Торфяной жар

- Фон Званцопф-ф, на конце два  эф! – голосом глашатая-герольда возвестил Генка Званцев, раскачивая плавными движениями опущенный к земле топор. Взятый за конец длинной рукояти, большой топор лесорубов мрачным маятником качался у его правой ноги. Край лезвия шуршал по траве. Вот, топор взмыл в воздух, замедляясь, описал широкую дугу над головой Генки, замер на мгновение, и начал стремительное движение обратно. Посланный крепкой молодой рукой, в хватке которой чувствовались уверенность и привычка в обращении с тяжёлым инструментом, топор полетел к высокой ольхе в десятке шагов от Генки. Топорище крутнулось колёсной спицей, широкое лезвие рассекло мягкую серую кору, и с сочным звуком впилось в белую древесину. Одобрительные возгласы, вялые хлопки в ладоши послужили наградой удачливому участнику импровизированного турнира. Сам Генка, в хлопчатобумажных цвета хаки военных бриджах, в кирзовых сапогах, направился к ольхе, вскинув руки над обнажённым торсом. Подражая манерам только что придуманного спесивого немецкого барона, полупоклонами отвечал на похвалы и иронично-восторженные замечания таких же молодых, как и он сам, одетых в военную форму парней.
-Пан Коряковский с под Тальменки! – дурашливо продолжая игру, возвестил следующий участник состязаний, занимая исходное место для метания. Товарищ и земляк Генки, упитанный, с мультяшной улыбкой и манерами дворового заводилы, Серёжка Коряковцев повторил точный бросок.
Взвод отдыхал после обеда. Кто-то дымил сигаретой, развалившись под берёзой, кто-то сидел на разбросанных тут и там распиленных стволах деревьев. Третью неделю курсанты учебной части, собранные в специальный отряд, мотались по Горьковской, Владимирской и Московской областям, помогая гражданскому населению бороться с пожарами на лесных торфяниках.
Жаркое, очень жаркое лето тысяча девятьсот семьдесят второго года превращало леса в огромные духовые шкафы, где высыхала и приобретала осенний оттенок трава, земля становилась горячей. Прохлада тщетно пыталась спрятаться под кроны страдающих от зноя деревьев. Жар, идущий от солнца, плавил всё на открытых местах, раскаляя самый мелкий камешек или засохший комочек почвы. Ползучей массой эта печная огненность вползала в леса, заполняя собой пространство среди деревьев, повисала недвижимо, зацепившись за нижние ветки. Высушивала ручьи и прячущиеся в низинах остатки старых дождевых луж. Зной невидимыми полчищами тли скручивал листву, заставляя её жаловаться мертвым шелестом, если почти выдохшийся ветерок совершал вдруг робкое усилие, касаясь горячих веток. Духота нудно гудела на высокой ноте у самой земли. Она дышала на мириады насекомых, которые напрасно искали спасения от неё в пропитанной жаром траве. Микросущества без остановки работали и работали прозрачными крылышками-вентиляторами, но не могли развеять этого тягучего, тяжёлого тепла. Завоевав поля, леса, воздух над ними, жадный зной высушивал слой за слоем торфяники, вытесняя влагу всё глубже и глубже. Зной нежился в сухом тёплом ложе из остатков буйной когда-то растительности. Он отдавал и отдавал высыхающему торфу свою жаркую энергию, пока, наконец, в глубине распаренного пласта не рождалась красная искорка открытого огня. Новорожденный делал вдох, увеличивался и начинал жадно есть, есть, есть. Пылинку за пылинкой, частицу за частицей, превращая сухие, слежавшиеся былинки в рубиновые искры, а затем в седой пепел. Где вкуснее? Где лучше? Огонь клевал во все стороны, пока гнездо его не превращалось в тигелёк с раскалёнными углями. А когда и оно становилось мало для прожорливого огня, он выбирался из него и расползался в разные стороны, огненными змейками вгрызаясь в пересохшую губку переплетённых корней, заполненную органической пылью. Устремляясь вниз огонь натыкался на влажный слой, зло шипел, отплёвывался и задыхался, подавившись противной влагой. Когда же ему удавалось достигнуть поверхности и вдоволь надышаться воздухом, он начинал трещать сухой травой, как гремучая змея своей погремушкой. Не стиснутый жарким торфом, он выплёскивал открытые языки пламени, стремительно струился по сухостою, набрасывался на кусты, всё более и более набираясь сил. Вот уже с озорной дикостью взметнулся он по истекающему смолой от нестерпимой жары стволу молодой лиственницы, и затрещал её хвоёй, превратив дерево в огненный факел. Кинулся прочь ветерок. Сухим стоном откликнулись ветки осинок. Но разрастающийся огонь уже начал закручивать свой смертоносный вихрь, прыгая с дерева на дерево, уже запел свою жуткую песню из воя и треска. Пожар! Лесной пожар. Горе и смерть лесу, горе и смерть его обитателям, если бушует в лесу этот разбойник. Всё теперь во власти пожара. Никого и ничего он не боится. Сам ветер уже служит ему, с возрастающей быстротой перенося огонь на своих тугих крыльях, взметая его над кронами деревьев. И оттуда огонь хвастливо приветствует породившее его солнце, смеётся над беспомощностью безоблачного неба, не способного высечь его хлёсткими струями дождя, усмирить его бешеный нрав и погубить окончательно. Всё шире, всё стремительнее движение огня. И вот, развернув свои знамёна клубящегося дыма, пожар неумолимой стеной двинулся по лесным массивам. Потянулись к небу космической толщины скрученные канаты дымов. Расплетаясь, они заполняли небо, растекались ползучим пологом над землёй. Бесшумной мглой прокрадывались в сёла и города. Как шпионы, вынюхивали и высматривали места новых завоеваний для своего владыки. Шершавым хрипом затыкали горла людей, царапали их легкие острыми когтями гари, душили отсутствием чистого воздуха. Пожар.
- Геныч, ты вроде, не велик богатырь, а всё равно тебе места в кузове не хватает. Мы всё ждали, когда сапоги потеряешь – полночи твои ножки за бортом болтались, - кривя угол губ и перемежая слова хихиканьем, метнул в Генку вопрос высокий узкоплечий парень. Сам рыжеволосый, с веснушчатым вытянутым лицом, с размытого цвета глазками, в обрамлении коротких белёсых ресничек, он производил впечатление пройдохи и жоха. Может быть, потому, что постоянно многозначительно хихикал, когда говорил, может из-за маленьких подвижных глаз, а может, из-за своей необычной манеры двигаться. Покатые, почти сутулые плечики развёрнуты - одно плечо вперёд. Семенящая походка на согнутых ногах – вот сейчас нырнёт куда-нибудь, а через мгновение вынырнет в другом месте. Это Вовчик. Ещё один товарищ и тоже земляк Генки. Ещё на призывном пункте они выделили друг друга из толпы своих сверстников и уже тогда старались держаться вместе. Вовчик с явными задатками лидера, сразу обозначил себя незаурядными способностями оратора. Складывалось впечатление, что он только и делал, что каждую весну уходил в армию. Судил обо всём скоро, с ухмылкой, как о доподлинно ему известном и чуть ли не им самим организованном. Не забывал постоянно раздавать указания и советы находящимся поблизости или проходящим мимо него парням. Никто, конечно, не обращал на него серьёзного внимания и не кидался выполнять несуразные поручения. Однако, этот постоянный трёп, суета создавали впечатление, что центр событий здесь, рядом с этим долговязым рыжим парнем. Ребята, съехавшиеся на призывной пункт с районов, чуть озадаченные городской суетой, без подобострастия, но все же сторонились, когда среди них лавировал Вовчик.
- С такими орлами хватит места, как же. Спят, как у мамки дома. Вольготно. Хорошо, что пристроился у заднего борта, хоть ноги можно наружу свесить, - изображая казанскую сироту, пожалел себя Генка.
- У Геныча ножки рогачом, им много места надо, - загыгыкал грубо вырубленный Петруха из Воронежской глубинки. Он сидел на земле и для наглядности поднял ноги, стараясь изогнуть их в круг.
Генка любил свои ноги, но на явную провокацию к беззлобной перепалке не поддался. Он достал из кармана полупустую пачку «Примы», выудил из нее мятую сигаретку. Пристроился рядом с Вовчиком на брёвнах. С удовольствием закурил.
- Аккуратнее с огнём, лес сожжёшь, - скаламбурил Вовчик, театральным жестом руки указав в сторону огня, ползущего по торфяникам к вырубленной просеке. Перерыв после обеда заполняли бездельем и разговорами. Генка, в силу живости натуры, не мог долго сидеть без дела. Это он и организовал соревнования по метанию топоров в дерево.
- А, что, православные, кто ещё так сможет? – стал раззадоривать товарищей Генка, удачно сделав первый бросок.

Трое, четверо «лесорубов» откликнулись на его призыв показать умение и удаль. Шустрый Бухара подскочил тут же, не взирая на призыв к православным. Изящный невысокий узбек с красивым восточным лицом не поленился сменить отдых на баловство. Еще когда молодые парни только знакомились между собой во вновь сформированном взводе,  они рассказывали о местах, где жили до призыва в армию. Каждый из новобранцев, делясь воспоминаниями о малой родине, казалось, в этот миг вновь возвращался туда, откуда так быстро и так неумолимо был вырван. Вечное человеческое,  глубоко спрятанное внутри ожидание, что слова вот сейчас превратятся в действительность и, что то, о чём говорится, будет не где-то далеко, а вот здесь рядом, и всё хорошее и привычное снова вернётся, окутает тебя, защитит от непонятного и тревожного нового -  прорывалось в эмоциях говоривших. Так и Юсуф с почти неуловимым мягким восточным акцентом восторженно рассказывал о своей любимой Бухаре.
- Так, ты у нас тогда Эмир Бухарский, что ли? – тут же отреагировал Генка.
- Юсуфчик, тебе на построение в чалме и полосатом халате выходить можно, командир отделения Болгар говорил, - ухватился за возможность позубоскалить худющий парень из Вильнюса, нависая носатой улыбающейся физиономией над черным шариком головы узбекского юноши.
- Ему ещё носки сапог надо загнуть и пику выстругать. Стопроцентный нукер-артразведчик  будет, - блеснул эрудицией Василий Возаков из Ленинграда.
Парни, собранные во взводе со всех концов необъятной державы,  беззлобно смеялись, выплёскивая неуёмную молодую энергию в короткую минуту перекура между занятиями. Но, по истечении небольшого времени, длинное и царственное Эмир Бухарский само собой сократилось до короткого географического Бухара. Так и прослужил в учебке Юсуф с этим красивым и не обидным прозвищем. Не ко всем в жизни пристают прозвища. Серые и незаметные люди так и живут со своими именами, которые зачастую с трудом вспоминают при встрече их бывшие знакомцы. К другим наоборот вдруг неожиданно прилипает слово и, не оскорбляя своего хозяина, становится частью его сути, как нельзя лучше характеризуя зачастую больше его внутренний мир, чем внешние особенности. Так, был во взводе высокий красивый парень Андрей из Белгорода. Глаза оленьи, губы женственные, овал лица нежный. Ну, ни дать, ни взять девичья сухотка. Видно, и сам он любил девчат, а одну из них особенно крепко. Так крепко, что, прощаясь перед уходом в армию, позволил девчонке выдавить пальцами на его груди маленькими красными кровяными  пятнышками  крупные буквы её имени  – Люся.
- Ну, ты даёшь, Люся. А на спине, чего накарябал, текст клятвы верности, что ли? – тут же встрял говорливый Генка, увидев шедевры пыточного ремесла. Со всех сторон посыпались шутки. Зардевшегося Андрея поворачивали, разглядывали, как выставочный экспонат. Так и осталось за красавчиком это женское прозвище - Люся. И никто никогда не слышал, чтобы он злился или шумел. Спокойный хороший парень. Он и сейчас, как и остальные,  не пожелавшие активно двигаться, с сытой ленью давал советы метателям топоров, не сходя с места, и добавляя к сыпавшимся остротам свои:
- Бухара, ты топор когда кинешь, ручку не отпускай, если мимо полетит - поправишь на ходу.
-Будешь Бухара Баба-ягович, летающий на топоре, - ляпнул кто-то, не забывший ещё сюжеты детских сказок.
Так сложилось, что при раздаче инструментов кому-то достались пилы, кому-то топоры. Большинство вооружилось лопатами. Натерев мозоли в первые дни, уже на вторые, третьи сутки парни приспособились ловко орудовать топорами.

