Мой Бродский

МОЙ БРОДСКИЙ

ГУЛ ВЕЧНОСТИ

Эссе

Вот он стоит на берегу АТЛАНТИКИ по ту сторону от ЕВРОПЫ в своем пальто с расстегнутыми пуговицами и с распахнутой миру душой.
Ему внимают по обе стороны океана.
ИОСИФ БРОДСКИЙ.
Он пришел в поэзию в конце пятидесятых годов прошлого века. В СССР были .времена совершенно антипоэтические.
Однако VENI. VIDI. VICI.
Пришел. Увидел. Победил.
1940–1996...
Когда он ушел, то вдруг укрупнился, вырос после смерти. Ритмы и волны его поэзии все громче пульсируют по обеим сторонам двух океанов, все слышнее над РОССИЕЙ.
Вслушиваюсь, как сегодня звучит эта рапсодия – симфоджаз под управлением БРОДСКОГО. В нем слышны русская балалайка, англофонное банджо, немецкий барабан, еврейская скрипка.
Кому как, а мне нравится такое попурри – крепкий, злой «коктейль БРОДСКОГО» – истинного христианина с присадкой едкой иудейской гордыни.
А еще мне симпатичны его вечно расстегнутые пуговицы пальто – СВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК!
.ххх
Откровенно сказать, с трепетом погружаюсь в разноголосую РАПСОДИЮ БРОДСКОГО: попробуй-ка расплести  бурлящий поток иа отдельные струи.
Должен предупредить: это мой личный, вопиюще субъективный взгляд на творчество поэта... автор ваш не литературовед, а просто неравнодушный читатель.
.Как очертить БРОДСКОГО в нескольких строках? Российский ссыльно-поселенец – он же лучший англоязычный поэт США, питерский «тунеядец» – он же лауреат Нобелевской премии в области литературы...
Люди такого полета не умещаются в анкету.

«Мир меня ловил, но не поймал» – эти лукавые слова философа Григория СКОВОРОДЫ довольно точно относятся и к самому поэту
БРОДСКИЙ видится мне как философ в маскхалате поэта, человек, РЕЖУЩИЙ ВРЕМЯ.
Взявшись за перо, памятую его жесткую формулу «Вообще следует положить левую руку на ГОМЕРА, БИБЛИЮ и ДАНТЕ, прежде чем взять авторучку в правую.»

УМНОМУ ДОСТАТОЧНО
 Его строки вовсе не легкое дорожное чтение, это крепкий орешек даже для искушенного читателя. Впрочем, БРОДСКИЙ никогда не заботился о современной ему аудитории, не подыгрывал ей. Ровно наоборот: аудитория сама должна проникнуться ходом мысли поэта. Сам он вообще не терпит «плоскостопия», вторичности – ни в жизни, ни в своих стихах. SAPIENUM SATIS – умному достаточно, такой был слоган у толковых римлян 2000 лет тому назад.
Здесь к месту припомнить довольно странную мысль великого немца Иоганна Вольфганга фон Гете: «Мы в сущности учимся только из тех книг, о которых мы не в состоянии судить. Автору книги, судить о которой мы можем, – следовало бы учиться у нас.»
Томики БРОДСКОГО – это как раз то, о чем мы зачастую судить не в состоянии...
Сам он не раз писал и говорил, что биография поэта – в качестве его слуха. Полагаю так, что имеется ввиду слух не только фонетический, скорее социальный. Точнее говоря то, что сам он называл ГУЛОМ ВРЕМЕНИ.
Его слух был абсолютный – социальный, музыкальный, фонетический.
Душа поэта была чуткой МЕМБРАНОЙ русской фонетики и гула вечности одновременно.
За двадцать лет до начала «перестройки», в 1966 году он писал:

«Русский орел, потеряв корону
Напоминает сейчас ворону.
Его горделивый недавно клекот
Теперь превратился в картавый рокот.
Это старость орлов или голос страсти
Обернувшийся следствием, эхом власти.»

В его строках слышны гулы, отзвуки, ритмы самых разных поэтических структур за две тысячи лет развития средиземноморской цивилизации, включая Восточную ЕВРОПУ, весь славянский мир.
Легко и естественно, на равной ноге он чувствует себя с древнеримским поэтом МАРЦИАЛОМ и с Анной АХМАТОВОЙ, с шотландской королевой Марией СТЮАРТ и Полом МАККАРТНИ, с ГОРАЦИЕМ и императором ТИБЕРИЕМ. Поэт аукается с ОВИДИЕМ, Джоном ДОННОМ, КАВАФИСОМ, МАЯКОВСКИМ, с самим ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ.
И это не эклектика, но уверенное хозяйское чувство полночного наследника всех этих великих...
Мы здесь, в России долгое время были лишены великих сокровищ мировой культуры, в том числе и в искусстве слова.
Власть предлагала нам в собеседники крупного мемуариста и глубокого теоретика БРЕЖНЕВА, истинного классика подхалимажа дядю Степу МИХАЛКОВА, крупного рифмоплета и верного «автоматчика партии» ГРИБАЧЕВА, замечательного «драмодела» СОФРОНОВА... ахх! какие были вельможи, многотомные трижды лауреаты, бравые трубадуры соцреализма...
Где они теперь?
Эти «инженеры и техники» человеческих душ не удостоены даже хулы моего героя. Им отказано в исторической памяти.
Их нет!

