Человек с ножом

               

                «Орёл орла родит, а сова сову плодит» (русск. пог.)

         Это было жарким летним днём. Солнце пекло неимоверно,  ноги гудели, сумка с продуктами тянула книзу.  Я отошла от автобусной остановки, где сесть было не на что, и опустилась на трубу теплотрассы, драная изоляция которой нисколько не исполняла своего назначения. Меня стало поджаривать и снизу, но не было сил подняться.
         «Терпят же другие», - подумала я, приглядываясь к бродяге, что примостился неподалёку. Этот человек в затрёпанной майке и узких, коротких, явно не его размера брюках с разошедшейся ширинкой чувствовал себя вполне непринуждённо, существуя в собственном мире. Чужие взгляды он не то, что игнорировал, он их просто не замечал. На вид ему было лет тридцать пять.
       Собираясь «заморить червячка», он разложил рядом с собой на трубе несколько заплесневелых сухарей, и, вероятно, прикидывал варианты предполагаемого обеда. Увы, их явно не было.
         Глядя на этого человека, находящегося в возрасте, который принято считать временем расцвета духовных и физических сил, думалось: какие задачи, кроме самых насущных, приходится решать тебе? Кто и где твои близкие? Освободившись от всех обязанностей перед людьми и обществом, стал ли ты счастлив, и это ли было твоей задачей? Такая жизнь – это что, крайняя степень эгоизма?
          Я решила выяснить это немедленно!
          - «Всё моё ношу с собой»? – обратилась я к соседу, кивнув на пакет с какими-то тряпками у его ног.
         - А что, заметно? – неожиданно быстро отреагировал он, и сделал попытку натянуть короткую майку на разошедшуюся ширинку, в которой видны были грязные трусы. Суетливость этого движения не гармонировала с холодным взглядом светлых равнодушных глаз. Продавленный нос и наколки на руках и груди говорили сами за себя.
       - Заметно! Это и есть та свобода, о которой вы, мужчины, мечтаете? Мать-то, наверное, все глаза выплакала: где мой сыночек?
       - Родители у меня давно умерли, только брат остался – в тюрьме сидит.
       - Да и вы там побывали. Разве родители не учили вас: «живите честно»?
      - Учили. Мать всегда говорила: «Лучше быть бедным, но честным, чтобы люди тебя уважали». А почему я должен быть бедным? Почему кто-то может есть хлеб с маслом, а я нет? – Неожиданно возвысил он голос.
      - Судя по всему, социальной справедливости вы не добились, - я кивнула на сухари. – А в тюрьме страшно?
     - Что же там страшного? – искренне удивился он.
     - Ну, хотя бы туберкулёз.
     - Меня не возьмёт! Вы не смотрите, что я лысый. Я ещё крепкий!
     - Видно, что крепкий. Вот и обидно: сколько пользы бы могли принести, счастливым бы кого-то сделать…
      - А меня кто сделает счастливым? – снова обозлился мой собеседник. Достав из спичечного коробка замусоленный «бычок», он закурил. – У меня же семья была – жена с сыном. В первый раз в тюрьму сел – дождалась. Второй раз – тоже. А в третий раз освободился, прихожу – нет никого. Вместе с сыном уехала куда-то! Даже дом и вещи бросила. Курвы вы все! – он прикурил второй бычок и продолжил:
       - Родительский дом мы с братом – ему тогда восемнадцать лет было – продали по дешёвке, деньги разделили поровну, честно. А потом пропили. Остались без крыши над головой. Как-то зимой пошёл на автостанцию, переночевал кое-как, а утром менты на улицу выгнали!
          Мороз – градусов за сорок. Как назло, ещё и сапог развалился. И голова болит с похмелья. Что дальше делать – не знаю. Вдруг слышу:
         - Мужик, хочешь поработать?
         Смотрю, это ко мне  здоровенный дядя обращается.
         - Поработать можно, - говорю, - а деньги-то платить будешь?
         - Конечно! Ты не мог бы мне ещё пару крепких ребят подобрать?
        А что их подбирать, вон их сколько только на вокзале! Желающие поработать нашлись. Сели мы к нему в машину.
        - Опохмелиться хотите? – мужик достал бутылку водки, пирожки. Выпили мы, закусили. Хорошо стало! А главное – тепло. Поехали.
