сержанта.
-Иванов, на выход. – Григорий встал и вышел в коридор.
-Руки за спину и лицом к стене, мать твою. Что не научили или забыл?
Он молча выполнил команду, пока сопровождающий закрывал камеру. Скосил глаза и отметил. В коридор выходят несколько дверей, а входная дверь двойная: наружная цельная металлическая, а внутренняя – решетчатая. В коридоре стоял стол, за которым восседал еще один мордатый страж порядка. Григория провели немного по коридору и открыли дверь. Комната была меньше прежней, без нар. Посредине стоял стол и стул. Стены были выкрашены в какой-то коричневый цвет, поэтому казались темными и мрачными. Под потолком тускло светила лампочка.
За столом сидел молодой лейтенант, вчерашний выпускник школы милиции, надутый и спесивый, чтобы казаться старше.
-Так. Значит, это Иванов Иван Иванович, тридцати семи лет от роду. Документов нет, задержан недалеко от вокзала, спящим на лавочке. Правильно? – спросил он Григория.
-Да, все правильно.
-Как очутились в нашем городе?
-Отстал от поезда.
-Откуда и куда ехали?
-От родственников в Энск.
-Мы посмотрели словесные характеристики, не числитесь ли вы в розыске. Пока нет. Но это пока. Что можете добавить?
-Ничего.
Григорий, скорее почувствовал, чем понял, что этот балаган проводится чисто для проформы. Так не выясняют личность и тем более, так не проводится допрос. Сейчас хотят произвести видимость какой-то процедуры и сбросить его куда-то.
-Ну, если ничего, то и у органов на вас ничего. Распишитесь вот здесь. Вы свободны, но немного придется посидеть у нас. Скоро вас доставят знакомые на вокзал.
Григорий расписался в указанном месте.
-Прочтите и внизу напишите: с моих слов записано верно, в чем и расписываюсь. Дата. Подпись.
Шаповалов прочел, расписался. Какие знакомые? Неужели Сковидский? Этот способен на все. Но ведь отпускают просто так, без всякого дознания и выяснения личности. Все казалось очень странным и загадочным. Лейтенант кивнул сидящему здесь же менту.
-Доставь его к тем двоим. Пусть ожидают.
Григория вновь вывели в коридор, но сопроводили уже в другую камеру. Он вошел. Вновь большую часть камеры занимали невысокие, сплошные нары. На нарах сидело двое. Он ожидал увидеть своих сокамерников, но это были другие лица. Он поздоровался, но услышал какое-то бормотание и расценил это, как приветствие. Григорий прошел в дальний угол, уселся на нары. Много вопросов крутилось в голове, но никакого намека на правильный ответ. Поэтому, чтобы отвлечь себя, он стал рассматривать своих соседей. Они были разные по возрасту и внешности.
Первый был мужчина неопределенных лет, заросший, давно немытый, со щетиной, переходящей в бороду. Лицо отечное, синюшно-серое, то ли от грязи, то ли от постоянного приема алкоголя. Оно было без мимики, тупое и маловыразительное. Да и вся фигура его напоминала скорее грязный мешок со зловонным запахом, чем человека. Маленькие глазки заплыли и равнодушно взирали на мир. Он, казалось, был отрешен от него, а если реагировал, то только на сильные окрики или пинки. Одет он тоже был красочно: лыжная грязная прожженная шапочка, лоснящаяся красная женская кофта, с пузырями на коленях и в дырках, теплые спортивные штаны, на ногах -  расстегнутые зимние ботинки и разномастные носки с соответствующим ароматом. Это был бичуган с большим стажем.
Другой был молодой, с правильными чертами, даже несколько смазливым, но немного глупым выражением лица. Одет был аккуратно в чистый дешевый костюм и ботинки. Но, несмотря на это, что-то было не то в его облике: может долгое и пристальное разглядывание незнакомого человека или медленное переключение с предмета на предмет. Врачу было хорошо заметны эти странности в поведении.
- «Олигофрения», только в какой стадии? - подумал Шаповалов.
Нужно их разговорить и все станет на свои места.
Первым заговорил молодой:
-Зачем нас сюда закрыли, не знаете? Сказали, что отпустят, а сами закрыли. Петро, ты не знаешь, зачем нас закрыли? – обратился он к бичу.
Тот долго думал над вопросом, ничего не сказал, а лишь покачал головой.
Сомнений не было. У бича глубокая деградация, он слабо понимает, что происходит. Это результат того, что слишком часто ему стучали по голове и было постоянное употребление плохого алкоголя. А вязкость мышления, повторение одного и того же вопроса говорило о скудном запасе слов,-  олигофрении в стадии дебильности -  у молодого. Это непроизвольно отметилось в мозгу врача Шаповалова.
-Тебя как зовут? – спросил он молодого.
-Саша Пустовалов. А как зовут вас, дядя? – ответил он.
-Зови меня дядя Ваня. - Григорий произнес с некоторой задержкой. Чуть было не сказал свое настоящее имя.
-а его зовут Петро. Он тут со вчерашнего вечера.
-Как ты сюда попал?
-Сняли с поезда. Милиция. Я ехал к тетке, а они сняли. Я вел себя хорошо, за что меня сюда закрыли, не знаю, – сокрушался он.
Да, сомнений в диагнозе не было. Молодой человек недоразвит. Обычно они прекрасные исполнители монотонной, нудной работы, покладисты и дружелюбны. Прекрасные семьянины, прощают все своим женам, много работают и любят детей. Но это жестокие люди, если их вывести из этого состояния доброжелательности.
Но вскоре их вывели во двор, где стояла машина «Волга», затолкали на заднее сиденье. Прибывших было двое, кавказцы. Первый - мужчина в возрасте, далеко за сорок. Другой – молодой парень, тридцати с небольшим лет. По тому, как он долго рассматривал Сашу, Григорий понял, что у него проблемы с половой ориентацией. Старший подошел и посмотрел, как их усадили. Затем приказал пересесть так, чтобы Григорий был посредине.
-Боится, что сбегу, - подумал он.
 Оба ингуша расположились впереди. Молодой уселся за руль, и машина тронулась. От Петра шел такой тяжелый запах, что вскоре в машине стало трудно дышать.
-Опустите стекла, – последовала команда старшего.
В салон ударил свежий ветер, неприятный воздух почти исчез. Ехали сначала по асфальтовой дороге, затем свернули на грейдер и вскоре переезд через железную дорогу. Дальше их везли по грейдеру. Дорога, как и все при советской власти – отвратительная. Подбрасывало и швыряло в машине прилично. Правда и скорость была высокой. Молодой ингуш вез, что называется, «с ветерком». Вокруг тянулись березовые, иногда смешанные леса, сменяемые огромными полянами, кое-где видны были пашни. Наконец, возникло село. На окраине стоял двухэтажный дом, к нему и подъехали. Старший вышел из машины, что-то сказал вышедшему навстречу молодому парню. Тот метнулся в дом и вскоре появился вновь, неся перед собой тяжелый ящик. Груз поставили в багажник и поехали дальше.
Отъехали недалеко. Появилось несколько строений, некоторые полуразрушенные.  Два длинных, приземистых, построенных из блоков здания ремонтировались. Это была когда-то молочная ферма, а по-простому – коровники. Остановились у одного коровника и старший приказал выходить. Затем их провели внутрь, где между коровниками располагалось здание, соединяющее их вместе. Раньше здесь были помещения для доярок, хранения фляг, ведер, другого инвентаря и обязательно - красный уголок. В дальнем углу была санитарная комната, сейчас преобразованная в туалет. В огромном коридоре стояла на козлах емкость для воды с большой грязной лужей перед ней. Сюда же выходило несколько дверей. Главный открыл одну из них, и они вошли. Вдоль стены располагались деревянные нары, напротив их стоял колченогий стол и две небольшие скамейки.
-Вот здесь будете жить. С новосельем, – сказал старший.
-Дядя, а как тебя зовут, – спросил Сашка.
-Меня зовут Мустафа. Его зовут Иса, – и старший указал на молодого, почему-то глядя на Григория.
Исав гордо, слегка покачиваясь, подошел к Сашке и гортанно сказал:
-Я ему скоро объясню все наедине. Да, Маруся?
-Меня зовут Саша Пустовалов.
-Был Саша, а станешь Маша, – и от этого каламбура ингуш заржал.
Мустафа что-то коротко сказал. Иса вышел и скоро вернулся, неся тот самый картонный ящик, который недавно ставили в багажник. Мустафа показал на стол, а когда ящик был туда поставлен, подошел и начал выставлять содержимое на стол. Несколько бутылок дешевого вина, хлеб, кусок вареного мяса, подсохшая нарезанная колбаса, кружок ливерной колбаски, сигареты, немного пряников и карамель россыпью. Затем извлек кружки и какое-то подобие ножа.
-Не густо, – отметил Григорий.
-Берите вино, мясо, угощайтесь. С новосельем. – Мустафа сделал широкий жест и снова уставился на Шаповалова.
-Что ты можешь делать? – спросил его Мустафа.
-Всего понемногу, – не зная, куда он клонит, ответил Гришка.
-Слышал, ты можешь быть сварщиком?
 Ну что ему ответить?
Что это было давно, в студенческие годы. Да и то сваривал простые конструкции. Стоп. О студенчестве мог знать здесь только один человек – Сковидский. Так вот откуда дует ветер. Бамбула решил, чтобы он отработал здесь на стройке и поэтому не раскрыл его имени. Интересно девки пляшут.
-Чуть – чуть, – сказал Григорий и отломил кусок хлеба.
Жутко захотелось есть. Но надо держать себя в руках. Не показать этому выродку своей слабости.
-Ты кушай, кушай. Наливай вина, пей, сколько хочешь. Новоселье, – осклабился Мустафа.
Надо играть по их правилам. Он отметил, что Петро с жадностью схватил бутылку, зубами сорвал пробку и начал пить прямо из горлышка. Он вливал жидкость в себя, боясь, что отнимут. От этого он не успевал проглатывать, вино текло по щетине, морщинистой шее и терялось в грязной женской кофте.
-Вот так надо. Молодец, – брезгливо сказал ингуш.
-Ты почему не пьешь? Сейчас налью. Кушай, кушай. Слышал, ты выдаешь себя за космонавта, врача и еще кого-то. Выдавай, разрешаю. Главное, чтобы хорошо работал сварщиком. Будешь хорошо работать, будешь хорошо получать. Сварщики дорого стоят сейчас, – приговаривал он, наливая полную кружку вина.
Затем достал выкидной кнопочный нож, со щелчком открыл его, порезал хлеб, отрезал Григорию кусок мяса и положил на хлеб.
-Выпей, закуси и не спеши – это все вам. Мы сейчас уедем. А вы отдыхайте. Постели вам привезет Иса. Да, Иса?
Но Иса его не слышал. Он был целиком занят Сашей. Налил ему полкружки вина, пододвинул пряник, конфеты.
-Кушай, дорогой мой, кушай, – приговаривал он.
-Я не пью. Мне тетя не разрешает, – ответил Саша, чем привел ингуша в полный восторг.
-Немного можно сладкого вина. И все будет хорошо, – он многого не знал, тупая скотина.
Нельзя этим добродушным малым спиртное, в них пробуждается агрессия. Слабое сознание еще больше становится туманным, быстро теряет контроль, а на смену приходят страхи, проявляющиеся в виде агрессии. Если нанести обиду в этот момент, он будет помнить ее всю жизнь. И когда-нибудь наступит расплата.
-Иса, ты меня слышишь. Поехали, привезешь постели.
-Да, поехали, – ответил Иса и почти силой влил в Сашу вино.
Ингуши ушли. Петро выпил вторую бутылку и свалился со скамейки, захрапел. Вокруг него сразу образовалась лужа мочи. Саша ел пряники и пускал слюни. Есть стало неприятно. Григорий встал, взял еще хлеба, мяса и пошел осматривать помещение.
Дверь выходила в коридор, огромный, квадратный. В него открывалось четыре двери, из одной он вышел. Он заглянул в смежную комнату. Запустение, поломанные доски и еще один колченогий стол. Затем пересек коридор, открыл дверь и понял, что это туалет. В дальнем углу была выкопана яма, а над нею помост с очком посередине. Стены в потеках мочи источали соответственный аромат. От ямы шел тяжелый запах хлорки и немного ее было рассыпано по полу. Он подошел к четвертой двери, она была металлической и закрытой на большой висячий замок. Он еще походил по коридору, затем попытался открыть дверь в коровник, не получилось. Она была закрыта, с другой стороны. Окна были маленькие с мутными стеклами. Но на них были решетки, сваренные грубо и неуклюже из толстой арматуры. Да, чем не тюрьма.
Он снова подошел к двери, ведущей в коровник. Рядом стояла скамейка, как в комнате, где они ели. Он присел на нее и бездумно уставился на емкость с водой, стоящую у стены рядом. Кран был стар, и вода по каплям вытекала из бака. Кап, кап.
-Вот так и моя жизнь утечет здесь по каплям, – мелькнуло в голове у Григория.
Хлеб и мясо закончились. Он встал и вошел в комнату с нарами. Петро лежал на полу, на том же месте, только лужа вокруг него стала больше. Сашка сидел на нарах и подобием ножа наносил мнимому противнику удары. Когда он поднял глаза на Григория, взгляд был непонимающий, полный страха и безумства. Григорий потихоньку подошел к нему. Главное успокоить.
-Ну, Сашенька, тихо, тихо. Успокойся мальчик, – приговаривал он и обнял парнишку за плечи.
-Ты кто? Тетя? – Григорий почувствовал, как он дрожит.
-Да, я твоя тетя. Успокойся, тихо, тихо, – какие слова найти, чтобы его утихомирить.
 В больнице проще, сделал инъекцию седативного препарата и больной спит. Он продолжал гладить взрослого, безумного ребенка, замечая, что дрожь в теле уменьшается, и он становится вялым. Еще пару раз он дернулся в попытке кого-то ударить, но потом затих и вскоре уснул. Григорий уложил его на голые доски нар и подошел к столу.
Вина действительно было много. Напиться и забыться. Нет, здесь нужно быть трезвым, кругом опасность. Он взял несколько бутылок с вином, открыл, отнес в туалет и вылил. Пару бутылок оставил Петру на опохмел. Есть не хотелось, он пошел и лег на доски нар.
Так, подведем итоги. Он не сомневался, что это работа Сковидсого. Доказательством является то, что хозяева знали о его сварном умении, а это было в студенчестве. И второе – что может выдавать себя за космонавта, врача. Можно перечислить много других специальностей, а здесь конкретно – врач. И если он заикнется, что действительно доктор, все поймут это, как очередной бред больного. Это нереально, как и то, что он космонавт. Молодец Бамбула. Тупой, тупой, а смотри, как завернул. И искать никто тебя не будет, ты Иванов, да еще к тому же - псих. Что делать, и кто виноват? Извечный вопрос русской интеллигенции. Ну, кто виноват - он определил. Он сам и больше некого винить. Поддался страху и побежал. А ведь мог дважды сдаться властям, а сейчас кто поверит? Да даже если поверят, необходимо будет провести ряд судебно-психиатрических экспертиз. Теперь докажи, что ты не верблюд, то бишь, не шизо Иванов, а полноценный врач – кардиолог Шаповалов.
Выход у него один: как попал сюда, так и уходить. Бежать. Другого просто ничего не остается. Но, большой вопрос, как? Выскочить в деревню и сказать, что он врач, незаконно удерживается ингушами? Да стоит им только произнести, что он не в себе, псих, всей деревней бросятся его отлавливать. Ну, как же, нужно помочь человеку, надо доставить и лечить в больнице. Сбежать и идти пешком ночами? Крайний выход, мало шансов. Ведь отдали из милиции легко кому-то, значит, она и будет ловить. А осведомителей у нас или так называемых сексотов – секретных сотрудников, пруд-пруди. Где-то засветишься и все, начнется локальный поиск. Легко отдали из милиции. Стоп. Милиция заодно со Сковидским и ингушами. Может не вся, но кто-то один-два в доле.
Шум мотора подъехавшей машины прервал его размышления. Он соскочил с нар, посмотрел на лежащих Петра и Сашу, разлил остатки вина в кружку и по столу, и упал на прежнее место. Пусть думают, что они перепились.
Послышались голоса и в комнату вошли несколько человек. Они говорили на своем языке, но видно лексикон их был беден, потому что часто вставляли русские слова. И постоянно повторялось слово «потанцуем». Странно, какие еще танцы, особенно с Петром. Но после того, что произошло дальше, все стало на свои места. Они начали пинать Петра, требуя, чтобы тот поднялся. Но он сначала не реагировал, а затем кое-как заполз под нары. И тогда несколько ударов по ногам, заставили Григория поднять голову.
-Олей, смотри, живой. Вставай дорогой, будем танцевать. Немного кушали, немного выпивали, теперь будем веселиться, – говорил один.
Всего в комнату вошли трое. Иса, как только Петро уполз и освободил дорогу, подошел к Саше и рывком поднял его на ноги.
-Пойдем, пойдем дорогая Маша, – приговаривал он.
Саша в ответ мычал и пускал слюни. Григорий хотел заступиться на юродивого, но сильный удар по ногам заставил посмотреть на своих обидчиков. Бил самый маленький и юный, ему так хотелось выглядеть равным с ними. У двери, напротив Григория подпрыгивал высокий, спортивного сложения парень в китайском трико. По резкости движений и прыжкам было видно, что спортом он занимается серьезно. «Каратист» подумал Григорий, надо быть начеку. И точно. Прыжок, с полным разворотом и ударом ногой в лицо. Он почти поставил блок, но припоздал и удар прошел. Григорий рухнул на нары. Последние наверно были сбиты из гнилых досок и проломились под тяжестью его тела. Он хотел вскочить, как учили когда-то в армии, но вдруг почувствовал, что лучше отлежаться. Несколько пинков по ногам с криком:
-Вставай скотина, русская свинья.
И затем он услышал:
-Вот это удар, Руслан. Ты меня научишь такому.
Затем послышался голос другого, наверное, Руслана, самодовольный, с похвальбой и пренебрежением:
-Береги его. Это твоя груша, будешь отрабатывать удары. Молодого тебе Иса не отдаст.
И как будто этих слов ждали. Внезапно раздался дикий, нечеловеческий крик боли и отчаяния. Но он тут же пропал, затем было слышно лишь какое-то мычание.
-Иса сделал, поимел, – равнодушно констатировал молодой, но в голосе слышны были нотки брезгливости.
Послышались тяжелые шаги, вошел Иса, волоча под мышки Сашу. Он что – то приказал и молодой подхватил ноги юродивого и они, как куль, забросили его на нары. Вот и новоселье подумал грустно Григорий.
-Руслан, ты того вырубил? Молодец. Тренируй Магомеда, мужчина вырастет, – и похлопал молодого по спине.
-Вот теперь они нас будут бояться, а значит беспрекословно все выполнять. Поехали домой, – они ушли.
Григорий вылез из обломков нар, ныла немного челюсть, все-таки гад пробил блок. К тому же побаливал бок, упал не совсем удачно. Да постарел ты сержант, постарел. Когда-то ты такие заморочки просчитывал с ходу и ломал исполнителю ногу. Он подошел к Саше. Парень был без сознания. Он лежал на боку, дышал с трудом через нос, а во рту торчал кляп из какой-то вонючей тряпки. Брюки были расстегнуты, пропитаны кровью и держались только на ремне, который в спешке застегнули. Парня грубо изнасиловали. Григорий посмотрел на брюки, на беспомощного, без сознания инвалида и его охватила дикая ненависть к созданиям типа Сковидского. Он вознес руки вверх и впервые в жизни проговорил:
-Господи, за что. Я старый грешник, но его-то за что? Мне поделом, и я буду нести этот крест, а он же невинная душа, – сам того не заметил, как заплакал от несправедливости и собственной беспомощности.
Он затем взял пустую бутылку и пошел к емкости за водой. На скамье возле бака лежали свернутые в рулон грязные матрацы и грубые одеяла. Подушек не было, кто-то посчитал это за роскошь для такого быдла, как они. Гришка набрал воды, внес постель и на целой половине нар расстелил. Затем переложил туда Сашу, взял бутылку с водой и сел рядом. Внизу послышалась возня и показалась голова Петра. Он обвел мутным взглядом вокруг. Было заметно, что он понятия не имеет, где он и с кем. Заметил на столе бутылку вина, жадно схватил, прижал ее к груди так, что оторвать можно только с телом и юркнул под нары. Там он немного повозился и затих.
За окном постепенно сгущались сумерки, еще немного и ночь. Света в помещении не было, только спички, чтобы прикуривать сигареты. Саша начал постепенно приходить в себя. Сначала открыл глаза, бессмысленный взор плутал по комнате, затем постепенно в нем стала появляться какая-то мысль, и вдруг он резко отстранился от Григория и закричал:
-Дядя не надо, мне больно, я не хочу, – и попытался уползти в дальний угол нар.
Григорий крепко держал за плечи парня с разумом ребенка, гладя его по голове:
-Все Саша, успокойся. Плохие дяди ушли. Никто не сделает тебе больно, спи, – так продолжалось около часа и, наконец, тот уснул.
Утром их разбудили рано. Приехали Мустафа, Руслан и Магомед. Вывели в коровник, причем Петро сразу же сел на землю и заснул. Он за ночь выпил содержимое всех бутылок и был еще пьян.
-Этого пока не трогать, проснется и пусть работает. Не будет, сами знаете, что делать, – хозяйственно говорил Мустафа.
Затем открыл комнату с замком, и молодые вытащили сварочный аппарат.
-Вот приступай. В коровнике много старого металла, он мешает. Срезай сваркой, этот тебе в помощники, – и он указал Сашу.
Потом критически посмотрел на Григория костюм и приказал Магомеду:
-Принеси ему брезентовую робу, в багажнике лежит. Посмотри, там были и сапоги, – и, обратившись к Григорию, спросил:
-Что еще надо?
-Маску, электроды и молоток.
-Молодец. Ты и в правду сварщик, – он вынес из склада необходимое.
-Куда подключаться, света – то нет.
-Как нет. Это у вас нет. А у нас есть, – и показал разъем на стене коровника.
Григорий набросил провода, аппарат загудел. Он пощелкал регулятором и поставил на резку. Затем взял электрод, вставил в держак и спросил:
-У тебя электроды только четверка?
-Почему только? Когда варить будешь что-то, дам, какие надо.
Григорий подошел к первой железяке. Постучал по ней, отбивая ржавчину, накинул провод массы и коснулся электродом. Теперь главное поймать дугу, давно не работал, навык утерян. Но после двух-трех прилипаний дело пошло. Устал, остановился. Мустафа стоял рядом.
-Молодец, хорошо работаешь, с огоньком. Все, я поехал, – и укатил.
Двое других остались для охраны. Григорий прошелся по коровнику. Да, металла много, весь ржавый. Раньше делали поилки для коров, везде трубы, а у ворот - огромная емкость зависла под потолком. Опорой была целая эстакада из железа. Нет, ни это его интересовало. Он шел, глядел в окна коровника и думал, как отсюда бежать. А никак. Начнешь снимать робу и сапоги, заметят, а в них далеко не уйдешь. Ничего, поживем, увидим. Так прошла неделя. Григорий, чтобы забыться, работал с остервенением, он так привык.
Но однажды он заметил отсутствие молотка. Саша невдалеке стучал по железу. Он так был увлечен работой, что не заметил, как подошел Григорий. В руках он держал электрод, и выстукивал, заострял конец.
-Саша, ты что делаешь?
-Пику, – и парень воинственно ткнул электродом в воображаемого противника. Запретить? Нет, страх сильнее, он все равно что – то сделает. А так, Григорий будет знать о его оружии.
-Тогда лучше вот так, – и он взял у Саши электрод и загнул тупой конец. Получилась хорошая ручка.
-Теперь это штык, - и отдал его парню.
Он не агрессивный, для успокоения пусть носит, а Иса может больше не приедет. Теперь в свободную минуту, Саша стучал по острию, доводя его до совершенства, и всегда носил свое оружие с собой.
Но жизнь распорядилась по ее жизненному сценарию. Через два дня, к вечеру приехали две машины. Одна забрала охранников и уехала. Остались Мустафа и Иса. Саша со страхом жался к Григорию, был постоянно рядом. Петро беспрестанно курил, сидя где-нибудь на корточках, и равнодушно смотрел на суету вокруг. Мустафа был доволен объемом выполненной работы.
Вечерело. В коровнике днем был полумрак, а к вечеру и того больше.
-Все. Пошлите ужинать. Привезли вам сигареты, еду, пойло.
-Что, снова танцы?
-Нет, работаете хорошо. Немного расслабьтесь, – и, пропустив вперед рабочих, Мустафа с Исой шли позади. Петро по привычке сел перекурить у ворот. Его никто не трогал, не убежит, едва ходит. Саша был постоянно рядом с Григорием, но едва тот переступил порог их комнаты, как услышал крик:
-Дядя, дядя, помоги. Я не хочу. Больно.
Григорий резко обернулся и натолкнулся на холодный взгляд Мустафы. Тот стоял и загораживал выход, правая рука была опушена в карман.
-Ты иди, иди. Кушай, к тебе пока претензий нет. Пока нет.
-Отпустите его, он же больной человек.
-Как и ты, что ли? Вижу, для себя бережешь, вон он как к тебе жмется, – эта фраза остудила Григория.
Попробуй теперь сказать, что ты врач, а больной психически человек очень опасен и непредсказуем. Они доверяют только проверенным людям, других боятся. А страх порождает агрессию, идет колоссальный выброс адреналина и больной мозг посылает мышцам такие импульсы, что силы больного удесятеряются.
Криков Саши не было слышно из-за закрытой двери. Но вдруг она медленно открылась, и из нее молча вывалился Иса, держась руками за грудь. Он, как бы пытался освободиться от Сашиного оружия, заостренного электрода, всаженного в тело жертвы по рукоять. Он сделал шаг и упал замертво. За ним также медленно вышел Саша, бледный, с трясущими руками, а губы шептали:
-Дядя, я не хотел. Но он снова заставлял меня делать плохо. Так делать нельзя. У-у, – погрозил лежащему Исе пальцем.
Мустафа что-то заорал, выхватил из кармана нож и бросился к Саше. Удар был профессиональный: сверху вниз, в надключичную ямку, где лежат крупные сосуды и смерть мгновенна. Саша стал оседать, глаза были удивленно раскрыты. Он словно спрашивал этот мир: «За что?»
Затем убийца резко развернулся и бросился с ножом на Григория. Смерть родственника должна быть оплачена кровью. Сумерки мешали все четко видеть, но Григорий протянул руку в угол, где стояли сломанные доски от нар, после его падения. Он нащупал первую попавшуюся, взял и шагнул навстречу бежавшему. Мустафа еще не видел оружия противника, готовился всадить нож ему в живот. Но жертва вдруг сместилась с его пути и нанесла сокрушительный удар по голове. Он пробежал ровно два шага до стены, со всей скорости ударился об нее и сполз в лужу грязи растекшейся от емкости с водой.
Все произошло мгновенно, даже опомниться не успел, в какие-то секунды. Григорий стоял один и приходил в себя. Два трупа на нем, в городе и здесь. Теперь спокойно, без паники. Ты, сержант, один во вражеском тылу. Кругом враг. Твои действия, сержант десантной-штурмовой роты? А ведь когда-то, чему-то учили. Но главное – это спокойствие. И думать.
Первое: оружие, документы, деньги.
Второе: пути отступления.
Начнем со второго. На чем приехали ингуши? Он выглянул на улицу. Странно, отметил он для себя, Петра не было видно. Возле коровника стояла «Волга». Начинаем первое. Он подошел к Мустафе, тот как-то необычно дышал. Агональный тип дыхания, – отметил мозг врача Шаповалова. Но сержант превалировал в нем, поэтому он не перевернул его тело, а начал шарить по карманам. Большая связка ключей, бумажник и разная мелочевка. Теперь осмотрим Ису. Деньги, игральные карты, а вот и ключи от машины. Все, уходим. И он, как в молодости, подпрыгнул и, пятясь назад, стал отходить. Робу не снимать, она хорошо камуфлирует, а если ползти по грязи, проволоке, не пачкается и не рвется. Да и привык он к ней за неделю. Дверь из коровника закрыть, вот и замок с ключом.
Он сел в машину. Так, найти ключи. Он стал шарить по карманам своей робы. Ага, вот и ключи. В карманах портмоне, деньги, еще одна связка ключей и разная мелочь. Мотив убийства обеспечен, убил с целью ограбления. Теперь нужно завести машину. Повернул ключ в замке, послышалось медленное жужжание и ничего. Только спокойно, время еще есть, успокаивал он себя. Попробовал еще раз, тот же результат. Все, пойду пешком. Он вылез из машины, постоял. Теперь куда идти, в какую сторону, думал он. И машина рядом, дорога свободна, а уходить ему придется пешком. Карты нет, местности не знает, значит, придется двигаться вдоль дороги.
Так, сядь и подумай. И он вновь влез в машину. Бежать, бежать отсюда, все кричало внутри. Он решил еще раз повернуть ключ зажигания. И вдруг «Волга» ожила. Двигатель заработал, заурчал. Поехали. Он ехал в темноте, опустив переднее стекло и высунув голову наружу. Дорога была неровная, его швыряло, но он выехал на грейдер. Так, теперь бы найти, где включается свет. Он стал дергать все ручки на панели, включил и выключил дворники, еще что-то, но вот и свет. Дорога вела в районный центр, ведь он приехал оттуда, а там Сковидский и милиция, ждут его с нетерпением.
Спокойно, только спокойно, сержант. Пока во вражеском тылу все тихо. За тобою никто не гонится и только бы не встретить кого-нибудь. Он развил скорость, но снизил ее. Не хватало разбиться и попасться, когда свобода так близка. Через полчаса вдали показался переезд. Слева от переезда видны огни и какая-то станция. Он переехал железную дорогу, повернул направо и вскоре выехал на асфальт.
-Все, вот теперь я точно приеду туда, куда не хотел.
От переезда он отъехал около километра, теперь нужно спустить машину в кювет, чтобы не бросалась глаза и бегом на станцию. Он проехал еще немного, заметил спуск с асфальта, съехал, загнал машину в кусты, выключил свет и оставил ее с работающим двигателем.
Теперь на станцию. Шел долго, а казалось, что отъехал немного. Дошел до огней и залег рядом с путями. Поезда проносились как в одну, так и в другую сторону. Григорий уже стал подумывать, что дальше придется идти пешком, но вдруг товарняк замедлил ход и стал. Он осмотрелся. В составе поезда много платформ с кучами груза. От начал перекатываться с боку на бок, пока не оказался у колес. Короткий бросок и он лежит на куче гравия. С шумом, их состав обогнал пассажирский поезд, а вскоре они тоже поехали подальше от негостеприимного райцентра.
Смирнов поздно вернулся домой, усталый и голодный. День был трудный, насыщенный. Утром он на минутку встретился с Мустафой, который жаловался на последний набор рабочих. Двое совсем никудышные, только от Сковидского представляет что-то. Затем полностью загруженный работой день. Он выпил полстакана водки, плотно поужинал и лег спать.
Звонок телефона поднял его среди ночи. Он взял трубку.
-Слушаю, Смирнов.
-Дядя Юра. Это Руслан. Избили папу, а Ису убили. Срочно приезжайте.
-Сейчас буду, – он положил трубку.
Это не телефонный разговор, нужно ехать на место самому. Много с Мустафой связано не совсем гладких дел, а если что-то вылезет, то будет очень плохо всем. Он вызвал машину и поехал в деревню.
Через час он был на месте. Руслан сбивчиво рассказывал о том, как все было.
-Вечером отец с Исой привезли кушать рабочим. Мы уехали на другой машине, они остались. Ждали до полуночи, их все нет. Пошли на коровник. Дверь заперта, а в замке ключ. Открыли, папа лежит чуть живой. Дальше лежит Иса и еще один. Мертвые. Папу привезли домой, он в комнате, без сознания.
-Вы там ничего не трогали?
-Нет, как можно, – соврал Руслан.
Он увидел около Мустафы окровавленный кнопочный нож и забрал его.
-Поехали, посмотрим.
Смирнов ходил по коровнику, затем вышел к машине и вызвал по рации следователя.
Затем позвал всех ингушей и произнес:
-Значит так. Отца сейчас отправляйте в больницу. Слушайте внимательно. Рабочих было двое. Убитый был сварщиком, а помощника звали Петром, и они требовали денег. Отец вас отправил домой и сказал, что с ними договорится. И как мы видим, не договорились.
Вскоре прибыла опергруппа, но никаких зацепок и участников она не обнаружила. Утром Смирнову позвонили и доложили, что нашли машину Мустафы. Видимо преступники ехали в райцентр, но кончился бензин, и ее столкнули с дороги в кусты.
Смирнов специально встретился со Сковидским в больнице, куда он приехал, чтобы справится о здоровье Мустафы. Того прооперировали, сделали отверстие в голове и убрали гематому.
-Твой протеже натворил дел. Мустафа в больнице, Иса убит. Теперь молчи, ничего не знаешь. Ляпнешь чего-нибудь, потом не расхлебаешь. Я сам разведу это дело. Береги Мустафу. Если останется жив, будет все хорошо. Два трупа – обоюдная драка с применением холодного оружия. Мустафа бежал разнять, но поскользнулся в грязной луже и головой ударился о твердый предмет. Да хоть бы он не появился здесь. Тогда шуму не оберемся. Все. Пока, – и он ушел.
А поезд пересек границу другой области и уносил Григория все дальше от его бед. К новым….


Глава 6
Григорий чертовски замерз, ползая по платформе с гравием. Подняться и сесть нельзя, заметят, жди потом неприятностей. Поезд мчался в темноте, но ближе к утру, он остановился на каком-то полустанке. Рядом с платформами ходили рабочие, деловито постукивая молотками по буксам, да перекликались по громкой связи работники станции.
Гришка в эти минуты лежал, плотно прижавшись к металлическому борту и камню, постепенно чувствуя, как тепло, а вместе с ним и жизнь, покидают его. Наконец, поезд тронулся. Григорий кое-как разогнулся и сел. Тело закоченело, его ломило, и многие участки он просто не ощущал. Начал растирать руки, ноги, ворочаться, стараясь этим восстановить кровообращение. Кажется, удалось.
Затем он, при свете рассвета, осмотрел место, где находился. Обычная платформа полная гравия, да и остальные такие же. Теперь нужно проверить карманы робы. Ведь могут снять с поезда в любую минуту и докажи потом, что ты не верблюд. В одном лежали ключи от машины и еще связка. Улика. За борт. В другом кармане были кошелек и портмоне. Так, деньги. Все остальное будет работать против тебя, сержант. Выбросить. Он пересчитал деньги, сумма была приличной. Теперь бы только доехать до города. Он почувствовал, как устал и замерз. А еще хотелось есть.
Чтобы не думать о еде, надо отвлечься. Он стал рассматривать проплывающие мимо виды, но от однообразия быстро почувствовал еще больший холод. Затем он представил, как через некоторое время кто-то найдет портмоне и очень удивится, какой чудак так легко расстался с ним и с документами. Скорее всего, это будет обходчик путей, а может и не он. Он вспомнил свое детство.
Где-то в классе четвертом, в школе неожиданно вспыхнула страсть коллекционирования. Все вдруг стали собирать спичечные этикетки, наклеенные на коробках. Где их только не выискивали!? Но лучшим оказался только один ученик, дальний Гришкин родственник. У него всегда были такие экземпляры, что дух захватывало. Гришка долго канючил, чтобы тот показал источник, из которого черпал дефицит. Напрасно. Друг молчал, как партизан.
Но вот наступила весна, и родственник внял Гришкиным мольбам и сказал, что собирает спичечные коробки вдоль… железной дороги. Гришка обиделся, думая, что его просто разводят. А когда друг пригласил его пойти и вместе собирать этикетки, недоверчиво согласился. И вот как-то днем, они пошли вдоль железной дороги, отходя от дома не так далеко. Чего там только не было! Женские трусы и красивые бутылки, окурки сигарет и спичечные коробки, да еще много всякой всячины. И это после того, как уже прошли обходчики и другие железнодорожные рабочие. Они, как первооткрыватели, находили лучшие вещи. Но вскоре об этом Клондайке узнала вся школа, и страсть к коллекционированию так же быстро утихла, как и началась.
Гришка явственно представил, как не спеша идет обходчик, высматривая что-то интересное. Затем он остановится, заметив что-то блестящее, нет ключи к тому времени потускнеют, и блеска не будет. Высока вероятность, что их вообще не найдут, а если и найдут, то закинут еще дальше за ненадобностью. А нести в бюро находок, или в милицию? Не смешите меня. Никто и не подумает этого сделать. Себе дороже, потом затаскают, как свидетеля или того хуже – статью пришьют.
А портмоне быстро осмотрят, документы порвут или сожгут по той же причине, чтобы не светиться в милиции. Затем небрежно положат в рабочую сумку, где уже много всякой всячины, перемешанной с грязным инструментом, чтобы вечером неторопливо определить, нужна ли ему эта вещь.
Григорий начал снова замерзать, поэтому стал размахивать руками.
-Смотри, не улети, – донеслось до него. – Что замерз?
От неожиданности он втянул голову в плечи и вздрогнул. Затем медленно повернул лицо на голос. Из-за борта соседней платформы на него смотрела морда. Правда, не лицо, ибо это трудно назвать человеческим обличием, а что-то страшное. Красно - бурого цвета, с прорезями вместо глаз и торчащими клочьями грязных русых волос. На голове какая-то вязаная шапка. Рот до ушей растянут в подобие улыбки, обнажая огромные, как у лошади, желтые зубы.
Рожа еще раз подмигнула и спросила:
-Чё, напугал? Штаны-то, сухие?
-Ты откуда такой? Вроде бы раньше не было. С неба свалился? – приходя в себя, спросил Григорий.
-Неа. Со станции мы. Ночью вот поймал попутку и домой. Сильно замерз?
-Да есть малость, – с трудом ворочая языком, ответил Гришка.
-Тогда мы идем к вам, – рекламно прокричала морда.
Он поднялся во весь рост. Григорий считал себя крупным мужиком, но этот поразил его размерами. Огромный квадратный, он легко перешагнул борт платформы, стал на бешено пляшущую сцепку вагонов, и, не держась ни за что руками, ибо ими он прижимал к себе, как драгоценность клетчатую китайскую сумку, прошел на другую, Григория, платформу.
-Ты, что, фокусник? – спросил Шаповалов, когда бугай оказался рядом с ним.
-Ага. Моряк я. – сказал шкаф, садясь рядом. – А зовут Баркас.
Он положил сумку, пошарил в ней рукой, больше похожей на весло и извлек на свет божий бутылку, заткнутую свернутой газетной пробкой. Бережно извлек последнюю из горлышка и протянул бутылку Григорию.
-На, согрейся.
Гришка выдохнул и сделал глоток. Внутри все обожгло. От крепкого градуса, а еще больше, от запаха, перехватило дыхание, и навернулись слезы.
-Что это? – с трудом, осипшим голосом спросил он.
-Первач, не видишь, что ли? Только бабка Ганна такой стряпает: без подмесу и всяких там хитростей. Да и отпускает только своим. А другим – что придется, – и рожа снова осклабилась.
Казалось он рад своей исключительностью. Что он не такой, как все, коль ему отпускают, как проверенному лицу, такой продукт.
-Ты хлебни, хлебни еще. Ехать хоть и осталось немного, но простыть можешь запросто.
Григорий резко выдохнул и отпил несколько глотков. Баркас держал в руке кусок хлеба и сразу подал его.
-Теперь занюхай, втяни поболе воздуха и резко выдохни.
Шаповалов выполнил лечебные рекомендации. И вправду, стало тепло внутри, казалось, не было холодной платформы и ледяного гравия.
-Попрыгай, попрыгай, – наставлял Баркас.
-Так заметят.
-Уже давно заметили. На ходу нас никто не тронет, а в городе они знают, мы сами уйдем, гонять не надо.
Железная дорога имеет свои особенности. Величину станции можно определить задолго до ее появления. Этим катализатором является интенсивность деятельности человека. Рукотворные горы гравия, мусора, леса и другой всячины говорило о том, что подъезжали к крупному центру. А когда вдали показались вечно дымящиеся трубы ТЭЦ, сомнений не осталось: еще немного и город.
Вот и реку пересекли. Теперь потянулись различные тупики и переплетение нитей рельс. Посмотришь на стальную паутину, думаешь, как там они, железнодорожники, не заблудятся во всей этой мешанине, да и зачем ее столько? Поезд постепенно замедлял ход, готовясь где-то остановиться. Наконец, послышался шум воздуха по шлангам и стали медленно выруливать к месту остановки.
-Ни хрена себе, куда нас зачалили. Ладно, пойдем готовиться к выходу на перрон, – юмор у Баркаса был под стать его морде.
Еще немного проехали и окончательно остановились. Григорий, глядя на спутника, перешагнул через низкий борт платформы, сгруппировался и прыгнул на землю. Ноги вместе, колени полусогнуты, толчок земли, падение на бок с кувырком. Этому учили, и оно осталось на всю жизнь. Что-то больно ударило в бок, посмотрел – старая металлическая тормозная колодка. Вон их, сколько вокруг валяется.
-Так, теперь к месту сбора. Тьфу, ты на гражданке. Где напарник? – все пронеслось в мозгу.
Он посмотрел направо и увидел лежащего Баркаса. Подошел к нему. Тот лежал и стал медленно подниматься, но потом с глухим стоном осел.
-Нога, мать ее, – и стал рукой держать голеностоп.
-Дай гляну.
-Ты что, врач? Кажется, сломал.
-Нет, десантник. Убери руку, посмотрим, что у тебя.
Голеностопный сустав опух, но признаков перелома не видно, значит растяжение или разрыв связок.
-Давай попробуем встать.
С трудом поднял матерящегося Баркаса, подставил ему плечо. Потихоньку поковыляли вдоль состава.
-Знаешь куда грести? – спросил Григорий Баркаса.
-Как свои пять пальцев, да от этого не легче. Наш экспресс заперли к черту на кулички. В таком темпе будем долго выходить.
Действительно, тащить на себе тяжелого Баркаса занятие не из лучших. Да еще под вагонами, через бесчисленное количество путей. Они несколько раз садились перекуривать, даже некурящий Григорий задымил, но только закашлялся.  Из сумки Баркаса понемногу потягивали «допинг», по чуть-чуть. Переборщишь и уснешь посреди товарной станции, а здесь менты и все, заметут. Наконец, они выползли на какую-то улицу, присели, с трудом перевели дух. Устали оба.
-Что делать будем? Ты хотя бы местный, или как я – издалека?
-Я – местный. Сейчас пройдёшь немного по этой улице, в переулке увидишь базар. Там всегда толчется народ, машины. Возьми какого-нибудь бомбилу и приезжай за мной. Деньги есть? У меня пусто. – Баркас сидел, прислонившись к стене дома.
-Давай, я усажу тебя на скамейку, а то бросаешься в глаза.
-Бич в интеллигентной позе, на скамейке, еще больше виден. Иди, я буду ждать. – Баркас помолчал и вдруг спросил:
-а ты вернешься? - и пристально посмотрел на Гришку.
-Дурак ты! Можно подумать, что у тебя есть выбор, – и, помолчав, добавил: - Я не приду, я приеду. Жди.
Он вышел на базарную площадь. Все было, как и описал Баркас. Но его вид, щетина, запах пойла изо рта отталкивало водителей. Ему отказывали, кто равнодушно, а кто гнал прочь матом. Он хотел возмутиться, но увидев себя в витрине бутика, ужаснулся. Лохматая, небритая рожа, брезентовая сварочная роба, грязная от прошлой работы и со свежими следами железнодорожного мазута, стоптанные сапоги – видуха отталкивала. Его не только возить, в машину не пустят.
Он прошел дальше, туда, где стояли грузовые УАЗы. Наконец, Григорию удалось уломать одного водилу, который внешне мало чем отличался от него, и они поехали. Баркас сидел там же. Теперь снова заупрямился водитель:
-а деньги у вас есть? – и назвал сумму.
Григорий вытащил необходимые бумажки, потряс перед носом водилы.
-Куда рулить?
Все города Советского Союза различны, не похожи. У каждого города свой облик, расположение и что-то такое, только ему присущее. Но есть некоторые черты общие для всех. Нет, не архитектура. Она бездарная и серая, как социализм. В каждом городе есть один-два района, это обязательно Шанхай – завокзальный поселок и Собачья слобода, или хутор.
-Давай на Собачий Хутор.
Да, были при социализме гетто. Но о них никто, никогда вслух не говорил. Ведь официальная политика социализма – ложь, особенно своему собственному народу. Желаемое выдавали за действительное. Все были ударники коммунистического труда и боролись за какие-то вымпелы, почести. А если приближался праздник или знаменательная дата, все вдруг вставали на трудовую вахту в ознаменовании этого события. Шумиха, пресса и… никакого результата. Целые штаты парторгов, комсоргов и других дармоедов горланили о прекрасном будущем, тяжелом наследии царизма. Но вот появилось телевидение и стали показывать гетто за рубежом. Тогда наши передовые рабочие из слобод заявили, что они согласны жить в этих самых лачугах, многокомнатных и просторных за рубежом, а в не собачьих конурах социализма. Прекратили показывать дешевые дома и мебель, стоящую на улице, которую если хочешь, можешь взять себе. А здесь в союзе многогодичная очередь на дрянной гарнитур.
Доехали быстро, но въезжали долго. Дорог не было вообще, одна сплошная грязная лужа. И по бокам сбитые из чего попало сараи, но это были жилища, похожие на собачьи конуры.
-Давай на Коммунистическую, – командовал Баркас.
-Где она? – матерился водитель.
Вот уж реальное отражение общества по названию улицы. Какая улица, таков и коммунизм.
Баркас из салона руководил движением автомобиля, по этому загадочному лабиринту. Наконец, после мата и воплей водителя, они остановились. Кое-как вытащили огромное тело Баркаса и спустили его во двор. Именно спустили.
Двор был ниже улицы сантиметров на тридцать, а кое-где и глубже. Вода, стоящая на проезжей части, заливала дворы, и хозяева отгораживались от нее постоянной отсыпкой импровизированной дамбы из золы. Но отцы города увидев, что жижа стоит на проезжей части улицы, приказывали ее засыпать гравием. Уровень улицы поднимался, и грязь снова стекала во дворы. Снова шло спешное сооружение дамб и так до бесконечности.
Григорий рассчитался с водителем и подставил плечо Баркасу. Тот пинком открыл фанерную дверь, и они очутились в темных сенях. Дальше двигались наощупь, вернее, Григорий, а Баркас рулил. Вот еще одна ободранная, оттого казавшаяся лохматой, дверь. Ее осторожно открыли и вошли. Картина, представшая перед Григорием, заставила поежиться.
Слева от двери стояла допотопная кровать с грудой грязного тряпья. На ней лежала пьяная баба и храпела. Дальше стол, за которым восседали два мужика в хорошем подпитии. Они уже прошли все стадии разговора, даже последнюю из них, когда человек разговаривает сам с собой, поэтому молчали. На столе - дранная, грязная клеенка, по ней разбросаны несколько кусков хлеба, нож, пластмассовые бутылки с водой и китайским спиртом.
Дальше на стене висел самодельный шкафчик для посуды, пустой за ее отсутствием и следовал вход в другую комнату. Там стояло две такие же кровати с лохмотьями и на стене висело зеркало. В обеих комнатах с потолка свисали загаженные мухами электрические лампочки. И везде -  грязь, вонь.
-Да, скромненько и со вкусом, – с иронией подумал Григорий.
-Где Катерина? Что, еще не было с базара? А Валька ещё не отошла от вчерашнего? – но вопросы Баркаса повисли в воздухе. Один из сидящих за столом попытался что-то сказать, но раздавалось какое-то мычание. Григорий поднял Баркаса и уложил на одну из кроватей в другой комнате, затем стащил башмак. В нос ударил такой запах, хоть покойников выноси, но ничего, видели и похуже. Наощупь перелома не определялось, но нужен рентген.
-Тебя нужно сделать рентген.
-Ага, и еще клизму с патефонными иглами за хороший прыжок. Уймись. Заживет, как на собаке. Не впервой. Лучше подай сумку.
Гришка дал ему его имущество. Баркас по-хозяйски извлек еще бутылку первача, кусочек сала и хлеб. Все это он разложил на табуретке, которую принес Григорий.
-Возьми на столе посуду.
Гришка увидел эмалированные кружки, сполоснул и принес. Баркас разлил с запахом самогон и сказал:
-Ну, давай, с прибытием, – и, не чокаясь, выпил.
Выпил и Гришка. От стола, шатаясь, направился к ним один собутыльник, но Баркас цыкнул на него и тот вернулся на место. Гришка нашел что-то похожее на платок, разорвал на полосы. Получился импровизированный бинт, которым он стянул голеностоп Баркаса.
-Да ты, я погляжу, доктор, – но увидев прищуренные глаза Гришки, поспешно добавил: - Ну ладно, шучу, шучу.
Вскоре открылась дверь, пропуская высокую, худую женщину. Она была в платке, шерстяной поношенной кофте и клетчатой юбке. Трудно было определить, сколько ей лет, но, судя по движениям, она была ровесница Баркаса и Гришки. Голос был грубый от постоянного возлияния, а может, потому, что она курила.
-Явился, не запылился. Здравствуй попа – Новый Год. Думала уже, что никогда не вернешься. А это кто? – без пауз сказала она.
-а это Катенька товарищ мой. Зови его Доком, потому что умелец в плане лечения. Разгоняй этот шалман, приезд отмечать будем.
Катерина быстро выставила пьяных на улицу, только женщину не смогла разбудить. Смахнула со стола, нарезала хлеба, покрошила луковицу, в блюдечко налила подсолнечного масла. Затем включила электроплитку и поставила кастрюлю с водой. Схватила нож, быстро начистила картошки, помыла и бросила в кастрюлю.
-Ну, идемте. Сейчас и картошечка поспеет. Без тебя, меня тут мужичье одолевает, пристает, – кокетничала она, имея в виду двух ушедших синяков.
-Да вижу. Один еще после политуры отойти не может, ему бы только нажраться. А другой по жизни импотент, оттого и квасит.
-Что такое политура? – спросил Гришка.
-О, это была знатная снедь. Когда-то продавался лак для мебели, звался политурой. Бралась бутылка этой гадости, насыпалась пищевая соль и палкой взбалтывали. Образовывалась вязкая масса, а сверху спирт. Вот его сливали и пили. Печень быстро летела в дребезги, а этот, гляди ты, еще жив.
-Ты пробовал?
-Пару раз. Но быстро понял, что это прямой путь в могилу. Слава Богу, теперь такого нет. Хотя китайский спирт – джун, не лучше. Вот и езжу иногда к бабке Ганне за первачом. Конечно, подсоблю, чего могу по хозяйству, не без этого.
-Вот и оставайся у бабки, – ревниво сказала Катерина.
-Да ей в обед сто лет. Ты сама видела.
Поспела картошка. Катерина слила воду и вывалила дымящуюся картошку в чистую чашку. Григорий попытался помочь Баркасу добраться к столу, но тот потихоньку доковылял сам.
-И в правду легче стало. Молодчина Док. Садись, гулять будем.
Уселись за стол. Баркас разлил дурно пахнущую жидкость по стаканам и произнес:
-Ну, за встречу, – не уточняя детали.
Григорий поднес стакан ко рту. Запах у первача был непривычен, чем-то напоминал виски и еще что-то. Он задержал дыхание и залпом выпил. Внутри прокатился огненный шар, и он резко выдохнул отвратный воздух наружу. Затем он схватил ломоть хлеба, занюхал и вместе с луковицей стал есть. Тепло и блаженство охватило его. Хорошо. Хорошо вот так сидеть в тепле, есть простую пищу и ни о чем не думать. Он решил просто: будь что будет.
Баркас разливал первач, Катерина суетилась перед ним и постепенно разговор стал непринужденным.
-Ты что можешь делать? – неожиданно спросил Баркас.
Возможно, он хотел узнать, чем Григорий занимался раньше.
-Нужно сыграть под дурачка, еще не известно, что он за фрукт, – вяло подумал Григорий.
-Ты что, не видишь мой прикид.
-Да вижу, вижу. Но больно ловко ты с бинтом управлялся, да и осматривал ногу, как врач.
-Так я того, медучилище когда-то заканчивал. Малость что-то помню, не забыл.
-Ладно, будешь у нас доктором. Доком.
-Слушай, а можно у вас перекантоваться несколько дней.
Баркас посмотрел долго на него, что-то соображая, а затем обратился к Каткрине:
-Кать, вот постояльца тебе нашел. Пустишь?
-Да пусть живет. Только платить будет чем? Мне пьянки не надо. Я сама люблю выпить, но на свои, на кровные, – уже пьяно рассуждала она.
-Да я пойду работать. Только вот куда? – Григорий старался убедить хозяйку.
-а чего тут думать, идем завтра со мной. Сегодня хозяйка выгнала грузчика, с утра бывал уже готов, пьяный. Если ты квасить сильно не будешь днем, смотришь и продержишься какое-то время.
Застолье медленно, но верно, затягивалось, а день плавно перетекал в вечер. Катерина включила свет и под потолком зажглась засиженная мухами лампочка. Женщина на кровати заворочалась, затем села и обалденными, непонимающими глазами уставилась на сидящих за столом людей. Она, было видно, плохо соображала и не могла понять окружающей обстановки.
-Валька, сучка, подходи к столу. Баркас, плесни ей немного, пока Витька не увидел. Пей и беги домой. Сейчас Витька придет, снова будет тебя дубасить, – Катерина пододвинула еще одну табуретку к столу.
Баркас плеснул в стакан самогона и пододвинул к женщине. Та, все так же молча, взяла стакан и, не морщась, выпила. Она снова непонимающе водила взором по комнате, но постепенно в глазах стал появляться смысл. Наконец она спросила:
-Катя, сколько время?
-Не знаю. Дуй ты домой, скоро любимый придет, снова получишь. Я защищать тебя, Валюха, не буду. Когда я пришла, ты уже была вырублена.
Но здесь открылась дверь, и вошел среднего роста, лет тридцати, парень. Он прошел к столу, остановился перед Валькой и коротким ударом сбил ее с табуретки.
-Бегом домой, лярва, – и добавил еще несколько выражений.
Григорий хотел вмешаться, но тяжелая рука Баркаса удержала его. Валька, тихо подвывая, на четвереньках, поползла к двери. Витька пнул ее в тощий зад. Он хотел еще раз ударить, но Баркас схватил его за ремень и бросил на освободившийся табурет.
-Ты, сосед, охолонь. На, выпей. Первач, – и налил парню в стакан.
Витька выпил, что-то закусил и поплелся домой.
-Ну, сегодня он задаст Вальке, - горестно сказала Катерина.
Выпили еще по одной. Григорий заметил, его уже штормит, пора и поспать.
-Где бы прилечь? – спросил он Баркаса.
-Катька, уложи Дока. Слабаки пошли, мужики. А я еще посижу, – бормотал он, наливая себе в стакан.
Катерина проводила Григория к койке, где только что лежала Валька. Она ощупала ее на предмет сухости и осталась удовлетворенной.
-Ложись, спи. Завтра я тебя подниму, – и проследовала снова за стол.
Григорий проснулся от того, что кто-то теребил его за плечо.
-Док, просыпайся. Ты хотел работать, так пошли.
Он с трудом разлепил глаза. Катерина стояла в том же наряде что и вчера рядом с ним.
-Вставай, хватит спать.
Григорий встал, осмотрелся. Стол был пуст. В комнате стоял сивушный запах и раздавался могучий храп Баркаса. Он подошел к умывальнику, висящему на стене, плеснул в лицо пригоршню воды и посмотрел в осколок зеркала на стене. На него глядела незнакомая, ужасная, небритая рожа.
-Не разглядывай себя. Вот возьми, надень спортивную шапку Баркаса, не так заметно будет, что ты бич. Хотя …, – и она махнула рукой.
Они вышли на улицу, и пошли по кривым переулкам, петляя между лачугами. Неожиданно вырос базар, на котором он вчера искал машину для Баркаса. Прошли к высокому зданию со двора и остановились перед запертой дверью. Катерина долго стучала и дверь открылась. На пороге стояла красивая женщина, уверенная и решительная, но с манерами торговки.
-Это ты Катька? Давай, иди, занимайся уборкой. А это кого ты с собой притащила? – низким голосом спросила она.
-Так вчера вы приказали найти грузчика. Вот он, – подобострастно тараторила Катерина.
-с какой свалки ты его подняла? Впрочем, они все одинаковы. Идем, покажу, что делать, – сказала она, пропуская Григория вперед.
-Зовут то как? – ни к кому не обращаясь, спросила хозяйка.
-Доком его кличут, – поспешила ответить Катерина.
-В честь собаки, что ли? Ну и времена. Пойдем уже, дог, – и пошла впереди, покачивая крутыми бедрами.
-Вот эту тару вынесешь на улицу, а на это место переложишь вон те мешки с сахаром. И не воровать. Сейчас сама дам чего-нибудь на поправку, – пошла она вглубь склада.
Вскоре она вернулась и сунула Григорию бутылку пива.
-Возьми, но сам не воруй. Увижу – вышибу дух и выкину вон. Понял.
-Угу.
-Тогда приступай.
Григорий завернул за ящики, зубами сорвал металлическую пробку и жадно приник к горлышку. Боже, какое блаженство. Тяжесть похмелья отступала, делая тело легким, а голову ясной. Он споро принялся за работу. Быстро выкинул ящики и начал таскать тяжелые мешки. Через полчаса все было кончено. Он присел отдохнуть. Приятно ныло тело, и он был мокрый от пота.
-Это хорошо. С потом выйдет вчерашний дурман, – думал он.
-Чего расселся? Когда работать будешь? – над ним стояла хозяйка.
-а что еще делать?
-Я же тебе сказала, - она повела рукой и застыла.
-Что, ты не один? Когда успел сделать? – недоверчиво она смотрела на Григория.
-Тогда отдохни. Еще пивка?
-Нет. Если можете, дайте немного хлеба и кефира, – чем привел хозяйку в еще большее изумление.
-Действительно бич: бывший интеллигентный человек. Как докатился до жизни такой? – и, не дожидаясь ответа, принесла требуемое.
Док сел на ящик и принялся за еду. Так вкусно он давно уже не ел, с похмелья потянуло на кисленькое, да еще с хлебцем! Он наслаждался. За этим занятием его застала Катерина. В руках у нее была бутылка дешевого вина.
-Будешь? Хозяйка рада, что ты так быстро управился. Ты ее удивил, когда попросил поесть, – и она отхлебнула прямо из горлышка.
-Катя, где здесь можно приодеться во что-то дешевое. Сама видишь, в чем я одет.
-А для этого нужны деньги. Они у тебя есть?
-Немного есть. Куда идти? – Док смотрел на нее.
-Пойдем в наш фирменный магазин, под названием секонд-хенд. Там подберешь себе все, да еще по весу. Только скажу хозяйке, куда ты запропал.
Она ушла, но вскоре вернулась с хозяйкой.
-Сходи, да только ненадолго, а то все так говорите, а потом валяетесь где-нибудь, не найдешь. Скоро товар должны подвести.
Катерина указала на дверь и пошла впереди. Вошли в другое здание, спустились в подвал, где она переговорила с какой-то женщиной и сказала:
-Иди, выбирай себе, что хочешь. Потом сразу назад, в магазин.
Док принялся за выборку тряпья. Когда-то он брезгливо относился к этому барахлу, отталкивало то, что кто-то носил эти вещи. Но сейчас не до жиру. Быстро нашел необходимое, да еще спортивный костюм для работы подобрал. Теперь нужна была обувь. Нашел все, что нужно. Рассчитался и побрел к себе в магазин. Вошел, навстречу попалась хозяйка.
-Привезли товар, продавцы укажут, куда его носить. Приступай.
Он принялся за работу. Не испитое, тренированное когда-то тело, работало без устали. Вскоре все было сделано. Он вынес мусор и нашел хозяйку.
-Мне бы умыться после работы.
-В конце коридора душ для продавцов, там можешь сполоснуться. Да не загадь, а то Катерина убьёт, – брезгливо сказала она.
Он сбросил в этом помещении ненавистную робу. Перед зеркалом смахнул щетину, прихваченной разовой бритвою и стал под душ. Струи теплой воды лились на тело, смывая грязь. Он не жалел мыла и тер до остервенения руки, ноги. Затем, не торопясь оделся, причесался и с удовольствием посмотрел на себя в зеркало. Наконец-то он узнал себя. В дверь настойчиво постучали. Док открыл ее. На пороге стояла хозяйка, из-за ее плеча выглядывала Катерина.
-Ты, что, уснул…? А вы кто такой? – грозно спросила она.
-Я – Док. Вы сами разрешили мне умыться после работы.
-а где этот, – она была обескуражена, да нет. Просто потрясена. Перед ней стоял, как в сказке, красивый, высокий мужчина в спортивном костюме, и как-то стеснительно улыбался.
Хозяйка еще не могла поверить и заглянула в душевую. Но там, кроме узла с грязной одеждой, ничего не было.
-Извините, это я сейчас выброшу.
-а ты … вы вернетесь? – неуверенно спросила она.
-Всенепременейше, сударыня, – чем поверг обеих женщин в еще большее изумление.
Возвращались домой вместе с Катериной. Она была в легком подпитии, несла с собой пакет, в котором что-то постукивало, а наружу выглядывала лишь булка хлеба. Было странно наблюдать со стороны за этой идущей парой: интеллигентный, красивый, в модном прикиде мужчина и серая, потрепанная жизнью, в каком-то безобразном наряде женщина. Они следовали одним курсом: на Собачий Хутор.
Вид Дока смущал немного Катерину, хотя она уже и забыла о подобном чувстве. А он наоборот – резвился, как дите. Наконец, он освободился от грязной, вонючей такой ненавистной робы и вновь, хотя бы на миг, почувствовал себя человеком. Он видел робость спутницы, это его еще больше забавляло и, чего греха таить, вдохновляло. Не все он потерял за эти суровые дни.
Наконец, пришли домой. Вошли в помещение. В нос ударил застоявшийся запах перегара и мочи. После яркой улицы в полумраке комнате трудно было увидеть присутствующих, ориентироваться пришлось по слуху.
-Кого ты там еще привела, Катерина? – донеся голос Баркаса.
-Да никого. Только мы пришли с работы.
-а это, что за пижон с тобой.
-Не видишь, что ли – Док. Продери глаза, залил уже с утра.
Теперь настала очередь удивляться Баркасу.
-И в правду он. Предупреждать надо, а то и по морде получить можно. Ты чего это вырядился?
-Извини Баркас. Просто после работы помылся, да сварочную робу сбросил. – Док смущено улыбался.
-Прикид где увел?
-в секонд-хенде, там сам знаешь, такого барахла валом.
Глаза привыкли к полумраку жилища. На койке возлежал Баркас. Нога в бинте была приподнята на груде какого-то тряпья, словно он ее демонстрировал. Рядом с кроватью стояла початая бутылка с газетной пробкой, было видно, что он приложился к ней совсем недавно.
-Тебя Хамит спрашивал. – Катерина суетилась у стола, выгружая пакет.
-Да был он здесь. Торопит на работу. Показал ему ногу, пожалел меня. Сказал, чтобы быстрее поправлялся, без меня завал. Взял там одного, а он понятия не имеет о мясе, тем более, как правильно рубить. Сам пытается делать, но плохо получается, – было заметно, что Баркас гордится своей уникальностью. Ох, уж это тщеславие, скольких ты погубило.
Док шагнул к кровати, начал осматривать ногу. Отек значительно уменьшился, осталась только легкая болезненность при надавливании.
-Ничего страшного, скоро побежишь.
Катерина кончила суетиться и позвала их к столу. Док хотел помочь Баркасу, но тот сам дошел до стула, уселся и констатировал:
-Еще день, другой и на работу. Садись Док, чего стоишь, в ногах правды нет.
Затем он, не торопясь, разлил по стаканам самогон и ужин начался. Здесь привыкли к тому, что не каждый день бывает колбаса и что-то другое. Могли удовлетвориться корочкой хлеба, засохшей картофелиной. Но одно было непременно: бутылка на столе.
-Могу я у вас пожить какое-то время? – спросил Док.
-Ну, так живешь уже. Если тебе нравится, живи. Но смотри, Катьку не трогай, моя она. Да и Вальку тоже - Витька очень ревнивый, зашибить может.
-Что платить за постой?
Этим он привел Баркаса в веселое расположение духа.
-За эти хоромы не рассчитаешься. Воронцовский дворец, нет – это Лувр. Не смеши меня. Что принесешь съестное, в общий котел. Живи.
Так началась новая жизнь Дока.

