Родной

Ну, вот, отказал-таки заморский «Филипс».
Нашел опасную бритву, ветхий помазок.  Взбил по старинке мыльную пену; запузырилась она в стеклянной ёмкости, переливаясь перламутрово и явилась мне живая картинка  с  мальчишкой  в коротких штанишках, с хлястиками на пуговицах,  в перекрест за спиной.

- Дедушка, а  эту бритву  ты с войны привез? - спросил Санька…

"Де-е-душка - Родной!"  Нравилось ему пушистое слово: говорилось оно нараспев, с приятной твердостью вначале и мягким  продолжением. 
А слово "дедуля"  не любил. Неощутимо-сладкое, как чужая конфета.  И неприятное "дед" - грубое; от него старым веяло.

Родной  улыбнулся в усы,  хитро глянул поверх  круглых очков, слегка натянул широкий ремень, висевший  на  стене и стал править опасную бритву.
Лезвие ловко вертелось, весело моргало солнечными зайчиками, шлепало с  приятным металлическим звуком, сдобренным   полотном  серой кожи.
 
Дедушка  говорил, что бритва очень острая, а   когда добавлял "опасная", Саньке хотелось спрятаться за дверью.
Клинок  звякнул, взлетел к потолку и застыл перед внимательным дедовым глазом. Он осмотрел его, встряхнул  замысловато, и лезвие спряталось в его руке, как у фокусника.
 
- А почему ты не бреешься?
- Завтра, пущай она подправится, - Родной  уложил  футляр с бритвой на самый верх  буфета и  вышел на веранду.

Санька забрался на стул, привстал  на цыпочки и  попытался достать заветную коробочку.
- Ну, достал? -   раздался голос деда.
"Вот, хитрюга, - подумал Санька,  сползая со стула, - подглядывал наверно".


Недавно, зимой,  поутру он залез в карман дедова тулупа, торопливо вытащил из него  монетку и  шмыгнул под кровать. Разглядывая желтый кружок  представил, как протянет его тетке  в магазине и выберет пирожные, газировку, зефир...
Зажмурился  от удовольствия. А когда открыл глаза, родной грозил ему пальцем. Санька выбрался из-под кровати и  ощутил, как запылали щеки,  будто воды горячей плеснули.  Странное, неведомое  до этого  чувство посетило его и не смог  он заглянуть Родному  в глаза и улыбнуться…

"Тьфу, ты. Порезался!"

А дедушка никогда не ранился.
Ловко взбивал весёлую, глазастую пену в мыльнице, забрасывал ею лицо, смахивал лезвием  со щёк,  вытирал о полотенце, и в следующие  три-четыре движения, заканчивал  действо.

Родной  заполнил ладошку ароматным  «Шипром»,  плеснул  на  лицо, растер  по щекам, сладко   крякнул, улыбнулся и расцвел подсолнухом.
Глаза голубые, веселые, искорками блещут, длинными ресницами хлоп, хлоп, а от одеколона маленькая слеза по щеке катится... 
Полотенцем утерся, дово-о-о-льный!
С пузырька плеснул на Саньку  «Шипра»  чуток, и  голову   рукой мягкой  шебуршит.

 Малец ухватился за теплую ладошку, дед приподнял его слегка, подбросил к потолку сильными руками, поймал, коснулся жесткими губами его макушки и щекотнул усами затылок.
Искрой пробежало по  тельцу сладкое умиление, защекотало под языком, забралось куда-то под горло, и засмеялся Санька заливисто, как колокольчик на ленточке.

- Дедушка, а ты  подаришь  мне эту бритву? -  неожиданно спросил Санька.
- По наследству получишь, - усмехнулся Родной
- А это как?
- А как оно придёт, так и твоей  будет.