Девочка и Дракон

                (Сказка для детей после 16 лет)

      Ей только что исполнилось шестнадцать лет. Уже неделю жили они с матерью у тётки в большом деревянном доме на берегу прохладного моря.
       Несколько огромных серых валунов у самой воды, песчаный берег, вдали на скалах - сосны… Соседей рядом не было: дом стоял на отшибе. Деревня спряталась в лощине между скал в полукилометре от воды.
       Старый дом, двухэтажный, с маленькой застеклённой верандой наверху, месяц назад потерял хозяина, и мать решила переехать к сестре.
       Большой пустой дом...
       Девочка поселилась на веранде: с двух сторон было видно море, с третьей - скалы.
       Море пленило её. Оно переполняло горизонт, однообразно вздымало серую грудь, дыша у самых окон... Качалось, качалось, качалось!.. Девочка не могла оторвать взгляд от тяжёлой зыбкой массы. Она смотрела на море, вставая с постели, сворачивая тонкое серое одеяло, снимая сорочку и натягивая платье, причёсывая  длинные тёмные волосы, подметая свою прозрачную веранду. Умывалась во дворе - и видела море, жевала что-то, глядя в окно, не чувствуя вкуса пищи и наконец, бежала к воде. Песок попадал в сандалеты, она их снимала на ходу, рвалась с плеч старая шерстяная шаль...
       Дни стояли хмурые и ветреные - август.
       Однажды пошёл дождь, и Девочка вынуждена была, соскользнув с излюбленного камня, бежать в дом. Заметно потемнело, ветер крутил в воздухе холодные струи, море заволновалось. Волосы Девочки намокли, шаль липла к плечам, и она бежала, как могла быстро, чтобы согреться.
       В доме зажгли свет, закрыли окна и форточки. На пороге она услышала слова тётки “ночью будет шторм”, а когда вошла, мать стала ругать её за всё сразу: за то, что вымокла, что бегает к воде в такой холод, что ничего не делает и книги в руки не берёт, а скоро в школу...
       Девочка наскоро выпила горячего чаю, глядя в окно с зыбким рисунком дождя на стекле, вымыла ноги в поданном тёткой тазике и, надев огромные шлёпанцы, пошла наверх к себе.  И хотя было ещё совсем рано, решила лечь в постель, чтобы не слышать упрёков матери и не дать ей понять, что они её  совершенно не трогают. По дороге она прихватила швабру, чтобы её не тревожили: пусть думают, что она убирает комнату.

                *    *    *

       Девочке снился сон, будто она поднимается к себе на веранду по шаткой узкой лесенке мимо бревенчатой стены с моленькими тусклыми окнами. В руке у неё швабра, как накануне. И, как накануне, шлёпанцы замедляют её шаги, грозя свалиться с ног. Дом полон скрипов. Она идёт, придерживаясь за перила и глядя в окна: в нижнее, потом повыше... Море бурлит, накатываясь на береговые камни, где она недавно сидела. И вдруг Девочка видит, как море, в сильном порыве, мощно выбросило что-то на берег, откатилось и вновь не переступало границ серых валунов. Девочка всмотрелась и увидела, что это    “что-то” - не то осьминог, не то большая серая рыба с узкими длинными плавниками. Но, главное, это непонятное существо силилось приблизиться к воде, приподнимало странную голову и роняло на песок.
       И тогда, не рассуждая, не думая об опасности, движимая острой жалостью,  Девочка, оставив шлёпанцы на ступеньках, со шваброй в руках побежала к морю, по дороге решив столкнуть шваброй “чудо-юдо” в воду.
       Дождь хлестнул в лицо, и Девочка зажмурила на бегу глаза, а когда стёрла воду ладонью и взглянула на осьминога, то остановилась  и и выронила швабру. В пяти-шести шагах от неё на холодном песке, лицом вниз, лежал человек. Руки и ноги раскинуты. Странный длинный и большой серый вымокший плащ, в виде накидки, прикрывал тело и часть головы. “Вот почему он сверху мне показался каким-то чудищем”, - подумала Девочка. Она медленно пошла к человеку. Он пошевелился, и она замерла на месте. Вдруг стало безотчётно страшно! Но, пересилив себя, она приблизилась, села на колени и с огромным трудом, упираясь дрожащими, голыми по плечи, руками в плечо человека, перевернула его на спину. Это был рослый юноша. Тонкий серый костюм облепил его стройное тело, башмаки удерживались на ногах, благодаря необычному покрою с застёжкой на щиколотке. Лицо же было закрыто тканью плаща, обернувшего голову. С леденящим ужасом  перед возможностью увидеть  кровь, кость разбитого лица, Девочка начала стягивать липкую ткань. Юноша застонал. закусив губу, глотая слёзы, девочка нашла,наконец, край, потянула материю... И увидела его лицо! Нет, оно не было повреждено. Бледное до голубизны, с синей бьющейся жилкой на виске, с обветренными, побелевшими губами и сомкнутыми веками, оно было прекрасно. Смоляные длинные волосы, спутавшись, ещё прикрывали часть лица. Девочка, чуть касаясь, сдвинула их наверх. И смотрела, смотрела...
       Море бушевало за спиной, дождь хлестал, а она, сидя на коленях, склонилась над ним, забыв обо всём на свете, и плакала взахлёб. И вдруг она увидела кровь! Из-под волос на висок, размазанная водой, потекла розовая струйка. Девочка подняла мокрые пряди повыше и увидела небольшую рану  на голове, скорее, глубокую царапину. Она поискала глазами - ни куска сухой ткани! Вскочила на ноги, собираясь бежать в дом...
       И тут он открыл глаза и остановил ясный спокойный взгляд на её лице. Она остолбенела. С усилием шевельнувшись, он тихо чётко произнёс:
       - Не надо никуда идти, мне уже лучше.
       Девочка снова присела.
       - Помоги мне подняться, - попросил Он и виновато улыбнулся. Она тоже улыбнулась сквозь слёзы, и подсунула руки ему под спину. Он сел на песке. Осторожно, словно проверяя не повреждены ли, одну за другой согнул ноги. Взглянул на неё.
       - Вот такая история. - Помолчал и снова: - А лодка моя разбилась.
       Она поняла, что больше он ничего не расскажет о том, что с ним произошло. Молча разглядывая его, она подумала, что, судя по чёткому произношению слов и необычному костюму, он нездешний.
       - Ты совсем замёрзла, беги в дом, - услыхала она и тут только с удивлением заметила, что говорил он , словно молча, не разжимая губ, будто взглядом выговаривая каждое слово. но это её не испугало, а наоборот, породил о желание слышать ещё и ещё! И смотреть на него.
       Он медленно встал.
       - Мне пора. Ну, беги, беги же!
       Он легонько подтолкнул её, коснувшись плеча. И от этого прикосновения тепло разлилось по всему телу, и горькая обида обожгла горло: “Даже спасибо не сказал!”
       - Спасибо, - улыбнулся Он, словно читая её мысли, - и никогда больше не обижайся на меня, беги!
       И она побежала, придерживая мокрые волосы, чтобы не мешали оглядываться на него. А Он стоял и смотрел ей вслед. По дороге она подхватила швабру, почти не думая, что делает. На крыльце ещё раз оглянулась - Он медленно уходил за камень. И, уже поднимаясь по лестнице, она подумала: “Почему Он ушёл в сторону от деревни? Куда? Кругом так пусто!..”
       Открыв комнату и сунув в угол швабру,  она сбросила шлёпанцы, надетые на лестнице (они так и оставались на месте) и подбежала к окну. На белом песке берега, где она ожидала Его увидеть, никого не было. Море бурлило, билось о камни! Стало совсем темно, а от камня на воду ложилась тень, словно в глубину от берега погружалось что-то похожее не то на осьминога, не то на большую рыбу с длинными плавниками.
        “И что это мне какие-то осьминоги чудятся?” - улыбнулась Девочка. Медленно сняла платье и легла в постель. И тут она услышала звон струны, а затем голос. Странный такой голосок, словно детский, пел под аккомпанемент одной отрывисто и металлически звенящей струны, исходя как бы из прибрежной воды, еле различимый среди шума дождя, волн и ветра:
       - Тонкий гребень волны
         Вспыхнет радугой светлой,
         Станет солнечный диск
         Золотым кораблём...
         Словно в море, войдёшь ты
         В объятья рассвета
         И сгоришь, и сгоришь
         Тонкокрылым огнём...
       Тут голосок умолк, а струна продолжала тренькать, и Девочка до утра спала уже без сновидений.