Но вернемся к Бродскому.
Он творил вовсе не авторучкой, но собственной гортанью, голосом, жестом, ритмом, – всем существом.
Его строки мерно укачивают словно морской прибой. Это вечные, естественные ритмы мира, они явственно звучат как ГУЛ ВЕЧНОСТИ.
Сокровенно сказал об этом сам автор:
«...и только ливень в дремлющий мой ум
Как в кухню дальних родственников скаред
Мой слух об эту пору пропускает
НЕ МУЗЫКУ ЕЩЕ, УЖЕ НЕ ШУМ.»

Вот она, сердцевина стиха – не музыка еще, уже не шум... но ритм, дыхание стиха уже родились!
Слушая его стихи в записи на пленку, почти физиологически ощущаешь ИОСИФ БРОДСКИЙ – РАПСОД XX века.
Он шаманит своим ритмом, завораживает рифмой .радует парадоксальными мыслями.
Его живая «часть речи» – это океанская стихия стиха. В его голосовых модуляциях, в мерных ритмах можно и через две тысячи лет расслышать дальнее эхо греческих трагедий.
За его фонограммой легко прочитывается КАРДИОГРАММА поэта..
...он умер на ходу...
1940–1996
Как соловей захлебнулся собственной трелью. Что-то сродни ВЫСОЦКОМУ, помните? «...чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее...»
Иосиф тоже гнал лошадей, не оглядываясь...
Сквозь его строчки просвечивает МЕТАФИЗИКА ЯЗЫКА. Любой мастер слова знает: то, что оттиснуто на книжной полосе всегда меньше, тусклее того, что вспыхнуло в душе автора. «...внутри больше того, что снаружи как в Вифлеемских яслях или во чреве девы Марии.».
«Как часть не может отразить в себе целого, так и слово не может выразить в себе мысль. Ибо мысль – это уже явление НЕ ТОЛЬКО ФИЗИЧЕСКОГО, НО И ТОНКОГО МИРА.
МЫСЛЬ ПЕРЕЛИВАЕТСЯ ЗА ПРЕДЕЛЫ ФОРМЫ.»
Вот именно – переливается – как написал мудрый средневековый монах св. АВГУСТИН.

Скрипи мое перо,
Мой коготок, мой посох,
Не подгоняй сих строк
Забуксовав в отбросах,
Эпоха на колесах
Нас не догонит, босых.
Это сказано навек о нашем святом я окаянном ремесле...

«MEMENTO MORI». ПОМНИ О СМЕРТИ
Он много и напряженно думал и писал ОБ ЭТОМ, словно бы приноравливался к вечной трагедии человека.
Кажется странным, почему молодой 26-летний поэт, полный сил и замыслов как бы примеряемся пером к собственной смерти?
У него такой тяжелый, прямой взгляд – так смотрели в лицо собственной гибели гладиаторы РИМА, солдаты  России в той Великой отечественной...
«Так солдаты в траншее поверх бруствера смотрят туда, где их больше нет».
Бродскому хватает духу примеряться к собственному небытию с иронией:


«...теперь меня там нет. Означенной пропаже
Дивятся может быть лишь вазы в Эрмитаже.
Отсутствие мое большой дыры в пейзаже
Не сделало; пустяк: дыра, но небольшая.»

Как тут не вспомнить пронзительные строки из «Евангелия от МАТФЕЯ», что вырвались из сердца ИИСУСА ХРИСТА:
«Душа моя скорбит смертельно. Отче мой! Если возможно, да минет меня чаша сия: впрочем, не как я хочу, но как ты...»
Смерть – это момент истины.
Может 6ыть, это самый великий творческий акт в бытии человека?
Вот поэт расстается со своей Музой, как с живой женщиной:

«Дай же на прощанье руку. На том спасибо
Величава наша разлука, ибо
Навсегда расстаемся. Смолкает цитра.
Навсегда – не слово, а вправду цифра,
Чьи нули, когда мы зарастем травою
Перекроют эпоху и век с лихвою»

В таком уходе есть свет вечности.
Само присутствие великого поэта создает своеобразный ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЙ эффект БЫТИЯ ЧЕЛОВЕКА в этом мире, – так считает поэтесса Бэлла АХМАДУЛИНА. В беседе о творчестве БРОДСКОГО с Валентиной ПОЛУХИНОЙ она высказала такую мысль: «Этот эффект работает даже для тех, кто вообще не читал Бродского.
Более того, – само присутствие БРОДСКОГО каким-то образом сказывается на развитии умов».

