Сезон временной любви

Останкинская телебашня, некогда служившая доказательством превосходства коммунизма над загнивающим Западом, теперь сиротливо, растерянно смотрела в небо, и не понимая перемен в обществе, окончательно разуверилась в людском благоразумии.
Автандил, выйдя из метро, пошел пешком в телецентр, где он по пятницам вел литературные передачи на радио.
Времени у него оставалось много, и, минуя вооруженную охрану у входа, почему-то стоящую всегда с автоматами наготове, вошел в бар.
Его раздражало присутствие телеведущих в баре – этих самовлюбленных нарциссов, хозяев сегодняшней жизни.
Мерцающий свет в баре напоминал высыхающий водоем, где нарциссов много, а воды, этой живительно и влаги, мало.
Свободных мест в зале не было. Он заказал себе томатный сок, удивился стоимости одного стакана красной жидкости, не уступающей по цене водке, выпил
прямо у барной стойки и, не решаясь заказать себе еще, стал ждать.
Продавщица, крупная и круглая, как глобус у министра обороны, посмотрела на Автандила презрительно, – или ему так показалось, – видать, для нее неузнаваемые лица были здесь хуже лиц кавказской национальности. Поэта В.Н. еще не было и, не зная чем заняться, он решил пойти в студию, проверить микрофоны и внутренне настроиться на волну поэтической беседы. Поэзию Автандил знал хорошо, даже дружил с поэтами, но не понимал, зачем взрослые дяди пишут стихи. Влюбленные сочиняют – куда ни шло – что с влюбленного возьмешь. Но в здравом уме и твердой памяти сочинять рифмы? Склёвывать по одному зернышку, чтобы высидеть яйцо? Если говорить серьезно, поэзия – вершина, где человеку, его душе, мыслям и чувствам негде спрятаться. Он весь на виду – тем и прекрасен. У лифта он встретил Юлию, ведущую «Метео-ТВ», поздоровался с ней и хотел войти в лифт, как снизу, со стороны лестницы, ведущей к выходу, услышал:
– Автандил! Подожди. Есть разговор!
Голос принадлежал Диме, его другу по футболу и коллеге на радио.
Он вечно был в джинсах с неизменной папкой под мышкой, где всегда лежали катушки кассет, и откуда свисали хвосты размотанных лент, как и сейчас.
– Опять женщины? Некогда мне, – ответил Автандил, опережая события.
Дмитрий подбежал к Автандилу и потряс за плечи.
– Никаких женщин. Красота античная. Про таких говорят: «Увидеть и умереть». И потом, ты портишь имидж кавказца, когда говоришь: «Никаких женщин»!
Маленький магазинчик, слева от центральной раздевалки, был открыт. Дмитрий потянул Автандила туда.
Они прошли вовнутрь и, обойдя ширму, направились в подсобку, где неоновая лампа силилась отделить дневной свет от себя, но это ей не удавалось.
К неприятному запаху непроветренного помещения аромат дорогих женских духов и густой дым выкуренных сигарет.
Знакомство было кратким, сухим, словно это деловая встреча партнеров-конкурентов по бизнесу.
Банановая коробка, покрытая газетой «Правда», выполняла роль стола. Газета, некогда всемогущая, недоуменно поглядывала на обстановочку, окружающую ее, и даже две красивые девушки мало утешали ее, использованную не по назначению.
Автандил расслышал имя одной – Лада и глаз положил на нее. На вид ей было лет двадцать. И вторая ничего. Видать, Дмитрий уже принял для храбрости и старался взять на себя функции тамады.
Чашки с черной копотью по краям, явно для чаепития, сейчас служили бокалами.
Автандил все старался смотреть в сторону Лады, чтобы оценить достоинства предполагаемой дичи, но взор дальше фраз в газете «Да здравствует» не простирался.
Ее длинные, изумительно ровные ножки, вложенные в пустую банановую коробку, напоминали рельсы, уходящие в туннель!
В магазин вошел покупатель. У прилавка послышалось перешептывание. Это удивило Автандила. Скорее всего, посетитель спросил одну из женщин, сидящих здесь, в подсобке.
Дмитрий разлил по чашкам шампанское, поинтересовался:
– Есть кому что сказать? Разрешаю!
Лада встала, посмотрела на подругу, утвердительно кивнувшей ей:
– Если Евгения не против, я хочу поднять тост за только что пришедшего. За тебя, Автандил!
Ему ничего не оставалось, как посмотреть на Ладу.
