ЧасьII Теракт

 И Николай, как истинный провидец, ощутил, что Наташа припомнилась  не с проста.   Действительно, у старенького одноэтажного центра реабилитации детей инвалидов, с полукругом колонн перед входом, в прошлом клубе НКВД , на крае тротуара, у светофора, перед переходом он увидел ее. С двумя другими старшими  станичными подругами, - им было явно за тридцать, а ей двадцать семь, - Наташа в белых, сияющих на солнце кружевных полупрозрачных брюках, какие носили  женщины в начала ХХI века, и в такой же белой безрукавке оживленно говорила со спутницами. Притормозивший перед перекрестком автобус ринулся вперед,
по темным полосам теней, падающих на раскаленный асфальт от старых кипарисов. Мимо ушастых магнолий, на чьих  отчетливо ретушированных злено-вороненых кронах дрожали огромными каплями, такие  ослепительные и обильные блики, что казалось они  вот-вот начнут срываться с ветвей и превратятся в солнечные лужицы под деревом.
Наташа вместе с подругами пронеслись мимо. И все же, Николай успел взмахнуть рукой с надкусанной веточкой укропа, и поймать взгляд Наташи, брошенный в него через оконное стекло автобуса. 
«Интересно, узнала»?
Еще две остановки - и «Сбербанк».  Николай дожевал укроп.
И на остановке, у сбербанка тоже стояли магнолии, дававшие густую спасительную тень. Их напоминающая камуфляж листва и здание военкомата пятидесятых годов постройки, с лоджиями между колонн соединенных вверху арками, напомнили о тяжести автомата, душном запахе масла, выделанной кожи и гении Ярослава Гашека. 
- Повоевать бы…- с тоской подумалось Николаю…
«Воевать», возможно, придется минут через пятнадцать в управлении капитального зодчества, куда Николай и направлялся из долины Огненной Воды, где он встречался со сборщиками верхолазами, занимавшимися  монтажом  и наладкой  свето-турбулентной установки на территории  ресторана «Лобиани», декорированной под тбилисский дворик. В «Управлении», решалась судьба  свето-турбулетного оформления другого объекта, зеленых насаждений: старой пальмы, магнолии, трех секвой и сада камней перед фасадом оздоровительного центра «Бутия Арутюн». Но прежде надо было встретить коллегу, инженера Игоря Гравия. Гравий  обещал «пробить» внесение в проект свето-турбулетной установки, через, академика Обезъяржского, маленького рыжего, архитектора с мутными  глазками навыкате.
 Обезъяржский основал в середине девяностых ОАО «Пражско-Брюховецкая Южная Академия Архитектуры», Несколько местных, городских  зодчих и трое из краевого центра получили в этой организации звания  «Пражско-Брюховецких  Академиков градостроения». Пражских, – потому что соучредителем ОАО был чешский теоретик-урбанист и финансист-практик Мозес Сивушечка.
 А почему Брюховецкой?... Одни говорили, потому, де, что Обезъяржский начинал путь архитектора  в Брюховецкой, - спроектировал тогда еще не в городе, а в станице, на базаре, шесть ларьков и общественный нужник, а недавно открыл там филиал Академии.
 Другие предполагали, что тут не обошлось без полковника милиции, друга Обезъяржского, начальника управления по борьбе с экономическими преступлениями Андрея Кондратьевича Перебийбивня, бывшего родом из Брюховецкой. 
Миновав  тенистые ясени у отделанной диким известняком стены военкомата, бетонной тропой, дальше  лестницей через  раскаленный белокаменный дворик, в  густоту тени  прохладного куба - прохода в здании бывшего вычислительного центра, где ныне размещалась издательско-туристическая фирма  «Иродиада» и штаб МЧС, Николай вышел на улицу  Сначала на Совуполномоченных, во двор дома «гармошки», затем на Тенгинскую,
По правой ее стороне над многочисленными киосками и палатками тянулась колоннада торговой линии, коммерческой оси, хорды, центрального района, обрастающей диким мясом частных пристроек.  В пристройках, вертикальных и наклонных, преобладало стекло цвета морской волны.  Одно из строений справа,  имела форму пирамиды. Перед киосками и пирамидой на жаре томились  обильные округлые и сухие   метлы эвкалиптов, со светлыми, как старые кости, стволами, шелушащимися длинными обвисшими  сосулями свернувшейся в трубки коры.