ЛЮБИМЫЕ МИНУСЫ
Будем объективны: моему герою предъявляли  много разных претензий, упреков... мол, торопится поэт, частенько захлебывается в собственном красноречии, его длинноты сверх меры... Холоден, смотрит на читателя сверху вниз. Однажды Бродский саркастически заметил: «Меня упрекали во всем окромя погоды».
А он и сам не отрицает этих минусов – пусть так! Ему нравятся длинные вещи – улицы, поэмы, реки, монологи.
Он и вправду торопится: невтерпеж ему пропеть, прокричать свое URBI ET ORBI – городу и миру.
Здесь возникает странная «лирико-гидротехническая» аллюзия.
ГИДРОУЗЕЛ. Представьте себе: весеннее половодье напирает на бетонную плотину ГЭС. Паводок несет к плотине всякое – щепки, мусор, плавник, крупную рыбину, ветви деревьев...
Однако поэт, как гребень плотины, отбрасывает мусор, пропускает через себя только чистую энергию водного потока, то-есть ЭНЕРГИЮ ВЫСОКО НАПРЯЖЕННОГО СЛОВА.
Как известно, Средиземное море расположено выше уровня мирового океана. Через пролив ГИБРАЛТАР под Геркулесовыми столпами по узкой горловине из Средиземноморья в АТЛАНТИКУ низвергается мощное течение.
Поэтическое горло БРОДСКОГО сродни ГИБРАЛТАРУ. Его поэзия низвергается с высот 2000-й средиземноморской цивилизации в океан мировой культуры.
Подпор этих двадцати веков давит на плечи поэта... поэтому горло и захлебывается. Как сказала однажды его любимая поэтесса Марина ЦВЕТАЕВА, «не успех, успеть бы...»


ЧАСТЬ РЕЧИ
Человек сугубо частный, даже болезненно автономный, БРОДСКИЙ преклонялся перед одним кумиром – родной речью. Ему удалось прочувствовать, ОТЧЕКАНИТЬ СЛОВОМ потаенный дух, метафизику русской речи.
На его долю выпала Геркулесова работа – очищать живую плоть родного языка от ржавчины советского «новояза». Как тот шахтер, он пробуривался сквозь пласты мусора, гнилья, вранья и тлена. Поэт достал наконец до живой воды, до КУЛЬТУРНОГО СЛОЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ СЛОВЕСНОСТИ.
СПАСИБО ПОЭТУ.
Ов честно и преданно послужил родной речи. Реанимировал, реабилитировал ее, матушкy нашу.
Как же она оскудела, запаршивела за годы пятилеток-семилеток!
Мастер остро осознавал, чувствовал волю языка к саморазвитию.

«Служенье муз чего-то там не терпит,
Зато само обычно так торопит,
Что по рукам бежит священный трепет
И несомненна близость Божества.
Один певец подготовляет рапорт.
Другой рождает приглушенный ропот.
А третий знает, что он сам лишь рупор,
И он срывает все цветы родства.»

Эти и многие другие строки БРОДСКОГО воспринимаются особенно плотно, значительно... почти по-библейски?

Вначале было слово
И слово было у Бога
И слово было Бог

In  the beginning was the word
And the word was with god
And word was god

Поэт – это не тот, кто рифмует слова.
Но тот, кто дает имя явлению, состоянию, чувству.
Тем поэт равен Богу.
Работа человека над словом – вечная работа.
Она всегда мучительно трудна.
Истина увертлива, капризна, всегда непохожа сама на себя.
Как же нужен современной российской словолитне новый талантливый мастер слова!
Увы, почти весь XX век был для РОССИИ временем языковой катастрофы. Народ-языкотворец сбился с пути: возник язык, который НЕНАВИДИТ – СТРАШНЫЙ, ЗЛОЙ, ГРУБЫЙ.
В интервью Наталье ГОРБАНЕВСКОЙ по этому поводу БРОДСКИЙ сказал так: «Выясняется, что если поэта не печатают, то потому, что не печатают язык. Язык оказывается в состоянии противоречия, противоборства с системой, с языковой идиоматикой, которой пользуется система.
То есть, другими словами: РУССКИЙ ЯЗЫК НЕ ВЫНОСИТ ЯЗЫКА, КОТОРЫМ ПОЛЬЗУЕТСЯ ВЛАСТЬ.
Государство таким образом не только оскопляет население, оно пытается ОСКОПИТЬ ЕЩЕ И ЯЗЫК.»
Есть надежда, что эта попытка все-таки провалится.
Наверное не скоро придет мессия – языкотворец, который смог бы продолжить работу БРОДСКОГО.
Долго еще предстоит нам всем миром разгребать эти завалы мертвой официальщины периода «развитого социализма», огранивать, полировывать родимую нашу речь до сияния пушкинского ЛУКОМОРЬЯ...
Но как бы там ни было – мы еще далеко не все сказали миру.
Мои коллеги – литераторы, да и вся пишущая по-русски братия знают, какая прорва имен, состояний, оттенков бытия, душевных движений не обозначена пока словом по-русски. В родной речи остро не хватает русских по духу и по форме терминов в науке, искусстве, спорте, бизнесе, в электронике, в тонкой сфере человеческих взаимоотношений. Не хватает даже бытовой лексики с национальными корнями. Толковый русский словарь страдает от бедности самой жизни. Нам и сегодня недостает элементарных словесных определений в широком диапазоне от косметики до хоккея, от электроники до социологии.
Вот и уродуем родную фонетику всякими «откутюр», «оффсайд», «интерфэйс» и «пиццахат».

