Ее космос

Она еще раз посмотрела на отражение своего обнаженного тела в зеркале. И оно показалось ей настолько безобразным, настолько несовершенным и требующим отработки. Что-то лишнее на боках, на бедрах, животе. Все казалось таким отвратительным, что она не переставала удивляться, почему из всех девушек он выбрал именно ее. Ей он казался тонким эстетом, находящим любое несовершенство безобразным. А она совершенством не была, она представлялась собой некий образ греческой женщины: небольшого роста, ноги ее были не низкими, но не длинными. Ее кожа был бела, как у Венеры на картине Боттичелли, и эта ее бледность была бы превосходна, будь она брюнеткой с голубыми глазами. Но волосы пшеничного цвета отливали золотом, а глаза были бледно-зеленые и отражали некую грусть. Не ту вдумчивую грусть, какая бывает у женщин незаурядных и образованных, а, как казалось ей, грусть стеснительной гусыни, которая сама выдумывает себе проблемы. В целом лицо свое она считала слишком простым и банальным. Она в упор не видела в себе изюминки. Слишком просто, слишком гармонично.
Рассматривая себя, она успела передумать все плохое, что он может подумать, увидев ее обнаженной. Может, он рассердится или будет разочарован. Будет выполнять свою работу с недовольством и досадой. А она будет лежать и чувствовать неловкость. Она будет себя ненавидеть. А в конце он просто подаст ей платье, а сам выйдет и оставит ее одну в своей простоте.
Она надела халат. Расчесала волосы еще раз. Поправила сережки. Из соседней комнаты послышался его голос:
- Ты готова, красота моя?
Эта фраза была настолько обидной. Ей казалось, что он издевается над ней.
- Я, - когда она заговорила, голос ее начал дрожать, - я не могу.
- Что за глупости? – его стало лучше слышно, видимо он подошел к двери. – Мы договорились, и ты была согласна. Что за приступы целомудренности?
- Я стесняюсь, - призналась она.
- Душенька моя, к чему стеснения? Обещаю, в моих намерениях нет ничего постыдного или пошлого.
Он сделал паузу.
- Ты прекрасно подходишь для этого образа.
Ее щеки пылали огнем страха. Дыхание сбилось, она начала жалеть о своем согласии. Она выдохнула и через несколько секунд ответила:
- Хорошо. Но отвернитесь.
- Как же я буду выполнять свою работу? Она требует сосредоточенности и лицезрения твоей наготы.
- Когда я войду, вы скажете мне, как надо лечь. А потом приступите к работе.
Он искренне рассмеялся.
- Согласен. Ты, пожалуй, самое большое доказательство существования параллельных миров.
Он отошел от двери и встал в другом конце комнаты спиной к ее ложу.
Она в последний раз посмотрела на себя. Щеки все еще горели красным. Она попыталась привести дыхание в норму. Немного получилось, поэтому алые щеки потихоньку стали остывать и, наконец, приобрели тот прекрасный оттенок смущения, какой особенно ценится настоящими мужчинами в молодых девушках. Собравшись с силами, она вышла. Он сдержал обещание.
Она аккуратно закрыла дверь и осторожно подошла к кушетке. Ее шаги были такие легкие и невесомые, такие по-детски неуверенные и робкие, что вызвали у него умиление и улыбку.
- И как же, - говоря она немного покашливала, - мне лечь?
- Кинь халат куда-нибудь для начала, пожалуйста.
Она отличалась чистоплотностью и любовью к порядку. Но его слушалась и действительно кинула шелковую вещицу. Послышался шелест ткани. Он надеялся увидеть эту сцену своими глазами. Но смущать юную деву не хотел, как и нарушать обещанье.
- Хорошо. Ложись на кушетку. Можешь закинуть ногу на ногу, если стесняешься. Но, прошу тебя, сделай все как можно более элегантно. 
Она выполняла.
- Слегка приподнимись на руках, как будто кто-то заходит в комнату. Постарайся, пожалуйста, и выражение лица сделать соответственное.
- На руках тяжело держаться.
- Надеюсь, ты потерпишь. Мы сделаем перерыв, обещаю.
Он старался детально представить себе то, как она выполняла его указания. Немного неуклюже, но в то же время по-женски элегантно и грациозно. С той неуклюжей грацией, какая бывает у неловких молодых девушек, не имеющих опыта в обольщении. Он представлял, как ее волосы блестят от света дня, как она их поправляет, ложась так, как того требует его творческое видение. Признаться, поначалу она не вызывала его интереса, как мужчины. Она нравилась ему, потому что подходила по типажу. Но эта маленькая тайна, какую она привнесла в их сегодняшний сеанс своей стеснительностью, заставила его воображение разыграться. Да и это ее полное повиновение. Это льстило. Эта ее застенчивость и готовность лежать абсолютно обнаженной настолько его умиляли и вместе с тем возбуждали, что он принял неожиданное решенье:
- Хочу добавить маленькую деталь. Попытайся немного прикрыть свою грудь. Как будто боишься, стесняешь своей наготы.