Туда, за колонны, в здание коммерческой линии, к лестнице, возле аптеки, ведшей в  художественный солон «Викентий», приемную депутата Государственной Думы Николаева, партийный комитет «Спаянного отечества» и Управления Капитального Зодчества, направился Николай. 
На полу приемной, не смотря на второй этаж лишенной окон, и поэтому похожей на асбестовый бункер,  было постлано ярко-зеленое, коврообразное покрытие, какие вскоре стали стелить в уличных кафе.
Секретарь полная и сдержано-осанистая женщина, с  вопросительно-гордой физиономией, в очках, невольно выказывая свои бастионные способности,  сообщила, что у Натальи  Поликарповны, начальницы управления в кабинете посетители.
- Вы от Обезъяржского? Борис Львович звонил… или.. вас же, двое должно быть?
- Да, еще господин Гравий должен сейчас подойти.
- Присядьте, подождите. –  двойственно: с повелением и просьбой,  сказала секретарь. Николай на секунду глубоко задумался и, задумавшись, понял, что именно в эту секунду, когда он изображает задумчивость, на самом деле не думает не о чем. Для себя он отметил: глубокомысленный вид  надо принимать  как сброс  излишне накопленного рассудочного материала, сброс балласта мыслей и соображений,  спутанных в ком философских волокон, навязчивых куплетов…   Николай аккуратно присел на один из стоявших в ряд у стены стульев. 
«Игорь,- собака, - должен был появиться еще 15 минут назад…».
Зеленая и жизнерадостно примитивная  подстилка, чем-то  отдаленно напоминала болото, чем-то фон компьютерных игр, и совсем уже,  притянутым за уши было уподобление этой эрзац-луговой плоскости степи. Но именно на степи остановился Николай, ибо  воспоминание о ней влекло за собой исполненное праведным гневом  казачье речение из поэмы Хлебникова, которое наизусть он не помнил, но в целом смысл был таков: « … если боярам попускать, до того, де,  дойдет, что  нас на немках переженят»! Мысль хлебниковской поэмы бодрила, смешила и не давала Николаю в послеобеденную томящую жару  исчезнуть  в оцепенении дремы. Стихи - транквилизатор.
На столе секретаря заурчал   телефон, -  время,  когда происходили описываемые события, примечательно тем, что это были последние домобильные годы, и пластиковые брусочки телефонов,  тогда уже достаточно миниатюрные,  все еще воспринимались как некий знак классовой принадлежности к «ново-русской мерзости», как про себя, независимо от национальности, называл Николай своих клиентов.
Секретарь говорила с какою-то Аллой об их общей знакомой Людмиле, которая с мужем сдает свою «сталинку», сама с мужем живет на даче в «Прогрессе» и…  Поток сведений о Надежде остановил голос Аллы из трубки, Речь ее была не слышна, только раз-другой из-под серой пластмассы телефонного копытца что-то булькнуло. И вновь заговорила секретарь:  «Ну  да,  говорит, на массаже…  На столе лежу, - что ей там намяли?...».
Буржуазия…  И для этой сволочи я создаю такие чудеса!
Николаю вспомнилась, как светотурбулетная установка украсила три кедра у ресторана «Лазоревый». Облака света, вишневые, пурпурные оранжево –алые, синие, как сапфир, смутно повторяя формы кедров, сползали и взбирались по их поверхности, обволакивая дерево невиданными, сполохами, и вдруг гасли,   рассыпаясь по хвои клешнеобразных ветвей тысячами брильянтовых  огоньков-звездочек.