                *    *     *

       Девочка проснулась, села на кровати и посмотрела в окно. Море бушевало! Волны выше их дома дыбились, словно стремясь обрушиться на черепичную крышу, но какая-то непреодолимая сила удерживала их на невидимой границе, и они, с рёвом низвергаясь, откатывались назад, оставляя на берегу камни и тину. Берег преобразился: линия его изломалась, чистый белый песок стал похожим на ткань с грязными рваными краями. Невольно Девочка взглянула на то место, где во сне лежал вынесенный морем человек. Волны теперь добегали туда и, словно это было на самом деле, она стала вспоминать всё по порядку. И когда мысленно вновь увидела Его прекрасное лицо и рану над виском, острая жалость сжала ей сердце так, что она незаметно положила левую руку на грудь.
       О, женщины! Не бойтесь любви, похожей на восхищение. Случись вам ошибиться, и разочарование залечит раны. Но плен и рабство - любовь, порождённая жалостью!
       Девочка вспоминала Его бледное лицо с жилкой на виске, побелевшие губы, смуглые руки... “А глаза у него - зелёные!” И ещё звучали, как музыка,  его слова: “И никогда больше не обижайся на меня!..”
       - Никогда больше, - повторила она: - значит, он ещё придёт! Я его увижу! - чуть не вскрикнула она так, словно это было на самом деле.
       Она порывисто встала, тронула платье: мокрое. На простыне песок: “Плохо помыла ноги?” - вспоминала она. Швабра так и стояла в углу. “Вошла и поставила, потом легла, и всё это приснилось. А платье намокло под дождём, как только он начался...” Всё было именно так. Она была уверена. Но события сна так волновали её, что даже  странную песенку под звон одной струны она помнила слово в слово.
       На лестнице послышались шаги, и Девочка юркнула под одеяло. Не хотелось никого видеть и слышать.
       Мать тихо вошла, постояла у двери, взяла мокрое платье со стула, ещё постояла, вздохнула и пошла прочь. Девочка слышала, как спускаясь по скрипучей лестнице, она негромко сказала тётке:
       - Спит ещё. Сколько можно спать?
       И тётка ответила, как всегда добродушно:
       - Пусть отоспится. Скоро в школу.
       Потом они ушли в глубь дома, наверное, на кухню, а Девочка снова села и принялась смотреть на море.

                *    *    *

       Море бушевало три дня, хотя дождя не было и небо немного прояснилось. В доме было прохладно, Девочка кашляла, и мать не выпускала её на улицу. Тётка сердилась:
       - Что ты её на привязи держишь? Дома холодней, чем на улице!
       - Пусть в саду гуляет, - отвечала мать, - ты знаешь, какая она разиня! Подойдёт к самой воде, её и слижет море!
       В саду гулять Девочке не хотелось, он был позади дома, и отсюда не видно было моря. Она сидела у себя на веранде и смотрела в окно. Серая шаль, казалось, тепло дышала на неё. Раскрытая книга лежала рядом, и, чуть кто поднимался в комнату, она клала книгу на колени, словно читала. Иногда она засыпала, но ни днём ни ночью Он ей больше не снился.

                *    *    *

       На четвёртый день выглянуло солнце. Девочка почувствовала его сквозь сомкнутые веки. Она взглянула в окно: море было спокойно. В одной сорочке, босиком она побежала вниз. вдруг захотелось пить и есть, и бегать, и смеяться! В кухне на столе, прижатый ножом, чтобы не сдул ветер, врывавшийся в открытое окно, лежал листок бумаги. Она подбежала ближе. Написанные рукой матери, разбегались торопливые строчки: “Ушли в деревню кое-что купить. Завтрак на плите. Вернёмся часов в 10. Мама.”
       Девочка взглянула на часы - восемь. Значит, ушли недавно. Она отыскала сандалеты, чистые, сухие они стояли возле печки, побежала во двор и долго плескала холодной водой в лицо. Потом быстро поела. Всё было горячее: и блины, и топлёное молоко. Вбежала наверх и стала одеваться. Сняла сорочку и подумала, глядя на море: “Странная всё-таки тень у этого камня, как осьминог.” Натянула платье и села на кровать. Первый радостный порыв прошёл. После холодной воды, горячая пища разморила, и она прилегла на подушку.

               
               
                *    *    *

       Девочке снова приснился сон. Будто, сквозь лёгкую дрёму, она опять услышала, как звякнула одинокая струна. Коротко прозвучал незатейливый мотивчик, и всё стихло. Она тревожно поднялась и посмотрела в окно. На берегу, опершись спиной о камень и глядя на её окно, стоял Он!
       Она бежала, не видя ступенек, не чуя ног! Взвизгнула калитка и ударила за спиной, когда она пробежала полпути. Он слегка улыбался. А она, тяжело дыша, остановилась в трёх шагах. Зорко глядела она в его глаза, но он молчал. Она тоже не знала, что сказать и как объяснить свой стремительный бег к нему. Она почувствовала капельку пота, заскользившую по виску, стёрла её пальцем и смутилась: “Некрасивая я! Некрасивая!..” Сразу стали мешать руки, сделалось неуклюжим тело, захотелось натянуть на колени короткое платье... И вдруг она услышала его тихий смех.
       - Я смешная? - спросила она, и в голосе невольно послышались слёзы.
       - Нет, - ответил он, - ты славная!
       - Отчего же вы смеётесь?
       - От радости.
       - От радости? - переспросила она.
       - Да. Разве ты не смеёшься просто так, от радости, когда увидишь красивый цветок  или милую птичку?
       - Я часто смеюсь от радости. Но чему  вы рады?
       - Тому, что вижу тебя. Ничего более прекрасного я никогда не видел!
       Она вспыхнула и отвела глаза. Море сверкало, играя и тихо шумя, словно смеясь Его смехом. Она медленно пошла вдоль берега. Тело сделалось лёгким и послушным, движения точными и грациозными. Она знала, Он идёт рядом, чуть отставая от неё, и смотрит, и любуется. Его взгляд щекотал её шею, и от этого лёгкий морозец пошевеливал локоны на висках. Юбка летала вокруг колен, руки тянулись поправить волосы: то отодвинуть от тонкой брови, то стряхнуть с плеча. Долго они шли молча.
       О, язык взглядов!..
       Наконец, она остановилась и резко, как бы танцуя, повернулась к нему. “Сколько можно молчать?” - подумала она, жадно глядя в его лицо и чувствуя нежный трепет, бегущий вдоль лопаток, словно на спине выросли большие прозрачные крылья.
       - Молчать можно бесконечно, - беззвучно ответил он на её мысли, как тогда, одними глазами.
       - Да, да, - кивнула она.
       Но молчание уже было нарушено, и Он спросил:
       - Ты полюбила море?
       - Да. Навсегда, Но почему ты спросил “полюбила”? Откуда ты знаешь, что я не знала и не любила его раньше?
       - Я всё о тебе знаю, - улыбнулся Он. И она поверила.
       - А я о тебе - ничего. Он не ответил. Быстро взглянул на неё, и тень пробежала по его лицу.
       - Иди, - сказал он вдруг. - Иди!
       - Но почему?
       - Послушай, - тихо сказал он, подошёл к ней совсем близко и взял за руку повыше кисти, - ты мне веришь?
       - Да, - выдохнула она.
       - Это хорошо. Хорошо! Тогда иди.
       И она пошла, часто оглядываясь, а Он стоял и смотрел ей вслед. Скоро большой камень скрыл его от неё, и она прибавила шагу. Подойдя к дому, она увидела невдалеке на дороге мать и тётку. Они, казалось, не заметили её, и она быстро шмыгнув за калитку, побежала к себе и упала на кровать с сильно бьющимся сердцем, словно сделала     что-то нехорошее.
       И тут  тихо, но ясно зазвучала одна струна, и тот странный, словно детский, голосок запел:
       - Это утро, словно сказка,
         Но на сердце ложится печаль.
         Августовское солнце -
         Прощальная ласка.
         Бесконечное небо -
         Щемящая даль!
         Это солнце - прощальная ласка,
         Бесконечное небо - щемящая  даль.



                *    *    *

       “Что это было? Что это?” - подумала она, отнимая ладони от влажного, разгорячённого лица.  Она лежала навзничь.  Волнение давило ей на грудь, словно сверху лежал плоский камень. Она стряхнула на пол скомканную шаль. Жарко!
       Внизу хлопнула дверь. Мать и тётка, громко переговариваясь, звенели посудой, наверно, распределяли покупки по многочисленным полкам. Но смысл происходящего едва доходил до её сознания. Она сидела, широко раскрыв глаза и глядя в одну точку. Наконец, с усилием стряхнув оцепенение, она встала и подошла к зеркалу. На неё взглянули большие диковатые глаза. На смуглых щеках горел румянец, губы запеклись.
       - Ой, да что же это? - чуть слышно выдохнула она.
       Зеркало затуманилось. Она дотронулась пальцем до влажной поверхности... В первый раз подумала, что ей так и не приснилось его имя.