Сошлюсь на один близкий мне пример. Когда родился у меня сын, теща моя, полуграмотная, но языкастая деревенская бригадирка как глянула на младенца АЛЕКСЕЯ, так и молвила:
– Нуу, ИСТАЁННЫЙ ФЕЛИКС!
ИСТАЁННЫЙ...
Где-то в глубинах русской души таится до времени такое ЖИВОРОДЯЩЕЕ СЛОВО. Жива подспудно соловьиная русская речь, чистое родниковое слово.
Это обнадеживает.
И снова вернусь к БРОДСКОМУ. «Самое лучшее и драгоценное, чем РОССИЯ обладает, чем обладает русский народ – это язык. И всякий, кто пользуется языком добросовестно, паче того – с талантом, должен быть народом уважаем, чтим, любим. Самое святое, что у нас есть, – это может быть не наши иконы, и даже не наша история, – ЭТО НАШ ЯЗЫК.» (Из интервью И. БРОДСКОГО Наталье ГОРБАНЕВСКОЙ).
И вот литые строки БРОДСКОГО на памятнике русской речи, которого нет на Тишинском рынке в МОСКВЕ...

«...жизнь, которой
как дареной вещи не смотрят в пасть
обнажает зубы при каждой встрече.
ОТ ВСЕГО ЧЕЛОВЕКА ВАМ ОСТАЕТСЯ ЧАСТЬ
РЕЧИ. ЧАСТЬ РЕЧИ ВООБЩЕ. ЧАСТЬ РЕЧИ.»



ПЕРЕД ПАМЯТНИКОМ ПУШКИНУ В ОДЕССЕ
Этот своеобразный диалог двух поэтов прозвучал спустя полтора века после гибели Александра Сергеевича. Давно минувшее было воспринято нашим современником остро и злободневно.
У поэтов свои отношения со временем.

«...там стыл апостол перемены мест
спиной к отчизне и лицом к тому,
в чью так и не случилось бахрому шагнуть ему.
Из чугуна он был изваян.
Точно пахана движений голос произнес: «Хана
перемещеньям.» И с того конца
земли поддакнули звон бубенца с куском свинца...»

– Всего четыре слова: ЗВОН БУБЕНЦА – КУСОК СВИНЦА...
И этот кусок свинца в теле ПУШКИНА всю жизнь саднил душу БРОДСКОГО.
А вот уж и вовсе прямая речь, безо всяких экивоков и околичностей:

«И ощутил я как сапог дресва
Как марширующий раз-два
Тоску родства.
Поди и он здесь подставлял скулу под аквилон
Прикидывая, как убраться вон
В такую же, кто знает, рань
И тоже чувствовал, что дело дрянь
Куда ни  глянь...»

Так сроднило их безотчетно-российское чувство Родины-мачехи, притворяющейся мамой...
Одному из них была суждена ссылка из ПЕТЕРБУРГА на юг, другому оттуда же на север.
ЧУГУННЫЙ ПУШКИН В ОДЕССЕ...

«... и отлит был
из их отходов тот, кто не уплыл,
Тот,  чей, давясь, проговорил
«Прощай, свободная стихия» рот
Чтоб раствориться навсегда в тюрьме широт,
Где нет ворот.»

«...нет в нашем грустном языке строки,
отчаянней и больше, вопреки
себе написанной. И после от руки
Сто лет копируемой. Так набегает на
Пляж в ЛАНЖЕРОНЕ за волной волна
Земле верна.»

Да, почти уж двести лет набегает волна за волной пушкинская строфика на берега российской словесности.
Та же судьба, – свято верую, – ждет и ритмы БРОДСКОГО. И нет никакой мистики в том, что ИОСИФ БРОДСКИЙ повторяет судьбу Александра ПУШКИНА и за гробом... оба они растут в духовном пространстве РОССИИ после смерти.
Во второй половине XX века Бродский совершил то, что сделал Пушкин в начале века XIX – УСЛЫШАЛ И ВНОВЬ УТВЕРДИЛ ГАРМОНИЮ РУССКОГО КЛАССИЧЕСКОГО СТИХА.

ПЕРЕПИСКА С ГОРАЦИЕМ
Писать письма мертвым как-то не принято.
Однако Иосиф БРОДСКИЙ написал письмо из РОССИИ XX века своему коллеге и собрату по перу поэту ГОРАЦИЮ ФЛАККУ, который жил в РИМЕ 1600 лет тому назад.
Впрочем, эти толстые цифры мало смущают БРОДСКОГО. Гораций ФЛАКК как был, так и остается для нашего современника живым поэтическим организмом.
Поэты – что им тысячелетия!
А все-таки согласитесь: неплохая идея отправить Email из современного Нью-Йорка в вечный город РИМ!
Итак, БРОДСКИЙ пишет Горацию ФЛАККУ:
«Тебе было 57 лет, когда ты умер. Что до меня, то мне сейчас 54. Так что мы можем поговорить, я полагаю, как мужчина с мужчиной. Единственное, что у меня с тобой было общее, я думаю, – широта и конечно томик твоих стихов в русских переводах.
В то время, когда ты все это писал, у нас, видишь ли, не было языка. Мы даже не были нами, просто пузырьки в резервуаре генов нашего будущего. Однако две тысячи лет не прошли даром. Теперь мы можем читать тебя на нашем, чрезвычайно флективном языке с его знаменитым гуттаперчевым синтаксисом, дивно подходящим для перевода тебе подобных.
Я надеюсь, что ты познакомишься с моими ямбами и трохеями как-нибудь на свой загробный манер.»
В этом письме через тысячелетия нет никакой мистики. Это серьезный профессиональный монолог одного поэтического суверена, обращенный к собрату по перу.
ГОРАЦИЙ даже снился БРОДСКОМУ, правда без лица...
Все-таки, наверное поэты знают о жизни нечто такое, что нам не ведомо. У них какие-то свои мерки пространства и времени. Может и впрямь им ангелы-серафимы что-то нашептывают? Они запросто перекликаются, общаются друг с другом через столетия и континенты – ПУШКИН И БРОДСКИЙ – С ГОРАЦИЕМ, МАЯКОВСКИЙ С ПУШКИНЫМ, ЛЕРМОНТОВ С ДЕМОНАМИ...
Вот послушайте еще олимпийский диалог Бродского с тенью Горация.
«...когда пишутся стихи, ближайшая аудитория не современники, не говоря уж о потомках, но предшественники.
Те, кто дал язык, те, кто дал формы.
Черта с два, ты обращался к АСКЛЕПИАДУ, к САПФО и к самому ГОМЕРУ. Ты хотел, чтобы прежде всего тебя оценили они... если ты мог делать это для них, почему я не могу делать это для тебя?».