        - Ну и гад оказался! Из тех, кто мягко стелет, да жёстко спать! – Чтобы заглушить неприятные воспоминания, мой собеседник достал из коробка последний окурок и зажал его между крепкими зубами. Потом продолжил:
       - Усадьба у него оказалась километрах в тридцати от города. Большое фермерское хозяйство: коровы, лошади, свиньи, птица всякая. Свой инкубатор. Полные амбары зерна, отходов пшеницы. Работников – таких же, как мы – человек десять. Жили все в тёплой хате.
        Чин-чинарём! У каждого – своя кровать, постель. И кормили хорошо – мясо, яйца, молоко: ешь до отвала! Каждую неделю выдавали персонально сахар, чай и по бутылке водки. Обязанностей было много у каждого, но если сделал своё дело – отдыхай! Одно плохо: работа грязная, а помыться негде. Чешемся все – обовшивели. Жалуемся хозяину, а он смеётся, подлец:
        - Давно бы взяли, да построили себе баню. Вас же десять человек! Материала я вам дам.-  Как бы не так! Станем мы ему строить, проклятому капиталисту! Да ещё пристаёт:
       - Ребята, не хотите своё дело организовать? Я вам дам по паре поросят или по шесть десятков гусят – у кого к чему душа лежит. Материала любого на клетки берите! Вырастите – деньги снова в дело вложите. Сами хозяевами станете!
        - Тоже мне, Макаренко! – грязно выругался мой собеседник. – Надоел, одним словом. А тут тепло стало. Привёз нам хозяин из города летнюю одежду, обувь. Я свой комплект загнал – и напился. Хозяин узнал, озверел совсем:
        - Петро, ты зачем одежду пропил? – он меня по-своему уважал, не ожидал от меня такого.
        - Моё дело, - отвечаю. – Я же у тебя не украл, сам дал. Буду ходить в старой!   А тут как-то ночью дежурили мы с Васькой в поле, на пастбище – молодой парнишка из Караганды, как сын мне был. И пропала у нас лошадь. Чувствуем: не поздоровится обоим. Хозяин сам здоров, и брат у него такой же. Держали они нас строго! Избить могли – за милую душу! Ну, мы с Васькой и сбежали – пешком всю ночь до города шли! Удалось!
        - Ну, и где же Васька? Как сын который?
        - Здесь, в городе. Видел его как-то, – неохотно ответил Петро.
        - А вдруг с хозяином встретитесь?
        - Ну, и что? Раб я ему, что ли? Лошадь, я слышал, потом нашлась. Да ты кто такая? Из милиции, что ли? Выспрашиваешь всё?
        - Из газеты. Вот возьму, и напишу о вашей «нелёгкой» жизни! – иронии он не почувствовал:
        - Ну, заливаешь! – ухмыльнулся он, не поверив.  Однако мысль стать героем газетной публикации показалась ему занятной и заметно расположила к себе. Он окончательно разоткровенничался:
       - Да нет, почему нелёгкой? Летом-то благодать! Я сплю вон там, в посадках, - он махнул в сторону железной дороги. – В колодцах я не могу, там вши, грязь, человек по двадцать на одних тряпках спят.
      - А на хозяина я больше пахать не собираюсь, - сказал он, помолчав. – Лучше опять в зону. И голодать не буду – ограблю, убью, а наемся! – сказал он грозно.
         Осмотревшись по сторонам, он достал откуда-то из-за спины самодельный клинок и показал его мне. Был прекрасный летний день. Море света окружало нас. Менялись люди на остановке. Их было много, совсем недалеко.
        И всё же мне стало не по себе. Я смотрела на нож, специально изготовленный и заточенный… на человека! С бороздочкой вдоль всего лезвия… Для крови, что ли?.. Потом взглянула в светлые глаза, которые за время нашего разговора ни на мгновение не потеплели.
        Было очень жарко, но в то мгновение мне показалось, что ледяной холод стали коснулся моего сердца!
        Не только красноречие, даже способность говорить оставили меня вместе с проклятым любопытством. Молча вынула я из своей сумки полуторалитровую бутылку молока, булку хлеба. Поставила их около бродяги и метнулась к автобусу даже не глядя, мой ли это маршрут.
         «Пусть хотя бы сегодня этот человек будет сыт!» - подумала я.