Слухи о возможной отправке на тушение лесных пожаров стали просачиваться в батареи и взводы за несколько дней до выезда. Возможность вырваться из повседневной однообразной обыденности учебной части даже радовала курсантов. Расписанная по минутам жизнь в части  однозначно безрадостней, чем, рисуемая в воображении, предстоящая бивуачная жизнь среди природного безбрежья. Сами пожары не пугали. Они были где-то далеко, и борьба с ними представлялась чем-то вроде тактических занятий на полигоне – покопать, побегать. Да ещё и героическая романтика налицо. Вот ты уже и спаситель Отечества. А если честно, то Генке, как и его товарищам, до чёртиков надоело часами полировать плац подошвами сапог, застывая с вытянутым носком поднятой ноги по команде «И-и-и-и раз!» Надоело сидеть в душном классе учебного корпуса, зазубривая составы частей и подразделений армий возможного противника, разбираясь в особенностях химического состава различных фотореактивов, вникая в тонкости дешифровки аэрофотоснимков, и ещё много чего нового и необычного. Огромное количество информации вкачивалось и вкачивалось в молодые головы курсантов. А за окном лето. А в головах мечты. Зачем им эти приборы и приспособления, зачем им устройство спецмашин, зачем им курс партии, ведущей их в светлое будущее? Развалиться бы сейчас на травке, съесть огромный кусок мамкиного пирога и спать, спать, спать. Генка уже усвоил, что отцы-командиры всё за них придумают. На пожары, так на пожары. Ему сибиряку, с детства сопровождавшего отца  на рыбалку и охоту, было даже интересно оказаться в лесу, в относительной свободе.
- Серый, может нам снасти рыбацкие раздобыть? Вдруг у речки будем, рыбку половим вечерами. Поедим. Не сутками же мы будем огонь тушить, - стал агитировать Генка друга на подготовку к приключениям.
- Геныч, ты Маугли или военный? Корягин с Болгаром тебе такой клёв организуют, твоя мордушка до малого дембеля не заживёт, - ироничный Серёга приземлил Генку, одновременно искусно имитируя ладонями ритм ударной установки на полных ляжках  - ты, что думаешь, что лес погорит до вечера, и на ночь баиньки под кустик. А ты на бережок пойдёшь, с удочкой посидеть. Смех, Иваныч. Как бы нас самих там не зажарило.
Слухи, в конце концов, превратились в реальность. Курсанты покинули часть.
Колонна военных грузовиков, выпучив к небу горбы брезентовых тентов, натянутых на  металлические рёбра каркасов, длинной змеёй текла по шоссе на север. Маленькой подвижной головкой, за которой тянулось всё тело колонны, уверенно повторял дорожные повороты командирский уазик. Умеренная тряска не мешала разговаривать, не успевшим устать от дороги курсантам.
Генка, не принимающий участия в общих разговорах, мысленно вновь удивлялся, как всё в армии быстро происходит:
- Команда - и побежали солдатики. Раз-два, нет никого. Не то, что бывало на гражданке, - с улыбкой вспоминал он, - когда высокоголосая Александра Андриановна, многократно призывала безудержно энергичный класс выполнить её приказ. Никто и не отказывался. Но, надо было как раз в этот момент успеть сделать столько дел: толкнуть Кашина, посмеяться над потешным Лысовым, запустить камнем в листву кустов сирени, окружающих двор школы, оценить взглядом уже очень зрелые формы Шептячки, которая с презрительной насмешливостью почти не смотрела на недоумков. Шум, гам и постоянное движение немного не туда и немного не так. Это было привычно и естественно. В Армии – не то. В Армии только время, кажется,  быстро не идёт.
Генка вспоминал, как после завтрака командир второго отделения сержант Болгар своим низким железным голосом, напоминающим скрип ржавых петель ворот средневекового замка, озадачил взвод:
- Разобрать противогазы в оружейной комнате и строиться перед казармой. Время пошло на «хорошо»!
И завертелось. Команды, команды. Обязательно через «отставить». Часть учебная, выполнение команд не абы как, а безукоризненно чётко, потому и повтор почти неизбежен. Единым организмом взвод пересёк  плац, влился в другие взводы, группирующиеся перед машинами. Раз-два, раз-два, локти согнуты, попарно, пара за парой через открытый задний борт в грузовик. Марш. Марш. Марш. И замелькали за бортом леса и перелески.
- Во, пацаны, как демоны будем бегать по горящему лесу, - забубнил словно из бочки Сергей Коряковцев через резину надетого противогаза. Стеклянные кругляки глазных отверстий таращатся на друзей. Тело Серёгино, а вместо привычной головы - премерзкое инопланетное рыло покойницкого цвета.
- Не-е, мы как стадо северных слоников, спасающихся от пожара, будем скакать, - мягко деформируя русские слова, с наивным простодушием первочеловека пропел коренастый казах Маханбетчин.
- Интересно, а северные слоники – это кто? И где их видел сын южных степей? – подумал Генка, взглянув на широкоскулое, весёлое лицо товарища. Глазки Маханбетчина совершенно исчезли, превратившись в две раскосые складки под бровями. Батыр радовался собственной шутке.
- А, что? У нас в селе дом горел, так мужик полез вещи спасать и задохнулся в дыму. Противогаз-то нас спасёт, поди, - успокаивая то ли себя, то ли других, вступил в разговор долговязый Юрка с Урала. Он похлопал по матерчатой сумке на боку, в которой хранился его противогаз. Сам Юрка, по убеждению Генки, стопроцентно подходил на роль немецких солдат в фильмах про войну. Лицо верзилы было вытянутым, с низким заострённым подбородком, с большим крючковатым носом над чуть выпяченными, как бы чмокающими губами.
- Жорик, тебя не спасёт, не надейся. На твою физиономию он не налезет, - почувствовав неуверенность товарища, решил поданимать его Вовчик, - да ты такой здоровый, что тебе, наверное,  никакое резинотехническое изделие не подойдёт».
- Нэ лызэ, мамо! – прохрипел из-под противогаза Серёга Коряковцев, принимая участие в безобидной травле.
- Нет, у Жорика всё в рост ушло, ему только противогазы малы,- неосторожно развил тему Славик Мачкявичус и, хохоча, стал отбиваться от возмущённого Юрки.
Курсанты начали вспоминать слышанные случаи об ужасах пожаров и сгинувших в дыму и огне людях. Тут же они доставали противогазы, натягивая их на головы, хрипя дыханием в гофрированных трубках, хрюкая выпускными клапанами, смеясь, и тыкая  друг в друга пальцами. Любознательный Вовчик вытащил свой противогаз, вертел его в руках, рассматривал со всех сторон, заодно комментируя свои действия. Получалось, что у него, несомненно, самый лучший противогаз и все части и детали в нём намного превосходят обычные в остальных противогазах. У Вовчика всегда так получалось, что всё у него лучше, да и сам он первый среди первых. Занятые своей экипировкой, курсанты не спорили – пусть балаболит.
- Во! Клапан резиновый. Здорово, - оповестил всех Вовчик.
Что в этом здорового Генка не очень понял, но, в общей суете и он полез за своим противогазом. Одел. Дышится нормально. Ничего не хрипит. Снял противогаз, стал разглядывать. Такого замечательного выпускного клапана, как у Вовчика в Генкином противогазе не было вовсе. Генке стало не по себе. Перед глазами почему-то сразу промелькнула посиневшая физиономия задохнувшегося в сгоревшей избе уральского мужика. Вот это дела. А как же дышать в задымлённом лесу? Генка продолжал вертеть противогаз в руках, а воображение уже рисовало страшные картины бесславной его гибели. Вот он ползёт на четвереньках по лесу. Кругом огонь и дым. Дым окутывает его. Дышать нечем. Он задыхается. Легкие разрывает боль. А взвод в противогазах уходит всё дальше и дальше, растворяясь в едкой пелене.
- Чё сник, Иваныч? Гражданку вспомнил? – весело блестел глазами, избавившись от резиновой шкуры, Серёга Коряковцев.
- Серый, у меня клапана в противогазе нет, - безрадостно доложил Генка.
- Абзац тебе, Геныч, сгинешь, как пить дать. Ты пайку утреннего масла на меня отпиши, - сидящий рядом Вовчик мгновенно начал извлекать выгоду из ситуации.
Генке было себя жалко. Ему всего восемнадцать лет. Дома мама с папой. Все будут есть утреннее масло, а он будет лежать задохнувшийся. И так каждое утро. Генка так не хотел.
- Не трусь, Геныч, будем с тобой по очереди дышать. Прорвёмся, - ободрил сникшего друга Серёга.
Генке сразу стало легче. Неминуемая гибель мгновенно отступила.
- Конечно, вот он выход. Он не задохнётся. Они с Серёгой  по очереди будут дышать и всё будет отлично. Немного Серёга подышит, немного он – Генка. И они не задохнутся. Всё будет нормально: и дом, и мама, и подруги.
Генка заученно свернул противогаз, сунул его в матерчатую сумку, ощутил что-то мешающее под пальцами. Достал предмет. Это был выпавший из гнезда резиновый клапан.
- Во, гад, - ругнулся про себя Генка, - чуть с белым светом из-за тебя не простился.