Глава 7
Док постепенно привыкал к своей новой жизни. Уж так устроен человек: сначала произошедшие перемены его пугают, затем он свыкается с обстоятельствами, а позже так прикипает к этому образу жизни, что его трудно оторвать от новой среды обитания. Такая уж божья тварь, под названием человек разумный. Он боится всего нового, необычного и воспринимает это как зло. Но побывав в этой новоявленной шкуре, он вдруг начинал понимать, что не все так уж и плохо. В этом периоде жизни есть свои радости, да и не все так мрачно, как рисовалось прежде.
Раньше Док в это не верил, считал подобное вымыслом, байками. Ну, как можно поверить в то, что заключенный стремится вернуться в узилище, не может привыкнуть к новой среде обитания, от которой он был оторван много лет. Есть еще более суровые аналогии, но суть сводится к одному: человек привыкает ко всему и менять ничего не желает. Чего в этом больше: привычки жить по-старому, страха перед новым или простого закона физики, гениально подмеченного Ньютоном: тело стремится к состоянию покоя или равномерного прямолинейного движения, трудно сказать. Но одно ясно – мы боимся неизвестности.
Вот жил человек, нормально, размеренно, ходил на работу, получал какие-то радости бытия и был доволен, даже, по-своему, счастлив. Но вот вмешалась в мирную, устоявшуюся жизнь ее величество Судьба, в виде глупого случая и все спокойствие этого уклада - псу под хвост. И закрутилось, понеслось куда-то в бешеном ритме времени и событий, что не успеваешь даже осмыслить толком происходящее, успокоится, передохнуть. Еще не успел закончиться один эпизод, как появляется другой и какой из них важнее, страшнее, значимее не скажешь вот так сразу.
Док начинал привыкать к своему новому положению. Утром быстро вставал, не ожидая, Катерины, мчался на работу. Здесь можно все: умыться, побриться, поесть и мирно вкалывать в течение дня. Когда выдастся свободная минутка, где-нибудь в уголке прикорнуть, поспать в полглаза. Начальство в лице хозяйки, которую звали Светлана Николаевна, было им довольно. Еще бы, мужик на загляденье. Все понимает, знает, не пьет, выполняет приказы с первого раза. А самое главное – его не нужно искать по подворотням, где мужики квасят. Она уже заметила, что многие ее продавщицы заглядываются на Дока, примеряют для себя. Надо было что-то решать, пока не увели, не поставили в свое стойло.
Ох, уж эти женщины. Они всегда постоянно в поиске, в противостоянии, нападении или в обороне. Налицо вся военная терминология. Поиск – это разведка. Она может проходить тихо, с постепенным сбором данных об объекте или в наглую – разведка боем. Это уже все зависит от женщины, от ее ума, темперамента. Светлана Николаевна была женщина решительной, мужественной, холодной и расчетливой. А иначе и быть не могло: размазня не станет хозяйкой магазина, не выживет в этом мире акул бизнеса, где каждый живет по суровым законам войны, под названием конкуренция. Она также не была обделена вниманием сильного пола, но когда близко знакомилась с мужчиною, то часто наступало разочарование. Сейчас она встречалась с хачиком, денежным мешком, владельцем мясного магазина. Звали его Хамит, у него подрабатывал Баркас рубщиком мяса. Она знала, что это ненадолго: у избранника есть семья и рано или поздно, он слиняет с ее небосклона. Но любая женщина готова погреться у чужого огня, придумывая себе счастье, грезя наяву.
Светлана дважды была замужем, но ей просто не везло в браке, как часто бывает у российских дам. Первый муж был коммерсант, они вместе создали этот бизнес. Но он был заядлым байкером, любил до чертиков мотоциклы и это его погубило. Возвращаясь ночью с очередной встречи таких же бородатых мальчиков, он так спешил, что не вписался в поворот и погиб. Второй был умница, два высших образования, знание языков, преподаватель вуза. Но сгубила страсть к зеленому змию, и они расстались. Зимой, в сильные морозы, он иногда заглядывал на огонек в магазин погреться, но она, сунув ему в руки, пакет с водкой и съестным, быстро выпроваживала на улицу, чтобы не отпугивал клиентов.
Порою ночью, лежа с волосатым, грузным Хамитом, она думала:
-Господи, за что ты караешь таких умных и благородных русских мужчин, делая их пьяницами, причем допиваются они до скотского состояния, вызывая омерзение. За что ты их так, Господи? – иногда даже плакала.
Док ей сразу понравился. Было видно, что в этой среде он недавно, мало выпивал и много работал, был интеллигентен и образован.
-Вот еще судьба одного подвергла испытанию, – подумала она.
Однажды привезли много товара, а ей нужно было отлучиться. Работала бригада грузчиков, Док командовал, куда складировать привезенное. Раньше, в подобных случаях, расчет с бригадой она доверяла только старшему продавцу, но в этот раз решила, пусть рассчитается Док. Она оставила ему деньги и уехала. Вернувшись вечером, Светлана обнаружила Дока в складе. Помещение сверкало чистотой, груз был образцово уложен, а он подписывал штабеля. Когда она прошла в кабинет, следом вошел Док и положил деньги на стол.
-Светлана Николаевна, это остаток денег. Вы оставили немного больше, чем договаривались с бригадой.
-Оставь их себе. Потрать, на что хочешь. Заработал, – она устала. Ей очень хотелось быстрее уйти домой, принять ванну и лечь спать.
Док молча вышел.
-Вот так, как собаке кость, швырнули тебе деньги, - он был оскорблен этим высокомерием.
-Только спокойно, включи свои мозги. Обида плохой советчик. Сделай что-то атипичное.
Через минуту он еще раз постучал в кабинет.
-Ну, кто там еще. Входи, – и, увидев Дока спросила:
-Ты что-то забыл?
-Да, именно забыл. Забыл поблагодарить вас за премию. Это вам, – и поставил на стол букет роз.
Он также неспешно удалился. Светлана растерянно смотрела на цветы, находясь, то ли из-за усталости или от неожиданности поступка, в оцепенении. Потом спохватилась и крикнула:
-Постой, ты куда? – но никого уже не было.
Она подошла к цветам, взяла их в руки, втянула аромат и улыбнулась:
-Ненормальный!
Затем она взяла банку, набрала воды и поставила в нее букет. Светлана отходила и приближалась с разных сторон, любуясь цветами. Ей уже давно никто не дарил их, все обходились стандартным мужским набором: бутылка коньяка или шампанского и коробка конфет, а то и того проще – бутылка водки и шоколадка. А здесь, смотри ты! Счастливая она пошла домой.
А Док брел по Собачьему Хутору погруженный в свои невеселые мысли. Жизнь постепенно наладилась, есть какая-то крыша над головой, рядом люди, работа. Но как только он представил себе, что сейчас вновь придется пить с Баркасом и Катериной в их вонючих апартаментах, не хотелось идти домой. Ведь так можно спиться. Он уже научился пропускать ежедневно понемногу алкоголя, а там и тяга появится.
Но дома его встретил трезвый Баркас.
-Завтра на работу. Хамит без меня совсем зашился. Рубщики попадаются бестолковые: одни рубить не умеют, другие пьют. Сейчас поужинаем и спать.
Утром они направились на базар. Док вошел в свой магазин, начал переставлять товар, затем последовали команды продавцов: принеси то, унеси тару. Продавцов было несколько, и они давно положили на него глаз. Поэтому и команды следовали, как из пулемета, каждая хотела лишний раз пококетничать. Доку было приятно это своеобразное внимание, да и время идет незаметно. Девчата с ним были добрыми, совали что-то вкусненькое в карман, в знак расположения и благодарности. Спиртное он сразу отверг, стоит раз напиться и все. Захочется повторить на другой день, а там пошло-поехало.
Ближе к обеду в отдел выглянула из своего кабинета Светлана Николаевна. Она строго прошлась по залу, за прилавками, делая замечания и показывая, как лучше расставить товар. Затем она вошла в склад, где Док готовил место под очередную партию ящиков.
-Добрый день. Зайди ко мне, - коротко бросила хозяйка.
Док послушно поплелся за ней. Вошли в ее кабинет. Светлана присела к столу. Ее впервые охватило волнение от того, что она собиралась сделать.
-Ты почему убежал вчера? – она говорила с трудом. Волнение мешало ей, поэтому чтобы скрыть его она бросала фразы коротко и отрывисто. Но стороны это выглядело, как раздражение, проявление недовольства.
-Рабочий день закончился. Я думал, что больше не нужен, вот и ушел, – он, немного смущенно, оправдывался.
-Что за муха укусила эту бабенку, – гадал он.
-Ты просто удивил меня. Цветы вечером мне и быстро убежать, в этом есть что-то романтичное. Долго думал?
-Простите великодушно, я не хотел обидеть. Хотелось просто отблагодарить за предоставленную работу, за человеческое отношение, за премию, наконец, – он тоже мямлил.
-Хрен поймешь этих женщин. Хотел, как лучше, а получилось…
-Да нет, я не в претензии. Просто не успела сказать спасибо. Спасибо.
-Я могу идти?
-Да, конечно. Еще раз спасибо.
Док вышел в склад. Он зашел за штабель, в свой закуток, присел.
-Чего она хотела? Поблагодарить? Так это ей спасибо. Дала работу, какие-то деньги, девчата подкармливают. Что еще надо? Пересижу, а там видно будет, – думал он.
Светлана также размышляла. Да, видный мужик, ничего не скажешь. Но, как часто бывает, таких вот жизнь и выкидывает на обочину, бьет так сильно, превращая в бичей, словно испытывая их на прочность. Возможно, и этого ждет подобный сценарий. А может попробовать, а вдруг… Может что-то получиться толковое, ведь каждой женщине хочется счастья. Как противно и тягостно одиночество. Да и греться у чужого костра, зная, что это временно, не слаще. Так пусть хоть ненадолго, но по полной программе.
План созрел быстро. Она уже видела, что у него золотые руки: все, к чему они прикасались, начинало работать. Пусть исправит что-нибудь у нее в доме. А там много разных поломок. Сколько раз она просила Хамита отремонтировать, но тот отделывался только обещаниями. Один раз заставила починить розетку, так он чуть проводку не сжёг. Что взять с мясника!?
Надо спешить. Она уже не раз замечала, как продавщицы, да и остальные хозяйки, «новые бизнес - леди», посматривают пристально, оценивающе на красивого работника. Так можно и проворонить, а кто-нибудь поставит жеребца в свое стойло.
Вечером Светлана подошла к Доку.
-Ты занят сегодня вечером?
-Нет, я всегда свободен. А что нужно сделать?
-Понимаешь, просто неудобно просить о личном. У меня сломался утюг, не могу починить, все время на работе. Не сможешь посмотреть, может, что и получится, – немного смущено попросила она.
-Хорошо. Приносите, сделаю, – не понимая, что от него хочет хозяйка, ответил Док.
-Мне он нужен уже сегодня. Может, сможешь вечером посмотреть?
-Без проблем. Когда и куда ехать?
-Я сама отвезу тебя. После работы дождись меня.
Вечером, сдав магазин на сигнализацию, они покатили на машине Светланы в город. Она неплохо водила, чем немного гордилась. Остановилась у нового кирпичного дома. Вошли в подъезд, на лифте поднялись на нужный этаж. Шикарная квартира поразила Дока.
-Да, старик, одичал ты в хоромах Собачьего Хутора. Отвык от хорошей квартиры, запахов и других благ цивилизации.
-Проходи, сейчас я принесу утюг, – и она пошла в другую комнату.
Светлана долго искала злосчастный прибор, она его забросила сразу после поломки и купила новый. Наконец, она его нашла и довольная вручила Доку.
-Что еще надо?
-У вас есть отвертка?
-Пойду, посмотрю на кухне, – и вскоре она вернулась, неся отвертку.
-Можно еще газету, чтобы не мусорить.
-Возьми на вешалке, в прихожей.
Док занялся утюгом, а хозяйка удалилась. Она вернулась через полчаса, в домашнем халате и тюрбане из полотенца. Было видно, что она только что из душа.
-Ну, как успехи?
-Греет. Принимайте работу, хозяйка, – шутливо сказал Док.
-а расчет? Сколько стоит работа в неурочное время, – она поддержала шутку.
-Чтобы хватило на букет цветов. Но я не знаю, где здесь цветочный магазин.
-Принято. Считай, ты их уже подарил. Спасибо. А сейчас, иди мыть руки и за стол!
На кухне уже был накрыт стол. Всевозможные деликатесы заставили невольно проглотить слюну, а от обилия их даже наступила робость.
-Да, живут торгаши. Это, брат, не врачи. Те перебиваются от зарплаты, до зарплаты, – горько усмехнулся Док.
Уселись за стол.
-Ты, как мужчина, разливай. Что предпочитаешь? Есть водка, коньяки, вина.
-Немного водочки, если позволите. А вам, что налить?
-Пожалуй, тоже водки.
Выпили, но скованность не проходила. Док жевал деликатесы, ловя себя на мысли, что за это время руки стали неуклюжими, и он с трудом мог совладать ножом и вилкой. Светлана также была не в своей тарелке, немного смущалась. Что-то необычное, большое по интеллекту, крылось в этом человеке.
-Наливай еще по одной. Давай выпьем на брудершафт. Это, как благодарность за цветы.
Они медленно подняли рюмки, скрестив руки, выпили. Затем она подставила губы для поцелуя. Док смотрел на эту доступную, такую домашнюю женщину, робея, наклонился и поцеловал. Затем стал целовать ее еще и еще. Закрытые глаза, волосы, снова губы, шею, грудь. Она тихо стонала и прошептала.
-Не спеши. Все испортишь.
Затем они немного выпивали, кушали и много целовались. Ночевать он остался у нее. После долгого отсутствия женской ласки, в тот вечер он был неистов. Утром Светлана обнаружила синяки под глазами и счастливо засмеялась.
-Ненормальный. Стоящий мужик, – подумала она.
Увидев выходящего из ванны Дока, спросила:
-Как твое настоящее имя? А то как-то нехорошо звать, Док да Док.
-Зови Иваном, Иван Ивановичем. Допускаются различные варианты.
-Наверно и фамилия: Иванов?
-Откуда ты все знаешь? – нежно обнимая ее, спросил Док.
-Документов, конечно же, нет?
-Я думал в постели нужны другие доказательства состоятельности мужчины. Неужели ошибался?
-Ладно, проехали. Хорошо будешь вести себя,- сделаем.
Весь день Светлана Николаевна сияла от счастья. Многие заметили это, но никто не осуждал. В этом мире привыкли жить минутной радостью, а что делать? Ведь мужчин на всех не хватает. Закон джунглей: урвала, так наслаждайся, не ровен час, сопьётся или уведут сотоварки. 
Вечером она была занята до самого закрытия магазина и когда освободилась, Дока уже нигде не было. Грустная и расстроенная она ехала домой. Дома прошлась по пустым комнатам, воспоминания прошлой ночи захватили ее. Теперь одиночество ее уже не пугало.
-Пусть он немного подергается, поставим мальчика в стойло, – думала она.
Утром она сразу позвала Дока в кабинет.
-Ты куда пропал вчера? Я тебя искала.
-Как всегда, рабочий день закончился, я ушел домой.
-Дождись меня, пожалуйста, сегодня вечером. Боюсь домой ходить одна, - она шутливо улыбалась.
-Хорошо, – и прижал ее к себе.
-Тихо, тихо. Не здесь. Все будет ночью. Иди, работай, – она была счастлива.
А утром, когда они собирались на работу, Светлана сказала:
-Ваня, переходи жить ко мне. Посмотрим, что из этого выйдет. Понравится, подумаем о будущем.
Док нашел Баркаса. Тот вышел в кровавом фартуке, закурил.
-Что-то ты пропадать стал, Док. Кто захомутал? Светлана?
-Да, она. Предложила жить у нее.
-Баба она неплохая, но была связь с Хамитом, моим хозяином. Смотри, этот тип подловат, может пойти на все.
-А…, волков бояться, сам знаешь, – махнул рукой Док.
-Ну, давай. Если что, двери нашей хаты для тебя всегда открыты. Ты – нормальный мужик. Пойду работать. Бывай.
Теперь у Дока появилась и жена. На работе она постепенно стала все больше и больше ему доверять в проведении сделок. Он уже сам закупал товар и чему был сам несказанно удивлен: у него проявилась коммерческая жилка. Светлана прислушивалась к его советам, они были рациональны и точны.
Но своего первого благодетеля Баркаса, Док не забывал. Изредка, на улице, встречал его. Обязательно расспрашивал о здоровье, житье, Катерине. Но сегодня он был несказанно удивлен появлением Баркаса в их магазине. Вполне приличный, модный несколько лет назад там, а сейчас современный здесь прикид из секонд-хенда, делали его импозантным. Трудно было поверить, что он из трущоб. А когда он стоял рядом с Хамитом, то выглядел вообще олигархом. Несправедлив подлунный мир.
-Привет. Ты не смог бы подойти к обеду в наши апартаменты? Понимаешь у Кати день рождения, да у меня отгул. Вот и хотим его отметить. Приходи. Будут только свои, – так витиевато Баркас еще не изъяснялся. Наверно на него подействовали модные шмотки.
-Так, что отмечать будем: день рождения или отгул?
-Не тупи, тебе не идет. Конечно, день рождения.
И вот, в назначенное время, Док появился в джунглях Собачьего Хутора. Он нес букет цветов, что так не вязалось с убогими строениями, да и необычно было для этих мест видеть мужчину с цветами. Скорее наоборот: было привычным наблюдать спящего в канаве или пытающегося подняться на слабые ноги мужика в грязной одежде.
В доме его встретила Катерина, тоже побывавшая в секонд-хенде. Она так была рада цветам, что на минуту растерялась.
-Это, что мне? – несколько раз спросила она.
Сидящий за столом Баркас только хрюкал от удовольствия. Компания была почти вся в сборе. Привычные в этом застолье Валька и Виктор и еще, какой-то потертого вида, мужичок. Кажется, его видел при первом посещении Док, когда перешагнул порог этой хижины. В нем все было странное: одежда мешковато сидела, он как-то глупо улыбался и постоянно к чему-то прислушивался. Иногда долго смотрел куда-то в угол, а в глазах читался страх. Но это было кратким и трудноуловимым. Док быстро оценил состояние этого человека. Да, перед ним сидел душевнобольной человек. Но почему он здесь, а не в больнице? Загадка. Но ее разрешил Баркас.
-Наконец все собрались. Сегодня у Катерины день рождения, даже Женя пришел ее поздравить. Правда, Женя? Поэтому я предлагаю выпить за ее здоровье, пожелать ей счастья и всего чего она хочет. Пьем до дна.
Все дружно чокнулись и выпили. Док наклонился к Баркасу и спросил:
-а это кто? – глазами показывая на Женю.
-Это Катькин первый муж. Не обращай внимания, он немного помешан, даже справка есть. Недавно он был выписан из психушки. Ему, ты же видишь, не наливаем. Ну, пришел человек, мало ли что. Еще неизвестно, что с нами будет.
В этой компании Док почувствовал себя как-то неуютно. Виктор и Валька не пили, боялись ужраться и подраться. Женя был занят своими голосами и страхами. Только Баркас и Катерина пили и уже не замечали гостей. Да и много ли надо на опохмел. Док потихоньку выбрался из-за стола и незаметно вышел в сени. Затем, также не замеченный, он пошел в свой магазин.
Закончилось лето. По утрам дети бежали резво в школу, студенты спешила на пары, прошла пора отпусков. Вот уже почти полгода Григорий проводил вне своего города и дома. Теперь он уже не врач, а какой-то уборщик. Даже имени своего лишился, кличут его по-собачьи: Док. Жизнь со Светланой протекала нормально. Док понял одно – главное не скандалить, если нужно дать совет – дай. Он постоянно был при деле: то принимал товар, то куда-то спешил на деловые встречи, переговоры, а то и просто – засучивал рукава и ремонтировал все, что необходимо. За это ему был обеспечен кров, женское тепло и забота. А много ли надо мужику? Чуть-чуть тепла и кусочек ласки.
В то утро он был занят на складе, переставлял товар. Сделав перевыборку товара, он решил спросить у Светланы, куда его расставить в торговом зале. Из ее кабинета доносились голоса, громкие и отрывистые. Похоже, там происходила ссора. Но вот с кем. Один голос был Светланы, другой мужской, гортанный. Внезапно дверь открылась, и на пороге возник Хамит.
-А… вот твой любимый. Нашла на кого меня променять. Даже имени у него нет, а собачья кличка. Да и ты сама сука. ****ь.
Док заметил, как из глаз Светланы потекли слезы. Эту кремень-женщину нелегко было заставить заплакать.
-Ты, черный, извинись перед женщиной, – голос Дока дрожал от волнения.
Возможно, это и почувствовал Хамит. Голос дрожит – значит боится.
-Пошел отсюда безродная скотина. Бич вонючий. А ты нашла под кого ложиться. Да от него помойкой воняет.
-Заткнись, по-хорошему прошу. Извинись перед женщиной.
-Иди сюда, собака. Сейчас резать буду, как барана, – рука Хамита скользнула в карман.
Нет ни одного кавказца, который не носил бы с собой нож. Возможно, это национальный обычай, тогда полбеды. Но скорее из-за природной трусости они носят с собой оружие, что хоть как-то придает им уверенности и смелости. А когда в окружении женщин вдруг такой герой начинал вопить:
-Держите меня, держите, я не знаю, что с ним сделаю…, - он действительно не знает, что делать с противником. Поэтому и орет, чтобы женщины его держали, а он якобы пытается вырваться и убить обидчика. Но стоит его только отпустить, он сразу бежит с протянутой рукой, приговаривая:
-Брат, прости, брат.
Док молча оценил обстановку: сзади открытая дверь в склад, можно удрать и избежать конфликта. Перед ним грузный, жирный Хамит, шарящий в кармане.
-Извинись перед женщиной и уходи.
-А, сволочь. Я зарежу тебя, русская свинья, – в руке Хамита блеснул нож. – Уходи, дай дорогу.
Но вместо отступления, сержант ВДВ бросился вперед. Его так учили два года. Не дай противнику опомниться, если не ты его, то дрогнув, он убьёт тебя в спину. Голыми руками поймал нож, боли не чувствовал, была только злость. Несколько ударов по толстой роже и Хамит, лишившись ножа, был повержен на пол. Из пораненной руки Дока текла кровь. Светлана, увидев это, бросилась к нему, переступив через кавказца. Нет страшнее позора для сына гор: через него переступила женщина. Но он только заскрипел зубами от бессилия и позора.
Светлана увела Дока на склад, где наложила ему повязку. Хамит встал, отряхнулся, огляделся и почти бегом бросился вон из помещения. Теперь только одно: отомстить за позор и унижение.
Если Док отделался небольшими порезами кистей рук, то у Хамита была кровоточащая рана в сердце. Он, как любой отвергнутый мужчина, воспылал к Светлане любовью. Это превратило его жизнь в муку, в пытку. Он не хотел другой женщины, перебрал многих, пытаясь забыть ее, но, увы. … Тогда он стал придумывать план мести. Натравить земляков на Дока, - пойдут расспросы: за что покалечили человека. Вылезет драка, где он был так унижен, повержен и через него перешагнула женщина. Позор. Земляки отпадали. Оставалась только милиция.
Был у него хороший знакомый капитан Гуляев. Тот люто ненавидел кавказцев, был в командировке в горячих точках, любви к ним это не принесло. Но он постоянно нуждался в деньгах, оклада не хватало, вот и приходилось шерстить этих черномазых. Ему и позвонил Хамит, договорился о встрече.
В назначенное время капитан втиснулся в кабинет Хамита.
-Чего звал? – вместо приветствия спросил Гуляев Хамита.
-О, товарищ капитан. Как жена, дети, служба?  - начал Хамит.
-Ты мне Лазаря не пой. Говори, чего хотел. А то врежу по твоей хитрой роже, может, придешь в себя.
-Один человек мешает, сильно мешает. Прямо жить не дает. Надо сместить.
-Я рад, что тебе не сладко здесь. Будь моя воля, всех бы вас запер в резервациях. Из-за угла вы храбрецы, – капитан что-то вспомнил.
-Может по сто грамм?
-с тобой, гнида, пить? За бутылкой дела уже не делаются. Только зелень. Говори дело.
-У Светланы в магазине грузчик работает. Очень подозрительный тип. Я думаю, он террорист. – Хамит начал подготовленную речь.
-Он такой же террорист, как я балерина. Что, не дает покоя обида, отхерачил тебя и Светку увел? Молодец. Не лезь к нашим.
-Даю тысячу зеленью, – выдавил из себя Хамит.
Капитан задумался. Деньги. Ох, как они нужны. Удалить парня на пару недель можно без труда, а потом за возврат еще срубить деньжат со Светланы.
-Хорошо. Но ненадолго. Сам знаешь, в стране демократия. А деньги где.
-Вот дорогой, вот, – подсунул капитану доллары.
-Здесь пятьсот, а говорили о штуке.
-После того, как дело будет сделано, получишь остальные.
-Считай, разговора не было. А за сигнал насчет террориста спасибо, завтра и начнем проверку. С тебя.
-Вот все деньги, возьми, пожалуйста. Не обижай.
Утром капитан Гуляев в сопровождении двух пепеэсников входил в магазин Светланы. Док находился на складе, когда вошли туда милиционеры. Старший, в звании капитана, подошел и спросил:
-Кто таков?
-Работаю здесь.
-Фамилия, имя, отчество, – он в упор смотрел на Дока.
-Иванов, Иван Иванович.
-Документик покажи.
-Сейчас нет при себе. Дома, – соврал Док.
Он скосил глаза, и начал смещаться в сторону, там еще есть выход. Капитан — это движение заметил, и предупредил его.
-Стоять. Дернешься, ребята с автоматами, бьют на поражение. Не советую. Так, значит, документов нет. Тогда пройдем гражданин с нами в отделение для выяснения личности.
-Хозяйка может подтвердить, спросите ее.
-Спросим, не волнуйся. А сейчас проследуй в машину.
Дока усадили в автобус, где сидело еще несколько бедолаг. Капитан вошел в кабинет Светланы.
-Так, гражданка. Нарушаем закон. Снова приняла на работу без документов.
-Гуляев, ты, что с дуба рухнул? Да здесь весь базар без документов. Давай, скажи, сколько и разойдемся по-хорошему.
-Дача взятки должностному лицу, при исполнении…. Продолжать,- и увидев глаза полные слез, добавил: на этот раз не могу. Да не волнуйся ты так. Подержим, выясним и отпустим. Не впервой, демократия - мать ее. Да и тебе лучше будет, хоть знать будешь: кто, откуда.
Дока с другими доставили в отделение милиции. Мысль лихорадочно работала.
-Что делать? Если начнут проверять, то может всплыть прежнее, а это два убийства. Тогда все, труба. Упрячут в тюрьму и надолго. Что же предпринять? Бежать? Отсюда не убежишь. Это не район тебе, менты вооружены и натасканы, как собаки.
Мысль билась, как пойманная в силки птица, - хаотично и лихорадочно, но выхода не находила. Сначала посадили в обезьянник, а затем рассадили по камерам.
Док уселся на нары, ничего не видя, безучастно уставившись в одну точку. К нему обращались такие же потерпевшие, но он просто их не слышал. Потрясение было настолько сильным, что он почти не реагировал. Только спустя несколько часов он заметил, что вокруг него свободное пространство. Сокамерники отодвинулись от него и с опаской поглядывали. Вот уж, правда. Крепкие мужики, могут прыгнуть в огонь и в воду, не раздумывая, а появись тип с безумным или просто с бессмысленным взглядом - и все. Появляется опаска. Чего ждать от этого типа? Какой гадости?
-Попробовать сделать, как в прошлый раз? Вызвать скорую помощь и симулировать недуг. Не пройдет. Приедет бригада с врачом, здесь город, бригады укомплектованы, номер не пролезет. Думай, думай.
Док продолжал сидеть, но вдруг появилось чувство, что он найдет выход.
-Бежать? Бред. Вот уже и за психа принимают, отодвигаются. Стоп. Псих – это интересно. Думай, думай. Что мы имеем? Институтский курс психиатрии, из которого уже ничего не помню. Тогда бери из жизни. Олигофрен Сашка? Нет, отпадает. Ну, какой из меня дебил?! Женя, муж Катерины? А это уже интересно. Крыша поехала, вот документы и потерял. Такое сплошь и рядом среди этого контингента. Пока будут разбираться, искать данные на него пройдет время, а там видно будет. Сыграть умалишенного проще врачу - он видел больных, и его учили психиатрии. Конечно, в больнице разберутся, все вскроется, но там свой брат – медик. Может и помогут. А теперь главное - больше странностей в поведении.
Решение было, но он никак не мог решиться на первый шаг. Он сидел в каком-то ступоре, продолжал глупо улыбаться и смотреть в одну точку. Часы летели, а он продолжал сидеть.
-Что со мной? Не знаю. Тюрьма, тюрьма, вот что меня ждет. Отсюда не вырваться. Выйду после отсидки старый, больной, потерявший профессию, человек. Все! Жизнь прошла мимо. Что со мною творится? Мысли галопируют, не могу ухватиться ни за одну. Остановись! Сосредоточься. Объясни свое состояние.
-Так, только спокойнее. Думай и гони мысли о тюрьме. Что меня так парализовало. А… Понятно. Его величество страх! Я боюсь тюрьмы! Даже смерть кажется не такой ужасной, как тюремная неизвестность. Господи! Только бы не сойти, действительно, с ума. А ведь совсем недавно я этого хотел. Лучше больница, но только не тюрьма.
-а что будет после того, как пролечусь в больнице? Каждый будет тыкать в меня пальцем, и вертеть у виска. У него не все дома, он лежал в психушке. Он - неполноценный член общества. Что делать, что делать? Ведь если раскроют два убийства, дадут по полной программе. А если бежать? Но как вырваться отсюда? Ну, за что меня так?
И снова мысли шли по кругу, слово мешалка их не прекращалась ни на минуту. Он сидел в оцепенении. Прошла ночь. Спать не хотелось. Он даже не заметил, что его куда-то повели. Смутно помнил о том, что молодой лейтенант задавал какие-то вопросы, а он сидел, уставившись в одну точку и только мычал. Следователь вышел из себя и пару раз съездил ему по роже. Эффекта ноль.
Затем его вновь отвели в камеру. Страх мощно держал его за горло, не отпускал ни на минуту. Затем через какое-то время его снова потащили в ту же комнату. За столом сидел средних лет мужчина, в халате и одетой, поверх его, куртке. Снова вопросы, его мычание и наконец, был вынесен какой-то вердикт.
Его снова затолкали в машину, он пытался вырваться, но был фиксирован и уложен на носилки. Машина тронулась, его увозили в неизвестность. Все это он потом вспоминал с трудом. Было ли это с ним? А может это просто ему приснилось? Так сыграть состояние глубокого стресса практически невозможно. Значит, он действительно был потрясен, до глубины своего сознания: близостью тюрьмы, этой неизвестностью, придуманной им самим карою.
Машина уносила его прочь от тюрьмы. Надолго ли? Санитары, а это были работники психбригады, заголили руку и врач, привычно воткнул иглу шприца в тело. Но легче не стало.
Ехали долго, во всяком случае, так показалось Доку. Лежать на носилках в трясущемся Уазике, пытка еще та. Казалось, вытрясет все внутренности. Но прошло время, и машина остановилась. Водитель выскочил из-за руля помочь бригаде доставить больного в стационар. Его облепили со всех сторон и поволокли по коридору. Да здравствует наше здравоохранение, самое лучшее в мире!
 

Глава 8
Всем нам досталось тяжелое наследство прошлого, тоталитарного режима. Почти во всех семьях были осужденные, раскулаченные или просто обиженные советской властью люди. До сих пор поговорка «от сумы и от тюрьмы не зарекайся» остается в силе, а это говорит о многом. В любой момент могут накинуть на человека узду закона, придумать статью и упрятать туда, «где Макар телят не пас». К этому народ привык, ужас тридцать седьмого года все еще витает над головами, пусть не в такой форме как в прошлом, но страх то остается.
Много пришлось выстрадать старшему поколению, когда за колосок, подобранный в поле от голода, давали огромный срок. Солдат, стоявших на границе в ожидании войны, нагло обманывали, уверяя, что ничего не случится, а когда их безоружных, фактически преданных командованием, взяли в плен, тут же и обвинили. Такое не забывается и не прощается. Им, беднягам, познавшим ужас плена, пришлось еще сидеть по десять лет в лагерях советских за то, что остался жив.
Поэтому в народе к тюрьме двоякое отношение. С одной стороны -  страх осуждения не только властью, но и близкими, а с другой – сострадание к этим людям, зачастую невиновными. Но кругом есть люди и даже в тюрьме есть свой неписаный закон, свои понятия. Но коммунисты тем и отличались от других режимов, что придумывали изуверские методы борьбы с неугодными, инакомыслящими. На втором месте по борьбе с инакомыслием смело можно поставить психбольницу. Как ее в народе только не называют: от грубых «дурдом, дуртрест», до ласковых – «дурка, дурашка».
Если все здравоохранение финансировалось по остаточному принципу, то беднягам из психбольниц доставались и того меньше – крохи. Поэтому здесь практиковалось само выживание, открывались какие-то подхозы, мастерские или еще что-то, средства из которых бессовестно разворовывались пьяницами-главврачами. Больницы строились за городом, а если оказывались в черте его, то просто он разросся до больших размеров и поглотил ее. Обычно это были серые, мрачные здания, за высокими, трехметровыми заборами, с мрачными лицами персонала и больных.
После долгого пути, машина остановилась у высокого трехэтажного здания. Врач вылез из машины и вошел внутрь, чтобы вскоре появиться в сопровождении еще двух санитаров. С помощью водителя и этого эскорта Григория доставили пред ясные очи дежурного врача. Впрочем, назвать их «ясными» трудно было назвать. Они были тусклые и мутные. Движения доктора были замедлены, что говорило о его усталости или болезни. Он начал заполнять историю болезни, беседуя с Доком. Но от долгой дороги, а может от инъекции, тому говорить не хотелось, он тупо смотрел в угол и, когда сильно приставали с вопросами, что-то мычал. Бригада скорой помощи уехала, врач еще побеседовал с ним, сделал назначения, и Док был предоставлен санитарам.
Сначала его повели в какой-то закуток, раздели, облили зеленым мылом, а затем усадили на стул ждать, когда наберется полная ванна воды. Затем санитарка взяла его под локоть и приказала лезть в ванну. Вода была чуть теплой, но делать нечего, нужно же пройти санобработку. Немного поплескавшись в холодной воде, Док вылез. Вытираться ему кинули какую-то застиранную простыню, которая быстро промокла. Ничего, тут не отель пять звезд, а нормальная больница с остатками ненавязчивого сервиса. Другого не держим. Его одежда исчезла, вместо этого санитарка кинула трусы, тапочки разномастные, разбитые и серый байковый халат.
-Одевайся и в отделение, – сказала она и крикнула в коридор:
-Забирайте новенького.
Вошли два санитара, в закрытых белых халатах, колпаках и молча показали, куда следует ступать. Лица их были угрюмо равнодушные, движения неторопливые, они как бы подчеркивали, что теперь спешить уже некуда, здесь конечная станция и надолго. Затем полуголого Дока повели в другой корпус, несмотря на пронизывающий осенний ветер. По пути они ключами открывали двери, которые за ними захлопывались с характерным автоматическим щелчком замка.
Вот и острое отделение, куда был определен новенький. Молча подвели к одной из палат, которая представляла собой большую комнату с зарешеченным окном и полным отсутствием мебели. Двери в палату тоже не было, но половину проема ее занимала деревянная тумба, тяжелая, окрашенная коричневой краской. На ней восседал санитар, в таком же халате и белом колпаке. Он молча поднялся и спросил пришедших:
-В наблюдательную?
-В нее самую. Принимай родимого. Будь осторожен. В приемном сказали, склонен к агрессии.
-Ничего, наши его пооботрут.
Дока втолкнули в палату, набитую, как бочка сельдью, голыми людьми.  Он хотел пройти дальше, но сопровождавшие забрали у него халат. Он пытался возразить, но их уже не было, а на тумбе сидел дежурный санитар. Он равнодушно посмотрел на Дока и махнул рукой, мол, проходи в глубь. Первую свою ночь в психбольнице Док не забудет никогда. Полная комната голых людей с безумными глазами и ужасными лицами. Фильмы ужасов блекнут на фоне этого реализма. И это случилось с врачом, которого учили и готовили к встрече с подобными больными, пусть он не занимался ими постоянно, но о них он знал. Знал симптоматику и течение той или иной болезни, но чтобы вот так, воочию и сразу попасть в самую гущу – это уже слишком. Он сталкивался с больными на практике при прохождении цикла психических болезней, но там он был студент. Рядом всегда руководитель группы, лечащий врач, санитар и самое главное - на нем спасительный белый халат. Больной входит в кабинет в сопровождении санитара, садится и начинает рассказывать о своих переживаниях. Студентам подбирают классических больных, не агрессивных, понятных. Там все по-другому. А здесь почти голый здоровый мужчина попадает в окружение безумных людей, действия которых непонятны и непредсказуемы. А самое страшное это глаза. Безумные, бездумные, пустые или наоборот горящие, словно одержимые, не мигающие, широко открытые. Перекошенные лица, с отвратительными гримасами, открытыми ртами, из которых вытекала слюна. Сначала все уставились на вновь прибывшего, но тут же о нем забыли. Каждый был занят собой, своими, одному ему понятными и целиком занимающими его, мыслями. Другие прислушивались и что-то отвечали, как бы беседуя с собой. Посредине комнаты, всех расталкивая, обнявшись, прогуливались двое молодых парней. Они не замечали окружающих, пересекали комнату от двери до окна, затем останавливались, разворачивались и шли обратно. Их лица были сосредоточены, как будто они пытались вспомнить что-то важное, и не могли.
Вдоль стен стояли и сидели мужчины, занятые своими делами. Док увидел свободное место и присел на корточки. Так продолжалось, казалось, целую вечность. Но вскоре появилась медсестра, передала список и с помощью санитара начала делать процедуры. Санитар подводил больного, укол, обычно в ягодицу, и назад в палату, где продолжал на тумбочке вахту другой санитар. Настала очередь и Дока. Его отвели, что-то ввели и обратно в палату. После укола появилась сонливость и какое-то равнодушие. Он сел на пол, а когда попытался подняться, у него закружилась голова. Вскоре в палату были вброшены вонючие матрасы, не совсем просохшие с прошлой ночи и двое больных из других палат, их расстелили.
-Спать, всем спать, – рявкнул санитар, и голые мужики послушно легли на матрацы.
Док выбрал место у стены, но когда повернул лицо к соседу, поспешно закрыл глаза. Немигающий, бессмысленный взгляд заставил его содрогнуться. Оставалось уповать на санитара, если он заснет, то можно и жизни лишиться. Свет не выключали, одеял не было, да их и не нужно. Было очень душно, зловонно и стоял какой-то монотонный гул от бормотания, храпа, причмокивания. Он благодарил персонал за укол, который хоть как-то позволил ему забыться. К утру действие инъекции закончилось, дышать стало вообще невозможно из-за зловония испражнений. Он подошел к двери. Санитар дремал, но увидев новенького, насторожено спросил:
-Тебе чего?
-В туалет хочу.
Подошел другой санитар и отвел его в туалет. Здесь Док немного отдышался, оправился и вернулся в палату. Присел рядом с тумбочкой и попросил:
-Можно, я здесь посижу? Там везде сыро и воняет.
-Сиди.
Так он провел остаток ночи.
Утром снова прием лекарств, таблетки он спрятал под языком, затем выплюнул в туалете. Укола не было, и он понял почему. Ближе к обеду его пригласили на беседу с врачом. Санитар провел его в ординаторскую, представляющую собой комнату с двумя столами, заваленными историями болезней, стульями и диваном, такой древности, что садиться было страшно. В кабинете сидел вчерашний врач, который его принимал и что-то писал. Это был невысокого роста полноватый мужчина, с мальчишеской стрижкой и замедленными движениями. Полнота его была какой-то рыхлой, что говорило о его нездоровье. Он суетливо нашел историю болезни Дока, полистал ее и начал говорить.
-Я ваш лечащий врач, Чачин Юрий Тимофеевич. Давайте знакомиться. Как вас зовут?
«Пока все идет правильно», - подумал Док.
-Иванов, Иван Иванович.
Он снова безразлично уставился в угол. Периодически он начинал прислушиваться, демонстрируя, что слышит голоса. Чачин, как он заметил, не оставил без внимания это.
-Вы к чему прислушиваетесь?
-Я не прислушиваюсь, – ответил Док.
-Ну, я же вижу. Вы слышите голоса?
-Да, иногда.
-Что они вам говорят?
-Они зовут меня.
-Куда они вас зовут? – этот вопрос Док оставил без ответа.
Опрос продолжался.
-Ваше образование? Где учились?
Док механически чуть не ляпнул: высшее. Учился очень хорошо, ординатура по кардиологии. Врач – кардиолог высшей категории. Но тут же прикусил язык.
-Так себе, средне. Учился в школе, потом немного в техникуме.
-Как учились в школе?
-Я же сказал – средне.
-Оставались на второй год?
-Да, в пятом и седьмом классе.
-Почему?
-Голова болела, не мог запомнить ничего.
-А после школы поступил в техникум? Почему бросил?
-Очень сильно болела голова, не мог усвоить материал.
-Затем чем занимался?
-Устроился работать сварщиком
-Болел ли кто – то подобным в семье? – спросил Чачин.
-Да, голоса слышал дед.
-Лежал ли он в психбольнице?
-Да, лежал, – ответил Док.
Но в конце беседы, он стал задавать ошеломляюще трудные вопросы. Док помнил их еще со студенчества, это тогда казалось смешным.
-Вы знаете пословицы, поговорки? – врач смотрел на Дока.
-Слышал, но не помню, – уклончиво ответил он.
-Тогда объясните мне вот такую: готовь сани летом, а телегу зимой.
У Дока ответ был готов сразу, ну что тут не понятного: готовься заранее к любому делу. Но он помнил с института, больной человек так не ответит.
- «А что мне ответить?» – Док задумался.
-Не знаю, – сказал он
-А вы подумайте. Зачем нужно готовить сани летом, а телегу зимой?
Это было мучительным, потому что ответа, кроме правильного, трудно придумать.
-Это, смотря кто, где живет. Для них это пригодится, - тупо он начал и замолчал.
Боже насколько это трудно, придумать прямой смысл поговорки. Убрать иносказание, но что ответить? Ведь врач требует ответа.
-Я не понял вашей мысли. Как это: «смотря кто, где живет». Поясните.
-В школе учили, что в тундре летом ездят на нартах, на санях. А на юге зимой песок смерзается, и ездят на телеге.
-Оригинальная точка зрения. Обычно отвечают по-другому. Кажется, вы в школе не совсем плохо учились.
- «Да забыл я, как отвечает психический больной. Надо было учить получше психиатрию. Неужели сгорел, попался?». – Док почти ненавидел себя и пытающего его Чачина.
В процессе беседы, Юрий Тимофеевич несколько раз доставал ингалятор, и впрыскивал в рот лекарство.
- «Да у тебя бронхиальная астма. Пока обходишься «Беротеком», но слишком часто пользуешься. Скоро перейдешь на гормоны. Бедняга», – ему по-человечески было жаль врача, такого, как и он, работягу-медика.
Чачин вызвал санитара и приказал проводить больного в палату.
-Снова туда же, в наблюдательную? – спросил санитар.
-Нет, пожалуй. Пришли сестру, пусть скажет, в каких палатах есть места.
-Почти все забито. Но родственники обещали одного больного сегодня забрать домой, и будет место в палате Историка.
-Тогда пусть Иванов подождет. А сестру не нужно звать, сами разобрались с местами, – сказал Чачин и снова потянулся за ингалятором.
Дока вывели в коридор, санитар указал на кушетку.
-Садись и жди. Освободится место, я тебя отведу, – и ушел.
Док уселся на топчан и стал рассматривать обитателей отделения. Здесь лица были не такие ужасные, как в наблюдательной палате. В большинстве своем все были какими-то серыми, глаза потухшими, каждый был занят своей проблемой, только ему понятной. Вот по коридору, как челнок с конца в конец мотается человек, глубоко задумавшись, но при этом как-то интуитивно обходя препятствия. А вот печальный взгляд, кажется вобравший в себя всю мировую скорбь и пытающийся предотвратить очередной аргамедон. Вот милый улыбающийся человек, он с такой любовью относится к окружающим, словно хочет отдать всего себя вселенной. Лица, серая плохая одежда, пижамы не по росту и глаза. Они здесь всякие, но в большинстве своем какие-то потухшие.
Подошел санитар. Он принес пижаму, приказал ее надеть и забрал серый байковый халат. Затем повел Дока в дальнюю палату. Это была единственная палата, дверь которой была прикрыта. Санитар открыл дверь, подвел Дока к металлической койке.
-Вот твое место. Ложись и веди себя смирно, – сказал он и удалился.
Док сел на койку. Обычная больничная металлическая кровать, как и любой другой больнице. Соседние койки были пусты. Только через одну из них от Дока лежал человек, с приподнятой головой и устремленным вверх взором. Глаза были широко открыты, но веки ни разу не моргнули за все время, сколько на него ни смотрел Док. Подушки не было, но голова не касалась постели, а висела в воздухе без напряжения и усилий. Тело было неподвижно, и даже казалось, что он не дышал.
- «Каталепсия, одна из форм шизофрении, кажется катотоническая», - подумал Док.
Он еще посмотрел на больного и прилег. То ли от того, что плохо спал ночью, а может под действием препаратов, он провалился в сон. Спал долго, не просыпаясь, даже укол его не вывел из сна. Он проснулся утром, болела голова, была разбитость во всем теле. Сел на кровати и осмотрелся. Рядом с ним лежал мужчина, серое морщинистое лицо, покатый лоб и глубоко посаженные глаза. Он читал книгу. Увидев, что Док сел, он повернул к нему лицо и сказал:
-Проснулся. Ты кто?
-Больной.
-А мы здесь все нездоровые. Как зовут тебя?
-Иван.
-Завтрак закончился. Есть хочешь?
-Нет. Болит голова, тело какое-то ватное, слабость.
-Это после лекарств. Привыкай. Будут лечить, чтобы ты был умный, – глубокомысленно сказал сосед.
Док посмотрел на следующую кровать. Вчерашний больной с каталепсией лежал в той же позе. Казалось, в нем ничего не изменилось. Но нет, кое-что было. Он был побрит, постель была чиста.
Док постепенно начал ощущать свое тело. Только теперь он почувствовал, что хочет в туалет. Он поднялся на дрожащие ноги, и его качнуло так в сторону, что пришлось ухватиться за спинку кровати. Сосед сочувственно глядел на него.
-Где здесь туалет?
-Выйдешь из палаты и налево. Да ты совсем плох. Вон как тебя швыряет. Пойдем, я помогу тебе.
Они добрели до туалета. Док вошел, а сосед остался ждать. Затем также с трудом вернулся в постель. И снова какое-то полузабытье. Только уколы доходили до него из внешнего мира, а в остальном он был в полузабытье. Сколько он пробыл в этом состоянии, он не помнил, да и сосед не сказал. Изредка он с его помощью доходил до туалета и снова в койку.
 Лечащий врач Юрий Тимофеевич не был врачом  от Бога, а простой штамповкой советских вузов. Он назначал лечение исходя из принципа: побольше лекарств, вреда не будет. А вот будет ли польза, его не волновало. Об этом пусть думают авторы учебников, чьи рекомендации он старательно выполнял.
Но вот однажды Док начал ощущать себя и видеть окружающий мир. Сначала это было как во сне, затем постепенно предметы приобретали привычные формы и очертания. И, наконец, он четко стал различать и фиксировать происходящее. Это как в испорченном бинокле или микроскопе. Чтобы навести резкость изображения, приходится подкрутить те или иные винты. А здесь необходимо время и отказ от приема психомиметиков. Но вот так сразу заявить об этом нельзя, надо осторожно. Его перевели на таблетированые формы препаратов. Поэтому в момент раздачи он старательно, на виду персонала брал лекарство в рот и запивал водой. Причем таблетки оказывались под языком, а вода проглатывалась. Через некоторое время он спускал их в туалете.
Утром, после приема лекарства, он по привычке направился в туалет. Только поднялся с койки, но дорогу загородил сосед. Небольшой, худенький, серенький, но с выразительными глазами и тихим властным голосом. Он спокойно произнес:
-Что, псих, не терпится спалиться. Самое время.
-Я в туалет. Сил нет терпеть, писать хочу. – Док шел на соседа.
-Ага, быстрее хочешь выплюнуть лекарство в очко. Ты думаешь, никто ничего не видит. Санитары давно засекли тебя, но пока молчат, оклемайся после лечения этого светила, Чачина. А потом заставят пить или снова уколы, им твои концерты ни к чему.
-А если я не буду буйствовать?
-Конечно, не будешь, ты же симулянт, причем никудышный. Но они не знают об этом. Да и Юрик пока не догадывается. Но все тайное рано или поздно становится явным. Плюй сюда, – и он протянул флакон из-под лекарства.
Док послушно выплюнул таблетки сначала в ладонь, а затем аккуратно переложил их в тару.
-Да ты совсем дурак, как я посмотрю. А если я тебя заложу, сдам. Помни тюремный принцип: не бойся, не верь и не проси. Вот так довериться простому психу, ну это верх безрассудства. Хотя мы все здесь с поврежденным рассудком, – последнюю фразу он уже сказал скорее для себя.
-Пойдем, посидим, поговорим, – и увлек его на койку.
Уселись каждый на своей, друг против друга. Маленький, щупленький, в большом сером байковом халате он был очень неказист и немного жалок. Но как обманчива внешность!
-Меня зовут Историк, так и ты зови. Тебя то, как звать?
-Иваном.
-Тогда понятно, откуда эти придурочные поступки, оправдываешь свое имя. Симулянт ты, конечно, никакой, хотя кое-что знаешь из психиатрии. Ведь смог же Чачина наколоть, хотя это и нетрудно. Он далек от медицины, а от психиатрии тем более. В любом производстве есть отходы, шлак. Среди врачей это тоже не редкость. Ну, пошел в институт, закончил, а таланта-то нет. А как хочется значимости, почтения и поклонения. Среди населения оно понятно есть, звание врача дает уважение. А среди коллег? Его нет. Тогда они начинают всеми способами лезть вверх, клепать диссертацию или спиваются.
Монолог притомил его, он посмотрел на Дока оценивающе, как бы вопрошая – дошло ли? Всю эту фигню Дог знал и без него, поэтому равнодушно смотрел и ждал: а что будет дальше?
-Юрика ты обманул. Но есть зубр, этот из категории талантов и, как положено таким людям, он слаб. Любит заглянуть на дно бутылки. Но его на мякине не проведешь, стреляный воробей. Ну, ничего. Скоро вернется на землю Профессор, обсудим.
Что он хотел обсуждать с каким-то светилом, Историк не уточнил, а только спросил?
-Ты в шахматы играешь?
-Да, играю.
-Тогда, что же ты молчишь? Сейчас я это излажу, – и куда-то умчался.
Вскоре он вернулся, неся в руках шахматы. Поставили между койками табуретку, положили шахматную доску, расставили фигуры, и битва началась. Играл он хорошо, но и Док не думал сдаваться. Положение на доске было интересным и захватывающим. Они только один раз прервались, чтобы молча сходить в туалет, каждый обдумывал сложившиеся положение на доске. Партия закончилась ничьей.
После игры Историк долго тряс руку Доку, причем искренне и горячо.
-Спасибо, давно так не отвлекался от этих опостылевших будней. Если не возражаешь, я хотел бы продолжить наши баталии.
-Не возражаю, - и они пошли на обед.
После обеда все обычно спали, был в больнице послеобеденный сон под названием тихий час. В отделении было тихо, только шуршали где-то санитарки, да из наблюдательной палаты изредка доносились громкие возгласы, но их быстро глушили санитары. Такое умиротворение бывает всегда перед бессонной ночью. Док это знал, поэтому старался днем не спать, правда, это не всегда получалось.
Это хорошо знают те, кто хоть однажды лежал в больнице в качестве пациента. Равнодушно заботливый персонал, стоны больных, свет среди ночи, если вдруг кому-то станет плохо, грохот каталки по коридору и неожиданное обнаружение мертвым соседа по палате. Это в обычной больнице, где лечат не душевно больных людей.
Совсем другая ночь в психбольнице, где все больные, несмотря на седативные средства, почти не спят. Свет в палатах притушен, многие укрываются с головой и не только из-за света. Кто-то слышит голоса, кого-то донимают страхи, другие смотрят в потолок или нашептывают что-то только им понятное, счастливо при этом улыбаясь. Любое движение фиксируется сотней глаз и ушей. Персонал, привыкший к этой картине, повторяющейся из дежурства в дежурство, дремлет, нарушая строгие запреты спать ночью. И только какой-то шелест от губ, век, шепота ползет по отделению и не только по нему, но и по всей больнице.
Конечно, трудно работать с такими больными, колоссальная нагрузка лежит на всех работниках больницы из-за нестандартного поведения больных, перепадов настроения от умиления до агрессии и непредсказуемости поведения. Но не меньшая нагрузка лежит и на больных. Хорошо, если человек и в самом деле больной, он живет в своем, напряжённом мире, захвачен своими переживаниями, видениями, голосами. Но каково быть здесь здоровому человеку? Не работником больницы, а числиться больным. Ведь находиться круглый день среди умалишенных – это огромная нагрузка на мозг. Постоянно нужно быть на чеку, чтобы не выдать себя, не подвергнуться нападению настоящего психа.
Док лежал и думал. Мысли были невеселые. Да и чему радоваться. Диагноз пока неясен, лечащий врач-тупица, о выписке нет и речи. Убежать? Поймают, тогда уже точно упрячут в тюрьму. Ладно, посмотрим, а вдруг ее величество судьба улыбнется.
Историк хлопотал у постели Профессора. Было видно, как он протирал лицо и тело больного влажной марлевой салфеткой, которую сам же сделал из бинта. Персонал пытался кормить находящегося в ступоре человека, но Историк всячески этому мешал и просил не делать этого.
-Странно. Ведь так за ним ухаживать и не разрешать кормить друга. Действительно ненормальный человек, – думал Док.
Когда Историк вернулся на свою койку, он сказал ему об этом:
-Тебе, что не жалко друга, ведь без пищи он может погибнуть? Он же находится в таком тяжелом состоянии.
-Ему сейчас ничего не нужно. Он выполняет свою миссию по заданию судьбы. Тело потребляет минимум энергии, а временами и вовсе в ней не нуждается.
-Ты-то откуда знаешь? Что, врачи ему вреда желают? Ведь нужно поддерживать все функции организма в любом состоянии, – негодовал Док.
-А ты кто – врач? Его уже пытались год назад кормить через зонд. Во-первых, долго не могли ввести этот зонд, но светило Чачин настаивал и что же. С трудом ввели, затем влили питательный раствор, а его через полчаса вырвало. Потом, когда он вышел из этого состояния, он просил персонал не делать этого больше, а меня проследить за этим. Во-вторых, когда он выйдет из этого состояния и расскажет тебе сам.
Посидели, затем Историк встал и пошел за шахматной доской.
А Профессор постепенно выходил из своего состояния. Сначала появились движения в конечностях, исчезла пресловутая восковая гибкость, а взгляд стал приобретать осмысленность. Наконец веки глаз стали закрываться и отлегло от сердца, что роговица высохнет на немигающем взоре. Но ни у одного больного в этом состоянии не было никогда никаких соматических осложнений. Это случается довольно часто с лежачими больными в терапевтических стационарах.
Однажды утром все были приятно удивлены, обнаружив Профессора сидячим. И пусть его сознание еще было неясным, неадекватным, а движения вялые и какие-то робкие и неточные, прогресс был налицо. Историк хлопотал у постели, стараясь оградить его от всех и каждого. Он даже персонал допускал к августейшему телу как-то ревностно, контролируя, как бы не сделали чего-то лишнего. А на лечащего врача вообще смотрел волком. В этом было что-то наивно трогательное, то ли эта заботливость, то ли собачья преданность и только потом, позже Док узнал все.
Выход из каталепсии и восстановление проходили довольно быстро, и вскоре пациент мог, сначала с помощью Историка, ходить. Затем появилась связная речь, логически обоснованная. Наконец, в один из дней, Историк подвел Дока к постели Профессора.
-Полюбуйся, в твое отсутствие появился новый больной. Его зовут Иван.
Профессор долго и как-то с сомнением смотрел на Дока и медленно с трудом, словно во рту был ком, сказал:
-Я его видел и ждал. Ты – Странник.
Теперь на Дока с интересом и угодливостью смотрел Историк. Он даже обежал вокруг, разглядывая соседа, как будто видел впервые.
-Ты понял, что сказал Профессор. А он только что вернулся.
Что сказал и откуда вернулся тот, если все время лежал здесь, никуда не уходя, Док не понял. Да и что тут гадать одно понятно, что оба психи, тронутые умом люди. От этого вывода даже стало не по себе, и он постарался побыстрее уйти в коридор.
- «Возможно, индуцирование. Больной Профессор навеял на Историка свои сдвиги, вот вместе и гонят гусей», – думал Док.
Но и здесь не удалось побыть одному. Подошел высокий, худой мужчина, в сером байковом халате и полосатой пижаме. Он гримасничал, дурашливо копируя окружающих.
-Ты хочешь в космос? Я придумал новый межзвездный корабль, с парусом. Скорость света – просто детский лепет. Он мчится с еще большей скоростью.
-Там нет ветра. В космосе, – механически ответил Док.
-А вот и есть. Солнечный ветер. Он надует парус, и мы помчимся по Вселенной, как в песне: с бубенцами.
Вот еще один псих. Парус в космосе, такого даже он не слышал.
- «Да здесь поживешь не то услышишь и увидишь, а в конце концов станешь таким же», – невесело подумал Док
- «Вот уж поистине – из огня да в полымя. Хотел избежать тюрьмы, а попал в ту же каталажку, да еще с настоящими психами. Ведь могут и порешить ненароком».
Он краем уха слушал собеседника, но у того вдруг исчезла дурашливость и он, вполне нормальным голосом, спросил:
-Впервые к нам?
-Да, первый раз, – неохотно ответил Док.
-Кого в палате знаешь?
-Историка, да вот сегодня познакомился с Профессором.
-Хорошие ребята, держись их. На днях зайду, поиграем в шахматишки. Сейчас вам не до этого, у Профессора обострение.
Из палаты вышел Историк. Он подошел сел рядом с ними и спросил:
-Как дела Парус? Что нового?
-Ничего. Вот беседую с новеньким, учу уму - разуму и тебе советую. А то светило заметет ненараком. Как Карлович?
-Выходит, но на этот раз тяжело. Сам знаешь.
-Как выйдет полностью из состояния, загляну. А сейчас мне просто тяжело смотреть, такое же было и со мною. Ну, бывайте, – он скорчил дурашливую рожу и пошел по коридору.
-Кто он? – спросил Док.
-Парус, такой же шизик, как все. Пойдем, а то там Профессор без присмотра. 
Он, как бы почувствовал, что должно что-то произойти. Они вошли в палату. Профессор сидел на койке, взгляд был устремлен на стену, вся поза выражала такое напряжение и страсть ожидания, словно он ждал близкого ему человека. Когда они подошли поближе, Док проследил за его взглядом и неожиданно для себя обнаружил, что тот смотрит далеко за пределы палаты. Казалось, не было стены, и он видел что-то необычное где-то вдали.
Вдруг он сорвался и бросился туда, куда глядел. Историк успел его перехватить, но тот вырывался и постепенно добирался до стены.
-Помоги, чего стоишь, – свистящим шепотом приказал Историк Доку.
Док подскочил, схватил больного сзади, но тот обладал в этот момент такой силою, что увлек их обоих вплотную к стене. Глаза радостно светились и он, казалось, видел за стеной что-то ему дорогое, близкое, такое желанное. С трудом они оттащили Профессора от стены и уложили его в кровать. Он еще пару раз дернулся и затем лег на бок, подтянул колени к подбородку и затих. Все это происходило недолго и молча.
-Может, кого позвать из персонала? – спросил Док.
-Молчи. Ничего не было. Если узнают, то его упрячут в наблюдательную палату и надолго. Светило Чачин не любит инцидентов. Кстати, тебе Парус сказал, как себя вести.
-А как себя вести?
-Ты псих, вот и будь им. Видел Паруса, примерно дурачься себе, как он. Иногда прислушивайся время от времени, особенно, когда на тебя смотрят. А главное – ты эмоционально туп.
И он дал Доку несколько советов и уроков мастер – класса. Теперь можно было беседовать с «их светилостью» доктором Чачиным. И словно прислушиваясь к его пожеланиям, Дока снова вызвали на беседу в ординаторскую.
Его ввели в кабинет врача, дверь захлопнулась с характерным клацанием замка. Юрий Тимофеевич сидел за своим столом, что-то писал. Блатная мальчишеская челка ниспадала на лоб, он ее поправлял ладонью. Видно он очень ею гордился, хотя она ему не шла, делала похожим на отсталого петеушника. Хотя, в принципе, он им и являлся.
Док уселся на кушетку без приглашения и уставился в угол, как будто там было что-то интересное. Минимум эмоций, движений, полное тупое равнодушие выражала вся его поза.
-Ну-с, как дела? Нравится здесь?
Док просто пожал плечами, как бы говоря:
-Ну, что здесь может нравиться? – он молчал.
-Как спите? Ничто не мешает ночами?
-Хорошо сплю.
Монотонные ответы фиксировались в истории болезни. Беседа была не продолжительной, Чачину мешала одышка задавать вопросы. Он несколько раз пользовался ингалятором, быстро записал ответы и вызвал санитара, чтобы увели больного.
- «Да, парень, тебе нужно серьезно лечиться. Так недолго получить астматический статус», – подумал Док, уходя.






