Артист. Иван Чичинов

«А сейчас перед вами выступит народный артист республики…» - хорошо поставленный торжественный голос невидимого конферансье легко выкатывался из настенного динамика.

- Огородный дантист для бубликов - почти синхронно переводил на свой, только ему понятный язык Сашка Лепестков.

Радио утверждало: « Лауреат Государственной премии!», а из Сашкиного не закрывающегося рта неслось: - Навряд ли благодарственной премии, чемпион мимо…
«Артур Бадзиевский!» - поставил точку невидимый конферансье.
- Юра Дунаевский! - перевел на свой лад Сашка.

        Откуда брал Сашка разные слова? Конечно, из того, что сам где-то видел или слышал от кого-то. Главное - Сашкин котелок быстро варит, а реакция на слова по скорости не уступает бешеному поросенку. Вот и сейчас его вечно смеющиеся серые глаза перескакивали с одного лица на другое, как будто проверяя, вся ли команда на месте, не убег ли кто налево, ведь завтра - выступление. Нет, молодые вроде все тут, а «старикам» закон не писан. Да и сам Сашка тоже не ангел. Нет, чтоб перейти на питание без первого блюда, так поперся в баню согнать веником лишний вес – какие-то полтора килограмма. Иначе попадешь из легчайшей в полулегкую весовую категорию и - не видать тогда первого места. «Мухач» Сашка старый, его областные рекорды  держались уже пятый год.
«Полутяж» Гриша от избытка чувств притянул Сашку к себе и, сюсюкая, хотел надавить как на пятачок поросенка, Сашкин нос:

- Тю-тю-тю! И где же Юрочка твой, Дунаевский? - Но «мухач» спокойно перехватил его палец и сжал так, что Гриша весь сморщился, - нельзя уж и спросить!
 
Увалень Гриша - грузчик районного винкомбината. Если часть лени из себя выгонит - может  тоже до чемпиона дорасти.

- А чего спрашивать-то? – Сашка был весь нараспашку. – Юра - он и есть Юра. Задумался, улыбаясь, и тряхнув своей кудрявой прической, резко заключил: - Артист!

        Самого Сашку тоже иногда так звали в деревне, где кроме него, набралась бы еще тройка таких же виртуозов, в карман за словом не лезущих. Правда, речь Сашки была ближе к литературной, а у других мужиков больше напоминала бытовую, слова которой связывались популярными оборотами. Они выдавали минутный матерщинный монолог играючи.
        В настоящее время кому-то из них дали бы кликуху «Петросян» или «Шифрин», и косили бы доморощенные мастера под знаменитостей, оправдывая высокое доверие. А тогда, лет тридцать назад… Тогда тоже были на селе свои и «Бетховен» и «Чапай», но далеко впереди них недосягаемой звездой сиял своими подвигами «Юра Дунаевский», как он сам себя называл.

         Издалека Юра напоминал нервного сурка. Непредсказуемые резкие движения, ужимки выдавали в нем вечно кипящую энергию, и нельзя было представить его спокойно сидящим за столом или витающим где-то в облаках дыма от вечной алтайской трубки. У него был такой же сурчиный, быстро прыгающий взгляд, нервное, с постоянно движущимися толстыми губами почти всегда небритое азиатское лицо. Как штангист, Сашка завидовал его узловатой мускулатуре, которая и позволяла ее владельцу служить его хаотическим, острым и неуловимым мыслям. Казалось, он был вездесущ:

- Бирибет! - Вдруг пролает он над ухом.

Оглянется мужик - а по нему прыгают глаза вроде виноватой, но хитрой собаки. Ощерится щербатый, не знавший зубной щетки, с разноцветными прокуренными зубами, с недельной щетиной рот, зыркнет хитрой мордочкой туда-сюда:

- Окота иду! Баран лобить! Норка шкурам телать пудем! Табай жена-старуха помогат! Скоро пора Тибаган прыгат! - Подмигнет своим хорьковатым глазом и как растворится в тумане.