                *    *    *

       Прошло два дня. Девочка чувствовала себя ужасно утомлённой. Ночью Он снился ей, как в тумане, неясно и бессвязно. Днём короткий сон был наполнен тревогой, безотчётным страхом. Иногда она плакала, не зная отчего. И тоска её, как болезнь, заставляла родных как можно меньше тревожить её.
       Сегодня мать спросила:
       - Может, ты скучаешь по дому? Так можно уехать...
       - Нет! Нет! - крикнула она так, что мать вздрогнула.
       Ночь спустилась светлая и тёплая. Под окном, прямо в траве цвела  маттиола, словно крохотные искры осыпали на землю горячие голубые звёзды. Запах этих неприхотливых цветочков сочился в щели веранды. Девочка открыла окно. Огромная красная луна рождалась из моря. Тени до того сгустились, что прибрежные камни казались единой чёрной массой. Девочка пододвинула к окошку старое кресло, забралась в него с ногами, закутавшись в шаль. Августовская прохлада медленно разбавляла нагретый за день воздух.
       Девочка откинула голову и закрыла глаза. Всё в ней трепетало.
       И вот - а она чувствовала, что это будет -тихо звякнула струна... И Он мягко отделился от чёрной глыбы на берегу, его белая рубашка словно проплыла мимо её окна, и рука, плавно приподнявшись, приветно поманила за собой.
       Девочка, крадучись, спустилась по ступеням. Сердце колотилось у неё в горле. Калитка тихо скрипнула, песчаная дорожка кончилась, и нога наступила на острый холодный камень. Тут только она почувствовала, что вышла босая. Но возвращаться не могла - первой была мысль о том, что Он, не  дождавшись её, уйдёт, второй - что может проснуться мать или тётка. Она летела, чуть касаясь земли, за мельканием белого паруса среди камней. Он остановился, наконец, настолько далеко, чтобы их не увидели из дома,  и она нагнала его.
       Может быть, только во сне бывает так?    
       Он стоял, напряжённо ожидая, когда она приблизится. Она остановилась близко-близко от него - его дыхание обожгло и без того разгорячённый её лоб, пошевелило волосы на висках... Она сдерживала учащённое дыхание, руки её бессильно опустились, шаль волочилась по земле. Они глядели друг другу в глаза и молчали. И вдруг Девочка дрогнула и зарыдала. Она сразу захлебнулась слезами, уронила шаль и прижала обнажённые руки к лицу, погрузив пальцы в волосы надо лбом: ей хотелось сжаться, исчезнуть, умереть...
       - Ну что ты? Ну, пожалуйста, не надо!.. Ну, будет! Милая, славная...
       Он гладил её волосы, отнял руки от лица и ладонями стирал слёзы со щёк. От этого утешения слёзы из горьких стали сладкими-сладкими, и, ещё сильнее рыдая, она уронила голову ему на грудь.
       - О, да ты босиком, - подхватил он её на руки и, присев, обернул шалью её ноги.
       Море плескалось, едва не касаясь их. Она тихо всхлипывала, крепко прижав лицо к его груди. Он дал ей выплакаться вволю, потом приподнял её лицо. Что-то в его глазах было такое, отчего у неё музыка зазвучала в ушах, лёгким дурманом закружило голову, и она почувствовала,что Он для неё - всё. Она смотрела на него и знала, что отныне единственное её счастье - видеть его, быть с ним рядом, принадлежать ему.
       Он чуть коснулся губами её губ, словно боясь обидеть её. И она поцеловала его глаза... Но эти поцелуи не были выражением страсти. Это была клятва нежности и верности.
       - Почему тебя не было так долго? - прошептала она.
       - Я был далеко, - так же тихо ответил он.
       - Где? - выдохнула она.
       - Там, - махнул он рукой, словно указывая на пучину моря.
       Луна поднялась, уменьшилась и посветлела. Море лизало прибрежный песок шершавым прохладным языком.
       - Ты снова уедешь? - спросила она и сама заметила, как дрогнул её голос.
       - Нет. Я не могу...
       - И я - не могу...
       Он легонько потёрся щекой о её щеку...
       - Скоро утро, - изумлённо огляделась она.
       Луна стала прозрачной.
       Он в последний раз поцеловал её долго, словно испытывая, смотрел в глаза, спросил:
       - Ты придёшь вечером?
       - Приду, - ответила она так, как если бы сказала: “Конечно!
Как я могу не придти?!”
       Он кивнул, словно был заранее уверен в её ответе. Она улыбнулась и пошла к дому. Он смотрел ей вслед.
       Когда она вошла в свою комнату, ей снова послышался тихий звон струны. “Сейчас проснусь”, - с досадой подумала она, но, уткнувшись в подушку, уснула ещё крепче.

                *    *     *

       Август созревал как яблоко, которое неминуемо упадёт и разобьётся, отдавая  сок и сахар земле, породившей его. Земля примет чёрные зёрна в своё лоно и зачнёт  новые ростки... Но это будет весной. А прежде... Жёлтая пята осени наступит на солнечную мякоть плода, сизые дожди сотрут память о нём, равнодушный снег обнимет ноги деревьев...
       “Август мой! - думала Девочка, - ясный мой сон, весна моя!”
       Ей снилось, что она не спит ночами - каждую ночь! И она спала днём. Усталость положила синие  тени под её глазами, и она сразу повзрослела.
       Она спросила, как его зовут.
       - Какой  сейчас месяц? - улыбнулся он.
       - Август.
       - Вот так и зови меня.
       “Август мой! Что созрело во мне? Может, сердце моё? Ах, как тесно в груди ему стало!...” Она не могла говорить, думать, читать... Она вспоминала. Каждая минута  с ним  была так насыщена смыслом, чувством, что не было сил мыслить и чувствовать без него.
       Они говорили обо всём. Отчего солнце поднимается из моря, как тяжёлое красное веко, а потом открывается ослепительный глаз, и лучи рассыпаются по небу... Отчего спит море и хочет проснуться, и бурно вздымается грудь его в гневе и слезах, а проснуться море не может... Как чувствуют утро цветы,  как узнают тихую поступь ночи и почему есть дневные цветы и ночные...Почему месяц бывает большой и маленький, белый, красный, голубой и зелёный, золотой и серебристый, и отчего так хорошо от него на земле... Откуда приходят косматые ветры и чего они ищут на свете...
       Он говорил обо всём, зная что-то особенное, что знают о понятном и близком, а она смеялась:
       - Ты обнимался с солнцем? Ты шлёпал по спине море? Ты подслушивал шёпот цветов? Ты надкусил месяц? Ты догонял ветер?..
       И ах, как много Он рассказал ей! Но он ничего не рассказывал о себе.

                *    *    *

       Стало прохладно. Небо хмурилось, хотя дожди ещё не начинались.
       Однажды она  сказала ему:
       - Мне грустно. Мне всё кажется, что я что-то потеряю...
       - Не грусти, - ответил он, - когда теряют, то находят что-нибудь взамен или просто избавляются от беспокойства.
       - Я хочу знать... Я знать хочу! Отчего ты мне снишься? Ты мне снишься, да?
       - Да, - тихо ответил он и узкой ладонью прикрыл ей глаза, - ты меня видишь?
       - Вижу.
       - Значит, это сон.
       - Это не ответ! Я так не могу больше жить! Мне кажется, я сошла с ума!
       - Ты сошла с ума. Зачем ты кричишь? Что ты хочешь знать?
       - Я хочу знать кто ты, откуда, где ты был раньше и что будет с нами? Что будет со мной оттого, что я с тобой?
       - Не надо же кричать... Разве ты не знаешь, кто я? Какой я?
       - Какой - знаю, а кто - нет.
       - Тебе мало того, что ты знаешь обо мне?
       - Мало, мало!..
       Тут она, наконец, взглянула в его лицо. Казалось, чёрная тень накрыла его. Мрачно и горько глядели глаза, зелёные, как пучина. И, тяжело разжав губы, тихо и тоскливо он спросил её:
       - А ты пошла бы за мной, если бы я ничего тебе не ответил?
       И она впервые почувствовала, что ей с ним страшно. Словно кто-то тронул звенящую пластинку доверия в её душе, и она, эта золотая пластина, дала трещину.
       Он понял её смятение и, словно боясь ответа, не повторил свой вопрос. Они шли вдоль берега. далеко за скалами остался её дом, и ей вдруг захотелось вернуться.
       Он коснулся её плеча, и они пошли к дому.  Ночь  была на исходе. Серое тяжёлое небо волновалось, как море.
       И тогда сон её стал ещё более странным и ужасным.
       Ей виделось, что она, поднимаясь по лестнице на свою веранду, взглянула в окно на то место у большого камня, где Он должен был бы стоять, увидела, что Он медленно опустился на песок и словно распластался на нем. А затем тёмной волнистой тенью стал уходить в пучину моря, исчезая из глаз, будто силуэт большой рыбы или осьминога. Сердце Её остановилось. Чёрное забытьё захлестнуло, как аспидная ночная волна.

                *    *     *

       - Что с ней? Она спит на ступенях!.. Господи! Не просыпается! Поднимай её, поднимай!..
       - Клади ноги на простынь. Так, прикрой одеялом. Принеси воды! Холодной!.. Ну, что ты, доченька? Очнись! Ну?.. Ну, вот так. Глазки мои милые, посмотрите сюда! Что с тобой? О чём ты плачешь?
       Мать целовала её руки, глаза... Но что Она могла сказать?
       - Мама! Я, кажется, схожу с ума! - рыдала она.
       Мать, дрожа, прижимала её голову к своей груди и тоже плакала. Тётка стояла в дверях, и стакан в её руке так наклонился, что струйка воды потекла на ноги.
       - Анна! Сестричка! Врачу бы её показать! Анна!
       Мать зарыдала в голос:
       - Да, да!