Наверное, все-таки стоит задуматься над этой странной эпистолой в вечность... в подтексте ее лежит великая мысль о том, что существует единый ПЛАНЕТАРНЫЙ ПОТОК МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
Говоря современным языком, работает ноосфера по ВЕРНАДСКОМУ. Есть великий, хотя и незримый КОНТИНЕНТ ДУХА...  и там они все – от ГОМЕРА до БРОДСКОГО, от ГОРАЦИЯ до ТВАРДОВСКОГО, от САПФО до ЛЕРМОНТОВА И МАНДЕЛЬШТАМА.
В мировой культуре постоянно идет напряженный трансконтинентальный диалог. И это относится также к сфере живописи, музыки, архитектуры, драматургии.

БРОДСКИЙ И БЕРДЯЕВ
Вполне ожиданно в наших размышлениях о БРОДСКОМ возникает имя философа Николая БЕРДЯЕВА.
Об этом крупном православном мыслителе мы слышали долгое время только хулу типа «отъявленный реакционер и мракобес». В чем добром, а в проклятиях марксисты России преуспели...
Автор ваш – питомец советского вуза сам пришел к работам того и другого. В их творчестве обнаружилось множество параллелей. И это были вовсе не случайные совпадения мыслей, отдельных строк. Обнаружилось глубинное духовное сопряжение православного мыслителя-идеалиста Николая БЕРДЯЕВА и вполне современного «философа в маскхалате поэта» Иосифа БРОДСКОГО.
«Человек в полноте своей есть космос и личность», – эту максиму БЕРДЯЕВА поэт подтвердил всем своим творчеством. Он всю жизнь занимался тем, что БЕРДЯЕВ считал высшим смыслом философии: – творческий человек должен искать и отражать ВЕЧНУЮ НОВИЗНУ И МОЛОДОСТЬ ИСТИНЫ.
У обоих авторов сложилось довольно близкое понимание психологии творчества.
БРОДСКИЙ полагал так: «...есть знание рациональное, знание интуитивное и знание, которое БИБЛИЯ именует ОТКРОВЕНИЕМ. Поэзия находится где-то на полпути между интуицией и откровением. В университетах молодежь сталкивается лишь с одним типом знания – с рациональным, которым РЕАЛЬНОСТЬ НЕ ИСЧЕРПЫВАЕТСЯ. Тогда изучение поэзии становится просто необходимым.»
Согласно БЕРДЯЕВУ «...в любом произведении духа обязательно должен быть конфликт, столкновение с нормой и законом, должна быть «незаконная любовь».
Господи, да все шесть томов БРОДСКОГО – это и есть сплошная «незаконная любовь», конфликты и столкновения.
Есть и еще один СТОЛП ИСТИНЫ, общий тому и другому. Оба они твердо стояли на позициях индивидуализма, НЕ ПРИЗНАВАЯ НАД СОБОЙ НИКАКОГО ДИКТАТА ВНЕШНЕЙ ВЛАСТИ.
Полный, безоговорочный суверенитет личности, абсолютное самостояние, даже эгоцентричность, – вот что было для каждого из них непоколебимым.
«Я исхожу из духовной ценности каждого человека и не принимаю примата общества над личностью. Я не допускаю, чтобы личная совесть была коллективизирована.
СОВЕСТЬ ЕСТЬ ГЛУБИНА ЛИЧНОСТИ, ГДЕ ЧЕЛОВЕК СОПРИКАСАЕТСЯ С БОГОМ.»
Николай Бердяев продолжает: «Я никогда не любил так называемых «великих исторических деятелей», деятелей государственной власти, завоевателей. Я отрицаю возможность гениальности, связанной с такой низменной сферой, как государство.»
Под этими строками БРОДСКИЙ подписался бы двумя руками: «Политика – самый нижний уровень духовной жизни» – так считал поэт.
И вот как эта мысль отлилась строкой:

«С государством щей не сваришь,
Если сваришь – от6ерет.
Но чем дальше в лес, товарищ,
Тем, товарищ, больше в рот.
Ни иконы, ни БЕРДЯЕВ,
Ни журнал «ЗА РУБЕЖОМ»
Не спасут от негодяев,
Пьющих нехотя боржом.»
                («Лесная идиллия», не датировано, 60-е годы)