Глава 9
Было раннее утро, Док не спал. За окном бушевала поздняя осень, в окна бил дождь, переходящий временами в снег. Скоро зима и уже пошел второй месяц, как он числится сумасшедшим. Чачин, после двух бесед, оставил его в покое, о выписке речи нет, да и куда выписывать больного, если у того ни кола, ни двора, даже родственников-то нет. Сегодня выпишешь, а его завтра привезут в еще худшем состоянии, а все из-за того, что перестал принимать специальные препараты, которыми они пользуются пожизненно. Да еще может что-то натворить криминальное, а он не подсуден, потому что не в себе. Выслушивать нарекания от главного врача или получать выговор Чачин не хотел, пусть лучше больной лежит себе в отделении.
- «Да, нелегка доля психиатра», - думал Док.
Историк хлопотал у постели Профессора, как заботливая сиделка, меняя ему белье и питье. Тот медленно выходил из состояния, вот и сейчас лежал безучастно, в своей любимой позе эмбриона, слабо реагируя на окружающее, с трудом узнавая персонал. Его бы давно перевели в другое отделение, но не было команды от главного врача. Историк, наконец, освободился, подошел к своей постели, сел и посмотрел на Дока. Заметив, что тот не спит, прошептал:
-Ты чего глаза таращишь? Спи, давай.
-А ты? - вопросом на вопрос ответил Док.
-Парень, а ты случаем не еврей? Отвечаешь вопросами, что, по-другому не можешь? Помнишь, еврея спросили: «Сколько будет дважды два?», тот ответил: «А сколько надо?».
-Да я погляжу, тебе евреи насолили по самые, ну не могу.
-Из-за евреев я здесь и торчу. И один на белом свете, совсем один. Да вот остался только еще друг - Профессор. 
-Расскажи, как все произошло. – Док приподнялся на постели и сел.
-Да началось все с детства. Учился я в школе, обычной, ничем не примечательной. Был у нас в классе мальчик, весь такой правильный, какой-то положительный. Мы с ним сидели за одной партой, постепенно я узнавал его больше и больше. В детстве все мы шалуны, проказники. Что греха таить, нам нравились девочки, и чтобы привлечь их внимание, мы дергали их за косы. Но нам нравились одни педагоги, других терпеть не могли. Родители этого мальчика были люди, по тем временам, состоятельные и некоторые из наших педагогов были вхожи в их дом. И одна училка у него дома спросила мальчика, выпивают ли в школе ребята. Так потихоньку выведывала она, чтобы другие взрослые не слышали. А он возьми и брякни, что, мол, сосед его по парте бывает пьян. А я в то время даже не нюхал спиртного, просто мы поссорились с этим мальчиком.
И вот идет урок математики. Я был силен по знаниям в школе. Многим это не нравилось, особенно моему соседу. Смотрю, вокруг меня крутится эта змея-училка. И так она подойдет и эдак, то наклонится, чуть ли рожу в мой рот не засунет. А потом говорит мне:
-Встань и иди в учительскую. Там сейчас ваша классная руководитель, скажешь, что я тебя к ней прислала.
Я встаю и иду, куда послали. Вхожу в учительскую, за столом сидит наша классная дама, подхожу и говорю:
-А меня к вам прислали с урока, – та почему-то засуетилась, вспоминая, зачем меня послали.
-Какой у вас урок? – спросила она.
-Математика.
-Вот бери таблицы и отнеси.
Вхожу в класс, отдаю таблицы и направляюсь к своему месту.
-Что ваш классный руководитель ничего не сказала?
-Нет. Она велела принести вот это и все.
-Иди, садись на свое место.
На перемене ко мне подбежала классный руководитель, принялась меня расспрашивать и обнюхивать, затем, ничего подозрительного видимо не заметив, ускакала. И только через пару недель, моя одноклассница, мать которой была учительницей, по великому секрету мне открыла эту «страшную тайну». И еще она поведала, что это «еврейский заговор». В последнее я не поверил, но открытие было ошеломляющим. Евреи способны на подлость.
В детстве и юности мы беззаботны, веселы, многого не замечаем и не придаем значения. Все кажется таким мелким, ведь впереди целая жизнь. Так стоит ли расстраиваться по пустякам. Но вот зрелость приходит в армии.
В палату заглянул санитар, заметив сидящих на постели, рявкнул.
-Почему не спите? Спать. А то переведу в наблюдательную палату.
Историк быстро нырнул под одеяло и затих. Док еще долго лежал и раздумывал над его словами, потом провалился в сон. Утром, он заметил соседа снова у постели друга, затем обычные больничные дела захватили его.
Это был необычный день. С утра было много суеты, бестолковой беготни. В палату то и дело заглядывали сестры, санитары, что-то протирали, убирали, вот вихрем пролетел сам «светило» Чачин, бросая на ходу короткие приказы. Затем все затихло и вдали коридора, начиная от входной двери, появилась толпа в белых халатах. Сегодня состоялось великое для больницы событие: общий обход во главе с главным врачом – Николаем Васильевичем Стукиным.
Как положено в таких случаях, заведующий отделением докладывал больного, а после короткого совещания и несколько слов с пациентом, выносился вердикт. Наконец процессия появилась пред  больными палаты, где находился Док. Они обошли дальние койки и остановились перед кроватью Профессора.
-Больной Млынский, эсцэха, катотоническая форма. Находился в каталепсии, сейчас выходит из этого состояния. Прогноз в общем неблагоприятный, а сейчас сомнительный.
Стукин подошел к Профессору, приподнял одеяло, под которым все в той же позе лежал больной и сказал:
-Как только выйдет из этого состояния, доложите и на беседу ко мне.
Вся делегация подошла к постели Дока.
-Больной Иванов, поступил в остром состоянии, диагноз эсцеха, вялотекущая форма. Находится на лечении, динамика положительная, если ничего не изменится, будем готовить к выписке.
И вот теперь вблизи Док рассмотрел главного врача. Тот был чуть выше среднего роста, слегка полноват, спокоен и медлителен. Лицо начальника задумчиво – внимательное, взгляд пронзительный, но какой-то усталый. На щеках сквозь кожу проступала тонкая сеть капилляров.
- «Пьет и давно», - подумал Док.
-Как самочувствие? – спросил он Дока.
-Пойдет, – неопределенно протянул тот.
-Откуда к нам приехал?
Док на мгновение растерялся, ведь доложил же Чачин: доставлен скорой помощью.
- «Неужели Стукин знает, откуда я» - пронеслось в голове.
-Из города, – неопределенно ответил он.
Главный врач внимательно посмотрел на него, естественно, мгновенная заминка от него не ускользнула.
-Перед выпиской я обязательно с ним побеседую.
И свита, во главе с ним, остановилась перед койкой Историка.
-Больной Корнеев, вялотекущая эсцеха, периодические обострения. Вы о нем в курсе, – доложил Чачин.
-Да, продолжайте лечение, – а затем уже обращаясь к историку:
-Как дела? – и чуть-чуть краями губ, мимолетно, улыбнулся.
-Как сажа бела. А скорее – как в Польше, у кого толще, тот и пан. Это если рассматривать в плоскости длительной, а если посмотреть за короткий промежуток времени, то это будет сублимироваться… - запел Историк, демонстрируя мастер-класс.
-Понял. Желаю удачи, - прервал его Стукин.
Улыбка главного врача не ускользнула от Дока.
- «Да они знакомы и хорошо», – подумал он.
Делегация направилась к двери. Историк заливался соловьем, связывая время с теорией относительности Энштейна, но как только последний член в белом халате покинул палату, замолчал, настороженно глядя на дверь, готовый продолжить свою песнь, в случае необходимости.
Затем повернулся к Доку и резко сказал:
-Ну, ты и лошара. Так лопухнуться, растеряться и думать с ответом. Говори все, что на ум придет. Это тебе не «светило», а хороший врач. Прямо не знаю, что и делать.
Он еще долго сокрушался, сетуя на то, что Док прокололся.
-Да успокойся ты, наконец. Бог не выдаст, свинья не съест. Может все обойдется.
-Привык я к тебе за эти месяцы. Профессор ушел в нирвану, теперь тебя заберут. Снова один, совсем один. Понимаешь, при выписке могут написать, что психически здоров и снова будешь куковать в милиции.
Чтобы как-то отвлечь Историка, Док сказал:
-Доживем до завтра. Ты обещал рассказать об армии. Я очень хотел послушать.
-А ты сам-то служил? Или все время косишь?
Теперь обиделся Док.
-Еще слово, и я набью тебе рожу. Я служил в ВДВ, десантно-штурмовой батальон. Мы выбрасывались для захвата плацдарма, разведки боем и прочей заморочки. Установка была продержаться максимум сорок пять минут и славно погибнуть. Дембель.
-Прости, братан, не знал. За это можно было бы и по пять капель, но не держим, да и где найдешь. Ладно, проехали, слушай дальше.
-Еще в школе я увлекался историей, можно сказать, помешан был на собираниях фактов прошлого. Вот это-то меня впоследствии и погубило. И, конечно же, после школы я поехал поступать в университет на истфак. Одного балла недобрал и приехал назад, в родные края. Чтобы год не терять поступил в ДОСААФ на курсы радиомастеров, была тогда такая, довольно модная специальность.  Примерно, как сейчас компьютерщик, хотя это и нынче редкость. Но пройдёт время и бабушки будут на них играть. Я окончил эти самые курсы, поработал несколько месяцев и время в армию собираться. Тогда отношение к армии было совсем другое. Все смотрели, как на неполноценного человека, кто не служил в ней. Девчонки и знакомиться не хотели. Но потом все испортилось и сейчас от армии косят.
Так вот. Призвали меня в славные наши войска. Тогда армия была громадной, неповоротливой, многомиллионной, созданной по образцу военного времени. Оно и понятно. Славные коммунисты были напуганы прошедшей войной, а еще больше боялись своего народа. Вдруг отберут власть, куда тогда пойдет эта красная сволочь? Работать она не может, обучена только лозунги выкрикивать. И как семьдесят лет страна выдержала это бездарное руководство? Это лучше осветит Профессор, когда вернется из своей болезни. Попадаю, значит, я в пехотный полк, да не в простой, а кадрированный. Были и такие. Офицеры, оружие и техника в полном комплекте, а солдат мало, ну просто их нет. В случае войны, мобилизованные пополнят состав. И вот направляют меня учиться на повара, я не хочу, но в армии кто об этом спрашивает. Приезжаю в крупный город, школа поваров, народу много, а направили тех, кто не нужен в войсках. Много южан, из среднеазиатских республик. Командование школы состояло из двух офицеров, место теплое, думаю, без блата и не получишь. Ну, о национальности их можешь и не спрашивать, конечно же, евреи. Остальные были сверхсрочники, «хомуты», как их мы называли.
В ту пору радиотехника была ламповой, только начали входить в моду транзисторы. Были маленькие такие приемники, которые больше хрипели, но доставляли гордость хозяину. Так вот у заместителя начальника школы был транзистор рижской сборки, примитивный, в дерматиновом чехле. Он им страшно гордился. Но вот беда, вдруг перестал транзистор работать, он его крутил так и эдак, толку нет. В мастерскую нести – дорого, жаба душит. И он бросил клич курсантам, есть ли радиомастера? Конечно, я откликнулся. Посмотрел, повертел, разобрал, вижу – ничего сложного нет. Попросил паяльник и заработал его приемник. Радехонек офицер, благодарит и поручает мне два раза в неделю ходить за почтой. Это поощрение значит. А кому из солдат не хочется в город? Не по воскресеньям и по увольнительной, а со специальным пропуском. Мечта.
Однажды заболел наш заместитель, язва у него обострилась, а в штаб прибыло на его имя письмо, личного свойства. Начальник меня вызывает и говорит:
-Вот тебе письмо, завтра воскресение, отнесешь его в госпиталь заместителю. Как раз по твоей части, почтальонской.
На другой день я со своим пропуском, пошел в госпиталь. Доехал автобусом, нашел корпус, где пребывает наш офицер, иду к нему. Вокруг сад, аллея, по которой я иду, напоминает туннель. Выхожу из аллеи и упираюсь в беседку, а там наш заместитель сидит и солдат, кто не узнать, ко мне спиною. Подхожу по форме, здороваюсь, только что-то засмущался мой адресат. Здесь и солдат поворачивается ко мне от неожиданности, наш, из моего взвода, Мешалкин его фамилия. Задергался весь, засуетился, как нашкодивший кот, глаза прячет. Отдаю письмо и прошу разрешения убыть назад в часть. Тот отпускает.
Я, конечно, погулял по городу, только вечером вернулся в часть, довольный и счастливый. Но меня ждало неожиданное «разоблачение». Мешалкин при всех начал обличать меня в стукачестве, мол, я бегал докладывать о делах в школе. Как говорится: на воре и шапка горит, а верят тому, кто первый пожалуется. Да еще приводит доводы, что отрабатываю должность почтальона. Я кричу о том, что он там делал, у заместителя? Оказывается, он зашел туда по пути. В общем, образовался вокруг меня небольшой вакуум, но молодость берет свое и скоро все забылось. Особенностью армии тех лет было стукачество или как говорили «закладки». Закладывали все и всех, офицеры друг друга, а о солдатах и говорить не стоит. Хочешь заслужить звание, отпуск или еще что-то, стучи. И вот парадокс, самые заядлые стукачи, были всегда вне подозрения. А у каждого офицера был целый штат информаторов. Особенно в этом поднаторели замполиты и другие политруки, наследники славных комиссаров. Вот эти….
Но об этом позже. Я учился на повара, ходил за почтой и ремонтировал различные нехитрые штучки, начиная от радиоприемников, кончая простыми замками. Вскоре ко мне пошли люди из других частей, благо в военном городке их было несколько.
Однажды вызывает меня наш начальник школы и с такой масленой улыбкой говорит, что отправляет меня на пару дней в саперный батальон, который квартировал рядом. Приказ есть приказ. Пришел в штаб батальона, вышел какой-то старлей и повел меня в мастерскую. Там куча аппаратуры, новая, но не работает. Подводит к одной рации и говорит:
-Сможешь починить? Скоро у нас учения, а без нее мы, как без рук. Нет на складе запасной, а через нее мы поддерживаем связь с вышестоящим командованием, – а ему в ответ.
-Я учился на гражданке, там таким премудростям не обучают, попробую.
-Ну, пробуй, пробуй, – и ушел.
Приборы для проверки есть все: тестер, осциллограф и многое другое. Поковырял, проверил, заменил пару деталей, и заработала рация, как миленькая. Посмотрел вокруг, вижу - стоят еще две рации, разобрал, собрал, запустил. Настроил по частоте с первой и вышел на связь. Все работает. Здесь приходит старлей с вопросом, мол, ну как.
-Возьмите обе рации и выйдете в другое помещение, попробуем связаться, – он схватил приборы и ушел.
Дали связь, слышим друг друга отлично. Прибегает он довольный, сияющий.
-Молодец. Не могли наши умельцы ничего сделать, а ты сразу три рации починил. Завтра придёшь?
-Не знаю. Сегодня без обеда остался, а то и без ужина оставите.
-Извини, моя вина. Сейчас поправим.
Мастерские находились рядом с продовольственными складами, он метнулся туда. Как старлей уговорил «хомута» на паек, не знаю, но меня накормил.
На другой день с утра, торчу в этой мастерской, аппаратуры много, вся новая. В армии, сам знаешь, не работает – на склад, а нам давай новую, рабочую. Работы много, ребята радисты смотрят на меня во все глаза, они после учебки, а там учат только строевой, да выходить в эфир. Ближе к обеду вдруг входит в мастерскую маленький подполковник. Голова большая, взгляд пронизывающий, гневный, сверкающий, как у собаки Баскервилей.
-Здравствуйте. Я – командир батальона, подполковник Клейнберг. А вы тот самый курсант из школы поваров?
-Так точно, товарищ подполковник, – отвечаю.
-Нам понравилось то, что вы сделали. Буду хлопотать о переводе вас в наш батальон. А вы, - это уже к радистам, – учитесь. Ничего не могут и чему вас только учили. Бестолочи, – добавил он с презрением.
И так же резко повернулся, и ушел не попрощавшись.
Через пару месяцев, перед окончанием школы, пришел приказ о моем переводе в этот батальон. Я был рад и счастлив, о чем потом не раз вспоминал. Нет, не о счастливой судьбе, а о том, что мне пришлось перенести в этой части. Здесь стучали все. Все было поставлено так, что о каждом твоем шаге знало начальство. Но самое страшное было впереди: меня пытались сделать таким же. Но натолкнулись на глухое сопротивление с моей стороны. Тогда за дело взялся сам гномик Клейнберг Марк Давыдович. Через что мне пришлось пройти, долго рассказывать. Но я не сдался и хорошо узнал, что такое еврей. Это впоследствии так сильно изменило мою судьбу и вот я здесь.
Да, что-то я заболтался. Вон смотри, Профессор, кажется, оживает. Давай поможем.
Они оба подошли к койке больного, который пытался сесть. За это время он немного ослаб, движения получались вялые и немного беспомощные. Но глаза! Глаза были разумные, слегка даже насмешливые.
-Что-то я подослаб. Тело какое-то ватное и как-будто не мое. Долго я отсутствовал? – спросил он с трудом, еле слышно.
-Да уж порядком. Я уже волноваться начал. Поесть не хочешь?
-Так еще не время. Подождем ужина.
-О чем ты говоришь. Сейчас все будет в лучшем виде. – Историк метнулся к своей постели. Он быстро принес конфет, печенья и, сказав «я сейчас», метнулся в раздаточную. Через минуту он был у постели со стаканом чая.
-Кушай, дорогой мой, кушай.
Профессор взял печенье, обмакнул его в чай и начал есть.
- «Ну, прямо, как я в детстве», – подумал Док.
Больной съел еще одно печенье, остальное отодвинул со словами:
-Спасибо, пока не хочу. Устал, – и откинулся на подушку.
-Ты отдохни, постарайся уснуть, – суетился вокруг него Историк.
Он заботливо уложил друга на кровать, укрыл его одеялом и, уже обращаясь к Доку, сказал:
-Пошли не будем мешать, пусть отдохнем. Наконец-то, вернулся Профессор. Сколько ему еще страдать?
И они сели на свои койки.
-Давно он здесь? – спросил Док.
-Давненько. Лет пять наверно уже прошло, как его впервые доставили. Прямо с кафедры мединститута, где ему плохо стало из-за страхов. Сначала периодически выписывали, а сейчас сам отказывается. Жена вышла замуж, а чтобы не порочить детей, не афишировать, что их папаня – сумасшедший, он отказывается от выписки.  Он на эту тему почти не распространяется.
-А что врачи не могут выписать по состоянию здоровья?
-Ну, ты даешь. Да я тебе заряжу такую какофонию перед выпиской, что всей больницей не удержишь. Здесь трудно провести одного человека – Стукина. А остальных можно, как нечего делать. Но даже если и выпишут, я там такое натворю, что скорая тут же доставит меня назад, что и было не однажды со мной. Да еще выговоры врачам объявят, что выписывают не долеченных больных, социально опасных для окружающих. Они это знают, поэтому и просят родственников взять домой на время такого человека. А у меня, да практически и у него, никого нет. И как я понял, у тебя тоже голяк с родней?
-Да, напряг. Пока я один, – ответил туманно Док.
К вечеру Профессор поднялся и вместе со всеми пошел в столовую, немного поужинал. Отмечалась физическая слабость, но умственно он был вполне адекватен. Затем при поддержке Историка, прогуливался по коридору и попросил уложить его спать. Утром, едва проснувшись, Док осмотрелся и заметил, что обе койки его соседей пусты. Он собрался и пошел в туалет, затем в умывальник. Вернувшись, он застал обоих у койки Профессора. Голова последнего была влажной, лицо розовым.
-С легким паром. Как самочувствие?
-Спасибо. Очень хорошо. Удалось уговорить персонал разрешить помыться в ванной, ведь столько дней провел в поту. Спасибо другу, а то бы несло от меня псиной.
-Да ладно, чего там, – смущено тянул Историк.
Теперь беседы стали интересными, содержательными. Особенностью психбольницы было то, что все обращались друг другу на «ты», но у Профессора это не получалось. Он был со всеми на «вы».
-Вы действительно профессор?
-Ну, что вы. Конечно же, нет. Я преподаватель кафедры нормальной физиологии мединститута, кандидат медицинских наук, доцент кафедры. Да, я работал над докторской диссертацией до болезни, но с этим покончено.
-Ничего, поправитесь и защититесь, – сказал Док.
-Еще раз спасибо. Я так не думаю. Темой моей диссертации были неврозы, конфликт коры головного мозга и подкорки. Но сейчас у меня другие взгляды на это, болезнь прояснила многое, а если я напишу об этом, меня не пропустят с этой работой. Это идет в разрез с устоявшейся точкой зрения.
Он задумчиво опустился на кровать, затем прилег и вскоре уснул. Собеседником он был удивительным: много знал, видел, говорил мягко, ненавязчиво и что самое главное – аргументировано.
На другой день с утра, после завтрака, Профессор предложил сыграть партию в шахматы. Медленно расставили фигуры и начали сражение. Он много думал, знал много комбинаций, не отвлекался на происходящее в палате, в отличие от Историка. К удовольствию обоих сошлись на ничьей.
-Почему вы назвали Странником? – задал, мучавший его все время, вопрос Док.
-Я видел вас «Там» и мне было приказано помочь вам.
- «Ну, вот и все. Начинается новое обострение болезни. Недолго протянулась ремиссия», – пронеслось в мозгу у Дока.
И словно угадывая его мысли, Профессор сказал:
-Не волнуйтесь, сейчас со мною все в порядке. Вы задали вопрос, я ответил в мягкой форме. Это проявление не мой болезни, а просто вы не готовы к необычным ответам. У всех у нас стереотип мышления: видеть, думать, спрашивать, отвечать. Много лет назад на подобный ответ, я бы прореагировал также. Ведь, что присуще большинству – это норма, отклонение в ту или иную сторону – не норма, значит патология. Если человек гениален, то он сродни шизофренику. А если он юродивый, тогда дурачок. Но заметьте и те, и другие говорят необычные вещи, предсказывают будущее, делают гениальные открытия, которые будут оценены только потомками.
Подошел Историк, который ходил по палатам, с новостями дня. Он подробно рассказал обо всем и добавил:
-Сегодня рано уложат спать, дежурит наше «светило» Чачин. Как вы готовите таких специалистов, Профессор?
-Мы готовим хорошо, вот работают они по-своему, по-разному, – привычно, видимо не в первый раз, ответил тот.
И спросил в свою очередь Дока:
-А вы кто по профессии?
-Я обычный сварщик.
Профессор внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал.
Сегодня Юрий Тимофеевич бегал по больнице, он был дежурный врач. Он демонстрировал свою занятость и значимость, но небольшой коллектив врачей привык к этим его взбрыкиваниям и просто не замечал их, а может, делал вид. Эта беготня утомила его, а полный игнор раздражал. За день он уже сменил один ингалятор и начал пользоваться вторым. Здесь еще привезли острого больного, который обложил его площадной бранью и пытался швырять в него предметы. Вечером он был выжат, а впереди еще ночь дежурства. Он поднялся в свое отделение, прилег на диван, попытался расслабиться. Ингалятор лежал тут же у постели на стуле. Улучшения не наступало, и он нажал кнопку звонка, вызвал дежурную медсестру Зину. Та вплыла в кабинет, не спеша, с вопросом:
-Вы что-то хотели Юрий Тимофеевич?
-Зина набери для меня в шприц эуфиллина и сделай в вену. Что-то приступ не снимается.
Такое уже бывало, и он купировал приступ удушья инъекцией. Зина поплыла выполнять назначение, но Чачину становилось все хуже. Здесь вновь не спеша вплыла Зина со шприцом.
-Зина, ну что ты там копаешься! Быстрее, умираю, – с трудом прошептал врач.
Для медсестры это было подобно грому небесному. Она засуетилась, разволновалась, долго не могла попасть в вену и ввела лекарство неизвестно куда. Лицо доктора стало синюшным, дыхание резко затрудненным, особенно выдох. Он пытался что-то сказать, но получалась нечленораздельная речь. Зина выскочила в коридор, долго не могла открыть дверь процедурного кабинета и начала набирать в другой шприц лекарство. Громко крикнула санитара и послала того за другой медсестрой в соседнее отделение. Необходима помощь.
Дверь палаты этим вечером была открыта и вся троица: Профессор, Историк и Док сидели на койке, обсуждая кому с кем играть сейчас в шахматы. Суета по коридору и озабоченное лицо Зины не остались без внимания. Первым прореагировал Док.
-Пойдем, посмотрим, может помочь чем-то сможем, хоть подержать.
Они стали против двери ординаторской и когда Зина широко ее распахнула, чтобы протиснуть свое роскошное тело увидели доктора Чачина с посиневшим лицом. Он уже почти агонировал.
-Мужики, я врач. Здесь умирает человек, требуется реанимация, – сказал Док.
-Послушай Сварщик, это даже не смешно, – веско сказал Историк и осекся, увидев, как строго смотрит Профессор на Дока.
-Тогда ваш диагноз, коллега, – очень серьезно спросил он.
-Не купирующийся статус астматикус, - сказал по латыни и добавил по-русски, – астматический статус. Нужны гормоны, в частности, преднизолон.
-Где их взять? – продолжал экзаменовать Профессор.
-В процедурном кабинете стоит стеклянный шкаф для первой помощи. Там есть это лекарство, я обратил внимание.
-Он врач. Делай все, что он прикажет – это уже говорил Профессор Историку.
-Командуй, – ответил тот.
-Прежде нужно забрать у Зины ключи от процедурного кабинета. Остальное – моя забота. Профессор, у вас есть ключ – вездеход? – так называют четырехгранный ключ от всех дверей.
-Он у меня, – сказал Историк.
-Тогда заходим, вы оба держите Зину, я беру ключи, бегу за лекарством и шприцами, а дальше простая реанимация.
Зина пыталась попасть в вену у дергающегося в агональном приступе доктора, когда дверь широко распахнулась и ворвались трое больных. Да, персонал этому обучен и предупрежден, что такое возможно. Но ведь надо же! Именно сейчас, когда она не может дать отпор своим могучим телом и умирает врач.
-Спокойно Зина. Мы пришли помочь, не нужно шуметь, ты же знаешь, что я врач, – тихо говорил Профессор, помогая держать руку Чачина.
Док засунул руки в карманы Зининого халата, быстро извлек ключи и метнулся к двери, оставив хозяйку в полной растерянности: руки заняты шприцом и поиском вен, которые, как назло, в этот момент спались. Бросить и начать вопить нельзя: умрет Чачин, он уже и так черный, как закопченный чугунок.
Док быстро подошел к кабинету, открыл дверь, рывок и шкаф нараспашку. Вот коробочка с преднизолоном, пачка разовых шприцев. Быстрее назад. Оставив все открытым, он влетел в ординаторскую.
Быстро и профессионально набрал в шприц содержимое ампулы, коротким ударом вогнал иглу в подбородок и ввел лекарство.
-Ты что делаешь…? – шепотом рявкнул Историк, но осекся, увидев строгий взгляд Профессора.
-Снимай с него обувь! – вместо ответа, приказал Док.
И начал набирать в шприц содержимое другой ампулы. Затем наложил жгут на ногу, здесь были видны вены и сделал укол. В вену он попал сразу.
-Развяжи жгут, – это уже Историку и начал вводить лекарство.
Шумное дыхание Чачина исчезало, он начал дышать спокойно. Затем он обвел помещение мутным взглядом и, увидев больных, начал их успокаивать.
-Успокойтесь, идите в свою палату. Зина, что они хотят. Завтра разберемся, а сейчас отдыхать. Не то я вызову санитаров.
Зина стояла в оцепенении, не зная, что делать. Только что эти люди спасли доктора, а внешне выглядит, как нападение больных на персонал.
-Да, да. Вы не волнуйтесь, вам нельзя. Мы уже уходим. Спокойной ночи. Зина, там открыт процедурный кабинет, – сказал Док, и они попятились к двери.
Но здесь они столкнулись с санитаром и еще одной медсестрой.
-Вот, Зина попросила нас помочь. Кажется, доктору стало лучше. Мы пошли в палату, – и вышли в коридор.
-Ну, ты даешь. А еще Сварщик. – Снова начал Историк.
Но его перебил Профессор:
-Помолчи, – это Историку.
-Молодец, спасибо. А то слышишь всегда, мол, мы плохо готовим врачей, – это уже Доку.
В палату вошла Зина.
-Спасибо вам. Я так испугалась и если бы не вы…
-Ничего особенного. Просто подержали руку, чтобы вы быстрее сделали укол, – успокоил ее Профессор.
-Ах да. Ну да. Спасибо еще раз, – и она ушла.
 Но сарафанное радио работает безотказно в любом учреждении. В больнице работала главная медсестра Алевтина Павловна, которую за ее поступки, двуличность натуры за глаза звали Падловна. Она оправдывала это название. За мизерную поблажку или проступок ей все докладывалось и она, уже владея информацией, думала, говорить ли об этом главному врачу или нет. Ночная санитарка, которая все видела, что происходило в отделении, уже утром на ушко нашептывала Падловне. Та выслушала и с презрением на веснушчатом лице бросила:
-Я поняла. А ты иди домой, но на работе больше не пей. Уволю, – и, тряхнув рыжей гривой, надела высокий белый колпак, поспешила в кабинет Стукина. Николай Васильевич о происшедшем знал еще до доклада Чачина, который после отчета о дежурстве, попросил отправить его для лечения в терапевтическое отделение другой больницы. И хотя врачей катастрофически не хватало, Стукин дал добро. Лечиться надо, ведь доктор положил здесь всю жизнь и здоровье.
Но кто мог грамотно оказать медицинскую помощь. Профессор отпадал, он теоретик и к практической медицине отношения не имел, не мог даже сделать укол. Об Историке вопрос не стоял. Тот может сделать, но не умеет и не знает. Оставался новенький – Иванов, кажется его фамилия. Раскрылся-таки. Нет, Стукин не осуждал больного, он его зауважал. Несмотря на всю скрытность, опасность обстановки в нем сыграл профессионализм, долг врача и он оказал помощь коллеге. Естественно, сомнений не было, Зина не смогла бы сама купировать приступ.
Теперь только нужно побеседовать с Ивановым, или как его там.
- «Разберемся», – подумал Стукин, продолжая работать.
-Зина уже уехала? – спросил он главную сестру.
-Нет, я ее задержала. Она здесь, – с готовностью ответила та.
Эта оперативность бывшего комсомольского вожака, спешившего сделать людям гадость, давно коробила Стукина, но лучше так, чем иметь бардак в больнице.
-Пригласи, – вошла Зина.
Большое тело плотно обтягивала одежда, она слегка волновалась.
-Чем ты купировала приступ, Зина?
-Я сделала что-то неправильно?
-Какое лекарство ты ввела Чачину? Отвечай.
-Сначала эуфиллин десять кубиков, затем этот, как его, гормон, я его уже списала на первую помощь…
-Кто с тобой был в ординаторской?
-Я была одна. – Зина смотрела прямо перед собой, прекрасно понимая, чем грозит ей оказание помощи врачу психически больными людьми. В лучшем случае – уволят, а то могут и судить.
-Не врать мне Зина. Говори правду.
-Были Профессор, Историк и новенький, Иванов его фамилия.
-Кто командовал и оказывал помощь?
-Иванов. Он забрал ключи от процедурного кабинета, он брал ампулы и шприцы, он делал уколы.
-Молись на него Зина. Молись и молчи, никому ни слова. Если узнают, что ты не могла оказать первую помощь больному, тем более врачу, а потом запустила к нему, беспомощному, в ординаторскую психов, то ты костей не соберешь. И я тоже, – но последнее произнес он не вслух.
-Зови главную медсестру, – в кабинет медленно вплыла Алевтина Павловна, в предвкушении порки Зины.
-Не ждал я, не ждал Алевтина Павловна!
-Я то же, Николай Васильевич.
-Не ждал я от вас, от человека на должности главной медсестры, такой сплетни. Дежурную медсестру награждать впору, а вы ее смешали с грязью. И мне суете непроверенную информацию, якобы помощь в больнице оказывают психи. А если это дойдет выше? Вы представить себе не можете, чем все кончится. Главная медсестра, то есть вы, уважаемая Алевтина Павловна не научила медсестер, а я, старый дурак, не проверил - и вот результат. Плохо работаете с персоналом, дорогая. Не справляетесь.
-Да я с училища работаю с массами. Я их насквозь вижу.
-Сейчас время другое. Навозной массы, в которую превратили народ коммунисты, давно нет. А работать нужно с людьми.
Такого рыжая бестия больницы не ожидала. Ее отхлестали, да еще в присутствии Зины. Слезы текли по ее лицу, слезы злобы, бессилия и унижения.
-Вытрите слезы Алевтина Павловна. Эта сплетня должна умереть в этом кабинете. Если вырвется наружу, то все мы присутствующие здесь лишимся работы, а там еще не знаю, что об этом скажет прокурор. А он скажет, поверьте мне.
-А сейчас успокойтесь и идите. И не звука об этом.
Медсестры ушли. Стукин остался один в кабинете, он пока еще не решил, что делать с этим случаем.


Глава 10
В связи с отсутствием врачей и уходом Чачина в другой стационар на лечение, в отделении временно вынужден был работать Стукин. Об этом он объявил на утренней планерке врачей, а уже через некоторое время в отделение влетела Алевтина Павловна. Она пронеслась по всем закоулкам, нагнала страху на персонал, больных: ну как же сам шеф будет трудиться здесь, так что смотрите у меня. Совала свой нос везде, где не надо. С прославленной троицей больных она была подчеркнуто вежлива и даже не было намека на то, что она знает о происшествии. С источником информации она решила разобраться особенно строго, если та вдруг вздумает болтать на стороне.
После обеда в отделение своей неторопливой походкой вплыл Николай Васильевич. Он шел не спеша по коридору, здороваясь и заговаривая со встречными больными. Это была его обычная рабочая методика, беседовать и отмечать заслуживающих внимания пациентов, чтобы потом детально с ними позаниматься. Но сегодня у него была другая цель: ему предстояло выяснить все о троице, фактически спасшей незадачливого Чачина. А главное, он хотел выяснить: кто вы господин Иванов?
Внешне он беседовал с персоналом и больными, но мысленно продумывал схему разговора. Было трудно сосредоточиться на предстоящей беседе и вот почему: из трех – два врача, они профессионалы, могут послать куда надо, списать потом это на болезнь и будут правы. Так что хитростью здесь не пройти, замкнутся. Значит нужно открывать карты и говорить, как с коллегами. Он вдруг поймал себя на мысли: а смог бы он оказать помощь тому же Чачину, случись быть рядом и твердо ответил – нет. Он давно уже забыл неотложную медицину, скорую помощь и все эти, так называемые, реанимационные мероприятия. И, слава Богу, что рядом оказались люди, знающие этот раздел медицины. Нет, он не пугал главную медсестру. В случае летального исхода с Чачиным, было бы все так, как он уже сказал. Но научить персонал неотложке практически невозможно, коллектив заточен под душевные болезни.
Стукин шел по отделению, ища глазами виновников, а скорее, своих спасителей. Он искал их глазами, но в коридоре тех не было. Только подойдя к их палате, он увидел всю троицу, сидящую на двух кроватях. Профессор и Иванов играли в шахматы, а Историк болел за обоих. Заметили ли они его или нет, сказать было трудно, ведь никто не прореагировал на его появление. Он пошел в ординаторскую.
Историк не меняя позы отметил:
-Главный врач пожаловал, наверное, по нашу душу.
-Не накаркай, провидец, – успокоил его Профессор.
И точно, у кроватей вырос санитар. Он подошел к ним, посмотрел и сказал:
-Ребята, пойдемте со мною. Вас вызывает для беседы Николай Васильевич.
-Накаркал. – Прошептал Профессор. Они молча встали и пошли вслед за сопровождающим.
Вошли в кабинет. Стукин сидел на стуле, за столом.
-Проходите. Садитесь, будем говорить.
Все уселись. В кабинете повисла какая-то звенящая тишина, только санитар ее нарушал, играя ключом – вездеходом.
-Вы можете идти. А мы здесь побеседуем.
Санитар вышел, прикрыл дверь, щелкнул замок. И вновь повисла тишина. Обе стороны оценивающе смотрели друг на друга.
-Я хотел бы услышать о том, что произошло здесь сегодня ночью? – начал Стукин.
-Да что-то Зина бегала из процедурной комнаты в ординаторскую. А больше, кажется, ничего и не было, – сказал Историк.
-Под дурачка косишь? Думаете, я ничего не знаю. – Стукин строго посмотрел на каждого.
-Я не кошу или не косю, как правильно сказать, не знаю. И коль я нахожусь в психбольнице, то должен оправдывать это значение. А оно гласит: если ты в дурдоме, то круглый дурак. А если рассматривать с точки зрения диалектического материализма…
-Прекрати. Сейчас не комиссия ВТЭКа, а твой диагноз мне известен, сам его выставлял. Хочешь подтверждение ему, пожалуйста. Поплывешь ты белым лебедем к настоящим дурачкам, в отделение хронических больных. А теперь сядь и помолчи, коль дураком себя назвал. Послушай, что умные говорить будут.
Умел Николай Васильевич находить общий язык с типами вроде Историка. Да и не только с ним.
-Кто оказывал помощь Чачину?
-С вашего позволения Николай Васильевич, это сделал я. – Профессор попытался подняться с низкого дивана.
-Сидите, сидите Профессор. – Стукин махнул рукой.
Док рывком поднялся и посмотрел прямо в глаза главному врачу.
-Помощь оказывал я. Эти люди здесь не причем, я их просто уговорил, если хотите, заставил.
Стукин посмотрел историю болезни и протяжно сказал.
-Так, так. Иванов Иван Иванович – сварщик. Это, в каком ПТУ учили так грамотно оказывать медицинскую помощь, если был бессилен доцент мединститута.
-Я – врач! – тихо сказал Док.
В повисшей тишине это прозвучало достаточно громко. Историк попытался исправить положение и запричитал:
-Молчи, ради всего святого, молчи. Он врет, нет - он бредит, вы же видите, Николай Васильевич, он не в себе…
Теперь на Историка цыкнули его товарищи и он снова замолчал на полуслове.
-Какой врач? – Стукин смотрел на Дока.
-Кардиолог. Специализация по неотложным состояниям и реанимации.
-Да вы садитесь. – Док опустился на свое место.
И вновь повисла напряженная, густая, тягостная тишина. И только ветер за окном бил снежинками по стеклу, да тикали настенные часы. Каждый думал о создавшемся положении и все искали из него выход. Особенно трудно было Стукину. Его больной раскрылся, он открыл свою настоящую профессию. Для него это не было неожиданностью, многие выдают себя за Бог весть кого, начиная от Наполеона и заканчивая такими персонажами, о которых человечеств не подозревало. Обычное явление в практике врача - психиатра. Но здесь другое. Человек скрывает свое лицо и притом он вменяем. Разоблачить и сдать его правоохранительным органам? Можно было бы, но что-то не пускало, тормозило его от столь поспешного решения.
-Что вы думаете Профессор? Вы ведь вышли из своего состояния? Вы можете рассуждать здраво? – Стукин решил потянуть время и заодно проверить адекватность больного.
-Мне понятно ваше положение, Николай Васильевич. Вы затрудняетесь принять правильное решение, я бы тоже повременил. Ведь все так запутано и неясно. Тем более перед нами, наш с вами коллега, врач. Пусть он еще полечится, симптоматика проявится, и вы ему вынесете достойный вас вердикт. Время помогает избежать ошибок. А как потом стыдно и больно о них вспоминать, казнить себя. Давайте дообследуете больного Иванова.
-Что думаете об этом вы, Иванов?
-Мне нечего добавить, я весь в ваших руках. – Док снова встал.
-Да сидите, не до этикета. Этим вы себя еще больше выдаете, сварщик.
Док снова послушно опустился на диван. И снова тишина.
-Да, озадачили вы все меня. Вы профессор тем, что у вас снова наступила ремиссия и я не вижу нарушений, грубых нарушений. Мы еще с вами побеседуем. Ну, а Иванов еще более удивил, хотя я ожидал нечто подобное. Соответствуйте своей профессии, записанной в истории болезни.
Он замолчал, собираясь что-то еще сказать.
-А я? Что будет со мною? – спросил Историк.
-Не понял? Тебя то, что беспокоит?
-В каком отделении я буду проходить лечение?
-Вот с тобой бы я поступил согласно диагноза, но не могу оставить Профессора одного. Ему будет худо без тебя.
Профессор прижал руки к груди и тихо сказал:
-Огромное спасибо, Николай Васильевич.
-И послал же Бог на мою голову врачей. Иду на служебное нарушение.
А теперь идите в свою палату, когда нужно будет, приглашу, – и вызвал санитара.
Все трое молча поднялись и пошли за санитаром. В палате сели на койку и задумались. Док почувствовал, что сейчас, в который раз, его жизнь зависит от кого-то. Одно движение пальцем и главный врач может сдать его ментам, а те быстро доберутся до сути его прегрешений. Тогда прощай свобода.
Историк не мог сидеть спокойно, он видел озабоченное лицо Дока и пытался, как мог его успокоить.
-Да плюнь ты на него. Если бы хотел бы сдать, он уже бы давно это сделал. Ему не выгоден весь этот сыр-бор.
-Ты же слышал, что он пошел из-за меня на служебное нарушение. Выражаясь языком юриста – должностное преступление. Я не хочу, чтобы из-за меня страдали люди, - говорил Док.
-Ой, не смешите меня. Врач пошел на должностное преступление. А вы, можно подумать, их не делали никогда? Да сплошь и рядом.
-Где ты видел их так часто? – спросил Профессор.
-Да начиная с выдачи липовых больничных листов и справок, до постановки несуществующих диагнозов. Врачи, непогрешимые. Сидите и молчите, и не стройте из себя святош.
-Справка, диагноз – это такая мелочь. А здесь конкретный случай. Человек спас коллегу, а фактически выдал себя, – дипломатничал Профессор.
-Хватит о нравственной стороне профессии врача. Лучше послушайте мою одиссею и вам откроется многое. – Историк пересел на другую койку, напротив их и начал повествование.
-Я увлекался историей с детства, до армии пытался поступить в институт, но не хватило баллов. Здесь служба в войсках, под предводительством славного еврея подполковника Клейнберга, редкостной сволочи доложу вам. Ломал он меня жестоко, но ничего не получилось. И вот дембель. Конечно же, я поехал поступать в престижный вуз, а таковым является университет. Тогда были льготы: граждан со стажем и демобилизованных из армии принимали вне конкурса. Теперь главной задачей было сдать экзамен, все-таки за армейские годы кое-что подзабыл. Но я славно выдержал испытание и вот я уже студент. С каким трепетом я поднимался по ступеням лестницы, с каким волнением я прикасался к дверным ручкам: ведь когда-то к ним прикасались великие выпускники, а в последующем ученые мужи отечества. И вот поступив, я поставил перед собой две задачи: окончить университет с отличием, остаться на кафедре, чтобы заняться научной работой и выучить английский язык. Ну, какой же ты ученый без этого? Поэтому с первого дня я начал штудировать и грызть гранит науки со страшной силой. Тогда это поощрялось: я получал повышенную стипендию, был замечен руководством деканата, меня ставили в пример и самое важное для меня, я стал заниматься исследовательской работой, естественно, под руководством старших товарищей. Главное было правильно преподнести материал, в духе марксизма – ленинизма и ни в каком другом. А уж отметить что-то свое в труде не могло быть и речи, крамола, особенно в общественных науках, пресекалась на корню.
Помню свою первую работу по истории революции. Труд небольшой, посидеть в архивах, порыться в литературных источниках, получить одобрение старших товарищей и ты уже приобщен к великому клану исследователей. У всех, в том числе и у меня был свой научный руководитель, чтобы в своих изысканиях мы, не дай Бог, не нарыли чего-то там идущего в разрез с линией партии, а значит и народа.
Мне досталась дама по имени Адель Федоровна. Представьте себе высохшую вешалку, с усами на верхней губе и беломориной в углу рта. На этой вешалке какие-то вытянутые, застиранные кофты и длинные юбки из грубой ткани, фасона прошлого века. Глядя на ее думалось, что она видела не только Ленина вживую, но и пророка Авраама тоже. Под стать одежде был и ее голос: грубый, командный, прокуренный, который никак не вязался с ее показной интеллигентностью.
Многие вещи, которые мне нужно было прочесть для подготовки к работе, она преподносила в готовом виде, кто-то уже изложил свое видение проблемы и оставалось только повторять. Когда я об этом заикнулся, то получил жесткий отпор в виде вопроса:
-Вы, что не верите старшим товарищам?
Эту фразу, впоследствии, я слышал не только от нее. Это была установка свыше, форма подчинения и игры в демократический централизм.
Но в моей глупой голове возник вопрос:
- «Ну что такое сверхсекретное содержится в этих документах, которые так тщательно охраняют от собственного народа»?
И не находил ответа. Сначала это была просто мысль, дальнейшая студентческая жизнь захватила меня. Я продолжал отлично учиться, много занимался английским языком. Ни на одной кафедре не было такого, чтобы не совершенствовать изложения материала, естественно, под присмотром старших товарищей. Но преподавание иностранных языков оставалось только на одном, ранее установленном уровне и никогда, ничего здесь не менялось.
Изучение языка подменялось знанием грамматики и переводом текста, выраженных в знаках, исчисление последних велось в тысячах. Большего отвращения к языку вряд ли придумаешь. Но мне повезло. Рядом находилась инъязовская комната, где жили ребята после армии. Давайте вспомним наши студенческие пирушки! Какое было время! И однажды мы сидели в их комнате, говорили о будущем, о том какие перспективы нас ожидают. Все рисовалось в радужных тонах. С одним из полиглотов я разговорился. Оказывается, он создал новую методику изучения любого языка, а вот опробовать мало добровольцев. Я с готовностью вызвался помочь ему.
И уже через день он принес мне программу, написанную от руки. Всего четыре листочка в клеточку, исписанных средним почерком. Но здесь как гром средь ясного неба: нагрянуло КГБ с обыском. Оказывается, этот товарищ, нам не товарищ, давно подрывал устои социалистического общества, строящего светлое завтра. Искали какую-то программу, вызывали всех студентов общежития и строго так беседовали с ними.
Говорили и со мною. Я прикинулся дурачком и на все вопросы, как попугай твердил «нет». Если честно, мне было жалко этого парня, но признайся я тогда, что эти листочки у меня, может быть, было бы все по-другому. Школа армейского Клейнберга не прошла даром. Читал программу – значит, причастен и неважно, что там в той программе написано: о повышении надоев или установлении власти в отдельно взятой деревне. Слово «программа» говорила за себя о серьезности намерения. Парня, конечно же турнули из вуза, но не посадили, не было доказательств, не нашли эти злосчастные четыре листочка. А я их просто сжег. Нет, сначала выучил, а потом предал огню.
После этого дела с английским пошли у меня на лад. Пусть я не мог говорить правильно, но вскоре я читал текст любой сложности и понимал прочитанное. Так я прозанимался до окончания. Госэкзамены, красный диплом и ожидание распределения. Но вот меня вызывает заведующий кафедрой профессор Соколов и начинает издалека: кто я, откуда и прочие вопросы ничего не значащие. Затем отпускает меня, не дав понять, зачем вызывал. Но на другой день снова нашли меня и говорят, что вновь меня вызывает Соколов. Прихожу, жду в приемной. Выходит, лаборант и приглашает войти в кабинет. За столом почти вся кафедра и моя руководительница работ Адель Федоровна. Одним словом, мне предложили аспирантуру. С какой радостью я согласился и сколько раз я, потом проклинал этот день. Не будь этого, трудился бы себе где-нибудь преподавателем и горя не знал.
Все чин – чинарем: оформление на кафедру, отдельная комната в общежитии, стипендия и прочие блага. Я был рад. А главное теперь я мог заниматься своим любимым предметом сколько душе угодно. Кроме того, была работа над диссертацией, тема которой была: «ленинская внешняя политика и ее актуальность на современном этапе». В то время это была беспроигрышная тематика, достаточно произнести имя вечно живого вождя и не важно, что он там наделал, защита уже была обеспечена. Непосредственным руководителем темы была Адель Федоровна. Под ее чутким руководством я корпел над каждой буковкой, она требовала, чтобы все было без дураков. Она оставалась всегда такой, какой я знал ее, будучи студентом, все в тех же кофтах и юбках. Только однажды в год я ее видел в другом обличии: в гимнастерке, полная грудь медалей и орденов, слегка под шефе и с неизменной беломориной во рту. Это было всегда на день Победы. Помнится, я ее спросил в один из таких дней, где она воевала. Ответ был краток и понятен: второй украинский фронт, контрразведка.
Но срок окончания аспирантуры подошел незаметно. Диссертация была почти готова, сдан кандидатский минимум, оставалась самая малость: список литературы, нашей и зарубежной, которой пользовался соискатель. Естественно, имея такую тему и не доделать маленькую вещь в виде перечня работ – это просто абсурд. И вот меня посылают в Москву, в Центральный Государственный Архив. Это была святая святых всех времен и народов. Уже одно то, что диссертант использовал столь авторитетный источник, делал защиту непотопляемой. 
Еду я в Белокаменную. Определился у дальних родственников и в архив. Оформление пропусков и прочей дребедени заняло день. И вот с утра я поднялся на этаж и протянул список, составленный Аделью Федоровной такой же даме, как и она, только без беломора во рту.
-Языком владеете? - спросила она скрипучим голосом.
-Сдал кандидатский минимум, – гордо ответил я.
Чуть заметная усмешка мелькнула в ее глазах. Она-то знала, что человек с таким багажом, языка не знал. Но она не догадывалась о программе, по которой я штудировал этот предмет.
Вынесли огромную серую папку, в ней статьи. Я забился в уголок, просматриваю пожелтелые страницы, полностью прочесть не успею, больно материала много. Выписываю только авторов и суть работы. Так продолжалось несколько дней. Подборка материала была тщательно спланирована, кто-то хорошо поработал, статьи были почти все хвалебные и призывные. Осталось совсем немного, можно с чистой совестью заканчивать и отправиться осматривать Москву.
В то утро я прибежал в архив одним из первых. Но вместо двойника Адели Федоровны сидела молоденькая девчушка, из соседнего отдела.
-Вы что, новенькая? – спросил я ее.
-Нет. Я подменяю заболевшую женщину. Что вам принести?
Я набросал тему, протянул ей.
-Вам статьи из капстран? - спросила она, имея ввиду капиталистические страны.
-Да, да, – механически ответил я.
Принесли такую же серую папку, и я отправился в свой уголок. Я развернул этот пухлый фолиант и ахнул. Первые же фразы на чистом английском языке повергли меня в шок. Чего там только не было! Прорыв сионизма в одной стране. Ленин – немецкий шпион. Про опломбированный вагон и встреча на финляндском вокзале. Геноцид русского народа и цвета русской интеллигенции. Палач Дзержинский, так люто ненавидевший все русское, что все чекисты - евреи были рядом с ним невинными детьми.
Волосы шевелились на моей голове от этой чудовищной клеветы на наш строй, славных комиссаров и лично товарища Ленина. Я просидел до закрытия, боясь оторваться от папки. Домой я шел как очумелый, ничего не видя, не реагируя на происходящее. Это же повторилось и на другой день. И только потом я понял, почему не все материалы доступны для широкой аудитории и почему глушат «вражеские голоса» радиостанций. От народа евреи скрывали правду. Официальной политикой партии и ее руководителей была ложь. Домой я ехал раздавленный, убитый прочитанным.
Но во мне уже сидела исследовательская беда ученого: не доверять одному источнику, а всегда перепроверять, находить новые доказательства того, что открыл. Поэтому приехав, я отметился на кафедре и поспешил в свою библиотеку, которая считалась лучшей не только в городе, но и регионе. И стал по крупицам подбирать то, что прочел во «вражеской печати». Подтверждения появились уже очень скоро. Состав правительства в первые годы советской власти был аналогичен прочитанному мною списку. Многие евреи брали русские имена и фамилии, маскировались и прятались от народа. Яркий пример: Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Молотов и другие. Кто-то не прикрывался, например, Каганович.
Но особый шок вызвал «обнаженный меч революции», «рыцарь революции» Дзержинский, фактически уничтоживший цвет русской интеллигенции и офицерства. На одном из съездов жидовского отребья один чекист, еврей, назвал его учителем и знаменем, создавшим карающую систему в революционной стране.
Подтверждения лжи в политике я находил везде и всюду. Но самая жестокая ложь – это скрыть правду от народа, что якобы революцию совершил ее гегемон – пролетариат, вместе с крестьянством.
Теперь мне предстояла защита диссертации, восхваляющая самого жестокого подонка, показать еще раз, что он самый «человечный человек». Я уже не мог. Возможно, прошло время, и я бы смирился с горькой действительностью, как подавляют себя миллионы других, знающих об этом, и прославлял бы этот строй. Но тогда я не мог. Это была грань, за которой следовал нервный срыв.
Сроки поджимали, но я все отнекивался, ссылаясь на незначительные, надуманные причины. В один из дней меня вызывает к себе заведующий кафедрой, усаживает и так, по-отечески, спрашивает:
-Вы там, в Белокаменной, случаем не влюбились. Дело то молодое, с кем не бывает. Защищайте диссертацию и перед вами большое будущее. Вы трудоголик, хороший исследователь и не буду скрывать, вы мне нравитесь как работник. Так что случилось, почему тянете с защитой? Боитесь? С кем не бывает.
Вот эта забота, участливый тон подкупили меня, и я выложил все о своих находках. Я говорил, говорил, а он сидел, молчал, только плечи все ниже и ниже опускались. Был конец рабочего дня и когда я выговорился, он отпустил меня.
Утром я вошел на кафедру, но моментально ощутил вокруг себя вакуум. Все спешили по своим делам, только кивали на приветствие, а лаборант подошла и сказала, чтобы я был через полчаса в кабинете заведующего. Вхожу. Вся кафедра в полном составе предо мною. Начал заведующий. Он рассказал о том, что столица тлетворно подействовала на нашего аспиранта и ему очень жаль, но скрывать от коллектива он не намерен весь тот мусор в голове, который привез их воспитанник. И как это ни тяжело ему, руководителю и коммунисту, но лучше пресечь крамолу вначале, потом будет поздно.
 Затем выступила Адель Федоровна. Она сказала, что в сорок пятом своею собственной рукою отправляла таких на тот свет и даже несколько раз хлопнула себя по тощему заду, где должна висеть кобура с пистолетом. Это было комично, и я улыбнулся. «Видите, он еще смеется над нами! За ним кто-то стоит. Дайте мне его на один час, и он запоет. Махровые диверсанты и бандеровцы в моих ногах валялись, просили о смерти». И снова хлопок себя по заднице. Тут я не сдержался. Я хохотал в полный голос. Я не мог остановиться. На меня прыснули водой, бесполезно. Со мною была истерика. Вызвали психбригаду, и повели в машину, а я смеялся…
В палату заглянул санитар. Он обвел взглядом присутствующих и сказал:
-Так, заканчивайте дела и на ужин.
Все трое поднялись и побрели в коридор. После ужина Историк долго где-то отсутствовал, а Док с Профессором играли в шахматы. Историк пришел перед тем, как ложиться спать. На немой вопрос ответил:
-Общался с Парусом. Он уже знает о нашем приключении, но как всегда, посмеивается.
-Ему стало лучше? – заинтересованно спросил Профессор.
-Трудно сказать. Говорит и ведет себя правильно, но, по-моему, он из своего потустороннего бытия многое принес и ему здесь неинтересно. Живет как бы в ожидании.
-Значит и у меня будет подобное, - грустно заметил преподаватель.
-Ты, главное спи. Диагноз один, а болезнь протекает по-разному. Правда, Иван.
-Правда. Он и сам об этом знает.
На другой день Дока вновь вызвал Стукин. Теперь уже они беседовали один на один. О болезни, конечно же, речи не было. Николай Васильевич прямо спросил:
-Ну, рассказывай. Извини, но буду на «ты», привык за годы работы. Что случилось, почему ты пустился в бега?
Док посмотрел на него. Какой смысл скрывать? Если захочет, то поможет, а если бы хотел сдать властям, давно бы уже парился в тюрьме.
Поэтому он не спеша рассказал ему свои приключения, начиная с Зойки и кончая Сковидским. Последний эпизод вызвал у Стукина негодование:
-Как он мог? Верить тебе тоже трудновато, может ты проводишь аналогию, подталкиваешь меня к принятию правильного для тебя решения. Хотя и не похоже. Ладно, поживем, увидим. Время покажет, он лучший судья. А теперь, очерти мне круг твоих интересов. Что хочешь делать?
-Вы знаете, как надоело здесь? До чертиков. От безделья, окружения одними и теми же лицами, хоть по-волчьи вой или бейся головой о стену. Я действительно владею сварным делом и уверен, что работа, хоть какая-то да найдется.
-Отрадно слышать такие желания любому врачу – психиатру. Интерес к жизни, цели, стремление к работе для нас, как бальзам на душу. Значит, желаешь заниматься трудотерапией. Многих уговариваешь, не идут. А что раньше молчал?
-С Чачиным до этого еще не дошли. Только продолжали лечение. А вы спросили, я ответил.
-Да, хороший сварщик, какому хозяйственнику не нужен? Работы валом. Но много платить не смогу, сам знаешь, только часть зарплаты. Остальное - на нужды больницы.
-Понимаю и согласен. 
-Завтра за тобой придет санитар по трудотерапии и отведет к завхозу. Он тебе очертит круг задач. А теперь иди Иванов в палату и отдыхай.
Утром Дока стали снаряжать на работу. Одели две пижамы, затем натянули ватник и фуфайку, нашли какую-то зэковскую шапку и огромные безразмерные валенки. Вдобавок еще подпоясали обрывком веревки.
Историк деловито, оценивающе осмотрел и сказал:
-Станет плохо, присядь, отдохни. Да много не работай, дураков работа любит, но мы не дураки. Мы больные.
Санитар осмотрел и вывел в коридор. Там уже ждала парочка подобных чучел, затем пошли по другим отделениям, подбирая желающих трудиться. Женщин повели в швейный цех, а мужчин к завхозу. Провели в административный корпус, где на одной из дверей красовалась табличка «Заместитель главного врача по административно-хозяйственной части» Падолко В.И. Странная группа в безобразной одежде осталась в коридоре, а санитар юркнул в кабинет завхоза. Вышедшие на работу были предоставлены сами себе. Кто-то сразу присел и закурил, другой перетаптывался с ноги на ногу, причем, без перерыва, как заводной, третий равнодушно побрел куда-то вглубь. Но появился санитар, быстро всех собрал громким окриком и повел разгребать сугроб. Только Доку кивнул:
-Зайди к завхозу. У него для тебя есть другая работа.
-Как его зовут?
-Василий Иннокентьевич. Можно просто Василий. Но не вздумай сказать Вася, гонору - во! - И провел рукой по горлу.
Док робко открыл дверь и увидел напротив стол, с сидящим за ним мужчиной. Он что-то писал, но увидев входившего человека спросил:
-Ты, сварщик? – Док кивнул.
-Сейчас пойдешь со мною, покажу аппаратуру и посмотрю, как ты работаешь. Зовут как?
-Иваном.
-Тогда пошли Иван, – он встал.
Был Падалко высок ростом, наравне с Доком, но худосочнее и посутулее, да под носом усы.
 Вышли на улицу. Док с удовольствием вдыхал морозный свежий воздух, радостно было слышать скрип снега, брести за этим начальником. Он заметил, что слегка от него отстает, и появилась… одышка.
- «Да, брат, застоялся ты. Хороший корм, безделье, отсутствие нагрузок и женщин. Да еще эти препараты, иногда при придирчивом осмотре нет - нет, да и проглотишь». Думал Док.
Пересекли двор больницы, и пошли в хозяйственный блок. Падалко подвел Дока к сварочному аппарату, бросил две железки и сказал:
-Давай, показывай, что можешь, – а когда тот закончил, повертел изделие в руках и добавил:
-Ну, что неплохо, неплохо. Пошли дальше.
Работы действительно было много, и до обеда Док кое-что сделал.
-Все, заканчивай, – за спиной стоял санитар. – Пошли обедать.
Затем последовала процедура раздевания и вновь одевания. Так было в течение недели. Устал от этого, отметил для себя Док.
Утром, он подошел к Падалке и попросил:
-Василий Инокентьевич! Устал от бесконечного одевания и раздевания. Можно как-то избежать этого обряда?
-Я ждал, когда тебе это надоест. Иди на склад, получи комбинезон и робу, а обедать будешь на кухне, – выписал соответствующую бумажку.
Все постепенно жизнь расставляла по местам и только Стукин мучился. Принять на себя подобное решение: скрыть в своей больнице преступника, желание помочь коллеге и быть хорошим с властями – это беспокоило его. Оно было как постоянная, долгая, ноющая зубная боль. Но потом он махнул рукой и придался своему лучшему антидепрессанту – алкоголю. Стукин временами уходил в запой. Сначала это было так периодически, а сейчас разыгралось по полной программе. Конечно, повода для пьянок было немало. Хозяйские дела, постоянная нехватка врачей, трудный контингент больных и многое другое, – вот те причины, от которых он хотел избавиться, убежать. Он пробовал как-то от нагрузок другие способы, но они были трудны и не эффективны. Лучше, как ему казалось, было пребывать в нирване эйфории алкоголя, как-то с помощью этого нивелировать острые углы жизни.
 -Жизнь сама расставит все по своим местам, останется только помочь этому, – сказал и полез в стол за бутылкой.