                *    *    *

       Девочка лежала, уставив глаза в потолок, и старалась не спать. Иногда тяжёлая усталость наваливалась на её веки, но через две-три минуты, вздрагивая, она просыпалась. К вечеру у неё поднялась температура, озноб сотрясал её тело, и мать не отходила от неё. Девочка при ней, не боясь, засыпала. Она беспрекословно глотала таблетки, мёд, пила чай с малиновым вареньем... И всё молчала, молчала. Мать тоже молчала. Она, казалось, всё думала и так тяжело, что на дне её потемневших глаз ёжилось и шевелилось беспокойство. Ночью Девочка попросила, поднявшуюся было мать:
       - Не уходи. Ляг со мной.
       И та осталась.

                *    *    *

       Четыре дня Девочка  проболела, пролежала на веранде, не отпуская от себя мать. На пятый день, рано утром, она проснулась, чувствуя, как прихлынули силы.
       Солнце тускло сочилось сквозь пелену туч. Море шумело, вздрагивали дощатые стены веранды... Ветер!.. Она осторожно повернула голову. Мать спала рядом, подложив под щеку ладонь, и Девочка подумала:
       - Бедная! Какая она усталая, даже во сне!
       Она медленно обвела глазами комнатку, каждую вещь, потолок, стены, пол... Снова посмотрела на мать. И хотя это  чувство родного и горько любимого заставило её сердце сжаться, она понимала, что огромная тревога, как волна накатившая на душу, не от того, что ей жаль мать.
       - Отчего же? - подумала она, - кажется, всё прошло. Я больше не вижу этих необыкновенных снов. Я выздоровела. И если не совсем, то скоро всё пройдёт окончательно...
       Но представив на минуту, что это - всё, что никогда она не увидит Его ни во сне, ни наяву, что жить она будет просто так, как все, а сниться ей будет какая-нибудь бессвязная чушь, она ужаснулась! Она поняла, что все эти дни её болезни, рядом со страхом, в её душе жила необъятная пустота.
       - Нет. Пусть лучше я погибну или узнаю что-то ужасное о Нём, чем жить вот так.
       - Как? - спросила  она себя. И ответила: - Одиноко.
       Она сжала веки, но слёзы сочились и текли по щекам. Ей казалось, что всю свою коротенькую жизнь она прожила пусто и глупо, что никто никогда не понимал её и не хотел понять. Никто не знал и не догадывался, как переполнена она бывала восторгом, как волнуют её предчувствия, как томительно и как больно любит она живой мир: и солнце, и траву, и звёзды...
       А Он понял всё.
       Она вновь вспомнила все их встречи от первой до последней и задохнулась от ненависти к себе.
       - Одно добро! Я видела от Него одно только добро! Любовь и нежность, и желание понять каждый вздох и взгляд!..
       И она могла предать Его! Отказаться от него.
       Но тут она вспомнила ту странную чёрную тень большой рыбы или осьминога, и сердце её запрыгало в горле!
       - Нет. Так невозможно! Надо Его увидеть, непременно! Пусть Он всё объяснит.
       Она почувствовала, как шевельнулась мать, и притворилась  спящей. Мать тихонько встала, вздыхая, поправила на ней одеяло и осторожно вышла из комнаты. А Девочка вновь заснула.

                *    *    *

    Ей снилось, что звякнула вдруг струна, и Девочка прильнула было к окну, но тут же отпрянула, так как недалеко от дома торопливо шли мать и тётка по направлению к деревне.
       - Скоро вернутся, - подумала Девочка и вновь взглянула в окно.
       Он стоял спиной к дому и, опустив голову, глядел на волны.
Она долго смотрела на него и чувствовала: скажи он ей - прыгай в окно, и она бросилась бы на серые каменные глыбы! Он так и не обернулся, и она пошла на берег.
      Он услыхал её шаги и, отступив, прижался спиной к камню. Она подошла близко-близко и заглянула в его лицо снизу. Он улыбался. И, странное дело, ей стало так спокойно и легко!
       - Слышишь! Это поёт Игё!
       Она только теперь поняла, что музыка одной струны звучала, не умолкнув, как обычно при её  приближении. И лилась негромкая мелодия и этот странный детский голосок прямо из воды.
       - Игё? Кто это, Игё? - спросила она, неотрывно глядя на волны.
       - Игё - это маленький шут. Морской конёк, ужасная бестия! - засмеялся  Он, - но умница! И все песенки сам сочиняет. Игё, иди сюда! Не зазнавайся!
       -  Ну что вы, господин, я помню своё место! - прозвучал насмешливый детский голосок.
       - Любит, чтобы его попросили. Игё! Сколько раз тебе повторять? Иди сюда, шельмец!
       Девочка смеялась вместе с Ним и тоже тихонько позвала:
       - Игё! Ну, пожалуйста!
       - Вот как просят артиста добрые люди! - назидательно прозвучал голосок.
       И на прибрежную гальку стремительно прыгнуло маленькое странное существо, мелькнувшее поначалу, как морской конёк, но оказавшееся маленьким молодым лилипутом, стройным и гибким, одетым в зеленовато-серый костюмчик с красными и чёрными поперечными полосками. Его островерхая шапочка с бубенчиком прикрывала огненно-рыжую кудрявую головку, а в руке его поблескивал необычный инструмент: нежно-розовая раковина с натянутой поперёк отверстия серебристой струной.
       Вид этого шустрого человечка с очаровательно-хитрой улыбкой и насмешливым взглядом внушал такую радость, столько беззаботной прелести было в его движениях, что Девочка, забыв все свои страхи, любовалась им и чувствовала. как всё в ней ликует!
       - Счастлив представиться - Игё! - грациозно поклонился шут, - а Вы, милая Девочка, - возлюбленная моего господина. Я это знаю давно и горжусь тем, что я - доверенное лицо в таком секретном деле!..
       Он так важно паясничал, что Девочка, беспрерывно улыбаясь, присела у ног своего друга и приготовилась смотреть и слушать.
       - Я вам спою свою последнюю песню. О верности!  - воскликнул Игё, - прошу простить, она ужасно смешная!
       Он вскочил на небольшой камень, уютно устроился на нём, поджав ноги, и,  звеня одной струной, начал напевать:
       - Ля-ля-ля-ля...
       Глаза его вдруг сделались задумчивыми и глубокими, и Девочка замерла, глядя на его побледневшее одухотворённое лицо:
       - Ах, шут принцессу полюбил!
         Принцесса, как принцесса.
         Она смотрела на него
         И не без интереса....
         А он в дурацком колпаке
         С бубенчиком любви,
         Всегда бродил невдалеке:
       - Принцесса, позови!
       Небо набрякло и совсем потемнело. Волны шуршали, накатываясь на камни, а детский звонкий голосок накладывался на шум природы, словно штрихи на белый плотный лист:
       - Кругом царевичей толпа,
         И бедный шут - не в счёт.
         Но лишь останется одна,
         Шута она зовёт!..
         И он на лютне, чуть дыша,
         Играет. И поёт.
         И падает его душа,
         Горя, к ногам её.
       Девочка слушала и думала, глядя на шута, а есть ли кто на всём белом свете, кто понимал бы его душу?
       - Но как-то раз на их страну
         Нагрянули враги.
         Друзья оставили одну:
         - О, шут мой, помоги!
        И он в бокале золотом
        Принёс змеиный яд...
        Враги пришли - война кругом,
        А эти мирно спят...
       После этой строчки Игё встал и продолжал петь стоя. Он и стоял-то как-то шутовски-небрежно, скрестив ноги. И насмешливо щурил глаза, словно чуть издеваясь над печальным содержанием песенки. Но Девочка чувствовала, что поёт он что-то сокровенное:
       - Когда в сиянье тихих звёзд
         Идёте вы домой,
         Росинки самых чистых слёз
         Блестят над головой!
         А рядом месяца рожок,
         Как шутовской колпак...
       Последнюю строчку он спел и повторил почти шёпотом:
       - И ты поверь, поверь, дружок,
         Что это было так.
       Быстро снял шапочку  и изящно-развязно поклонился.
       Девочка тихо захлопала.
       - Вам не понравилось, господин? - язвительно воскликнул Игё, - или вам лень аплодировать артисту?
       - Брось, Игё, - тихо ответил тот, - ты меня совсем разжалобил.
       Девочка взглянула на него. Он ответил Игё так тепло, даже нежно, и голос его дрогнул... Лицо его было задумчиво и печально... Она обернулась к Игё, но на камне шута уже не было. По воде бежали круги, и слышался удаляющийся звон струны.
       - Куда он ушёл? - спросила Девочка.
       - Не знаю... Может быть, в коралловый сад или к ежиным гнездовьям. А скорей всего, лежит сейчас на песке в глубине и плачет... Он очень несчастный этот шут!
       - Почему? - выдохнула Девочка.
       - Это его тайна. А тебе нужна моя. Так?
       - Так, - прошептала она.
       - Ну, садись сюда и слушай.