И тут в бункер-приемную вошли мужчина, полный, высокий, представительный армянин, в белой отглаженной  рубахе с коротким рукавом и светлых летних брюках,  с черной кожаной папкой, поблескивающей, матовым, графитовым бликом, видимо успешный предприниматель,  и женщина, полнеющая армянка,  дорого одетая, припудренная в золоте и бриллиантах. Посетители улыбались.
- Здравствуйте, здравствуйте, -  громко приветствовали они  секретаря, положившую трубку, - Ой, тут люди пришли. Я перезвоню…, - и мгновенно явившую вошедшим мину солидарности и радушия.   
- Добрый день. Ну как, все прошли?  Все готово?
- Ох, не спрашивайте, прошли мы эти мучения… - элитным, товароведческим воркованием, растягивая слова, проговорила женщина,   блестя золотом цепочек и зубов.
- Все в порядке. - Бодро и доверительно сказал ее спутник. – А что, Наталья Поликарповна  у себя? 
Секретарь не успела ответить, потому что дверь в кабинет начальницы управления открылась, и в ее проеме остановились  сама Наталья Поликарповна, широколицая рыжая татарка, в широких очках, и бывшая у ней посетительница, сухонькая женщина, с высокой прической и инстинктивно –полемически  вытаращенными глазами, договаривавшая квоту речей, приготовленных специально для чиновнице. 
- Ну, тогда мы, как договорились, решаем вопрос со стоянками через Забубенную…
- Да, да решайте, - кивнула Наталья Поликарповна, слегка выпятив живот, - Забубенной привет. А-а! Здравствуйте, Самвэл Аршакович.  Ну, что?
Николаю показалось, что  он присутствует при счастливой  встречи родственников. И, хотя возмущаться не имело никакого смысла, потому что Игорь Гравий опаздывал, а прием у Натальи Поликарповны без него был невозможен, Николай ощутил волной поднявшиеся ниоткуда чувства ревности и зла ко всем, кто  присутствовал в бункере.
 И он понесся степями от Разина к Пугачеву, от Волги к Яику, заглянул далее, в сновидения Петруши Гринева, где Емельян орудовал топором… Николаю тоже захотелось   схватить топор и не оставить в живых никого! Воспаряющие, истошные вопли женщин, с перерубленными золотыми цепочками, окровавленным батистом и шелком блузок
костями и черепами… Орали так, будто они верили, что вылетят вслед   за воем во фрамуги за металлопрофильные  рамы…   Густая, сворачивающая, мертвеющая темно-красная  кровь на ядовито зеленом ковровообразном, будто   сплющенном, покрытии.
Переживая этот шквал Шиввы, разрушающего что ни попадя, без пощады и сожаления, Николай не заметил,  как распрощалась  с Натальей Поликарповной и вышла через комнату-бункер секретаря тощая посетительница, а  в кабинет начальницы зашли новые посетители . Лишь за мгновенье до того, как щелкнула дверь  в  кабинет, Николай увидел обтянутый белой юбкой широкий и крепкий зад.  Видимо, его бесили семейно-родовые ценности столь явственно зримые у азиатских народов.
Образ массивной  задницы вновь вызвал в Николае испепеляющее дыхание Шиввы.
 Нечто, подобное лавовому потоку, застывшем   извивам зла …
Он увидел себя на большой бетонной площади перед зданием городской администрации, с широкой клумбой в виде ромба с вогнутыми сторонами, за что площадь в народе называли «Бубновым тузом».
Он и трое местных ребят:  двое лет сорока стройный горбоносый Гурам Галандия, в темно-синей тенниске, крепкий плечистый с правильным круглым, мужественным  ликом Витя Брюхоносов, и пятидесятилетний Андроник Мавсесович, в таких же светлых брюках, как и посетитель Натальи Поликарповны Самвэл Аршакович, только что зарубленный топором в вышедшем из-под контроля воображении Николая.