- На одной руке еще тяжелее.
Он лишь рассмеялся.
- Могу я приступить к работе?
- Да, конечно.
Она пыталась говорить как можно более спокойно, но получалось плохо, и он услышал ее волнение.
Он развернулся. Подошел к мольберту. Рядом с ним на маленьком столике громоздились художественные принадлежности: блокнот с этюдами, карандаши, кляча, ватные диски и еще множество всяких приятных сердцу художника мелочей. Он знал, что при случае будет долго любоваться ее обнаженным телом, поэтому не решался посмотреть на нее. Он осматривал помещение и композицию. Искал изъяны. Думал, как лучше распределить работу. Размышлял, не много ли предметов роскоши на заднем плане, и моментально пришел к выводу, что все гармонично и всего в меру. Все было прекрасно. Осталось лишь посмотреть на нее.
Наконец, он решился. Она все еще была смущена, но чтобы не показывать этого,  смотрела на воображаемую дверь, куда по замыслу как бы должен был входить мужчина. Сейчас она казалась ему прекрасной. Неделю назад они лишь немного обсудили работу, сегодня он дал ей лишь несколько указаний о том, как следует лечь. Совсем не много, обычно этого для натурщицы недостаточно. Но она его так чутко поняла, что сейчас ее поза была идеальной, а на лице был именно тот страх и то стеснение, какое он и хотел видеть.
Он была слегка полная. Ее тело обладало чувственностью, которую имеют героини картин, воплощающих идеалы античности. Ее ноги были прекрасны, кожа ее была мраморно-бледная, а на бедрах проступала легкая синева. Это являло собой такую утонченность, что вызывало бушевание эстетических чувств. В сочетании с прекрасной талией, красивой по форме грудью и длинными, слегка растрепанными волосами, весь ансамбль ее тихой, гармоничной красоты вызывал желание. Он хотел обладать ею. Не как вещью. Даже не как женщиной. Он хотел прикоснуться к воплощению античного идеала. Он испытал те же чувства, какие нахлынули на него, когда он мальчишкой увидел «Рождение Венеры» кисти Бугро. Это был триумф эстетики и сексуальности. Бугро смог передать в своей картине всю ту утонченность и красоту этой девушки. Но при более длительном рассмотрении можно было увидеть то желание, которое овладело художником в процессе творения. Но если Бугро смог сдержать свои чувства, то он начинал понимать, что вместо застенчивой девственницы будет рисовать нимфоманку, горящую желанием познать все таинства брака. Вместо Джульетты получится Дидона, и работа пойдет насмарку.
- Что-то не так? – робко спросила она.
- Нет, почему ты так решила? - спокойно спросил он.
- Если я сделала что-то неверно…
- Нет-нет! – воскликнул он. – Все прекрасно.
Как хорошо, что она на мгновенье вырвала его из власти Эрота. Он успел увидеть ее дивные черты лица. Красота ее действительно была тихой. Все в ней было настолько гармонично, настолько прекрасно и эстетично, что особых эмоций у обывателей не вызывала, и чтобы увидеть ее магию нужно было уметь видеть. Теперь к сексуальному влечению примешалось умиление.
Он взял карандаш и принялся зарисовывать этот прекрасный, невероятно сладкий и немного грустный момент. Она лежала неподвижно, пока он делал неизмеримый комплимент ее красоте. При каждом взмахе карандаша он тихо шептал: «прекрасна».
Позирование ее утомило. Прошло чуть больше часа, но тело затекло, а лицо устало. Руку ломила боль. Но она видела ее увлеченность работой. Он полностью погрузился в нее. Она не хотела нарушать его сосредоточенности, да и попросту стеснялась. Кроме того она испытывала сильнейший стыд. Она все еще не понимала, почему он выбрал ее. Она не понимала, почему, зная, что будет стесняться, она все же согласилась обнажиться перед этим мужчиной.