НОВОЕ СЛОВО НА РУССКОМ И ПО-АНГЛИЙСКИ
Нe в обиду будь сказано поклонникам нашего «великого и могучего», – слава и величие его несколько меркнут при сопоставлении двух великих речевых потоков современности, – русского и английского.
Послушаем безусловных знатоков билингвистики, то-бишь двуязычия – Владимира НАБОКОВА и Иосифа БРОДСКОГО. Оба блестяще владели русским и английским в своей творческой практике, конечно же сравнивали два языка.
Русская речь, по мнению Владимира НАБОКОВА, пока далеко не так детально и подробно разработана лексически, не так заботливо окультурена и отполирована стилистически, как английская.
В современном наиболее полном АНГЛО-АНГЛИЙСКОМ ТОЛКОВОМ СЛОВАРЕ OXFORD ENGLISH DICTIONARY содержится около 500000 статей: слова, выражения, идиомы.
В наиболее полном, хотя и УСТАРЕВШЕМ ТОЛКОВОМ СЛОВАРЕ ВЕЛИКОРУССКОГО ЯЗЫКА ВЛАДИМИРА ДАЛЯ содержится около 200000 статей.
Владимир Набоков – увы, – прав, когда утверждает: русская речь завоевала свой наибольший авторитет среди люмпенов, уголовных авторитетов во всем мире – сомнительная слава...
«Все мужицкое, сочно-похабное выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски, – пишет Набоков. – А вот лексика человеческой души со всеми извивами и прихотями, также как афористическая точность речений по-русски разработаны слабо.»
БРОДСКИЙ по-своему осмысливал проблему БИЛИНГВИСТИКИ, уверенно практиковал в сложном двуязычном потоке. Поэт энергично продолжил давнюю традицию двуязычия в русской поэзии, освященную именами многих литераторов.
Он смело вводил в русскую поэтическую речь иноязычную лексику: идиомы, целые фразы. Прочитайте блестящее в этом смысле стихотворение «ДВА ЧАСА В РЕЗЕРВУАРЕ».
Из его книг ваш слух обогатит краткость и сила латыни, отточенность речений английских, педантичная четкость немецкого.
А уж ядреной крепости русского нам не занимать! Кстати скажу: даже крутая похабель питерских фабричных окраин, блатная «фенечка» бомжей в законе, – звучит у БРОДСКОГО смачно, но образно.
В самом факте двуязычия отразилось качество чуткого слуха поэта. Ведь мы ныне живем в век воистину Вавилонского смешения языков мира.
БРОДСКИЙ обогатил родную Музу многими новыми цветами и оттенками:  лилиями английского, шипами немецкого и польского, пряностью испанского.
В интервью, посвященном творчеству БРОДСКОГО, Бэлла АХМАДУЛИНА припомнила такой эпизод:
«Американцы и англичане говорили мне, что английский язык БРОДСКОГО – сам по себе. Это создание самого поэта, его персональное творчество, его собственная, УНИКАЛЬНАЯ, АБСОЛЮТНО ЛИЧНАЯ ФОРМА АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА.»
Такое утверждение тонкого стилиста АХМАДУЛИНОЙ не сразу умещается в сознании: какой же надо иметь талант, культурный кругозор, языковое чутье, чтобы хватило в превосходной степени единовременно и синхронно на два языка! Русский-то родной, но английский все-таки чужой... Однако –
ПОЭТ СКАЗАЛ СВОЕ НОВОЕ СЛОВО НА ДВУХ ВЕЛИКИХ НАРЕЧИЯХ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.
«Это феномен мирового масштаба» – двумя руками подписываюсь под этим заявлением Бэллы АХМАДУЛИНОЙ.
Во время уже упомянутого выше интервью Наталье ГОРБАНЕВСКОЙ речь у них зашла о двуязычии. И вот снова метафизика языка:
«Двуязычия в моем сознании не присутствовало, также как и одноязычности, – сказал БРОДСКИЙ.
«В СУЩНОСТИ ЛЮБОЙ ЯЗЫК ЕСТЬ ТОЛЬКО ПЕРЕВОД НА ЗЕМНОЙ С СЕРАФИЧЕСКОГО.»
...язык ангелов, роуминг с тонким миром? Чему удивляться, с поэтами и не такое случается.
Припомнился мне неожиданный эпизод в этой связи.
В Москву прибыла однажды делегация радиожурналистов из КНР. В составе делегации был лучший диктор китайского радио товарищ ЦИ-ЮЭ –. так сказать пекинский Левитан. Этот общительный вежливый диктор старательно изучал русский язык. Как сопровождающий, я охотно помогал коллеге.
Однажды спрашиваю, знает ли товарищ ЦИ-ЮЭ стихи русских поэтов, может ли он почитать эти стихи по-китайски?
– Да, да, я знаю наизусть поэму ПУШКИНА «ПОЛТАВА».
И стал читать мне «ПОЛТАВУ» по-китайски.