Почему его  внутреннему видению  представились именно  Гурам Галандия,     Витя  Брюхоносов и Андроник Мавсесович, ребята правильные и уважаемые в городе, точнее, фантомы правильных и уважаемых ребят именно с этими именами и фамилиями?
Потому что стремительный, как фотон или спасающийся бегством таракан, бес, чернявый с залысинами, распространяя вонь серы и  ацетоновой краски, с развивающимися трафаретами из ватмана,  с вырезанными рублеными шрифтом антропонимами  в одной  волосатой руке и поролоновыми квачиками - в другой,  пробежал по ячейкам памяти Николая.
Вражина, подгоняя себя  матерными присловками и нервическим: «давай, давай…», быстро набивал вышеназванные имена и фамилии на божественную сияющую поверхность кладовых сознания нашего героя.
Итак, все трое мирным летним вечером, печально стояли под кедрами, напротив университета степенных прогулок, и поминали такого замечательного человека Самвэла Аршаковича, так глупо и трагически погибшего в Управлении Капитального Зодчества, вместе со своей золовкой и компаньоном в бизнесе Анжелой, а так же начальницей Натальей Поликарповной, секретарем Ларисой Брониславовной Долгонос, от топора какого-то психа, маньяка!

- Должен был вагон минеральной воды, «Боржоми» подогнать, буквально за два часа на эту тему говорили, - со вздохом добавил последний, особо трогательный штрих к трагедии Андроник Мавсесович. 
- Стрелять таких, - сказал Витя Брюхоносов, имея в виду неизвестного маньяка - головореза, которому чудом удалось скрыться, то есть, его, Николая
- Вешать.  – поправил Андроник Мавсесович.
- Я б, его лично  на куски порвал, - заключил Гурам.
- Нд-а-а… - задумчиво кивнул  Николай, отступил два шага к кедру, чуть отвернулся,  достал из-под рубахи, из-за пояса АКС  и хладнокровно, глядя в глаза ребятам, очередями кресс на крест, расстрелял всех троих.  У всех – жены, дети, у Андроника - внучки…
На грохот выстрелов выбежали дежурившие в фойе администрации милиционеры. Он и ментов!
Один упал у входа, скорчившись, спиной к пощади,  другой покатился вниз по лестнице и замер, картинно  раскинув ноги и руки. Сорвавшаяся с головы фуражка понеслась-запрыгала вниз.
Николай бросился в здание администрации, захватить заложников. Галактические   дыры от пуль, в мутных ореолах-туманностях из  густых микротрещин в стекле  парадных дверей.
 Вверх! Вверх! По лестнице! К кабинету мэра или залу Городского собрания,
и… воображение Николая притормозилось, стало пробуксовывать, как политика Разрядки в начале восьмидесятых.  Отчасти от того, что фабула предполагала временем действия – вечер, а в здание администрации Николаю приходилось  бывать только днем.
Кроме того, площадь перед администрацией особенно летними вечерами было любимым местом игр и прогулок молодых мамаш, бабушек и дедушек с детьми. 
Шок, который переживут малыши, ужас матерей…
Но не это самое страшное. Найдется потом мальчик, который потом в кругу таких же ребят, вспоминая увиденное, будет сверх-серьезно, охватив полушепотом все внимание маленьких сверстников  рассказывать о «дядьке с автоматом». То есть, я, - подумал Николай, - в сознании этого рассказчика воплощусь в абсолютное зло, во всей его болезненной притягательности, точнее, притягательной заразе, которую хлопчик станет распространять, совокупляя зло в себе со злом в ребятах.
Вспомнился поп Виктор, говоривший на православной конференции в девяноста шестом году, в канун Троицы : «Зло совокупленное сразу дает плод. Если у людей после совокупления дитя появляется через девять месяцев, то зло плодится мгновенно»!    
Идиотизм олигархов и прочих совпарт-комсомол-курортторг-десять-лет-строгого-режима-буржуа или идиотизм больших денег, энергично почтительный, а, может быть, почтительно деятельный, ответственно взбудораженный, сверх-трезвый идиотизм, начинается с переживаний именно таких, вот, впечатлений зла торжествующего.