Глава 11
Наступил конец недели. Еще в пятницу Док много работал, латал прохудившееся железо. В субботу с утра, после завтрака, собрались на своих койках, уселись друг против друга и Историк потянулся за шахматами.
-Ты обещал рассказать нам о прежней своей больничной жизни, – начал Док.
-Что о ней рассказывать, жизнь как жизнь.
-Ну, пожалуйста, было бы интересно послушать.
-Тебе, правда, интересно? Хотя для меня это было больно, да и воспоминания непростые. Снова будут евреи, а ты посчитаешь, как врач, ибо  все вы врачи так думаете, что у него крыша поехала на почве ксенофобии. Нет, я был до определенного момента терпим к этой нации, а сейчас я ярый антисемит. Или, как учили славные коммуняки, чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом.
-Ну, завел свою пластинку. Ты говори, по сути, – одернул его Профессор.
-Вот видишь, так все время. Стоит начать говорить истинную правду, как на тебя сразу же нападки, – обиделся Историк.
-Да перестань ты. Он больше не будет. – Док пытался помирить друзей.
-Не будешь мешать рассказу?
-Не буду, – ответил Профессор, отодвигаясь в угол кровати. Он уже это слышал много раз.
-Значит, забрала меня скорая помощь, но отвезла в психдиспансер, где молоденькая доктор пыталась понять, что со мною. Затем пригласила заведующего, тот куда-то выходил, звонил наверно. К вечеру появились архангелы, милицейский наряд. Целый день продержали, даже пожрать не дали, а эти сразу погрузили в машину «воронок» и повезли.
Долго так везут, мне уже плохо стало от голода и нервного перенапряжения. Стучу, прошу вывести оправиться по малой нужде. Какое там. Ехали почти всю ночь, к утру остановились. Выводят из машины. Иду, озираюсь, где я. Местность совершенно незнакомая, лица тоже. Больница представляет собой деревянные корпуса бараков, разбросанных на склоне холма, дальше течет мелкая речушка и за нею село. Вокруг сад, деревья растут и деревянная ограда из штакетника.
Заводят меня в один барак, вышла санитарка, усадила нас на лавочку и пошла за доктором. Врачи жили здесь же, на территории больницы. Приходит молодой такой доктор, небольшого росточка, резвый, с важным видом. Он взял сопроводительные документы, повертел, расписался в получении и попросил сопроводить больного в мужское отделение. Повели меня выше по склону холма, где располагался нужный корпус. Приняли и отправили в наблюдательную палату. Но перед тем как поместить в нее, мне сделали укол в ягодицу, болезненный до ужаса.
Вы оба были в нашей такой же палате, видели. Так могу сказать, что это номер люкс гостиницы «Интерконтиненталь», в сравнении с той. Меня поместили в комнатушку, размером пять на четыре метров, забитую людьми, которых-то трудно ими назвать. Мужское отделение одно, здесь же и острые больные, хроники, выздоравливающие, алкоголики, невротики. В общем, все мужское население больницы.
Теперь обрисую эту палату, она навсегда врезалась в мою жизнь, в ней я почти сошел с ума, познал земной ад, и кажется, страшнее уже ничего на свете нет. Итак, конец общего коридора, дальше дверь на улицу, естественно, под внутренним замком. Слева стоял в полкоридора самодельный шкаф, где хранятся фуфайки, шапки, валенки и прочая амуниция для больных, идущих на трудотерапию. Справа дверной проем без двери в палату, как я уже сказал, четыре на пять метров. В дальней стене окно, с мелкой массивной решеткой.
У двери тумба для санитара, преграждающая половину проема. Слева в палате огромная массивная квадратная печь, которая отступает от стен сантиметров на тридцать. Справа от двери одиноко стояла кровать с вонючим матрацем и на ней постоянно лежало двое больных – идиотов. Они не могли даже говорить, а только мычали, а если кто-то из них выражал недовольство, то раздавался нечеловеческий по ужасу «крик Тарзана». От этого вопля, даже у бывалых санитаров мурашки бегали по коже, а что говорить об аспиранте, коим когда-то был я.
Кого здесь только не было. Но все были с ярко выраженным безумием, неуправляемостью. Все больные явно относились к категории опасных для окружающих. В этом закутке находилось около пятнадцати человек и все были в движении. Это был эдакий броуновский хаос. Меня ввели в эту комнату, предварительно раздев, чему я очень сопротивлялся, но получив пару тумаков и обещание попробовать «скамейку», повиновался.
Я сел в угол, около кровати и вдруг почувствовал себя совершенно раздавленным. Нет не морально. Со мною происходило что-то сверхъестественное. Я почувствовал жар, разбитость во всем теле и боли в мышцах и суставах. Начала, с поднятием температуры, одолевать противная слабость и появилась паника, что я умру от этого озноба. Не было сил двигаться.
И вдруг я почувствовал на себе струю жидкости. Я скосил глаза и увидел, как один из идиотов мочится на меня. Я хотел было вскочить, но не было сил, поэтому я просто упал на бок, подальше от струи. Сидящий на тумбе санитар потешился над моими потугами, смеялся. Маленький, плюгавенький, метр с кепкой, а такой гнилой тип. Вдруг я увидел проходящую мимо медсестру и завопил:
-Сестра, мне плохо, – но в ответ услышал:
-Привыкай, это действие лекарства - сульфазина. Будешь хорошо себя вести, не получишь больше никогда.
И только значительное позже я узнал, что такое сульфазин, и кто его изобретатель. Какое государство, такая должна быть у него и медицина. Все должно работать на государство, которое создали сионисты, окрестили себя коммунистами и давай проводить политику красного террора, репрессий и геноцида.
Так вот создателем репрессивной психиатрии стал человек, трудно в это поверить, академик Снежневский, автор более ста работ по психиатрии, которые являлись прямыми инструкциями по борьбе с инакомыслием. О его национальности я не буду говорить, да вы и сами поняли, из какого народа такой выродок. А его внедрение в лечебную практику диагноза: вялотекущая шизофрения, это квинтэссенция его творчества. Любого человека можно упрятать в психушку с этим клеймом, а потом всю жизнь преследовать. И ведь не отмоешься.
А препарат под названием сульфазин из той же оперы. То взвесь серы в персиковом масле. Даже если ввести внутримышечно любой масляный раствор и, то будет реакция на чужеродный белок. А в нем еще и сера, от которой ломит все тело, мучительно и страшно. Один академик открыл условные рефлексы, но на собаках, им памятник поставили. Павлов его фамилия. А другой «академик» применил это на практике, страданиями лечить больного человека, вырабатывая у него условный рефлекс подчинения. Сколько получил он проклятий от больного люда, можно догадываться.
Но это еще не все. По мере моего пребывания я прошел все методы лечения этого «гения» от медицины и, если есть у меня завихрения в мозгу, так это форма самозащиты от терапии, варварской и ужасной. Это мимикрия, как у животных, приспособляемость к окружающей обстановке.
Вечером мне вкололи аминазин, стало вообще невыносимо «кайфово». Голова кружилось, все поплыло, я полностью стал безразличен к происходящему из-за слабости. Состояние близкое к смерти и нет сил попросить, чтобы пришли на помощь. Да и кого просить? Равнодушную тупую морду санитара, который постоянно менялся, потому что работал посменно. На ночь другие больные, выздоравливающие, внесли с улицы матрацы, бросили их на пол и все упали в лежку спать. Меня перетащили на матрац, который еще не просох с прошлой ночи от мочи и этот запах нечистот был противен до рвоты. Но я был обездвижен, тело не слушалось меня, да еще получил от какого-то хроника в ухо. В общем, полный набор удовольствий.
Утром подняли в семь часов, началась уборка помещения для сдачи смены. Матрацы забрали, к тому же мой был мокрый, и кто только успел помочиться, а может и я? Ведь я пребывал в прострации, не было четкости событий, но одно помню до сих пор – боли в теле и слабость. Поставили на ноги и санитарки проводили влажную уборку палаты, мыли полы. Кто хотел в туалет, дверь которого была напротив нашей, вылетал голым, чтобы через минуту влететь назад, с пинками от санитаров. Я искал точку опоры и нашел ее. Это промежуток между стеной и печкой. Я втиснул туда только половину тела, и эта поддержка помогла держаться. Рядом, плоский как доска дебил, который умудрился втиснуться весь до самого угла, занимался онанизмом. Изо рта его вытекала струя слюны от удовлетворения, которая терялась где-то на теле.
Затем пришла смена. Присутствующих пересчитали, опасаясь, что кто-то может убежать. Не скрою – мысль была, но сил не было. Но вот раздалась команда на завтрак, когда больные из других палат поели и стол накрыли. Стая голодных безумных людей рванула к кормушкам, сметая все на своем пути. Я от слабости задержался, за что получил от санитара пинка и хорошую порцию мата. Кое-как доплелся до стола, а там полный разгром. Лежат одни чистые ложки. Толпа ела руками, рвала хлеб беззубыми ртами и запивала из мисок. Крошки и крики летели над столом. Все, секунда и пустая металлическая посуда говорила о том, что все поели. Теперь санитар загонял паству обратно в стойло. Снова пинок под мой голый зад и я уже за печкой. Теперь санитар пригласил хроника-дебила кормить идиотов. Не буду рассказывать, но поверьте ужасней и отвратительнее картины я не видел.
Появилась сестра со шприцом и сказала санитару, что мне необходима инъекция. Я спросил, что за лекарство она собирается мне уколоть. После того, как я услышал, что мне грозятся снова сделать внутримышечно сульфазин, я в панике бросился бежать. Да, да, бежать. Но куда? Я забился в дальний угол, а затем выскочил в общий коридор. Там стоял санитар, о чем- то беседовал с маленькой очкастой женщиной, которая перестилала постель. Увидев меня, он улыбнулся и принялся меня успокаивать.
Я прошел мимо мышки-санитарки и направился к нему с одной мыслью, забрать ключи и убежать из этого кошмара. Но в этот момент свет померк в моих глазах, стало трудно дышать. Напрасно я пытался освободиться, подоспел санитар и пара ударов по почкам сделали меня менее агрессивным, но я задыхался. Вот и свет в глазах. Оказывается, эта маленькая женщина сзади набросила мне на голову простыню, лишив ориентации и воздуха. Санитар сказал подошедшей медсестре:
-Ну, что Надя, наверно нужно чтобы новенький попробовал скамейку?
-Делайте, как знаете, дядя Петя.
Санитарка намочила простыню и меня повели к скамейке, стоящей недалеко от наблюдательной палаты. Обычная, ничем не примечательная деревянная скамейка, с шириной доски до сорока сантиметров, длиной - два метра. Влажную простыню расстелили на скамью, затем на нее был уложен я, после чего меня закутали в эту тряпку. Потом принесли широкий бинт из плотной ткани и начали меня обматывать, притягивая к скамейке. Я лежал и наслаждался. Приятная прохлада простыни, горизонтальное положение и предстоящий покой делали процедуру более чем безобидной. Не буду скрывать, я в душе потешался. Но вот закончили и все про меня забыли. Я немного успокоился. Но затем появилось жжение, переходящее в дикую боль. Влажная простыня под действие температуры тела стала высыхать и стягивать меня со всех сторон. Эта пытка, перенятая у святой инквизиции, я читал об этом в «Молоте ведьм».
Вскоре жжение стало невыносимым, я потихоньку завыл, а потом стал кричать в полный голос. К боли примешался еще и ужас, что вот так я недвижимый сдохну. Это продолжалось до тех пор, пока не пришла сестра и не сказала, что крик мешает работать. Меня отвязали, снова загнали голого в палату и я забился под койку с идиотами, потому что даже за печкой уже не мог стоять. Мне сделали еще инъекцию сульфазина, аминазина и я впал в полуобморочное состояние. Дальше все было как в тумане. Когда доложили врачу о том, что я пытался напасть на санитара, тот просто увеличил дозировку препаратов.
Каждую неделю, по понедельникам был врачебный обход. В отделении остался один врач, который принимал меня: Матчин Алексей Васильевич. Маленький, подленький, подвижный он еще был, как мне показалось с садистскими наклонностями. Он не входил в палату, где я лежал под кроватью, а стоя у двери, спрашивал:
-Ну, как этот, который аспирант.
-Спокоен, постоянно лежит, – отвечали ему.
А я не мог уже ходить. Искусственная лихорадка измотала меня, а аминазин сделал созерцателем жизни. Я сутками лежал под кроватью, здесь меня не трогали остальные больные. Сверху на меня капали испражнения идиотов, снизу тянуло лютым холодом, но не было сил укрыться или переменить позу. Я погибал.
В один из понедельников на общий обход явилось сразу три врача, один из которых был заведующий отделением. Когда ему доложили обо мне, он спросил Матчина:
-Сколько дней он на сульфазине?
Тот посмотрел на сестру, которая начала рыться в листах назначений и ответила:
-Тридцать пять дней.
-Вы, что здесь совсем с ума посходили? – шёпотом спросил Кротов, так была фамилия заведующего. – А если летальный исход?
-Академик Снежневский в своих работах указывает на…
-На максимум две недели введение сульфазина, к тому же через два дня. А у вас какая дозировка?
-Ежедневно. Кроме того, он получает аминазин.
-Срочно все отменить, помыть и перевести в другую палату. Проследите, Бета Ивановна, – это уже старшей медсестре.
-Да еще не забудьте всем больным сделать рентген обследование, на наличие туберкулеза. Сейчас вышел новый приказ министра и с этим строго.
Меня выволокли из-под кровати, вонючего, тощего, положили в ванну и начали мыть. Я практически не реагировал. Затем под руки дотащили до кровати, я почувствовал тепло постели и сразу провалился в сон. Очнулся я от того, что меня теребил за плечо санитар. Рядом стояла старшая медсестра и смотрела на меня.
-Есть будешь? – спросил санитар.
Я страшно хотел есть, но только промычал что-то в ответ.
-Видите, не хочет, – сказал довольный тот.
-Сейчас же покормите его с ложки. Он очень слаб, – сухой, жесткий, не терпящий возражения приказ.
-Но, Бета Ивановна….
-Мне еще раз повторить?
Началась моя кормежка. Со злости санитар толкал мне полную ложку каши, но я глотал, понимая,- в этом мое спасение.
На ужин я вышел сам к столу, держась за стену. После наблюдательной палаты был значительный контраст, никто ни у кого не вырывал еду, кто-то ел, а другие просто сидели. Я совал пищу в разбитые кормлением губы и не мог насытиться. Рядом стояла нетронутая порция соседа, я подвинул и съел ее. Сосед был так погружен в свои переживания, кажется, ничего не заметил. Затем поспешил на свое место, боясь, что его займут и я снова буду спать под кроватью. Но нет. Койка ждала меня. Я с радостью улегся и уснул.
После того, как меня перевели в «царские» условия, в понедельник был обход. Свита подошла к моей кровати, остановилась. Короткий доклад Матчина и заведующий Кротов задал несколько ничего не значащих вопросов. Затем обращаясь к старшей медсестре добавил:
-Пригласите его сегодня для беседы, – процессия направилась дальше.
И вот меня ввели в маленький врачебный кабинет, где с трудом помещались три врача, стояла кушетка для больного, на которую меня и усадили. Началась обычная беседа: кто, что, откуда, почему. Я спокойно отвечал на все вопросы, а в конце даже набрался смелости и спросил:
-А когда меня выпишут?
-Понимаете, у вас очень серьезное заболевание. Сейчас период ремиссии, но вы помните, каким вы поступили? Даже набрасывались на персонал, была немотивированная агрессия. Поэтому еще рановато об этом говорить. Мы еще проведем вам курс инсулинотерапии, а потом посмотрим.
-Могу я к вам обращаться?
-В любое время. Зовут меня Аркадий Маркович, я весь к вашим услугам.
-Боже, я хотел поговорить с ним о своем открытии. Да он меня законопатит здесь навсегда, – думал я, выходя из кабинета.
В отделении меня ждали изменения. На моей койке лежал незнакомый человек, меня повели в другую, привилегированную палату. Здесь были чистота и покой. Больные, как на подбор вменяемые, адекватные. Но может, у кого-то ранее случались завихрения, но сейчас все давали себе отчет в поведении.
На другой день появилась медсестра и сделала мне укол инсулина. Уложили на кровать, и я стал посапывать, было хорошо. Но начала нарастать слабость, появилось чувство волчьего голода, потливость. Это была первая доза, небольшая и ее быстро купировали введением глюкозы в вену. Затем хороший завтрак, обязательно с очень сладким чаем. Я заглянул в палату. Многие из моих «сокамерников», не побоюсь этого слова, были в коме. Судороги, обильная потливость тела, пена у рта. Но все привязанные к кровати простынями и сестра, с помощью санитара, делала инъекции глюкозы в вену. Человек приходил в себя, очумело вертел головой, не понимая, что было с ним. У многих на лице был ужас от произошедшего. Лечение проводилось по принципу: «клин клином вышибают».
Меня заметила старшая медсестра Бета Ивановна.
-Идите вот с той группой больных в рентген кабинет.
В сопровождении санитара мы вышли на улицу. Была отличная погода, а может мне показалось за столько дней, проведенных взаперти. Живописно разбросанные корпуса, вдали речка, за ним домики села, ну чем не идиллия. Осталось только выписаться. Мысль о побеге отпала сразу. Куда бежать? Из одного заточения в другое? Да тебя сразу же поймают и отправят в следующую психушку, где предстоит пройти то же самое.
Прошли рентгеновское исследование. На другой день, с утра, снова инсулин, доза больше, ломает еще сильнее, и я с ужасом думал, как я выдержу кому. Но подошла вновь Бета Ивановна и объявила, что меня переводят в другое отделение, так как нашли затемнение на верхушке легкого. – Историк замолчал.
Появился санитар, прервал рассказ и пригласил на обед. После обеда Док прилег на кровать в ожидании Историка, но того не было. Постепенно, незаметно он уснул. Проснулся ближе к вечеру. Горел электрический свет, было тихо. На соседней койке мирно посапывал Профессор. Историка не было видно. Док вышел из палаты в коридор, прошелся. Странно, но соседа не было видно. Вдруг наружная дверь открылась, и вошел, в сопровождении санитара Историк.
-Ты где был? – спросил Док.
-Занимался своей первой, после науки, работой. Я – хороший парикмахер.
-Ты – парикмахер? Да тебе нельзя доверять острые предметы, подстрижешь так, что мать родная не узнает, – со смехом произнес Док.
-Напрасно смеешься. Хочешь, тебя подстригу. Ты зарос донельзя. Или завтра обстригут под нуль. – Историк смотрел на него.
-Когда предлагают, нельзя отказываться. Идем.
-Сейчас скажу только санитару, что буду стричь тебя в палате. – И он отошел.
Затем усадил Дока посредине палаты, снял с его койки простыню, мастерски ее наложил. Он достал из кармана расческу, ножницы и начал колдовать. Немного было жутковато стричься в психбольнице, да еще мастер – хронический псих.
-Что, мандраж по телу? Не ты первый.
Вот он закончил и поднес к Доку зеркало. Да, стричь он был мастер.
-Плата по таксе, убери за собой, – зубоскалил Историк.  Теперь очередь Профессора стричься.
Он бесцеремонно растолкал того, усадил на табуретку и снова начал колдовать. Работал он действительно лихо и здорово, что Док залюбовался тем, что выходило из кудлатой головы клиента.
-Ну, ты ас!
-а то. – Историк осклабился в улыбке.
-Ты сегодня будешь продолжать свой рассказ?
-Нет. Много больного из прошлого всплывает. Я человек ранимый, мне нужен отдых и покой.
-А завтра? Уж больно интересно ты вещаешь, много белых пятен в нашей истории. И ведь нигде не узнаешь, что там и как. До сих пор официальная политика лжива.
-До завтра нужно дожить.
Историк начал складывать инструмент. Профессор убирал свои остриженные волосы, затем сходил за тряпкой и протер пол.
Утром, после завтрака, Док все же упросил Историка продолжить рассказ. Уж очень было интересно послушать о психиатрии давно забытых лет. Оказывается, в дурдом заталкивали не по постановлению суда о принудительном лечении, а просто - за инакомыслие какими-то органами. И эти органы в то время знали все, у них была своя аббревиатура – КГБ. Всеми способами старались от народа удержать тайну возникновения государства, в котором правили мифические по своей чистоте вожди и непогрешимые палачи, только этому учили.
А самый бедным и затурканным народом оказался вдруг еврейский, они даже придумали в паспорте пункт о национальности и недоступность получения образования из-за этого. Им можно было учиться в гуманитарных вузах, вузах которые управляют умами государства. Искусство, наука, общественная жизнь – все было еврейским. А национальный вопрос? Так хитро могли завернуть только люди, желающие положить рознь между народами. Да, были пытливые умы среди людей, которые докапывались до истины, но их репрессировали.
Об этом думал Док, открывая для себя пласт собственной истории. Ибо то, что давали в школе, историей назвать нельзя. Только одно было ясно – все события преподносятся так, чтобы все знали: партия видит за много шагов вперед.
Историк устроился на койке и начал продолжение своей одиссеи.
-Я уже говорил, что у меня заподозрили туберкулез. Месяц лежания на холодном полу в наблюдательной палате и отсутствие соответствующего питания и ухода, сыграли свою пагубную роль. И хотя это была не открытая форма туберкулеза, меня быстренько отправили во вновь созданное отделение, где собрали всех «тубиков». Отличием было то, что кроме препаратов для лечения основного заболевания, здесь выдавалось еще и специфическое - от туберкулеза. Конечно, питание здесь было значительно лучше, чем в других отделениях.
А теперь бы я хотел поговорить о тех, кто лечил нас. Ведь они выполняли те принудительные функции, которые так необходимы властям. Большинство были случайными людьми в медицине, которых привлекало в психиатрии безнаказанность и высокая зарплата. О своем первом лечащем враче Матчине я уже рассказывал. Это был недалекий, амбициозный, скандальный и глубоко аморальный тип, высшим наслаждением которого, была страсть к подглядыванию с целью поймать санитара дремлющим на посту. Он едва не довел меня до смерти, здоровье подорвал основательно.
Лечащим врачом, а он же заведующим туберкулезным отделением была еще одна более чем странная личность: Милашкин Николай Захарович. Вот уж поистине человек далекий от медицины, от психиатрии в частности. Это был тайный алкоголик и открытый бабник. Если первому греху он предавался ночью, закрывшись наглухо, то другому он отдавался сутками напролет. Он почему – то вообразил, что неотразим и все женщины от него без ума. Он мог в течение дня признаться в любви многим женщинам сразу: врачу, медсестре, санитарке. Вначале к этому женщины относились серьезно и с восторгом, но потом под этим любвиобилием стала прослеживаться болезненная страсть. Работой он себя не обременял, порхал по отделениям и пудрил женщинам мозги.
Вот с его-то легкой руки я и стал парикмахером. А получилось так, что всю больницу подстригал бывший кузнец, красавец и острослов Федор Гнатюк. Он был мастер на все руки и за словом в карман не лез. Но был у него один недостаток, он был хромой с детства. Этот недостаток не портил его, наоборот, многие женщины были без ума от него. Он оставил после себя большое наследство, в прямом смысле слова. Многие дети могли бы считать его папой, а учитывая доступность абортов, то другие женщины ценили его, как страстного любовника. И что немаловажного было в Федоре, он никогда и никому не рассказывал о своих похождениях, это тоже привлекало к нему в послевоенное время женщин, а другие - за это уважали.
Учитывая неравные исходные данные: врач и санитар, пусть еще парикмахер, первый проигрывал второму со значительным отрывом. И как это бывает у мелких людей, Милашкин мстил по-своему – он стучал главному врачу обо всех похождениях Федьки. А в своем отделении он создал невыносимую обстановку вплоть до того, что запретил там появляться Федору. А водить в другие отделения тубиков нельзя, потому как контакт и опасность заразиться, санэпидемслужба шкуру снимет. Вмешательство главного врача не помогло и тогда нашли компромисс: подготовить своего парикмахера.
Изучили истории болезни и выпор пал на меня. Главным врачом был Шафар Евгений Самуилович, ничего не скажу, как врач он был спец. А как человек – типичный пархатый еврей. Он долго вертел мою историю болезни в руках, там все было сказано: вялотекущая шизофрения, доставлен органами за высказывания против существующего строя, да и туберкулез под большим сомнением. Он был на специализации у самого «отца» репрессивной психиатрии Снежневского, знал, что от болтовни до настоящего заболевания, как до космоса пешком. Такой человек не нанесет увечья другому в результате болезни, ему можно доверить острые предметы, коими являются ножницы и бритва. Он вызвал Федьку к себе в кабинет и грозно так, а ниже я скажу, как он мог это делать, приказал: ты такой, растакой, подготовь для отделения, куда отказываешься заходить, парикмахера.
И вот зовет меня санитар, ведет на учебы к самому Федору Гнатюку. Я уже собрал о нем сведения: если кто ему не понравится, сживет со света своими насмешками. Вхожу, он стрижет очередного больного. Я присел тихонько в уголок и просидел так до конца рабочего дня. Я смотрел, как он держит ножницы, машинку, как работает. Конечно, это был мастер и острослов от Бога. Иногда такое бросит меткое словцо, что я хохотал до слез, продолжая сидеть и наблюдать. Вот это ему понравилось больше всего, как он впоследствии признался.
-Если бы ты полез с расспросами, что, да как, я бы послал тебя и отказался учить. А то вижу, парень серьезный, смотрит, на ус мотает, не путается под ногами. Думаю, себе так, что из него толк выйдет…, а дурь останется, – зубоскалил он.
В конце рабочего дня протянул мне машинку и ножницы:
-Чтобы завтра они порхали в твоих руках. Безрукого мастера не бывает. Во всем ценятся руки, а твои должны быть золотыми. И помни – это стабильный заработок, как печное дело.
Дорогой мой Федор Иванович. Как часто я вспоминал о тебе тогда и теперь. Он многому меня научил по жизни, а прежде всего тому, что дал мне две прекрасные профессии. Я всю ночь под одеялом щелкал ножницами и машинкой. К утру на большом пальце был мозоль, но инструмент лег в руку. Утром я первым делом продемонстрировал ему, как я обращаюсь с ними Федору. Он, в своей шутливой манере, сказал:
-А ты и вправду псих, а я думал только наполовину. До мозолей то зачем, можно и без них. Теперь становись рядом и смотри, как я держу другой рукой расческу.
И только через неделю он доверил мне первую стрижку «под Котовского», под ноль. Постепенно я стал стричь. Мой учитель знал две – три стрижки: бокс, полубокс и полька. А мне хотелось стричь модно. А где в глуши мода? Нет, я ее увидел. Да, да среди врачей, как я сказал, были два фата: Матчин, который из-за своего росточка пытался выделиться хоть чем-то и Милашкин – тому нужно было покорять женщин. Они часто выезжали в город, стриглись в лучших парикмахерских и щеголяли новыми прическами. А я их копировал. Благо клиентура была безропотная, если кому не понравится, то сразу же исправление и «под Котовского». Немного фантазии и стали получаться неплохие прически.
Первым, кто это отметил, был мой мучитель – Матчин. Он долго меня уговаривал, а мне не хотелось что-то делать для него. Но после долгих уговоров, я сдался. Я придумал новую прическу, чуть удлиненную польку с зачесом назад и она ему очень шла. Он щеголял недолго по больнице, конечно же, соперник не дремал. Тот съездил в город, но там его так обкорнали, что «мама - не горюй». Тогда он собрал сведения и, будучи моим лечащим врачом, приказал стричь лучше, чем Матчина.
Но появился еще один клиент, сам главный врач Евгений Самуилович. Естественно, он не пришел ко мне, а меня, как придворного цирюльника доставили к нему в покои. Он занимал особняк в центре больницы, где жил с сыном и дочерью. Жена осталась в столице, не пожелав переезжать на периферию. Они вместе работали там, в клинике, но ему мало что светило в отношении карьеры. Когда всплыл вопрос о том, чтобы возглавить больничку на месте, в глубинке, он высказал свое рвение и был направлен туда под бурные аплодисменты парткома. Как-никак, почин, - пример для молодежи. Но они плохо знали еврея Шафара. В больницах вовсю практиковалась трудотерапия, цеха, подхозы. И он рьяно взялся за дело.
Прежде всего, он организовал подхоз, где было до двухсот голов крупного рогатого скота, свиноферма, полеводческое хозяйство, швейный цех. И… самое главное - дармовая рабочая сила. Для еврея – это золотая жила. Он начал лечение алкоголиков, а среди них были таланты, которые занимались народным промыслом, делая всевозможные поделки и сувениры.
И под стать руководителю, был его характер. Есть классическое высказывание: еврей в нищете -  льстив, на равных - нагловат и изверг - во власти. Он, как никакой другой жид, соответствовал этому. Твердой рукой наводил ужас на подчиненных, тасовал кадры, как вздумается, никто и пикнуть не смел. Начальство наверху было куплено хорошими подарками и возможностями отдохнуть у него на лоне природы. Коллектив, открыв рот, ловил каждое его слово, раболепствовал и рукоплескал. Он был мужчина в соках, силен и без женщины ему было никак, поэтому он приблизил к себе самую красивую медсестру Марию, сделав ее главной сестрой больницы. Но вскоре она ему надоела и на горизонте появилась врач Ирина, а Мария была выдана замуж за местного ветеринарного фельдшера.
И вот доставляют меня к нему. Сопровождающий санитар дрожит и заикается, когда докладывает обо мне. Так было со всеми, кроме Федьки, моего учителя. Тот не ломал шапки, говорил то, что думал, а когда их главврачевское величество бывало в подпитии, наигрывал ему на баяне.
Вхожу на веранду. За столом сидит сам Шафар и дети: мальчик и девочка постарше. На полу ковер и овчарка, не спускающая с меня глаз.
-Ну, покажи свое искусство. Говорят, что ты стрижешь лучше Федьки. Смотри у меня. Плохо получится и отправишься в наблюдательную палату. – по-барски, под одобрительным, восхищенным взором детских глаз - рек начальник.
Он сел на табурет, и я приступил. Когда я закончил, он долго, как женщина, вертелся перед трюмо, затем вынес вердикт:
-Пожалуй, и впрямь неплохо. Хорошо? – спросил он детей.
После их положительного ответа, мне пришлось стричь мальчика.
-Отныне, подстригать нас будешь только ты. А сейчас иди к себе в отделение. - И я был отпущен с миром.
Так я стал «придворным брадобреем», ведь барственные замашки быстро вошли в быт Шафара. Раз в неделю, обычно по субботам, я готовил ему бритье с компрессом, дабы их еврейское высочество выглядело молодо. Однажды приезжала его жена, посмотреть на детей. Она в столицах писала докторскую и, чтобы дети ей не досаждали, они жили с отцом.
Представьте себе типичную, властную, дородную еврейку, с копной рыжих волос и громким голосом. Она вникала во все, причем Шафар ей не мешал, а наоборот, вел себя как типичный подкаблучник. Ей не понравилась печь в спальне, которая совершенно не грела. И таких печей по больнице она обнаружила множество. Мужу было сделано замечание, он обещал исправить все к следующему ее приезду.
Стали срочно искать печника, но такого не оказалось. Шафар ходил мрачный. Он уже опросил сотрудников о том, если человек знакомый с печным делом в селе, но утешить его положительным ответом никто не мог. Даже его «придворный шут», которого я так назвал, - Федор, мог говорить ему все, пусть и шутливой манере, но прямо в глаза,- не знал.
Но борьба за фатовство между двумя идиотами, коими являлись Матчин и Милашкин, достигла своего апогея. И под первый огрызок, мой первый лечащий врач, на ушко шепнул шефу, что якобы сопровождавшие меня люди поведали, что я – печник. Меня вызвали к нему и после огромной порции мата, мне приказано завтра класть печь или…. А вот в качестве альтернативы меня ждало не условное наказание, а сульфазин и наблюдательная палата. Я не спал всю ночь, икал выход. Ну, какой из меня печник? Для меня было загадкой, нет чудом за семью печатями, почему в топке теплится огонь. Утром мне дали двух больных с трудотерапии, они должны разбить печь, вынести кирпич и мусор на улицу, а затем готовить глинистый раствор для кладки.
Вот здесь я завопил, что сейчас они мне не нужны, в них будет необходимость позже. Только попросил инструмент, тетрадь и карандаш, а когда принесли искомое, сел и «горько заплакал». Нет, конечно, не плакал, это только в сказках, появляется царевна лягушка у плачущего Ивана – царевича. Я рисовал. Нарисовал печь в трех проекциях, какая она есть и потом должна получиться у меня.
Затем, впервые в жизни, человек с высшим гуманитарным образованием, аспирант и без пяти минут ученый, взял в руки мастерок, не зная, что именно так он называется. Я ободрал штукатурку, протер каждый кирпичик и снова зарисовал печь со всех сторон. А теперь началось главное. Я начал разбирать печь от трубы, сверху, вырисовывая кладку кирпича ряд за рядом. Когда нужно было идти спать, я умолял Шафара никого в комнату не пускать, боясь, что нарушат кладку и мне, потом не восстановить печь. Этому меня учили. Нет, нет, не печи класть. Так производят археологические раскопки, чтобы потом воссоздать объект в первоначальном виде.
Так благополучно я дошел до основания. Да, я нашел причину того, почему печь не грела. Вытяжные колодцы, а этот термин я узнал значительно позже, были забиты сажей. Теперь я потребовал себе помощников и начал кладку, мысленно представляя, что воссоздаю объект какого-то там века. Первую печь я закончил через неделю после начала работ.
Затопили. Молодец мастер, который ее клал первым и никудышный ученик, коим являлся я. Со всех швов повалил дым, пришлось эти щели срочно замазывать глиной. Но печь горела, она грела. Я в душе ликовал. Но еще больший восторг был на лице Шафара, он нашел печника. И уже через год я клал печи не только в больнице, в селе, но и в городе. Теперь у меня была не одна, а три тетради с множеством печей. Я уже начинал вносить и свои коррективы в конструкции…
Он обвел своих слушателей взглядом и сказал:
-На сегодня все, пошли обедать. – И поднялся с койки.
-Вот так всегда: на самом интересном месте, – шутливо протянул Док.
-Это сейчас интересно, а тогда было не до шуток. Все могло кончиться плачевно для меня. Помню, я тогда ночь не спал, все искал выход, как эти печки класть. А потом вдруг осенило: археология, раскопки, воссоздание по чертежам, меня же этому учили. Пригодилась наука.
Они потянулись в столовую, где почти все уже поели. После обеда у Историка возникла интересная беседа с Парусом, а может воспоминания были тяжелы для него и он не захотел продолжать свои терзания.