Ее острые, колючие, но томные глаза со странным блеском азарта на тонко очерченном лице, с улыбкой, смотрели на него.
– Почему за меня? Скоро женский праздник! – попытался он ради приличия воспротивиться тосту. Потом взял ее левую руку, поцеловал.
– Забавный же ты. Торговый люд не привык к сентиментальности, но приятно.
Все выпили. Шампанское оказалось теплое, противное, ватного вкуса, словно пьешь расплавленный речной песок. Дальше горла эта мутная пена не желала лезть.
– Низкосортное пойло! – резюмировала Лада. Возражать не стали. Дмитрий и Евгения, неожиданно для Автандила, обнялись.
Автандил пожалел, что не пьет. Компания была «теплая», а его трезвость раздражала его же.
– Шампанское теплое, противно пить, – сказал Автандил.
Дмитрий, как человек купивший две бутылки шампанского и столько же шоколада, – что для него было щедростью неслыханной, – не поддержал Ладу и Автандила.
– По мне ничего. Главное, голова в тумане и глаза утопают в чудных локонах Евгении. – И он опять обнял свою новоявленную подругу.
Автандил уже слышал, что женщины эти из сферы торговли, но ни по речам, ни по выражению лиц на них не походили. Хотя сегодня что-либо понять в людях трудновато.
Автандил встал, собираясь уйти. Время эфира на радио наступало.
– Уходишь? – поинтересовалась Лада.
– Попробую вернуться, – пообещал Автандил.
– Джигит! Люблю таких, – неожиданно, с вызовом
в голосе, сказала Лада. – Уходит, и придет уверенный, что его обязаны ждать. «И я вернусь, ты только очень жди!» Дудки.
– Мне по работе, – оправдывающе сказал Автандил. Он заметил, как Евгения тревожно, умоляюще смотрела на подругу. Знала, наверное, острый язык Лады. Дмитрий старался сделать вид, что его здесь нет. Все трое оказались более выпившими, чем предполагал Автандил.
Лада не унималась:
– Уйти никогда не поздно, а вот прийти можно опоздать. Места займут. Охотников много. Так что решим, не отходя от кассы: нас четверо. Как я понимаю, две пары. Вопрос один, простой: кто с кем? И останется малость – забеременеть и родить.
Опять в магазин вошел покупатель. Слышно было, как он попросил два килограмма яблок и как отказали. Хотя яблоки в продаже имелись.
– Во дает тетя Шура. Стрижет всех под одну гребенку, – тут же отреагировала Лада.
Наступила тишина, которая начала перерастать в тягостное молчание. Автандил сел на свое место и громко произнес:
– Подождут! Это точно. Но, оставаясь, я хотел бы уточнить, что пара – это пережиток буржуазии. Болото семейных отношений. А вот любовный треугольник – что надо!
Лада замахала руками протестующе.
– Нет, нет. Я христианка. И потом, Дима мне не нравится. По нему видно – он читаный роман.
Автандил решил говорить язвительно.
– Заниматься сексом и нравиться – это-то не обязательно.
Неожиданно Евгения резко встала, сняла очки, выпрямилась, гордо, с достоинством поинтересовалась у Автандила:
– Ты за кого нас принимаешь, друг?
Ладе понравилась краткая речь подруги, но решила дополнить:
– Да! Ну, да, конечно. – Она растянула начало, словно растягивала лук, чтобы в тетиву вставить стрелу, но с лицом человека, еще не решившего, поражать жертву сразу или дать приблизиться ближе. – Вам, кавказцам, только волю дай. Знакома я понаслышке с вашими треугольниками. Не треугольник – сплошной лабиринт. Угодишь в него – не вырвешься. Ни мать родная, ни родная милиция не спасут. Вам, мужичкам, одно подавай. Да и тем не в силах воспользоваться по-человечески. Свиньи, свиньи вы! ..
Она посмотрела на Автандила зло, угрожающе, словно это он провинился перед женщинами вселенной и сейчас отвечал за содеянное всеми мужчинами.
Лада выпила шампанское резко, театральным движением руки вытерла губы, как заядлая пьяница, добавила к сказанному:
– Лучше теплое, безвкусное шампанское, чем холодный, бесчувственный, беспомощный сильный пол рядом.
Автандил был неприятно удивлен выходкой и необдуманной, неоправданной агрессией Лады.
– Т-а-а-к! Значит, ни себе, ни людям, да? – безвольно, рассерженно выдавил из себя Автандил слова, застревающие в горле. – Правильно подмечено, что красивая женщина есть игрушка в руках дьявола.