Первая встреча с пожаром не поразила Генку. Не было огромных языков пламени, не было треска, шума, не было множества пожарных машин. Ветра практически тоже не было, а если и был, то он тихонько крался в сторону горящих торфяников. Когда курсантов подвели к границе сгоревшего торфа, Генка увидел пространство, напомнившее ему горящую городскую свалку. Под палящим солнцем раскинулась ржаво-грязная земля, щедро припудренная седым налётом, курящаяся повсеместно причудливо свинчивающимися дымными хвостиками. Эти хвостики тянулись от земли, и уже через полметра, метр становились все бесформеннее и прозрачнее, пока окончательно не сплетались между собой в одно висящее над землёй марево.  В нос ударил характерный для горящих свалок смрад. В горле запершило. С непривычки курсанты стали откашливаться и отплевываться. Вся поверхность была такой, как будто её впопыхах вспахали и кое-как проборонили. Поразила Генку необычная для леса нагота земли. Ближе к нетронутому огнём лесу, на сгоревших торфяниках ещё стояли деревья. Низ стволов был закопчен до черна, кора обожжена. Листва на нижних ветках деревьев высушена и кое-где опалена огнём. Деревья стояли как сваи какого-то циклопического сооружения. Между деревьев не было кустарника. Практически отсутствовал подлесок. Чем дальше вглубь этого необычного для взгляда пространства, тем все реже и реже стояли мрачно-печальные деревья-сваи, пока не исчезали совсем. Голое пространство терялось в сизой уплотняющейся мгле. Резким контрастом с видом искалеченной природы выглядел обширный островок нетронутой пожаром поверхности, посреди которого зеленела берёзовая роща. Граница лесного острова дымила сильнее остальной поверхности. Генка почему-то мысленно сравнил это с перламутровой полосой прибойных волн вокруг зеленого острова, затерянного в океане.
-Да, уж не атоллы с пальмами, - тут же сам себя беззвучно поправил Генка, удивившись столь несовместимому с разрушительным пейзажем сравнению.
Долго созерцать картину гибели леса не пришлось.
- Так, товарищи курсанты, - начал с непременного «так» своё обращение к построенному в две шеренги взводу старший сержант Корягин, - сейчас проведём практическое занятие по переноске тяжестей из точки «А» в точку «Б».
- Вот, выпендра, любит полюбоваться собой перед пацанами, - мысленно обругал красавца командира Генка, - сам- то в точке «В», в тенёчке репу мять будет.
- Остатки леса, что вы видите перед собой, свалить, распилить, и перетащить за дорогу. Стволы, что лежат дальше, тоже распилить и перенести. Увижу, кто сачкует, тому достанется моя безграничная любовь и внимание, - Корягин улыбнулся своей, как ему, наверное, казалось, полной многозначительной таинственности и очарования улыбкой.
За его спиной стояли коренастый, бычьей крепости сержант Болгар и молоденький сержант Одинцов с атлетической фигурой древнегреческого олимпийца. Эти двое резко контрастировали между собой. Новосибирцу Болгару как нельзя лучше подходила его фамилия. Смуглый, волосы на голове черные короткие и жёсткие. Глаза большие, выпуклые, как две тёмные сливы под густыми бровями. Надбровные дуги низкие, лоб покатый. Пухлые большие губы на мясистом лице почему-то с синеватым оттенком, как у чернокожих.
- О! Челубей, Челубей! – всегда всплывало в мозгу Генки, когда он смотрел на сержанта.
Болгар уже отслужил год. Полгода курсантом и еще полгода командиром отделения. В армию он призвался поздно. Ему было уже крепко за двадцать. В отличие от него Женя Одинцов только окончил учебное подразделение и теперь, получив новенькие лычки, стал командиром отделения в той же батарее, где учился. Светловолосый, с красивым славянским лицом, с голубыми глазами и природной застенчивостью, он ещё не свыкся с ролью командира. Курсанты чувствовали это, и им было легче с ним общаться. Вся троица были для курсантов и папа, и мама, и царь, и Бог. Провинциальный интеллектуал Корягин уже мысленно был дома, в своем Дзержинске – заканчивался срок его службы. Ходил, погружённый в свои думы. Даже когда командовал, непроизвольно играл роль человека, который делает это только по крайней необходимости, который устал от этой безмерной власти и собственной мудрости. Но, к чести его, был справедлив и заботлив, хотя и вспыльчив. Весь ужас младшего командира должен был по статусу внушать курсантам Болгар. И он с успехом справлялся с этой задачей. Видел и слышал всё. Ничто не могло произойти незаметно во взводе. Правда, и специалист был хороший. Используя небольшой набор расходных слов, он довольно доходчиво объяснял на занятиях особенности сложных приборов.
- Командуй, Болгар, - бросил через плечо Корягин, привычным движением рук поправил безукоризненно сидящую на голове пилотку, и направился прочь от взвода.
-Так, воины, - мгновенно преобразился из второго в первого Болгар, - задача командиром поставлена, форма одежды номер два, все вперёд!
Голос запойного пирата не оставил никаких надежд на лёгкую жизнь. Курсанты сбросили гимнастёрки, разобрали инструмент и направились к почерневшим деревьям.
- Ребятки, так это же зола, а не земля, - оповестил всех Вовчик. Он первый вступил на пухлую поверхность. Из-под его ног поднялось облако легковесного пепла. Следом, рассыпавшись цепью, пошли его товарищи.
- Она ещё тёпленькая, поца, - залез рукой в пухообразную взвесь Серёга, - ничего тут костёрчик был. Сковородочка, блин. Говорили же мне: «Не греши, Серый! Поджарят тебя».
- И много что ли нагрешил, Дон Жуан Алтайский? – зацепился за возможность позубоскалить Генка, следуя за другом, и поднимая клубы пыли ногами.
Почувствовав попытку усомниться в его героическом доармейском прошлом, Сергей тут же отреагировал:
- Сынок, у меня столько грехов, сколько ты стаканов компота не выпил в школьном буфете.
- Ага, грешил, грешил, и остался девственником, - залился смехом Генка.
- Не-е, он у нас рукодельник, - привычно вонзил свою занозу Вовчик.
- Сами Вы девственники, руками деланные. Только языками трепать, и можете, – перешёл в атаку Серёга, - давайте валите вот эту.
-Мы-то завалим, Серый, нам не впервой, а ты иди, помогай и учись заодно, - привычно играл роль командира Вовчик. Парни топтались у высокого дерева.
- Цыплёнки вы витринные, жизни не видели, а туда же. Бери, давай, - протягивая второй конец двуручной пилы Рязанцеву, не думал сдаваться Серёга.
От болтовни перешли к делу. Разбившись на пары и тройки, молодые парни стали валить деревья, криком предупреждая друг друга об опасности. Приходилось приноравливаться к непривычной работе. Поднявшаяся пыль мешала дышать. Жар от земли нагревал подошвы сапог. На мокрые тела налипала ржавая взвесь. От обгорелых стволов чёрные отметины пятнали тела. Вскоре все были одинаково чумазыми. На лицах сверкали только глаза. От постоянного сплёвывания вокруг губ закоростились чёрные полосы. Падающие стволы деревьев поднимали клубы пепла. Приходилось какое-то время ждать, пока рыжее облако осядет. Генка распрямился, вытер пот, ещё больше размазывая грязь по лицу. Окинул взглядом пространство. Утопая почти по срез сапог в пухлых остатках сгоревшего торфа, курсанты двигались охристыми призраками в пылевом тумане. Словно древнеегипетские рабы, на всём видимом пространстве медленно двигались люди. Стараясь поднимать как можно меньше пыли, высоко поднимая ноги и медленно опуская их, как делают, боясь брызг, идущие по мелководью, они брели к зелёной поляне за дорогой, согнувшись под тяжестью брёвен. На поляне росли штабели напиленного леса.
- На дрова, наверное, сберегают,- подумал Генка. Он вспомнил длинные поленницы дров вдоль заборов, Деревни, через которые они проезжали, отапливались дровами в зимние холода.
- Геныч, пошли копыта студить, сейчас задымят, мочи нет, - отвлёк его от созерцания необычной картины Сергей Коряковцев, - Вовчик, понесли.
Они, крякнув, вырвали из тёплого сухого месива отпиленное четырёхметровое бревно, подставили под него плечи, и понесли к штабелям. Бросив бревно, попрыгали в траншею. Длинную и кривую её копали вдоль дороги счастливчики, которым не надо было коптиться на безбрежном костровище. Прохладный влажный песок студил перегретую резину подошв кирзовых сапог.
- Серый, у меня, думал, гвозди в подошве расплавились. Пекло страшно, а ты как? – наслаждался обволакивающей ноги прохладой Генка.
- Замёрз, как как? Чую, что подошвы уже нет, хожу как босиком по углям, - поделился Сергей.
- Эй, огнепоклонники, пошли на перекур. Вон, Болгар базлает, - позвал друзей Вовчик.
Чистенькие сержанты мелькали среди толпы курсантов, как новые тряпичные куклы среди кучи использованной грязной ветоши.
- Перекур десять минут. Инструменты сложить в кучу, - проскрежетал Болгар, выпучив глаза на три десятка чумазых донельзя парней своего взвода. Откашливаясь и отплёвываясь, курсанты потянулись к перевозной бочке с водой, благоразумно оставленной на поляне.
Уже несколько часов военные зачищали выгоревший участок. Короткие перерывы позволяли им на время смыть с себя пот и грязь, прополоскать забитое пылью горло. Умываясь под тонкой струёй воды, Генка чувствовал, как упруго откликаются на движения натруженные мышцы. В голову почему-то лезли картины то ли с кинофильмов, то ли с агитплакатов – молодые крепкие механизаторы, сверкая белозубыми улыбками, смывают трудовые пыль и мазут на фоне колосящихся полей и могучей техники. Вот они – лучшие из лучших представителей трудового народа. Делают большое дело. Для всей страны. Со сноровкой, с умением и верой, что это и есть самое главное в жизни. Так их воспитали. Так воспитывали и Генку. Образы были понятны ему. То, что делали  герои его воображаемых картин, было хорошо. И то, что сейчас делает Генка – хорошо. Он спасает лес. Пусть по приказу. Главное, что ему понятно – так надо, так правильно. И всё же Генка не мог не улыбнуться про себя, с самоиронией замечая, что он уже играет роль воображаемого героя: без суеты стряхивал капли воды с рук, не спеша вытирался чем-то похожим на полотенце. Не пацан зелёный – воин. От него зависит – как оно всё сложится здесь. Даже курил с подчёркнутой неспешностью. Подражая отцу, щурил глаз, защищаясь от струйки табачного дыма. Бросал оценивающий взгляд на гектары выгоревшего леса, как бы говоря с твёрдой мужицкой уверенностью: «Ничего, сделаем. Не в первый раз». Он даже хихикнул непроизвольно, потешаясь над собой.
- Ты чего, Геныч? Дыма наглотался, съезжаешь потихоньку? – спросил Вовчик.
- Да нет, просто мыслишки в голову пришли потешные, - успокоил Генка.
- Ты, Иваныч гони потешные мыслишки. Они рукам покоя не дают, - заметил Серёга, и тут же переключился, указывая рукой в сторону пожарища, - Вон, смотри, дымы уже к самой роще подобрались. Скоро и там всё выгорит. Это сколько же жучков и паучков сгорит, мышек всяких. Жалко.
Перекур заканчивался. Заголосили сержанты.
- Пошли, спасать твоих жучков, паучков. Они там, под корой сидят, нас ждут, - позвал друзей Вовчик.
Опять пыль, шипение пил, стук топоров, крики: «Берегись!» Всё дальше от границы пожара уходили курсанты спиливать редеющие деревья. Всё дольше брели обратно под тяжестью брёвен. Усталость наваливалась на парней. Работали почти молча. Генка обратил внимание, что в голове постоянно прокручиваются одни и те же песенные строчки: «Косив Ясь конюшину, поглядал на дявчину». Так и работал, соразмерив темп звучащих строчек с замедлившимся ритмом движений. Пили, руби, поднимай, неси. А Ясь в голове всё косил, и всё глядел на дивчину.


Чёрная «Волга» вынырнула из-за поворота, прячущейся в живом лесу дороги. Выплёскивая дорожную пыль, машина подкатила к военному уазику. Друзья только что вынесли очередное бревно. Сергей и Вовчик побрели обратно, а Генка задержался у штабеля, перемотать сбившуюся портянку. Он увидел, что из остановившейся «Волги» вышли люди. В гражданском. Высокий мужчина в тёмном костюме, светлой рубашке и галстуке что-то сказал своему менее внушительному спутнику. Подчинённый, как понял Генка, затрусил к кучке военных, оживлённо переговорил с ними и вернулся за спину старшего. Они двинулись вдоль штабелей брёвен, приближаясь к месту, где стоял Генка. Появился комбат. Он спешил навстречу прибывшим. Приблизившись, представился. Генка мог слышать долетающие до него слова их разговора.
- Тебе, что, капитан, погоны надоели, - сразу взял высокий тон прибывший начальник, - ты мне, что пацанов решил угробить!? Немедленно убрать людей с пожарища!
Комбат, не отводя взгляда от говорившего, бросил что-то замполиту. Движение руки замполита и к нему уже летит пара старших сержантов. Получив приказ, передали его дальше. И посыпалось. Разомлевшие сержанты встряхнулись и, прижимая руками к бёдрам командирские планшетки,  побежали к кромке обгоревшей земли. Зазвучали команды. Курсанты потянулись к лесу. Генка остался невольным свидетелем разговора прибывшего гражданского с их командиром.
- У меня два трактора уже в районе сгорели. Ты понимаешь, капитан, что это торф? Он же выгорает в глубину. Ухнется в выгоревшую яму человек, и не спасёшь никак, как в печь провалится. Убрать всех к чёртовой матери! Вы, что творите, военные?! Людей вывести и пересчитать всех, - гражданский помогал себе жестами рук, выгребая невидимых людей с невидимого пространства. Прибывший начальник двинулся вдоль отрываемой траншеи. Он продолжал жестикулировать. Обращался то к комбату, то к своему подчинённому. Слов уже Генка не разбирал.
- Что за остановка, Геныч? Нас будут расстреливать? – отплёвываясь от забившего рот пепла, спросил подходящий Серёга.
- Вон, шишка местная разгон устроил нашему комбату. Я так понял, что нельзя по пожарищу ходить. Этот в костюме говорил, что выгорает торф снизу и туда даже трактор может провалиться, - застрекотал Генка, сразу став важным носителем новой информации.
- Этот, - хмыкнул подошедший Вовчик, - секретарь райкома, не иначе. Сейчас всех тут причешет. Правильно говорит, это же младенцу понятно – гикнуться могли за здорово живёшь, - Вовчик уже снова был над ситуацией, задвинув Генку вместе с его информацией на прежнее место, в толпу несмышлёнышей.
- А чего попёрся первый тогда, раз такой умный? - засомневался в осведомлённости Вовчика Генка.
- А где должен быть командир? Впереди, на лихом коне, - перемежая слова хихиканьем, ответил  популярной цитатой Вовчик. Не прикуренная сигарета, зажатая в уголке скошенных губ, тряслась, как дирижёрская палочка.
- Кого ты слушаешь, Геныч? Он рванул дерево потоньше выбрать, чтобы меньше пилить, - попытался развенчать командира на белом коне Сёрёга.
Подтянулись парни с взвода. Генка ещё несколько раз повторил невольно подслушанное. Все были довольны незапланированным перерывом. День клонился к вечеру. Стало понятно, что работы больше не будет. Почти весь обгоревший лес был свален, распилен и вынесен из зоны пожарища. Беспомощно дымила берёзовая роща. Ползучий огонь уже хозяйничал среди берёз.
Подкатила машина, доставившая ужин. Пока не очень далеко отъехали от части, была возможность доставлять пищу из столовой. Полевые кухни не разворачивали. Курсанты не были обременены котелками, ложками, кружками. Всё привозилось и увозилось. Тут же, устроившись на земле и брёвнах, мальчишки с голодной активностью орудовали алюминиевыми ложками, выскребая из алюминиевых же армейских мисок немудрёную солдатскую пищу.
- Кашка сегодня отменная, с дымком, - через набитый рот оповестил друзей Генка. Он не понимал товарищей, которым что-то могло, не нравится в пище. Всегда и всё он ел с огромным удовольствием, наслаждаясь ароматом хлеба, запахом каши, вкусом борща.
- Нам до дембеля теперь всё с дымком будет, наглотались до икотки, -  ленинградец Василий был более утончённым гурманом. Его лицо не выражало такого удовольствия, как у Генки, но и он, тем не менее, не давал своей ложке быть без дела.
- Э-э, ребята, вы не пробовали наш настоящий узбекский плов, - запел Бухара. Он поднял глаза к небу, - во рту тает. Рис золотистый, зёрнышко к зёрнышку. Баранина ароматная.
- Уж если говорить о баранине, Юсуф, то вкуснее той, что готовит моя бабушка, не найти, - облизывая ложку, вступился за казахскую кухню Маханбетчин, - какой бешбармак готовят у нас дома, это же сказка.
- Не-е, пацаны, что там ваши пловы и бешбармаки. Вот наши сибирские пельмешки – это поважнее всякой всячины будет, - сел на любимого конька Генка, - это же песня, а не пельмешки. Во-первых, начинка. Мясо обязательно тройное – говядина, свинина, баранина. Перемешано с лучком, перчиком. Запах – за версту праздником пахнет. Сырое бы ел. А тесто? Тугое, белое. Мать раскатывает куски теста в толстенькие жгуты,  перегибает их пополам, и быстро нарезает кусочками. Затем пальцами с невероятной ловкостью плющит эти маленькие подушечки из теста  о стол прямо в кучке муки. Руки, как у фокусницы. Катаем сочни в две скалки мы с отцом. Лепят мама, бабушка и сестра. А готовые пельмени на противнях на мороз, чтобы застыли до каменной твёрдости. У мороженого пельменя особый вкус, настоящий. Это вам не вареник какой-то там. Отварит их мамка с луком, лавровым листом, вывалит на большое круглое блюдо, но это ещё не всё. Пельмень дойти должен. Вот когда он от внутреннего жара просохнет сверху, покроется малюсенькими капельками проступившего жира, сам станет пузатенький от мясного сока, матово-кремовый – вот тогда он готов для еды. Лучше всего смешать в чашке разбавленный в воде уксус с молотым перцем и горчицей. Булькнешь в этот соус пельмень и из чашки сразу в рот. Он сверху прохладный, остренький, а раскусишь – сок мясной  горячий. И так один за другим, один за другим.
- Слюной не захлебнись, Геныч. Тебе только в столовке на раздаче стоять, аппетит разжигать у посетителей, - Серёга попытался остудить кулинарный пыл друга.
- М-м-м, - зажмурив глаза, издавал Генка звук абсолютного наслаждения, всё ещё находясь под впечатлением воображаемого пиршества.
- Прекрати пельмени без водки жрать. Грех это, - захихикал Вовчик, помогая шутке быть смешнее.
- А водочки бы сейчас хорошо стаканчик, - зацепился Жора за запретное слово. Он с шумом втянул носом пахнущий гарью воздух, как будто пытался почувствовать недосягаемый аромат крепкого напитка.
- Ничего себе, стаканчик-бы, - подумал Генка, - тут рюмку-то вдавишь в себя, весь передёрнешься, а стакан целый осилить – это только мужик здоровый может.
Но, сомнений своих не выдал, ни словом, ни мимикой.
Парни застрекотали на алкогольную тему, хотя большинство из них было так же малоопытно в этой области, как и Генка. Тем не менее, на лице почти каждого появилось выражение полного согласия с Жорой, что стаканчик-то как раз в самый раз сейчас. А Серёга даже смастерил искреннее недоумение своими красивыми карими глазами, мол, чего с одним стаканчиком мараться, дети, что ли?
- Забавно, - наблюдал Генка за товарищами, - а иначе нельзя – воины уже, мужики с оружием, как-никак. Не сосунки.
- Да, хорошо бы, - добавил он уже вслух, пряча за фразой мысли.
И тут же вспомнил предармейский новогодний праздник, когда рисуясь перед друзьями, выпил граммов двести водки. Уже поздно вечером, вернувшись домой, проскользнул в постель и уснул. Утром, в составленную из тысячи маленьких грохочущих барабанчиков голову, пробился хитро-весёлый голос отца:
- Сынок, вставай. Опохмеляться будем. Ты что предпочитаешь?
На табурете, у дивана аккуратно выстроены в ряд пять или шесть маленьких стеклянных рюмок с различного цвета напитками. Отец резвился. Их маленький сынок первый раз в жизни просыпался в состоянии похмелья. Генке было так плохо, что зубной врач казался добрым Дедом Морозом. При взгляде на рюмку с водкой страдальца вновь чуть не вывернуло наизнанку. Генка улыбнулся, вспоминая свой позор, весёлого отца и испуганные глаза матери. До самых проводов в армию он не выпил больше ни грамма.