Глава 12
Понедельник для Дока начался с того, что на работе в гараже все были какие-то заторможенные, вялые. Никто никуда не спешил, все делалось спустя рукава. Падалко появился только один раз и, казалось, он и сам не знает, что делать по хозяйству. Он всегда отличался безынициативностью, какой-то патологической робостью. И, только приглядевшись к окружающим, Док понял, что у людей нет цели. Он попытался узнать, в чем дело, ему ответили, что главный врач в загуле.
Другое дело, когда он уезжал на конференцию или еще куда-либо. Перед отъездом он составлял план, ставил задачи и тогда - хозслужба работала, знала, что нужно сделать к приезду. Падалко бегал, торопил людей или молча стоял над душою, вызывая глухое раздражение. Вообще, странный был человек Василий Иннокентьевич. О таких говорят, что у них нет внутреннего стержня. Внешне он был какой-то неуверенный, дерганный с жидкими волосиками, зачесанными назад, которые часто ниспадали ему на лоб. Чтобы казаться мужественнее он носил усы, но это не придавало ему уверенности, а наоборот, делало каким-то подобием мужчины.
Он привык жить по указке близких: сначала им руководила мать, а затем – жена. Обе были властные женщины, поэтому ужиться вместе не могли. Когда-то он поступил с великим трудом в заочный институт, а там так долго учился, что все решили: это будет продолжаться до выхода на пенсию. И только благодаря усилиям жены - педагога, он его осилил и получил долгожданный, столь вожделенный для него диплом о высшем образовании.
Он сразу же забыл, чему его пытались научить и, благодаря протеже жен, своей и Стукина, стал заместителем главного врача по АХЧ. Своею бестолковостью Падалко так достал Николая Васильевича, что тот был рад отправить Васю куда подальше. И когда такая возможность пришла: в администрацию требовался человек с хорошим прошлым и, конечно, член партии, Стукин с радостью его туда спровадил.
Вот здесь Падалко проявил себя в блеске своей тупости и безголовости. Чувствовалось, что он исполнитель причуд своих женщин: матери и жены. И, если первая относилась к нему со слепой любовью и почитанием, то вторая – с презрением, холодным отвращением. Может поэтому она была не удовлетворена половой жизнью и часто болела. Падалко носился с нею по врачам, но те ничего не находили, давали рекомендации, не приносящие здоровья. И только один хирург - светлая голова, пьяница и бабник, прямо сказал ей об этом, чем вызвал сначала праведный гнев, а потом поток слез. Диагноз был верен. Но что-либо изменить она уже была не в силах, поэтому неполноценную половую жизнь она компенсировала тем, что вымещала свою обиду на Ваське.
В отсутствии на работе Стукина, всем руководила его жена, бойкая, неуправляемая женщина. Как и все недалекие люди, она была решительна и крута. Василию она просто говорила, чтобы он выполнял свою работу, а это было для него самым сложным. Он отучился и боялся думать самостоятельно, для него это была непосильная задача.
Поэтому из-за осторожности Падалки работали так, чтобы создать видимость. После обеда Док не выходил из отделения, слонялся без дела. Единственным утешением и развлечением была игра в шахматы.
Они сидели за шахматной доской, играли какую-то там по счету партию, когда Док спросил:
-Послушай, Профессор. Как тебя угораздило сюда попасть. Понимаю, вопрос не совсем этичный, болезнь не спрашивает, как начаться, поэтому если не хочешь, ну если тебе больно…
-Можешь не продолжать и не расшаркиваться. Другого бы я обошел стороной, но ты врач и это не праздное любопытство. Да к тому же мне приказано помочь тебе. Честно говоря, я ждал этого разговора, а сам боялся начать, ибо сказано было, что ты сам начнешь тему.
Док посмотрел недоверчиво на собеседника. Что это? Новое проявление болезни, обострение? Неужели ремиссия была так кратковременна?
-Поверь мне, со мною все в порядке. Я не буду убеждать тебя, а начну рассказ, и ты поймешь сам, стоит ли верить в мое повествование или это очередной бред.
Такое начало несколько успокоило Дока, и он приготовился слушать.
-Родился я в интеллигентной семье, родители были врачи. С детства я был связан с постоянными стонами, ахами, жалобами соседей на недомогание, ночными дежурствами родителей. Я рос очень ранимым и впечатлительным ребенком. Помню, когда увидел раздавленную машиной кошку, со мною случился истерический приступ. Отчего все произошло? Может из-за того, что мне было жалко животное, может потому, что я боялся крови, а вид внутренностей ввергал меня в шок. В школе я был тихий, незаметный ребенок, постоянно уединялся, сторонился шумных игр и, тем более, драк. Я хорошо учился, но чтобы не выделяться, отвечал посредственно. Так я добрался до выпускного класса. За это время с девочками я не встречался, я их просто боялся.
Вот отгремел выпускной вечер, я не думал о будущем. Пока за меня все решали мои родители, поэтому надеялся, что и здесь помогут. Семейный совет решил однозначно, что быть мне врачом, продолжить семейную династию. Я молча принял это решение, как должное. Без труда я поступил в мединститут, учился легко. Единственно, что меня беспокоило, так это неуверенность в себе. Приближалось время окончания учебы, меня пригласил в кружок физиологии, т. к. преподаватель - друг семьи. Я там препарировал лягушек, ставил опыты и смотрел за различными биологическими животными. Это было гораздо лучше, чем ковыряться в человеческом теле, я до сих пор не выношу вида крови. Но даже это безобидное занятие вызывало во мне жалость к бедным тварям. Поэтому я занялся исследованием функции мозга, чисто психологическими опытами, делая заключения на основе наблюдения за здоровыми людьми. Так создавалась моя кандидатская диссертация, и после ее защиты я прочно утвердился на кафедре. Но одно я стал замечать: мне с каждым годом все труднее становилось принимать решения, особенно если это касалось альтернативных вариантов.
Я был не женат. Мне было уже за тридцать, когда друзья познакомили меня с женщиной старше меня, разбитной и доступной. Можно сказать, что она сама затащила меня в постель, до нее были мимолетные, случайные встречи, которые приносили мне больше огорчения, чем радости. Родители мои уже состарились, а под руководством новой жены мне было как-то комфортно потому, что она мне их заменила, и не нужно было самому принимать решения.
Эта беда начала одолевать меня. Доходило до смешного: делать что-то простое или нет я колебался настолько, что не принимал никакого решения, и ждал пока кто-то подскажет или ситуация сама разрешится. Жена это заметила и начала консультировать со всеми знаменитостями нашего института. Но у меня возникла другая беда. Я вдруг воспылал к ней сексуальной жаждой, желанием секса. Она была рада, но когда дело доходило до постели, у меня ничего не получалось. Я стал ее страшно ревновать. Мне казалось, что она отдается везде и всюду, даже за углом соседнего дома. Но поделать с собой ничего не мог.
Пошли снова консультации и наконец, госпитализация сначала в неврологическое отделение, а затем и в психбольницу. Я, почему так подробно рассказываю, ты – врач и уже понял, какое это заболевание. Да, да, это конечно шизофрения, болезнь Блейлера или расщепление души. Появились первые галлюцинации, сначала их не осознаешь, но потом начинаешь анализировать и делать выводы.
Где я только не побывал по время обострения болезни. В прошлом, в будущем, открыл новые миры, видел себя в различные моменты своей жизни. Поэтому могу с уверенностью сказать, все то, что я прожил, увидел реально во время глюков. Все это уже со мною было, и там нет неправды. Ты спросишь, зачем все это он мне рассказывает? Я исследовал функцию мозга, это моя научная работа. Поэтому сейчас в период вне обострения пытаюсь понять, что происходит в мозгу человека подверженного этой болезни. Да, копание в себе это один из симптомов шизофрении, но может и нужно рыться в этом, чтобы дойти до истины…
Он замолчал, давая Доку возможность переварить услышанное и отдышаться. Действительно, было все так необычно и непривычно. С одной стороны больной человек, подверженный ярко выраженной симптоматике болезни с ее неологизмами и заумными теориями, а с другой – ученый, пытающийся понять на основе своих переживаний течение процесса. Снова какое-то расщепление, вот и пойми здесь, где что. Док спросил:
-И сколько же ты собираешься разбираться в этом?
Профессор молча смотрел на него пытаясь понять, серьезно ли тот отнёсся к его видению процесса жизни. Он не видел насмешки, не заметил профессиональной заинтересованности, как у врача-психиатра, который фиксирует высказывания больного, не принимая во внимания сущность теорий, родившихся в больных головах.
-Мы с тобой оба врачи. Теперь, чтобы быть более-менее объективным я еще раз хотел бы уточнить, что есть норма, а где начинается не норма или как мы говорим – патология. Норма – это присущее большинству людей состояние. Отклонения от нормального состояния могут быть в ту или иную сторону. Вот смотри. Начертим прямую линию. На ней обозначим точку. Отклонение в одну сторону – это недоразвитие органа или его функции и чем дальше от точки, тем сильнее. С этим ты согласен? – он вопросительно смотрел на Дока.
- «Да, похоже, он меня сегодня достанет своею теорией. Вот действительно, ярко выраженный шизик, находка для студента. По его рассуждениям только и учиться психиатрии», – думал Док.
Ему эта больная, навязываемая лекция уже начала надоедать, и он разочаровался в собеседнике. Шахматист тот был неплохой, но после того как начал излагать свою сверхценную идею о чем-то там в мозгах, интерес к нему пропал. Это заметил крутившийся рядом Историк, возможно и ему Профессор пытался изложить когда-то то же самое, но он избежал участи жертвы больной науки.
-Профессор, ты успокойся. Видишь, у человека мозги потекли из всех щелей. Ослабь давление. Сами же учите в своих институтах о том, что психи – это опасно для окружающих, и верить в их басни нет основания, потому что это плод больного воображения. Отдохните ребятки. Да уже скоро и ужин.
Они разбрелись по разным углам. После ужина Док лежал на кровати и переваривал рассказ Профессора. Да, ничего он крамольного и не услышал. Человек жил, заболел, попал лечиться в больницу. Он, в отличие от некоторых, не скрывает своей фамилии и профессии, не прячется от наказания в стенах отделения. Подумаешь, захотелось человеку изложить коллеге свою болезнь, а от него отмахнулись. Наверно, горько обидел рассказчика.
Док посмотрел на другую кровать. Оба соседа сосредоточено склонились над шахматной доской, сражение было в разгаре, им было не до него. Постепенно он засыпал. Впереди новый день и что он принесет? Но почему-то думалось, что ему дана передышка и теорию придется выслушать, хотя бы из элементарной вежливости. И какое-то чувство подсказывало ему, что это многое изменит в его голове.
Утром он пошел на работу, хотя честно говоря, там делать было нечего. Но вокруг бегал Падалко, раздавал всем ценные указания и Док понял, что хозяин, в лице Стукина, объявился. Падалко подбежал к Доку и выпалил:
-Давай в кабинет к главному врачу, он уже справлялся о тебе, – и затрусил рядом.
Они поднялись на этаж в административном корпусе. Падалко забежал первым в кабинет и сразу же выскочил вместе с рыжей бестией, главной медсестрой.
-Тебя требует, – и открыл перед Доком дверь.
Стукин сидел в своем кресле, но вид… Бледно-зеленые кожные покровы, огромные фиолетовые круги под глазами, обвисшие щеки, трясущиеся руки, - все это говорило о высокой степени интоксикации, после обильного многодневного возлияния. Док поздоровался и спросил:
-Вы меня вызывали? Что случилось?
Главный врач слабо махнул рукой, отпуская Падалку и с трудом проговорил:
-Ты, что сам не видишь? Ночью прихватило сердце, никогда не было такого. Я испугался и приехал сюда. Посмотри и помоги. Или я ошибся, ты не врач.
-У вас есть фонендоскоп и аппарат для снятия электрокардиограммы?
-Вон в углу на тумбочке. Но никто никогда не снимал кардиограмму, да и читать никто не может. А в город боюсь ехать, уложат в больницу.
-Раздевайтесь и ложитесь на диван. – Док наложил электроды.
На пленке грубой патологии не было.
-На чем можно написать необходимые препараты для вашего лечения. И еще вопрос. У вас здесь есть водка?
-Что, хочешь вылить? Тоже мне лекарь. Я и сам это все знаю. – Стукин иронично смотрел на Дока.
-Так есть или нет?
-Ну, есть, есть. Тебе не отдам.
-И не надо, – он взял стоящий у графина стакан и поставил перед начальством.
-Наливайте полный стакан.
-Вылить хочешь? – Стукин, как все алкоголики, боялся расстаться с водкой.
-Вы пригласили меня лечить, и я сделаю это. Наливайте.
Николай Васильевич достал бутылку водки и протянул Доку.
-Делай сам. Руки не слушаются, дрожат.
Док налил полный стакан водки, поставил перед ним и приказал:
-А сейчас выпейте.
-Ты что, хочешь меня совсем доконать. Нужно понемногу, дробно, как по каплям.
-В этом вся ошибка. У вас сейчас тяжелое отравление этиловым алкоголем, связан фермент алкогольдегидрогеназа, и чтобы его развязать, необходим свежий алкоголь в достаточном количестве. В перерасчете на чистый спирт – это немного больше ста граммов. И позовите свою «Рыжехвостку». Пусть быстро принесет из аптеки все, что я выписал, а также систему и стойку. Она сможет наладить переливание растворов?
-Может. Раньше делала. Но сначала я выпью, а то доложит моей жене, крику будет, не оберешься. Я боялся отойти от стола, пока она была в кабинете, иначе забрала бы бутылку, а мне хоть помирай.
-Выпейте, а я вынесу остатки водки, потому как больше нельзя. Снова уйдете в запой, – терпеливо, как ребенку говорил Док Стукину.
-Э, нет, нет. Мы так не договаривались, – и хотел потянуться за бутылкой.
-Сейчас же выпей. Хватит придуриваться. Ты врач и тебе необходимо лечение от отравления.
Стукин ошарашено смотрел на Дока, затем молча взял стакан и выпил. Шумно выдохнул, запил водой из графина и нажал кнопку звонка. Док торопливо схватил бутылку и спрятал под фуфайку. Дверь тут же открылась, влетела главная медсестра, как будто ждавшая вызова.
-Вот список препаратов, которые необходимы больному, и необходимо поставить систему для переливания. Сможете сделать? – спросил Док вошедшую.
Та окинула его презрительным взглядом, но молча взяла листок и покинула кабинет.
-Ложитесь на диван. Там я расписал все, начните с седуксена. Необходим сон. Я подойду после обеда, а то у вашей главной сестры на меня аллергия. Если что-то нужно, сообщите через Падалку. И постарайтесь больше сегодня не пить. Лучше вам после этой дозы, уже не будет. Проверено на многих пациентах.
Док покинул кабинет и направился в отделение. До обеда остается какой-то час, работы срочной нет, можно понежиться в тепле. После обеда сварил какие-то железки и направился в приемную. У кабинета главного врача он встретил выходящую от него главную медсестру и спросил:
-Как дела у Николая Васильевича? – та поджала свои губы и бросила.
-Проходите. Он уже спрашивал о вас.
Она ввела его в кабинет. Стукина было не узнать, он стал живее, активнее, появился легкий румянец на щеках. Движения были уверенные и точные. Увидев входящего Дока, он махнул рукой, сопровождающей - мол, свободна.
-Представь себе, мне стало значительно легче, исчезла тяжесть в теле, ноющая боль в области сердца. Я выполнил все, как ты сказал. И больше не пил.
-Я рад, что все прошло. Но ни капли в рот спиртного в течение суток, а там и тяги не будет. Почему стали пить, Николай Васильевич?
-Долгая история. Мне кажется это участь всех главных врачей. Только многие умеют это скрыть, а у меня не получается. Да не сейчас изливать тебе душу. У меня нет желания и место не подходящее. Завтра я буду дежурить, осмотри меня, пожалуйста, детально и назначь лечение.
-Хорошо. Я могу идти.
-Да. Спасибо тебе. До завтра.
На другой день, после обеда, Стукин плотно уселся за работу лечащего врача отделения: писал истории, беседовал с больными, делал назначения. Казалось, что ему было стыдно за свой поступок, и в работе он хотел реабилитировать себя. К концу рабочего дня он вызвал к себе Дока.
-Посмотри, пожалуйста, мой мотор, я уже говорил тебе, как он меня напугал.
Док еще раз его прослушал и дал назначения. Стукин включил электрический чайник, достал из шкафа печенье, конфеты, чай в пакетиках.
-Садись, предадимся неге. Чай уже готов, наливай, бери сладости. Вчера ты задал для меня непростой вопрос: почему я пью? Можно было просто пропустить, как делают многие, но меня самого заинтересовал этот аспект моей жизни. Как врача этот вопрос занозил меня. А вот почему? Ведь найду я на него ответ, и, может быть, брошу пить. А теперь по пунктам.
Первое. Люди пьют от отчаяния и безысходности. Вот, например, я. Всю жизнь просидел на одном стуле, не меняя места работы, оброс хозяйством, врос в местную землю. Отчаяние в том, что я положил в этой дыре свою жизнь. Безысходность – куда я пойду? Простым врачом? Я не смогу подчиняться, мне нужен простор, руководство.
Второе. Ты же знаешь принцип финансирования здравоохранения? Да, остаточный. А деньги на психбольницу выделяют из этой корзины в последнюю очередь. Из крох выделяют крохи. Раньше, при социализме, у меня были свои деньги, и я мог покупать все, что мне вздумается. Дешевая рабочая сила, моя продукция в эпоху развитого дефицита уходила на ура. Сырье было бесплатным, любой директор в порядке шефской помощи помогал душевнобольным людям. Оно понятно: все вокруг колхозное, все вокруг мое, а значит – ничье. Бери и работай. Да и начальство было радо, им то перепадало тоже немало от меня. Но кончилась лафа. Всё изменилось. Все научились считать деньги, открылись новые цеха, и наша продукция оказалась никому ненужной. Начальство поменялось, на психушку смотрят, как на обузу и соответственное финансирование. Стало очень трудно сводить концы с концами.
Третье. Ты пообщайся с нашим контингентом. Постоянные стрессы от их теорий, идей, новых поступков и мыслей. Можно, как Чачин, просто фиксировать в истории болезни терминами: бред, галлюцинации и прочее. Но мне хочется докопаться до истины. Вот тогда начинаешь замечать, что большинство больных видит в галлюцинациях почти одно и то же. Да и теории их не так уж неправдоподобны. А дурашливость у них не от того, что они больны, а от того что мы им не верим и не видим очевидного, поэтому они и обращаются с нами, как с малыми, неразумными детьми.
Ты общался с Профессором? И что? Отмахнулся. А мне отмахиваться нельзя по должности. А ночью начинаешь анализировать и сопоставлять услышанное. Ой, не смотри на меня так. Нормальный я, нормальный. Хотя, как и у большинства врачей, всю жизнь проработавших в психиатрии, есть свои чудачества. Все, хватит. Я вижу и у тебя крышу сносит. Теперь ты будешь видеть всех душевнобольными: пациентов, врачей. Иди в отделение. А с Профессором поговори. Он все же кандидат меднаук, доцент кафедры физиологии, профессионально еще сохранный. То, что он говорит не бред, нет. Я бы сказал, что это попытка осмыслить и пропустить через призму нашего сознания, довести до нас свое состояние. Хорошо, не буду тебя грузить. Спасибо за назначения. Иди, отдыхай, – и Стукин протянул Доку руку.
Док вышел в коридор, подошел к окну и долго смотрел на улицу. Да здесь просто все помешанные. Только один Чачин был еще более - менее адекватен. Даже Стукин поражен бациллой какой-то болезни. А может это что-то инфекционное? Это чувство ему было знакомо. Он вспомнил, что, будучи на практике по психиатрии, он испытал нечто подобное. Тогда он вдруг обнаружил, что видит в каждом человеке душевнобольного, но практика вскоре закончилась, и он избавился от этого наваждения. А здесь он находится в патологической среде, варится в котле вместе с больными, персоналом и немудрено, что его психика не выдерживает. Бежать, но куда? Кому он нужен? К Светлане? Да она первая его сдаст и будет права. Ой, думы, вы мои думы!
Он пошел к себе в палату, прилег на кровать, постепенно успокаиваясь и вскоре уснул. Проснулся от того, что его теребил за руку Историк.
-Иван, ты ужинать будешь? Сегодня неплохой суп, да и рано спать. Потом всю ночь будешь ходить по углам.
Да, он прав. Док встал и пошел в столовую.
Так прошла неделя. Стукин работал, он действительно был трудоголик и пахать умел. Чувствовалась твердая рука во всем. Док пару раз приходил к нему в кабинет по вызову, осматривал его, проводил контрольную ЭКГ. Пациент он был сознательный и добросовестно выполнял все его предписания. Николай Васильевич стал значительнее свежее, энергичнее, да и сам отмечал улучшение здоровья.
С Профессором у Дока сложились непростые отношения. Они поддерживали разговор, но избегали острых тем, хотя оба чувствовали, что предстоит нелегкий разбор теории видения мира. Наконец наступила суббота. Накануне Док закончил работу поздно, Падалко вертелся под ногами, мешая работать своими заботами. Было непонятно, чего в этом больше: желания помочь работающему или страха за работу, вдруг что-то не так, ведь спросят с него. Док вернулся в отделение, долго мылся, затем ужин и спать.
Утром, после завтрака, он подсел к Профессору и сказал:
-Как ты смотришь на то, чтобы сыграть в шахматы?
-С удовольствием.
Игра получилась интересной. В конце партии Док промолвил:
-Слушай, я тогда не дослушал, сам понимаешь, в твоем рассказе много необычного, спорного. Не обижайся если что не так. Расскажи, дальше что было.
-Все правильно, ты ни в чем не виноват. Это я тебя загрузил, не подумал о том, что ты не готов к такому. Я бы и сам сомневался в нормальности психики собеседника, услышав такое. – Профессор пытался принять на кровати комфортную позу.
Усевшись поудобнее, он продолжил лекторским тоном.
-В прошлый раз мы закончили на том, что есть норма. И сдвиг в одну сторону мы расценили как недоразвитие функции мозга. А сдвиг в другую сторону – это гениальность. Теория Эйнштейна, открытие того или иного закона природы, да и многое другое мы относим к этому критерию. В подобных больницах собраны люди с ненормальной функцией мозга, и многие отклонения проявляются в ту или иную сторону от нормы.
-Уж не хочешь ли ты сказать, что шизофрения сродни гениальности?
-А как народная мудрость, которая гласит: шизофрения – это форма гениальности? Ты не согласен с этим?
-Ты мне не уходи в свой еврейский обычай отвечать вопросом на вопрос. – Док смотрел на собеседника и ждал, как тот вывернется. Называется, обменялись любезностями.
-Все, довожу до тебя. Мы пометили на прямой, что есть норма и что - отклонение от нее. С этим ты согласен?
-Допустим. Но почему ты ненормальную функцию мозга, которая необъективно отражает действительность, галлюцинирует, бредит, относишь не в сторону снижения, а, наоборот – в сторону гениальности. Ведь конечный итог заболевания шизофрении – деградация и сильное отклонение от нормы в сторону снижения, упадка.
И снова они уставились друг на друга, казалось, еще мгновение, и они вцепятся в глотки оппоненту.
-Э, ну все. Остыли. Вы еще подеритесь, гении. Давно не были в наблюдательной палате? Да на вас не хватает сульфазина и зря его сняли с применения. Успокойтесь. – Историк стоял между ними.
-Профессор, вспомни, как ты мне излагал это же? Кажется, я тебя выматерил? Начни с самого простого, а потом уже и остальное.
-Но он же врач, есть определенные знания.
-Какие знания? Которые ты и тебе подобные втолковали в его головушку, а сейчас ты прозрел, требуешь себя понять со своим абсурдом? Вернись к простому, как тогда со мною, помнишь? - и добавил уже Доку.
-Ты не кипятись, имей терпение. Перед тобой больной человек, а тебя учили выслушать его и не обижаться. Врач на больного, сам знаешь….
Помолчали. Постепенно все успокоились. Историк ходил вокруг коек, как третейский судья, похоже, ему эта миссия нравилась.
-Начните с того, что дайте определение галлюцинации, как и почему она возникает. А там глядишь, вы раскрутите тему. А я рядышком посижу, послушаю умные разговоры психов.
-Хорошо. Сейчас я дам определение галлюцинации так, как принято во всех руководствах и справочниках. Галлюцинация – ложное ощущение чего- либо, не существующего в действительности. Ты с этим согласен? – Профессор вопросительно смотрел на Дока. Тот кивнул головой.
-Тогда я продолжу? А с помощью чего мы ловим все ощущения? Конечно же, органами чувств. Их, как мы знаем, у нас пять: зрение, слух, обоняние, осязание и вкус. Совершены ли наши органы чувств? Нет, далеки от того, чтобы быть эталоном. Зрение – мы не видим в темноте, на дальние расстояния, в других спектрах. А слух? Здесь мы улавливаем звуковые колебания в пределах от трехсот до двадцати тысяч герц. Три другие анализатора, настолько слабы, что о них и говорить не стоит. Они больше предназначены для самосохранения организма. Улавливать перепады температур, не получить ожоги или отморожения, это я говорю о тактильной чувствительности. Запах, вкус – не использовать недоброкачественную пищу, отравляющие вещества. Но иногда эти самые галлюцинации возникают и у совершенно здоровых людей, например, фантомные боли в ампутированной конечности.
Но когда у человека вдруг возникает повышенная чувствительность, мы восторгаемся. Еще бы, он – экстрасенс. Он чувствует то, что для других закрыто, он видит будущее, прошлое, события и самое главное предсказывает. Таких людей с повышенной чувствительностью много, и мы не закрываем их в психушки, а наоборот, ставим памятники. Например, был в древности Василий Нагой или Василий Блаженный, которого почитал и боялся сам Иван Грозный. Василий ходил в любую погоду голый, истязал себя немилосердно, галлюцинировал и … вещал. По сегодняшним меркам у него была ярко выраженная шизофрения, его бы уже закрыли, а к нему царь, да не простой, а деспот, изверг прислушивался. А когда тот умер, Иоанн нес его гроб вместе с боярами и на месте захоронения воздвиг храм, чудо архитектуры.
И таких примеров в истории тысячи. Нет, нет, я ни в коем случае не хочу отменить существующую систему лечебной помощи больным. Мы говорим о галлюцинациях. Но вся беда заключается в том, что для нас повышенная чувствительность, экстрасенсорика, страшна. Мы ее боимся, стараемся отгородиться, смотрим на этих людей с почитанием, презрением и тихим ужасом. Шизофрения сама по себе безобидна до поры до времени. Но она социально опасна, больной может причинить вред окружающим, а то и жизни лишить. Сколько страдальцев по свету? Миллионы. Вот вы два совершенно здоровых мужчины, а выпусти вас в общество и скажи, что вы лечились в психушке, вокруг вас мгновенно образуется вакуум. Эта прелюдия к тому, с чего я начал: шизофрения на ранних стадиях не норма, а выше ее, налицо отклонение в сторону гениальности.
Я много лет посвятил изучению функции мозга. Но когда я сделал некоторые выводы, вокруг меня тоже образовалась пустота. Да как он посмел идти в разрез с существующим мировоззрением. Никого не интересует, прав ты или нет. Ты должен придерживаться точки зрения общества. И пусть оно заблуждается или даже скрывает правду, говори то, что принято, а иначе…. Пример диссидентства вот он перед нами, в лице Историка.
Я привык оперировать фактами. И чтобы моя теория была доказательной, я много искал в литературе о функциях мозга. Все мы знаем коммунистическую пропаганду: материя первична, сознание вторично, а отсюда вывод – бытие определяет сознание. И после долгих исследований скажу, что это единственная правда у коммунистов, о ней они даже и не подозревали. И второе, что я взял за основу, а сейчас это неоспоримо, была Библия, которая утверждает, что у человека есть душа. Еще со времен Фрейда функцию мозга подразделяли на сознание и подсознание. Так что для создания своей теории я выбрал не слабые разделы знаний: диалектический материализм, как раздел философии; религию – Библия и наука – учение о сознании и подсознании.
Но еще большим толчком для моих изысканий явилась книга Моуди «Жизнь после смерти», вы ее помните. Это - воспоминания людей, побывавших в клинической смерти. Что интересного в ней? Наше подсознание, а точнее наша душа вырывается из телесной оболочки и начинает чувствовать себя по-другому. Для нее нет преград. Душа видит через стены, другие препятствия, слышит незнакомую речь и прекрасно ее понимает, общается мысленно, покрывает в мгновения огромные расстояния. Видит давно ушедших из жизни людей, узнает их, общается с ними и самое главное: не хочет возвращаться в собственное тело. Она просит, умоляет оставить ее там, где все пронизано неземной любовью. И вот полное разочарование: душа возвращается в свое тело. Часто это сопровождается болью в теле, увечьем и …воспоминанием о том счастье, которое было в эти мгновения смерти. Но такие люди, заметьте, зная о том загробном мире, никогда не кончают жизнь самоубийством, как бы ни были тяжелы последствия клинической смерти.
Я вам напомнил о некоторых моментах, составляющих функцию нашего мозга. Итак, в момент рождения, душа погружается в телесную оболочку, сознание голенькое, чистое, ничего не может и не умеет. Идет постепенное развитие и накопление информации при пяти несовершенных анализаторах, чтобы потом считать себя самим совершенством. Ведь сознание любого человека уверено, что оно здесь самое умное, знающее обо всем и самое главное: что от него все зависит.
А что же подсознание, душа, ведь это само совершенство? Она содержит только программу следования человека по жизни и оберегает его от различного рода чрезмерных глупостей, коим богато сознание, дабы не покалечить тело. Все сверх способности души окружены плотной мембраной сознания и только у некоторых людей разрешено программой частично ими пользоваться. Это и есть экстрасенсы. Душа может подсказывать глупому, самоуверенному сознанию, но каким образом? Только сном и во сне. Да и то не напрямую, а в зашифрованном виде. Но наше сознание настолько беззаботно и глупо, что отмахивается от этой подсказки, не понимая и пренебрегая им. А почему у нас такое сознание? Чтобы мы не замечали программы, по которой живем и искусственности этой жизни, ее виртуальности.
Не смотри на меня, как на полуумка, который после приступа шизофрении излагает новую теорию. Да, больные этому подвержены, они пытаются донести до сознания человечества то, что они видели в галлюцинациях. Но кто поверит ненормальному человеку. Вот если бы он был блаженный, тогда еще, куда ни шло. Мы все здесь со своей блажью, не стандартностью. Но может ли в так называемой норме возникать галлюцинации? Оказывается, могут. Самое простое - это любого рода интоксикации, например, белая горячка у алкоголика. Более сложные наблюдения: та же наркотическая интоксикация, когда наркоман ловит такие глюки, что его вновь и вновь тянет побывать в потустороннем мире. Об этом есть хорошая литература. Написал несколько книг наркоман, американский врач – психиатр Станислав Гроф. А шаманизм? Чистейшей воды прорыв через мембрану сознания. Подсознание шамана общается с потусторонним миром, берет необходимую информацию и доносит до людей.
А теперь я хотел бы перейти к главному. Существует ли другая, отличная от нашей, жизнь? Ответ однозначный – да. Мы здесь живем в виртуальном мире, придуманном нами, вернее, нашими душами. Это они для своего развития выдумали эту жизнь тела, программы и сделали это настолько реально, что сознание не замечает всего ложного. Сейчас начинается век компьютеров, и все мы видели игры с различными уровнями сложности. Но здесь как раз идет игра, где душа принимает активное участие, но она заключена в плотной мембране и несет только на себе программу дальнейшего продолжения. Основная роль отводится сознанию, с его несовершенством, самонадеянностью, глупостью при минимуме информации. Еще, будучи душами, мы выбираем себе судьбу и тело, причем с таким расчетом, чтобы в этой игре, в страданиях укрепиться. Там нет времени, оно присутствует только здесь, на Земле, потому что сроки пребывания в этом аду ограничены. Вот почему многие не боятся галлюцинаций, а кто-то их желает, я имею в виду наркоманов…
Профессор замолчал, переводя дух. Было видно, что он устал от этого монолога. Док сидел подавленный. Да, интересная информация, но не более. Больной человек насмотрелся глюков и, как следствие, – новая теория или очередная попытка оправдать свою болезнь гениальностью. Это они проходили в институте. Вон и Парус бегает со своей идеей. И чтобы не молчать спросил:
-А как же те больные, которые выдают себя за Наполеона, Черчилля или еще кого? У них что, протекает по-другому?
-Нет, все также. Не нужно забывать, что все судьбы – программы тесно связаны между собой и душа может из одной программы путешествовать в другую. Сознание при этом выполняет то, что предназначено ей судьбой. А душа проецирует на сознание другую судьбу, появляется дурашливость и возникает определенный интерес в игре, под названием жизнь.
-Что ты скажешь о генетической предрасположенности к заболеваниям.
-Нет такой. Просто в предыдущей жизни это был я, а теперь стал родственником и дошел до определенного уровня, чтобы в этой жизни повторить, выйти на следующий уровень. На сегодня хватит, я устал.
Профессор пододвинул подушку и улегся спать. Историк пошел бродить по отделению. Док еще долго сидел в одной позе, затем тоже прилег на кровать. Столько информации, хотя бы крышу не снесло.

Глава 13
После разговора с Профессором, Док еще долго не мог успокоиться. Значит, по его рассуждениям, люди в этом мире проигрывают давно отведенные роли. Выходит, Шекспир был прав, утверждая: весь мир театр и все мы в нем актеры. Значит, это все наносное, искусственное, все расписано до мелочей, поэтому так легко читается ясновидящими и шаманами. Изменить ничего нельзя, ведь малейшее изменение в одном звене потянет перемены и в других. Тогда что выходит – все просто заигрались? Бред какой-то. Того и смотри, что у самого мозги поплавятся, и он останется здесь уже навсегда.
А если это правда? Нет, «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Я – Человек и это звучит гордо. Кто сказал? А разве это теперь так важно. Главное то, что «я чувствую, значит, я существую». Тоже кто-то сказал. Если существуют подобные афоризмы, выходит человечество уже думало о своем бытие, искало корни своего возникновения. Кто как. Кто-то вошел в историю, а кто-то и на костер инквизиции. Многие известные и неизвестные пытались открыть тайну бытия, а удавалось это сделать единицам, но они не могли убедить человечество в своих прозрениях и «находках».
Да, есть над чем задуматься. С кем бы поговорить, с кем посоветоваться? Кругом одни психи, того и гляди, он сам скоро чокнется. Поговорить? Только со Стукиным. Ну и пусть, что он пьяница. Большинство из пьющих - талантливейшие люди. Они все ранимые, подвержены стрессам, неврозам и, как следствие, у них развивается та или иная зависимость. Да и по профессии ему положено разбираться в этой бредятине.
Но было воскресенье, в этот день Стукин не работал и не дежурил. Док оставался со своими мыслями наедине. Он словно инопланетянин плутал по отделению, все не мог сосредоточиться и принять какое-то решение. Но подошел Профессор и пригласил сыграть в шахматы. Они уселись, расставили фигуры и Док тут же получил мат.
- О, как все запущено. Что тебя гложет? – партнер участливо смотрел на него.
- Твоя теория. Никак не могу поверить в искусственность бытия.
- А ты и не верь. Все это бред одного старого шизофреника. Я же рассказал тебе свои галлюцинации, бредовую теорию строения мира, а ты и поплыл. Плюнь. Отнеси всю эту дребедень на симптоматику болезни: неологизм, придумывание теорий и прочая ересь.
- Пробовал, не получается.
- Почему?
- Потому что в этом мире все зависит от меня одного. Если я хочу, сделаю так, а не нравится – сделаю по-другому. И никто, слышишь, никто не властен надо мною. Я - Личность, что захочу то и будет.
- Ты в этом уверен?
- Абсолютно. Только от меня и ни от кого-то еще.
- Во как проняло человека. Прямо псих какой-то. – Историк, вертевшийся здесь же, заботливо обнял Дока.
Но тот вырвался из объятий и бросил Профессору.
- Ты говорил, чтобы я расписал день по часам и попробовал выполнить? Сейчас уже утро, воскресенье. Я буду целый день в отделении спать, есть, читать и смеяться над твоей глупой теорией. – Док затем добавил с пафосом. – Итак, мы начинаем.
- Ложись и лежи, только успокойся. - Оба соседа были не на шутку встревожены. Того и смотри, запрут мужика в наблюдательную палату, исколют его неразумное тело шприцами, но прояснения то не наступит в его тупой головушке.
Дока уложили, и он вскоре задремал. Проснулся от того, как рядом на койку уселся Падалко и спросил:
- Ваня. Ты спишь? – Док поверить не мог в происходящее, неужели это сон?
- А что, Василь Иннокентьевич? Тебя тоже закрыли с нами?
- Проснись Иван, – он тормошил Дока.
Тот еще раз протер глаза. Нет, все реально: вот санитары, Профессор, Историк стоят в сторонке, встревоженное лицо Падалки, а в отделении слышится командный голос Стукина, вскоре и он вошел в палату.
- Что там с Иваном? - и увидев его сонного, добавил – Спал? Проснись брат. Выручай, лопнула труба в котельной, не дадим тепла, все перемерзнет. На улице сегодня минус двадцать пять. Пробовал найти других сварных, никого нет. Выходной день, сам знаешь.
Он отошел от Дока и приказал стоящему рядом санитару:
- Быстро принесите одеться в теплое Ивану, - и пошел к двери.
Здесь к нему подскочил Историк.
- Николай Васильевич, чем я могу помочь. Мы с другом всегда готовы.
Главный врач остановился, приобнял больного и тихо, но все слышали, сказал:
- Спасибо брат. Но сама печь цела, только трубы на выходе полетели. А насчет вас я никогда не сомневался, да и печник ты знатный, знаю. Если что, я обязательно пошлю за тобой.
Трудно было понять, чего в этом ответе больше: трогательной нежности из-за заботы о нем и больнице или врачебного такта в успокоении больного.
Дока тепло одели. И, хотя в этом наряде он скорее напоминал ряженного на деревенской свадьбе, никто не смеялся. Все понимали серьезность аварии.
Целый день пришлось работать на морозе. Авария была небольшой, но повозиться пришлось основательно. Закончили к вечеру, пустили котел и тепло пошло по трубам.
Затем вошли в кабинет главного врача. Стукин поставил чайник, достал бокалы, кофе, печенье.
- Давайте согреемся. Я, честно говоря, промерз до костей. А тебе Иван спасибо, не забуду и помогу.
- Забудете. Так всегда говорят в трудную минуту.
- Молчи, ничего не говори. Разговор будет весной, а сейчас сам должен понимать, не сезон для задушевных бесед. – Стукин дал понять, что о выписке сейчас не может быть и речи.
Да и куда идти? Ни кола, ни двора. На улице морозы, работу сразу не найдешь, квартиру тоже. Светлана, скорее всего, забыла о нем, за все время ни одной весточки. Из знакомых остается только Баркас, а где он, чем занимается, пойди, узнай. Так что сидите, Григорий Николаевич, он же Док, он же Иванов Иван Иванович в тепле психбольницы и не дергайтесь, как паяц. Слушайте жуткие теории Профессора, потихоньку шизейте, а там глядишь и останешься на постоянное жительство, как Историк.
- Ну, чего загрустил, корифен? – Стукин пытался растормошить Дока студенческим сленгом.
- Пододвигайся ближе, побалуемся чайком. Василь, двигай сюда, – это уже Падалке.
Тот выжидательно посмотрел на главного врача.
- Нет, нет. Сам можешь выпить, так сказать с устатку. А мне мой лечащий врач запретил. Только чай, как у Высоцкого.
- Тогда и я не буду. Поеду я лучше домой, Николай Васильевич?
- Давай. Отдохни, завтра на работу.
Падалко ушел, а они принялись за кофе.
- Чего с утра был такой смурной?
- Никакой я не смурной.
- Мне-то мозги не пудри. Я как вошел в палату, все понял. Что, рассказал Профессор о своей теории?
Док только кивнул головой.
- Ну и как впечатление?
- А сам то, как думаешь? Вообще, как ты к этому относишься? Я думаю, что ты слышишь об этом не первый раз. – Док смотрел на Николая.
-Скрывать не буду, я об этом знаю. Да, да знаю. Многие рассказывают то же самое. Тебе Профессор поведал в кратком изложении, а есть еще и в развернутом. Да еще видения алкоголиков в белой горячке, галюцинации наркоманов. Но последние скрывают свои глюки, они только для них, поэтому так дорого ценятся. Ведь они испытывают их еще и еще, пытаясь уйти от этой жестокой действительности. А уходят на тот свет, в основном от передозировки. Как сам видишь, источников информации много.
- Он рассказывал о строении мозга. Он прав?
- То, что подсознание заключено в какую-то мембрану, знали давно. С помощью любой интоксикации она становится проницаемой и появляется дополнительная информация от подсознания. Но это не норма, а значит патология. Вот тебе мой сказ. И не лезь туда, это страшно и небезопасно. Можно мозги потерять или спиться. Лучше давай ударим по кофе.
Стукин всячески избегал этого разговора. Казалось, он знал слишком много, поэтому недоговаривал. Да и с кем делиться откровением? Еще неизвестно, кто этот больной, который выдает себя за врача.
Док вернулся к себе в отделение. Вокруг него хлопотали, больше всех суетился Историк. Он помогал снять шутовскую амуницию, потребовал у дежурной медсестры открыть ванну и самолично тер спину Доку. А это что-то да значило в табели о рангах в отделении. Затем ужин и мягкая теплая постель. Только в ней Док почувствовал, как он промерз и наломался за день, что почти сразу уснул.
Утром Док проснулся перед завтраком.
- Почему не разбудили? – спросил он санитара.
- Приказ главного врача. Ты вчера много работал, сегодня приказано отдыхать. Иди, умывайся и на завтрак.
После столовой вся троица уселась на койках. Историк пытался разрядить обстановку, задавая вопросы о поломке, что да как. Док прямо посмотрел на Профессора и сказал:
- То, что произошло, еще ни о чем не говорит. Непредвиденные обстоятельства.
- Да и я о том же. У тебя здоровое, нормальное сознание и оно никогда не согласится с тем, что уже все за нас расписано, а мы только следуем по этому пути. И, заметь, при минимуме информации, оно также считает себя самым умным. А когда нужно в чем-то убедить кого-то, появляются ссылки на авторитеты.
Мы забываем, что любое светило от науки – человек и знает он не больше нашего. Ведь они многие годы протирали штаны, только для того, чтобы там что-то защитить, получить степень. А они этим открыли что-то новое? Нет и еще раз нет. А если бы защита не состоялась? И не было бы авторитета в науке, а бегал бы какой-то Петька или Ванька по кафедре с теми же знаниями, что и всех. Они и сейчас у него такие же, но степень придает значимости и вескости его словам.
- Тогда, что же такое Бог?
- Ты думаешь, что ты здесь один такой? А раньше человечество об этом не задумывалось: о религии, о своем существовании, о корнях, наконец? Думало и открывало то, через что мы сейчас проходим с тобой в разговорах. Репрессии существовали и существуют с самого рождения жизни на земле. Сначала инакомыслящих изгоняли из племени, чтобы не мутили воду, а шли на корм диким зверям. Дальше – больше. Тюрьмы, инквизиция, концлагеря. И заметь, мы привыкли считать репрессиями только по политическим мотивам. А если человек затрагивает как-то по-другому основы жизни, он просто - псих. Отклонение от нормальных взглядов налицо.
- Вот ты убегаешь от ответа. Ну, зачем мне твои рассуждения о репрессиях? Ты ответь, что такое религия?
- Хочешь коротко или с доказательствами?
- Давай коротко.
- Религия – это один из способов отвлечь наше сознание от того, что мы живем в этом виртуальном мире по программе под названием «Судьба». Ты вчера в этом убедился. Хотел быть сильным, обмануть его Величество Рок, а вышло что? А вышло, что твое сознание готовит ответ типа: так угодно Богу. И оно абсолютно право. Да, так было угодно Высшим силам, которые составили программу, ты о ней знал, будучи душой. Но здесь тобою правит сознание, а оно в настоящее время в тупике, не в состоянии объяснить свою слабость и поэтому ищет оправдание в сверхъестественном влиянии Бога.
- Значит, мы знали о том, что с нами будет? - Док недоумевал.
- Обязательно. Мы сами выбирали себе Судьбу и тело. Вот откуда пошло: человек сам выбирает себе судьбу. Но когда? Будучи душою. А здесь в этом мире уже никто, ничего не может изменить. Малейшее отклонение от судьбы одной особи … и срыв всей программы. В этом случае ее неизменности и возникают предсказания, гадания, астрология, ясновидение. А религия пытается это запретить, ведь это наносит удар по главному постулату – божественному.
Там, на кафедре, я много занимался этой проблемой, но постиг видение истины только во время болезни. Так что не принимай все на веру, это больное воображение. Будучи здоровым, я часто беседовал со священнослужителями, пытаясь понять тему моего исследования – сознания. Я их спрашивал: «Есть ли Судьба». И все они отвечали заучено: «Человек – хозяин своей судьбы». Я снова задавал им вопрос: «Тогда зачем вы заставляете людей молиться Богу. Ведь человек - хозяин своей судьбы, пусть он просит себя изменить что-то». Ответ всегда один: «Тебя искушает Дьявол, сын мой. Ибо слова твои - ересь» и начинали читать молитву.
- Но они правы. – Док говорил с уверенностью
- Конечно, правы. Они признают судьбу и пытаются защитить нас от сдвига в мозгах.
- Тебя послушать, так все правы. Почему ты уходишь от ответа, не хочешь посвятить меня в свою теорию? – Док в упор смотрел на Профессора.
- Жалею тебя, дурачок. Я там, откуда мы все, побывал, знаю о строении нашей жизни немного больше. Поэтому и берегу твое сознание, ведь так трудно смириться с тем, что оно здесь не главное.
- Только коротко, я пойму. Не бойся за меня, я уже в психбольнице, если ты помнишь.
- Накоротке, это выглядит вот так. Мы все души, живем правильной жизнью в нашем мире, где нет никаких негативных сторон, в которых мы сейчас находимся. Ты заметил, как тебя психиатры пытали поговорками? Подсознание не способно отличить лукавства и иносказательства, поэтому не понимает их. Врачу становится ясно, что превалирует буквальное понимание текста, значит, мембрана проницаема и подсознание обнажается. Идет раздвоение души, а точнее видение органов чувств подсознания проецируется на экран сознания. Поверь мне – это пытка. Сознание в ужасе, да в таком, что и вспоминать не хочется. Оно было уверено, что оно одно во Вселенной и знает об этом. И вдруг голоса, образы, видения о которых оно даже не подозревало. Очень трудное время, пока привыкнешь. – Профессор замолчал, было видно, что ему тяжело говорить об этом.
- Но зачем это нам нужно, пытать себя, – спросил Док недоуменно.
- Понимаешь, мир, где существуют души, идеален по нашим меркам. Там полная гармония, а нужно развитие, движение вперед, своего рода школа. Вот и был придуман виртуальный мир, со строгим расписанием ролей, событий, всего прочего до мелочей. Это типа компьютерной игры, только масштабнее и в миллиарды раз сложнее. Для дальнейшего развития себя душе необходимо выбрать судьбу и тело, которые остаются неизменными на все время пребывания в этой жизни. Затем душа погружается в тело плода и рождается уже в этом мире.
Но все мы сюда прибыли страдать. Только через гротесковую форму всех несчастий, мы способны достичь совершенства. Даже такое чувство как любовь, здесь для нас - страдания. Ведь страсти разгораются по полной программе, человек мучается от любви, ревности, а в основе всего лежит страх. Причем, все построено таким образом в этой школе воспитания душ под названием жизнь: чего раньше в том мире не хватало, здесь ученик получает с избытком. Например, был робким, неуверенным – становись командиром. Был слишком мягким – извергом…
Профессор замолчал, посмотрел на Дока с немым вопросом: дошло ли до его головушки. Тот сидел и не знал смеяться ли, а может зарыдать. Нет не от теории. Ему было жалко, что такой прекрасный человек пропадает, ведь видно же, что болезнь зашла слишком далеко. Док не мог переварить безумную теорию жизни, предложенную собеседником. Да еще Стукин со своим утверждением:
- Да, я об этом знаю.
Алкаш несчастный. У самого мозги набекрень и Доку их вывихивает.   Впрочем, ничего удивительного нет. Контингент полностью соответствует названию больницы и, было бы странным, если бы все было наоборот. Чему тут удивляться? Ведь на кафедре психиатрии преподаватели все казались ему немного чудаковатыми и это мягко сказано. Естественно, много он не общался с этой средой, поэтому не мог отличить зерно от плевел. Док уже жалел, что затеял этот разговор.
- Хотя подожди, не все еще потеряно. Задам я тебе вопросик, – ликовал он.
-Тогда скажи мне, а вот евреи - так называемая Богом избранная нация. Они-то не страдают?!
- Ошибаешься. Вот они-то как раз и страдают вдвойне. На них лежит такой же груз, как и на всех, кроме того, они должны причинять еще неприятности другим народам своим цинизмом, продажностью, высокомерием. Найди мне хотя бы одного человека, кто бы их любил? Таких нет. Только негатив, только неприязнь к этой нации. Вот и выходит, что несут они двойную нагрузку.
- Тогда получается, что Смерть есть избавление от тягот этой жизни?
- Да, ты прав. Но только тогда, когда придет время смерти и не раньше. Самоубийства жестоко караются в том мире, приходится отрабатывать в этом с огромной нагрузкой. Но мы все рождены, чтобы умереть. Уже с момента появления на свет знаем, что наш путь будет окончен. Но заметь, как сильна программа, стоящая в нас.
Мы не хотим умирать, инстинкт самосохранение так силен, что мы с ужасом думаем о смерти и желаем вечной жизни на этой планете. Понимаю, тебе нужны доказательства моего видения потустороннего мира. При случае поговори с людьми, побывавшими в клинической смерти, видевшие тот мир и вернувшиеся, подчеркиваю, помимо их воли, обратно. О, как они не хотели возвращаться! Но и закончить досрочно, добровольно свой жизненный путь после этого ни один не согласен, ибо знает, что придется все пройти сначала и с адовой нагрузкой. Ведь то, чем нас так пугают – адом, он и есть наша жизнь. Только без котлов, сковородок, чертей и прочей дремучей чуши, придуманной сознанием…
Подошел санитар.
- Так, ребята, время процедур и пора получать таблетки. А тебе, Иванов, приказано отдыхать, завтра на работу.
Медленно потянулись к процедурному кабинету. Док снова пошел и завалился на койку. В голове сумбур, полная каша. Все смешалось: жизнь, потусторонний мир, смерть, ад. Нет, нужно выпить успокоительное и, он в кои веки, принял таблетки. Постепенно он погрузился в дрему.
Профессор с Историком сели играть в шахматы.   
А жизнь, настоящая ли, а может виртуальная, продолжалась. Так медленно тянулись сутки, но пролетели месяцы и вот уже отшумел Новый год. Для обитателей отделения он ничем не запомнился, разве что кого-то отпустили домой, на побывку, а к кому-то приезжали родственники и привозили гостинцы. Только у Профессора из всей троицы были родственники, которые и приехали. Его вывели в комнату свиданий и, оттуда, он вернулся довольный.
- Мои родные еще не полностью отказались от меня, обещают после прохождения курса лечения забрать домой, – он сиял.
После праздника, как обычно, медленно тянутся дни восстановления, прихода в себя человечества после обильных возлияний и ожиданий чуда. Чудо Нового Года, как обычно, где-то затерялось, изменений никаких не произошло, и этот ежегодный обман обильно заливался винным пойлом. В больнице в праздничные дни находился только дежурный персонал. Обитатели скучно ходили по отделению, занимались кто чем. Шахматы уже надоели до чертиков, находящиеся в пользовании книги зачитаны до дыр, лица, окружающих вызывали неприязнь. Нового ничего нет. Скука.
Вот уже и рождественские праздники наступили. В сочельник, после ужина собрались все трое на одной койке. Они сидели, скучали, перебрасываясь ничего не значащими фразами.
- Сегодня во всех христианских домах варят кутью, пост заканчивается. Потом Рождество, пир, разговение. Ах, как хорошо дома. – Профессор вспоминал о прошлом.
- Не трави душу. Без тебя тошно, – ответил Историк.
- А ты лучше расскажи, что с тобой потом было, ну, когда ты первую печь сложил. – Док с интересом смотрел на него. – Что не мог удрать из больницы?
- Еще как мог бы. А куда бежать? Родных нет, мать старушка в другой области, да и жива ли. Ты родился позднее, нам в сыновья годишься. А мы послевоенные захватили такое, что сейчас вспоминать страшно, да и кто в это поверит. Полицейское, вернее, милицейское государство, где стукач на стукаче и им же погоняет. В колхозах не было паспортов, человек как раб приписан к своему дому. Ему ничего нельзя, можно только работать за палочки, трудодни назывались. Нищета, вечный дефицит товаров, болезни, слабая база здравоохранения, произвол коммунистов и органов, стукачество, да всего и не перечислишь. Убежишь до ближайшего вокзала или до подворотни. Чтобы устроится на работу, документ нужен, а его как раз и нет. А если будешь бродить, как сейчас называется бомжевать, бичевать, так сразу за тунеядство загремишь в тюрьму.
Затем появились обмены туристами между странами. К нам приезжали зарубежные туристы, но только в центральные города, где снабжение получше, да жизнь поинтересней. А вот отсюда наши выезжали, так это нужно было видеть. Чтобы попасть в тур-группу, человек проходил не один десяток проверок, собирал ворох характеристик и еще чего-то. В группе был парторг, представитель райкома партии, а также человек от КГБ, причем, его никто не знал. Вдруг нашего бедного работягу завербуют, и враг узнает, как ему здесь живется. За рубежом на улицу разрешалось выходить только группой, передвигались чуть ли не строем. А чтобы запад не смущал отдыхающего обилием товара, так денег ему давалось на раз поесть в хорошем их ресторане. Но ехали смотреть не на развалины и историю, а за столь вожделенным дефицитом. Для всех шоком было, что в их магазинах можно торговаться. Даже до анекдота доходило: две туристки вырывали друг у дружки понравившуюся кофточку, еще немного и вцепятся в косы. Хозяйка, увидев это, принесла со склада десяток таких же. От этого изобилия женщины остолбенели…, развернулись и ушли. Нет стимула, нужно «достать», добыть, вырвать товар, - вот что ценное. 
К чему я все это подвожу, так сказать совершаю экскурс в историю государства нашего. Я уже упоминал о том, что заведовал мужским отделением доктор Кротов Аркадий Маркович, хороший специалист. Он был женат, жена тоже врач работала в соседнем женском отделении. Это была очень красивая, высокая блондинка, полька по национальности и, как полагается пани, она не любила все русское, считая их недочеловеками. Что-то в ней было от рыцаря революции, того туберкулезного палача, наверное, ненависть и презрение. Даже журналы она выписывала на польском языке.
И надо же случиться такому, что удалось достать этой семье путевки в социалистическую Польшу. Начались сборы. Разговоры в больнице только об этом событии. Охи, ахи. Вот и отъезд.
Пролетели дни, вернулась чета Кротовых назад, но вот несчастье: плохо стало пани. То, что она увидела на Западе, даже в социалистической стране, ввергло ее в сильнейшее потрясение. Представляю, что было бы, если б она съездила в капиталистическую державу. Наверно, она умерла бы там от зависти. Лечение, проводимое ею самой, местными эскулапами, ничего не дали и они вынуждены были переехать поближе к западу, во Львов. Место заведующего было свободно и Шафар поставил на него Матчина. Нет врачей со стажем, а на безрыбье… сами знаете.
После этого с этим гномиком произошли разительные перемены. Он возомнил себя ведущим психиатром больницы, только главного врача признавал. Женился, в который раз, на медсестре и решил ничем не отставать от Шафара. Тот недавно приобрел себе автомобиль, деньги подхоза жгли руки, и нужно было во что-то их вложить. Но сделал это умно, по-еврейски цинично, чтобы органы не смогли пронюхать, откуда деньги. К тому же, он был страстный охотник.
Матчин тут же купил себе ружье, породистого спаниеля с которым таскался по полям, но вскоре был замечен в отстреле домашних, ушедших далеко гусей. Имел нелицеприятный разговор с местными мужиками, был бит, но за литр водки и деньги, отпущен с миром.
Я продолжал класть печи уже в городе. За мной приезжали, после короткого инструктажа с главным моим рабовладельцем Шафаром, меня увозили на работу. Естественно, ему за это платили и не только «борзыми щенками», поэтому я частенько оказывался в апартаментах местной знати. Не скрою, меня тоже не обижали, а так как в инструкции запрещалось меня угощать спиртным, то кормили до отвала и на руки давали деньги. К тому же, я числился работающим по трудотерапии, там тоже набегали какие-то копейки. В общем, я не бедствовал, на жизнь хватало. 
Тогда у больных сберегательной книжкой была старшая медсестра отделения. Не мог сбербанк работать в психбольнице. Да и откуда могут быть у блаженных деньги? Полное государственное обеспечение. Убогое, нищенское, но полное. Поэтому деньги на сигареты, туалетные принадлежности, магазин - родственники оставляли под расписку старшим сестрам отделения. Мне также пришлось излишки заработанных денег отнести к своей. Постепенно сумма росла. Надо отдать должное, эта женщина была щепетильной в плане честности. Она регулярно отчитывалась передо мною, сверяла деньги, которые хранила в сейфе.
Многие знали, что у меня водятся какие-то копейки. И в первую очередь об этом узнал Матчин. Он после отстрела домашних гусей и получения по мордам, он еще с большей силой вознамерился стать охотником, как Шафар. Но нужен транспорт, для выезда на угодья. Тогда он решил купить мотоцикл. В век всеобщего дефицита, это была трудная задача. Стал он постепенно подбираться к моим деньгам. Сначала встретился со старшей сестрой моего отделения, попросил денег в долг. Но та была дама неробкого десятка и ему отказала.
Тогда он непосредственно стал обхаживать меня. И так подойдет, получит отказ и эдак. Но все же он купил меня. А знаете, на чем я попался? На выписке из этой больницы. Он мне пообещал, что через год будет комиссия ВТЭК, а он вошел в нее как заведующий отделением, моя история болезни будет пересмотрена. И он уговорит остальных членов выписать меня. Забрезжил свет в конце туннеля. Утопающий, говорят, хватается за соломинку. Я ухватился за эту идею. В тот момент я был окрылен, моя мечта сбудется: наконец меня выпишут из дурдома. Теперь у меня были три специальности. Конечно, историю я уже преподавать не смогу, психу просто не позволят ею заниматься, а вот печки класть или работать парикмахером - всегда, пожалуйста.
Я дал согласие одолжить деньги врачу Матчину. Старшая сестра осуждающе посмотрела на меня, спросила о том, хорошо ли я подумал об этом шаге. Затем вызвала Шафара и в его присутствии отсчитала требуемую сумму. Заведующий отделением Милашкин был в отпуске, его замещал все тот же Матчин. Я посчитал, что два человека свидетелей было более чем достаточно, и не взял расписки. Только старшая сестра сказала в пространство, но так, чтобы все слышали, что обижать униженного, больного человека - великий грех.
Ты слышал, что тебе говорил о судьбе Профессор? Так вот, что говорит об этом народ, а он завсегда был мудр: человек предполагает, а Бог располагает. Я теперь жил в надежде на выписку. Но вскоре уволилась старшая медсестра моего отделения и завербовалась куда-то на Север. А здесь как раз охотничий сезон. Наши два охотника Шафар и Матчин, естественно, порознь, гусь свинье не товарищ, пропадали на охоте.
Как я говорил уже, когда-то у Шафара была в любовницах Мария, главная медсестра больницы. Затем он выдал ее замуж за ветфельдшера, и зажили молодые своею жизнью. Но новый муж тоже оказался страстным охотником и стал партнером нашего главного врача на охоте. Естественно, в деревне ничего не утаишь, наверно он знал о шашнях Марии с Шафаром. И вот в тот сезон поехали они на машине Евгения Самуиловича на уток. Что произошло там, никто не знает. Только получил выстрел в живот Шафар, а партнер доставил его в город, в больницу. В сознании был главный врач, его подготовили к операции и прооперировали. Пришел в себя. Здесь набежали следователи, огнестрел на охоте, криминал. Тот полностью взял вину на себя, сказал, что по неосторожности выстрелил, вынимая за ствол ружье из машины. А через несколько дней умер. Торжественные похороны, венки, речи.
Прислали нам другого главного врача, Михалюка Ивана Трофимовича. Да, этот был не Шафар. Мягкий, какой-то робкий, но своего старался тоже не упустить. При нем Матчин продолжал какое-то время руководить отделением. И вот я напомнил ему о долге, ведь уже прошел год. Он был удивлен, о каком таком долге я говорю. Неужели у больного снова обострение болезни и нужно начинать все сначала? Я сказал ему, что мне деньги не нужны, только выпиши меня из больницы. В ответ смех. Ну, явное обострение шизофрении, так он потешался надо мною. В глазах потемнело, голова отказала, и я бросился на него. Не знаю, если бы случайный санитар не заглянул бы в тот закуток, я бы убил его. Меня оттянули и закрыли навсегда в отделение.
Старшая сестра отделения, которая удерживала меня от опрометчивого шага, была права: нельзя обижать униженного. Вскоре Матчин напился и перевернулся на мотоцикле, да так, что сломал себе ногу. Перелом открытый, вскоре осложнился остеомиелитом. Жившая с ним медсестра его бросила, спуталась с отставным офицером, ей надоело носить за Матчиным горшки.
Тот не сдавался, просил администрацию наказать ее за не гуманность поведения. Михалюк послал его далеко. Тогда он обратился в комитете комсомола больницы с просьбой, разобраться с несознательной комсомолкой, но… и там отказ. Цирк, честное слово. Дали ему инвалидность, группу и уволили с работы. Деваться некуда, написал он всем предыдущим женам о своем горе и первая жена, врач, забрала его. Но у меня в истории болезни осталась пометка о том, что бывает немотивированная агрессия и больной опасен для окружающих. Ох, ну как объяснишь, что она была еще и как мотивирована. А вскоре меня перевели сюда...
Историк замолчал. Док положил ему руку на плечи, приобнял и сказал:
- Прости, брат. Извини за глупую назойливость. Успокойся, среди врачей тоже есть сволочи.
- Да знаю я все это. Давно простил всех. А после теории Профессора многое понял. Теперь не дергаюсь, мне осталось идти по этому пути немного, скоро уже туда, к «верхним людям», как говорят чукчи.
Док сидел и думал о судьбе, о ее, казалось бы, несправедливости и невольно перешел на себя.
- Ты чего задумался? Тоже наобещали златые горы?
Док кивнул. Хотя и неопределенно, но Стукин обещал. Вот теперь рой сомнений закрались в его голову, будут мучить целыми днями.
- Кто обещал, Стукин?
Док снова кивнул головой.
- Этот держит слово, мы уже не раз убеждались в этом. Так что не волнуйся и до весны не дергайся. Погибнешь.
Теперь заволновался Историк.
- Прикинь, ему тоже сказали, что выпишут. История повторяется, но в первый раз, как трагедия, а во второй раз, как фарс, – от возмущения он кипел.
- Да ты-то успокойся. Ничего не будет плохого. Выпишут Ивана, весной и уйдет он от нас. Только неизвестно, лучше ли ему будет? – Профессор, наконец, подал голос.
- Ты откуда знаешь? У тебя был приступ, ты ничего не можешь помнить. – Док возражал ему.
- Правильно. Сознание не ведает, что творилось со мною. Вернее, знает о каких-то образах, которые приводили его в ужас. Но они запечатлены в нем, и оно сейчас спокойно, привыкло. Значит, свою миссию я выполнил и скоро начну впадать в деградацию личности, чтобы легко прожить остаток жизни.
- Да ты настоящий псих. Ты что мелешь?
- Кто бы сомневался. Но я видел тебя там, в истинной жизни. Ты – Странник, составитель судеб. Здесь ты, чтобы проверить то, что сотворил. Вас немного, и вы постоянно присутствуете в таком же обличии, как и все, – Профессор говорил медленно, с расстановкой. Создавалось впечатление, что ему трудно говорить.
- Пойдем, приляжем, дорогой. – Историк помог ему подняться и повел к кровати.
Уложив больного, он подошел к Доку и сказал:
- Начинается. Прошлый раз у него был значительно дольше светлый промежуток.
- Да, я заметил, что он несет какую-то ахинею. – Док выразился категорично.
- Ну не скажи, приятель. А, впрочем, ты врач, тебе виднее, – и пошел в процедурный кабинет за медсестрой.

