Бездна. Глава 7-4. Второй Счастливый день

   Когда в жизни я просыпался от счастья? Разве что в детстве: ясное солнце заглядывало в окно, в распахнутое окно доносился воробьиный гвалт, родной аромат черёмухи… А сейчас!… Разноголосица птичьих хоров, немыслимый запах тропического утра, а с двух сторон, прижавшись ко мне, спят самые милые, самые красивые, добрые, родные девчонки.

   Я уткнулся носом в волосы Оленьки и размышлял, какими словами буду награждать моих любимых в дневнике. Какими эпитетами наградить нынешний день… “Самый Счастливый день”. Какой был вчера? М-да… Таких дней будет бесчисленное множество. А сегодня…

   Счастливый-то счастливый, но не самый… Нечто снижало полноту жизни. Радость, немыслимая радость, а неутолённое телесное распирание неумолимо размазывало в кашу возвышенный настрой. Несмотря на решимость хранить чистоту отношений и не чинить насилия, я возмутился, рассердился даже: вот те на! Я — законный муж! А первая брачная ночь прошла в простых поцелуйчиках!

   Назову день просто: “Второй счастливый день”. Нет, всё же самый счастливый… Я поспешил подавить бунт плоти, убеждая себя в безбрежности светлого будущего. Видишь ли, захотел на блюдечке всё — и сразу!

   Нежный поцелуй в щёку отвлёк меня от глупых мыслей. Я обомлел: Оленька обворожительно трогала пальчиками мои губы, щёки, грудь… Я так крепко прижал девочку, что она… ещё крепче прижалась ко мне.

   Мы выбежали из хижины на веранду и целовались, пока из комнаты не показалась Светланка. Младшая девочка подбежала к нам, теперь я обнимал моих родных Белочку и Оленёнка порой так крепко, что они тихонько попискивали, то нежно-нежно, наслаждаясь каждой секундой счастья.

   Так начался второй счастливый день…

   Начались обычные хлопоты. Девочки стали придумывать, как бы повкуснее накормить меня фруктовым ассорти. Белочка то и дело оставляла дела и бежала ко мне, чтобы ещё раз в разбегу обвить мою шею и повиснуть в объятиях.

   А секс… Да ну его! В перспективах безбрежного счастья… До двадцати двух лет терпел…

   Я попытался, однако, раза два деликатно-незаметно повернуть разговор так, чтобы выведать познания Ольги о взрослой супружеской жизни, и стоит ли её именно сейчас посвящать в ЭТО. Как муж и ответственный семьянин я ратовал о нравственном здоровье семьи. Но в нынешние развратные перестроечные времена она могла не только больше меня знать, но и практический опыт иметь. Тогда “хранение в чистоте” отпадает, и я могу со спокойной совестью предаться наслаждениям. Но если она “наивна, невинна и чиста”, тогда… Я готов выдержать паузу приличия!

   Но мои попытки откровенного разговора разбивались то ли о мою робость, то ли о её совершенную наивность.


   После лёгкого завтрака мы пошли в деревню.

   Мужчины и старшие мальчики с рассвета ловили в океане рыбу.

   В окружении женщин мы неторопливо ели жареные, вкусом похожие на картофель, плоды, запечённую рыбу и фрукты и весело болтали. Точнее, болтали девчонки с женщинами, я среди непонятной речи пытался уловить уже знакомые слова. Девочки пересказывали слова женщин, попутно раздельно повторяя сказанные слова и заставляя меня их произносить — чтобы я учился понимать местный язык. Женщины довольно качали головами, и готовы были повторять слова ещё и ещё.

   Ближе к обеду группами по два-три человека начали собираться мужчины. Особенно радушно меня приветствовали наши бывшие соседи. И вчерашние новобрачные. Их первая брачная ночь прошла без невест, но я не заметил в них и тени зависти.

   Я наслаждался мирной, спокойной атмосферой и радовался, что попал в этот дивный мир.

   Правда, скоро здесь снова появится начальство…

   Но начальство сейчас отдыхают…

   И пока они отдыхают там, мы отдыхаем здесь!

   Я предложил было девочкам перевести мои слова: “Давайте продолжим вчерашнюю свадьбу”, — но вовремя спохватился: двух невест нет!

   Но после возвращения всех мужчин с рыбалки здесь и без того была праздничная атмосфера. Сначала все пели. После специально для нас устроили пляски. Я в ответ показал русские танцы, разученные когда-то в школьной самодеятельности. Девочки тоже выскочили на “сцену”, и мы, импровизируя на ходу, придумали небольшое сюжетное действо. Я кружился и плясал, успевая посматривать на красные платьица девчонок и на их раскрасневшиеся лица. Я впервые в жизни безраздельно отдался сценической жизни: меня окрыляло осознание того, что я радую простых и добрых людей, а рядом со мною милые Оленька и Светланка, и не надо беспокоиться, что я не так повернусь, не то спою, что кто-то косо посмотрит и сделает замечание.