 
Взвод заканчивал поздний ужин. Незаметно подкрались сумерки. Пришло известие, что курсанты остаются на ночь возле пожарища. Дневная жара лишь на немного спала. В горле постоянно першило от смога, висящего в воздухе. Уставшие за день воины устраивались, кто где мог. Держались повзводно. Уже в потёмках Генка с друзьями пристроились на склонах углубления очень напоминавшего большую, заросшую со временем воронку. Вместился в естественный котлован почти весь взвод. Прогретая земля позволяла без опасения лежать безо всяких подстилок. Только воздух, пропитанный гарью, вызывал кашель. Некоторые курсанты пытались спастись, одев противогазы.
- Так, солобоны, завтра всем быть свежеподшитыми. Лично проверю, - из под надвинутой на лицо пилотки пробубнил Вовчик.
Он откинулся на спину, готовясь задремать, но не удержался от соблазна поиграть в командира. Белая ткань подворотничков у курсантов превратилась в буро-ржавую от горелой взвеси торфа. Уставшие парни не отреагировали. Только Серёга, пользуясь привилегией друга, пропузырил через пухлые губы:
- Умри, рыжий.
Генка оглядел парней своего взвода. Они лежали, подложив под голову кто пилотку, кто согнутую в локте руку. Высокие и не очень. Светлые и черноволосые. Такие разные пацаны из больших и малых городов Союза. Вот изящный Юсуф свернулся калачиком. Рядом уверенно, грудью к небу, развалился широкоплечий Маханбетчин из Джезказгана. Как огромный изогнутый циркуль дремал худющий Славик из Вильнюса, хрипя через надетый противогаз. Как-то уж очень по-городскому, подложив сложенные ладони под щёку, тактично подогнув колени, посапывал ленинградец Возаков. Жора с Урала отгородился от взгляда Генки подошвами сапог сорок четвёртого размера. Рядом уже всхрапывал Вовчик, чмокал губами Серый.
-Да, наломались сегодня. Не один вагон брёвен напластали. Девоньки бы наши видели нас. Ни клешей, ни волос до плеч, - крутились мысли в голове у Генки, - а ведь, наверное, и вправду можно сгореть в этом торфе. Секретарь райкома не врал же. Это же любой из нас мог в яму-ловушку попасть. Любой из лежащих перед ним парней. О, Господи! И я же мог, - молнией пронеслась мысль.
Воображение тут же нарисовало картину жуткой гибели в каше раскалённых углей, без солнечного света, без воздуха.
- Бр-р-р.
Генка закурил. Становилось всё темнее и темнее. Ночь накрывала пожарище, прятала израненный, покалеченный лес. Всё глуше и реже голоса людей в отдалении. Генка приподнялся над краем воронки, взглянул в сторону пожарища.
- Вот это да, - мысленно воскликнул от увиденного.
В черноте мерцающим ковром раскинулось вокруг невидимой уже рощи пожарище. Не заметные при свете дня  тлеющие частицы торфа, теперь мерцали на огромном пространстве. Огоньки пульсировали, становились то ярче, то гасли. Тут же вспыхивали рядом новые. Генка вспомнил, как в детстве видел нутро истопленной русской печи. Сама печь сохранилась в подвале старого фамильного дома, где жила его бабушка с чудным для Генки отчеством – Порфирьевна. Он даже захватил время, когда бабушка сажала, как она говорила, в печь чугунок со щами. Пользовалась для этого ухватом. А внутри печи мерцали угли. Их выравнивали ровным слоем и уже прямо в этот огненный слой ставили чугунки с варевом или противни с пирогами. И сейчас мерцающее пожарище удивительно напоминало нутро огромной русской печи.
- Как хорошо, что никто из нас не оказался чугунком внутри  этой природной печки, хотя закоптились сегодня изрядно. Вот Федотиха потешилась бы надо мной, - представил Генка развесёлую физиономию оставленной на гражданке подруги. Воспоминания смешиваясь, роились в засыпающем мозгу. Картины путались, становились несуразными. В затухающем сознании начали складываться какие-то стихотворные строчки. Рыжие безликие люди брели в рыжей пелене по рыжей земле. Мама гладила Генку по лицу, нежно смотрела на него и улыбалась. Генка спал. Спал взвод. Звёздное небо через слой дыма, как в зеркало, смотрелось в  мерцающее пожарище.


Рощи не было. Неожиданной пустотой открылось пространство. Всё так же курилась земля, убегая далеко, к почти неразличимой через дымовую завесу черте стоящего леса. Был он живой или щетинился обгорелыми сваями стволов, рассмотреть было невозможно. Особенно сильно дымило на месте, где была роща. Почерневшие стволы в беспорядке лежали, перекрещиваясь друг с другом. Вывороченные  комли пытались вцепиться в грязный воздух короткими корявыми пальцами обгоревших корневищ. Горящий торф безжалостно перегрыз канаты природной конструкции, пережёг корни, лишил деревья опоры. Вот что трещало и шумело в ночи. Одна за другой падали в раскалённый пепел русские красавицы. Взметались в черноте скоротечные костры. Это порохом взрывались высушенные огненным жаром листья крон.
Генка смотрел ранним утром на погибшую рощу. Чувство необъяснимой тревоги неуютно шевельнулось в груди.
- Как просто и как быстро. Роща. Лес. Это же то, что есть всегда, что неразрывно связано с землёй, с жизнью. И, вдруг, в одночасье этого нет. Разве такое возможно? Конечно, лес вырубают, из дерева делают многое, чем мы пользуемся. Но, вот так – вдруг нет, и нет ничего, только пепел. Они же были живые. А теперь, как языческий погребальный костёр. Только гарь, дым, обгорелые остатки. Тишина и пустота.
- Ни ху-ху себе хо-хо, - с мрачной иронией стрекатнул за спиной выбравшийся из земляной воронки Серёга.
- Вот там-то точно могли ухнуться и не пикнули бы. Видно, там слой торфа больше, корни пережгло огнём. За завтраком помянём твоих жучков, Серый, - Вовчик участливо похлопал друга по плечу.
Взвод проснулся. Парни, сгрудившись, несколько минут смотрели туда, где вчера ещё была берёзовая роща. Генка отошёл, сел на край воронки, снял гимнастёрку, достал из отворота пилотки нитку, иголку. Оторвал ржавого цвета материю с воротника гимнастёрки. Из кармана достал пакетик плотной бумаги, из него чистую полоску белой ткани, и стал привычными движениями подшивать свежий подворотничок.



- Ну, это же другое дело, красноармейчики. Это же курорт какой-то. Ни тебе дыма, ни тебе гари. Тут даже птички поют. Надолго ли? - оценил обстановку Вовчик, когда рано утром, после ночного марша на кургузых вездеходах «ГАЗ-66» они прибыли на новый участок. Любоваться красотами средней полосы не дали команды, поданные натренированными голосами сержантов.
- К машинам!
- Первый взвод! В три шеренги становись! Второй взвод…, - покатилось по лесу.
Тут же на поляне после короткой и только на первый взгляд беспорядочной беготни, взводы батареи застыли в чуть волнистом строю. Один за другим подлетали к замполиту заместители командиров взводов, с отшлифованной чёткостью и где-то даже с театральной эффектностью вскидывая к виску расправленную ладонь правой руки. Докладывали о готовности. Генка всегда мысленно восхищался своим замковзвода, когда тот, чеканя шаг на плацу, шёл на доклад. Здоровый русский парень. Идеально отутюженная, безукоризненно чистая, украшенная воинскими значками, гимнастёрка облегала могучий торс. В чуть развалистых движениях этого богатыря чувствовалась медвежья сила, абсолютная уверенность в себе, ладность выученного бойца и командира.
- … Старший сержант Корягин, - густым командным голосом закончил их командир свой доклад.
От командирского «уазика» к строю приближался комбат Жиловин. Генка был уверен, что он как раз и есть из тех самых настоящих военных, тех настоящих офицеров, какими их и представлял себе Генка, читая книги о войне. Очень взрослый – уже скоро к тридцати, капитан Жиловин вышел на середину перед строем, принял доклад заместителя. Сухой, плоский, в ладно сидящем, перехваченном ремнём портупеи, полевом мундире. Отутюженные галифе, заправлены в хромовые с зеркальным блеском сапоги. Пронзительный умный взгляд из под козырька полевой фуражки без цветного околыша направлен к строю.
- Товарищи курсанты, - заглушил голосом свистяще-шелестящий шёпот живого леса комбат, - задача батареи – подготовить заградительный рубеж и не допустить продвижения огня на этом участке. Приказываю взводам распределиться по территории. Зона ответственности взвода – четыреста метров. Выкопать траншею в торфяном пласте до силикатного грунта. От траншеи, на двадцать метров в сторону приближения огня вырубить просеку. Стволы деревьев очистить от сучьев и  распилить. Складировать вырубленный лес в штабели за траншеей. Ветки складывать в кучи также за траншеей. Командирам отделений контролировать наличие подчинённых. Курсантов в отделениях распределить попарно для взаимного контроля друг за другом. При приближении огня, в условиях задымления, проверка личного состава каждые полчаса. Перерывы для отдыха через каждый час работы на десять минут. Обращаю особое внимание на соблюдение техники безопасности при валке леса.
Генка смотрел на комбата, на его серьезное лицо, слышал рубленые фразы приказа и чувствовал внутри нарастающую готовность выполнить всё, о чём говорилось. Уверенный голос завораживал, отрывал от действительности. Генка уже не замечал ни назойливой мушки, вьющейся перед лицом, не слышал ни редкой птичьей переклички, ни других звуков никогда не молчащего леса. Он привычно застыл в строю по команде «смирно», загрузив весом тела носки ног, и не отрываясь, смотрел на капитана Жиловина. Ещё мальчишеская фантазия нарисовала в воображении героические картины, где он – сибирский парень Генка Званцев и был тем самым героем, который спасал товарищей и отстаивал родную землю от грозной напасти. Вот уже и не лесной пожар та ужасная беда, на пути которой встал их взвод, а лязгающие гусеницами вражеские танки, выползающие из охваченного огнём и дымом леса. И эти чудища должен не пропустить он – курсант Генка Званцев. Рядом в том же напряжении его товарищи. Первогодки, только со школьной скамьи. Все подчинены этой объединяющей и нацеливающей силе – командирскому приказу.
- Командирам взводов приступить к поставленной задаче!
Лес наполнился шумом. Звучали команды. Гремели черенки выгружаемых лопат. Затрещали под сапогами солдат опавшие сухие ветки и стебли травы - табачного цвета двухколонными червячками взводы расползались по лесу. Строи рассыпались. Вытягивалась длиннющая цепочка из людей среди кустов и деревьев. Хрустнув рассекаемыми корнями, зашипели лопаты, врезаясь в торфяной пласт. Захлопали в лесу первые удары топоров по живым мягким стволам деревьев. Зашуршали пилы, разбрызгивая влажные опилки из свежих разрезов. Воздух чистый, работа в первые минуты не изнурительна, тела послушны, молоды. Хорошо. Очень скоро стала вырисовываться лента заградительного рубежа. Окопом фронтовых лет побежала по лесным пологим увалам чёрная полоса траншеи. Выброшенный торф вырастал с одной стороны от траншеи невысокой насыпью. Солнечный свет ворвался в освобождающееся от крон деревьев пространство формируемой просеки.
- Это сколько же я деревьев загубил? – сам себя молча спрашивал Генка, - отец за каждую бессмысленно срезанную свежую ветку ругал, а тут пластаю, как палач-стахановец. Даже азарт какой-то. Чудно.
- Парни, вам не жалко деревья? – уже вслух спросил у товарищей.
- Жалко, Геныч, - между вжиканиями пилы, сминая слова сбитым дыханием, весело доложил Сергей, - подруби-ка с другой стороны быстренько и беги писать. Залей огонь, спаси лес. Писюльку только не подпали, любитель природы.