Глава 14
С каждым днем чувствовалось приближение весны. Сегодня Док вышел из котельной, где стоял сварочный аппарат, под веселый щебет воробьев, которые купались в луже на солнцепеке. Он присел у стены. Тепло, солнышко греет, на улице так хорошо. Подошел озабоченный Падалко. Даже вид этой унылой фигуры, которой с трудом давалось руководство, вызывало у присутствующих легкую неприязнь. Он снова ходил потерянный, не было его шефа, Стукин был в очередном запое. Падалко остановился рядом и было видно, он не знает, что делать: продолжать свое бесцельное движение по территории или что-то спросить. Док решил помочь ему:
-Что будем еще делать сегодня? – чем поставил Василия Иннокентьевича в еще большее затруднение.
-Ты уже все сделал?
-Да, все что вы сказали утром.
-Тогда иди в отделение, – и продолжил движение в никуда.
Да, странный человек. Подкаблучник, но карабкающийся на поверхность и если не из-под стопы жены, то хотя бы на работе желающий показать себя начальником. Но это плохо получалось, слишком была заметна его несостоятельность, как руководителя. О таких говорят: безликая личность. И как он при коммунистах управлял целым поселком - уму непостижимо? Поэтому может быть и оставил за собой неприятный след воспоминаний, насмешек, а то и просто брани.
Стукин после зимнего затишья, подлечил сердечко и вновь пустился во все тяжкие. Запои следовали с регулярностью и частотой, как по заказу. Раз в месяц такое мероприятие случалось. После загула он вызывал Дока и постепенно приходил в себя. Нужно ожидать, что скоро он вновь потребует лечить его изнасилованное алкоголем сердечко. В один из таких лечебных периодов, Док спросил главного врача:
-Зачем ты держишь этого бесхребетного человечка. Ведь от него никакой пользы.
-Не скажи. Он ноль, но я знаю все, что творится в больнице. И он не украдет, ума не хватает, да и трусоват.
Док продолжил еще некоторое время нежиться на солнышке, затем пошел к себе в отделение. Его соседи играли в шахматы, были увлечены сложившийся ситуацией на доске. Приступ, который грозил Профессору, не случился и он продолжал пребывать в неплохом здравии. Недавно приезжали его родственники, которые хотели бы, после окончания курса лечения, забрать его домой. Это волновало не только его, но и Историка, которому грозит перевод в отделение хроников.
К беседам о теории «сознание и подсознание» больше не возвращались, избегали этой щекотливой темы. Хотя Док частенько и задумывался об этом, ловил себя на мысли, что она соответствует действительности. Но сейчас были другие заботы, приближалась весна, тепло волновало кровь и хотелось свободы. Док молил Бога теперь о том, чтобы побыстрее вернулся Стукин и напомнить ему о его обещании. Время тянулось в своем однообразии, но вот в один из дней Падалко сказал:
-Иди к главному. Требует.
Док поплелся лениво в административный корпус. Все, как и в первый раз. Навстречу выскочила рыжая бестия, с высокомерным взглядом и печатью значимости на конопатой роже, обдала холодом презрения, не ответив на его приветствие, ускакала. Каков поп, таков и приход. И где он только подобрал таких кадров. Док вошел в кабинет. Стукин восседал в кресле, разбитый и больной. Очень нехорошая видуха была у главного врача. Было видно за километр, что он отдал много времени и сил в борьбе с зеленным змием. Причем, он хотел его просто уничтожить, выпить всего без остатка, чтобы неповадно было вновь искушать его, Николая Васильевича. Но, видно, немного не подрасчитал свои силенки или закусь была не та, а скорее всего, он просто не закусывал. Тяжелое обрюзгшее лицо и тело, глаза заплыли, видны только прорези, как амбразуры, в области век. Медленные движения, словно он боялся расплескать свое драгоценное тело, с нарушением координации движения. Одним словом – развалина, а не человек.
-Здравствуйте. Вызывали. – Спросил Док.
Внезапно дверь за спиной его распахнулась и в кабинет влетела жена Стукина, Маргарита Николаевна.
-Допился, гад. Полюбуйтесь на него, стыдоба. И это главный врач, руководитель.
-Заткнись. Хватит причитывать. Лучше подумай, что делать будем.
Женщина была властная, но вдруг поняла, что муж дело говорит. Значит, назревают какие-то события.
-Иван. Завтра здесь будет комиссия облздравотдела, люди из администрации области, другие чинуши. Хотят проводить тендер на поставку продуктов и медикаментов. Но сначала будут знакомиться с обстановкой. Хорошо однокурсник рано утром дозвонился, а то не знаю, что бы было. Поставь меня на ноги.
-Нужна палата или другое изолированное помещение. - Док смотрел на Маргариту.
-Даже не знаю, куда положить, – она вопросительно смотрела на мужа.
-Ты здесь не первый день. Где думаешь можно разместиться? – Стукин говорил с трудом.
-В кабинете главной медсестры. На этом же этаже, в углу, никто не будет мешать. Список необходимых лекарств я составлю. Сейчас утро, у нас есть сутки. Будем много переливать, размочимся и обязательно спать, много спать. Таков план лечения. – Он быстро набросал список необходимых препаратов и отдал Маргарите.
-Сможете дойти до кабинета главной медсестры. И разгоните ранних посетителей, которых потом примет Маргарита Николаевна.
Та резко повернулась к Доку, но увидев его твердый взгляд и поняв в последний момент, что он говорит толково, сдержалась. Она вышла и был слышен ее властный командный голос. Через минуту Маргарита появилась вновь.
-Никого нет. Давайте выходите, а я постою на лестнице. Боже, до чего я дожила, покрываю пьяницу, – по-бабьи запричитала она.
-Цыть, дура. Для тебя же делаем. – С трудом сказал Стукин, проходя мимо нее.
Его здорово штормило. Док сначала поддерживал его за руку, но это не спасало от качки, потом просто взвалил грузное тело на плечо и повел в конец коридора. Вошли в кабинет главной медсестры. Рыжая бестия уже раскинула диван и застелила постель.
-Принеси таз, ведро чистой воды, кружку и нашатырный спирт, – от такого обращения на «ты», у нее отвисла челюсть.
-И быстро. Одна нога здесь, другая там, – добавил Док.
-Не командуй! А то…
-Замолчи. Еще слово и ты вылетишь из больницы. Делай, что сказано. – рявкнул Стукин и схватился рукой за голову. Ему трудно было говорить.
Медсестру, как ветром сдуло. Через минуту она вернулась, неся все необходимое.
-Сейчас начнем промывание желудка. Зондов в вашей богадельне не найдем, поэтому будем проводить ресторанным способом.
Док накапал нашатыря в кружку с водой и заставил Стукина выпить. Влетела Маргарита с лекарствами.
-Что еще нужно?
-Кто будет за медсестру? – Док посмотрел на нее.
-Вот есть же,- указав на главную. – Выполнять все назначения доктора.
Ее распоряжение прервала рвота фонтаном у Стукина.
-Вы идите, а мы здесь сами, – сказал Маргарите Док.
К утру удалось привести главного врача в божий вид. Он посвежел, отоспался под действием лекарств и только легкие круги под глазами говорили о большой нагрузке. Но это можно было отнести и к виду после ночного дежурства. Дока отпустили после бессонной ночи отдыхать в палату.
Два последующие дня прошли с большой суетой для больницы. Постоянно подъезжали дорогие машины, выходили преисполненные собственного значения дяди и тети, с печатью тяжести государственных дел на лице, подчеркиванием своим видом, что от них зависит многое, если не все. Они ходили по отделениям, хоздвору, гаражу, котельной, прачечной с умным видом, но с глупыми вопросами. Как сказал один старый шизо, бывший зека: «они не въезжают в тему».
Но всему бывает конец. В конце второго дня Стукин, трезвый и деловой, рассаживал пьяненьких гостей по машинам, трогательно махал им ручкой в след. Когда скрылась последняя машина из виду, сплюнул и обвел территорию взглядом. Было видно, что он устал и ему хочется снять эту нагрузку. Заметив возившегося у гаража Дока, послал за ним Падалку.
Док вошел в кабинет. Стол был еще не убран, на нем покоились остатки дорогой снеди, замысловатые бутылки с напитками и яркими заморскими этикетками.
-Садись. Пировать будем. – Стукин сделал широкий жест.
-Не боишься снова уйти в запой? – спросил Док.
-А мне сейчас не полезет в глотку это пойло. До следующего раза. Но не пропадать же добру, да и тебя хочу отблагодарить. Бери чистый прибор и покушай, что Бог послал.
-Что и выпить разрешишь? – Док смотрел на главного врача.
-Если хочется, но в меру. Давно не употреблял? – спросил он Дока.
-Давно. – Соврал он.
Работать сварщиком и не выпить? Ой, да не смешите вы меня. Кому прихватить, тому починить, да мало ли чего. А у нас, сознательных наследников славного революционного прошлого, тариф расчета остался один: бутылка. И хотя он отдавал многое рабочим, но иногда употреблял и сам.
Док налил в бокал дорого коньяка, пододвинул плитку шоколада и слегка пригубил. Есть не хотелось, да и пить тоже.
-Явное нарушение врачебной деонтологии и этики. А о субординации и говорить не приходится. Главный врач и больной за одним столом, – констатировал он.
-Не бойся, никто не войдет. Маргарита знает, что месяц - два я смотреть не могу на алкоголь. А у двери, как всегда, сидит на страже рыжий цербер. Для остальных - продолжаются проводы комиссии, – успокоил Стукин его.
-Понаехали, наобещали, приголубили, погладили по шерстке и скорее к себе. Галочку поставят и до следующего года. И, конечно же, все останется на бумаге. Правда, клятвенно заверили, что дадут врачей. Даже анестезиолога пообещали. На хрена он в психбольнице?
-Тебе оказывать помощь, – ляпнул Док.
-Ты не борзей. Все-таки помни о той самой субординации, – обиделся Стукин.
-Ты сам несколько раз клятвенно обещал по весне отпустить меня. – Напомнил ему об этом Док.
-Я клялся и водки никогда не пить. Мало ли чего не скажешь в том состоянии, когда находишься на грани жизни и смерти, – он посмотрел на Дока.
Но увидев его лицо, поспешно добавил:
-Сдержу я слово, сдержу. Для этого и позвал тебя сюда. Ты сам знаешь, поставит один дурак диагноз, что сотня умных его не может снять. Выпишу я тебя, на этой неделе подготовлю документы и отпущу.
-Правда? – Док сиял.
-Правда, Странник, правда. – Стукин испытывающе смотрел на него.
-И ты в эту галиматью веришь?
-Я тебе уже говорил, что среди нашего с тобой брата есть много шлака. Вот Историку испортил жизнь Матчин, недалекий, глупый, случайный человек в медицине, но с дипломом врача. Многие фиксируют симптомы, не вникая в их суть. Для меня – это тема моей кандидатской диссертации. Когда я стал их анализировать, то бред, галлюцинации не так уж и беспочвенны. Что-то в этом есть, что-то такое страшное для нашего сознания. Оно боится поверить в программу, разубедиться в своем всесилии.
-Так ты еще и кандидат наук? – спросил Док.
-Почему бы и нет? Я умею не только водку пить. Кстати, заметь. Все талантливые, умные люди пьют. Знаменитый Менделеев опытным путем доказал, что лучшая водка – сорокаградусная. И таблица ему пришла в одном из этих состояний просветления, во сне, а как я подозреваю - во время белой горячки. Или вот Падалко. Он везде и всюду подчеркивает, что он непьющий. Заметь, это единственное его достоинство, других просто нет. Хотя тоже не совсем еще потерянный для общества человек, иногда украдкой употребляет ее, ту самую водочку. Но ужасно боится своей жены. У них разные умственные категории, она значительно умнее и призирает его.
-Зачем ты его вообще держишь. Он, как говорится, ни рыба, ни мясо.
-Я тебе уже говорил, из-за его жены. – Стукин встал, давая понять, что высочайшая аудиенция окончена.
На прощание он подал ему бумажку, где было написано, что больной Иванов Иван Иванович с диагнозом по латыни - шизофрения, находился на лечении с такого-то по такое. Неразборчивая роспись и круглая печать.
-Липа страшная. При случае я от нее, конечно же, откажусь, знать не знал и ведать не ведал. Надеюсь на твою порядочность. Завтра дам команду Чачину, проведем на прощание с тобой беседу, все чин чином. И удачи тебе, Странник. А теперь иди к себе в отделение. Спасибо за все, что для меня сделал, – и вытолкал его из кабинета.
Док поплелся к себе в отделение. Он потихоньку вошел, снял спецовку и проскользнул к себе в палату. На него по привычке, никто не обратил внимание. Человек пришел с работы, усталый, пусть отдохнет. Выпитый алкоголь приятно расслабил его, и он заснул.
Через два дня он был снова вызван в кабинет к главному врачу. Обычная деловая обстановка у секретаря, который сразу же пропустил его в кабинет, где находились двое: Стукин и Чачин. Последний, после долгого лечения выглядел бодрячком и почти не пользовался баллончиком с аэрозолью.
-Проходи, Иван, садись. Мы решили вопрос с выпиской. Динамика болезни положительная, дальше держать тебя в стационаре нет смысла.
Беседа была недолгой, чисто для проформы. Было понятно, что доктора перестраховываются, чтобы потом оформить это, как совместный осмотр перед выпиской.
На другой день Док стоял на автобусной остановки у больницы. Подходили автобусы, но он не знал в какой сесть. Затем решился и прыгнул в пустой автобус. За время пребывание в больнице, он заработал какие-то деньги, а теперь ехал на базар, может там кто-то найдется из прежнего окружения.
Базар был на том же месте. Док узнавал его и не узнавал. Многое переменилось в облике за полгода. Появились новые павильоны, были снесены старые и закладывался фундамент под еще что-то. Он направился к магазину Светланы, но ее машины на стоянке не обнаружил. Он походил вокруг, а когда почувствовал голод, зашел в забегаловку. Взял скромный обед: пельмени и чай. Потом снова на улицу. Было по-весеннему тепло, но он чувствовал себя по-осеннему зябко. Может от того, что было еще достаточно сыро, а может от того, что он чувствовал себя здесь чужим.
Он еще раз оглянулся на магазин Светланы и заметил, что ее машина паркуется. Быстрее туда. Но пройдя несколько шагов он остановился, как вкопанный. Из машины выходила Светлана, а с другой стороны… Хамит. Она что-то весело продолжала ему говорить, а тот задумчиво слушал. Затем Хамит остановился и стал искать кого-то взглядом. Док едва сумел скрыться в толпе, уж очень не хотелось, чтобы его видели в таком виде.
Да, попытка встретиться со Светланой не сработала. У нее сейчас другая жизнь, Хамит на первом месте и она прогонит Дока при его появлении. Да и ее теперешний хахаль, по-восточному долго помнящий обиды, вряд ли обрадуется этой встрече и выкинет что-то вроде милицейской облавы.
-Нет, явка провалена навсегда. -  Док невольно усмехнулся своим мыслям.
Он еще немного потолкался, а потом решительно направился к секонд-хэнду. Но там его встретила вывеска другого магазина. После долгих поисков он нашел эту барахолку, где купил себе недорого теплую, неприметную куртку и пошел по старому адресу, к дому Катерины.
Он пришел к забору, новому, недавно воздвигнутому. Это была высокая такая ограда из тонкой ребристой, металлической, профилированной жести. Входа не было, и он пошел вокруг заграждения. Вот и проем. Он остановился, посмотрел, что там за забором. Дома Катерины, как и ряда других не было. На их месте копался котлован. Он с грустью отошел. Хотел подойти к работающим, но им сейчас сварщик не нужен, идут только грунтовые работы.
Он потеряно поплелся прочь, бесцельно и тупо шагая по влажной земле. Куда пойти? А не все ли равно. Он пересчитал деньги в кармане. Немного, но на несколько дней хватит. Где ночевать? Конечно же, на вокзале. Теперь бояться милиции не следует, у него на руках мощный документ, снимающий все вопросы. Он не заметил, как домики, хибарки Собачьего хутора закончились, и он идет уже мимо многоэтажных домов.
Весна была в разгаре, но к ночи потянуло холодом. Он пошел вглубь жилого квартала, наткнулся на теплотрассу, трубы были проложены на поверхности, лежали на небольших бетонных блоках. Док почувствовал, как он устал. Присел на трубы, вытянул ноги. Угнетала не усталость, а чувство потерянности, одиночества, какой-то ненужности. Что-то собачье проснулось в нем. Ну хоть кому-то бы он понадобился, даже захотелось, чтобы кто-то окликнул его, пусть бранным словом. Но не было никого. Молодежь сюда не заглядывает, еще не сезон, земля сырая. А больше здесь и ходить-то некому.
Быстро темнело.  Он встал. Нужно выбираться к автобусной остановке и ехать ночевать на вокзал. И хотя он с трудом верил, что там ему дадут отдохнуть работники и милиция, но другого решения не видел. Док пошел вдоль труб по тропинке, завернул за угол запущенной хрущевки и заметил огонь. Вокруг костра на трубах сидели люди, как воробьи на жердочке, другие кто, на чем мог. Одна фигура ему показалась знакомой своими габаритами и вязаной шапочкой. Нет, не может быть. Сколько такой дряни в городе? И сам себе ответил – ни одной. Эта лыжная шапочка прошлого века, ее никто не носит. Но скорее всего он в сумерках обознался, темно, да к тому же он именно ее и искал. Ошибки не было. Да, человек походил на Баркаса. Док подошел вплотную. Точно он. Рядом сидела какая-то женщина и шевелила прутом угли.
-Привет, - сказал Док.
Баркас поднял глаза, посмотрел на Дока и ответил:
-Здоров. Садись. - И слегка подвинулся.
Это произнесено было так, как будто они расстались вчера, а сейчас начиналась заранее условленная встреча.
-Как ты? – Док принимал правила игры. Не принято в этих кругах кричать и радоваться, все давно опостылело, да и со временем нелады. Когда расстались? А кто считал.
-Пойдет. Первый раз выполз на улицу. Что-то в этом году меня немного прихватила лихоманка, провалялся больше месяца. Вот сейчас впервые на свежем воздухе, и подруга соорудила костер. Ты откуда?
-А…, долгая история. Где живешь?
-Вон видишь дом, там хороший подвал. Дом старый, заселен стариками, а подвал хороший, сухой. Вот и кантуемся здесь.
-Переночевать пустишь?
-Места всем хватит. Есть будешь.
-Немного можно. – Док почувствовал голод.
-Тогда пошли. – Он поднялся, за ним потянулись и остальные. Только костер одиноко догорал во тьме.
В этом доме было два входа в подвал, изолированных от подъездов. Один был за металлической дверью с огромным замком, какой-то коммерсант приспособил его под склад. Другой – полуразрушенный и обвалившийся, но после нескольких кульбитов можно было оказаться внутри, где было сухо, только запах и цвет стен выдавал, что это нежилое помещение. Сверху на трех этажах располагались жильцы, в основном пенсионеры, у них не было не сил, ни желания ссориться с бичами. Многие были набожны и из милосердия не замечали подвальную публику.
Было темно, хоть глаз коли. Но вот кто-то щёлкнул выключателем и помещение залил свет. Стояли топчаны, сделанные из отбросов мебели, досок и других выброшенных на мусорку предметов. Посредине возвышался стол, застеленный газетами, где стояли неубранные консервные банки, пластиковые бутылки. Разбросанные в поэтическом беспорядке куски хлеба, пластиковые стаканы говорили о недавнем застолье.
-Садись. – Баркас махнул рукой в сторону подобия на табуретку.
-Что там у нас осталось, тащи сюда, – и стол стал покрываться все теми же кусками и бутылками.
-Наливай, – приказал Баркас одному типу.
В нос ударил острый запах дешевого спирта. Его немного разводят водой и пьют.
-Где был, что видел? – снова спросил Баркас.
-В психушке. Выписан подчистую. Сейчас справку покажу. – Док начал расстегивать куртку. 
-Не надо, спрячь. Тебе она пригодится. Хорошая отмазка от ментов.
И обвел всех присутствующих взглядом, сказал:
-Мой кореш. По осени менты его замели, сейчас вернулся. Будет кантоваться с нами.
Док хотел расспросить о Катерине, как и где она, почему Баркас здесь и многое другое, но наливали так быстро, что скоро он вырубился. Сколько дней продолжалось это состояние невесомости сказать трудно. Док помнил, что просыпался, подползал к столу, немного выпивал спирта, появлялась легкая осмысленность происходящего, хотелось еще больше улучшить самочувствие, очередной стакан и постепенно он выключался. Он уже не различал дня и ночи, помнил только залитый мутным электричеством подвал. За эти дни он ничего не ел, только спирт и вода. Редко когда закусывал кусочком хлеба.
В тот день он проснулся от холода. В подвале было прохладно, гулял сквозняк. Он подполз к трубам отопления, они был холодные. Он обвел мутным взором помещение, где находился, вспоминая, как он здесь очутился. Стол, какие-то люди, вон знакомая фигура Баркаса, вещи, остатки пищи и бутылки на столе. Его слегка знобило то ли от холода, а может с перепоя. Он пополз к выходу. С трудом вылез на улицу, здесь ему показалось теплее. Было утро, тихо и солнечно. На деревьях уже были небольшие листочки, кое-где зеленела молодая травка. Он с трудом вспоминал. Да, когда он пришел сюда, деревья были еще голые, кругом стояли лужи.
-Хорошо погулял, – пробормотал он, но из горла вылетела незнакомая речь.
-Горло пропил. Надо промочить, – поднялся и пошел за угол дома.
Воды нигде не было. Он пошел искать и вышел на улицу. Заметил вдали киоск с напитками, стал шарить по карманам. Странно, но остатки денег были на месте. Он подошел к киоску, стоящая рядом женщина шарахнулась от него. Протянул деньги продавцу, полной женщине и сказал:
-Чебурашку и воды. 
Та брезгливо поставили на прилавок обе бутылки, он их схватил и отошел. Жажда была невыносимой. Он оторвал зубами пробку четвертинки водки и сделал пару глотков. Его тут же вырвало. Появилась слабость, тело стало мокрым и ватным. Он присел на ограждение газона, с трудом открыл бутылку минералки и выпил. Задохнулся от газа, задышал, хватая открытым ртом воздух. Отдышался, а потом мелкими глотками пил и пил воду. Казалось, никогда не напьется, жажда не проходила. Теперь можно повторить попытку опохмелиться. Он сделал пару хороших глотков водки, прислушался к себе. Пару раз его подмывало вырвать, он едва сдержался, но затем организм сдался и принял лекарство. Теперь нужно уйти с улицы, почему-то все обращают на него внимание.
Он пошел прочь от толпы, глядя под ноги. Когда он поднял глаза, то остолбенел: на него пер высокий, заросший, безобразный, грязный мужик с испитым синим лицом. Он чуть не столкнулся с ним и только в последний момент отпрянул – это была зеркальная витрина магазина, а этим самым мужиком был он.
-Погуляли. - Как-то равнодушно сказал сам себе.
-А пошли они все на….
-Мне так хорошо. Если я никому не нужен, то и мне все. – Размышлял он, вдруг понял, что говорит вслух сам с собой.
-Погуляли, – повторил он и увидел дом, в котором пробыл эти дни.
Ему вдруг стал противен этот приют с постоянной вонью, китайским спиртом, обитателями. Он прошел мимо дома и побрел по дорожке вглубь квартала. Пошли какие-то гаражи, детская спортивная площадка, когда-то огороженная, а сейчас заброшенная, полуразрушенная. И здесь его взору открылось одноэтажное здание с высоченной трубой, большим крыльцом, над которым была надпись: баня. Тело вдруг зачесалось от предчувствия горячего пара, воды и того блаженства, которое испытываешь после бани. Он еще раз пересчитал деньги, можно сходить, помыться. Дернул за дверь, закрыто. Напротив двери на крыльце стояла скамейка, где можно было присесть. Он с удовольствием расселся на этой скамейке, допил остатки водки из бутылки и почувствовал себя совсем неплохо. Теперь только пил мелкими глотками минералку.
-«Ах, сейчас бы в парную». - Мечтал он. – «После бани будет легче».
О том, куда после этого возвращаться он старался не думать.
-«Все равно пойду в баню, куда бы ни идти, после нее».
Его размышления прервал грубый окрик:
-Ну, чего здесь расселся? Видишь, баня еще закрыта, не работает. Приходи позже. – Док поднял глаза.
Пред ним стояла гренадерского роста и такого же сложения молодая женщина, с грубыми мужскими манерами. Светлые волосы, широкоскулое лицо, серые колючие глаза дополняли и без того неприятную внешность.
Док поднялся и сошел с крыльца. Но желание искупаться в бане от этого не пропало, и он присел на изгородь детской площадки. Дама прошла в баню, но вскоре выскочила оттуда и бросилась в другую сторону от крыльца, к высокому забору. Там послышался ее крик и через минуту, она выталкивала взашей пьяненького мужичонку. Доку показалось, что он его видел в подвале. Затем она появилась, вся кипя от злости и негодования. Постояла немного на крыльце, а потом решительно направилась к Доку.
-Мужчина, вы работаете? – стараясь быть вежливой, спросила она.
-А что? – осторожно спросил Док.
-Не хотите поработать кочегаром?
-И какая зарплата?
Дама назвала сумму, которая была значительно выше той, что он получал в психушке.
-Каковы условия? – спросил Док.
-Работать по суткам. Днем топить печь, ночью охранять и так пока через сутки. Одним словом, сутки работаешь, сутки отдыхаешь. По рукам?
Дока это устраивало.
-Хорошо, пойдем, показывай хозяйство. – Он поднялся и пошел за дамой.
-Меня зовут Марина, я заведующая баней. Тебя как звать?
-Иваном.
-Деньги за работу будешь получать у меня. Но оформлять тебя официально не буду, много выплат в бюджет. Если устраивает, то приступай.
Хозяйство было небольшим: печь и лопата. Док выгреб золу, заложил в печь дрова и затопил. Затем только кочегарил, да подбрасывал уголек. Но выпитое за эти дни давало о себе знать и уже через два часа он понял, что может сдохнуть здесь. Пойти еще раз опохмелиться, благо магазин был за забором, нельзя, можно опьянеть и потерять, только что приобретенную, работу. Что-то надо делать! И тут возникла спасительная мысль.
-С какой целью ты шел в баню? – Док решительно пошел в помещение.
Дежурная банщица вопросительно подняла глаза.
-Мне бы искупаться. Перепачкался весь. – Он смотрел на нее.
-Так иди в сауну, заодно и проверишь - каков парок.
Док парился. Такого блаженства он давно не испытывал. Он чувствовал, как вместе с потом его организм покидают алкогольные шлаки. Когда он вышел из парной, почувствовал себя значительно легче.
-Теперь нужно поесть и не капли спиртного в рот. – Он забежал в магазин и, стараясь не смотреть на полки с алкоголем, купил хлеба, рыбные консервы, пачку чаю и полкило сахара. Все, денег не было, что очень его обрадовало: не будет искушения купить водки. Значит, этот трудный день он выдержит. В котельной он видел закопченный чайник, поэтому набрал воды и всунул его в печь. Затем заварил кипяток и принялся есть.
Сначала кусок не лез в горло, но он обильно смачивал его крепким чаем с сахаром и глотал. От еды он снова вспотел и блаженно прислонился к печи. Задремал. Сидеть было неудобно, встал, покочегарил и снова подремал. Так продолжалось целый день, и к вечеру он почувствовал, как его молодой организм ожил. На ночь он перебрался в баню, где устроился спать от усталости. Проснулся среди ночи, пошел в парную. Вода была горячая, да и пар еще не улетучился. Заметил брошенную разовую безопасную бритву, поскреб по своим щекам, приводя себя в божий вид. В сауне стояла небольшая стиральная машинка, но он быстро снял с себя одежду и бросил в нее. Затем развесил все на горячих трубах котельной. И снова спать. Как это хорошо.
Утром он уже сидел одетый в котельной, ожидал Марину. Та пришла с мужчиною в возрасте, и они оба уставились на Дока.
-А где кочегар? Вы что здесь делаете? – Марина готова была взорваться.
-Так вот я. Я отработал.
-Вчера был какой-то другой, – неуверенно продолжала она.
-Просто отмылся.
-Тогда я пошла. Передавайте смену.
Пожилого звали Василий. Поговорили, попили чайку, перекусили хлебом и салом, которое принес новый сменщик. Док пошел бродить. День свободный, гуляй, где хочешь. Но, что может быть тягостнее безделья? Неужели прав Профессор? Вся жизнь - есть страдания. Как они там. Прав был Историк. Здесь нужно искать кусок хлеба, а там все готовое. Они правы. Только он дурак. Он не заметил, как ноги сами привели его к хрущевке. Залез в подвал. Толпа завтракала, вернее, ела что собрали. Он уселся рядом с Баркасом.
-Я на работу устроился. - Сказал он ему и обвел присутствующих взглядом. В отдалении он заметил того самого мужичонку, которого вчера выкинула Марина.
-Куда? - без интереса спросил Баркас.
-Вместо него,- и показал глазами на мужичонку.
-А, понятно. Будем ходить в баню. Пим ушел, пост принял Док. Пить будешь?
-Не хочется.
-Тогда ешь, что найдешь, – он обвел рукой стол.
-Я хотел тебя спросить. Как ты здесь оказался? – Док смотрел на Баркаса.
-Хаким узнал от Светки, кто привел тебя к ней. Катерина. А значит – это я. Выгнал меня к черту. Дом Катерины выкупили под снос, там будут школу строить. Приехал сын и забрал их вместе с мужем. Вот и все. Встретил старую подругу Соску, вот и живем, – лениво объяснял он.
-Что за имя Соска? – недоумевал Док.
-Сюзанна меня звать. Зося. Зоска и так поехало, – вставила женщина. Она слегка была под шафе, но пьяной Док ее не видел.
Так началась новая жизнь Дока.




Глава 15
Было раннее летнее утро. Док неторопливо вышел из бани, где спал на лавке, шел топить котел. Была суббота, а в такой день всегда много людей приходит на помывку. День будет трудный.  Да и к тому же сменщик Василий приболел, что-то у него с ногой. Эту неделю Док практически не выходил из бани, постоянно кочегарил. Да и куда идти? В подвал не слишком хотелось, еще не совсем привык к жизни настоящего бомжа. Что-то мешало до конца погрузиться в эту среду, и он всеми фибрами своей души цеплялся за ту жизнь, к которой привык. Но где-то далеко зрела уверенность, что он должен пройти через бичевский образ бытия, почувствовать тот край, за который никому не хочется переступать.
Он присел на колоду для колки дров, наслаждаясь тишиной, сумерками утра, любуясь, как медленно ночь уступает свои права дню. В такие часы хорошо быть на рыбалке. Над речкой или озером стоит легкий туман, природа спит, гладь воды и тихий плеск придают загадочность окружающего. Вдруг где-то вскрикнет сонная птица, чего-то испугавшись и снова тишь.
Как давно он не был на отдыхе? А кто считал? Ему пока дела до этого нет, но одно ясно, что уже больше двух лет прошло, как он врезал Зойкиному хахалю и вырубил. Слово «убил» язык не поворачивался сказать. Но если тот парень жив, то Мустафу он сам видел бездыханным, распростертым на грязном полу в луже. Просто пока еще не нашли его, Дока, местопребывание.
Ему вдруг вспомнились Стукин, Профессор, Историк. Может к ним съездить? А зачем? Напоминать о себе лишний раз не хочется. Придет время, если так случится, привезут к ним без его на то желания. Не буди лихо, пока оно тихо. Сиди и не дергайся.
А может Профессор прав со своею теорией, что все уже расписано и предопределено? Что суждено ему пройти, выдержать какие-то еще мытарства? Кто знает. Он не ясновидящий. Единственное, что он понял: живи сегодняшним днем, не загадывай даже на завтра. Вчерашний день прошел, -хорошо. Он имел небольшой калым или прибыль. Жители окружающих домов познакомились с ним и приходили мыться после закрытия бани, когда банщицы уходили домой. Естественно, оплата была меньше - кто, чем мог. Но теперь у него водились денежки, а продукты и алкоголь он относил, конечно же, выбрав для себя лучшее, -  в подвал Баркасу.
Марина стреляла в него глазами, но она совершенно не нравилась ему. Мало того, такой тип мужеподобных женщин вызывал в нем отвращение. Но рано или поздно, она узнает о его приработке и тогда скандала, а может чего-то другого не избежать. Он поднялся со своего места и побрел топить печь. По пути поднял чайник, набрал воды. Сейчас печь запылает, он побалуется чайком, позавтракает тем, что вчера принесли посетители.
День начался. Вода нагревалась, в бане появился пар. Вскоре появилась Марина, которая осмотрела баню и территорию, затем ушла по делам в бухгалтерию. Вот уже и первые, ранние посетители наполнили баню. Рабочий день начался.
Вернулась из конторы Марина. Она прошла в кочегарку к Доку, посмотрела, как он работает и сказала:
-Звонил шеф. Сегодня он с друзьями придет мыться. Приготовь сауну к восьми часам. Посмотри, чтобы пару было достаточно.
-Он будет один?
-Обычно их приходит несколько человек. Кто будет сегодня, я не знаю. Вечером буду работать я, так что справимся, не бойся.
О шефе, Ключко Петре Савельевиче, он слышал от Марины многое. Знал, что ему семьдесят лет, женат на женщине значительно моложе его. Первую жену он оставил, но помогал ей. Он открыл для нее отдел в своем магазине, где она не платит за аренду, просто торгует. Ключко просил ее не работать, но она не хочет сидеть дома, дети уже взрослые и разъехались кто куда, ей одной скучно в пустых стенах. Все ей помогают материально, хорошая пенсия, а вот работает.
Вечером появился сам Петро Савельевич. Это был типичный хохол, высокий, поджарый, с вкрадчивыми манерами и неторопливой южной речью. Как ему удалось сохранить при перестройке за собой предприятие, а потом прикупить баню, магазин, кафе - оставалось для всех загадкой. И это все в зрелом возрасте. Он пришел не один. С ним был какой-то типчик, по- другому его просто и не назовешь: маленький, подленький, зализанный и неприятный. Он был на лет пять моложе Петра Савельевича, но еще цеплялся за связи и был как рыба-прилипала у акулы. Когда-то он был руководителем, и этот оставшийся апломб он старался всем продемонстрировать.
Они пришли в баню в восемь вечера, как и обещали. Ключко окликнул Марину, когда та появилась, протянул деньги и сказал:
-Две водки и четыре пива. Закусить на твое усмотрение.
Марина бросилась исполнять приказ. Гости не спеша разделись и пошли в парную. Пар был хорош, они наслаждались горячим воздухом. Затем неторопливый отдых, пока не услышали возглас Марины, что все готово.
Подсели за накрытый стол и начали с пивка. Затем неторопливо выпили бутылку водки, запивая ее пивком, немного закрепляя колбаской. Олег, так звали мелкого, поплыл и стал быстренько собираться домой, благо они оба жили недалеко от бани. Петро Савельевич только входили во вкус.
-Петя, пойдем домой, доведу. Там продолжишь, – настаивал Олег, но Петру здесь нравилось. Длительный запрет подобного при социализме или сознание того, что у него в собственности баня, и он может теперь гулять, не оглядываясь на партийные органы, толкали его покуражиться.
-Иди домой, слабак. Я еще немного погуляю.
Типчик попрыгал домой, слегка покачиваясь на кривеньких ножках. Ключко крикнул Марину.
-Зайди сюда. – Та быстро предстала пред глазами шефа.
-Давай выпьем, – и налил в стаканы по половине.
Выпили, занюхали, но разговор не клеился. Сказывался разный уровень подпития, да и возрастной тоже. Петру нужен был слушатель, а Марине хотелось убежать от повторного рассказа и она, сославшись на неотложные дела, удалилась.
-Пришли кочегара, – крикнул вслед Ключко.
Да, была у Петра Савельевича одна страстишка – это алкоголь. Он мог мучиться, не пить несколько дней, но организм требовал и, в конце концов, он выпивал, пусть по немного, но ежедневно. Затем это переходило в откровенный запой, когда по нескольку дней он лежал, не выходя из дома, только водка и вода. Жена в такие дни уезжала на другую квартиру, чтобы переждать спад с «орбиты» мужа. Что он пытался залить водкою, было непонятно, но это повторялось с завидной регулярностью.
Марина появилась в кочегарке под конец работы. Она прошла мимо топок, посмотрела, всего ли хватает, а затем вдруг ляпнула:
-Иди в сауну. Шеф требует.
-Он что, голубой?
-Он уже никакой. Ему не с кем пить, а я сегодня не хочу.
Делать нечего. Док поплелся в сауну. Картина маслом. Полуголый Ключко восседал одиноко за столом и жадно искал глазами собеседника.
-Садись. Как зовут? Иван? Хорошее имя, наше украинское. Давай выпьем немного водочки за знакомство. – Сразу начал он, когда Док вошел.
-Спасибо.
-Спасибо потом скажешь. – Наливая в стаканы, продолжал шеф.
Выпили, закусили колбаской. Ключко начал рассказывать о своем житье-бытье, работе и Док понял, что он одинок, а ему необходимо выговориться, но слушателя нет. Он еще не дошел до стадии, когда говорят сами с собой. Он стал внимательно слушать человека, всю жизнь проработавшего на руководящих должностях. В такие минуты главное не перебивать собеседника, кивать в знак согласия, ибо тому кажется, что он вещает что-то важное, судьбоносное для окружающих и человечества в целом. Но как трудно слушать этот бред!
Вскоре к ним присоединилась Марина, и он смог отойти от стола, под предлогом осмотра печей. Когда он вернулся, шеф был готов. С трудом они его одели. Ключко достал ключи и сказал заплетающимся голосом.
-Иван, доведи меня до гаража. Он стоит здесь, рядом с баней.
Док приобнял за плечи пьяное тело и потихоньку повел к гаражам. Это было капитальное кирпичное здание, с большими воротами и освещением. Вошли. Чистота кругом, две машины одна за другой стояли готовые к выезду. В дальнем от двери конце гаража стояла металлическая ширма, выкрашенная синей лаковой краской.
-Подведи меня к ширме. – Попросил Ключко.
За ширмой стоял небольшой стол, стулья, холодильник и кровать. Шеф открыл холодильник, достал бутылку водки, нарезанное на тарелочке сало и хлеб.
-Спасибо, что проводил. А вот теперь, давай выпьем после бани. – И оторвал пробку.
Выпили, закусили. Было в этом что-то домашнее, спокойное.
-Будешь уходить, закрой меня на ключ. Унитаз есть в другом углу, там же и раковина. Воды в холодильнике затарено много, утром Марина пополнит. А я – спать. – Шеф лег, не раздеваясь, на койку и сразу засопел.
Док проверил, как он лежит, не задохнется ли в неудобной позе. Затем взял остатки водки, хлеба, сала и отправился к себе.
Марина подсчитывала выручку. Она вскоре закончила, поднялась и направилась к двери.
-Все на сегодня. Я ушла, смотри за баней.
Странно, но сегодня ночных посетителей не было. Док допил остатки водки и лег спать.
Утром его сменил Василий. Док посмотрел на двери гаража, они были закрыты. Как там Петр Савельевич? Нужно зайти, посмотреть. Док зашел в магазин, купил бутылку водки и направился к гаражам. Дверь открыл без труда. На пороге стоял шеф с помятым лицом, в таком же костюме, но бодрился.
-Завидное здоровье. После такого бодуна, да в его возрасте, а смотри ты, – подумал Док.
-А я только хотел открыть дверь, запасной ключ у меня есть. Принес что-нибудь на опохмел?
Сели в закуток, выпили по первой, затем еще по одной. Стало как-то приятно, расслабились, и чтобы не молчать, Док спросил:
-Петр Савельевич, вы давно на руководящей работе?
-Да сразу после окончания института. Я инженер – технолог, а всю жизнь пришлось переучиваться, то на строителя, потом на экономиста. А зачем? Не знаю.
-Ну, как зачем? Знания это все, – ответил Док, а сам подумал. – Бравирует старик.
-Не скажи. Вон я часто наблюдаю за бичами, благо их сейчас развелось, как грязи. Некоторые имеют высшее образование, а то и два, а скитаются по подвалам. Или вот вчера со мною был в бане человечек, Олег который. Человек - так себе, гнус. Всего техникум в основе, а подлости на весь город хватит. Директором был до перестройки, да и сейчас трется то возле меня, то еще у кого-то. Крохи подбирает. А ведь коснись меня что-то типа беды - сдаст, убежит. Жену мою с началом перестройки сразу уволил, ведущий экономист была у него, все предприятие на себе тянула. А потом он зашился, просил вернуться, но она женщина с характером, ни в какую не согласилась. Торгует у меня в магазине, в своем отделе. А Олега турнули с директоров, да.
-Так зачем вы с ним дружите?
-Мы не дружим, мы в баню ходим. Пусть хоть спину мне помоет. Говорю тебе, гнусный он.
Он снова потянулся и налил в стаканы водки, выпили.
-Я много пожил на этом свете. Но одно заметил: кому на роду что написано, то и будет. Началась перестройка, я был директором. Думал очередная кампания, пошумят и закопают, как было уже не раз. Партбилет засунул в сейф, где он лежит до сих пор, вернутся старые времена, а я и не выходил из партии. Но вижу, вряд ли будет возврат к старому. Затем прибрал к рукам предприятие, прикупил магазин, кафе, баньку и еще кое-что по мелочам. Спроси меня, сильно я старался это сделать? Нет. Как-то все само по себе пришло. Олег вон из шкуры лезет, а ничего не получается. Единственно, что я отметил: как пил, так и пью. А почему? А потому что, дуракам и пьяницам везет.
Док захмелел, расслаблено слушал шефа. Да сюда не хватает только Профессора с его теорией и Стукина для достойного продолжения банкета.
Потихоньку открылась дверь и просунулась любопытная голова Марины.
-Вот вы где. Продолжаете?
-Заходи Марина. Вот сидим, обсуждаем актуальные вопросы бытия. Теперь тебе есть замена, а то поговорить не можешь со мною. Мы с ней частенько пропускаем по рюмашке здесь, – шеф разоткровенничался.
-Сгоняй в магазин и принеси бутылочки три – четыре водки, - приказал он.
Марина убежала. Потом началась пьянка. Марина, сославшись на вечернюю смену, пила через раз, а они с шефом плотно оседлали стаканы. Где-то в середине трапезы, Док уговорил Марину принять на работу обратно Пима вместо него, якобы ему нужно съездить по делам. Шеф благосклонно кивал головой.
-Работа идет, все крутится. Сегодня воскресение, можно и расслабиться. Дуракам и пьяницам всегда везет, – уже бессвязно выкрикивал он.
Они его уложили на кровать, оставили водки на опохмел и закрыли гараж. Ключ остался у Марины.
-Так я говорю Пиму, пусть выходит на работу, – покачиваясь, спросил ее Док.
-Говори. Все, я не могу больше пить. Пойду, отосплюсь. А то вечером шеф снова приплывет в баню.
Она ушла. Док пошел в подвал. Все действующие лица были в сборе. Док сел у стола и обращаясь к Пиму сказал:
-Восстановил тебя на работе. Пока будешь выходить вместо меня, а затем - на постоянку. А сейчас сгоняй за пойлом, – и протянул ему деньги.
Пима прозвали так за него тугодумие. До него все медленно доходило, и кто-то даже сказал, что он туп, как сибирский валенок. Он был прекрасный исполнитель, мог работать за троих, но иногда выпивал. После этого он много спал. Сейчас он проснулся, чтобы работать в течение месяца без выпивки.
А Док загулял. Второй раз после выписки из дурашки. Но в этот раз он гулял плотно, пил постоянно, днем и ночью, благо водка дешевая и доступ к ней круглые сутки. Деньжат он немного заработал, хватало. Баркас пытался его остановить, что-то там говорил о белой горячке, но видя его упрямство, махнул рукой.
Через пару дней такого обильного возлияния, организм Дока не мог больше принимать алкоголь, но появилась и другая напасть: он не мог спать. О, какое это мучение! Ворочаться на тряпье и не в силах заснуть. Он пробовал ходить вокруг дома, чтобы устать или наоборот взбодриться. Нет, все бесполезно. На третьи сутки он увидел пришельцев. Да, это был неземной паук, хищный, страшный, агрессивный. Он притаился в дальнем полутемном углу и кровожадно смотрел на Дока. Затем у него появилась подруга, она бегала по подвалу, делая круги вокруг Дока, и затем удалялась к первому, чтобы обсудить план нападения.
А за этим появился страх, да непросто боязнь чего-то, а паника. Он боялся всего, а в первую очередь людей. Страх был настолько сильный, что он уполз в угол, где только что видел пауков. Паника была сильнее вида насекомых, он стал бояться людей, ему казалось, что все против него, его хотят убить самым варварским способом, с расчленением, варкой и последующим поеданием. Он поспешно стал вооружаться, подгребая к себе кирпичи, камни и другой хлам.
И здесь появился в ушах милый женский голос. Он его слышал, но давно и не в этой жизни. Голос звал.
-Гриша, милый мой, иди ко мне. Я здесь, я давно жду тебя, я так соскучилась по тебе, – на фоне паники, его охватило желание уйти из этой жизни. Он уже готов был разбить себе голову о стену, но только бы уйти от дикого страха, туда - куда звал голос.
 Но он следил за тем, что задумали эти гнусные твари – люди. Они табунились вокруг их главаря, огромного зверя с клочьями шерсти, который что-то размешивал в стакане. Вон они как поглядывают на него украдкой. Думают, он не видит этого приготовления к атаке. Нет, он так просто не дастся. Горло им перегрызет.
Атака действительно была стремительной. Док не заметил, как Соска подкралась сзади и набросила ему на голову платок. Затем он почувствовал тяжесть тела Баркаса и его командный голос:
-Давай нож. – Док был в диком ужасе, но почувствовал, как сталь ножа разжимает его стиснутые зубы и эту щель вставили ложку. А затем кто-то зажал ему нос, чтобы он дышал ртом. Держали голову плотно, он не мог ею шевелить. А затем стали заливать в рот самогон. Он захлебывался, но глотал. Постепенно, он смирился и выпил то, что ему влили. Он еще пару раз дернулся и уснул.
Проснулся он мокрым и первое, что увидел, был Баркас, сидящий у самодельной электроплитки, парившей в кружке что-то. Было тихо. Док присел, осмотрелся. Все тот же подвал и окружение. Но не было страха. А самое главное, не было голосов, и он не видел пауков. Док опасливо посмотрел в темный угол, там никого не было. Он еще поозирался, но спокойствие вернулось к нему, а с ним и трезвость мышления.
-Что, очухался, герой? Говорил тебе: не пей, «белочку» поймаешь. Так нет же, я – орел, меня ничего не берет. Довыеее…, - добродушно ворчал Баркас.
-Двигай сюда, дальше лечить буду тебя.
Док хотел ответить, что в таких случаях показано назначение седативных средств и массивное переливание жидкости, но вовремя спохватился. Ну, где здесь возьмешь что-то?
-Давай, выпей настоящего чифиря, только заварил. Пробьет тебя, сердце прогонишь на больших оборотах, мозг очистится, встряхнет тело. А там снова чуть-чуть бабки Ганны лекарства с сонтравой выпьешь и спать.
Баркас налил в эмалированную кружку густого, черного чая и протянул Доку.
-Пей мелкими глотками, смотри – горячий.
Чай действительно был горек и горяч. После нескольких глотков сердце бешено колотилось в груди, казалось, сейчас выпрыгнет наружу. Но в голове действительно стало ясно.
-Чистейший кофеин. Ничего удивительного. Проверенный способ зеков от всех болезней, – механически пронеслось в мозгу.
-Только зачем после этого сонтрава, ведь теперь не уснуть, – он сидел, допивая остатки чая. Но появилась обильная потливость, белье стало влажным.
-Так вот зачем все это нужно было, – думал Док.
Постепенно действие кофеина чая заканчивалось, появилась легкая тупость и усталость.
-На, выпей лекарства и снова спать. Утром будешь, как стекло, – протянул Баркас полстакана самогона Доку.
Утром Док действительно чувствовал себя получше. Он с ужасом вспоминал о тех видениях и голосах, не хотелось, чтобы это когда-либо повторилось. Раньше он корил себя, ему даже было стыдно за свое малодушие, нажрался, как последний алкаш. А почему вдруг «как»? Да он уже и есть этот самый, что ни есть настоящий алкоголик. Без водки не обходится дня. Что теперь делать? Вновь вставал этот извечный вопрос. Ответа он не находил. Вдруг он поймал себя на мысли, что ему все равно. Контроля нет. Даже если бы и был, он бы поступил точно также.
Мнение окружающих стало для него просто звуком, не более того. А ему плевать на это с высокой колокольни. Он перешагнул черту, за которой находились нравственные критерии, такие как совесть, стыд, раскаяние и мнение окружающих. Случилось, значит уже произошло, и нет смысла корить себя, страдать по этому поводу. Он стал свободен. А сколько из-за этого человечество мучается, переживает, выбрасывает адреналина, получает инфаркты, инсульты, неврозы. Событие произошло, его не вернуть и тем более не переделать, а человек изводит себя, доводит до белого каления, прокручивая раз за разом, как пленку, тот эпизод из его жизни, который принес ему неприятность.
А ведь почему это происходит? Он все время рассматривает произошедшее под одним углом зрения, на него давят те самые нравственные устои. И возникает страх. Человеку кажется, что только и говорят о его неблаговидном поступке, о его падении. Но на самом деле об этом уже все давно забыли, по той простой причине, что на первом месте у каждого стоят свои собственные беды и проблемы.
Док размышлял о бренности существования, идя ранним утром в баню. Он не испытывал угрызения совести, за то, что не работал эти дни. Какая совесть!? Не смешите меня. Хотите, буду работать, а то могу снова пойти в подвал лежать на боку, или составить компанию Баркасу и выйти на маршрут, пройтись по мусорным бакам.
Баня была закрыта. Он постучал в дверь, тихо. Не должно быть, что бы кочегар, он же сторож ушел. Наконец послышался голос Пима:
-Кто там?
-Открывай, свои. Чего спишь еще, пора растапливать, время уже много.
Дверь открылась. На пороге стоял заспанный, отечный сменщик. Было видно, что он с хорошего перепоя.
-Хорошо, что ты пришел. Вчера был шеф, спрашивал о тебе. Я сказал, что ты выздоравливаешь. Затем они посидели с Мариной допоздна, обоих пришлось растаскивать, ну а остатки я не удержался, допил. Кажется, отравился. Ты будешь работать, я уже не могу, выдохся.
И снова котел, дрова, уголь, пар. Но так быстрее проходит время, да можно чем-то заняться, хотя после последней пьянки с «белочкой», он стал безразличный, пассивный. Ему вдруг вспомнился Стукин, равнодушие и философское отношение его к жизни. Как он там? Кто теперь его спасает от запоя?
Пришла Марина. На нее трудно было смотреть без жалости. Она сгоняла в магазин, принесла четвертинку, предложила Доку, но не найдя поддержки, сама и выпила.
-Если будут меня искать, я по делам ушла, – и удалилась.
Док кочегарил, ходил по двору, выходил на улицу и снова брался за работу у печи. Он, может быть, впервые почувствовал, как ему надоела эта постылая, монотонная работа. Раньше он этого не замечал. А, может быть, это следствие перенесенной белой горячки? Скорее всего, в этом было что-то другое. Неужели все-таки полное равнодушие к окружающему, ко всему происходящему? Тогда это уже опасно. Значит, он где-то переступил за край дозволенного. Человек пьет от безысходности, от того, что не может себя найти в этой жизни. Запросы и цели одни, а горькая действительность другая. И уходит он от этой горечи в нирвану алкогольного дурмана. С ним то же самое произошло. Держался до последнего, сопротивлялся и все. … Сломался.
К обеду прибыл шеф. Он издали помахал рукой и скрылся в гараже. Затем выехал на машине и куда-то укатил.
-Вот у человека есть какие-то желания, стремления, забота, а что у меня? Подвал, да еще два возможных убийства. Не уходи от действительности. Они были, и отвечать придется. Хоть ты залег на дно, но ведь когда-то обязательно найдут и тогда - срок. А стоит ли прятаться, может пойти и сдаться самому? – Док рассуждал сам с собой.
Его охватила тоска от этой мысли, хоть бросай все и беги. Но куда бежать? От своих дум, от себя не убежишь. Делай эту опостылевшую работу, трудись, может занятие отвлечет от тягостных мыслей.
Он с горечью отметил, что после белочки стал другим, циничнее что ли. Жизнь высветилась перед ним во всей своей неприглядности, жестокости, гнусности. Выходит, еще раз был прав шизофреник по кличке Профессор: мы прибыли сюда для страданий и все программа пребывания здесь - череда этих самых мучений.
А врач Стукин это знал. И полностью не говорил ему, возможно в целях сберечь его психику, что сомнительно. Скорее всего, молчал, чтобы его тоже не приняли за больного. Вот и пьет он от того, что знает о жизни, чуть больше, чем другие. А, может, так написано на роду, ведь мы живем-то по судьбе? Вопросы, вопросы. А где искать эти самые ответы? Или, как говаривал поэт Блок, - «истина в вине». Да и восточные от него не отставали, один Омар Хайям чего стоит. Да и какая там истина в том самом пойле? Только одна болезнь, а то и хуже – смерть. А почему это вдруг хуже? Смерть – это избавление от всего этого и уход в другой мир. От этой мысли Доку стало плохо и страшно. Нет, не прошла до конца его белая горячка, коль такое в его бестолковую лезет.
Вскоре вернулся шеф. Подошел, поздоровался, поговорили о здоровье Дока. Затем Ключко протянул деньги и послал за водкой. Выпили здесь же, закусили, и шеф пошел в гараж отдыхать, а у Дока исчезли плохие мысли. Марина на работу вечером не появилась, Док собирал деньги вместе с дежурной банщицей, продолжая работу. Вскоре и она ушла. Пошли левые клиенты, снова деньги, водка, снедь. Он старался не пить, боялся повторного казуса. Ночью, закрыв за последним клиентом дверь, лег отдыхать.
Так продолжалось все лето, а к осени Петр Савельевич затеял ремонт бани. Он пригнал своих рабочих с основного предприятия, и началась ломка старого деревянного настила, перегородок. Дерево не выдерживало долго, под действием воды и высокой температуры, гнило быстро. Почти всю осень Док скучал без работы, отирался в подвале. Теперь, чтобы не скучать, он выходил со всеми на маршрут по мусорным бакам, иногда возвращались с хорошим уловом. Но, как бы то ни было, от голода еще никто не умер. Случалось, такое: ни у кого не было ни копейки денег, а к вечеру все братия была пьяна и нос в табаке. Парадокс, да и только.
Но всему приходит конец. Дока разыскала Марина и попросила его выходить на работу вместе с Пимом. Василий совсем занедужил, так что работать будут вдвоем. Пим радостно согласился, а Док раздумывал, впрягаться ли в эту лямку. Впереди зима. Разгоряченный, потный у печи выскочишь на мороз, вот тебе простуда, а то и воспаление легких получишь.
Но делать нечего, Док вышел на работу. Запустил баньку, нагнал парку. Вечером пришел шеф, один. Уселся в сауне, но мыться не стал. Марина принесла его обязательный набор, накрыла на стол. По приказу шефа сбегала в кочегарку за Доком. Посетителей не было, многие не знали, что баня после ремонта заработала. Входную дверь закрыли и уселись за стол.
Шеф наполнил стаканы водкою, начал речь:
-Ремонт благополучно завершен, спасибо всем. А теперь давайте выпьем за это, – но что-то удручающее было в его голосе.
Он как будто бы прощался с коллективом собутыльников в лице Дока и Марины, к которым привык. Выпили дружно. Док вопросительно смотрел на Ключко.
-Что так смотришь на меня, Иван? Не узнаешь?
-Не вижу радости на вашем лице, Петр Савельевич. Ремонт закончился, все нормально, теперь только работать. – Док озабоченно ответил.
-Понимаешь, Иван. Сложная штука жизнь. Думаешь одно, готовишься воплотить задуманное, а у нее свой сценарий. Мои бабы, прежняя и нынешняя, собрались, только ради меня, встретились, поговорили и решили, чтобы я продал эту часть бизнеса. Якобы, я часто захаживаю в магазин, а потом - в баню и пью. Они, видите ли, обеспокоены мои здоровьем. А не подумали, что я делаю все для них и из-за них я немного выпиваю. Прежняя жена закрывает отдел в магазине, теперь будет сидеть дома. А нынешняя -  устанавливает за мною жесткий контроль, следит за моим здоровьем.
-Да, чувствовал я неладное, вот и пожалуйста, получи. С такого теплого места придется уйти. Хотя, пока продаст шеф баню, нужно время. – думал Док.
Так оно и вышло. Баню продали перед Новым Годом. Нужно отдать должное Петру Савельевичу: собрал весь коллектив, накрыл стол, было много речей в его честь. В сущности, он неплохой человек, ну и что, любит немного выпить, но у русского, а тем более, у украинского мужика, это не порок, а скорее - достоинство.
Док расставался с очередной своей работой с грустью и даже каким-то страхом. Что теперь делать? Куда податься? Здесь хоть было тепло и обеспеченный кусок хлеба. И снова Ее Величество Жизнь рассудила все по-своему, по ее незыблемому, неизменному сценарию.
 