   За обедом я попробовал составлять первые фразы на местном языке и даже отвечать на вопросы, чем вызвал радостный смех и даже барабанную дробь.

   После вкусного обеда я играл на губной гармошке и имел такой огромный успех, что меня не хотели отпускать со “сцены”.


   Наконец, мы с девчонками пошли в свою хижину.

   Полный впечатлений, я растянулся на топчане и хотел позвать моих жен на дневной отдых.

   Девочки подошли ко мне. Ольга как-то наигранно сказала:

   — Морской Лев, мы приглашаем тебя сходить в одно прекрасное место. — Было понятно, что Оленьке трудно пока даётся обращение на “ты”. Это видно и по интонации, и по напряжённости. — На дневной отдых.

   Мы шли босиком по границе между океаном и белым песком. Иногда заходили по пояс в прозрачную воду или плавали недалеко от берега. Порой Светланка брызгала на нас веер водяных искр. Тогда мы со смехом затевали возню, которая заканчивалась непременным тройным объятием и поцелуями.

   В конце пляжа в море вдавалась небольшая скала. Мы обошли её по воде и оказались на маленьком, с трёх сторон ограниченном скалами, песчаном берегу. Грот я заметил лишь когда мы подошли к нему совсем близко. Это была уютная пещерка, из которой открывался вид на океан. Дно было покрыто чистым мелким песком, но в дальнем углу я увидел насыпь из песка и “подушку” — большую охапку мягкой сухой травы.

   — Это наше любимое место, — Светланка по-хозяйски взбила “подушку”, легла к “стенке” и пригласила нас на дневной сон. Она легла на мою руку и со счастливой улыбкой прижалась ко мне. После десятка поцелуев её глазки сонно закрылись.

   Выждав пять минут, Ольга знаками пригласила меня выйти на берег. Она схватила меня за руку и увлекла за собой, пугая странной, какой-то вымученной и неестественной улыбкой.

   Как только мы немного отошли, и вход в грот скрылся за следующим скальным выступом, Ольга порывисто остановилась и бросилась мне на шею. Мы долго-долго стояли и целовались.

   — Оглянитесь, — тихонько сказала мне Ольга.

   Я повернулся и увидел второй грот. Ольга потянула меня к отверстию в скале и первая нырнула туда.

   Грот оказался достаточно большим, даже я мог встать в полный рост. Но пробраться в него можно было, лишь низко согнувшись. В полумраке я неожиданно ступил ногой в небольшое углубление, с размаху растянулся на мягком песке и принялся от неожиданности смеяться.

   Оленька испугалась, не зашиб ли я руку, легла рядом и принялась утешать меня.

   Потом были порывистые поцелуи.

   Я даже не заметил, как всё теснее прижимал Оленёнка к себе, как она стремилась мне навстречу. Не снимая с неё платья, как в полусне, я прильнул к ней. Я осознал, что делаю, лишь когда девочка вскрикнула. Но она ещё теснее прижалась, постанывая от томления и боли. Несмотря на почти полную потерю контроля над собой, я ни на секунду не забывал, что Оленьке сейчас больно. Поэтому старался, насколько хватало терпения, быть исключительно ласковым и осторожным.

   Через минуту я уже лежал совершенно расслабленный, способный только благоговейно гладить родные волосы и шептать разные слова, внимать её ответным словам и благодарно целовать её милые губки и пальчики.

   Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, уже двадцать минут, когда я вдруг с особой силой осознал: всю жизнь я жаждал не постижения философской картины мира, что меня мало волнуют поиски некой истины; что в бесконечной близости лежит та, которую искал всю свою жизнь. И на ней сейчас сосредоточились все мои помыслы. Меня охватило сладкое томление и нежность, и я снова со стоном прижался к Оленьке.

   Потом любовался её счастливой улыбкой в полумраке пещеры.

   Ольга приблизилась губами к моему уху и шепотом сказала:

   — Когда мне женщины рассказывали об этом первый раз, я не поверила, что такое бывает. Перед самой свадьбой они снова мне всё рассказывали, учили. Я слушала и думала, вдруг ты этого не знаешь, вдруг мужчины тебя ничему не научат, ты же не знаешь местного языка. Что я тогда буду делать? Когда ты позвал меня вчера спать, я ждала, что… Но ты ничего не делал, значит — не знал. Я подумала: неужели придётся самой?.. Не представляю, какой был бы позор!

   — Ты не знала об этом раньше?

   — Ничего не знала. Если не считать пошлых намёков двух одноклассников, которым я нисколечко не верила, считала, что они, как всегда, сочиняют. Они такие противные, собирали окурки и курили, всех девочек за косы дёргали, — Оленька замолчала, потом вдруг подозрительно спросила: — А у тебя, случайно, не осталась семья на родине?