Все это звучало довольно странно. Изо всей поэмы я  понял только два слова – «МАРИЯ» и «ПОЛТАВА». Артикуляция диктора ЦИ-ЮЭ была великолепной, музыкально-выразительный китайский язык прекрасно совместился с музыкой пушкинской поэмы – я заслушался!
И случалось чудо: ритм, благозвучие, гармония пушкинских строк полностью сохранились в ином звучании. Душа поэта из РОССИИ, даже озвученная по-китайски, оставалась легко узнаваемой, ритмически родной.
И вот, спустя много лет, когда я узнал мнение Иосифа БРОДСКОГО насчет языка серафического, – стало ясно, почему так происходит. Если есть в стихах гул времени, гармония, естественный ритм, – поэт узнаваем в любом фонетическом обличье. БРОДСКИЙ прав: истинная поэзия это перевод на земной с языка серафического.
А ямб – он и по-китайски ямб. Наши мелодичные «ПОДМОСКОВНЫЕ ВЕЧЕРА» или «КАТЮША» звучат по-японски также задушевно и узнаваемо, как французская «МАРСЕЛЬЕЗА» по-русски. И ЛЕРМОНТОВ хоть в переводе на английский остается Лермонтовым.
Да, серафическая мистика поэзии, как и музыка, – НЕ НУЖДАЕТСЯ В ПЕРЕВОДЕ.

ПОЭТ ДИКТУЕТ СУДЬБУ
Будучи рабочим геологической партии, БРОДСКИЙ в молодости бывал в горах Центральной АЗИИ. Как альпинисту мне тоже случалось там бродить по горам, – по долам... Летом 1968 года я попал на Памирское фирновое плато. Это было девственно чистое место на высоте около 6000 метров.
В своем дневнике я записал тогда: «НЕВОЛЬНО ВЗДРАГИВАЕШЬ при мысли о том, что почти никто из людей не видел этого плато, никто над ним не задумался, не описал его.»
Спустя 20 дет, в 1988 году мне в руки попал небольшой сборник стихов Иосифа Бродского «Осенний крик ястреба» и там, в стихотворении «Назидание» были такие строки:

«Когда ты стоишь один на пустом плоскогорье, под
Бездонным куполом АЗИИ, в чьей синеве пилот
Или ангел разводит изредка свой крахмал,
Когда ты НЕВОЛЬНО ВЗДРАГИВАЕШЬ, чувствуя, как ты мал
Помни: пространство, которому, кажется, ничего
Не нужно, на самом деле нуждается сильно во
Взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу можешь только ты.»

Только ты... не хочу становиться в позу, но возможно, альпинисты и поэты острее других чувствуют, КАК НУЖЕН ЗЕМЛЕ ЧЕЛОВЕК.
Дорогой наш ЮРИЙ ВИЗБОР – альпинист и поэт тоже сказал об этом по-своему:

«Когда мы уедем, уйдем, улетим,
Когда оседлаем мы наши машины
Как будут без нас одиноки пути
Как будут без нас одиноки вершины...»

Хорошо известно, что в горах ноосфера планеты напряжена чрезвычайно. Вот и попали авторы в одно и то же информационное поле?
Эпизод этот с точным текстуальным повтором общих мыслей крепко запомнился.  Тем более,  что мои метафизические встречи с близкими мыслями и строками БРОДСКОГО продолжались. Присматриваясь к окружающему, я заметил, что снег – как бы БРАТ СВЕТА. Поэт сказал изящнее, но по мысли близко: «Сухая сгущенная форма света – снег».
Ночуя в горах, под звездным небом я вдруг осознал, что истина Вселенной это вовсе не прекрасные восходы и закаты Солнца, но это – ТЬМА, НОЧЬ.
Поэт сказал об этом образнее: «Космос всегда отливает слепым агатом». Такое АГАТОВОЕ НЕБО можно увидеть только ночью в горах поэту либо альпинисту...
И вовсе неважно, кто первым сказал А – просто оба попали в магнитное поле вершин.
Не скрою, как потрясают такие совпадения, зеркальное отражение твоих взглядов и оценок другим человеком! Возникает острое  и радостное чувство ДУХОВНОГО РОДСТВА...
Там же, в горах, присмотревшись, обнаружил, что вообще ПРИРОДА НЕ ЛЮБИТ ПРЯМЫХ ЛИНИЙ, геометрически точных фигур, строгой симметрии. Горному пейзажу, кронам деревьев, человеческим лицам, морским волнам – четкость форм не свойственна!

«Как форме волне чужды
Ромб, треугольник, куб
Всяческие углы.
В этом прелесть води.»
                («Тритон», 1994г.
                И. Бродский)

Дальше – больше...
Весной 1998 года я был в КИСЛОВОДСКЕ. Город меня очаровал: такой грустный, увядающий советский курорт бальзаковского возраста... И вдруг мелькнула шальная мысль: а что, если бы БРОДСКИЙ здесь пожил, что бы он тогда написал про КИСЛОВОДСК?
Но БРОДСКИЙ ушел из жизни в 1996году... Что же делать-то? Ведь город такой поэтичный, так и просится «ЗАРИФМУЙ!»
Значит, надо писать самому – без вариантов!
И сразу мне повезло: нашел у БРОДСКОГО  строки, которые стали эпиграфом к моей «ЭЛЕГИИ КИСЛОВОДСКУ».

«Маленькие города, где вам не скажут правду,
Да и зачем вам она, ведь все равно вчера...»