Глава 16
Каких профессий только нет на свете. И везде требуются люди, которые бы выполняли ту или иную работу, порою грязную и что особенно тяжко, презираемую окружающими. А куда только судьба не забрасывает человека? Вот был благочестивый, уважаемый всеми господин, а смотришь, через некоторое время перед тобою бич или того хуже, осужденный. Что он так сильно изменился за этот период? Нет. Просто с ним жизнь сыграла в орлянку и на этот раз ему выпала решка. И все.
Вокруг него в один миг образовался вакуум, пустота. Окружающие отшатнулись от него, а знавшие его люди осуждают и хуже того уже говорят в лицо: «Докатился». А вся его вина в том, что жизнь решила выбросить его на обочину, туда, где проходит ватерлиния, жизненная абсцисса, ниже которой пошли отрицательные значения. Кто-то опускается глубоко до самого дна и если повезет ему подняться назад в плюсы, которое еще громко называется обществом, становится мудрее, терпимее и терпеливее. Он понимает дно и знает, что люди там свободные, призревшие многие блага, перешагнувшие социальную черту, не верившие ни во что.
Такой человек не будет судить других, ни при каких обстоятельствах, ибо знает, как зыбка почва нашей жизни. Сегодня он осуждает другого, а завтра также поступят и с ним. Тяжела ты доля человеческая и непредсказуема.
Док размышлял над этим и другими сторонами своего бытия. Он еще какое-то время карабкался вверх, хватался за соломинку в виде любой работы, чтобы не упасть ниже плинтуса жизни. Но спорить с судьбой вещь неблагодарная, а то и хуже – опасная. Все работодатели словно сговорились, им не требовался сильный мужик для любого, пусть самого грязного дела. После мытарств по различным конторам, Док приходил назад в подвал, садился в уголок и молчал. Баркас сочувственно опускался рядом и тоже сидел за компанию. Он прошел этот путь и знал, что скоро Док махнет рукой на все, начнется для него новая жизнь, полная свободы от условностей общества, которое не нуждалось в них и презирало. Они – изгои.
А потом началась пьянка. Отчаянная, с вызовом, с надрывом, с одним желанием забыться, уйти от этой постылой жизни. Нужно убить в себе цивилизованного человека, освободиться от пут того сословия, из которого вышел, вернее – вышвырнули. Иначе будет трудно, невозможно тяжко рыться в баках, есть вонючую, надкусанную пищу, пить неизвестно какой алкоголь, говорить ни о чем, радоваться тому, что день задался: есть кусок хлеба и рюмка пойла.
Они живут одним днем: есть что пожрать и хватит. Но у каждого бывают мечты, пьяные, несбыточные. Когда кто-то из компании начинал вспоминать о том, каким он был до этого самого дна, что его ищут, чтобы вернуть в жизнь или возглавить ту сферу, из которой он пришел, там без него завал. На это давно уже никто не обращал внимания, ибо у самого были такие же желания.
Док еще не дошел до этого и пока скрывал свою профессию врача. Конечно, не в силу каких-то нравственных устоев, их уже у него почти не осталось, а из простого инстинкта самосохранения. Ведь висят два убийства и ищут его, врача. В мире бичей, как и в любом другом обществе людей, полно стукачей, негласно сотрудничающих с органами. Но всему есть предел. Он понимал, пройдет время, он будет хвастать перед братией, каким он был выдающимся врачом, что его до сих пор приглашают в крупные клиники, ибо только на нем все держалось. Но для этого нужно деградировать. А как говорил один из могильщиков коммунистов: процесс пошел. Начиналось все с пьянки.
Только с затуманенным алкоголем сознанием можно сознательно ковыряться в баках, бродить по свалкам, драться с другими такими же и с собаками за лакомый кусок еды, не слышать презрительных окриков людей, не обращать внимание на их взгляды. Просто эти представители общества еще многого не познали, уверовали в себя и в то, что им подобное не грозит, они-то никогда не попадут в подобную ситуацию. А жизнь с усмешкой смотрела на это бахвальство и самодовольство, порою напоминала простую народную мудрость: от сумы и от тюрьмы не зарекайся.
И что еще кажется более странным: каждый из обитателей дна пытался самостоятельно или с помощью родственников прервать этот образ жизни. Ну, кому хочется жить в голоде, холоде, просыпаться в каких-то трущобах непригодных для жизни человека по соседству с крысами, а в лучшем случае – без них, есть отбросы, а по праздникам лакомиться собачатиной? Кто добровольно сменит на эту ущербную жизнь тепло и уют человеческого жилья, пусть не самого элитного, а простого? Многие возвращались в тот мир, кто сам, кого-то подбирали дети, лечили от алкоголя много раз и что же? Через некоторое время они вновь встречались на маршруте по мусорным бакам.
Это хорошо выразил Зюзя, щеголь с двумя высшими очными образованиями, кандидат наук, философ и поэт. У него до сих пор была семья в другой части города. Он носил усы, а когда надоедало бриться, то отпускал и бороду. Он верно заметил:
-Это сильнее меня.
Что он имел под словом «это», не расшифровывал, но всем было понятно и так, ведь все прошли через «это». Они просто не хотели лишний раз сетовать на судьбу и называли ее упрощено. А когда при высших учебных заведениях стали открывать кафедры «валелогии», он смеялся до слез от глупости создателей. Он театрально обводил подвал рукой и восклицал:
-Все мы избранники нашей воли и только в результате длительной тренировки мы достигли того, чего имеем. Мы избранные. Мы мечтали, ставили цели и вот наконец-то достигли нирваны. Здесь мечта нашего счастливого детства….
Пролетели незаметно новогодние праздники. Единственное отличие от будней было то, что кто-то принес еловые и сосновые ветки, развесил их по стенам. Обитатели подвала ходили и повторяли: «все, как у людей». На праздничный ужин Соска приготовила вареную курицу, которую кто-то спер по случаю. Но многие не дождались боя курантов и уже с вечера были в отключке.
Док держался из последних сил, чтобы встретить праздник и ему это удалось. Соска из-за сильного подпития ходила, покачиваясь и переваливаясь, как уточка, накрывая стол. Все способные двигаться и держать стакан потянулись к этому пиршеству. Выпили под салюты, громкие крики на улице за праздник. Кто-то не в силах был закусывать и опрокинулся под стол, другие, чтобы заглушить тоску по прошлому быстрее наливали по второй, чтобы не отстать в опрокидывании. Вскоре за столом остались трое: Док, Баркас и Соска. Последняя была в сильном хмельном угаре, плакала с причитанием, доказывая кому-то о том, что она права. Ей налили еще немного, и она удалилась, не вставая с места, где сидела, за остальными.
Баркас достаточно выпивший, но способный еще говорить и рассуждать, спросил Дока:
-Ты привык к этой жизни?
-Почти. Мне здесь нравится, – пьяно врал Док.
-Мне тоже. Давай выпьем за это, – они налили разбавленного спирта, выпили и Док пошел в аут за остальными.
-Слабак, - констатировал Баркас.
Дальнейшее Док помнил довольно смутно. Новый Год, рождественские праздники, что-то еще отмечали - обычное дело в их компании. Но он сорвал сон, а это он уже не раз проходил: жди белую горячку. И на третий день бессонницы «белочка» пришла. Сначала Док увидел в дальнем углу подвала паука, который немного двигался, а затем замирал. Он был совсем не страшный, даже милый, такой симпатяга.
Но не он смущал Дока. Из него вдруг поперла поэзия. Причем не просто стихоплетство без смысла, ради рифмы, а настоящий пушкинский стиль, но более четкий, лаконичный, отшлифованный. Он был удивлен и даже потрясен. Он и поэзия – вещи несовместимые. Он начал обводить глазами подвал и на каждой вещи, остановившей его взгляд, рождался стих. Причем без напряга, даже, наоборот – с удовольствием. Его мозг, заточенный под медицину, еще раз выдал, что здесь не обошлось без влияния подсознания. Это оно обнажилось настолько, что стало рифмовать безукоризненно правильно. Мало ли случаев знала медицинская практика, когда после контузии больной вдруг начинал говорить на живых и мертвых языках. Док уже не паниковал от паука и рифмы: «белочка» не в первой и к ней привыкает любой человек. Нужно заснуть. Баркас давно не ездил за снадобьем, поэтому обойдемся другими средствами. Для начала нужно выпить чифирю и хоть что-то съесть. Он припас на черный день пачку чая, попросил Баркаса заварить его. Он потихоньку приподнялся и сел. После чаепития - потение и слабость, а затем незаметно пришел сон.
Док проснулся через несколько часов. Обвел глазами в поисках паука, но тому, наверно, он надоел. Паук уполз куда-то по своим делам. Дока — это явление обрадовало и тут же пришло огорчение: исчезла рифма. Как он не пытался что-то срифмовать, - ничего не получалось. Но он же помнил, как легко ему давалась поэзия - и вот результат. Полное фиаско. Ох уж это мне подсознание!
От безделья он начал смотреть на жизнь подвальную. Вот Соска поковыляла к раковине, которую приволок Пим, а Док врезал в канализацию. Раковина была под краном для слива воды в случае ремонта. Кто-то принес разбитую газовую плиту, к ней сперли с балкона газовый баллон и вот, пожалуйста, все удобства. Соска набрала воды и поставила чайник на газ.
-Что она будет делать дальше? – спросил себя Док.
Ему стало вдруг интересно, сможет он узнать, какой шаг, действие будет у Соски следующим.
-Сейчас она пойдет протирать стол.
Но Соска присела около Баркаса и что-то тихо ему говорила.
-Не угадал. А что будет дальше? Баркас заорет и пошлет ее подальше?
Баркас тихо отвечал, а из дальнего угла выполз заспанный Зюзя. Он прошлепал к крану и долго пил. Спирт имеет одно прекрасное свойство: утром, с похмелья, если выпить воды, появляется легкое опьянение, но оно быстро проходит и уже требуется настоящая доза для лечения.
И вдруг в голове у Дока мелькнуло:
-Да я ничего не знаю, что будет дальше! В следующий миг, мгновение! А через час, день, год? Не знаю! И никто не знает. Все, что мы можем, - это выражать желания, планировать. Но часто ли наши планы не сбываются? Никогда. И только иногда мы угадываем, попадаем в цель со своим стремлением к чему-то. А вся наша жизнь – это цепь случайностей и неожиданностей, – от этих мыслей он закрыл глаза.
-Да, допился! Вот и крыша поехала, - лениво думал Док.
-Вот уж великий самообман жизни. Для нас создали программу, мы ее покорно выполняем, считая все происходящее вокруг случайностью, неожиданностью и при этом думаем, что все зависит только от нас. Ничего подобного. В этом мире от нас ни-че-го не зависит, только мы сами зависим. Мы ничего не знаем, что произойдет в следующий момент. Тогда, что же? Прав был Сократ, утверждая: я знаю, что ничего не знаю. Он, как и мы все не знал, что произойдет в следующий отрезок времени. А как преподносили это утверждение лживые коммунисты? Сократ не мог познать все многообразие, ибо… «нельзя объять необъятное». Сами, наверное, знали о том, что нельзя знать будущее. Не, наверное, а точно знали. Но они боялись собственного народа больше смерти, и поэтому официальной политикой была ложь. Коль мы не знаем, что будет в следующее мгновение, то как же их съезды партии, где принимались пятилетние планы, которые никогда не выполнялись? Прозорливцы, мать их. Правы были Профессор и Стукин, ох, как правы. – Док не заметил, что говорит вслух.
Баркас и Соска уставились на него, спятил, что ли?
-Ты, как, Док? Чего приснилось? – спросил его старшой.
-Успокойся Баркас, я уже выскочил из «белочки». Просто мысли вслух. Ты куда собираешься?
-Соска докладывает, что появился какой-то хмырь по соседству, отобрал несколько маршрутов с баками, велит платить дань или начинает дубасить. Народ волнуется, назревает продовольственный кризис. Сегодня вот Соску погнал, а там может и до меня доберется. Пойду, вставлю фраеру мозги.
-Будь осторожен, не заломай его в конец. Отдаст еще Богу душу. – Док смотрел на Баркаса.
Баркас стоял во всей красе: огромный, страшный, в колоритной одежде, персонаж из фильмов ужасов. Он неторопливо пошел к выходу. Соска бросилась за ним. Док сидел в раздумье.
-Вот и Баркас пошел защищать свою территорию. Ну, прямо, как в «Мире Животных». А чем мы отличаемся от братьев наших меньших? Только походкой, тем, что ходим на двух ногах, а все остальное - то же. Но звери не добивают себе подобных особей, бережливы и лучше нас людей во многих отношениях.
Он повернулся и завалился на другой бок, нужно отоспаться до конца. Это самое верное лечение от белой горячки. Еще есть остаточные явления, видишь, какая чушь прет из него.
Его разбудил шум. Он протер глаза и увидел, как Соска пытается втащить Баркаса на топчан. Лицо его было в крови, губы разбиты и отечны. Рожа, без того безобразная и страшная, теперь превратилась в рванный футбольный мяч: ассиметричный, вздутый с одной стороны и выпуклый с другой. Док бросился помогать. Они с трудом уложили Баркаса на его ложе, а Док начал его осматривать.
Кости лица были целы, хотя были множественные гематомы и ссадины. Затем осмотр грудной клетки. Так, два ребра справа похрустывают, болезненны, а значит сломаны. Приложил ухо к этому месту: дыхание прослушивается, легкое не задето. Прежде всего, ударная доза алкоголя, она спасет от всех напастей. И покой. Нужно отлежаться.
Док встал, вышел из подвала на улицу. После праздничного запоя он не был на воздухе, а свежесть бодрила. Было тихо, немного пасмурно, чуть морозно и падал снежок. Док зачерпнул пригоршню снега, растер лицо. Хорошо. Снег таял, освежал, стекал каплями, и чтобы не мочить одежду, Док наклонился. Капли падали на чистый белый снег, превращая его в грязное месиво.
-Неужели это с меня столько грязи льет? – затем добавил:
-А с кого же еще.
Дошел до ручки, до финиша. Он опустился на груду кирпичей развалившегося входа и начал размышлять. Нужно что-то предпринимать, а иначе их свора распадется. Вон Зюзя и Пим скептически смотрят на Баркаса, того и гляди слиняют. В одиночку выжить очень трудно, а в группе больше шансов. Остается одно: идти на бой. Сможет ли он победить там, где Баркас был бит? А кто знает? Как карта ляжет.
Док усмехнулся. Вот продолжение начатого с самим собою разговора. Эх, «знать бы прикуп и живи себе в Сочи», - всплывет же в памяти такое блатное выражение. Он сплюнул.
Спустился снова в подвал. Баркас после дозы спал, слегка постанывая. Видимо боль при дыхании давала о себе знать. Соска сидела рядом трезвая, печальная, даже какая-то скорбная. Док положил ей на плечо руку и кивком пригласил отойти, чтобы не мешать разговором спящему.
-Рассказывай, как все было, – полушепотом спросил он ее.
-Встретились на их территории. Этот, который наших обижает, так себе. Среднего росточка, по плечо Баркасу, но глаза…. Волчьи глаза. Верткий, бьет ногами, прыгает, как козел. Сначала ударил ногой в лицо Баркасу, сбил на землю, потом схватил палку и со всей силы по спине, – она заплакала.
Док усадил ее и отошел. Да, есть над чем подумать. Что женщина может заметить в мужчине? Только рост, прыжки. Прыгает и бьет ногами, выходит, он тренирован, владеет техникой единоборств. А коль так, то значит давно уверовал в свое превосходство, в то, что он вооружен. А вот это приводит к потере бдительности.
-Что делать? – спросил себя Док.
-Эх, сержант, сержант. Ты все забыл. Прежде всего - разведка, увидеть противника, определить сильные и слабые стороны его. И не капли спиртного в рот, хороший сон, питание.
Он снова подошел к Соске.
-Где их дом, Баркас не говорил? – спросил он ее.
-Заброшенная котельная за мостом. Знаешь такую?
Теперь надо сходить, посмотреть на это чудо. Он оделся потеплее, даже обмотал голову Соскиным платком и напялил валенки Баркаса. До котельной идти пришлось долго. Он устал, весь взмок. Появилась противная слабость после большой прошлой пьянки. Пусть вся гадость вылазит из него. Вот и котельная. Теперь нужно выбрать место для наблюдения. После долгих поисков он забрался на чердак полуразрушенного сарая и притих. Ждать пришлось долго. В котельную входили и выходили люди, некоторых он знал, видел, пересекался. Другие были рохлями, спитыми синяками, которые с женщиной не совладают, не то, что с Баркасом. Начинало смеркаться, и Док уже подумывал, что пора идти домой. Но вдруг дверь котельной широко открылась, и появился среднего роста мужик, на вид лет сорока пяти, уверенный, решительный. Он цепким взглядом охватил пространство, казалось даже, что принюхивается к воздуху. Это бывает у людей, связанных с постоянной опасностью. Не исключено, что это бывший «зека».
Человек решительно зашагал в сторону ближайших домов, немного сутулясь, широко выбрасывая ноги. Дошел до угла здания, остановился, постоял, вдруг резко повернулся, казалось, уставился… на Дока. Затем еще раз обвел глазами территорию, осторожно выглянул за угол и только потом ушел. Док немного полежал на крыше. Темнело. Он спустился на землю и мелкими перебежками скрылся.
В подвале было все по-прежнему. Тихо постанывал при дыхании Баркас, иногда он с кряхтением переворачивался на бок. Соска его кормила с ложечки, сидеть было ему трудно из-за боли. Постоянное обезболивание он принимал только в виде спирта, поэтому часто был в отключке. Зюзи и Пима не было видно, крысы бежали с тонущего корабля. Соска сама ходила по бакам, кое-как сводила концы с концами.
Док влез в подвал, снял камуфляж в виде соскиного платка и баркасовых валенок, присел к теплой трубе, стал думать. Да, зверь матерый, такого на «понял» не возьмешь, он признает только силу, а значит, драки не миновать. Просто так его не вырубить, силен, да и Док подорван «белочкой» основательно. Думай, думай, сержант. Мозг был, остается всегда сильнее мышц. Значит надо придумать тактику боя заранее, а то получится как с Баркасом. Подошла Соска.
-Ты сегодня не ел. Садись, налью бульончика, с хлебушком оно очень хорошо.
Док послушно присел к столу. Мысль была только одна: восстановить утраченные силы. Он может ужиться с этим коренастым, но Баркас с Соской никогда, а это значит бросить их на нищенское существование. Где твоя ярость, сержант. Что? Ты так и знал - водка съела.
-Покушай, тебе нужно кушать. Налить джуна? Есть еще немного.
-Нет, не сейчас, – ответил Док.
-Что ты задумал? Выбрось из головы. Баркас не справился, а ты и подавно. Поправится старшой, тогда решите, чего делать, – по-бабьи причитала она, подперев рукою щеку, глядя, как ест Док.
-Не ходи, прошу тебя. Двоих вас мне не поднять, в случае чего. Все эти гады сбежали, не хотят встревать, – но в голосе чувствовалась какая-то, пусть маленькая, надежда. Так было во все времена.
Окончив есть, Док пошел в дальний конец подвала, где были свалены трубы. Их не сдали на металл, потому что были нужны в случае аварии, порыва. Тогда сразу возникала угроза затопления подвала и отсутствие жилья. Жильцы, возможно за то их терпели, что все коммуникации функционировали. Вот такой, не совсем приятный симбиоз. Он нашел то, что искал: отрезок трубы около метра длиной. А теперь отдохнуть, хотя знал, что заснуть не удастся.
Утром он пошел по самому элитному маршруту, самому «хлебному, жирному». Там уже рылся какой-то синяк и, увидев Дока, шарящего по бакам, зашелся в крике.
-Куда прешь, это наша территория.
-Ты, что ее купил? – беззлобно ответил Док.
-Порву на куски, – явно подражая кому-то, бросился синяк на него.
Док ударил нападающего точно в нос. Боль, сопли, кровь – все это отрезвляют в миг. Тот завыл, завертелся «волчком», затем бросился прочь, наверно за подмогой. Ее то и ждал Док, продолжая рыться в баке. Улов был превосходный, да еще брошенная полная сумка синяка, как трофей, доставались ему. Трубу он сунул в средний бак.
-Ты что, сучий потрох, совсем страх потерял? Так я тебе его вставлю. Первому видать мало показалось, тебя прислал. Ну, ты, козел, отгребешь по полной, – дальше шло мать, перемать.
Док обернулся. Перед ним стоял коренастый, резкий мужчина, неопределенных лет в распахнутой куртке, через растегнутый ворот рубашки была видна синева груди от наколок. Хромовые сапоги с голенищами гармошкой, куда были заправлены брюки с напуском, делали его типичным атаманом. Так ему казалось, во всяком случае.
-Будем делать из тебя клоуна, – он явно работал на публику, стоящую поодаль.
Он медленной покачивающейся походкой подходил к Доку и вдруг подпрыгнул, нанося удар с разворотом ногой в лицо. Точно так, как когда-то Магомед на ферме. Док присел, нога пролетала над его головой.  Док ударил по опорной ноге нападавшего «как в школе учили». Тот рухнул на спину, но тут же с кошачьей ловкостью вскочил и выхватил нож.
-Ну, все, конец тебе, фраер. Резать буду, – и, как бык, бросился на Дока.
Тот едва успел выхватить кусок трубы, - нож уже мелькал у лица. Док ударил трубой по плечу блатного, и рука вмиг безвольно повисла. Следующий удар по ногам. Противник рухнул мордой в снег. Док сделал крутой поворот, из последних сил, в сторону «группы поддержки», но она бросилась врассыпную. Док с трудом дышал, воздуху не хватало, ноги дрожали, подкашивались. Он оперся о бак, только бы отдышаться. Затем подошел к неподвижно лежащему блатному, перевернул его. Тот с ненавистью смотрел на него, а потом вдруг потух: он знал правила игры, волчьи законы природы.
-Ну, все, твоя взяла. Территория ваша, – прохрипел он.
Док подхватил трубу, обе сумки - таков закон джунглей и молча пошел к себе. О будущем он не думал, до него нужно дожить. Может, в следующей встрече побьют его, как Баркаса, а могут и убить. Жизнь бича не стоит ломаной копейки.
Соска была вне себя от радости, быстро сварганила грандиозный стол. Док выпил немного, он помнил, как ему было плохо у баков. Баркас удивлено и радостно нес ерунду, продолжая принимать «обезболивающее». А вечером заявились Зюзя и Пим. Они принесли полные сумки, плели что-то о дальнем маршруте, но их уже никто не слушал. Снова пошла сытая жизнь.
Соска в эти дни была почти трезвая. Она точила двоих беглецов за их трусость, наводила в помещении относительный порядок. Вообще женщины в бичевской жизни, это особая статья.
Женщина до последнего цепляется за семью, детей, жилище. Она в любых условиях борется за создание очага, в ней заложены основы семьи, может, поэтому женщины так стремятся быстрее выйти замуж. Даже в условиях, когда нет ни кола, ни двора, женщина соорудит или заставит сделать какой-то шалаш. Домовитость - вот вся сущность женщины. А коль она попала на улицу, то обстоятельства были тяжелее, чем у мужчины и она прошла через многое.
Соска не рассказывала о своих бедах, но в минуты сильного подпития, продолжала с кем-то давно начатый спор, доказывая и аргументируя. Понять, о чем идет речь, было трудно, но коль она здесь, значит, она проиграла. Она постоянно была рядом с Баркасом, заботилась о нем, вела себя, как жена. Так поступали многие женщины. Эта стабильность сохранялась до тех пор, пока кто-то из пары не встречал более подходящего для себя спутника.
Но был и другой тип женщин, их еще называли любительницами. Они периодически появлялись на горизонте бичей, чтобы потом исчезнуть самостоятельно, а чаще с помощью родственников. Их разыскивали родители, братья и сестры, даже мужья. Их вытаскивают силой из подвалов, коллекторов и других притонов. Этим женщинам нравится сидеть в обществе дурнопахнущих мужиков, пить, отдаваться в каких-то закутках, на голых досках, кирпичах. Бесшабашная жизнь продолжается пока есть деньги. Но вот они заканчиваются и надо идти на мусорные свалки, а для них это пока неподъемная часть из-за сохранившейся брезгливости, боязни быть узнанной. Они уходят, чтобы вернуться с деньгами.
Заканчивался март. Баркас был уже на ногах, ходил на маршрут, хозяйским взглядом окидывая свои владения, шугая чужаков. Хватит. Один раз был проучен за беспечность, дважды на одни грабли он наступать не хотел. Но больше он работал по металлу, собирая его. Теперь было много приемных пунктов этого добра. Раньше сбором металлолома занималась пионерия, брала то, что легко лежало, после призывов и стимуляции. Сейчас металл сдавали сами бичи, но его почти не было. Настала очередь канализационных люков и другой запорной арматуры. Воровали все, особенно цветмет, за него платили дороже. А вот на эти денежки покупалось пойло: джун и дешевая водка.
В каждом сообществе существовала негласная иерархия: обязательно был вожак. Он, как президент в стране, определял основные требования и соблюдение порядка. На втором месте стояло правительство, которое отвечало за корм, пойло, одежду, удобства и комфорт жилища. В данном случае это были Баркас и Соска. Следующим стояла силовики, армия. Эту функцию исполнял Док. После того, как он отбил свою территорию и прихватил еще чуток чужой, он пользовался безграничным доверием «властей». Ему можно было все, а правительство всегда его поощряло, давая лучшие куски пищи. Дальше шли рядовые члены общества. Они были пригодны лишь для добычи пропитания, выполнения указаний президента и правительства. Получалось государство в миниатюре.
Женщина в доме ко многому обязывала. Док называл Соску по имени, ну не поворачивался язык назвать ее таким прозвищем. Поэтому он ее величал Сюзана. Выходя на маршрут, он всегда старался подобрать что-то из женского гардероба.
Была ранняя весна. Док лежал на своем месте у труб и смотрел, как за столом шла дискуссия между Баркасом и Зюзей. Пим блаженно откинулся на трубы, сонно клевал носом. Соска прикорнула на ложе, которое делила с Баркасом. На столе стояли пластиковые бутылки со спиртом и водой, лежала закуска, ужин медленно перетекал в клубные разговоры. Ну чем не «английский высший свет».
Вдруг Доку пришла мысль о том, что ровно три года назад, примерно в это время, может чуть позже, у него начался побег из дома. Он начал анализировать, вспоминать. Все было таким ярким и насыщенным, что он уже не слышал шума, идущего от стола, не видел убогого подвала, а перенеся в тот мир. Боже, как давно это было. Сейчас он даже представить не мог себя другим: в белом халате, с больными, обходами, дежурствами. Та жизнь казалась ему сном. Захотелось на воздух. Он поднялся и вылез из подвала.
Был поздний вечер. На улице тихо. Легкая ночная прохлада с небольшим морозцем подернула лужи тонкой корочкой льда. Дышалось легко, полной грудью. Этот период года всегда волновал Дока. Он присел на кирпичи у входа. Единственное он отметил, что ему здесь, в этом обществе комфортно. Привык. Человек привыкает ко всему.
Неожиданно появилась машина, она на миг остановилась и из нее выпал человек. Машина сразу же рванула прочь, а человек пытался подняться на ноги, но встав на четвереньки, падал. Потерпев несколько неудач, видя тщетность попыток стать на ноги, человек затих в луже.
-К утру замерзнет, – равнодушно отметил Док.
-Нужно затащить хотя бы в подъезд. Заодно посмотреть, что у него в карманах, – это была, само собой разумеющееся, плата за сервис.
Он лениво поднялся и подошел к человеку. Это была женщина.
-Ну, ни хрена себе, – это осложняло дело.
-Оставь в подъезде женщину, а вдруг кто-то изнасилует ее, будут трясти весь дом, а его - в первую очередь. Потом докажи, что ты не верблюд. Оставлять здесь ее тоже нельзя. Тогда понесем в подвал, – решил он.
Док взвалил, как мешок, на плечи женщину и поволок ее в подвал. Он рассказал другим, что произошло, а Соска стала хлопотать рядом с новенькой. Только при свете Док смог разглядеть дорогое пальто и сапоги, но все вещи были мокрыми, грязными. На голове был какой-то нелепый берет, лицо все в потеках туши и грязи.
Он пару раз ударил ее по лицу, приводя в чувство.
-Как тебя зовут, – спросил он, заметив, что она открыла глаза.
-Лика, – с трудом ответила та, и ее голова безвольно упала на грудь.
Разобрать правильно имя было трудно, всем послышалось – Липа.
-Пусть спит до утра, потом разберемся. Ее не трогать, неизвестно, что она за птица, – вынес свой вердикт президент Баркас и обвел мужчин строгим взглядом.
Утром все разбрелись кто куда. Док ходил, проверял дальние вотчины, не заняли чужаки их места, но все было в порядке. Он вернулся к обеду. Удивительно, но впервые за столько времени его ждал стол. Водка, колбаска, свежий хлеб, сладости.
-Откуда? – спросил он Соску.
-Твоя вчерашняя находка подсуетилась. Проснулась, стала расспрашивать, как здесь очутилась. Она после пьянки ничего не помнит. Рассказала я ей, как ты ее приволок чуть теплую. Ну, порылась она по карманам, достала денежку и вот, пожалуйста. А тебе Док, она просила передать особый поклон. Я сгоняла в магазин и приготовила. Садитесь мужики, будем есть.
Док скоро забыл об этом инциденте. Пошли разные забавы. Часто появлялись другие женщины, сбегавшие от мужей, семьи - просто попить водочки, пококетничать с мужиками. Бич живет одним днем и правильно делает. О чем загадывать и планировать, коль ты ничем не обременен. Тем более никто не знает о том, что нас ждет в каждое следующее мгновение.
А весна набирала силу, грозясь перейти в лето. Появились листья на деревьях, трава зазеленела. Стало уютно, тепло и только прохладные ночи напоминали, что оно еще не наступило. В один из дней Баркас принес плохую новость: собираются ремонтировать подвал. Через неделю им придется искать новое местопребывание. Как и куда податься? Немного грустно и печально. Но надо, значит надо. Найдут что-нибудь, тем более на улице лето. Вот уж действительно как в песне: «с жильем случайным расставаться, не скорбя», - как на фронте.
Но вдруг гнетущую тишину разорвал возглас:
-Чего носы повесили? Что тут случилось в мое отсутствие, – в подвал входила Липа.
Все тоже пальто, только подпоясанное чулком, а вместо модных сапог на ногах китайские кеды. Но берет, ее знаменитый берет, был надвинут на глаза, закрывал уши. Он безобразил ее, но кому что нравится. В руках два пакета, полные какой-то снеди.
-Принимайте гостей. Я в прошлый раз не поблагодарила вас за спасение и приют. Вот пришлось вернуться, – они с Соской принялись накрывать на стол. Подобной роскоши Док давно не видел. Было все свежее, качественное, из магазина. Налили хорошей водки, Зюзя завернул тост и выпили.
-Куда пропала? – спросил Док, закусывая.
-А по делам ездила в другой город, – и она назвала родной город Дока.
-Как там река? А микрорайон на левобережье достроили? – он навострил уши.
Липа подробно осветила все новости и спросила в свою очередь:
-Ты там бывал?
-Да. Правда, давно. Теперь многого не помню.
-Друзья. У меня снова тост. – Зюзя начал произносить тост в стихах.
Ему хлопали, и под аплодисменты выпили.
-Ты тоже пишешь стихи? – спросила Дока Липа.
-Куда мне с грыжей. Можно почитаю из школьной программы.
-Некрасова. Нет, скорее Агнию Барто. – подковырнул Зюзя.
-Я прочту, что мне было когда-то дорого, – и начал читать «Письмо к женщине» Есенина.
Когда он закончил все молчали. Липа смотрела на Дока во все глаза.
-Какие вы все талантливые, – только и сказала она.
-У Зюзи два высших. Кандидат наук. Много знает и читает. Не голова – а Дом Советов, – гордо отметила Соска, мол, знай наших. Не лыком шиты.
-А у тебя какое? – Липа смотрела на Дока.
-Начальное, конно-балетное. А затем сплошные коридоры, – отшутился он.
-Кем работал?
-Мотористом, сварщиком, кочегаром.
Сидели долго. Затем стали готовиться ко сну. Док отметил, что Зюзя сегодня мало пил. Это было всегда, когда появлялась женщина, и ночь он проводил с ней в закутке. Сегодня спать в закутке была очередь Липы. Зюзя, как истый джентльмен, подошел к Доку и спросил:
-Ты не против, если я зайду к ней в закуток?
-Да хоть куда заходи, – но в душе что-то неприятно шевельнулось.
Все улеглись. Свет горел только у входа и в подвале был почти мрак. Вскоре послышалось сопенье Баркаса, причмокивания во сне Пима и крадущиеся шаги Зюзи. Док не спал. Нет, он не ревновал, но почему-то ему не хотелось, чтобы Липа провела эту ночь с Зюзей. Женщины бывали здесь частенько, они всегда мирно делили их Зюзей, кому первому начинать. Но вот послышалась какая-то возня, удар и вскрик Зюзи «дура». Затем его торопливые шаги на место. Утром у него под глазом сверкал фингал во всей красе.
 Целый день продолжалось празднование благодарения Липы. Док устал от еды и выпитого. Вышел на воздух. Тепло, благодать, свежий воздух, солнце. Он отошел от дома, присел на трубы и, как кот, зажмурился от яркости дня.
-Вот ты куда скрылся, – послышался голос Липы.
Она стояла перед ним в том же наряде, отталкивающем, безобразном.
-Пойдем, прогуляемся, – попросила она вдруг.
В другое время он бы расхохотался. Картина маслом: два бича прогуливаются, держась за руки. Идиотизм, да и только. Хотя, почему бы нет? Идиотка с психом на прогулке. Вот и подпись к шедевру готова. А, плевать.
Они пошли дворами, параллельно улице. Кругом народ, хорошо одетые люди, начало лета, благодать. Они, как грязное пятно на полотне прекрасного города, которое двигалось бесцельно, хаотично. Впереди стоял киоск с мороженым.
-Я хочу мороженного. – Липа смотрела на кавалера.
-Вот и приехали. В кармане – вошь на аркане, – подумал Док.
Но начал искать что-то по карманам, прекрасно зная, что они пусты.
-Что нет денег? Тогда я ограблю магазин, – и она пошла в сторону магазина напротив.
Она сделала это так быстро, что он не смог этому помешать из-за растерянности. Ничего себе, ограбить средь бела дня магазин. Да бежать отсюда надо. Она явно больна. Не он псих со справкой, а она. Но мужская гордость еще осталась в нем. Не все было пропито, потеряно в дыму кутежей бичевской жизни.
Он стоял и смотрел, как она вошла в магазин. Через стеклянную витрину было видно, как она прошла к кассе, что-то сказала кассиру, и та послушно открыла ящик с деньгами. Липа, не глядя, взяла несколько купюр и вышла. Это было похоже на сон.
Липа пересекла улицу, подошла к нему.
-Пойдем за мороженным.
-Бежать надо, сейчас здесь будут менты. – промямлил Док.
Потом они ели самое вкусное на свете мороженное. Забрались в тихий закуток и наслаждались лакомством, не боясь простыть. А после просто молчали. Вдруг Док притянул Липу к себе и начал нежно целовать. Она отвечала, она, казалось, ждала этого. Под пальто ощущалось, дрожащее от желания, упругое молодое тело, гибкое и грациозное, как у пантеры. Он начал опускать ее на траву, и она взмолилась:
-Пожалуйста, милый, только не сегодня и не здесь. Прошу тебя. Умоляю.
Док с трудом подавил свое желание. Так его еще не просила ни одна женщина. Они встали, тяжело дыша, готовые броситься снова, целоваться.
-А когда? – с трудом выдавил Док.
-Давай завтра, хочешь в это время. Я подберу какую-нибудь хибару.
-А не обманешь?
-Зуб даю, – как-то уж театрально сказала она.
Затем посмотрела на небо, оглянулась вокруг и добавила:
-Сейчас я уеду. Жди меня завтра в вашем таборе. Я обязательно приду. Только прошу тебя, не пей, – и пошла прочь в своем безобразном наряде.
Док поверил. Он давно уже жил по принципу: «не бойся, не верь, не проси». Он целый день ждал. Так бывает, когда опытная женщина туманит мозги маленьким мальчикам, для которых она является посланником другого, взрослого мира. Как пацаны этого свидания ждут, истекая сексуальной истомою!? Но он взрослый мужик. А она? А она из другого мира, вот что его покорило.
Липа пришла к вечеру. Поставила пакет с гостинцами на стол, Соска принялась его накрывать. Она посмотрела на Дока и сказала:
-Я сдержала свое обещание. А ты?
-Я тоже.
-Тогда идем.
-Вы куда? У меня все уже готово, – застонала Соска.
-Мы сейчас вернемся, – ответил Док.
За домом стояло такси. Сели в машину, и Липа назвала адрес. Ехали недолго, в новый микрорайон. Вошли в лифт, затем Липа открыла дверь ключом, и они очутились в хорошо обставленной квартире.
-Раздевайся в прихожей, а я в ванную. Потом ты. Поужинаем здесь, – и, сбросив кеды, скрылась за дверью. Док присел у вешалки, озираясь по сторонам.
Прошло, полчаса послышался голос Липы.
-Иди в ванную. Халат там есть. Я на кухне.
Как он давно не был в настоящих ванных комнатах. Все сверкает кафелем, зеркалами, эмалью. Он нашел бритвенный прибор и смахнул с себя щетину. Затем долго плескался в ванной, а когда вылез, увидел свое отражение. Красивый, высокий мужик, ни грамма жира, да и откуда ему взяться, смотрел на него. Он накинул халат, причесался и вышел. Из кухни выскочила Липа. Нет не та, что он видел. Пред ним стояла высокая, с великолепной фигурой и прической, ниспадающей на плечи, королева. Глаза ее были широко открыты, казалось, они не верили увиденному.
-Это ты? – они произнесли одновременно и еще больше смутились…. Утром он уходил. Все было чудесно. Липа сказала при расставании, что сама найдет его. Он натянул куртку и вышел на улицу. Идти придется пешком. Было прохладно, и он засунул руки в карманы, но что там обнаружил. Посмотрел - это были деньги. Хотелось вернуться, кричать, что гусары денег не берут. Ладно, посмотрим, что дальше будет.
В доме начался ремонт, и теперь спать приходилось на улице, где застанет ночь. Только по привычке собирались вместе покушать и выпить, даже место облюбовали на трубах.
И вот в один из дней появилась Липа, в своем дурацком пальто и берете. Док истосковался по ней и как собачонка не отходил, заглядывал в глаза. Она спешила, но он ее не отпускал. Она говорила о какой-то важной встрече, но он сказал, что любовник подождет. Она клялась, что сходит на минутку и вернется, но он был непреклонен.
-Тогда идем вместе, – решила она.
Липа взяла такси, и они уселись на заднее сиденье. Водитель был сильно удивлен: бичи на такси, поэтому потребовал деньги вперед. Вскоре остановились у лучшей гостиницы в городе.
-Жди меня здесь. Я скоро. Только, пожалуйста, не уходи, дождись меня, – и она вошла через служебный ход.
Док присел на лавочку напротив центрального входа. Подъезжали такси, выходили хорошо одетые люди, их встречал швейцар, открывая перед ними двери. Капитализм. Доку надоело уже сидеть, он опустил голову на грудь, дремал. Постепенно темнело. Вдруг напротив остановился черный джип и из него вылез Костя. Да, да тот самый Костик, которого он «убил». Док протер глаза. Сегодня он ждал Липу и не пил. Ошибки быть не могло: перед ним Шкаф собственной персоной. Вот он подбежал к передней двери, распахнул ее и произнес:
-Пожалуйста, Зоя Викторовна, приехали.
У Дока отвалилась челюсть. Из машины важно вышла его жена - Зоя. Док втянул голову в плечи, слегка завалился на бок. Она осмотрелась и бросила:
-И здесь бичей, как грязи, – важно проследовала в гостиницу.
Вернулись они довольно быстро. Зоя кипела от негодования.
-Даже говорить не захотела. Представляешь Костя, что она говорит? Передайте, что буду вести переговоры, но не с референтом, а с ним. Соплюха. – возмущено выговаривала она Косте.
Скоро появилась Липа. Она была весела, как будто сбросила какие-то путы.
-У меня есть повод отметить переговоры. Я впервые проявила себя. Гулять будем.
В тот вечер Док пил, не закусывая много, жадно, стараясь забыться. Только приговаривал «три года».

 
Глава 17
Док лежал в своем логове. Было тепло и тихо. Только небольшой ветерок шелестел листвой деревьев. Постепенно темнело, предметы таяли в надвигающихся сумерках. В окнах домов зажигались огни. Док впервые почувствовал себя спокойно. Наконец-то не нужно следить за каждым своим шагом, быть в напряжении, чтобы нечаянно не выдать себя. Боже, как все получилось глупо, нелепо. А может, нет?
Ведь он давно заметил, что в жизни просто так ничего не происходит. Вот он пытался научиться играть в волейбол. Чего только не придумывал, где только не тренировался, а результата не было. Ему это не дано. Зато в армии он легко овладевал сложными приемами единоборств, схватывал все на лету, да так, что инструкторы боялись выходить с ним на спарринг.
Научился на свою голову, придурок. Из-за одного удара потерял три года жизни. Так, продолжим дальше анализ жизни. Если все, что происходит в ней не зря, то значит для чего-то это нужно. Но для чего нужна была психбольница? Профессор, Стукин, теория о программе под названием Судьба, которая заложена в подсознании, - так в этом мире зовется душа. Допустим. Ну, а зачем нужна была бичевская жизнь с постоянными лишениями, пьянками до белой горячки. К тому, чтобы убедить его, что барьер в подсознание проницаем, а он пользовался анализаторами души, видел алименталов в виде пауков, слышал голоса. А стихи? Пушкин отдыхает. Только одна теория Сократа, которую так долго скрывали, чего стоит.
Док усмехнулся. Он несколько лет назад общался с психологом.
-Ставьте цели и достигайте их, – утверждал он, ссылаясь на других таких же «умников».
Он поставил. Через три года стать кандидатом наук, даже материал начал подбирать. А где цель? Он не только к ней не приблизился, а ускакал от нее на лихом коне случая. Да и нужна она ему после всего пережитого? Значит постановка цели и ее достижение - величайшее заблуждение, бред. А что заблуждается? Конечно же, наше сознание. И все, - как результат того, что оно не знает, что произойдет в любой следующий промежуток времени.
Вот результат трехлетнего труда. Он усмехнулся. Прав был психолог, утверждая, что надо ставить цели. Он достиг ее. Правда, не того, чего хотел, а что пожелала показать ему ее величество жизнь, по имени Судьба. Она хотела, чтобы он стал мудрее и у нее, кажется, получилось.
Затем мысль перескочила на Липу. Где она, что с ней, почему убежала? Снова одни вопросы. Думы, вы мои думы. Незаметно он уснул.
Проснулся рано утром. После вчерашнего дня он почувствовал, что не сможет жить такой жизнью, нужно что-то менять. Пора открыться Баркасу, «перетереть эту тему», как он говорит. Человек он умудренный жизненным опытом, может чего и подскажет. Но, однозначно, Док уже не сможет быть в этом кругу. Захотелось умыться, и он пошел на школьный двор, долго плескался под струей холодной воды, может, впервые за столько лет, получая от этого удовольствие.
Теперь нужно найти Баркаса. Док направился к месту сбора. На трубах восседал Баркас и Соска. Оба находились в малом подпитии, наверно, чуть опохмелились. Остальные члены были «на маршруте». Док присел рядом с Баркасом.
-Ты как? – вместо приветствия спросил тот.
-Пойдет. Пришел поговорить с тобой.
-Говори.
-Слушай Баркас, я тебе благодарен за все. Но я уезжаю в другой город и вот зашел проститься.
-Зачем? Что тебе здесь плохо? Жизнь, она брат везде одинакова. Ты свободен, есть свой круг, в котором ты уважаем. А там начинать все сначала. Неразумно.
-Я хочу вернуться к своей профессии.
-А сможешь. Жизнь сложная штука и не всегда ты получаешь то, что хочешь, а как карта ляжет. Но если так хочешь, поезжай. Случись что, ты найдешь меня здесь.
Соска, слышавшая весь разговор, вдруг запричитала и начала накрывать на стол. Во двор дома медленно въехала иномарка и остановилась. Из нее вышел мужчина и направился к ним.
-Мужики, кто из вас Док?
-Ну, я. А что надо?
-Подойди к машине, там тебя ждут, – и пошел назад.
Док последовал за ним. Он подошел к машине, и водитель показал на пассажирскую дверку. Док обошел машину. Стекло медленно опустилось, и он увидел ту самую даму, которая ему пригрезилась после Голоса. Красивое лицо, косынка, повязанная так, что закрывала часть его, черные очки, делали ее обладательницу неузнаваемой. Но это было до тех пор, пока она не заговорила.
-Здравствуй Док. Садись в машину, – он оторопел.
Голос принадлежал Липе. Не может быть, хотя…
-Сейчас, только возьму сумку.
-Садись. Я тебе другую подарю.
Док плюхнулся на заднее сиденье.
-Куда едем, Анжелика Максимовна? – спросил водитель.
-Сначала в салон.
Всю дорогу они молчали. Док терялся в догадках. Липа, Липучка, такая близкая и такая недоступная. Заговорить? Но он оробел настолько, что боялся слова сказать, только потел. Кто она? Или это сон? В сказки он давно не верил, жизнь приучила к реальности, которая бывает жестокой. Но почему Анжелика? И куда его везут? А может это часть операции по его похищению? Но зачем? Денег у него нет. Бред.
Машина остановилась у магазина, который грабила Липа. Вышли из машины, и пошли к соседнему входу, с броской надписью «Салон красоты».
-Не боишься, что тебя узнают из магазина? – спросил он.
-Боюсь, что не узнают. Это мой магазин, – холодно ответила она.
Обалдеть! А он, как последний дурак тогда купился. Да, соображалка у тебя не пашет, друг. Мог бы догадаться.
Вошли в салон. Липа провела его в мужской зал, где его подстригли, затем маникюр, ванна и массаж. После этого всего он вышел и не нашел своей одежды. Вместо нее на вешалке висел новенький костюм, голубая сорочка, красный галстук и туфли. Сопровождавшая его заведующая салоном, угодливо спросила:
-Вам помочь?
-Нет, нет, спасибо. Я сам оденусь.
Оделся и посмотрел на себя в зеркало. Да, давненько он себя таким не видел. Но как много значит одежда в нашей жизни. Минуту назад был бичом и вот трансформировался в мэна. Но мало того, он вдруг почувствовал себя увереннее. Затем он вышел в холл, где заведующая предложила пройти ему к машине. Водитель, увидев его на минуту замешкался, распахнул заднюю дверь. Док вновь опустился на мягкое сиденье. Водитель нырнул в магазин и возвратился с Липою.
Она была без косынки, в темных очках. Модное платье обтягивало сногсшибательную фигуру. Она села на переднее сиденье, и машина тронулась. Остановились у какого-то ресторана. Прошли в зал, где их встретил швейцар. Липа что-то сказала ему про заказ, он проводил их в отдельный кабинет.
Уселись за стол. Липа предпочитала сохранять дистанцию, поэтому холодно сказала:
-Я последний день в этом городе. Завтра уеду к себе, – и назвала родной город Дока.
-Я хотела бы отблагодарить тебя за все, вытащить из той клоаки, где ты обитал. В конце дня я дам тебе немного денег и адреса рабочих мест. Начни новую жизнь.
-Спасибо Липа. Тронут до глубины и дальше, – с издевкой сказал Док.
-Разрешите ручку, благодетельница вы наша.
-Не юродствуй, тебе не идет. И зови меня Анжелика. Терпеть не могу этой клички.
-Какую ты нашла для меня работу? – чтобы не молчать, спросил он.
-Требуются мотористы, а также сварщики. Кочегарами я не интересовалась.
-Еще раз спасибо, - и поклонился.
Замолчали. Док сидел, сооружал из салфетки кораблик. Было как-то неуютно и натянуто. Первой заговорила она.
-Ты можешь мне ответить на один вопрос.
-Для вас, мадам, я готов на все, – но она пропустила язвительность мимо ушей.
-Почему ты тогда так напился и повторял «три года»?
Он посмотрел долгим взглядом на нее, словно оценивая: говорить или нет. Потом вдруг решился и сказал.
-Просто в тот вечер я встретил мою жену и убитого мною человека.
На ее лице читалась растерянность, удивление, непонимание и вопрос.
-Объясни, пожалуйста. Ничего не понятно.
-Тогда возле гостиницы, помнишь? Когда ты пошла на встречу, подъехал черный джип, вышла моя жена и ее бывший любовник, который ей прислуживал. Костя, так она его назвала.
-Погоди. Зоя Викторовна твоя жена? – прервала она его.
-А ты откуда ее знаешь? – они уставились друг на друга.
-Да уж знаю и, как мне кажется, неплохо, – она холодно смотрела на Дока.
-Продолжай, что же ты остановился. Интересно послушать, как превращаются в бича.
-Я, Шаповалов Григорий Николаевич, врач – кардиолог…, - начал свою повесть Док, прерываясь на минуту, когда входил официант. Когда он закончил, Анжелика равнодушно сказала:
-Ты ешь. Очень красивая и трогательная до слез история. Но только я хорошо знаю Зою Викторовну. Да, у нее был муж. Действительно, врач. Но он утонул ранней весной на рыбалке, правда, труп не нашли. Ты ее хорошо изложил, рассчитывая, что я поверю.
-Ну, зачем мне это надо? Сама подумай? – пытался убедить ее Док.
-Кто тебя знает. Я видела твою среду обитания, там способны на все. – Дока это передернуло. Хотелось встать и уйти. Но что-то удерживало его, может голод, а, может, выработавшаяся за эти годы привычка терпеть, сносить унижения. Не хочешь, не верь. Он тоже бы не поверил. А красивые жесты пусть останутся для театра.
Обед продолжался в полном молчании.
-Поговорили, – подвел итог Док.
-Ты, правда, живешь в том городе? – спросила Анжелика.
-Правда.
-Тогда я могу тебя подвести. В течение дня у меня есть здесь дела, но мы можем выехать вечером, чтобы утром быть на месте. Согласен?
-Спасибо. Очень даже хорошо.
-Тогда сейчас поедем в салон, там есть комната для гостей, отдохнешь до вечера.
Молча они доехали до салона недовольные друг другом. Док пошел в комнату, где стояли диван и кресла, сбросил пиджак, улегся отдыхать. Проснулся поздно вечером. Анжелики не было. Заглянула заведующая.
-Мы скоро закрываемся, но Анжелика Максимовна попросила меня задержаться, она скоро подъедет. Не волнуйтесь.
Какая вежливость! Не устоять. И это после того, как человек был бичом. Поберегла хотя бы его психику. А вдруг от такого приема у человека случится что-либо не по протоколу, ляпнет что-то, еще чего выкинет. Хорошо, что успел справку из психушки заныкать при переодевании. Очень нужный документ, вездеход. А интересно, чтобы ты девушка запела, если бы прочла ее? Бежала бы в ужасе. Док нащупал ценную бумажку и снова улегся на диван.
Его эти расшаркивания абсолютно не трогали. Эмоционально- нравственная сфера притупилась, он был полностью равнодушен, даже циничен. Несмотря на смену прикида, внутри него еще ничего не изменилось. А изменится ли, когда? Он все еще был за чертой, где нет нравственных, выдуманных человеком, устоев.
Вошел водитель в сопровождении заведующей.
-Пора ехать. Пойдемте в машину, – и направился к выходу.
-Ехать, так ехать, – подумал Док, плетясь за водилой.
Анжелика по-прежнему сидела на переднем сидении, в той же косынке и спортивном костюме. Док плюхнулся на заднее сидение.
-Добрый вечер. Как поживаете? Ничего не беспокоит? – юродствовал он.
Вместо ответа она протянула ему пакет и сказала:
-Перекусите. Нам придется долго ехать.
-Дистанцируемся. А что я такого сказал? – думал Док, жуя бутерброды, запивая их минералкой
-Благодарю за ужин, все было вкусно, – сказал он, закончив трапезу.
Ответа не последовало. Док расположился удобно на заднем сиденье и принялся дремать. Не получалось. Наверно выспался днем. Он стал смотреть в окно, но за ним стояла темень. Смотреть вперед с заднего сиденья неудобно, и он снова принялся размышлять.
-Вот уж не думал. Не ври. Ты думал, миллион раз думал о том, как будешь возвращаться в родной город. Чаще всего представлялось, что это будет на поезде, может даже на пассажирском. Въехал же сюда на товарняке, а вот как выедет. … Но чтобы вот так, на иномарке, даже в голову не приходило.
Постепенно мягкий салон его укачал, и он провалился в сон. Проснулся от того, что услышал, как автомобиль остановился, и хлопнула дверка. Он мгновенно сжался и, не меняя позы, слегка приоткрыл глаза. Они остановились на заправке. Было раннее утро, ярко светило солнце. Водитель снова уселся, и они поехали. Вскоре пошли дома его родного города.
-Вам куда? – спросила Анжелика.
Он назвал адрес своего дома.
-Если спросила адрес, то значит, довезет, а затем расстанемся, – решил Док.
-Интересно, как будем прощаться. Она хоть из машины выйдет. Или уже все. Прошла любовь, завяли помидоры, – продолжал думать он.
Подъехали к его дому. За столько лет ничего не изменилось. Док жадно рассматривал двор, скамейки у подъезда, детскую площадку. Даже немного разволновался. Машина остановилась. Док вышел из нее, Анжелика стояла у своей дверки.
-Вышла. Теперь прощание. Скупые мужские слезы и едва сдерживаемые женские рыдания. Вкус поцелуя куда-то в шею и короткое «Прощай». Резкий поворот, прыжок в машину и команда водителю «Уезжай быстрее», чтобы через минуту подумать, а все ли сделала правильно, по ею выдуманному сценарию. И, конечно же, аплодисменты себе, – мгновенно пронеслось в голове у Дока.
-Я пойду с вами, – с вызовом сказала она.
-А стоит ли терять время?
-Хочется увидеть, как вы ошибетесь квартирою и будете объяснять, что адресат переехал. Может, потом вы признаетесь, что солгали.
-Но я действительно здесь живу, нет жил!
Док стал подниматься по знакомой лестнице. Вот и квартира. Сердце вдруг забилось толчками, появилась противная слабость в коленях. А вдруг там действительно чужие люди? Снова поиски. Нет, Зоя ему не нужна. Ему нужны только документы, что он Шаповалов Григорий Николаевич, не Иванов и не какой-то там бич Док.
Он позвонил. Анжелика прислонилась к стене и с интересом смотрела на развитие событий. Она уже предвкушала его падение. Пусть он убедится, что она его раскусила.
За дверью послышались торопливые шаги, как будто их ждали и донеслось:
-Кто?
-Свои,- с трудом выдавил Док.
А что он мог еще сказать через дверь? «Здесь я, Григорий, твой потерянный муж». А если там чужие люди?
Дверь тут же распахнулась и на пороге стояла Зоя, накрашенная, одетая, готовая к выходу из дома. На лице радостная улыбка. Она словно кого-то ждала. Но увидев его, радость с ее лица улетучилась, и само оно вдруг вытянулось.
-Ты? Откуда? – был ошарашенный вопрос.
-Оттуда, – сказал он и протиснулся мимо нее в квартиру. В конце концов, это его квартира. Главное -  взять документы.
Вслед за ним в квартиру вошла Анжелика.
-Здравствуйте, Зоя Викторовна. Вот получите, ваш супруг. Или не ваш? – все еще надеясь на отрицательный ответ, сказала она.
-Был мой, сто лет бы его не видеть, – выпалила Зоя.
-Взаимно. Мне нужны мои документы, – торопил Док.
-Их у меня нет. Ты их забрал с собою. А вы, милочка, не могли бы постоять на улице? И вообще, освободите квартиру, а то вызову милицию, – полушепотом кричала Зоя, явно боясь, что ее услышат.
-Как раз это я и собираюсь сделать, – сказал Док и шагнул к телефону.
Любой ценою вырвать эти бумаги. Милиция, соседи, да хоть кто, лишь бы снова стать человеком. Три года он был никем, без имени, фактически, - его не существовало. И вот когда он у цели, какие-то препятствия. Он чувствовал, документы здесь и если сейчас уйти, то он их получит только через длительное время. Зоя опередила его, схватила аппарат, но он выскользнул из рук и упал на пол.
-Зоя, что за шум? Машина приехала? – дверь ванной комнаты распахнулась. Там стоял небольшого роста мужичок, толстенький, с животиком, одетый в костюм. Он подслеповато смотрел в коридор, шаря рукой по полке, затем нащупал очки, одел их и пристально стал вглядываться. Увидев Анжелику, вдруг резко сказал:
-Ты? Ты, зачем сюда приехала? А мы с Зоей Викторовной заработались до утра. Понимаешь…, дела. А это кто? Твой новый охранник? – он явно был растерян и нес околесицу, пытаясь прийти в себя.
-Это что твой очередной любовник? Дожила. Где только откопала такого урода? – Док спросил Зою.
У очкарика отвисла челюсть от такой наглости.
-И, похоже, твой тоже, – это уже Анжелике.
-Да, это мой жених. Уже бывший, – ответила она.
-Да мы здесь, похоже, все бывшие, – констатировал Док.
-Молчать! Зоя вызови охрану, где они там? – как резаный поросенок закричал гномик.
-Связки побереги, придурок. А то я помогу рот закрыть. – Док направился к нему.
-Не надо, Докушка, умоляю. Не связывайся с ним, – как тогда, на улице после «кражи», попросила Анжелика.
-А вы быстро несите бумаги, не то вызовем милицию и прессу. Какой скандал будет! - продолжила она, обращаясь к Зое.
В дверь позвонили. Зоя открыла дверь. На пороге стоял Костик, собственной персоной.
-А вот и еще один любовник, мною убиенный, но воскресший, аки чудо. Подойди сюда, теперь ты уже не воскреснешь. Я исправлю ошибку природы. – Док давил на психику.
Одному ему уже не справиться со сворою, остается только блефовать. И он сделал попытку шагнуть к Костику. Тот ломанулся в двери так, что казалось, вынесет ее на плечах.
-Куда? Стоять. Ты уволен, – визжал очкарик.
Зоя стояла ошарашенная и потерянная. Все в один миг разрушилось: карьера, шеф, охрана, квартира.
-Неси документы, пока я не вызвал милицию и не поднял соседей. А пресса? Как она будет смаковать? – Док смеялся, может быть впервые за три года.
Она шагнула в другую комнату, вынесла целлофановый пакет и швырнула его на телефонный столик.
-Забери и убирайся.
-Не спеши, дорогая. От тебя можно всего ждать. – Док начал доставать бумаги: паспорт, диплом, военный билет и другие корочки.
-Засим позвольте откланяться? Счастья вам, голуби вы мои. Вы со мною, мадам, - и галантно предложил Анжелике руку.
-Только два слова, и мы удаляемся. Договор о сотрудничестве я не подписала, он просто уничтожен. Освободите все помещения в течение суток. И оплатите по счетам. Прощайте, – и королевским жестом положила ладонь на согнутую руку Дока.
Они удалились, не закрыв за собою дверь.
Вышли на улицу. Их машина стояла на прежнем месте. Черный джип стоял у другого подъезда, дожидаясь своих хозяев. Они уселись и поехали.
-Куда ехать, Анжелика Максимовна? – спросил водитель.
-Давай домой.
Док чувствовал себя не совсем хорошо. Положение было какое-то двусмысленное. С одной стороны, он забрал документы и мог быть свободен, но в кармане ни гроша. Да и Анжелика молчит, значит вскоре спросит, где ему остановить машину.
-Как поедем? – спросил Док.
-Через центр, – ответил водитель.
-Высадишь там меня где-нибудь.
-Мы едем ко мне, – голосом, не терпящим возражений, сказал Анжелика.
Всю оставшуюся дорогу они молчали, каждый думал о своем. Док сидел и размышлял о дальнейшей своей судьбе, что делать и предпринять. Документы есть, теперь необходимо найти работу. Но за последний год ему понравилось ничего не делать. Да и где та работа? Устроиться врачом, получать копейки, прозябать - ему не очень хотелось такой жизни. Тогда уж лучше по бакам ходить, но уже с документами. Он усмехнулся. Не решается проблема силами его сознания. Посмотрим, что предложит жизнь, ведь наверняка, у нее уже есть готовое решение. Теперь просто, сиди и выполняй, что заложено в подсознании.
Анжелика была рада тому, что все, о чем рассказал ей Док, оказалось правдой. Уж настолько фантастичной была его история, что она усомнилась в ее достоверности. Она знала Зою и не могла поверить в то, что утонувший муж той, так неожиданно воскрес. Теперь ей даже было неловко, из-за своего недоверия. Отпускать нельзя этого человека. Куда он пойдет? Жить негде. Он не пойдет в квартиру к Зое, да та и не пустит его без решения суда. Работы нет. Пока он найдет, устроится, нужно время. Не бросать же человека, тем более, он спас ей жизнь. Долг платежом красен.
-Хотя бы себе не ври. Ты втюрилась в него, как последняя дура, еще тогда, на квартире. Ты сама мечтала, чтобы он стал другим, и он стал, вернее был. Нет, скорее стал. Тьфу, какие мысли лезут в голову, совсем запуталась, – и еще она подумала, что теперь можно развязаться навсегда со своим, так называемым, женихом.
Подъехали к новому дому. Поднялись на этаж, в огромную квартиру. Современная мебель подчеркивала вкус обитателей этого жилища. Анжелика провела в одну из комнат Дока и сказала:
-Это твоя комната. Вторая дверь ведет в ванную комнату, через час приходи в столовую, будем обедать.
Док прошелся по комнате. Да, девушка жила на широкую ногу. Затем сбросил с себя одежду, принял душ и прилег на кровать. Блаженство. Еще недавно он и представить себе не мог, что существуют подобные условия жизни, а уж жить в них… Он поднялся и пошел искать нужную комнату. Это была кухня, выполненная в виде студии. Анжелика уже хлопотала у стола, расставляя тарелки с едой. Она достала пачку сока, бокалы. И широким жестом пригласила:
-Прошу к столу,
Док уселся. Оба были немного зажаты, возможно, из-за взаимных обид, а может из-за новизны положения и статуса. Это было все настолько необычно, что казалось даже неправдоподобным. Но жизнь продолжается, нужно осваиваться и в этой обстановке.
-Ты будешь что-нибудь пить. Есть водка, коньяк, вино.
-Нет, не могу даже думать о них, – ответил Док, отметил, что она переходит на «ты».
-Тогда давай выпьем соку, – и налила в бокалы.
Выпили, принялись за еду. Какая – то недосказанность висела в воздухе. И чтобы не молчать Док спросил:
-Это твоя квартира?
-Да, здесь все мое. Прости, а Григорий твое настоящее имя?
-Да, так меня назвали родители.
-Можно я и в дальнейшем буду так тебя называть. А то Док звучит как-то по-собачьи.
-Называй, как хочешь. Я рассказал о себе все, теперь твоя очередь.
Она посмотрела на него долго и пристально, как будто решаясь на что-то, затем выпалила:
-Хорошо. Ведь все равно этого разговора не избежать, рано или поздно, ты должен узнать обо всем.
-Мои родители педагоги. Когда я родилась, папа был так рад, что назвал меня Анжеликой. Больше детей не было, поэтому я росла единственным ребенком. Все внимание уделялось только мне. Это и школы с английским языком, различные кружки, последний из них был бальных танцев и еще много всякой ерунды. После школы я поступила в престижный вуз, не для диплома, нет. Тогда уже вовсю шла перестройка. Мои папа с мамой оказались продвинутыми, забросили куда-то книжки и занялись бизнесом. Сначала папа гонял машины на продажу, а мама была челноком, по миру моталась. Затем с накоплением капитала они стали заключать договоры и занялись оптом.
Поэтому, когда пришло мне время поступать в институт, я без раздумывания подала в самый солидный из них. И, конечно же, связанный с финансами, экономикой. Уже там мне понравилось делать деньги, пусть вначале виртуальные. Затем я попросила папу взять меня на работу в его фирму. Он от радости онемел, но потом сказал, что я буду его заместителем. Я отказалась. Только с самого низу и доверху, мне хотелось пройти, чтобы знать все тонкости каждой должности. Я начала с рассыльной, но довольно быстро дошла до бухгалтера. Вот здесь я остановилась на несколько лет, работая и учась. Кроме того, из интернета я брала классические труды по бизнесу на английском языке. Благодаря этому я давала папе деловые советы и вскоре наша фирма стала внушительных размеров. Мы открыли филиалы в других городах, сеть магазинов и салонов красоты.
Она нервно налила в бокалы сока, пригубила, а затем спросила:
-Можно я закурю? Я курю редко, но коль ты забрал у меня алкоголь, а говорить не хочется о трудном периоде моей жизни.
-Тогда не говори, не надо.
-Нет. Рано или поздно это сделать нужно. Да ты и сам позже догадаешься обо всем, но это будет нечестно и тебе это будет больно.
-У меня с детства имеется один недостаток. Я страдаю энурезом, вот таким противным заболеванием. Я настолько глубоко сплю, что мочусь во сне в постель. Боже, где я только не лечилась. Я молодая, не уродина внешне, страдаю поистине страшным недугом, из-за чего не могу выйти замуж. Я не могу и не хочу, чтобы мой избранник был со мною рядом из жалости или того хуже, из-за денег.
Не знаю, почему я рассказываю это тебе. Может потому, что ты врач, или ты увидел такое, что не каждому дано и поймешь меня. И вот год назад я встретилась с Вадимом, это тот типчик, которого ты видел у своей жены. Он старше меня лет на семь, сын директора завода, где и работала Зоя. Решили они открыть на той базе предприятие по выпуску тормозных колодок для автомобилей. Сначала дела у них пошли неплохо. Но вот однажды, не помню на какой-то праздник, он подкатился ко мне и пригласил посетить их, видите ли, у них презентация новой продукции.
Я тогда встречалась с молодым человеком, и он мне нравился, думала уже о замужестве. Осталась самая малость: рассказать о своем недуге. Я не скрывала от него, что до свадьбы буду вести вольный образ жизни, куда хочу, туда и иду, с кем хочу, ну сам понимаешь, с тем и сплю. После первой своей любви, я по-настоящему больше никого не любила.
И вот на презентации Вадим меня чем-то напоил, проснулась я в его постели, но не это страшное, а другое. Я ночью обмочилась. Он отнесся к этому с пониманием, успокоил, мол, с кем не бывает. Только спросил о том, с каких это пор у меня. Ну, а я дура ляпнула, что с детства. Вот с этого момента оно и пошло. Сначала забота и ухаживания, затем предложение о замужестве. Потом, так ненавязчиво, последовало деловое предложение объединить оба предприятия, закачать в них капиталы. Но я никогда не путала личные чувства и бизнес, поэтому поступала всегда по принципу: любовь любовью, а дело делом. У меня свои адвокаты и мы составили все юридически грамотно.
Отметили Новый Год. Все шло хорошо. Вадим -  отвратительный тип, как внешне, так и внутренне, но он знал о моей тайне и, по большому счету, мне уже все было без разницы. Жила в тумане, как овца, добровольно идущая на заклание. Но вот была очередная вечеринка, Вадим подвыпил и вдруг при всех назвал меня «сцыкухою». Для меня это был шок. Я всю жизнь это скрывала, это моя тайна, я ее боялась и вдруг вот так. Я бросилась бежать. Я нажралась, вызвала машину и уехала в другой город, где был ты. Там у меня филиалы, квартира. Я металась по ней, как раненая пантера, не находила себе места. На его звонки я не отвечала, никто не мог меня найти. И пила.
В один вечер я пошла в магазин за напитками. Остановилась машина, и предложили меня подвезти. Я села на заднее сиденье. Мне предложили выпить, я это сделала с удовольствием, чем довела свое состояние до глубоко пьяной. Дальше я помню смутно. Они хотели меня изнасиловать, один из них принялся расстегивать джинсы, а я в этот момент обмочилась. Представляешь, как струя мочи бьет в руку мужику. Меня выкинули из машины, и очнулась я в вашем подвале. Дальнейшее ты знаешь.
Потом я ушла домой. Пить надоело, да это и небезопасно. Но я сделала глупость: позвонила к себе на работу, чтобы там все было хорошо. Следующий звонок был от Вадима, он плакал, извинялся. Но я не захотела с ним говорить. Потом позвонила Зоя Викторовна. Она начала издалека. О том, как плохо женщине без мужчины. Три года прошло, как утонул ее муж, а никто ее не приголубит и не позаботится о ней. Одним словом, предложила встретиться.
Встреча состоялась, но я спешила и была не одета для подобной церемонии, к тому же ты меня ждал. Остальное ты знаешь. Договоры я уничтожила, долги пусть выплачивают и уходят. А со славой больной я уже смирилась.
-Почему ты тогда воскликнула: «что ты наделал?»
-А как сейчас я смогу забыться, даже выпить нельзя.
-Какая ты глупая. Мы тебя просто вылечим от энуреза. Ты будешь здоровая, еще выйдешь замуж и будешь счастлива.
Он притянул ее к себе и поцеловал. Она ответила на поцелуй.