   — Четыре жены с кучей ребятишек? — мы одновременно засмеялись над глупым предположением. — Нет, моя прекрасная, любимая и единственная жена.

   — А Светланка? Разве она не жена?

   — Она ещё малышка. Пусть такой и остаётся. Для неё все эти свадьбы — ещё одна игра в настоящую жизнь. А ты — моя единственная!

   — Спасибо, родной, — и она наградила меня таким количеством поцелуев, что у меня закружилась голова. — Впервые за эти месяцы я чувствую защиту, полный покой и счастье!

   — А я просто переполнен счастьем! Я неимоверно благодарен тебе за… — я вспомнил, наверное, каждое ласковое слово, сказанное сегодня Оленькой, каждый её жест, подкрепляя всё это поцелуями. Потом крепко прижал её к себе и крепко поцеловал: — за всё! Я благодарен морскому царю за удивительное сочетание ветра и течения, что немыслимым умыслом принесли нас на этот остров! Я благодарен острову, что оказался на нашем пути! Я благодарен даже вождю Бало-мото за то, что он не оставил нам выбора. А больше всего благодарен тебе за небывалое счастье и готов тебя этим счастьем одарить!

   Как пьяные, мы вышли на берег. После полумрака пещеры нас ослепил яркий солнечный свет. Оленька о чём-то вполголоса попросила меня. Я не услышал — скорее, догадался, что она просит меня отвернуться. Я смотрел на тёмно-серую скалу, на грот, что оказался для меня первым брачным ложем, но всем своим существом я был там, на границе берега и океана, где плескалась моя ЖЕНА-А-А!

   Вскоре я ощутил мокрое прикосновение маленьких ладошек, резко обернулся и схватил в крепкие объятия моего Оленёнка!

   Мы потихоньку перешли в первый грот, пристроились к Светланке и сделали вид, что спим.

   Потом я обнимал прохладные плечи Оленёнка и легко-легонько целовал её лицо.

   — Ах, вы уже проснулись! — послышалось у меня за спиной, и мне пришлось развернуться, чтобы так же нежно целовать заспанное личико Белочки.

   Светланке в куклы играть, а она — жена. Со всеми вытекающими следствиями: сексом и деторождением. Неужели вождь этого хотел? Разве я стану разрушать её детство? Пусть девочка играет в папу и маму, пусть играет в куклы, пусть наша свадьба будет для неё ещё одной игрой.

   И я нежно целовал носик и глазки своей младшей жёнушки.


   В деревню мы пошли, когда солнце перевалило через горный хребет, но ещё освещало кроны деревьев, мерцая зелёными бликами на листьях.

   В деревне закончили все дела.

   Оленька с милой улыбкой извинилась передо мною и с молодой женщиной пошла в одну из хижин. Женские секреты? Ну и пусть!

   Сквозь птичий треск и щебет я слушал непривычную симфонию — это женщины поют грустную песню. О чём они грустят? О чём можно грустить в раю?

   Я тоже: в самые лучшие минуты своей жизни любил слушать не мажор — самые драматические минорные сонаты.

   Быть может, в этом раю тоже бывает грусть? А как же! Вождь — деспот. Младенцы болеют, несмотря на усилия шамана. Цунами не предупреждает о своём приближении.

   Люди стареют, умирают, и все знают о своей участи. Им проще: они верят, что их душа станет рыбкой, или альбатросом, или бабочкой. Но человеком быть стократ лучше. До тех пор, пока не познаешь прелесть свободного полёта над океанскими просторами в обличье буревестника.

   Сейчас они поют грустные песни, и я наиграю на флейте мелодии одиночества и печали. Потом спою протяжные русские песни. По диким степям Забайкалья… Ревела буря, гром гремел… Вдоль по Питерской!

   Иногда с надеждой, что Оленька сейчас выйдет, я оглядывался на хижину.

   …Вниз по ма-атушке-е по Волге, по Во-олге-е. Меня взволновали сила и красота моего голоса, потому что я знал: здесь, на острове, я представляю этими песнями целый русский народ. Для них я — из племени морских людей. Но пусть морские люди для них будут разными. Те, что на корабле, — пособники вождя и шамана. А мы, я и девочки, — никогда никого не обижаем, и даже готовы на самопожертвование.

   Я под восторженные крики закончил песню и обнаружил, что Оленька сидит чуть позади меня и восхищённо улыбается. Мне было очень приятно, что она слушала.

   Светланка тоже решила порадовать всех весёлой песенкой. Пока она не смотрела на нас, мы с Оленёнком заговорщически переглядывались. Я не знаю, чему улыбалась Оленька в этот миг. Но я вспоминал блаженный час, проведённый на берегу. Ещё я предвкушал вечернее свидание наедине.