- Рубите, Гена, рубите. Мы не срубим – огонь сожрёт. Готово, валим. Бойся!!!
- Вован, отскоч, а то сыграет комлем по кумполу.
- Иди, зачищай, сердобольный, обрубай ветви, - привычно взял руководство в свои руки Рязанцев, - там и поплачешь над безвременно погибшим деревцем. Хорошо легло.
Первый перекур устроили уже на истоптанной, покрытой пнями длинной, искусственно созданной, поляне.
- Я раньше в пустыне лесорубом работал, - услышал Генка окончание рассказываемого Славиком анекдота, - Так там же леса нет. И у вас, блин, не будет!
- А в  Канаде, я читал, соревнование проводят среди лесорубов. Они там валят дерево, и падающим стволом забивают колышек, вбитый в землю на отдалении. Во, спецы, - поделился с товарищами Генка, - надо и нам попробовать.
- Давайте, Вован колышком будет, - указал на сидящего на пеньке от спиленного дерева Вовчика Серёга Коряковцев, - он рыжий, заметный. На маковку и положим ствол.
Предложение неожиданно понравилось.
- Давайте.
- Точно.  Вон то потолще дерево надо валить, не промажем. Да и Вовану приятнее.
- Кому стрекочем, солобоны? Кого пугаем? - Вовчик презрительно выпустил струю табачного дыма в сторону балагуров, - где сижу, там и буду сидеть, лесорубы канадские, вашу мать.
- А если мы вон на тот пень ствол положим, не дрейфанёшь? – указал на пенёк шагах в трёх от сидящего Вовчика Генка. Он уже загорелся идеей устроить представление, втайне надеясь потешиться над испугавшимся падающего дерева другом. Рязанцев понял, что откажись он сейчас, и пошатнётся его авторитет лидера.
- Если хотите, я рядом с пнём сяду, салаги.
- Да, ты с этого-то не убеги, герой.
- Давай, Вован, покажи, что не слабо тебе.
- Пилотку одень, удар смягчится.

- Прощай, Володя.
- Серый, Славян, берите пилу, пошли другана кончать, - вооружился топором Генка. Курсанты загалдели, давая советы, прогнозируя окончание необычного эксперимента. Рязанцев докуривал сигарету и не обращал на суету внимания. Выбрали дерево так, что если оно упадёт, то крона будет уже за пнём-целью и не заденет ветками сидящего на соседнем пеньке.
- Пилите здесь. Нет, чуть сюда, давай.
Приноровившиеся пильщики, согнув спины, мягкими движениями загнали зубастое лезвие пилы в стол дерева почти у самой земли.
-Ещё давай. Хорошо. В бочок заберите, - руководил Генка. Он стоял с другой стороны ствола, опершись в него рукой, как будто поддерживая дерево от падения. Голова постоянно вертелась – Генка смотрел то на соседний с Вовчиком пень, то на комель дерева, то вверх на крону. Он, как будто, чертил взглядом линии, определяя, как будет падать дерево.
- Хорош. Геныч, подрубай.
Наступал момент истины. Генка встал рядом с деревом, ещё раз пробежал взглядом по разметочным линиям невидимого чертежа. Сделал первый удар с противоположной от запила стороны ствола, высекая оставленную дереву опору. Сергей упёрся в ствол поднятыми руками, готовый направить падающее дерево в нужное направление. Удар за ударом Генка вырезал мягкую древесину, стараясь как можно ровнее приблизиться к линии запила, чтобы от малого толчка дерево падало туда, куда задумали.
- Давай, Серый! Щас пойдёт, - Генка отбросил топор и присоединился к другу, толкая ствол руками.
Медленно, как во что-то густое и упругое ствол стал вминаться в сторону намеченной цели. И вот, с нарастающим шумом соприкасающихся крон, с треском ломаемых ветвей, дерево стало всё быстрее и быстрее падать на землю. Генка, не переставая следить за линией падения, умудрялся видеть сидящего на пне друга. Лицо серьёзное, глаза прикованы к шипящей, как паровоз, махине, стремительно падающёй на него. Непроизвольно ноги Вовчика подобрались, корпус, не отрываясь от пня, боксёрским движением подался в сторону, словно уходя от удара. Лесина, прорвавшись через кроны соседок, рухнула прямо на намеченный пень. Ветви смягчили удар. Ствол, спружинив на них, как на батуте, с глухим стуком ударил по поверхности пня. Комель резко подпрыгнул вверх, уже не опасный для привычно отпрыгнувших вальщиков. Колыхнувшись несколько раз, спиленное дерево замерло. Рязанцев вновь сидел прямо, как и несколько мгновений назад, смотрел в сторону, и не спеша выпускал сигаретный дым.

- Ну, Вован, ты даёшь! Молодец! Скала!
- Да он к пню прилип, встать не может! Иди, сполоснись, Вовка!
- Уважаю, Вовчик! Думал, рванёшь, как кролик! Видел, как положили? Как в цирке, тик в тик.
Парни возбуждённо обсуждали неожиданное представление. Образно дорисовывали возможные варианты исхода испытания, тут же жестами и мимикой обыгрывали их, и хохотали от души.
- Дети, - поднялся Вовчик с пенька, - пошли работать.
Было очевидно, кто сегодня герой дня.
Возбуждённый Генка тут же забрался по неудачно сваленному и застрявшему между двух близко стоящих стволов дереву. Балансируя, как канатоходец, помогая себе раскинутыми в стороны руками, он прошёл по наклонному стволу и устроился в образовавшейся развилке метрах в трёх от земли.
- Вовчик, прости гада, не хотел тебя прихлопнуть, бес попутал! - придурялся он, обхватив руками деревья.
В глазах Рязанцева блеснуло знакомое выражение, предвещающее розыгрыш или какую-нибудь едкую хохму над подвернувшейся жертвой.
- А ну, постой, Генуля, там, сейчас я тебе гостинчик устрою. Серый, давай сплющим Иваныча. Всё равно его подруги не дождутся на гражданке, кому он такой страшненький нужен.
Курсанты поняли, что представление не кончилось. Появилась новая жертва для шуток и насмешек.
- Влип, Геныч?!
- Звонок, будь чуваком! Не вздумай убежать. Лучше погибни.
- Сейчас тебе туда ещё один ствол положат!
- Да, вы не попадёте! Ручки не под то заточены. Я тут, как в доте. Давай, давай! – подбадривал себя Генка, понимая, что отказываться и убегать заранее - ему никак нельзя. Сам только что глумился над другом.
Теперь уже руководил Вовчик. Быстро выбрали дерево. Стояло оно не очень удобно, но другие были расположены ещё хуже. Попасть ими в развилку было бы труднее. Генка посмотрел вниз. Высоковато, но место чистое. Прыгать есть куда.

- Прицел поправь! - храбрился он, пытаясь выбивать чечётку на наклонном стволе под ногами.
- Сейчас, голубь, ты у нас упорхнёшь, - подпиливая ствол, ласково увещевал Вовчик.
- У-у, черти, наблатыкались, - выдохнул Геныч, глядя на приближающуюся сверху махину кроны, и прыгнул вниз.
Сваленное дерево легло между двух стоящих стволов, точно на то место, где секунды назад стоял Генка.
- Чего убежал? – смеясь приобнял друга Вовчик, - Трухнул? Пошли лес валить, каскадёр.
Курсанты приступили к работе.

С полудня в воздухе стала чувствоваться гарь. Ползущий по поверхности земли огонь медленно приближался. Правым своим окончанием формируемая просека упиралась в  грунтовую дорогу, наезженную в давние времена по краю вытянутой безлесной поляны. Не часто используемая, она превратилась, скорее, в тропу, стала зарастать. Эта слабая преграда до времени сдерживала пал, и он полз вдоль неё, царапаясь к просеке и не имея сил переброситься через грунтовку. По ней курсанты выходили метров за двести к перекрёстку с другой более основательной  дорогой. Там, на продолжении не заросшей лесом плешине, их ждала машина. Трижды в день курсантам привозили пищу. И хотя ходили строем, под командой сержантов, всё же это было не хождение по территории части. Не было постоянных «Взвод!», заставляющих, заученно переходя на строевой шаг, трижды впечатывать подошвы сапог в асфальт. Так взвод, как скакун на шенкеля наездника, реагировал на команду, подтверждая готовность мгновенно выполнить любую следующую. Нет. Среди природного безграничья гуманная нетребовательность сержантов позволяла вполголоса переговариваться в строю, быть более расслабленным. Однако месяцы занятий приучили держать шаг и равнение в шеренгах. Генка давно замечал, что в строю ноги мгновенно подбирали ритм и темп движения. Курсанты даже смеялись, что уже не могут ходить не в ногу, когда просто идут рядом вдвоём или втроём.
Кургузый ГАЗ-66 шнырял по лесным дорогам, доставляя в разрозненные отряды горячие обеды. Бачки-термосы с пищей, лотки с посудой сопровождали курсанты, не отправленные на пожары. Чистенькие, весёлые, снующие в кузове, они  своей болтовнёй раздражали Генку.

- Сегодня, хлопцы, дежурный по кухне целый таз мослов выставил. Вот уж мы мяска погрызли от пуза, - стрекотал, потрясая щеками, полненький украинец Будко.
Болтовня не мешала ему подавать через борт грузовика бачки с супом и кашей.
- А компота целый чайник выдули, - гремел посудой его напарник.
То ли им было неловко от того, что они не вместе со всеми на пожарах, и потому старались утвердиться в своём превосходстве. Близость к кухонным запасам – всегда плюс для солдата.
- Ну и чего ты раскудахтался про свою сладкую жизнь? Хочешь, чтобы мы тебе завидовали, что-ли? В задницу себе засунул бы эти мослы, – вызверился на опешившего курсанта Генка. Даже сам удивился мгновенно вскипевшей злости.
- Не ярись, Иваныч, - выступил миротворцем Серёга, - это же они нам завидуют. У нас тут курорт, лафа, а у них дежурный по кухне над душой и бачки с помоями. Тьфу, срамота.
- Отставить! – пресёк старший сержант Корягин, - много сил осталось на болтовню? Званцев, Коряковцев собрать посуду после обеда, дождаться машину и погрузить на неё всё. И аккуратненько.
- Есть собрать посуду, – тусклыми голосами ответили друзья.
Генке стало стыдно за свою злость. Но, подумав о причинах этой вспышки, он решил, что не стоит лезть к кому-то со своей благополучностью, если у этого кого-то как раз и не всё «хоккей» в этот момент. Оправдав себя, он успокоился.
- Сержант прав, вообще-то, Иваныч, - изрёк Сергей, собирая грязные чашки в стопку - нам братьям по оружию зубатиться негоже, - и тут же выпучив в притворной ярости глаза, добавил, смеша Генку, - башку сразу отрывать надо.
Склонившееся к горизонту солнце шарило косыми лучами по завершённой просеке. Распилили и вынесли брёвна, собрали обрубленные ветви. Вновь по истоптанной тропе взвод запылил на ужин. Воздух уже не был чист и свеж. Приблизившийся огонь притащил с собой дым. Неожиданностью для Генки было то, что пал зачернил землю и с другой стороны тропы.  Пока, при свете дня, поверхность поляны лишь безобидно дымила.