Этот город курортный, немножко предгорный,
Славянский, немножко армянский –
Он как ЗОЛУШКА нынче притих и поник...
Но клокочет нарзан – сын вулкана ЭЛЬБРУСА
Это жизни могучий родник.

Очень русский, немного лохматый и пряный,
Этот город мне мил. Нет троллейбусов здесь,
Много туй, мало пьяных, что странно,
И никто тут меня не давил.

Город лузгает семечки. Дамы
Носят манто как шинелку.
До Шанэли пока еще им далеко ...и легко
На прогулке увидеть русалку,
 
Мавзолея здесь нет. Меньше этой проблемой опасной,
Но ЗЮГАНОВ бывает. Живой...
Значит борьба не напрасна?
Здесь на юге кончается власть федералов курносых.
Население, впрочем, не ставит им острых вопросов.

Интернета тут нету. Пока закупили лишь факсы.
Каринэ здесь живут и Татьяны, Османы и Максы,
Этот город еще не привык продаваться за баксы.
Но привыкнет!

Приезжайте в Минводы, Россия!
Лермонтов вас приглашает.
Верно, здесь не Баден-Баден,
Зато тут озон и уют.
Ставрополье – раздолье, этот край легендарен,
За один Кисловодск три давоса дают.

Приезжайте, будь ласка!
Солнца хватит на всех, фитонцидов нам не занимать.
Ваш КАЛАШ не сработал, господа генералы.
Время жить – МИР КАВКАЗУ!
Это РОДИНА НАША, а не кузькина мать.»

Написано это было в Кисловодске в апреле 1998 года, элегия моя опубликована была на страницах минераловодской «Курортной газеты».
Публикация стала поздним поэтическим дебютом.
Так, сам того не ведая, БРОДСКИЙ стал БРОДИЛОМ, ДРОЖЖАМИ для других стихов.
Вот и получается, что он словно бы диктует мне не просто стихотворные строки, – ПОЭТ ДИКТУЕТ СУДЬБУ.

БУДУЩЕЕ ПОЭЗИИ
В январе 1995 года БРОДСКИЙ написал послесловие к книге стихов молодого московского поэта Дениса НОВИКОВА.
Вышло так, что это послесловие оказалось написанным ровно за год до смерти Иосифа БРОДСКОГО в январе 1996 года...
Итак, это завещание. Главная мысль завещания состоит в том, что уходящий БРОДСКИЙ ждет от молодой российской поэзии КАЧЕСТВЕННО НОВОГО МИРООЩУЩЕНИЯ.
Классик полагает, что современная русская поэзия читателя этим не балует. По его мнению, преобладающая тональность современной русской поэзии является трагико-нигилистической.
Диагноз БРОДСКОГО прямой и безжалостный: СОВРЕМЕННАЯ РОССИЙСКАЯ ПОЭЗИЯ ГЛУБОКО КОНСЕРВАТИВНА, ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО НЕПОЛНОЦЕННА...
Спустя 10 лет после того, как был поставлен этот суровый диагноз, – почти ничего не изменилось.
Да, конечно, БРОДСКИЙ ставит верхнюю планку: в ваших строчках должен быть слышен ГУЛ ВЕЧНОСТИ, иначе...
«Поэзия в сущности высшая форма лингвистической, языковой деятельности. Если нас что-то отличает от животных, – так это наша способность к артикуляции, к языку. Отсюда следует, что поэзия на самом деле НЕ ОБЛАСТЬ ЛИТЕРАТУРЫ, НЕ ФОРМА ИСКУССТВА, – ЭТО ЦЕЛЬ ЧЕЛОВЕКА КАК БИОЛОГИЧЕСКОГО ВИДА.
Люди, которые занимаются поэзией – наиболее совершенные в биологическом отношении образцы человеческого рода (подчеркнуто Ф.С.).
Да, автор ваш полностью уверен в правоте этой мысли. БРОДСКИЙ здесь перекликается с ГЕТЕ, который сказал Эккерману: «Тот, кто не внемлет голосу поэта, тот просто варвар, больше ничего.»
Дирижер оркестра ушел. Партитуры его остались.

Камертон БРОДСКОГО – это надолго.
Всем своим существом, голосом, дикцией, интонацией, ритмом, – он был последним РАПСОДОМ XX века.
Вовсе не обольщаюсь, будто удалось раскрыть тайну поэтической метафизики БРОДСКОГО.
Тайна остается.
Может быть, один из потерянных ключиков к этой тайне обнаружил Борис ПАСТЕРНАК?

«Не потрясенья и перевороты
Для новой жизни очищают путь
А откровенья, бури и щедроты
Души воспламененной чьей-нибудь.»

Сам БРОДСКИЙ высказался как всегда околично и парадоксально:

«Гражданин второсортной эпохи, гордо
Признаю я товаром второго сорта
Свои лучшие мысли. И дням грядущим
Я дарю их как опыт борьбы с удушьем.»

Его книги заряжены живой водой.
У них мощная проникающая радиация.
Истинная поэзия – это то, что осело в языке народа. Бумажные салфетки одноразовых стихов после употребления выбрасывают.
Гул вечности остается.
ФЕЛИКС СВЕШНИКОВ



-----------------------------
Автор – Свешников Феликс Михайлович
литератор, Москва
Тел. 84957028224
Май 2014 г.