Николай внимал сам себе, как Телемах, и вещал сам себе, как Ментор, и разглядывал,  из ракурса Телемаха, хламиду наставника, видя его изображенным на старинной гравюре Елизаветинской эпохи.
«Езда в остров Любви». Василий Кириллович Тредьяковский. Великолепный! Гениальный! Не взирая на всю несклепистую, неуклюжую и громоздкость стиха, он куда  более значим в поэзии, чем в живописи эти  рисовальщики прямоугольных столбчатых, косых и лежачих диаграмм, - абстракционисты…
Что если его вирши прочесть Наташке? – Николай,  опустив взгляд, слегка улыбнулся.

«Я хотел убедиться , известно вам буди:
Вся она была тогда в его воле
Чинил как хотел он с ней се ли, то ли;
А неверна, как и мне открыла все груди…».
 
Ангел хранитель подскочил к бесу с трафаретами, - мастерская подсечка, какой позавидовали бы матерые мастера-рукопашники  из ФСО, и враг рода человеческого корчась от боли, закатался по полу.
- А-а-а… - заскулил бес, - волк…!
А ангелочек ему - массивным шнурованным офицерским сандалием, с оттягом, по башке!
Глухой но звучный удар – с хрустом сломался и отлетел в сторону небольшой рог, замаскированный в обрамлявших чертову лысину  вьющихся волосах. 
- У-у-уйй. – бес схватился за голову
- Что, козел, не успокоился? - Выкрикнул вошедший в раж ангел, резко отпрыгнул,  в божественном аффекте меняя стойку,  приноравливаясь ударить снова, и не обращая внимания на проплывающее между ним и врагом перышко, оторвавшееся от его крыла.
- На, сука! Во славу Божью! Во славу Божью! – пиная беса, Ангел хранитель, широко расправил крылья и,  казалось, пустился в гопака.    
- Давно ждешь?
Николай поднял взгляд. Над ним стоял улыбающийся Игорь Гравий, - улыбающийся,  для того что бы скрыть вину за опоздание. Гравий молодой технарь, идущий своим путем, инженер–до. Отчасти в своей задержке  он был  невиноват, так как простоял десять минут  в пробке на Краснодарском кольце; отчасти – виноват, ибо  другие пятнадцать десять  любезничал за чашечкой кофе с прелестным  дизайнером Яночкой. 
Николай тоже улыбнулся, тоже в маскировочных целях, затем, чтобы скрыть
мысли, точнее, образы-кадры  внутреннего шоу сакрального боестолкновения врукопашную. 

       
- Слушай, я не могу, эти пробки!... Нервы выматывают, как... – Мотнул головой Игорь. – Что, Поликарповна у себя?
- У ней посетители.
Николай вдруг обнаружил, что в полом, белом параллелепипеде приемной нет секретарши, - он, будучи погружен в фантастическую драматургию, даже не заметил, как она вышла. Шум страстей затих,  сменился на канализационные отголоски.
Николай, пожав руку Игоря, откинулся на спинку стула, серьезным взором  оглядел его снизу.  Вид аккуратно выбритого  коллеги, в белой идеально выглаженной рубашке, утвердил Николая  в мысли о том, что этот молодой человек, в отличие от него, полностью прочно наглухо закреплен в своем общественном шасси, то есть, в касте или классе, как вбитый и правильно заклепанный,  штифт -«палец»… И когда в следующую секунду открылась дверь и оттуда, улыбаясь и кланяясь, вышли Самвэл Аршакович, Анжела  и провожающая их Наталья Поликарповна, он отчетливо понял, что, свою очередь, в отличие  от Игоря, в несущей раме социума он, если и сидит, то не прочно, с заметным  люфтом. Потому что, когда вот-вот освободится Наталья Поликарповна,  ни малейшего желания защищать перед ней дополнительное внесение в проект светотурбулентной установки на легких электронах у него нет.