Лжетамада Дмитрий, самоизбранный хозяин сегодняшнего застолья, принялся поправлять свои длинные волосы, будто они являлись причиной скандала, вспыхнувшего за банановым столом, но газета «Правда» могла подтвердить, что бурная мутная речка словесной брани уже успела снести мосты, размыть берега, унося в океан неопределенности добрые чувства зарождающихся отношений.
Они уже тонули в разбушевавшейся стихии, порожденной Ладой, как появилась спасительная соломинка. В магазин вошел покупатель.
Автандила уже не удивил тихий говор у прилавка.
После монолога Лады все казалось возможным здесь.
В подсобку вошла тетя Шура, продавщица, неопределенного возраста и веса, вследствие одутловатости лица от выпитого и образа жизни, шепнула Ладе что-то на ухо, от чего та поморщилась, потом пожала плечами, обреченно вздохнула и сказала:
– На ментов-то мне, простой русской женщине, везет. Ох, как везет. Но сегодня не его день. Я сплю одна, со своей совестью.
Грязная дешевая тряпка, гордо называемая ширмой, раздвинулась и в подсобку шагнул милиционер со звездами на плечах. Офицер. Поздоровался энергично:
– Привет честной компании. Примете еще одного? Автандил усмехнулся, услышав про «еще одного».
Лада уловила его усмешку и было видно – она догадалась о причине.
Дмитрий оживился, засуетился обрадованный, что явление нового человека может спасти ситуацию.
– Тета Шура, – попросил он продавщицу, – принесите милиционеру стульчик, чтобы он сел.
Лада отчужденно посмотрела на Дмитрия, назидательно сказала:
– Вова постоит. У них другие сидят. Вова-милиционер расплылся в улыбке, радостный, что об его профессии отозвались с почтением, уважением, хотя глядя со стороны, трудно было обнаружить обоснованность радости.
Автандил украдкой взглянул на Ладу. Ее от духоты воздуха и количества выпитого развезло. Ее умные, наэлектризованно сверкающие глаза сейчас глядели тяжело. В них оседала поволока.
Автандил встал, желая уступить при шедшему гостю стул, стол, место и Ладу.
– Уходишь? – поинтересовалась она.
– Давно пора! Эфир прошел, хоть домой пойду.
– Можно провожу?
Ее неожиданная просьба, произнесенная с мольбой,
удивила не одного Автандила. Евгения опять сняла очки, посмотрела на подругу.
– Мне наверх! – сказал он первое, что пришло в голову.
– Да и мне пока рано вниз, – пошутила Лада.
Он имел ввиду, что с подсобки хочет на улицу, на воздух. Она ничего не имела ввиду, просто встала, подошла к нему, взяла под руку. Автандилу в нос ударил запах водки, хотя они пили шампанское.
Лада была на голову выше и на «две головы моложе» Автандила. Языком прозы это из уст дежуривших у подъезда старушек звучит так: «Молоденькой захотелось, лысый черт?»
Верный привычке сразу расставлять знаки препинания в предложении, Автандил сказал:
– У меня трое детей. И жена.
Лада рассмеялась, приложила тонкий, длинный указательный палец к носу Автандила, надавила, успокоила его.
– Не бойся, до алиментов далеко. Время одуматься есть.
Лада была в шиншилловой шубе, в прекрасных дорогих сапогах. «Из богатой семьи», – почему-то подумал он.
Под покровом ночи дневной холод окреп, дул ветер, но они решили до метро идти пешком. Над их головами покачивалась высоченная телеигла, ярко освещенная электрическими светлячками, прожекторами. Напротив пруда прекрасный Останкинский дворец и церковь Троицы из глубины веков приветствовали телебашню, которая разносила по всеи земле русской людские причуды дня.
Тень от света телебашни падала на букву «М» , куда устремлялись не только мужчины.
Когда-то здесь было достижение народного хозяйства страны, замененное теперь на барахолку низкопробных держав, но вход в метро, да и названия пока остались.
Автандил и Лада нырнули в этот проем подземелья, и эскалатор потащил их еще ниже – к поездам.
От блеска социализма осталась нищета зарождающегося капитализма, но Ладе и Автандилу было здесь тепло, светло и уютно. Они казались парой, связанной между собой вечной клятвой непорочной любви.
На этой красивой иллюзии и хотелось бы расстаться, ибо сказано: «Время обнимать и время уклоняться от объятий».
Подъехал поезд. Надо было расставаться. Одного дома ждали дети и жена. Другую – дети и муж.
Время уклоняться от объятий настало ...