Занимаясь рефлексией, она то и дело бросала взгляды на него. Он был старше ее на несколько лет. У него были темные густые волосы, какие часто нравятся женщинам. Его глаза были миндалевидной формы и странные веки, из-за чего глаза казались как бы немного прикрыты. Как будто он был под действием легкого наркотика. Многие называют такой взгляд томным. У него были красивые губы, по которым он часто проводил языком за работой. На таких высоких и хорошо сложенных мужчин, как он женщины часто обращают внимание. Не стала исключением и натурщица. Трудно было не начать им восторгаться, если она лежала перед ним полностью обнаженная. Но одна мысль о том, чтобы отдаться ему казалась чудовищной. Практически незнакомцу! Она с трудом смогла признаться себе, что ей нравится быть натурщицей, нравится превращаться в произведение искусства. Нравится его интерес к ней. Про что-то большее и речи идти не могло.
Она выросла не в пуританской семье. Мать не водила ее в церковь каждое воскресенье, не заставляла носить мешковатые свитера и юбки ниже колена. Просто она с подросткового возраста была не уверена в себе. Она продолжала наивно верить в «раз и навсегда». Точнее, она на своем опыте узнала, что так бывает редко. Но в ее душе, как у любой молодой девушки, теплилась надежда, что у нее все будет по-другому. Все будет волшебно и крайне романтично. До тошноты романтично. Ее бесило воркование, раздражали слепо влюбленные, она не понимала слишком простой любви, преподносимой через призму розового стекла. Но она так хотела испытать что-то подобное. Она понимала, что завидует этим бездумным, наивным, сентиментальным, глупым парочкам, которые становятся безмозглыми, когда проводят время друг с другом. И ей тоже очень хотелось отупеть. Отупеть от любви. Но не навсегда. Только на год или два, пока живи светлые, даже немного детские чувства влюбленности. Она надеялась, что вскоре эти еще смутные, не прояснившиеся чувства станут чем-то более серьезным, чем-то более взрослым. Станут чем-то, что и помогает создавать семьи. Она надеялась, что муж с ней будет говорить на равных, поймет всю глубину ее сознания, проникнет в этот бесконечный космос ее сердца, куда она сама иной раз боялась заходить. Она верила, что по вечерам они с мужем будут играть в шахматы, пока дети спят. Буду обсуждать не только проблемы бытовые, но и политику, литературу, искусство. Обсудят вопросы жизни и смерти. Поделятся взглядами о религии и будут вести бесконечный дружеский спор. Спор, какой бывает у образованных мужчин. И спорить они будут о чем-нибудь для их семьи неважном: например, о Боге или о тайном послании в знаменитой фреске Леонардо да Винчи. Спорить будут просто так. Просто потому, что они держаться на равных. Просто потому, что они оба очень образованные. Просто потому, что ему с ней комфортно. Потому что она для него друг, а не просто жена.
Она отвлеклась от позирования. Трудно находиться в одной позе. Особенно в той, которая требует хотя бы малого напряжения мышц. Она уже просто лежала на кушетке. Но этого не замечала. Он хотел продолжить работу. Но ее лицо было столь умиротворенно, выражало глубокие мысли. Неловкая сексуальность девушки придавала ее образу шарм. Неописуемый шарм. Она уже не вызывала того сильного сексуального влечения. Она вызывала интерес. О чем она думает?
Сейчас он видел перед собой окончательно сформировавшуюся женщину. Хотя для позирования ее выбрал именно из-за ее застенчивости. Сейчас же она абсолютно не стеснялась своего тела. До этого она старательно прикрывала свою грудь ладонью. Сейчас же она совершенно без стеснений демонстрировала ее ему. Это было настолько прекрасно и волшебно, что он решил отвлечься от основной работы и зарисовать эту чарующую сцену.
Он старался делать все как можно более аккуратно. Больше всего сейчас он боялся отвлечь ее. Вернуть ее сознание в эту комнату. Потерять этот божественный вид. Он сделал несколько зарисовок. Но чего-то не хватало. Чего же?
Она полностью ушла в себя. Она исследовала закоулки своего сознания, пытаясь понять, что же она чувствует к нему. Это чувство, безусловно, было ей знакомо. Но на этот раз оно было какое-то иное, оно изменилось, оно как будто эволюционировано. Раньше оно теплом разливалось утром после странных снов. Или внезапно появлялось на лекциях в университете, но вскоре остывало и, в конечном счете, окончательно затихало. А сейчас, обнажившись для него, она окончательно поняла, чего хочет. И это пугало ее. Так не должно быть.