                *    *    *

       В Древней Греции один великий мастер сделал мужскую скульптуру. Это не был портрет определённого человека... Художник воплотил в своей работе представление о силе, уме, доброте и пытливости, а главное, он попытался выразить в зримом образе незримое, но неодолимое чувство - вдохновение.
       Бессонными ночами, трепеща от восторга и безотчётной тревоги, он осторожно тесал белый мрамор. Мастер не знал, что один из его учеников, хромоногий Таарас - самый одарённый и коварный - следил за ним и за его работой. Таараса Мастер подобрал ребёнком на улице, в квартале бедняков, где избитый, искалеченный мальчишка обречён был на голодную смерть. В его тринадцать лет Таарасу дано было остро почувствовать горькие и уродливые стороны жизни: он остался сиротой. Врождённые ловкость и хитрость некоторое время служили ему - он жил у старшей сестры, где служил на побегушках у её мужа. Но в тот злосчастный день Таарас украл из общего котла на кухне мясо, и его били все, кому он попадался под руки до тех пор, пока он не свалился. Тогда сестра подхватила его подмышки и вытащила на улицу, чтобы спасти ему жизнь. Здесь и склонилось впервые над ним бледное одухотворённое лицо со светло-карими глазами и мягкой курчавой бородой. Лицо человека, которого суждено было Таарасу больше всех на свете любить, глубже всех на свете обидеть и которому он острее всех на свете завидовал.
       Таарас грыз себе пальцы, видя Мастера за работой: казалось, свет исходил от лица и рук скульптора. Ученик понимал, что учитель делится с ним всем своим опытом и мастерством, пытается заразить его своим вдохновением!.. Но глубокая культура, тонкое своеобразие и лирическая глубина были Таарасу недоступны.
       Мастеру очень нравилась и “Девушка с кувшином”, и “Гончар”, и “Купающийся мальчишка” Таараса... И многие другие работы хвалил учитель. Но Таарас мог сделать только то, что видел перед собой, а Мастер умел создать образ Любви и Смерти, Плодородия и Голода... Лица простых людей не поражали грубоватой хитростью, откровенной весёлостью или угрюмой задумчивостью, как на скульптурах Таараса, но, казалось, открывали самое драгоценное в человеке.
       Вот молодая швея склонила головку к работе, а лицо её полно такой сладостной мечты, так жарко дышат губы, столько нежности в наклонённой тонкой шее, что Таарас, оставшись один в мастерской, жёстко схватывал эту беззащитную шейку сильными пальцами и скрежетал зубами!
       Вот “Старуха”... Что может быть безобразнее старости! Но эта старуха так и сверлить Таараса своими мудрыми глазами, а в её морщинистых губах - улыбка всепонимания, и руки, чуть протянутые вперёд, то ли останавливают зло, то ли благословляют добро!
       А вот “Мальчик, играющий с рыбой”. Тоже мальчишка, как и у Таараса. Но у Мастера - это гибкий, ловкий и нежный божок, а у Таараса - угловатый хитрый бесёнок.
       Но более всего завидует Таарас умению Мастера искренне восхищаться успехами других, жить без зависти и соперничества.

                *    *    *

       Наконец, скульптура была готова, и на маленьком пьедестале, увитом виноградной лозой, Мастер написал “Светлый дух”. А Таарас, оставшись наедине со скульптурой, тонкой иглой нанёс на ладонь руки, почти прижатой к сердцу, странную очень маленькую татуировку: изогнутую рыбу с длинными плавниками. Работа была нелёгкой, в мастерской уже было сумрачно, и рисунок получился уродливым. Но Таарас не огорчился. Он помнил рассказ одной бабки-соседки, что рыбу тянет в море, и если хочешь, чтобы кто-то утонул, нарисуй на теле этого человека рыбу, скажи заклинание - непонятные тарабарские слова, но Таарас удивительно отчётливо помнил их - и вода возьмёт человека.
       Через два дня скульптуру должны были перевезти морем в крупный город на побережье. Её купил один богатый культурный человек в подарок молодой супруге. Две недели на скульптуру ходили смотреть все, кто интересовался искусством, слава о ней вскоре облетела Грецию.И вот Мастер прощался со своим детищем. Он обернул изваяние большой серой накидкой, ученики обвязали накидку верёвками, и осторожные носильщики понесли ценный груз на корабль.
       - Знаешь, учитель, - сказал Таарас, когда корабль растаял вдали, - твоя работа будет на дне моря.
       - Что ты говоришь, Таарас! - воскликнул мастер, - море спокойно, и небо чисто.
       - Я знаю, что говорю, - ухмыльнулся тот.
       Лучше было бы Таарасу молчать о своём коварстве!
       Прошло три дня, и Мастер узнал, что корабль, увозивший его скульптуру, был в пути ограблен морскими разбойниками и потоплен ими в недосягаемых глубинах вместе со скульптурой, привязанной к мачте.
       В тот вечер Мастер призвал к себе Таараса и сказал ему:
       - Не ради славы и денег создаю я из камня вечное лицо души и тела. Я хочу подарить прекрасное людям, живущим вокруг и тем, кто придёт после нас. Пусть умру я в бедности, и забудется  имя моё, - я не оставлю своего дела. Погибшая работа была мне дорога тем, что она удалась мне так, как я того желал и даже более того. Погибла часть моей души. Но душа - как хлеб. Зерно мы  едим и зерно насаждаем. Душу отдаём и душу растим. Чем больше взято, тем больше возрастёт. И жизнь моя продолжается - я не стар и здоров. Однако, Таарас, я хотел бы жить, не боясь коварства и злобного ликования. Ты сказал, что моя работа погибнет. Угадал ты или предсказал - я не знаю. Но не крикнул ты: “Мастер, Останови гребцов! Спаси чудо рук своих!..” Нет. Ты засмеялся. Я суеверен не более других. И мне не важно, как погибла моя работа. Погибла - это важно! Но я не хочу, чтобы в моём доме жил человек, который даже во сне может засмеяться над моим горем. Иди, Таарас. Я дал тебе всё, что мог. Ты - большой мастер, и работа прокормит тебя.
       Медленно закрылась дверь за Таарасом. И, вздохнув, Мастер взял ком сырой глины и погрузился в работу.
       Тяжело закрылась дверь за Таарасом. И в лицо изгнанника ударил сырой ветер, а из моря выпрыгнула странная изогнутая рыба и скрылась в пучине.

                *    *    *

       Истинное вдохновение не пропадает. Оно живёт в мире, как может, чтобы  когда-то воплотиться в себя же.
       Мог ли знать благородный Мастер, мог ли предположить лицемерный Тарас, что море, приняв в свою колыбель светлое вдохновение одного и чёрное - другого, сотворит странное чудо: “Светлый дух”, обретя оболочку чудовищной рыбы, станет жить вечной жизнью в бессмертных волнах.
       Греки очень любили дельфинов. Эти милые существа играли с детьми, веселили моряков своими высокими прыжками и доброжелательностью. Но вот люди стали замечать недалеко от берегов необычного дельфина. Изогнутое тело и длинные плавники казались уродливыми, и странное существо прозвали Драконом, по имени свирепого правителя, уже два века олицетворявшего жестокость. Но Дракон никому не причинял зла, напротив, он спас моряка с острова Делос, и тот так живо описал этот счастливый для него случай, что люди решили - это какое-то морское божество. А так как Дракон очень быстро плавал, и его видели то в одном конце побережья, то в другом, греки решили, что драконов в море много. До сих пор жива древняя мозаика острова Делос, где изображены морские драконы. Но современные люди думают, что художники просто исказили внешний облик дельфина. Им некогда задуматься даже над таким простым фактом, что на других предметах - и более древней, и более поздней работы - дельфин похож на дельфина. Для чего же было древним художникам уродовать, искажать, дополнять это совершенное творение природы?
       Дракон жил в море рядом с людьми. Он быстро плавал и много видел. Он видел лёгкие греческие тиары, охраняющие побережье, видел тяжёлые торговые суда, нагруженные Египетскими парусами и папирусом, Карфагенскими коврами, Финикийской мукой и сладкими плодами финикийских пальм... Ливийская слоновая кость, Киренские бычьи шкуры, Причерноморская солёная рыба - всё это и многое другое мощным потоком вливалось в могущественную Грецию. Но особенно много в это время ввозилось рабов. Греческие воины с победой вернулись из похода на Малую Азию, и теперь рынки были забиты пленёнными народами.