Проголодавшиеся и уставшие курсанты почти молча ели кашу. Сумерки уплотнились. Потрескивая, по лесу двигался пал. Он уже никого не пугал, был чем-то привычным. Проползая мимо вдоль дороги, он даже создавал бивуачный комфорт на поляне, освещая её всполохами огня.
- Так, товарищи курсанты, у нас тут циркачи появились, трюки устраивают, - демократично прохаживаясь среди сидящих на земле солдат, менторским тоном заговорил старший сержант Корягин, - предупреждаю всех – ещё раз повторится, и этот обулдак у меня без лычек поедет в «линейку» по окончании учебной части. Всем понятно?
- Так точно, - вяло раздалось с нескольких мест.
- Понятно, Званцев?
- Так точно.
- А чтобы было ещё точнее, соберёте посуду с Коряковцевым, потом самостоятельно прибудете в расположение взвода.
- Вот те на, - вспыхнуло в голове у  Генки, в последние дни перед пожарами бывшему на привилегированном положении, - я ему альбом дембельский делаю, а он меня….
Стало обидно. Он уже привык к некоторой безнаказанности со стороны заместителя командира взвода.
- Не слышу, Званцев! - в голосе старшего сержанта зазвучали металлические нотки.
- Так мы в обед уже собирали….
- Ты что, обулдак!!! – взревел взбешённый пререканиями Корягин.

- Я не обулдак, - с явным вызовом выпалил Генка, оставаясь сидеть на земле.
Красивое лицо Корягина побагровело, разлётные казацкие брови сошлись над переносицей. Он сделал два резких шага в сторону взбесившего его своим неповиновением Генки. Опущенные руки выгнулись с напряжением, словно он готовился сграбастать нечестивца, скомкать его в бесформенный кусок, и с размаху шваркнуть этой непотребностью об землю.
- Ты-ы!!! – рычал он через выставленную вперёд нижнюю челюсть.
Генка инстинктивно вскочил на ноги и застыл, упрямо уставившись, в мечущие молнии глаза командира. В ту же секунду слева быстро поднялся Сергей Коряковцев и встал рядом с Генкой. Напряжённые лица сидящих курсантов уставились на друзей. Всполохи огня за дорогой бросали на эти лица прыгающие пятна теней. Корягин сделал ещё шаг. Удивление промелькнуло в его глазах, смахнуло с лица маску неконтролируемой дикой ярости. Напряжение ушло из тела. Незанятые руки привычно пробежались по армейскому ремню от пряжки к спине, убирая складки с гимнастёрки.
- Вот так и надо делать, когда говоришь с командиром! Встал и стоечку строевую принял! А то распустились у меня на природе, - голос Корягина с повышенного железного понизился до поучительно-спокойного. Вспышка гнева погасла так же быстро, как и появилась. Он повернулся спиной к друзьям и медленно направился, к молча стоящим сержантам Болгару и Одинцову.
- Закончили приём пищи! – нарочито грубо, как бы продолжая начатый старшим разнос, тут же загудел Болгар, - Званцев, Коряковцев, выполнять приказ командира!
Взвод ушёл. Друзья остались собирать посуду, дожидаться возвращения машины.
- А ты чего вскочил, Серый? Я думал, он меня убьет. Чего это вдруг так разъярился? Может письмо, какое получил? Смурной ходит последнее время.
- Да, ну его дурака. Если бы он тебя тронул – я бы впрягся. Так хорошо он у меня под левую руку был.
- Ты чего, Серый, это же дисбат.
- А что? Смотреть что ли на него?
- Да, я уж и сам думал, что если что – буду защищаться. Но, здоровый кабан, чёрт.
- Здоровей видели. В ухо бы получил и лёг бы, как миленький, - беззлобным голосом делился Сергей своим опытом уличного бойца.
- Ну, ты даёшь, шпана вэрэзэвская. Я бы, наверное, не смог. Трухнул крепко. Слушай, а может он вспомнил наши с тобой представления на полигоне, когда мы самбистские штучки всякие показывали на перекурах. И одумался.
- Не уверен, Иваныч. Такого танка не запугать. Но, он же не дурак, перед дембелем себе проблемы наскребать. Да и понимает, что это он сейчас командир, а по сути – такой же парень, как и мы. Перегнёт – получит. Вон, глянь, машина идёт, - Сергей махнул рукой в темноту, откуда приближался прыгающий свет двух автомобильных фар.

Быстро погрузили бачки и посуду. Фыркая и перегазовывая при переключении передач, военный трудяга-грузовичок развернулся и почти сразу растворился в темноте. Друзья закурили. Какое-то время сидели молча. Дымили, разглядывая звёзды на небе.
- Пошли, Геныч.
Ещё раз окинув видимую часть поляны взглядом, друзья направились по тропе в сторону отдалённых всполохов огня. Пал почти добрался до просеки. Пройдя часть пути, друзья упёрлись в место, где огонь похозяйничал и с другой стороны тропы. Только теперь это была уже не просто почерневшая поверхность. Опять тлеющий в темноте торф изукрасил землю мириадами огненных жучков. Красные точки постоянно мерцали, двигались. Создавалось впечатление кишащей огненной массы. Тропа растворялась между раскалено-угольными узорами слева и выгоревшей поверхностью леса справа.
- Серый, что-то не хочется мне идти  по уголькам, - поделился остановившийся Генка, вспомнив про огненные ямы-ловушки в выгоревшем торфе.
- Да, сейчас-то ещё ничего не будет, не прогорел в глубину, - возразил Сергей, но, почувствовав неуверенность в голосе друга, тут же предложил, - можем по лесу рвануть напрямик. Звёзды светят, и костерки горят после пала. Пробежим. Вроде, видно. Рванули?
- Рванули.
Друзья свернули с тропы. Побежали. Стало весело и озорно. Какой-то фантастической, чёрно-серебристой, с вкраплениями рыжего, трясущейся декорацией их окружал лес.  Низкие ветви шуршали по гимнастёрке подсушенными листьями. Хватали за вытянутые вперёд руки. Под сапогами хрустели обгоревшие прутья. Ноги легко переносили Генку через небольшие языки пламени, где огонь догрызал скопления сухой травы и нападавших сухих веток. Петляя среди стволов и кустов, как в лабиринте на полосе препятствий, друзья неслись к пляшущему впереди огню.
- Демоны идут! – загробным голосом выдохнул на бегу Сергей.
Огонь трещал в каких-то метрах от вырубленной просеки. Пламя вздымалось, облизывая куст, спадало, добегало до следующего куста и вновь взрывалось с треском, освещая всё вокруг себя.
- Гимнастёрку на голову натяни, - выкрикнул Сергей.
За линией огня Генка различил освещённые силуэты товарищей, плотной группой сидящих на пнях и чурбанах посреди просеки.

- А-а-а-а!!! А-а-а-а!!! – вывавались из трещащего пламени два бесформенных существа прямо на сидящих курсантов.
Эффект был неожиданным. Парни резко вскочили и отпрянули на пару шагов назад. Лица испуганные. Кто-то даже успел бессвязно закричать, вторя приближающимся кому-то. В следующее мгновение, выматерившись, все дружно хохотали. Генка заливался от души. Перехватив живот руками, согнувшись, он, как пьяный, переступал на согнутых ногах по поляне.
- Ой, не могу! Чуть не обделались защитники Родины. Вот вы рожь своих не видели-то. Помру щас.
- У-у,  придурки, мы тут страшные истории рассказываем, и в самом жутком месте вы, идиоты, вылетаете!
- Напугали до смерти. Вас чего в лес занесло?
- Вот шайтан-человек. Фу-ты.
- Как нечистая сила появились из огня.
Нахохотавшись и успокоившись, вновь расселись плотной группой.
- Так, вы себя страшилками тут пугаете? Мы в походе, у костра тоже девок-одноклассниц стращали такими байками. Только ерунда всё это, выдумки, - попытался пожурить товарищей Генка.
- Ага, ерунда, - округлил глаза Жора, - вот у нас дома случай был, если бы не родители говорили – ни за что бы ни поверил.
- Давай, бухти, как космические корабли бороздят безвоздушное пространство, и про пришельцев не забудь, - подначил Жору Вовчик.
- В чёрной, чёрной комнате…, - искажённым голосом загудел Славик.
- А, иди ты, - отмахнулся Жорик, заговорщицки подался к слушателям, выставил вперёд, как многие рассказчики, кисти рук с растопыренными пальцами, словно держал повествование в руках, как материальный предмет, - мне отец с матерью рассказывали. Честно. Года четыре назад это было. Я утром проснулся дома, вышел из спальни, а мать в жестяной ванне матерчатые половицы стирает. Сама какая-то подавленная и напуганная. Горло платком завязано. Отец тоже мрачнее тучи по избе ходит. Я давай пытать, что случилось. Сначала отнекивались, а потом признались. Отец ночью проснулся от того, что мать бьётся в постели, хрипит, задыхается, как будто крикнуть хочет и не может. А в комнате никого нет кроме них. Отцу-то ещё бабка раньше говорила, что нечистую силу матом напугать можно. Вот он и начал материться во всю дурь. Мать, вроде, успокоилась. И они уснули. Утром мамка отцу рассказала, что ночью вдруг проснулась от того, что кто-то смотрит на неё. Глаза открыла, а над ней мужик заросший. Хотела закричать – не может. Мужик схватил её за горло и начал душить. Она забилась, пытаясь освободиться. Тут отец проснулся и давай материться. Мужик мать отпустил и ушёл из избы. Как шёл, его лунным светом из окна осветило. Без одежды, весь шерстью покрытый, здоровый. Думали, приснилось матери. Только утром она глянула на половицы, а на них кровавые следы, как раз где нечистый шёл. И на шее у неё синяки. Отец попа привозил, тот избу окуривал ладаном, молитвы читал. А вы говорите, не бывает.
- Жора, ты ещё сам перекрестись, комсомолец. Вот деревня-то, нечистая у него по избе скачет. То-то ты рванул, когда мы с Серым выскочили из огня, - с иронией пристыдил верзилу Генка.
- Вот так оторвались у тебя предки, а сынуле байку сочинили. Сестрёнка-то не родилась у тебя через год после этого? – дал всему естественное обоснование Сергей.
- От кого? – всё ещё не отойдя от собственного рассказа, глуповато спросил Жора.
- От нечистого, - взвизгнул в  смехе Генка.
- Вот, дурак, - уралец притворно замахнулся на пересмешника.
Парни хохотали, выгоняя из себя сиюминутный детский страх, рождённый нелепой историей, рассказанной среди ночного леса, при всполохах огня. Кто там трещал в темной чаще, за догорающими кустами и травой? В чьих глазах мерцали отблески пламени? Сказки всё это.
Заканчивался ещё один день на пожарах, ещё один день службы. Ночью дежурные будут следить, чтобы искры не перелетели через просеку и не подожгли торф с другой её стороны. Курсанты будут отдыхать. Им будут сниться сны. На крыльях этих снов они разлетятся за тысячи километров, к своим домам, к своим родным и друзьям. К тому, что так дорого им, что ещё недавно было их жизнью. Они улетят в свои детство и юность. А утром вновь проснутся мужчинами, ответственными за этот огромный мир. Мужчинами, спаянными узами воинского братства и верности долгу.