Глава 18
Перемены в жизни никогда не проходят бесследно. Григорий в этом убедился на собственном опыте. Это, кажется, что опустился на дно, а затем поднялся и вышел из этого состояния, как ни в чем не бывало. Даже в водолазном деле это чревато последствиями, быстрый подъем на поверхность грозит кессоновой болезнью, когда кровь закипает от избытка азота. Поэтому ныряльщикам рекомендуют подниматься на поверхность с остановками, чтобы выровнять давление.
После падения на дно в социуме не возобладают физические факторы, здесь работают другие, более мощные психологические категории, которые приводят к глубоким повреждениям. Но уже не тела, а мозга и его функций, его нравственной сферы. Вот жил человек, ничего не подозревающий о глубинах дна, только догадывающийся, что оно существует и вдруг….
В один из дней он летит с вершин своего бытия на это самое дно, видит другую жизнь, где нет былых нравственных устоев, приводящих порою людей в трепет от того, что скажет окружение. Там плевать хотели на чье-то мнение. Во главе угла стоит инстинкт самосохранения и простые человеческие надобности: найти еду, укрыться от непогоды, выпить алкоголя, ибо с ним легче переносится бичевское существование. Но рядом другое, более тягостное – ощущение своей ущербности, никчемности, зато присутствует чувство свободы….
Это все равно, что шел по ровному полу и вдруг… провалился в подвал. Там тоже есть жизнь, но более темная, затхлая, с «душком». Но все происходящее на полу видится снизу, видно то, что ходящие по полу пытались скрыть за одеждами, манерами и словами. Кто-то уже давно без штанов, нравственно или экономически, другой прикрывает свои пороки и язвы одеждами, но когда-то они вылезут наружу. А видно это людям дна, потому что их не замечают, они просто не существуют для мирских, тогда нечего перед ними и соблюдать приличия.
Вот здесь нужно подниматься на поверхность медленно, привыкая к постоянной фальши и обману. Иначе, в результате того, что долго изгоя не замечали, а теперь постоянная лесть, игра, предательство, подлость вызовут ту же кессоновую болезнь, нервный срыв. Это в свою очередь приведет к тому, чтобы напиться и забыться. Наступает возврат на дно. Замкнутый круг.
Григория пока что-то удерживало на поверхности. Может такова его Судьба и невозможность пить, как прежде. А может нежелание ползать на дне и его уверенность, что он уже достаточно познал гнусности бытия на этом самом дне.
Анжелика определила ему статус начальника службы ее охраны, личного врача, тайного советника и последнее, самое главное – любовника. Григорий был сначала доволен, но по мере подъема на поверхность, его начинало коробить все это.
Он рассказал ей обо всех своих передрягах, немного упустив, небольшие детали, мелочи для нее и огромный пласт очень важного познания для себя. Ну, как можно посвящать ее в то, что он определенное время провел в психбольнице? Так уж устроен человек. Когда он бывает в определенной среде, пусть она не пользуется популярностью и уважением, но общество с этим согласно, это одно. Но стоит ему побывать в определенных местах, которое общество не ценит и хуже того, боится, то от него шарахаются. Естественный страх перед психическими больными и осужденными, до сих пор присутствует у каждого человека.
Григорий вспомнил свой классический профессиональный случай. Это были первые годы работы врачом. Он был на профосмотре и одна девушка запала на него. Она узнала часы работы и приходила к нему на прием, с массой жалоб на деятельность сердца. Это продолжалось до тех пор, пока он с нею не переспал. После этого все у девушки прошло, и она начала атаку на его свободу, но когда поняла, что он ее не видит в роли жены, выздоровела окончательно.
Однажды его друг - врач увидел красивую женщину. Григорий узнал, что она психиатр и решил таким же образом с нею познакомить друга. Тот прочитал в учебнике симптомы психоза и пошел к ней на прием. Она уделила ему много внимания, но… профессионального и какими способами он не старался приблизиться к ней, как мужчина, получал только отказ. Она не могла поверить, что человек, который поведал ей о своем заболевании, серьезно хотел с нею встречаться. Она видела в нем только больного, но не кавалера, несмотря на то, что он демонстрировал ей диплом и трудовую книжку. Он потерпел полное фиаско. Когда Григорий пытался с нею говорить на эту тему, то получил профессиональную отповедь.
-Я вижу в нем только больного. Пусть он здоров, но я не могу перешагнуть через то, что он пришел ко мне, как больной. Я его боюсь.
Это было сказано профессионалом. А что говорить о ранимой психике, тем более подорванной собственной болезнью, да еще и предательством, слабой женщины, коей являлась Анжелика? Конечно же, ее нужно было щадить.
Одна мысль не давала Григорию покоя. Было ли второе убийство или это плод его страха? Хотелось убедиться, что ему ничего не грозит за прошлые годы. Тем более бывший жених Анжелики хотел реванша, стремясь возвратить не только и не столько невесту, как бизнес. Все у него рушилось после разрыва, а этого допускать не следовало.
Григорий все больше и больше задумывался над тем, что было в том районе. Да, выход один, нужно расставить все по своим местам, а это значит: нужно туда ехать. Теперь только остается поговорить с Анжеликой. Она и сама заметила его угнетенное состояние.
-Что тебя гложет последнее время?
-Понимаешь дорогая, я все думаю о том, что случилось с теми ингушами и не ищет ли меня милиция.
-Что ты думаешь делать?
-Нужно обязательно съездить в тот район. – Григорий смотрел на нее вопросительно.
-Хорошо, бери машину и поезжай. Только я поеду с тобой тоже. Я боюсь тебя потерять.
Они приехали в районный центр после обеда. Зашли в гостиницу, вернее это было здание, которое когда-то носило это громкое имя. Обшарпанные коридоры, плохо открывающиеся двери, разбитый, еще с советских времен, интерьер. Во всем убогость и запустение. В этом же здании, но с другого крыльца висела вывеска – ресторан. Сразу видно, что хозяин этой сферы – государство. Вода капала из крана, но все удобства на улице. Гигантский прыжок в прошлое.
Следующий визит был в больницу. Близилось время конца рабочего дня. Зашли в приемный покой. Григорий помнил его до мелочей, он навсегда врезался в его память.
-Скажите, есть кто-нибудь из врачей в больнице. Желательно мужчины, – спросил Григорий дежурную медсестру.
Она позвонила по отделениям и ответила:
-Есть врач – хирург. Вам пригласить его?
Вскоре появился в мятом халате и таком же колпаке среднего роста мужчина. Он вопросительно глянул на Григория.
-Вы хотели видеть меня?
-Да. Скажите, вы закончили работу? Я врач – кардиолог из городской больницы и мне необходима некоторая информация. Мы могли бы провести время за рюмкой чая.
Упоминание о рюмке мгновенно возымело действие.
-Сейчас я переоденусь и спущусь, – и мужчина быстро ушел.
Вскоре он появился такой же мятый, небрежный. Было заметно, что жизнь районного хирурга несладка, достала его безденежьем, постоянными вызовами и наказаниями. Сели в машину и поехали в ресторан. Внутри это была… дешевая забегаловка.
Расположились в дальнем углу, за колонною. Григорий представился сам и познакомил хирурга с Анжеликой.
-Меня зовут Виктор Петрович. Так что вас интересует.
-Сначала сделаем заказ, а потом перейдем к разговору. Вы в каком году оканчивали институт? – спросил Григорий.
Разница была в пару лет. Поэтому начали вспоминать общих профессоров, преподавателей. Хирург жадно поглядывал на официантку и вот, наконец, она принесла салаты и водочку. Григорий на правах хозяина разлил по бокалам и предложил выпить. Виктор жадно выпил, а Григорий долил и снова тост. Анжелика умерила его пыл, попросила не спешить. Сам Григорий не пил, появилось какое-то равнодушие к спиртному. А ведь совсем недавно был такой же, как и его собеседник.
-Так что тебя интересует? – запросто спросил слегка захмелевший хирург.
-Сковидский, Василий Марьянович. Понимаешь, жене друга поставил диагноз, содрал деньги и тот не может его найти. А там и близко нет той патологии.
-Да, был такой тип. Но теперь он уволился, и кажется, работает в городе на скорой помощи, – хирург подозрительно посмотрел на Григория.
-Да ты не волнуйся Витя. Твоя информация будет тебе оплачена, рыночные отношения, сам понимаешь. Но больше меня интересует другое. Здесь несколько лет назад была бригада ингушей, бригадир Мустафа. Ничего о них не можешь сказать?
Услышав об оплате и другой теме, хирург сам налил себе водки, выпил, немного поковырял вилкой и сказал:
-Да, была такая. С Мустафой произошла какая-то темная история, он был доставлен к нам без сознания, с внутричерепной гематомой. Мы его оперировали. Якобы были с ним связаны Сковидский, и бывший начальник милиции Смирнов. Оба потом сгорели на взятках. Сковидский в город уехал, а Смирнов здесь, подрабатывает юрисконсультом в районном узле связи, – и он снова потянулся к бутылке.
-А что с Мустафой? Умер? – спросил Григорий.
Он ждал ответа, чувствуя, как тело становится влажным.
-Обижаешь меня Гриша. Мы оперировали, а у нас смертность в пределах нормы. Выжил он. Ну конечно, он подволакивал правую ногу и руку, немного поглупел, сам знаешь - последствия ушиба мозга. Но забрали его родственники и увезли на Кавказ. Бригада тоже была недолго, куда-то уехала. А они тебе зачем?
-Только тебе скажу, Витя. Родственник у них подрабатывал, так не заплатили, гады, смылись.
Хирург пьяно рассмеялся, алкоголь добавил ему подозрительности, погрозил пальцем, мол, шалишь парень. Но увидев перед собою полный стакан, забыл обо всем и выпил. Теперь доступ к информации был открыт. Затем Григорий и Анжелика узнали, что лучше хирурга в области нет, только из патриотизма он не покидает район, потому что ему жалко бедных больных людей.
Анжелика встала и пошла в машину. Григорий достал пару купюр, половину зарплаты врача в районе, сунул их Виктору в нагрудный карман пиджака, рассчитался по счету с официанткой, попрощался и ушел. Он почувствовал, как тяжесть свалилась с его души. Вот за это он отдал три года.
В машине Анжелика спросила его:
-Он совсем спился. Неужели все врачи пьяницы?
-Как бы тебе это правильно объяснить. Понимаешь, заниматься с больными людьми очень сложно, трудно. Они каждый день несут нам свои беды, в надежде, что мы поможем им хоть чем-то. Если врач относится к этому чисто профессионально, то это его не задевает. Но стоит ему вникнуть в это, трагедия больного становится его собственной. И так много раз за день. Вот почему старые врачи царского времени рекомендовали не видеть больных людей, а только «случаи», саму болезнь.
А у хирургов лечение связано с операциями, кровью, частыми смертями. Если мы живем от стресса к стрессу, то они находятся в самой гуще этих событий – постоянных стрессов. Снизу давят родственники, сверху начальство, им давай хорошие показатели без смертности, с боков - нехватка медикаментов, инструментария, маленькая зарплата, семья и отсутствие возможности переехать в другое место из-за жилплощади. Появляется невротические изменения психики, переходящие в депрессию от безысходности своего существования. А лучшим антидепрессантом во все времена был и остается алкоголь. Тебе все понятно.
-Гриша, тогда мы с тобой скоро тоже вернемся в то самое состояние пьянства. А я так не хочу. Что же делать? – испугано спросила Анжелика.
-Можно я буду называть тебя Ликой. Нам это не грозит, я знаю другой рецепт антидепрессанта.
-Скажи, какой?
Он наклонился к ее нежному уху и тихо произнес одно слово:
-Секс.
-Бессовестный. Ты долго не выдержишь.
На душе было легко, радостно. Настроение у обоих было безоблачным. Но Григорий знал, в жизни так не бывает. Обязательно за светлой полосой идет темная, делая нашу жизнь похожей на зебру. И трудно сказать, какая из этих полос лучше.
По прибытию, их ждал сюрприз. Появился адвокат Вадима, который стал угрожать, что будет через суд требовать восстановления прав своего клиента.
-Гриша, я не выдержу всего этого. Я пойду навстречу требованиям. – Лика рыдала.
-Разреши действовать от твоего имени.
Новые обременительные обязанности давили на Григория, но это была защита женщины. Он нанял самого лучшего адвоката, процесс был выигран.
Теперь настало время заняться здоровьем Анжелики. Начались поиски врачей, способных вылечить ее. Результата не было. Затем Григорий начал поиски бабок всех мастей и тот же эффект, вернее полное его отсутствие. Только однажды, находясь на одной презентации, Анжелика услышала, что многое лечится в Израиле. Она стала настойчиво требовать поехать на землю обетованную, может там помогут. Напрасно Григорий приводил ей доводы, что медицина во всем мире одинакова, нового ничего нет, потому что в век информации открытие спрятать невозможно. Лика требовала одного: ехать. Если не помогут врачи, то может, этому будут способствовать святые места. Григорий принялся наводить справки.
Кто может знать о семитах лучше самого семита? Был когда-то у Шаповалова пациент, по фамилии Кац. Пациент, как и положено, всем задавал тон недовольства врачами, что они не знают ничего, вот раньше были врачи, которых сам товарищ Сталин боялся. Обычный больной, с обычной «русской» фамилией. К нему и решил сходить Григорий, если этот самый русский в городе человек, не умотал в земли, которые были обещаны незабвенному Моисею.
Адрес его Григорий помнил долго. После выписки, Ефим Ефимович, а более правильно, Хаим Хаимович, еще долго просил его осматривать. Он поднялся по лестнице прокисшего подъезда и остановился перед дверью в лоскутах обивки. Позвонил. Ждать пришлось довольно долго, другой бы ушел, но Григорий знал своего пациента. Наконец, послышались шаги и скрипучий голос, с незабываемым картавым произношением и еврейской манерой говорить, спросил:
-И кого там принесло?
-Свои, Хаим Хаимович. Открывайте.
-Таки я всем свой. Как вас зовут?
-Ваш врач, Шаповалов.
-Если гора не идет к Моисею … - и открыл дверь.
-То Магомед идет к горе. Здравствуйте Хаим Хаимович.
-Таки сколько вам говорить. Моисей был раньше Магомеда. Проходите в залу. Чай будете пить?
-Буду, если нальете.
-А что вы для чая имеете?
-Не только горло и руки. Есть легкий коньяк, конфеты, хорошее печенье.
-Когда русский приходит в гости к другому русскому… еврею с коньяком, то имеет до него вопрос. – Хаим Хаимович поставил электрический чайник.
-И вы будете пить тот коньяк? – спросил он.
-А вы?
-Не перенимайте наши дурные привычки, отвечать вопросом на вопрос. Вы еще пьете?
-Так уже нет. Я стал слаб здоровьем. - Григорий искал место в типично грязной комнате.
Уселись за стол пить чай. Принесенное Шаповаловым неизвестно куда исчезло, на столе стояли чайник, выщербленная сахарница и граненые стаканы. Дорогой сервант наверно берегся на черный день или для экспроприации пьяными буревестниками революции.
-Таки, какое дело вы имеете до меня?
-Вы были в Израиле?
-Он спрашивает меня, был ли я в Израиле. Да я не только там был, я там жил. Бедная страна. Что нам обещал тот Моисей? Молочные реки, кисельные берега. А что мы имеем? Нет, я вас спрашиваю, что мы имеем? А мы имеем «страну дураков». Кругом одни евреи. Господь, в чем мы виноваты, что ты собрал нас всех под одной крышей?
Раньше мы жили порознь и были все, всегда уважаемые люди. Нас не любили, нет. Но, как уважали за наш ум, изворотливость, который приносил нам маленький гешефт. А сейчас? Профессор открывает двери, он -последний швейцар. Директор работает простым таксистом. Я подметал улицы, причем получил эту работу, стыдно сказать, по блату. И никакого гешефта. Полная «страна дураков». И что я должен делать в ней? Я не хочу быть дураком. Я там получил гражданство и вернулся сюда. Здесь я имею вид на жительство и маленький гешефт, – он отхлебывал чай.
-Здесь меня все знают, боятся, уважают, но не любят. Там меня не знают, не боятся, не уважают и также не любят. Так, где я должен жить? Я вас спрашиваю. А там, где этих самых «не» меньше, – он рассуждал сам с собой.
-И что вас интересует в той стране? – старый еврей уставился на Григория.
-Хочу проконсультировать одного больного.
-Вы, таки ничего не поняли, молодой человек. Уровень медицины, особенно цены, здесь лучше. Там кругом есть сплошная пыль в глаза. Это я имею вам авторитетно сказать, как моему лечащему врачу. Ко мне там так не относились и не лечили, как вы. Только не загордитесь.
-Понимаете, человек просит вылечить. Очень.
-Если у него есть лишние деньги, в добрый путь. Что вы хотите конкретно?
-с кем выйти на контакт для избавления от энуреза?
-Так позвоните мне завтра. Я скажу, с кем иметь дело. Но помните еще раз, они там все евреи, но дураки. Хотят иметь большой гешефт и сразу.
Григорий распрощался и ушел.
На другой день Григорий уже знал реквизиты. И вот она - долгожданная связь с землей обетованной. Он позвонил и ему ответили. Говоривший на другом конце представился ему как Игорь Гинзбург. Ну что же, Игорь, а не Мойша, легче запомнить. Он начал убеждать, что у него самая лучшая больничная касса, чем еще больше поставил в затруднение Шаповалова. Но все же договорились. Были взяты туристические путевки и в путь. Вот приземлились в аэропорту Бен-Гурион. Огромный, напичканный разной электроникой и кругом люди службы безопасности. Но, несмотря на заверения того самого Гинсбурга, их никто в аэропорту не встретил. Непонятная еврейская страна, с их пренебрежением и цинизмом ко всем. Поселились в звучной гостинице «Видал», рядом с клиникой. Полный сервис, но… номер, несмотря на категорию гостиницы, четыре звезды, недотягивал и до двух. Двуспальная кровать занимала все пространство номера, а вместо стола, была прибита к стене доска, выполнявшая то ли прилавок, то ли еще что-то. Стульев не было и в помине. На столе-доске стоял телевизор, но чтобы его смотреть, необходимо было купить на рецепшн карту. Но больше всего поражала ванная комната. Как можно было втиснуть туда душевую кабину для детей и крохотный унитаз, было шарадой. А еще большая загадка была способность ими пользоваться. Сплошной гешефт.
На этаже сдавались номера под медицинские кабинеты. На многих дверях красовались надписи на иврите, затем на английском и на некоторых, на русском языках. Но что удивительно, все хозяева этих этикеток были сплошь профессора. Ни одного рядового врача. Порою думалось, что мир собрал всю профессуру и расселил ее в этом городе. Но поездив по Израилю, стало понятно, что такая же картина кругом.
Вскоре состоялась долгожданная встреча с Гинсбургом. Маленький, опрятненький еврейчик, средних лет с плутоватыми глазками, в которых читалось презрение ко всему нееврейскому, чувство своей избранности и исключительности. Вот это его и губило. Он думал, что находясь в Израиле, он достигнет всего того, что обещал Моисей, водя евреев по пустыне. Но здесь его постигло разочарование. Лучшие, теплые места были уже заняты другими, а ему оставалось только прозябать. Поэтому он  и пускался во всякие авантюры, чтобы содрать с гоев хоть какую-то прибыль.
-Я познакомлю вас с ведущими представителями израильских клиник.
В тот же день состоялась встреча с полным евреем, сносно говорившим по-русски, перед которым Гинсбург лебезил, чуть ли не лизал его ботинки. Они предлагали услуги, но Григорий, как врач, не нашел ничего нового. Все было старо, как мир. Разве что цены. Они, конечно же, были сверхновыми, астрономическими. Даже обычные анализы крови зашкаливали за сотни долларов. Да, жиды явно были помешаны на гешефте.
-Завтра я вам покажу новую, строящуюся больницу, где мы с вами будем лечиться. Значит так: утром за вами придет такси, вы по пути заберете  и довезете меня до работы, затем поедете смотреть стройку. Рассчитаетесь за все с водителем. Это совсем недорого, – и назвал сумму в не одну сотню долларов.
-Похоже, он видит во мне законченного идиота, – подумал Григорий.
Еврейский цинизм всегда его поражал своею безграничностью и наглостью, многие выдавали его за особый еврейский ум, но нельзя же так восхвалять это до бесконечности!
Утром они оставили «славного» представителя «двенадцати колен Израиля» в ожидании такси, а сами уехали на Мертвое море. Очень хотелось посмотреть на источник чудодейственного средства от всех болезней. Ехали довольно долго. Но вскоре пошли безжизненные глиняные земли, перемешанные с камнями. И вот оно: Мертвое море. Нужно отдать должное цинизму евреев: даже безжизненную пустыню и море они превратили в источник дохода. И все почему? Да потому что они могут врать так, что любой поверит. Гешефт. Превратить Богом проклятое место, где стояли Содом и Гоморра, в центр исцеления - под силу только евреям!
Следующий визит был в Иерусалим. Осмотрели многие святые места, но поражала больше всего стена плача. И здесь гешефт. Григорий стоял у стены, когда к нему подошел одетый в одежду еврейского священника молодой парень, повязал ему на запястье разноцветные нитки и потребовал денег. Григорий дал ему немного, как это принято во всем мире, но ему этого  показалось мало, и он стал требовать больше, грозя всевозможными карами. Но здесь подошел другой и уже на английском языке потребовал денег. Первый сказал, что «дойка» уже окончена и, наконец, его отпустили.
Везде продавались святыни христианства, но почему-то этим занимались… арабы. Мусульмане продавали реликвии христиан, причем эти реликвии никогда не заканчивались. Гиду, заведшему группу туристов в ту или иную лавку, платили комиссионные. Сплошной гешефт.
И снова Тель-Авив. Уже порядком поднадоели вечно печальные, даже скорбные глаза потомков Авраама, возможно из-за того, что Бог собрал их на этом клочке земли, где им суждено вкалывать друг на друга, и на недостойных приезжающих сюда гоев. Где работу получить трудно, так же как получить еврею контрамарку в рай. Да еще приходится соблюдать все нормы и заветы Торы. Многие, кто поумнее, быстренько вернулся из земли обетованной, в низменные, презренные края, где вновь почувствовали себя хозяевами жизни.
Утром, выходя после завтрака, где всегда был по-еврейски скудный, однообразный шведский стол, Григорий увидел впереди фигуру в белом халате, которую спутать ни с кем невозможно. Тело нырнуло в кабинет. На двери висела табличка: Профессор Фрумкин. Ошибки не могло быть, там за дверью скрылся его сокурсник Анатолий Фрумкин. Скорее он уже был не Анатолий, а настоящий Натан. Григорий постучал и вошел. Встретила симпатичная медсестра и на трех языках: иврите, английском и русском поинтересовалась, что угодно господину. Господин хочет видеть профессора, но это невозможно, ведь все расписано и пусть господин говорит тише, профессор думает.
Наверно голос господина был слишком громок, что дошел до августейшего слуха светила, и оно выкатило в приемную. Сначала он подслеповато щурился, а потом выдал:
-Григорий Шаповалов, ты ли это?
-Нет, это его клон, жидовская твоя морда!
Упоминание о той самой морде сняло у профессора все сомнения. Перед ним стоял его сокурсник Гришка.
Рукопожатия, объятия, похлопывания по спине, вопросы – а где, а помнишь и вдруг сухое:
-К сожалению, у меня сейчас прием, – профессор демонстрировал занятость.
-Давай встретимся вечером.
-А где? – давало ответ на все незаданные вопросы.
-Можем в ресторане, или у меня в номере. – Григорий смотрел на Анатолия.
-У тебя в номере, но недолго. В семь вечера, тебя это устроит?
-Ох, уж эти мне еврейские заморочки. Хорошо, я буду ждать.
Единственное, что понял Григорий, его не хотят видеть в своем жилье. А значит что-то не то: то ли жилье убогое, то ли статус низкий, а может природная скупость. Но на нет и суда нет.
Вечером появился Натан. Уселись за доску - стол на кровать, где Анжелика соорудила подобие русского угощения с обилием выпивки и закуски. Глаза у Анатолия загорелись, он уже, видимо, отвык от подобных встреч. Единственное, что он не мог подавить в себе, это частые вздохи. Выпили, чтобы как-то расслабить гостя. Григорий изложил ему суть своего приезда и как к нему отнеслись. Гость слушал, не забывая пить и закусывать. Затем он сказал:
-Что я могу тебе сказать. Ты попал на левака. Он хочет урвать деньги, не платить налоги. С этим очень строго. Хочешь иметь бизнес, регистрируйся, отчисляй государству, что положено и работай. Но наши, из бывшего Советского Союза, за копейку готовы удавиться, нас так воспитали, что государство - враг. А здесь оно есть таким на самом деле, отчисления огромны. Армия, правительство, социальный пакет для маленького государства -  тяжкий груз. А законы составляют евреи, зная, что нарушать и уходить от них будут тоже евреи. Поэтому, когда попадается лох в виде тебя, почему бы и не поиметь свой гешефт. Ты бы мог обратиться в любую клинику официально, тебя бы встретили, все показали и с удовольствием работали. Хорошо, что ты это понял. Я думаю, ты уже есть не гой. – Натан смеялся.
-Расскажи о себе.
-Я приехал сюда с большим трудом. Сделал документы, что я профессор, но в официальных клиниках, где работаю, я просто врач. Они проверяют подлинность защиты, не хотят платить за степень. Евреи, что с них возьмешь. Но для остальных гоев я - профессор. Мы стараемся завлечь больных со всего мира, поэтому идет массированная реклама. Здесь считаются лучшими врачами выходцы из бывшего Советского Союза. Поэтому, я тебя спрашиваю: зачем ты сюда приперся? Это говорит о том, что ты лох. Сколько здесь загублено жизней известных людей за большие деньги?!
-Теперь о твоем вопросе? Никто здесь не лечит энурез, повторяю, врачи такие же, как и у нас, там, – он в подпитии ностальгически махнул рукой в сторону моря.
-Но совет дам. Ищи хорошего гипнотизера или подобного ему целителя.
Посидели еще недолго. Натан спешил, казалось, его кто-то ждал. Он об этом не говорил, только выпивал, а его еврейские глаза отражали какое-то внутреннее страдание и от этого он чаще вздыхал.
Расставались с грустью. Григорий вызвал такси, оплатил и усадил друга в машину. А потом он долго смотрел вслед. Грустно и жалко.
На другой день полет домой. Пересадка в Стамбуле запомнилась большим неприглядным аэропортом, бестолковостью и хаотичностью. Но еще больше поразила встреча с одним «каталой». Григорий и Анжелика готовились к посадке, после путаных шатаний в поисках нужных ворот к выходу в самолет. Здесь на ум приходит тысячи всевозможных высказываний о турках и их системе. Настолько все затуркано, что порой можно потеряться. Вспоминается незабвенный Никита Сергеевич Хрущев, тоже довольно затурканный и подвинутый на кукурузе не в ту сторону. Но он был с Украины, где всегда народ был остер на язык, мог выдать в трудную минуту шедевр. Один турецкий корреспондент во время интервью спросил:
-Правда, что в Советском Союзе всех дураков зовут Иванами? – и тут же получил ответ.
-У нас всех дураков зовут турками, – чем сорвал аплодисменты….
После скитаний по лестницам присели на кресла и здесь к Анжелике подошел ее одноклассник. Он небрежно протянул ей визитную карточку, которую она передала Григорию. В ней значилось: Борис Капельман. Инвестиционный фонд рисковых инвестиций. Григорий трижды перечитал визитку, содержащую полный абсурд. Ее готовили впопыхах или просто по-еврейски: дурак не поймет, а умный промолчит. Недалеко сидел спутник Капельмана, молодой мужчина азиатской внешности, чем-то сильно озабоченный. Капельман был наоборот, весел и доволен. Он начал в полголоса свой рассказ, захлебываясь от своей крутизны и желания поразить окружающих своею мощью.
-Вот с товарищем возвращаемся из Израиля. Его жену прооперировали в крупной больнице нашего города по поводу рака молочной железы. Убрали подмышечные лимфоузлы и назначили химиотерапию. Рука стала отекать, и товарищ обратился ко мне помочь пролечить ее в Тель-Авиве. Там хирурги распустили швы, и отек моментально спал. Они также назначили химиотерапию. Вот что значит уровень медицины. А все удовольствие стоит сто тысяч долларов.
Григорию очень хотелось врезать по этой сытой, самодовольной, холеной физиономии, но нужно ехать домой.
-А когда больная умрет? – спросил он.
-Тише, пожалуйста, тише, – зашипел Капельман и вопросительно посмотрел на Анжелику.
-Кстати познакомься, твой коллега, врач Шаповалов Григорий Николаевич.
Капельмана, словно кипятком облили. Он что-то пробормотал и исчез… навсегда.
-Вот тебе их уровень медицины, – разочарованно сказал Шаповалов.
-Я ничего не поняла. Объясни, пожалуйста.
-Все просто. Убрали молочную железу и ближайшие лимфоузлы, чем затруднили отток лимфы из руки. Естественно, она будет отекать. Повторная операция. Лимфа вытекла в операционную рану, отек опал. Но после этого рану снова ушили и через короткое время будет то же самое. Дали те же назначения, ведь работают такие же бывшие наши врачи. Но все это надувательство оценено в сто тысяч долларов.
-Боже мой, какой кошмар. Да креста на них нет. – Лика была потрясена.
-Не было и не будет, ибо они иудеи. Кстати, имя Иуда оттуда.
Объявили выход на посадку. Жизнь продолжалась.


Глава 19
Время идет вперед неумолимо. Уже осталась позади поездка в землю обетованную. У Анжелики было множество консультаций и проводилось лечение, но все оставалось по-прежнему. Света в конце тоннеля не было видно. Анжелика находилась на грани отчаяния, и ее можно было понять. Преуспевающая бизнес-леди и такое недоразумение. С любым другим заболеванием можно выйти на широкую публику, громогласно заявив о нем, может, кто и поможет. А здесь все делалось в тайне, без подрыва имиджа. Хотя если разобраться, это заболевание намного интеллигентнее, чем масса других. Но все это - наши условности, так называемая нравственность, этичность.
Григорий добросовестно выполнял возложенные на него обязанности телохранителя и врача. Он уже попутно прошел усовершенствование, теперь намеревался открыть свою клинику. Даже название придумал. Анжелику пока не посвящал в эти планы, ведь она хотела быть полноценной женщиной.
Был конец августа. Скоро осень, дожди, а затем долгая, томительная холодная зима, с ее метелями и морозами. Григорий не любил эту пору, а воспоминания о скитальческой жизни в зимнюю непогоду, вызывала горечь и зябкость. Он вышел из офиса, присел на скамейку в ожидании Лики. Было тепло, тихо. Солнце катилось к западу, скоро вечер. Рабочий день еще не закончился, поэтому народу на улице было немного. Вдруг послышался характерный запах, а возглас заставил повернуть на него лицо.
-Господин, дай немного денег, трубы горят. Пережрали.
Перед ним стоял бич, в полной амуниции, при запахе, ну все остальное, как и положено. Рядом топталась женщина, такого же вида. Док сам был недавно таким, поэтому встал, пошарил по карманам. Мелочи не было, только купюры по тысяче рублей. Григорий протянул ему банкноту. Бич посмотрел на него и сказал:
-Этого будет много. А за щедрость спасибо. Нинель, господин дал штуку, ты сможешь его отблагодарить?
Григорий хотел было ответить, что не нуждается в благодарности. Но Нинель опередила его.
-Я тебе брошу на картах.
-Не нужно, да я не верю во всю эту фигню. – он сделал попытку уйти.
-Ты бы присел, странничек. В ногах правды нет, – упоминание о страннике парализовало Григория, он застыл как пень.
Она уверенным жестом извлекла из сумки толстую газету, бросила ее на скамейку и с каким-то уважением положила рядом толстую колоду карт Таро. Затем стала поочередности их вытаскивать.
-Леший, а он прошел нашу школу, тоже бичевал. Сейчас он заботится о даме сердца, она больна. Скоро ты ее вылечишь, только почему сам не лечишь? Ты можешь. А понятно. Ты еще не прозрел. Поможет тебе такой же, как ты.
Григорий проглотил слюну.
-Где искать этого человека? – он смотрел на Нинель.
Она закрыла глаза, казалось, отрешилась от мира сего и начала бормотать:
-Алтай, село, видна двуглавая гора Белуха. Дальше, только фамилия. Горчаков. Отправляйся немедленно, он много времени ждет тебя.
Григорий застыл на скамейке. Пара давно уже растворилась в прохожих, а он был в каком-то ступоре. Но то, что сказала ему Нинель, запомнил четко. Эх, не успел спросить про будущее.
Подошла Анжелика.
-Что с тобой? Ты чем-то взволнован. Встретил кого-то?
-Нет, все в порядке. Поехали домой, там расскажу.
Григорий в машине думал о том, как убедительнее рассказать о предстоящей поездке. Дома он первым делом усадил Лику на диван и выпалил:
-Кажется, я нашел целителя. Понимаешь, когда я ждал тебя, встретил своих старых приятелей, они только что вернулись из поездки по Алтаю. Там есть один мужик, Горчаков его фамилия, он лечит подобные недуги, как твой. Нужно срочно ехать к нему.
-Что-то ты сегодня, после встречи со своими друзьями, какой-то взвинченный. К чему такая спешка? Не пойму.
Григорий и сам не смог бы объяснить, но что-то неведомое толкало его. Это чувство разбудило в нем столько энергии, что он готов был идти пешком, неся на руках Анжелику.
-Мы столько искали целителя. И вот, когда осталось сделать один шаг, ты упрямишься. Собирайся, едем.
После долгих препирательств и слез, Лика дала согласие, но с условием, что это последняя их поездка на лечение.
-Будет точно так, как в Израиле. Я уже ни во что не верю, – но пошла укладывать чемоданы.
Путешествие началось. Сначала самолетом, затем на такси до районного центра, где располагалась та самая гора.
-Горчаков, - всю дорогу твердил себе Григорий.
В райцентре они спросили у первого встречного о таком и были очень удивлены тем, что это известная личность. Заслуженный пчеловод и целитель, а в войну лечил раненых своими средствами: медом и травами. Многих безнадежных покалеченных войной людей поднял на ноги. Большинство из них продолжали воевать. Люди часто приезжают к нему, дорога известная и дали адрес села, где обитает этот знаменитый человек. Григорий видел, как преобразилась Анжелика, она даже торопила его ехать, сгорая от нетерпения. Утром наняли машину и поехали в то село. И вот здесь их ждало разочарование. Горчаков был на пасеке в горах. Сейчас шел последний медосбор, подготовка к зимовке, он вместе с женой и помощником работали на выезде. Машины туда не ходят. Пришлось отпустить транспорт, но не идти же в горы пешком.
Они спросили у пожилого алтайца, может ли кто их доставить в горы. Оказывается, этим занимается родственник жены Горчакова. К нему и направились. Встретил их сухонький алтаец неопределенных лет. Он пригласил в дом, долго расспрашивал, затем послал сына за лошадьми. После обязательной чашки чая, был обильный мясной обед и длительный отдых, чтобы завтра тронуться в путь. Благо помощник пчеловода Сергей, приехал к отцу.
Утром их усадили в седла на низкорослых лошадей и они, вместе с сопровождающим алтайцем, тронулись. Путь был в горы. Вскоре закончились леса, и пошли альпийские луга, с богатым разнотравьем. Тропинка вилась, то поднимаясь вверх, то убегая куда-то в сторону. На одном таком повороте им открылся чудесный вид: огромный луг, разбросанные деревянные улья и юрта, сооруженная из серых кошм.
По пасеке ходил высокий мужчина в шляпе и поочередно открывал крышки ульев. Он что-то там колдовал, затем закрывал улей и переходил к следующему. Он заметил группу всадников, неторопливо сложил инструменты, затем как-то долго стал осматривать пасеку. Он двигался к юрте, порой застывая у отдельного улья, гладя на него, что-то вспоминая. Казалось, он прощался с этим миром трудолюбивых насекомых.
У юрты они оказались одновременно с прибывшими. Алтаец что-то прокричал на своем языке, мужчина улыбнулся и ответил. Тот час же дверь юрты отворилась и из нее вышла согбенная алтайка, в каком-то странном наряде, больше похожим на шаманский убор. Проводник спрыгнул с лошади и подошел с приветствием сначала к мужчине, а затем к женщине. Потому, как он здоровался: брал двумя своими руками руку хозяев и бережно пожимал, было видно безграничное уважение к ним.
Затем мужчина повернулся к прибывшим. Одежда пчеловода скрывала черты его лица, но улыбка была искренняя. Он смотрел на Григория и вдруг сказал красивым голосом:
-Шаповалов Григорий, не так ли? – от этого Григорий чуть не упал с лошади.
-А это Анжелика? – больше утверждая, чем спрашивая, сказал мужчина и галантно подал ей руку, помогая слезть с лошади.
-Ну, здравствуйте, здравствуйте. Зовут меня Владимир Александрович Горчаков. Заждались мы уже вас. Проходите в юрту. Айгуль, девочка, помоги гостье, – согбенная женщина увела Анжелику куда-то.
Вошли в юрту. Полумрак. Свет проникал через откинутый на вершине войлок. Юрта была разделена занавеской на две части, как понял Григорий – мужскую и женскую. Пол был устелен кошмами, и они опустились на них. Затем пошли вопросы в чисто национальном стиле: как доехали, о пасеке, о погоде, знакомых. Наконец подошли Айгуль и Анжелика, последняя уже была умыта и даже успела переодеться в кое-что национальное. Проводник Сергей, по-родственному, хлопотал в помещении. Вот он вышел и внес низенький стол, поставил его, а затем появился кипящий самовар и маленькие хлебцы. Айгуль стала наливать в пиалки чай с молоком, протягивая сначала гостям, а затем остальным.
Затем Сергей внес дымящееся блюдо с мясом, трапеза продолжалась. Разговор был общим, о городе, о государстве. После обеда их уложили отдыхать. Неторопливый размеренный образ жизни, где нет стрессов, вечной погони за временем, а только сплошное умиротворение.
К вечеру в юрту вошел Владимир Александрович и спросил:
-Отдохнули. Как себя чувствуете после долгой дороги.
-Хорошо, спасибо. Уже восстановились от усталости. Мы приехали вот по какому поводу…
-Знаю, знаю, – замахал руками хозяин.
-Только один вопрос: зачем ехать лечиться куда-то, когда ты сам можешь это делать.
-Я, врач – кардиолог и подобную патологию не лечу.
-А ты вспомни, как ты избавил Анжелику от алкогольной зависимости, проведи аналогию и все станет понятно. Но здесь другое: ты должен был приехать ко мне, наша встреча была неизбежна. И пожалуйста, извини меня за то, что я с тобой на «ты», позже объясню.
-Теперь давай будем лечить Анжелику. Не бойся, красавица. Ты ничего не заметишь и не почувствуешь. Основная причина этого недуга – глубокий сон. Он так глубок, что подобен наркозу, все запирающие мышцы мочевого пузыря настолько расслабляются, что моча самопроизвольно вытекает. Моя задача: перевести глубокий сон в обычный, поверхностный. Ложись на постель.
Анжелика легла на спину. Горчаков сел у изголовья, положил руку на лоб и начал что-то бормотать. Шаповалов придвинулся ближе, чтобы слышать, о чем шепчет маг, но, к сожалению, ничего не понял. Все лечение продолжалось каких-то пять минут, и он приказал Лике садиться.
-Что, уже все? – на лице пациентки читалось недоверие, сомнение, разочарование.
-Да, все. Ты нормальная, абсолютно здоровая женщина. А это проявление твоего сознания, ведь оно самое могучее, всезнающее, ничему и никому не доверяющее. – Горчаков улыбался.
-Ты не прислушивайся. Все что я знаю, я передам тебе. Надеюсь, ты читать, еще не разучился. Для этого я и ждал тебя, – это уже он говорил Григорию.
В юрту вошла Айгуль. Она присела рядом с ними и что-то сказала Горчакову.
-Айгуль предлагает выпить чаю. До ужина еще далеко. А затем вы можете осмотреть окрестности. Здесь у нас очень красиво. Недалеко течет ручей, вода чистейшая, даже какая-то целебная.
Вышли из юрты. Недалеко от входа стоял все тот же низенький стол, на нем пыхтел самовар. Стояли тарелки с медом и стопкой лежали свежие лепешки. Айгуль уселась у стола, вокруг нее все гости с хозяином, и чайная церемония началась.  Было тихо, только с пасеки доносился гул работающих пчел.
  После чая Григорий с Ликой с удовольствием осматривали луг, ручей, отдельные деревья и вдали сказочную гору. Солнце склонялось к закату, когда они подошли к юрте. Перед входом в юрту была живописная картина: на старом, потертом казачьем седле возлежал полковник русской армии, в белой шелковой рубашке, наброшенном на плечи офицерском кителе, с погонами тех времен. Походная фуражка лежала рядом, поэтому голова с седыми волосами была непокрыта. Рядом сидела седая, согбенная женщина в наряде из лисьих хвостов, в шапке из соболя, и ее рука гладила седые волосы офицера.
Увидев подошедших, оба встали. Женщина была на голову ниже полковника, который поспешно накинул мундир и застегнулся на все пуговицы. Затем одел фуражку и привычным профессиональным жестом проверил по центру ли козырек. Григорий отметил на левой стороне кителя множество наград, а посредине был Орден Святого Георгия. Но выправка! Что-то необычное, породистое и галантное было в этом статном офицере, и рядом с маленькой женщиной он выглядел более чем элегантно.
-Покорнейше прошу прощения господа, но это не маскарад. Просто сегодня Айгуль будет немного общаться с высшими силами. А я офицер, а бывших офицеров не бывает, так же, как и десантников, позволил себе присутствовать на этом мероприятии в полной форме. Прошу располагаться, где вам удобно.
-Айгуль, девочка, может, не будем этого делать? – это уже к женщине.
Она ответила ему что-то по-алтайски, и полковник вновь опустился на старое походное седло. Сергей выступал в роли ассистента шамана. На низеньком столике лежали все атрибуты обряда: шаманский бубен, заячья лапка и стояла пиала с каким-то настоем. Затем он подбросил в небольшой костерчик довольно много дров и протянул пиалу с настоем Айгуль.
Шаман взяла пиалу, что-то прошептала и затем медленно выпила. Она трижды обошла вокруг огня, потом вылила остатки настоя в костер. Произошла яркая вспышка, и сноп искр взметнулся в небо.
Ночь и темнота наступили быстро. Шаман начала ходить вокруг костра, постепенно создавая ритм на бубне. Но вот ритм стал ускоряться, а движения вокруг костра стали быстрее. Через некоторое время шаман, казалось, летала вокруг огня, движения стали легкими, молодыми, быстрыми, бесшумными. Теперь к ударам присоединилось еще и пение. Сначала оно было тихим, затем стало более громким, каким-то горловым. Вскоре ритм стал бешеным, пение громким, иногда напоминало раскаты грома, а бубен издавал все убыстряющийся ритм. Григорий посмотрел на Горчакова. Тот не отрываясь, смотрел на происходящее, готовый в любой момент прийти на помощь. Внезапно ритм стих, и шаман рухнула на землю. Полковник бросился к ней, подхватил ее на руки и крикнул:
-Помогите.
Мгновенно рядом оказался Сергей и они вдвоем внесли женщину в юрту.
Через некоторое время оба вышли из нее. Сергей подбросил немного дров в костер, а полковник устроился на казачьем седле.
-Она будет отдыхать до утра. А сейчас будем ужинать.
Проводник колдовал у самовара, затем протер низкий столик, положил на него клеенку и вновь уставил тарелками с медом, копченым мясом, лепешками. Вскоре вскипел самовар. Все уселись вокруг стола, было как-то непривычно тихо и только иногда из темноты высовывалась морда собаки, да невдалеке слышен был всхрап лошади.
-А медведи здесь есть? – тихо спросила Лика.
-Бывают. Но вы не волнуйтесь мадмуазель, у нас есть оружие, – ответил Горчаков.
-Можно нескромный вопрос? Вы настоящий полковник? – Лика смотрела на него во все глаза.
-Настоящее не бывает. Кавалергард Генерального Штаба полковник князь Горчаков Антон Александрович к вашим услугам, господа. Это не маскарад и не ностальгия. Долгие годы я вынужден был скрывать свое происхождение. Но сейчас я близок к тому, чтобы вернуться в наш с вами мир. А вам еще нужно много работать здесь.
Лика готова была спросить еще, но он опередил ее:
-А сейчас ужинать и спать. Завтра еще будет день.
 На ночлег их устроили на мужской половине юрты. Горчаков прошел спать за занавеску к Айгуль, а Сергей остался снаружи, нужно было охранять покой. Григорий долго не мог заснуть, было много необычного в этой встрече, много вопросов. Из-за войлочных стен доносились различные звуки, лай собак, тяжелый топот стреноженных лошадей, иногда крики ночных птиц. Было что-то древнее, как сама жизнь, в этой ночевке у священных гор Алтая. На женской половине было тихо, и спокойно. Рядом слышалось сонное посапывание Лики. Незаметно он заснул.
Проснулся Григорий неожиданно для себя. В юрте стоял полумрак, только через открытый войлочный верх было видно голубое небо. Он поднялся и вышел наружу. Стоял прекрасный солнечный день, была умиротворяющая тишина, покой. В воздухе висел гул от работающей пасеки. Чуть поодаль прыгали стреноженные лошади, а в тени юрты лежали собаки. И снова повеяло вечностью от этой успокаивающей идиллии.
Недалеко от юрты горел костер. Айгуль на низеньком столике что-то стряпала, Сергей подносил ей все необходимое. Горчаков ходил по пасеке, проверял улья. Было уже много времени, солнце стояло высоко.
-Доброе утро, - приветствовал Григорий хлопочущих у костра.
Они оба улыбнулись и ответили на приветствие. Скоро появилась Лика. По ее счастливому лицу, Григорий понял, что лечение действует. Умывались они у ручья. По берегам росли заросли кустарника, порхали какие-то птички. Поистине, райское место.
Собрались за столом все вместе. Снова Сергей подносил блюда и тарелки, а Айгуль потчевала гостей. Горчаков что-то сказал Сергею. Тот вытащил небольшой деревянный жбан с крышкой и наполнил пустые пиалы розовой жидкостью.
-Господа и дамы. Я поднимаю этот тост за ваш приезд. Мы ждали его давно, с нетерпением. Скажу несколько слов о том, что вчера видела Айгуль. Григорий и Анжелика! Вы будете вместе всю жизнь, впереди много тягот, страданий, но вы их преодолеете. Это только в сказках: они поженились, жили долго и счастливо. Вы сударь, будете исцелять людей не только руками, будете иметь широкую известность. Вы сударыня будете здоровы, родите двух детей, и всегда останетесь верною опорою мужу. За это и выпьем. – Горчаков заметил робкий взгляд Лики, добавил:
-Не волнуйтесь мадмуазель, это сок и немного меда. Алкоголя там нет. Этот напиток дает только молодость и здоровье.
Трапеза продолжалась. Горчаков много шутил, но иногда в голосе его проскальзывала легкая грусть. Григорий расценил это, как прощание с ними. Закончили кушать. Князь поднялся и предложил Григорию.
-А не прогуляться ли нам по этим окрестностям? Айгуль, девочка, мы скоро, – заметил тревожный взгляд жены, сказал он.
Они прошли через луг, вышли на берег ручья и присели на бережок. У ног струилась чистейшая вода, пахло цветами и медом.
-Я не все сказал Григорий. Очень скоро мы покинем этот мир, теперь ты полноценный странник.
-Я ничего не могу понять. Кто мы, откуда пришли и куда уходим? Зачем все это?
-Я постараюсь объяснить. Хотя мне как человеку, не все тоже доступно, потому что большие знания будут влиять на происходящее. Как тебе известно, у всех у нас есть душа. Так вот, она по земным меркам сверхразвита. Мы все, души, и наш дом находится в другом мире, намного более совершенном. Этот мир на Земле виртуален, он создан для того, чтобы молодые души проходили обучение, познавали добро и зло, хорошее и плохое, и многое другое. Будучи в том мире мы выбирали себе сами судьбу и тело, много страданий, чтобы стать совершеннее. Это как в нашей, земной школе, предметы ученик выбирает сам. Но только одно условие: он не может использовать свою душу, для прохождения земного пути. Только сознание, у которого всего два неполноценных анализатора, огромное самомнение и иллюзорность выбора.
Всегда в земной жизни кажется, что люди сами выбирают, но решение, выбор уже заранее предрешен. Это как в современных компьютерных играх: только не игрок руководит действием на поле жизни, а он непосредственно живет в своем теле и принимает активное участие в программе, составленной заранее, под названием жизнь. И все страдания происходят в гротесковой, понятной форме, чтобы через них душа все усваивала. Немного путано, но ты поймешь. Жизнь на Земле – это не способ существования белковых тел, а школа для развития и совершенствования душ.
Причем, никто не может покинуть жизнь на Земле по своей воле, у людей очень сильно развит инстинкт самосохранения, настолько сильно, что мы боимся смерти, а в случае самоубийства – кара ждет отступника в том мире. Он получает в виде наказания самую плохую судьбу, тело и принудительно отправляется отрабатывать невыполненное.
-Почему на земле так много войн, конфликтов, экстрима? – спросил Григорий.
-Только в экстремальных ситуациях проявляются те или иные выбранные качества людей. К тому же незаметна замена душ выполнивших свое задание. Но виртуальный мир полон страданий, даже любовь – тоже мука. Особое значение имеет время, и если ты заметил оно парадоксально. Как заметил поэт «и словно вечность длится день», он нескончаем. А огромные промежутки времени пролетают мгновенно. Вот только был ребенком, а уже - старик. А все потому, что в том мире времени нет, оно вводится только здесь для проведения в страданиях определенного срока.
-Значит все предрешено заранее?
-Да. Судьба как у отдельно взятого человека, так и у всего, что его окружает. Человек выполняет взятую на себя программу, страдая, сомневаясь, испытывая муки. Поэтому нет греха в том, что он сделал, ибо это было ему предписано. А коль нет греха, то нет ада и рая. Можно сказать, по большому счету, что ад – жизнь на земле, а рай – возврат домой, в тот мир.
-Тогда, как же религия? Если нет греха, ада и рая?
-Религия – это необходимость. Это помощник людям в преодолении земных тягот, это прекрасный психотерапевт, ибо только религия утверждает: люди, смиритесь, умерьте свою гордыню и честно выполняйте то, что вам предписано свыше. Кроме того, религия показывает, что жизнь здесь временна, и все мы вознесемся в другой мир. Но у человека очень глупое, гордое сознание – оно ни во что не верит. Оно не может понять, что только смирение облегчает жизнь. Наоборот, оно куда-то стремится. Никто из нас не знает, что будет через секунду, час, день, а сознание ставит цели, которые никогда не достигает.
-А как же гадания, предсказания, шаманство?
-Ты заметь, что этим обладают только избранные люди. Другие пытаются, но у них ничего не получается. Ты тоже вскоре будешь видеть будущее, в небольшой степени влиять на него. Ты странник, наблюдатель, помощник людям преодолеть тяготы, выбранные судьбой.
Они еще долго сидели, Горчаков посвящал Григория в сокрытые тайны и особенности жизни людей на Земле. В конце он добавил:
-Я не все сказал вам, что видела Айгуль. Мы скоро уйдем из этого мира. Так что до встречи там, откуда мы все. Когда мы покинем этот мир, я обязательно дам тебе знать. А теперь пойдем, нас уже начинают искать.
К ним направлялись Анжелика и Айгуль.
Вечером стали готовиться к отъезду, чтобы рано утром быть в селе, да еще нужно было добраться до аэродрома. Горчаков отвел Григория в сторону и вручил ему толстый пакет бумаг.
-Здесь все методы лечения, совершенствуй, дерзай. Кроме того, здесь описаны все мои скитания и борьба с игом. Почитай, тебе думаю, будет занятно.
Они всю ночь беседовали. У Григория было много вопросов, на которые он получил исчерпывающие ответы. Ранним утром гости покинули пасеку.
В селе Сергей выделил им машину, которая доставила их в райцентр, а к вечеру они были в аэропорту.
На другой день, утром, Горчаков вышел из юрты гладко выбритым, в своем парадном мундире, при всех орденах. Айгуль хлопотала у костра, и, увидев мужа в полной парадной форме, направилась к нему.
-Айгуль, девочка моя, я прощусь с пасекой. Сегодня будем отъезжать, улья останутся здесь до весны, - и он пошел твердой походкой между рядами ящиков.
Вот он остановился, что-то поправил и пошел дальше. На дальнем конце пасеки полюбовался священной горой и направился к юрте. Вдруг за грудиной появилась дикая боль и противная слабость в теле. Он попытался продолжить идти, но ноги подкашивались. Он слабо замахал руками, призывая на помощь свою верную хранительницу Айгуль, медлено идя ей навстречу. Она бежала, падала, поднималась и вот она рядом.
-Мне плохо, девочка моя, - прошептали его губы. - Помоги мне, родная.
С трудом дошли до юрты, переступили порог, и князь опустился на кошмы. Он немного посидел, а затем лег на спину. Губы его что-то шептали, и она наклонилась, чтобы слышать его слова. 
-Ну, вот и все, девочка моя. Спасибо тебе за совместный путь. Я ухожу. Прости за все. Прощай, – последнее слово она разобрала с трудом.
Айгуль еще долго сидела у его изголовья, гладя седые волосы полковника. Она еще с утра почувствовала перебои в сердце, а сейчас ощущала, как холодеют ее ноги и руки. Она попыталась встать, не получилось. С трудом доползла до женской половины юрты, где висел наряд шамана. Она натянула его на себя, приблизилась к любимому мужчине и запела заклинание на бессмертие. Силы оставляли ее. Тогда она отодвинула его левую руку, легла на его плечо и обняла рукой тело. Было хорошо, покойно….
Сергей вел маленький караван к пасеке. Гостей он проводил, оседлал свежих лошадей, в сопровождении отца и брата, ехали за пасечниками. Еще издали они услышали, как воет собака, погнали коней галопом.
Дверь юрты была открыта настежь. Приехавшие подошли к двери, не решаясь переступить порог. Прямо перед ними лежал седовласый полковник и обнимающая его женщина – алтайка. Блестящий представитель дворянства, кавалергард, один из столпов самодержавия, до последнего верный присяге. Рядом - простая женщина, шаманка, любящая и преданная, с которой он прошел всю жизнь…
Дома, в аэропорту Григория и Анжелику ждала машина. Григорий сел на переднее сиденье, а Лика расположилась на заднем. Ехали весело, перешучивались. Вдруг Григорий увидел перед машиной полковника Горчакова и Айгуль. Он хотел закричать водителю:
-Тормози, – но отметил, что пара двигается впереди машины.
Он посмотрел на водителя. Тот беззаботно рулил, ничего не замечая. Вдруг полковник вытянулся и отдал честь. Его дама помахала рукой. Они оба стали подниматься в небо. Григорий прилип к переднему стеклу, глядя как они растворяются в небе.
-Что ты там увидел? – спросила Анжелика.
-Птиц, которые возвращаются домой.





 






























 




 
 



 




























































з







































            


















Глава 1 - 1