Тугодуму, мужику колхозному, Юрин полминутный монолог на неделю хватит переваривать. Какая летом шкура у норки? Чем помогает Юре его жена - беззвучная Танкыс, и когда придет пора прыгать Юре в Ябоган? Постоит ошеломленный такой загадкой мужик, сплюнет от непонимания или удивится вслед невидимому уже Юре.
Куда сейчас несут Юру его быстро семенящие ноги, повинуясь шальным сигналам неугомонной башки? Никто не знает. Можно только гадать, полагаясь на силу своей фантазии, или опираясь на слухи о его прошлых похождениях...

         ...Однажды дед Кокпой ждал своего младшего сына в аиле рядом с избой-пятистенком на склоне у большого пальца подошвы горы Средней Арбайты, сосал трубку. Пора овец в загон сгонять, а сына нет. В груди старого чабана начинал тлеть уголек недовольства: «Зачем отпустил сына с этим… Юрой, тьфу, с Эжером Тастаевым, два раза отсидевшим в тюрьмах?…» Но вот снаружи радостно взвизгнул пес Марат, и в груди деда недовольство потухло. Кряхтя, он шагнул за порог аила. Недалеко Юра - Эжер с ножом суетился возле мокрой овечьей туши, а сын Аржан мельком виновато скользнул по отцу узкими глазами. Давно забывший всякие уроки уважения к старшим, Юра - Эжер бросил пару слов по алтайски, что, мол, была жирная овечка цыганской, а стала нашей. И дальше - что, мол, я тоже крокодилом быть могу.
         Испугался таких слов вечно бесхитростный дед Кокпой, затрусил к коновязи-чакы и затрюхнил на своем пегом Актюрюке в сторону деревни, захватив с собой и сына.

         И снова быстро разошлась по деревне новая легенда о том, как Юра, зайдя против ветра с другого берега речки, обманув свирепых волкодавов, подплыл к самому жирному барану цыганской отары и, как крокодил, утащил его под воду. Но больше смеялись над честностью деда Кокпоя, который, боясь цыганской погони, не захотел стать соучастником, и как быстро это у него получилось на ночь глядя.

          … А однажды, перед уходом в долгий запой, Юра зарядил дробью старый дробовик, а себя - на двадцатиминутное терпенье, выпустил в ограду цыплят и затих возле огородного пугала. Коршун не заставил себя долго ждать, и вскоре был ощипан, поджарен, а хвост его распущен, напоминая веер. И покрался Юра с трофеем к одинокой вдове Кириллихе, рассыпаясь мелким бисером.

- Матка! Карош Кирилл был! Какой окотник! Как я окотник! Козел - пара минут - и на кребет просал! Буля лоп стрелял! А ты - как синее море! Пайгал! Океан! В Арыгангельсык тебе ната! Себастополь! Пладибасток прыгат!

Все еще настороженная вдова вроде как недовольно обрывала:

- Ты ета, шибко-то не шибко! Ишь, заливать начал! Ково надо?

- Смотри! Клугарь! На гора утром пегал. Тебе стрелял! Малатой сопсем! Сопсем полезный! Ишь, хбост какой? Махай, ветер делай! Как кино, парыня пудешь, сопсем красависа! - И, видя ее неустойчивое состояние, окончательно размягчал вдовье сердечушко: - Понрабится - ишо пегать пудим! Жирный клугарь стрелять пудим!

И в глубоком кармане Юриных задубевших от деревенского быта штанов появлялась пол-литровка особой московской.

         ...А однажды, зимней ночью, одолжил Юра у спящего скотника сани, бросил туда пустой мешок да полведра комбикорма и рванул к пилораме. Набил мешок опилками, присыпав их сверху комбикормом, и отвез его бабке Матрене за трехлитровую банку хорошего домашнего пива. Пошумели они со скотником в ту ночь, пугая спящих коров.