И вновь дорога. Переезд на новый участок. Устройство ещё одного рубежа на пути наступающего огня. Сколько воинских отрядов было разбросано по лесным массивам? Много. Очень много. Огонь беспощадно уничтожал торфяники и леса. Казалось, он был повсюду. Лесные массивы европейской части России  были охвачены пожарами. Все очаги огня отслеживались. Шла напряжённая организационная работа. Оперативно перебрасывались силы на наиболее опасные направления, где огонь угрожал населённым пунктам, важным объектам, ценным природным ландшафтам. Как всегда, когда трудно и опасно, когда не хватает сил и средств справиться с бедой в обычном режиме гражданской жизни, на помощь приходит Армия. Сцементированные единой волей, чётким руководством, наученные быстро и точно выполнять приказ, молодые военнослужащие с юношеской самоотверженностью преграждали путь огню. Как на огромном поле боя держали оборону роты и батареи. Отступали перед стихией, всё более и более замедляли продвижение огня, окружая его лентами просек и траншей. Генка не мог знать подробности всего этого, но понимал, что так оно и есть.
- Война – смертельно тяжёлая мужская работа, - как-то говорил Генке отец, очень редко касавшийся военных воспоминаний. Тяжело было фронтовику вспоминать страшные годы лиха. А ещё больше не хотелось, наверное, отцовскому сердцу, чтобы, даже косвенно,  пусть и через его воспоминания коснулась любимого сына эта страшная беда.
- А бывает, похоже, работа как война, - мысленно продолжил давнюю беседу с отцом Генка, - не в смысле массовой гибели людей, конечно. Нет, тут и сравнивать нельзя. Но, вот согласованное движение огромных людских масс, напряжение сил для достижения общей цели, это да. И где-то среди этого множества и их взвод.
За дни пребывания на пожарах и без того загорелые лица курсантов стали ещё смуглее. Парни мужали на глазах, с каждым днём убегая от своего почти детского восемнадцатилетия. Движения, сохраняя порывистость молодости,  стали приобретать мужскую основательность.
- Как натренировались уже, - думал Генка, оценивая работу товарищей, - лес валят, словно заправские лесорубы, расчётливо, аккуратно и быстро. Просеки появляются с завидной скоростью. Чистые и ровные. Распиленный лес укладывается в одинаковые штабели. С неутомимостью профессиональных землекопов курсанты мгновенно выкапывают сотни метров траншей до двух метров глубиной. Практически перед самым огнём стали оборудовать рубежи, успевая за несколько часов подготовить преграду. А в начале до смешного доходило – ветками и лопатами сбивали верховой пал. А толку? Огонь, цепляясь за травинки, перебегал от куста к кусту. Спрятавшись у корней и отсидевшись совсем немного, вдруг выпрыгивал вверх, отгоняя людей волной жара, и вновь царапался к следующему кусту. Люди отступали. Даже там, где пламя сбивали, и оставались лишь слабые дымки, жалобно ввинчивающиеся в воздух, огонь не сдавался. Он проползал в толще торфа и прогрызался на свободу уже за спинами людей. Совсем скоро становилось не понятно, где граница пожара. Солдаты ходили в дыму по лесу, тщетно борясь с горящим торфом. Людей отводили. Всё повторялось. Наконец, стали готовить заградительные рубежи заранее, на значительном удалении от линии огня. Солдатам приказ, они исполняют. Сколько их было таких рубежей?
На одном из них Генка сидел на краю готовой траншеи, свесив в неё ноги. Курил самокрутку с махоркой.
- Двадцатый век, блин. В небе комфортабельные авиалайнеры. Картинки таких же самолётиков на пачках сигарет с фильтром. А будущие младшие командиры Советской Армии крутят козьи ножки с махорочной крупкой номер два. Да, поискурились. Не до хорошего. Простой бы «Примы» сейчас. Конечно, лучше своей, с родного края, - мысленно брюзжал Генка.
Родители присылали взрослым сыновьям посылки. За несколько месяцев службы курящие парни ещё не забыли вкус «домашних» сигарет. Каждый расхваливал свою «Приму». Но, всё кончилось. Наиболее запасливые и предприимчивые успели даже выменять последние сигаретки на компот. Заядлые курильщики жертвовали в обед кружкой сладкого напитка за несколько затяжек. Драгоценные остатки сигарет докуривались до конца. Перегнутой травинкой окурок зажимался у самого основания, чтобы горящая сигарета не жгла пальцы. Не щадя обжигаемых губ втягивали в себя табачный дух. Хорошо, из магазина в ближайшем посёлке сержант Болгар привез несколько бумажных пачек  залежавшейся там махорки. Сам некурящий, он посмеивался над курсантами, наблюдая с какой радостью, они забирали её у него, делили между собой, как величайшую ценность. После дерущих горло берёзовых сухих листьев, перетёртых между ладоней, настоящий табачный аромат проглатывался, как бутерброд с маслом.
- Хорошо, - жмурил глаза Генка.
Рядом, притворно кряхтя, пристроился Сергей.
- Кайфуешь, Геныч?
- А то? Плесенью, правда, отдаёт, но - табак, не эта лесная дрянь.
- Ничего, Одинцов говорил, что завтра подвезут сигареты.
В траншее раздался шуршащий звук, будто мышь пробежала по разбросанным по полу мелко порванным газетным клочкам, и сразу за этим змеиное шипение подбросило Генкины ноги вверх.
- Гляди, Геныч, добрался гад и сюда. А дороги-то дальше и нет. Приехали, болезный. Тута мы, - Серёга, собрав улыбкой щёки в аппетитные пончики, указывал самокруткой на противоположную стенку траншеи.
Генка поборол мгновенный всплеск инстинктивного страха, за тысячелетия прочно укоренившегося в сознании людей. Скользящие движения в траве, шипение - молниеносно вызывают реакцию: «Смерть!!! Смерть!!! Спасайся!». Тело передёргивается в неприятном ознобе.  Он посмотрел, куда указывал Сергей. Посередине вертикального грунтового среза индевело остывающим пеплом небольшое пятно прогоревшего торфа. Из образовавшейся миниатюрной пещерки потянулся дымок, замерцали яркими спинками жучки-огоньки. Они быстро переползали по переплетённым, спрессованным былинкам, нарушая вековую слежалось.  Разорванные огнём частицы торфа, пепел осыпались с лёгким шуршанием на дно траншеи. Падая на влажный песок раскалённые угольки гасли с громким шипением.
- Представляешь, всё это сгорит. Столько добра накопилось за тысячи лет. Ещё доисторические люди бегали здесь, наверное, по травке.
- А дождя всё нет и нет. Всё жарит и жарит, - поднял к бледно-голубому небу голову Сергей.
Диск солнца отполированной сверкающей дырой безразлично пялился на землю.
- Горит, горит село родное, горит вся родина моя, - пропел в полголоса Генка всплывшие в памяти слова песни.
Эту песню он слышал, когда к родителям приходили в гости друзья. Праздничные застолья в их доме всегда заканчивались пением.
- Давай, Зина, запевай, - обычно говорил отец, обращаясь к матери Генки. Сам опирался о край стола локтями, свешивал к коленям кисти рук, опускал голову и замирал в ожидании.
Мать приглаживала руками медно-рыжие волосы на голове, выпрямляла спину. Огромные красивые глаза её становились задумчивыми. Она делала глубокий вдох и начинала петь высоким чистым голосом. Гости подхватывали песню через одну, две строчки. Пели всегда старательно, с душой. Генке нравилось, когда родители со своими друзьями пели. Песни были не современные, старые, протяжные. Иногда не очень понятные маленькому Генке, но всегда, как небольшие истории. Кто-то кого-то любил, кто-то умирал, кто-то с кем-то расставался. Колосилась рожь в полях, текли реки, расцветали вишни, ямщики кутались в овечьи тулупы на облучках троек, мчащихся по снежному целику. Многое было в этих русских песнях.
- Вся не сгорит. Родина у нас большая. Да и мы с тобой на что? Что горит – потушим, кого надо будет – побьём. Вон нас сколько. Силища.
- Да и их не мало, Серый. Изучал же состав буржуйских дивизий. Крепенько укомплектованы, черти. НАТО – не гулькин нос.

- Мы их НАТО нашим матом, - выдал оптимистичный  экспромт Сергей, - не дрейфь, Иваныч, живы будем – не помрём. А земля – она своя, её чужому дяде не отдашь.
- Серый, ты что, политинформацию проводишь? Молодец! Отмечу перед строем, - плюхнулся рядом с друзьями, на мягкий вал у траншеи Рязанцев.
- Служу Советскому Союзу, - в тон ему подыграл Коряковцев, - ширинку застегни, растеряешь всё.
- Во, придурок, подловил. Ладно, ноль-один - с подсвистом хихикнул Вовчик, метнув испуганный взгляд на застёгнутые армейские галифе, - завтра на новое место поедем с утра. Здесь гражданские останутся следить. 


Молодые парни во время переброски с интересом смотрели на, казалось, уже такую далёкую гражданскую жизнь. Когда колона грузовиков проезжала через городки и посёлки, курсанты не упускали случая пошутить на ходу с девчатами. Юные поселянки тоже стреляли глазками на запылённых коротко стриженых мальчишек. Краснобаи и остряки перемещались к заднему борту и, на радость товарищам, зубоскалили без остановки. Пока машины, снизив скорость, тянулись по жилым улицам, девчонки встречались часто. Появление каждой новой обладательницы косичек встречалась ором десятка глоток. Глуповатые шутки, выкрикиваемые одновременно, сливались в трудноразличимый голосовой шум.  Каждый считал, что именно на него взглянула девчонка, и отчаянно махал ей в ответ рукой. И так машина за машиной. Генка тоже орал, и тоже махал. В этот момент, казалось, он не в армии, а привычно «задирает» девчонок, прошвыриваясь по «бродвею», как поселковая молодёжь называла центральный сквер.
Засунув руку за расстегнутый отворот гимнастёрки, Сергей Коряковцев ритмичными движениями ладони артистично изображал бьющееся в груди сердце. Затем, сняв пилотку, делал вид, что перекладывает в нее вырванное из груди сердце.
- Солнышко, смотри, как бьётся. Это всё из-за тебя. Хочешь, оставлю? – плаксиво-просящим голосом перекрикивал Сергей шум движущейся машины, и театрально выплёскивал содержимое пилотки в сторону избранницы.

Солнышки из местного девятого класса прыскали, пряча лица в приподнятые плечи. Красавицы постарше озорно отвечали, сдувая прилипшую шелуху семечек с молодых сочных губ.
- Так чего уезжаешь? Оставайся солдатик. Служба не убежит, - раззадоривали они говорунов.
-  Я бы рад, милые, да старшина сапоги забрал, а босой какой же я жених. Вот дембельнусь и приеду, - выкручивался остряк, повторяя в который раз одно и то же обещание.
Простоватый Жора пробился к борту и с надрывом хвалился:
- Не бойтесь, девоньки, защитим Вас от огня!
- Он защитит! У него аж две лопаты, девчонки! Он лопатчик-автоматчик! И злостный алименщик, - сбивал Жорину привлекательность Мачкявичус. 
- Смотрите сами не сгорите, защитнички, - вступали в словесные игры наиболее бойкие девушки.
Улицы заканчивались. Дома отставали, прятались в клубах поднятой машинами пыли. Парни ещё какое-то время возбуждённо обсуждали виденное. Постепенно успокаивались.
- Геныч, ну соври чего-нибудь, - нарушал затянувшееся молчание Жора, - что-то скучно без твоего трёпа.
- Точно, Генка, расскажи какую-нибудь байку, - вторил вежливо Люся.
- А, не хочется мне ничего рассказывать, - кокетливо отнекивался польщённый оценкой его способностей рассказчика Генка.
- Трави, трави, Иваныч, а то скучно.
- Звони, Звонок, всё одно наврёшь.
- Не, мне врать какой смысл? Да и рассказывать особо нечего. Всё пересказал давно, - уже не так твёрдо сопротивлялся Генка, -  ладно, вот случай был один. Чистая правда.
Генка сделал паузу, привлекая внимание слушателей, и продолжил:
- Охотились мы с отцом на уток по осени. Трава ещё не успела сильно пожухнуть, кусты в листве. Погода – загляденье. Тепло. Небо чистое. Солнце. Пойма Оби у нас красивейшая. Что твоя Амазонка. Озёр и проток не меряно.  А по левому краю стена высокого крутого берега. Мест не знаешь если – уйдёшь и не выберешься. Камыши высотой по четыре метра. Джунгли. А уток, пацаны, тучи. Отец меня с детства приучал не жадничать. Дичи набивали только для стола, ни как некоторые – сколько видят, столько бьют. Это не правильно. Разорение это для природы.  Так вот, в тот день зорьку отстояли, взяли по паре кряковых. Отец на бивуаке остался, шулюм к обеду готовить, а я решил с подхода уточек погонять. Сил-то много, скучно у костра болтаться. Пошёл по лягам шариться. Далеко ушёл. Часа три лазил. Утку так «нахлестали» выстрелами на открытие – пугливая стала. Та, что на воде осталась, снимается рано, не подпускает. Слышит шаги охотника по шелестящей осоке. Нет добычи. Набродился, устал. Сел отдохнуть. Ружье разрядил, рядом с собой положил на примятую осоку. Вдоль ляги кипы кустов сгрудились. Сижу, отдыхаю. В небе коршуны иногда проплывают, по кустам пичуги попискивают. По воде ондатры хлюпают, ныряют. Забавно глядеть, когда эта водяная крыса скользит по поверхности. Только голова остренькая наверху, да часть спинки. И вся ляга в дорожках среди ряски, как они проплывали. Загляделся. Только вдруг слышу чмоканье какое-то рядом, за кустами. Голову повернул, не вижу ничего. Тут кусты зашевелились, зашуршали. Я застыл. Рот открыл и закрыть не могу. Ноги онемели. Из кустов  огромный змеиный хвост поднялся, потом опустился, обвил пучок осоки, и вырвал из влажной земли. Тряхнул, оббивая грязь и … в рот. Матушки-святы, это же не змеиный хвост, а хобот. Точно – хобот. А к хоботу и всё остальное прилеплено. Слон стоит в кустах, рвёт осоку и объедает сочные основания. Здоровый, что изба. У нас в Сибири слонов, вообще-то, не водится. Были мамонты, но вымерли давно. Этот, что? С юга прилетел? Вывел слонят и отъедается перед отлётом обратно к себе в Африку?  У меня дробь «пятёрка», что слону мои дробины. Стопчет, как цыплёнка. Испугался, не буду врать. Не каждый день в пойме слонов встречал.
- Ну, ты и брехать, Звонок.
- Во, заливает.
- Да, тише вы, пусть расскажет.
- Мне что? Не хотите – не верьте. Только я в тот день был чистый зулус африканский. Саванна, слон и я. Первый страх прошёл, любопытно стало. Но, сижу не шевелюсь. А эта серая гора посмотрела на меня своими маленькими глазками, ушами помахала, посопела хоботом, и ушла в кусты. Задница здоровущая. Ещё и хвостиком покрутила. Я ружьё схватил и бегом к отцу. Ему рассказываю, он хохочет, руками машет. Говорит:
- Не разыгрывай, сынок, я же тебя знаю.
Не поверил. Голову мне потрогал. А я из штанов выпрыгиваю – было, да и всё тут.
- Только позже по телевизору передавали, что слониху из приезжего цирка возили купать в пойму на озёра, а она возьми, да и убеги от дрессировщиков. Тогда-то я с ней и встретился. Слониху, конечно, поймали. Только с тех пор отец меня называет не иначе, как охотником на слонов. Вот такая, пацаны, правдивая история. А вы: «Соври, соври».  Больно надо.
- Осенью слонов купать? Во врать. Их из шланга поливают, зачем их возить куда-то?
- Вот, баламут, обманул всё-таки. Я сижу, рот раскрыл, слушаю.
- Серый, Вован, было, нет? Или врёт Звонок?
Рязанцев и Коряковцев, до поры сдерживающие смех, теперь хохотали не столько над рассказанной историей, сколько над товарищами.
- Ну, вы как первоклассники. Ещё бы руку подняли и спросили: «А бегемот тоже был?»
- Ой, молодец, Геныч, вот навешал лапши на уши простодырым.
Генка сбросил маску невозмутимой серьёзности с лица и хохотал вместе со всеми, довольный, что всё-таки провёл доверчивых слушателей.