                *    *    *

       Таарас пробирался сквозь толпу. Престарелый раб покорно плёлся за ним, неся небольшую амфору с водой. День был особенно жарким, а Таарас ел утром солёную жирную рыбу. Жажда раздражала, и на его лице застыла гримасса зла и страдания. Прошло около десяти лет с тех пор, как Мастер указал Таарасу на дверь. Нелегко было узнать в этом поседевшем и порядком облысевшем человеке прежнего сильного молодого мужчину. Плечи его опустились, хромота стала ещё заметнее, глаза потускнели. Жестокие побои, обрушившиеся на его тело в детстве, видимо, наложили отпечаток на его здоровье: дыхание вырывалось из груди с клёкотом и хрипом.
       Тесно было Таарасу в огромном городе работать вместе с Мастером. Слава, нежно обнимавшая учителя, словно нехотя, кончиком крыла, касалась ученика. Заказчики и покупатели склоняли головы и раскрывали кошельки, как думал Таарас, не столько перед его талантом, сколько перед магическим именем учиеля. Ученик Мастера - так звали Таараса, и это заставляло его колесить по окрестным городам и островам, что полно было опасных неожиданностей. Так, однажды, торговое судно, на котором плыл Таарас, едва ушло от финикийских пиратов. А в другой раз, бродя по отдалённому острову и выйдя в задумчивости к небольшой бухте в зарослях, он чуть не стал жертвой иностранных торговцев, схвативших его, чтобы превратить в раба, продав вдали от родины.  Но увидя, что он хром, рассудили: “Кому нужен хромой раб? Он уж не молод... А вдруг его станут искать? Судя по одежде, это не простолюдин...” Не знали разбойники, какие глаза и руки носят эти хромые ноги!         
       Работа давала Таарасу хорошие заработки, тем более, что он мало, очень мало времени уделял собственным поискам прекрасного. Заказы, заказы... Глиняные статуэтки, раскрашенные яркими красками - для украшения жилищ, реже - мраморные и бронзовые изваяния. В эти последние годы силы Таараса иссякали. Он чувствовал себя усталым и раздражённым. Потому-то он и решил осесть на маленьком острове близь Афин.
       Сегодня он нанял лодочника и приехал на рынок, чтобы купить двух-трёх рабов. Всё больше глины нужно было месить, всё больше готовить мраморных глыб - греческие вельможи. богатея, стремились перещеголять друг друга в убранстве домов и садов.
       Агора была полна народа. Люди толпились, громко разговаривая и жестикулируя. Миновав торговца глиняной утварью, Таарас выбрался, наконец, к центру рынка, где на деревянном помосте велась торговля рабами. Таарас мрачным взглядом обвёл большую группу сидящих и стоящих на помосте людей. Хотя одежда их была порвана, лица запылены и угрюмы, они заметно отличались от рабов, влачивших свою жалкую долю уже много лет подряд. Эти люди, по большинству молодые мужчины, только что надели оковы рабства, и взгляды их полны были ненависти и дерзости.
       Таарас поискал глазами женщин-рабынь: здоровая сильная женщина могла принести в мастерской не менее пользы, чем иной мужчина. Вот молодая мать прижимает изо всех сил к себе двоих мальчишек: грудного и лет трёх, вот высокая дородная  женщина, но лицо её очень некрасиво - Таарас брезгливо повёл плечами. Вот чернокожая - совсем девчонка. Таарас взглянул на дощечку на её груди: занималась сельским хозяйством, значит, вынослива... Он уже хотел взять чернокожую, но внезапно, повинуясь движению толпы, повернулся вправо. Только что купили молодого воина и, отойдя, он открыл сидящую за его спиной женщину. Многие взоры приковались к её лицу. Необыкновенная странная красота его поразила людей.
       Смуглое, с чуть выдающимися скулами и раскосыми чёрными глазами, оно обрамлено было двумя толстыми чёрными, блестевшими на солнце, косами, ниспадавшими на грудь, третья коса вилась по спине. Волосы перетянуты были белым шёлком, единственным украшением, оставленным рабыне. Платье её, бывшее из тонкой дорогой ткани, грязное и оборванное, носило следы былых узоров, видимо, из дорогих бус или галунов, сорванных с её наряда.
       Девушка сидела, уставив глаза в одну точку. Лицо её, словно окаменевшее, было спокойно и равнодушно, как лицо мертвеца.
       - Пусть встанет эта, - послышался голос из толпы. Пожилой раб, стоявший рядом с девушкой и, видимо, понявший приказ, почтительно приподнял её за локоть, опередив плеть работорговца. Она встала механически, не переводя взора с той, не ведомой никому , точки.
       Тело её было стройным, несколько худым, но перетянутая тканью талия была так тонка, что формы её фигуры казались пышными.
       - Откуда она? - спросил тот же голос.
       - Не знаем, господин. Мы перекупили её у финикийцев. У них же, наверняка, были причины не рассказывать, где они её взяли.
       Толпа загудела.
       - Пираты сообщили только, что это дочь вельможи, убитого ими на её глазах. Её старую мать они бросили в море.
       Толпа затихла.
       - Ясно одно: она не гречанка, - закончил торговец.
       - А может быть, она безумная? - спросил высокий коститстый старик, начавший торг, и прихлынувшие было покупатели, переговариваясь, отодвинулись от помоста.
       - Я не хочу обманывать почтенных граждан, - выкрикнул торговец, - точно я сказать этого не могу. Она не кричала, не билась в судорогах, не рвала на себе волосы. Сидит неподвижно и пищи не принимает, берёт только воду из его вот рук, - он ткнул пожилого раба на помосте рукояткой плети в грудь. - И матросы не трогали её, - засмеялся торговец, и толпа понимающе поддержала его. - Купите её и заставьте всё рассказать о себе, - шутил торговец, но старик отошёл к женщине с детьми, и другие тоже потеряли интерес к странной рабыне.
       Таарас не проронил ни слова, странная тоска наполняла его душу. Сначала не мог он объяснить её причину. а только неотрывно глядел на неподвижную прекрасную дувушку. Но скоро Таарас осознал, что тоска эта была обо всём, что он не создал в своей работе, а мог бы создать. Словно эта, приподнятая горем над толпой, женщина была воплощением страдания о безвозвратно утраченном.
       Таарас купил рабыню. Он купил и престарелого раба, сопровождавшего девушку. Не сказав ни слова, он сунул торговцу деньги по объявленной цене и пошёл впереди, кивнув своему рабу, замкнувшему это странное шествие. Кто-то крикнул:
       - Эй, старый сатир! Куртизанка стоила бы тебе дешевле!
       Действительно, Таарас был похож на старого сатира: седые волосы венчиком  обрамляли лысину, крупные морщины легли складками на лбу и вокруг рта, короткая курчавая борода рыжеватым валиком окаймляла подбородок. Хромота усиливала сходство. Люди в толпе засмеялись.
       - Надо поискать на его ногах шерсть и копыта! - продолжал насмешник, - эй, смотри! Как бы эта нимфа не утащила тебя на дно морское!
       Таарас поискал глазами стражника. Но взглянув на рабыню, опустил голову и быстрее пошёл вперёд. Кровь стучала в его висках, руки дрожали. Сейчас он придёт в мастерскую и сразу возьмётся за дело. Эта работа будет наградой за все бесплодные годы. Таарас чувствует, как вдохновение распирает его горло, давит колючие слёзы из глаз, гонит его вперёд и вперёд до седьмого пота.
       Вот и берег. Нетерпеливо взмахнув рукой, он подозвал свою лодку и, сев на носу, указал рабыне место против себя. Она, повинуясь почтительной помощи своего друга, села, положив руки на колени. Таарас напряжённо смотрел на неё. Встречный ветер отодвинул её тяжёлые волосы с лица, ещё больше открыв широкие скулы, тонкие дуги бровей. Лёгкий румянец загорелся на щеках девушки. Таарас заметил, что она словно оживилась от прикосновений ветра, запаха моря: ноздри её тонкого чуть округлого носа затрепетали. Высокая грудь всколыхнулась в глубоком вздохе. Глаза её вдруг оторвались от невидимой точки и обрели мысль. Этот момент показался Таарасу счастливым озарением! Вот оно - счастье! Жизнь его обретает смысл: он - не в жестокой зависти, заставляющей Таараса отводить глаза от прекрасного акрополя, где столько работ Мастера, не в глухом ропоте совести, гоняющем его по стране... Он - в желании работать, в желании почувствовать в своей руке упругое девичье плечо, в желании зажечь эти раскосые глаза жаждой жизни и счастья!
       Таарас смотрел на рабыню и думал, что лучше всего это смуглое тело воплотится в бронзе. Он так и оставит её сидящей, просто положившей руки на колени. Лицо будет гореть, освещённое огромными глазами, вбирающими в себя мир...
       Девушка чуть повела головой. Она видела широкое-широкое спокойное море, огромное прозрачное небо над ним... Ах, если бы она была птицей!.. Наконец, взгляд её остановился на человеке, сидящем против неё. Пожирающие всё её существо глаза, хриплое дыхание, трясущиеся длинные руки, опущенные между колен, позлащённый солнцем седой венчик вокруг лысины и снова - глаза...
       Таараса поразил тяжёлый изумлённый взгляд, бездонный, как пучина. И вдруг, словно огненная стрела мелькнула перед глазами: тонкое девичье тело взметнулось над бортом лодки и кануло в зелёные волны.
       Таарас вскрикнул! Все разом склонились к борту, чуть не перевернув лодку: тяжёлые чёрные косы, словно змеи, быстро скользнули вглубь.
       - Хозяин! - крикнул раб с амфорой.
       Лодочник взглянул на Таараса. Тот тяжело сползал со скамьи, царапая рукой доску. Жилы на лбу его вздулись и посинели, глаза вылезли из орбит. С ним случился удар.
       Ещё два года Таарас пролежал неподвижно, пока не пробил его час. У него было время подумать о прижитой жизни.