И дело здесь не в незнании своей роли, не в том,  что он не мог  проникнуть в руководящую душу начальницы управления;  в какой-то момент надавить, а там любезным вниманием расположить женщину и к себе, живому, остроумному высокопрофессиональному, и к очевидно положительному смыслу поправок в проекте. Конечно, он вполне  был в силах,  разыграть все  эти картинки с выставки, но…  все было глубже и непоправимее.
Тут свищ в  вещи в себе…
Армяне, наконец,  распрощались  и вышли из приемной. Наталья Поликарповна обернулась к Николаю и Игорю.
-Так, ребята, звонил Обезьяржский… Ну, заходите в кабинет.
Вежливо и вдумчиво улыбаясь, Николай стоял рядом с деятельно обсуждавшими изменения в проекте «Бутия-Арутюн»  с последующим монтажом светотурбулентной установки и почти не слушал, о чем они говорят.
Было ясно: изменения приняты, и позади сада камней агрегату, ласкающему взор волшебными сполохами - быть!   
Лишь в конце беседы Николай позволил себе процитировать Пушкина.
 Когда Наталья Поликарповна сказала о том,  с каким удовольствием  они с заместителем мэра по вопросом геологии смотрели на эскизы измененного
проекта, на то, как корректно и гармонично действие  светотурбулентной установки согласуется с особенностями ландшафта, в котором предстоит вырасти оздоровительному центру «Бутия Арутюн», как эскрепрессивно вписаны в изгиб долины сполохи свето-дизайна. 
«На край полуденной природы,
На блеск небес на ясны воды,
На чудеса немых искусств…», - вставил  Николай.
- Да, да. Совершенно верно. –  с улыбкой кивнула Наталья Поликарповна, искренне любуясь стихами Пушкина,. 
Николай тоже, как можно более элегантнее и душевнее, улыбнулся.
Гравий приложил руку к Груди. Молодые люди поклонились.
- Куда теперь? – спросил Николай у счастливого Гравия, внутри которого явно угадывался пружинный механизм, благодаря коему,  молодая  осанка инженера была подрагивающая, то есть, указывающая и на удалую суть мужичка, с другой стороны могло показаться, что его тянет и свербит освободить пузырь .
В местном завсклад-товароведческом сообществе муниципальной буржуазии  магазин изделий кожи, женского белья, верхней одежды или обуви под колоннадой в коммерческой линии или где-нибудь рядышком, как в случае с лазоревой пирамидой, считался верхним, ключевым элементом  жизненной конструкции, заключительным, кульминационным  актом драматургии бытия.
(Именно так: «Драматургия бытия» Николай думал назвать пивную или иное питейное заведение, буде он станет хозяином такового, хотя прекрасно знал, что никих пивных и кабаков открывать никогда не будет и не  имеет к тому никакого желания. В другой раз, ни с того, ни сего, он почаса ломал голову над подходящим названием водки, - получилось: "Троекратное ура!". Но и выпускать водку Николай не планировал).
- Ну, теперь, все на мази. Ты сейчас в офис?
- Да, рано по домам еще. С утра был в «Тбилисском дворики», надо показаться у конторе.
- Во дворике? Шашлыком, чохомбили  угощали?
- Угощали,  но я устоял. Вот только взял чудесного грузинского укропа. А ты что, в родное учреждение не идешь?
- Да, мне на Константиновский еще надо съездить. Я Комелеву оттуда позвоню.
- Обрадуешь…   
- Да они с Обезържским наверняка уже добазарились, - сюрприза не будет.
- Ну, добре, друже.
- Ну, давай.
И перед тем, как разойтись каждый восвояси, коллеги
проводили взглядами двух молодух  в белых маечках, обернутых снизу большими кусками ткани в синих узорах, настолько прозрачной, что сквозь нее смутно розовели прекрасные ягодицы отдыхающий. Они-то и привлекли к себе трезвые, высокопрофессиональные взгляды молодых инженеров.   
**********************************************************