Он наблюдал за ее лицом. Оно было напряжено. Ему стало приятно думать, что сейчас она размышляет о чем-то возвышенном, хотя понимал, что, скорее всего, девушка обдумывает что-то из тех несерьезных вещей, какие волнуют умы молодых особ. Ему она казалась таким ребенком. Стеснительным, волнительным ребенком. И все, что не так с этим юным существом? Чего же не хватает? Он не может ошибаться. Такие вещи мужчины чувствуют интуитивно. Что-то не так. Она такая напряженная, невольно раскрепощенная, такая прекрасная в своем несовершенстве. Ее сознание сейчас где-то далеко, в другой галактике, недалеко от черной дыры, которая с каждой секундой затягивает ее еще сильнее, перетирает, превращая ее в пыль и рассеивая ее по всей вселенной, где она находит ответы на важные вопросы. Пускай это будет что-то по-женски глупое или просто несколько несерьезное, неважно. В ней есть свой космос. И он надеялся, что это свободное пространство потихоньку заполняется, но вместе с тем растет и расширяется, давая место чему-то новому и неизведанному. Обогащая ее душу. Давая новое место для исследований близким, но в первую очередь ей самой.
Вдруг она повернула голову. Видимо, в этом положении шея тоже затекала. Она аккуратно поправила волосы, сложив их на левое плечо. Свет при этом очень по-особому на нее упал, так, что тень странным образом подчеркивала ее скулы и придавала изящность талии.  В этот момент он увидел то, что изредка просматривается в юных девушках. В ее взгляде и выражении лица просматривались черты совсем взрослой женщины. Тридцатилетней женщины. В этот излюбленный мужчинами возраст исчезают все недостатки, мудрая дама учится подчеркивать свои достоинства, окончательно определяется со стилем одежды и окончательно постигает искусство соблазнения. Художник питал слабость к женщинам этого типажа. Они вызывали у него столь сильное желание, что сопротивляться было невероятно трудно. Такие женщины знают себе цену. Знают свои желания. Знают, как заставить его исполнять их.
И в этот момент он окончательно понял, чего же не хватало этому великолепию. Не хватало той игривости кошки, того простодушия, той расслабленности и того забвения, какие появляются на лице женщины, когда она удовлетворена.
Но хочет ли она его? Конечно, хочет. И сейчас он понял это окончательно. Такие как он чувствуют женское возбуждение сразу. Но она заставила поразмышлять и поискать ответ. Теперь он найден. Осталось только добавить эту пикантную деталь, которой так не хватает и которую так жаждет увидеть его творческое видение.
Он подошел к ней. Он хотел начать целовать ее, хотел дотронуться до ее прекрасной груди. Хотел вдыхать ее аромат, обнимать за прекрасные плечи. Еще мгновение и он овладеет этой греческой мечтой. Но она подняла на него испуганные глаза, полные растерянности. В следующее мгновение в них появился игривый блеск. Еще доля секунды и блеск сменился страхом перед новым. Страхом перед потерянной фантазией. Она хотела, до скрежета зубов хотела его. И он это увидел. Но она все же была совсем по-детски наивной. Еще совсем неиспорченной, чтобы перестать мечтать. Девушка мечтала о любви. Эти мимолетные черты взрослой женщины были просто игрой света. И не смотря на все восхищение ею, он не сможет дать ей то, о чем она грезит по ночам после чувственной близости. Он испытал страх за эту девушку. Страх и ответственность. Сейчас он почувствует себя самым счастливым человеком. Он станет тем, кого она будет вспоминать после акта любви с мужем. Но ценой ее разбитой мечты? Многие мужчины сейчас могли бы поднять неодобрительный клич, но он не станет этого делать. Нет, это не для него.
- Ты настолько глубоко уходишь в себя? – спросил он, улыбаясь.
- Да, - она немного замялась, - могу совсем забыться.
Она потупила взгляд.
- О чем же ты думала? – спросил он не без доли невинной шутки в голосе – он хотел насладиться ее застенчивостью, той робостью, с которой она будет ему врать.
- Я думала о… - она на секунду задумалась, - размышляла о витализме.
- Даже так?
Тон его был шутлив.
- Может, поделишься размышлениями?
Он отошел от нее к столику у стены, жестом показывая на графин с водой, желая предложить ей промочить горло. Она отказалась.
- Мне кажется, эту идею зря списали со счетов.
- То есть, ты считаешь, что душа есть во всем живом?
- Да, в какой-то степени.
- Но ведь химики давно смогли синтезировать органику из неорганики.
- Да. Но это не может до конца опровергнуть эту теорию. Разве химики опровергли существование чего-то высшего? Нет. Они просто повторили его успех. Они даже не встали на одну ступень с этой неизвестной силой, именуемой создателем.
- И что же? – спросил он заинтересованным тоном.
Она вопросительно посмотрела на него.
- Может, разовьешь свою мысль?