         А однажды…

         …Команда штангистов сотрясала слои застоялой комнатной атмосферы взрывами смеха уже сверх положенного по режиму времени. Пора делать отбой, ведь завтра железо тягать, а Сашка все не унимался, вспоминая похождения легендарной деревенской знаменитости.

         Особая страсть у Юры - артистическая. Он, наверное, даже специально для этого, для своих гастролей, приезжал в районное село. Видимо, накапливал, аккумулировал в себе все, что должен был выплеснуть не только собутыльникам, но и всем людям. Наступал нетерпеж, и вот Юра - Эжер Тастаев, отмотавший пару сроков за мелкие проделки, деревенская легенда, ловкий охотник и рыбак, пройдоха и вор, вспрыгивал на ступеньки широкого крыльца столовой райцентра на виду у проезжающих по Чуйскому тракту машин и редкой толпы зевак. Обводил блестящим от нетерпения, напряженным, готовым вот-вот взорваться, щетинистым лицом собравшихся и обрушивал на них из своей разгоряченной груди вместе с брызгами пьяной слюны гортанные крики:

- Обера - балет! Пилармония - баян!

Толпа понемногу растет. Столовские работницы на миг выглядывают из дверей:  опять Юра раздухарился! Целый месяц не был…

        Слава артисту - что масло огню, а если еще аплодировать да смеяться будут - совсем тякшы. Дуй на сцену! А где ее взять? Кто пустит в чинный Дом Культуры таких вот одноразовых забулдыг? Черт с ними! Эта сцена роднее! Сейчас на ней Я! Юра Дунаевский!

- Бриекал из Пладибостока! Ету п Арыгангельсык! Опера-балет! Юра Дунаепский!!!
Толпа орет, смеется, бодрит:  Давай, Юра! Давно не выступал! Где ты шатался, азиатская морда?

Да! Он сейчас – артист! Со СВОИМ именем. Он сейчас не какой-то там Эжер Тастаев, а знаменитый на весь район артист! И вот  кружится безбубенным шаманом по пыльным доскам крыльца, осыпая неведомо когда сочиненными частушками с солеными картинками и начальство, и шоферов, и зрителей, и всю окружающую жизнь. Толпа гогочет:

- Давай, Юра, дави начальство! Ух!

А Юра глухарем - беркутом, раскинув узловатые руки, парит над толпой, и, приземляясь, трясет по-цыгански каждой жилкой своего пружинистого лица: вот он я, весь нараспашку для вас, для всех! Не жалея, надрывая свое артистическое сердце, стараюсь!
         И, наконец, финальный прыжок и ноги артиста уходят в классическую штангистскую нижнюю стойку - ножницы, а вместо штанги на раскинутых руках - его счастливая душа, которую он, как говорится, только что отвел на глазах благодарно аплодирующих зрителей: « Ура артисту! Молодец, Юра! Браво, Дунаевский!»
Выкрики и хлопки редкой толпы, наверное, кажутся сейчас Юре мощной овацией чуть ли не самого Большого театра…

- Ладно, хорош!- Наконец, вспомнил тренер свои права. - Прогулка, и - отбой!

Озябшие ноябрьские ели областного городка дослушивали конец какой-то истории:

- Нет, Юры сейчас, нету… - Сашка поднял погрустневшие глаза к блестящему инею на ветках. - Перебор у него вышел. На одной стоянке по пьянке лишнюю ляжку козлятины взял и потопал… Мужики, спохватившись, не поняли юмора и крепко решили его проучить… Да тоже переборщили, видать… Ну и!… - Сашка рубанул рукой крест- накрест морозный воздух.

- Ладно! Пора спать. Завтра - тягать железо.

 
 Июнь 2001 года.
 
*************
Горный Алтай. Фото взято из интернета - спасибо Автору!