                *    *    *

       - И Дракон не спас прекрасную рабыню? Не вынес её на берег? - спросила Девочка.
       - Нет. Свобода была для неё дороже жизни. А в Греции каждый бы сделал её рабыней, окажись она одна на берегу.
       После смерти Таараса, оставив Мастера на вершине славы и довольства, Дракон ушёл из эллинских морей. Он решил увидеть хотя бы ту часть мира, которая располагалась у воды и была ему доступна. На это ушло так много лет, что они сложились в века. Путешествовал он, не торопясь, вглядываясь пристально и долго в каждый новый предмет на берегу, пытаясь понять его смысл и применение. Он слушал людской говор (ему были понятны все языки и наречия), вглядывался в лица людей, стараясь понять смысл каждой встретившейся ему жизни. Рыба послушно шла в сети бедных рыбаков, если он проплывал мимо, прекрасные новые лодки пригонял он взамен разбитых о скалы, уводя мелкие суда богатых владельцев. Дракон не жалел сил и времени, он искал лодки подальше, чтобы бедняка не обвинили в краже.
       Разве можно рассказать вечную жизнь? Это так же немыслимо, как проследить путь ветра или океанской волны...
       Но об одном случае необходимо коротко поведать.
       Это было в старой Англии (черты тех лет хранят изображение Дракона, которого англичане так же объявили дельфином).
       В мрачном дворце из серого камня жила прекрасная молодая принцесса... Впрочем, о ней всё сказано в песенке Игё... Да и о нём самом всё сказано...
       А вот - конец этой истории.
       Когда бедный шут увидел, что его любимая, едва не уронив золотой кубок (он успел подхватить сосуд с ядом), побелела, как пергамент, и мягко опустилась на свою скромную девичью постель, он склонился к её неподвижному лицу и поцеловал чистый высокий лоб.
       Стук и топот, бряцанье металла и грубые голоса уже раздавались в соседнем покое. Вот отчаянно закричала молодая служанка: мужчин война пожирает, женщинами же лакомится. Шут быстро поднёс бокал к губам, но вдруг ужасная картина мелькнула перед его глазами: под хохот и пьяные выкрики, наглая рука срывает одежды с беззащитного мёртвого тела!.. Отбросив кубок, он поднял возлюбленную с ложа  и, ступив на подоконник, оглянулся - дверь затрещала под мощными ударами. Внизу пенно кипели волны...
       До сих пор бедный Игё, разрывая сердце напрасными сожалениями, проклинает тот миг, когда протянул он любимой смертоносную чашу. Безумец! Он думает, что ей легче было бы умереть в волнах? Нет, море не пощадило бы её... Оно принимает в своё лоно только жемчуг таланта, необыкновенную духовную силу и такое страдание, которое может дать ростки восторга!
       Принцесса упокоилась на дне моря. Прекрасные морские цветы - эти живые существа - усеяли горку камней, прикрывшую её тело.
       Так Дракон обрёл верного и пока единственного друга.
       Удивительная награда - разум! Какое бы обличье не скрывало его, он найдёт возможность общения с другими разумными.
       Игё была дана возможность обретать свой облик, когда он поёт свои песни. Только рост его не вернулся к нему: он остался кукольно-маленьким за то, что не может освободиться от бесконечных сожалений.
       Дракон же оставался драконом, хотя и знал, чувствовал, что есть какая-то сила, способная вернуть ему облик человека. Но какая сила?
       Дракон с Игё вскоре ушли подальше от людей: те всё смелее бороздили моря, всё более жестокими становились морские сражения, всё дальше в море уходили рыбачьи суда и корабли путешественников.
       - Но в последнее время этот тихий, ничем не примечательный берег, тянул меня к себе...
       Девочка взглянула в грустные зелёные глаза.
       - Та волшебная сила - любовь, - тихо слетели странно-горькие слова.

                *    *    *

       - Анализы, в общем, хорошие. Слегка шумит сердце, но, думаю, ничего опасного в этом нет. Кровь у неё очень сложная.  Мы сначала решили - третья группа, она долго                не сворачивалась.  Случайно задержали пробу... И третья свернулась! Попробовали на четвёртую - так и есть. И резус-фактор отрицательный. Очень сложный белковый состав... Не знаю удастся ли найти донора,  если придётся переливать... Смотря сколько продлится сон - искусственное питание может не уберечь от анемии...
       Высокая черноволосая женщина устало сворачивала белый халат. Мать Девочки плохо понимала всё, что услышала от врачей, собравшихся в доме на консилиум. Ей только стало ясно, что дело плохо, что её кровь дочери не подойдёт, и что этот ужасный сон прервать невозможно. Нужно только ждать. А чего?
Она сильно состарилась за время болезни дочери. К бесконечному материнскому горю примешивалось горе человека, который может остаться совершенно одиноким на свете. Она тоскливо оглянулась на высокого широкоплечего доктора с густой чёрной шевелюрой, пересыпанной проседью. Это был очень красивый человек, сильный и вдумчивый. Он немного задержался: его коллеги вышли на крыльцо.
       - Я вам  посоветую не отчаиваться. В моей практике  - второй случай летаргии... Первый окончился удачно. Главное, не испугайте её. Возможно, её оцепенение чисто физическое - она не владеет телом, но мозг сохраняет ясность. Может быть, она всё слышит и понимает. Может быть... А бывает, что больной сквозь полное беспамятство вдруг ощущает словно озарение -вспышки разума. Это опасный момент. Как только увидите признаки движения на лице, теле,   - умолкайте немедленно и не смотрите даже на неё! Неожиданность может привести к шоку, непоправимым последствиям.
       - Спасибо, доктор. Но отчего же она заснула? Мы с сестрой так и нашли её спящей у самой воды...
       - Какое-то потрясение. Вначале, может быть, смерть отца... Потом, вы говорили, - вид моря... Она не была влюблена?
       - Да нет. Там - нет... А здесь никого и не было...
       - Я буду навещать её, - кивнул на прощание доктор и вышел из дома.

                *    *    *

       Девочка, действительно, по временам чувствовала, что в доме что-то происходит: какое-то движение, волнение словно пронизывало дни. Но она не могла побороть тяжёлого, свинцового сна, наваливающегося на неё с лёгким приближением рассвета. Действительно, в это время сон человека  необорим. Но ночью!... Ночью, когда мать, боясь потревожить её своим беспокойным сном (она громко стонала и плакала, как говорила сестра), уходила к себе, к Девочке приходил Он. Легко всходил на подоконник и, мягко ступая, подходил близко-близко. История Дракона, Таараса, Игё была рассказана в эти ночи. Игё иногда приходил вместе с другом и тихонько болтал какие-то смешные стишки, ходил на руках, жонглировал и балансировал на спинке кровати. Девочке очень хотелось тихонько убежать к морю, но она была так слаба, что не могла стать на ноги.
       - Давай я отнесу тебя? - сильные руки легко приподняли её и, обхватив шею любимого, она чуть не вскрикнула от быстрого спуска через окно по знакомой ему одному дороге.
       Море чёрное, как тяжёлый бархат, мягко колебало золотую лунную дорожку на своей поверхности. Было прохладно, и Он не опускал её на землю.
       - Август кончается, - тихо сказала она.
       - Послушай, прекрасная моя, я должен объясниться с тобой, - он говорил необыкновенно трудно, подбирая слова, и она поняла, что Он очень волнуется.
       - Наш срок истекает. Я чувствую, как тяжело мне становится на суше, вижу - ты таешь на глазах. Мы должны быть неразлучны. Если я уйду из моря - я стану камнем, статуей, сотворённой Мастером, а скорее всего - её остатками.
       Я предлагаю тебе вечную жизнь и вечную любовь. Но для этого ты должна покинуть землю и уйти со мной в море. Мы уйдём так далеко и глубоко, что никто и никогда нас больше не увидит.  И мы не увидим никого. Я сохраню свой облик рядом с тобой. Наша жизнь будет прекрасна и бесконечна. Дай мне руку! Пойдём! Ты увидишь необыкновенный мир! Покой и гармония будут окружать тебя! Ты никогда не состаришься, не заболеешь - навечно сохранишь гибкость и здоровье, красоту и силу...
       Что с тобой? Ты мне не веришь?
       - Верю! Верю... Я знаю, если расстанусь с тобой - непременно умру. Что же мне делать? Что?
       - Пойдём! Я буду всегда с тобой! Игё будет петь нам свои новые песни! Мы найдём когда-нибудь таких же, как мы - море хранит столько тайн и открытий!.. Пойдём! Не бойся!..
       Ты молчишь. Отчего ты молчишь?
       Впрочем, я не тороплю тебя, - сказал он с тяжёлым вздохом, - подумай дня два. Я не буду тебя беспокоить. А через ночь жду тебя здесь.
       Он повернулся и быстро зашагал вдоль берега, а через некоторое время она услышала в недосягаемой для глаз темноте тихий всплеск.
       Девочка медленно побрела в дом. Была первая половина ночи, и мать ещё спала, в тяжёлом забытьи отдыхая от волнений тревожного  дня. Остатки ночи она обычно проводила в бесконечно мучительной бессоннице, вставала, ходила, вновь ложилась...
       Девочка тихо вошла а комнату матери.
       На материнской постели, страдальчески стиснув губы, спала едва знакомая старушка. Девочка склонилась к её лицу. Мать невнятно простонала, и слёзы потекли по её щекам.
       Девочка отпрянула и быстро вышла из комнаты.