Она выдохнула.
- Да. Человечество смогло скопировать чей-то успех. Но оно его вряд ли повторит. Пикассо просто процитировал «Менины» Веласкеса. А использование «Давида» Микеланджело в современной культуре приобрело признаки безвкусицы. Пускай для более совершенного результата скульптор немного пренебрег пропорциями. Все же этот шедевр Ренессанса гениален, и этот триумф повторить нельзя. 
Художник восхищенно улыбнулся. Он думал, что ее слова вызовут у него умиление. Но ее рассуждение заставляло задуматься, и перед собой он видел не просто обнаженную девицу с сахарными мечтами.
Теперь он точно знал, что с такой девушкой пустому разврату придаваться нельзя. Она заслуживает большего.
- Продолжим? – предложил он. – Ты ведь достаточно передохнула?
- Да, конечно. Извиняюсь за прерванную работу.
Она вернулась к первоначальной позе. На этот раз он смог видеть эту живую поэзию своими глазами. И ее движения были даже прекраснее, чем он представлял себе в начале работы.
Н вернулся к своему первоначальному положению и принялся работать с новой силой.
На этот раз они почти не прерывались. Он размеренно работал, думая только о создаваемом полотне. Ему не приходилось спорить с Афродитой, он забыл о ее чарах.
Наконец время ее позирования закончилось. Она встала и накинула халат, даже не завязав его. Он не сразу заметил изменений в ее положении. Натурщица подошла к нему и, беря за плечо, надеялась полюбоваться первичным результатом работы.
- Дорогая моя, во время работы меня нельзя отвлекать, - сказал он голосом задумавшегося человека. Он даже не посмотрел на нее. – Нельзя отвлекать…
- Но время моего позирования закончилось, - тихо сказала она.
- Как! – воскликнул он удивленно. – Уже? Не замечаешь времени за работой.
- Это прекрасно, - восхищенно прошептала она, глядя на его труд.
Он не слышал ее. Он увидел ее аккуратное тело в обрамлении тонкого шелкового халата. Этот вид вызвал у него те же чувства, что и в самый первый раз. И себя контролировать стало тяжелее. Он понимал, что еще секунда и ему будет наплевать на ее чувства. Он просто овладеет ею. Но он вовремя взял себя в руки.
- Дорогая моя! – сказал он, отводя взгляд, - думаю, тебе пора. Прости… Но уместным будет удалиться.
Он отвернул лицо от ее чудесного стана. Она смотрела на него глазами самой преданной кошки и совершенно не понимала в чем же дело. Но долгих выяснений не последовало. Она быстро удалилась в соседнюю комнату.

Он выдохнул, закрывая лицо руками. Сейчас ему нужна женщина. Да, женщина. А не девушка. Он пытался успокоить себя этой мыслью. Но о чем может идти речь, когда рядом столь привлекательная особа? Художник был рад разделить ложе с любой в этот момент.
Она спешно одевалась, пытаясь понять, что же случилось. Мыслей о том, что мужская природа взяла над ним верх, у нее даже не было. Он? Столь интеллигентный и образованный мужчина захочет этого вот так просто? Даже не общаясь с ней толком, не пытаясь ее понять? Но как же? Как такое может быть? Нет, он не такой.
Собравшись, она вышла из комнаты. Он сидел на кушетке и о чем-то размышлял.
- Извините? – осторожно спросила она.
- Да-да? – в его голое было спокойствие.
- Я пойду. До следующей недели. До свидания.
Она опустила глаза и быстрым шагом направилась к выходу.
- До свидания.
Такая милая. Такая невинная. Такая неопытная мечтательница. Такими желают обладать многие. И большинству плевать на ее чувства. Они поимеют ее и оставят страдать. А ведь она умна. Она чувствует потребность в развитии и потребность заниматься самосовершенствованием будет у нее всегда. И как будет жаль, если она свяжется с тем, кто не сможет оценить ее космос. Или это будет мимолетное влечение, которое погубит всю эту вселенную к чертовой матери. Нет, не все поступят как он. А такого допустить нельзя. Он бросился догонять ее.
- Красота моя! – крикнул он на лестничной клетке.
- Да? – послышался вдалеке голос.
- Может, ты составишь мне компанию в эти выходные? – растерянно предложил он.
- Я даже не знаю… - замялась она.
- Прошу тебя! Кто же будет рассуждать со мной о зарождениях витализма в трудах Аристотеля?
Она рассмеялась.
- Мне как-то неловко, но… Да, я приму ваше приглашение.
И он был счастлив, что получает возможность отправиться в путешествие по ее космосу.