- Ловко приютился городок. Именно приютился, - оценил как-то открывшийся перед ним на одном из новых участков вид Генка.
Крыши домов едва возвышались над кустами, а то и вовсе терялись за высокими деревьями. Сбегающиеся постройки окружали выбеленную церковь с высоким шатровым шпилем колокольни.
Генка стоял у кромки леса. Деревья и кусты подобрались к самому берегу довольно широкой реки. Не такой, конечно, как их полноводная, могучая Обь, но и не маленькой – баржи проводить можно.
- Клязьма, - вслух произнёс Генка услышанное от кого-то из сержантов название реки.
- Какое слово интересное, - домыслил уже беззвучно, - князь, рать, Древняя Русь, терем, посад, полон, хан Батый. Это же всё отсюда. Здесь всё и происходило. Нелёгкая жизнь далёких предков. Набеги монгольских всадников. Как у Яна описано в его книгах. Наверное, вот так же, с этого берега реки, прячась в тени деревьев, смотрели  на городок раскосые плосколицые кочевники. Горбились на высоких сёдлах над маленькими лошадками. Кхакали незнакомыми словами, указывая плётками за реку. И так же, наверное, тихо и красиво было до поры. Но, уже, рядом беда. Засвистят стрелы, завизжат бабы, займутся огнём деревянные избы. С глухим дробным топотом нахлынет неведомая страшная сила. Заплачет тревожная медь с колокольни. Посуровеют лица немногочисленных дружинников. Схватятся за топоры мужики. Сколько раз волны лиха прокатывались над русской землёй, сметая в своей жестокости мир и покой. Но, вновь возрождалась жизнь. Возвращались на вытоптанные поля пахари. На месте пожарищ рубились новые избы. Крики новорожденных отогревали застывшие от горя людские сердца. Крепла в народе любовь к своей земле, закалялись его воля и вера, неизбыточно прирастала жажда жизни. Креп и множился великий народ. Вот и сейчас стоит русский Гороховец, смотрится в спокойные воды Клязьмы реки. Древний русский городок среди лесов и полей. Окружили его пожары, грозят разрушением. Не пропустим мы огонь. Мы - далёкие потомки тех, кому приходилось встречаться и в кровавых бранных сечах, и на караванных торговых путях. Наша теперь это земля. И такая красивая.
Генка смотрел на освещённый солнцем городок, зачарованный его неброской спокойной привлекательностью.
- Мой промышленный город за тысячи километров отсюда, а такое чувство, что и здесь я дома, что и здесь мои корни, такое русское всё вокруг, - думал Генка, сам немного удивляясь нахлынувшим на него чувствам.
Он повернулся и пошёл туда, откуда раздавался шум необходимой здесь работы, пошёл к своим товарищам, чтобы, не думая об этом, вновь стать частицей большого и сильного целого. Не было высокопарных мыслей в его голове. Не было мыслей  о долге и подвиге. Ему было хорошо от собственной молодости, от того, что рядом друзья, что получается у них то, что они делают. Было радостно от того, что жизнь будет продолжаться вечно. Не может не продолжаться, ведь столько ещё впереди такого, что лишь смутно представляется пока, но что обязательно случится. И будет это далёкое счастливым и желанным.


Азарт к метанию топоров быстро угас. Воины дремали, наслаждаясь минутами покоя.
- Ладно, пойду, пройдусь, - известил Рязанцева Генка, поднимаясь с бревна и накидывая гимнастёрку, - свистните, если что.
Он бесцельно побрёл по лесу, вдоль траншеи. Лес Генка любил. Сколько он себя помнил, везде, где жила  их семья, лесные массивы были рядом. Бор, как его называли родители, и как привык называть его Генка. Удивительное это было место. Сразу за асфальтированной трассой, повторяя её волнистое движение, стояли деревья. Их бор так и называли – ленточным. Широкой зелёной лентой тянулся он на сотни километров. Когда-то, миллионы лет назад отступали льды с захваченных ими на долгие века территорий. Медленно, с затяжными остановками уползали на свой безмолвный холодный север. По границе льдов и зарождались новые леса, заполняя отогревающуюся землю. И теперь, набрав силу, опушившись мощными кронами, они стояли преградой для злых северных ветров. Рвались к югу ледянокрылые посланцы из царства мрака и вечных стуж, стремились вернуть утраченное. Но, налетев на живую преграду, ломали свои колючие крылья, теряли силу, и не могли уже выстудить обжитую людьми землю. А бор светлый и тёплый, кудрявый своим  лиственным подлеском, был ласковой обителью для великого многообразия живых существ. Они свистели, пищали, щёлкали, шуршали то радостно громко и призывно, то еле слышно и таинственно, защищённые его могучей добротой. Золотистые верхи сосновых стволов янтарными колоннами уносились ввысь, размахнувшись под небом мощными ветками с мягкой длинной хвоёй. Смолистый, с примесью земляничного аромата, напитанный сыроватым грибным духом, воздух в бору, подобно водопаду кристальной воды, смывающей пыль и усталость, очищал организм, вынося из него налёт промышленной цивилизации. Волшебный воздух. Здесь, в бору играли ещё ребятнёй, знакомясь с его маленькими тайнами. Здесь же, гуляя подростками, впервые преподносили, покраснев, увешанные алыми каплями ягод земляничные букетики самым красивым девчонкам на земле.
Лес, по которому шёл Генка, немного отличался от их солнечного бора. Росло больше лиственных деревьев. Он был более тёмноствольным. И всё же многочисленные стайки разбежавшихся по лесу берёзок, высветлили его своими белыми с черными пестрянками стволами. Лес не был мрачным. Пронизанный солнцем, он напоминал Генке о доме.
В одном месте огонь умудрился перебраться через траншею. Скорее всего, незамеченные ночью искры перенеслись по воздуху и подожгли торф. Утром выгоревший участок окопали. Теперь он неровным овалом вдавался в зелёный, защищённый от огня лес. Самые крупные деревья на свежем пожарище свалили и вынесли. Остальные, включая молодой подлесок, спешно срубили, побросав тут же на выгоревшей земле. В отличие от зачищаемых просек, место ночного прорыва огня напоминало засеку, с беспорядочно поваленными деревьями.  Людей не было. Курсанты отдыхали на просеке после обеда. В двух десятках шагов от свежевырытой траншеи возвышалась куча наваленных  молодых берёзок и осинок. Верх плоской кучи был ещё зелёным. Генка прошёл  по лежащим на земле стволам, как по мосткам, к листвяному навалу, забрался на него. Под ногами пружинила зелёная масса. Деревья валили спешно. Стволы зависали над самой землёй, опираясь не допиленными комлями на высокие пни. Брошенный на них подлесок повис, как гамак, над горячей поверхностью выгорающего торфа.

Генка, подгибая ноги, качнулся несколько раз на импровизированном батуте. Затем подпрыгнул вверх и ловко, как на тренировках, мягко упал спиной на листья, вскинув согнутые ноги и хлопнув ладонями по куче.
- Не забыл ещё, - похвалил сам себя, - хорошо-то как.
Генка разбросал руки и ноги, закрыл глаза. Он лежал в середине гигантского гнезда несуществующей птицы. Солнце ласкало кожу на лице. От земли мягкими волнами поднималось тепло, фильтровалось сквозь листья, грело спину. Привычно пахло сгоревшим торфом.
- Две секунды с закрытыми глазами, только две секунды и сразу встаю.
- … ка-а-а-а. Ен-ка-а-а! Ген-ка-а-а! - прорвалось в сознание.
Генка дёрнулся. Резко сел. Снизу кучи, под ним сухо зашуршала листва. Он, начиная осознавать действительность, поднялся на ноги. Увидел Сергея, который шёл вдоль траншеи, вертел головой в разные стороны и кричал, разыскивая Генку.
- Здесь я, Серый, что случилось? – Генка спрыгнул с шелестящей кучи на ближайший ствол и проворно побежал, перепрыгивая с одного на другой, к приближающемуся другу.
- Иваныч, блин, пошли скорее, построение сейчас будет. Рыжий сказал, что ты в эту сторону пошёл.
- Пошли. Сморило, чёрт. На секунду только глаза закрыл. А даже сон увидел, кажется.
Друзья направились к взводу. Резкий, громкий неожиданный звук за спиной заставил их втянуть головы в плечи, присесть и оглянуться. Шипящий выхлоп, как звук вырвавшейся из огромного котла струи пара, или, как удар реактивной струи из сопла самолётного двигателя, долетел от того места, где только что на куче веток лежал Генка. Одновременно огненный конус взметнулся на несколько метров над кучей. Некоторое время с бешеным воем он  тянулся к небу, но, не достав, расчленился на отдельные языки, и стал медленно оседать. Треск раздираемых огнём веток сопровождал огненную пляску. Огромный костёр пожирал пересохшую и горючую, как порох, листву
- Что тебе прощальный костёр в пионерлагере, в конце сезона, - пришла первая мысль в голову Генке, - сгорело гнёздышко.
И вдруг, во рту его стало сухо. Он смотрел на пламя, и до него доходило, что он только что был там. Беспомощный. Сонный. Одного глотка раскаленного воздуха хватило бы, чтобы он потерял сознание. И всё. Трещал бы огонь не ветками, а его Генкиным телом.

- Вот придурок, - обругал себя за собственную глупость Генка, которая заставила его так легкомысленно уснуть посреди пожарища, - пожил бы сейчас на белом свете. Бог отвёл….
- Так ты мне что, Серый, жизнь спас, что ли? – дошло до Генки.
- А это мы завсегда, пожалуйста, - с привычной иронией, но словно думая о чём-то другом, ответил Сергей, смотря на костер.
Он перевёл взгляд с огня на Генку. Глаза его были  серьёзны, без привычной озорной бесинки в них.
- Пошли, Гена, жарко тут.


Зелёно-серыми квадратами застыли батареи на плацу части. Сотни молодых парней, разных национальностей, с самых дальних уголков многочисленных республик Великого Союза сомкнулись в шеренгах воинского строя. Закончились месяцы учёбы. Позади экзамены. В прошлом недели, проведённые на пожарах. Новенькие лычки украшают погоны молодых командиров. Последнее общее построение. Прощание со знаменем, с частью, в течение полугода бывшей их домом, их школой взросления. Завтра они начнут разъезжаться по местам новой службы. А сейчас замерли ряды вчерашних мальчишек. Слушают командира.
- За смелость, отвагу и самоотверженность, проявленную при тушении лесных пожаров наградить сержанта Возакова Василия медалью «За отвагу на пожаре», - несётся усиленная репродуктором команда.
Чеканя шаг, выходит из строя их товарищ. Как и десятки других награждённых отвечает уставной фразой, подтверждая свою верность присяге:
- Служу Советскому Союзу!
- Здорово, - стоя в строю, думал Генка, - вроде ничего особенного и не делали. Просто всё было и не сильно страшно. А только сегодня седой полковник благодарит нас за отвагу и самоотверженность. Конечно, молодцы парни. Мы здесь помогали людям. Далеко отсюда нашим родным и близким приходят на помощь другие ребята. А все вместе мы сыновья большой семьи, большого народа. Через сколько веков, поколение за поколением пронесли наши предки в своих сердцах любовь и теплоту к своей земле. Бережно хранили святое чувство преданности Отчизне. Множили и копили ту внутреннюю силу, которая велика в терпении и смертельно разрушительна в праведной ярости. Какой неизмеримой мощи энергия в течение веков концентрировалась в народе, делая его непобедимым. Подобно спрессованному торфяному пласту мы храним память поколений – духовный жар нашего народа.