                *    *    *

          Два дня и ночь Девочке снилось детство. Ей снился отец. Он приносил на шершавой коричневой ладони тёплые ягоды земляники, а потом, когда она их по одной складывала в рот и, зажмурившись от удовольствия, разом съедала, он подхватывал её на руки и подбрасывал в небо. Мать смеялась, её серые глаза синели, когда она поднимала лицо навстречу летящей в отцовские руки дочке. Они возвращались из лесу в темноте. Девочке было немного жутко. Она сидела на плечах отца, он держал её прохладные руки в своих тёплых... И тогда мать тихонько запевала, а отец подхватывал простую мелодию. Страх рассеивался мгновенно, и Девочка  вглядывалась в силуэты елей и осин по сторонам дороги.
       А к весне ей покупали новые ботинки. Они скрипели и остро пахли кожей. Девочка ходила по самой узкой половице в комнате, слушая песенку башмаков, и сама мурлыкала что-то в такт шагам.
       Когда мать собиралась варить кашу, они вместе перебирали крупу, и мать рассказывала ей что-нибудь: сказку, или о своём детстве, или как она встретила папу...
       Ей снилась ёлка с зажжёнными свечами, а потом, утром под ёлкой оказалась большая голубоглазая кукла с золотыми длинными локонами.
       Ей почему-то приснилось, как соседка купает толстенького розовощёкого малыша с ямочками на щеках. Малыш хлопает ладошкой по воде и громко смеётся!
       А недавно ей приснилась чёрная тяжёлая земля, которая сыпалась в отцовскую могилу.
       Земля... Она была то совсем белой и немой: снег прятал всё красивое и уродливое, выравнивая дворик... То яркой и нарядной: в солнечные дни тот же невзрачный заснеженный дворик был таким весёлым!.. А весной травка нежная, шёлковая терпко пахла, когда упадёшь на неё и смотришь на сливочные глыбы облаков в недосягаемой синеве...
       И первые, необычайно красивые, жёлто-красные листья на дорожке!..
       А в последний день ей, неотступно повторяясь, снился один и тот же сон... Будто приходит отец - небритый, худой, как во время болезни, и медленно издалека манит её за собой... Она идёт за ним нерешительно, нехотя и вдруг оборачивается и видит мать. Та, постаревшая, как сейчас, сжимает руки на груди и кричит: “Нет, нет, нет!..”

                *    *    *

       - Доктор! Она начала стонать во сне! Весь день сегодня стонет! На лице волнение, руки двигаются!.. Я так боюсь за неё!
       - Да... Это кризис. Я думаю, сегодня, в крайнем случае, завтра - всё решится.

                *     *    *

        Среди ночи Девочка проснулась, словно не спала вовсе, легко встала и прижала лицо к стеклу окна. Одинокий силуэт темнел прямо перед окном.
       Она накинула шаль на плечи и быстро, бесшумно пошла из дома. Дверь в комнату матери была приоткрыта, и в тусклом лунном свете Девочка увидела худую белую руку, свесившуюся с постели.
       Ветер схватил её в плотные тяжёлые объятия. Море волновалось.
       - Наконец-то! О, какая мука - ждать!
       Из объятий ветра её вырвали сильные тёплые руки, и взволнованное бледное лицо приблизилось к её лицу.
       - Ну, что? Пойдём? - потянул он её за собой.
       Она посмотрела ему прямо в глаза и, плотно сжав губы, медленно покачала головой.
       - Что? Почему? Что тебя держит? Разве есть что-нибудь дороже любви?
       - Дороже любви?.. Для меня - нет. А для человека вообще дороже любви - земля, на которой он родился, мать, которая пожалеет его и поплачет о нём. Дороже любви - долг. Нужно оставаться тем, что ты есть. Нельзя ради спасения жизни менять свою суровую землю на чужой, прекрасный мир, предавать близких. Прости меня, любимый! Прощай! Эти леса, эти скалы, этот желтеющий сад не отпускают меня. Я знаю, сердце моё не выдержит разлуки... Поскорее бы...
       - Пойдём! Не разбивай нашего счастья! Не убивай меня и себя! Как может человек, наделённый душой и разумом, менять счастье на смерть?
       - Я не знаю, отчего это. Но жить, чувствовать, любить  и знать, что никогда не увидишь родную землю, тяжелее, чем умереть на руках матери.
       - Ты думаешь, матери будет легче похоронить тебя, если ты не выдержишь... не выдержишь болезни? Так у неё останется надежда...
       - Надежда? На что? На то, что морские волны вынесут моё обезображенное тело? На то, что её безумную дочь найдут где-то на скалах?.. Или, в лучшем случае, на то, что через несколько лет к ней, сожжённой горем и болезнью, приедет неблагодарная? Счастливая или несчастная... Нет, любимый! Я принадлежу этой земле. И захочет она меня носить на себе или возьмёт в своё лоно, я останусь здесь до конца. Ты не знаешь, как горько мне расставаться с тобой! Вот здесь, - она приложила руки к груди, - так больно!.. Но... Прощай! И, прошу тебя, уходи первым. Я не могу...
       Он посмотрел на неё так, словно увидел её впервые, медленно повернулся и пошёл в волны. Скоро они сомкнулись над его головой.
       Девочка, не скрываясь, вошла в дом. Мать, с расширенными от страха глазами, спускалась из её пустой комнаты навстречу.               

                *    *    *

       - Проснулась наша Девочка! - весело крикнул доктор с порога своей жене, - я только что от неё!
       - Ну и как? - спросила молодая женщина, осторожно обходя стол, чтобы не задеть свой большой живот.
       - Грустная, потерянная, конечно. Тоска... Отойдёт!
       - Бедная, - вздохнула женщина, проведя маленькой ладонью по нежному тонкому лицу.
        - Бедная? - спросил доктор, - ты тоже - бедная?
        - Я - другое дело. У меня есть ты и он, - указала она на живот.   - Мне просто повезло, что я тебя встретила, что ты всё понял... А как-то будет у неё? - она нежно положила ладони на плечи мужа.
        -Ничего. Человек создан для жизни. Ну, как ты? Не скучаешь? - погладил он её золотистые волосы.
        - Скучаю, без тебя, - улыбнулась она в ответ.

                *    *    *

       Девочка гуляла у моря. Теперь она ясно понимала, что все её видения: любовь, страх, прощание - всё это - сон, болезнь. Но жизнь ещё не притягивала её. Она словно училась ходить и дышать, видеть и чувствовать.
       Август кончился. Листва на деревьях сада кое-где пожелтела.... Из-за болезни Девочка не ходила ещё в школу. Она присела у камня - день выдался тёплый и светлый.

                *     *    *

       - Смотри, смотри! Она, никак, опять заснула! - тётка стояла у окна.
       Женщины бросились на берег.
       - Ничего, это от слабости. Просто задремала на солнышке. Видишь, слеза на щеке, - мать дотронулась до плеча Девочки, - доченька, пойдём в дом.
       Девочка поднялась.
       Ей только что приснился последний из болезненных снов. Будто тихонько звякнула струна, и детский голосок отчётливо произнёс:
       - Что ты сделала? Тебя убить мало!
       - Убей меня, Игё. Пожалуйста, убей!
       - Я теперь совсем один в море. Он ушёл на берег. И эти сумасшедшие археологи уже трезвонят всему свету: “Найдены остатки чудесной статуи!.. Лучшая работа Мастера!.. Прекрасно сохранилось лицо!..” Никто никогда больше не увидит Дракона и не услышит о нём.
       - Видишь, Игё, тот, кто покидает свою землю, стремится вернуться на неё, хотя бы для того, чтобы на ней погибнуть. Тут уж ничего не поделаешь. Спой мне, Игё, в последний раз. И, умоляю, покинь меня навсегда. Или убей...
       - Я убил однажды, чтобы спасти. И всю жизнь плачу об этом. Прости, но это не моё дело. А песню - слушай. Последнюю:
       - Я прощаюсь с тобой.
         Всё уходит, уходит:
         И песок золотой,
         И солёные воды...
         Даже в солнечном свете
         Луча не хватает!
         Даже шёлковый ветер
         Дыханье теряет.

                Я прощаюсь с тобой
                Без улыбки, без слова:
                Я иду по следам
                На холодном песке...
                Никогда, никогда
                Не увидишь ты снова
                Тень печали моей -
                Влажный след на щеке.

         Пусть уходит
         Всё, как сказка.
         Пусть на сердце
         Ложится печаль
         Эта осень -
         Словно тихая ласка.
         Это серое небо -
         Моя дальняя даль.

                -------------------------------------------