Серая грубого плетения мешковина, усеянная соломенным мусором, зацепившимся за лохматые ворсинки, была выброшена на влажный апрельский снег перед входом в собачью конуру. Рука в сетке чёрных морщин, обёрнутая замусоленным рукавом прошитой и некогда зелёной фуфайки, несколько раз нырнула в вырезанный в досках проём, вытащила пятерых щенков и довольно небрежно, как показалось Генке, бросила их на мешковину. Четыре желтоватых тельца кувыркнулись по подстилке, толкаясь, вставали на лапки, тут же прижимались к ткани, крутились на месте, недоумевая, куда подевались уютное тепло и полумрак. Пятым прямо сверху на сбившихся в кучку щенят был бесцеремонно посажен бурый комочек. Щенки попискивали, тыкались мордочками друг в друга и в стороны, пытаясь по запаху понять, что их окружает. Запах под ними был знакомый – мешковина до этого лежала в конуре, укрывая толстый слой соломы. Но, тут же вместе с ярким светом апрельского дня, ослепившим открывшиеся пару недель назад щенячьи глаза, хлынули новые запахи. Они исходили от двух малоподвижных существ неопределённой формы, что нависли над мешковиной. От грязного утоптанного снега, покрытого подтаявшими катышами собачьего помёта и жёлтыми пятнами мочи. Другие, совсем незнакомые запахи, приносимые невидимым движением воздуха через часто набитые сизые доски утопленного в снегу покосившегося забора. Запахи большого неведомого щенкам пространства вокруг их гнезда. В меховой шубе цвета светло-жёлтой соломы с чёрной маской на морде их мать поскуливала, не отрывая взгляд раскосых глаз от своих детёнышей. Привязанная короткой цепью к забору в стороне от конуры, она суетливо переступала в волнении всеми четырьмя лапами, время от времени натягивая цепь в тщетном стремлении дотянуться до щенков. Плоские отвисающие под брюхом розовые соски колыхались при её движениях. Треугольники ушей звонко устремлены ввысь. Лишь на мгновение уши прижимались к голове, реагируя на нарочито грубоватое часто повторяемое хозяйское:
- Да, помолчи ты, Вьюга, не ной!
Отец Генки и сам Генка присели на корточки рядом со щенками. С любопытством разглядывали живые комочки с загнутыми вверх весёлыми хвостиками, с крохотными тёмными треугольниками прижатых к головкам ушек. Хозяин опустился рядом.
- Все здоровенькие. На неделе был кинолог из охотобщества и ветеринар с ним. Осматривали, описывали. Щенки хорошие, без пороков. Прибылые пальчики есть, но это удалить пока маленькие и всё. Три сучки, вот эти, - рука с желтыми роговой прочности неровно обстриженными ногтями, поочерёдно выбрала из копошащейся кучи трёх щенков, повертела их под взглядами Генки и его отца. Кутята активно шевелили над собой лапками, стараясь перевернуться животом вниз на широкой ладони. Вновь посаженные на подстилку, торопились укрыться среди теплых тел братьев и сестёр.
- «Породный помёт» - сказали, - продолжил хозяин, - самочки палевые в мать, нарядный цвет, сами гляньте – прелесть. А вот кобельки. Этот в отца, - ещё один цвета мокрой соломы более тёмный комочек был поднят над подстилкой, - Туман их отец. Светло-рыжий кобель с чёрной мордой. Активный. Сухой. Среднего роста. Года три ему. Молодой ещё.
Щенок был красивый. В голове у Генки тут же всплыли картинки из собранных им книг о собаках и из журналов «Охота и охотничье хозяйство». Весёлые оскалы «улыбающихся» остроухих собак, крутые кольца закинутых на бедро пушистых хвостов. Грациозная стать сибирских лаек. Он представил мысленно рыжего друга, в которого может превратиться меховой комочек.
- А этот непонятно в кого. В дедов каких-то. Но, крупный.
Бурый с намечающимися тёмными ремнём по спине и полосами по плечам, с чёрными хвостиком и ушками, с высветленным крестиком на груди, щенок походил на игрушечного плюшевого медвежонка. Он выглядел инородно на фоне своих светлых нарядных сестёр и брата - скорее негативное отличие, чем оригинальная неповторимость.
- Вы же кобелька хотели, мне помнится, - обратился хозяин щенной суки к Генкиному отцу, - в квартире жить будет? Шубы такой пышной не будет, конечно, - мужик указал на пушистую мать щенков, - но лайки и квартирные нарядно смотрятся, тем более что вы охотники, часто на природе будете.
Говоря, хозяин переложил желтоватый и бурый комочки на край подстилки ближе к Генке и его отцу.
- Да, нам кобелька желательно, - ответил Генкин отец, не отрывая взгляда от щенков.
Затем повернувшись к Генке, он спросил:
- Ты какого выбираешь, сынок, того или этого?
Генка несколько мгновений молча смотрел на щенков и потом указал пальцем на светлого:
- Вот этого.
- А может быть этого, Гена? Смотри, бурый, как медведь, с серебряными искорками в шерсти. На груди крест. Богатый будет цвет, когда вырастет. Остальные все одинаковые, а он отличный от них, таких нет. Как? А, сынок? – голос отца звучал бодро, с внутренней азартной ноткой, которая появлялась, когда отец загорался какой-нибудь идеей и старался превратить слушателей в её приверженцев.
Генка увидел, что светлый щенок развернулся, проковылял на слабых ещё ножках несколько сантиметров назад и стал пробиваться в середину между сёстрами, расталкивая тех своей мордочкой. Бурый утвердился на лапках. Чёрная бусинка влажного носика поднялась, ловя запах, идущий от Генки. Кроха сделал два шага вперёд, припал грудью на передние лапки, вновь поднялся и, раскрыв малюсенький с проклёвывающимися зубками рот тоненько, но уверенно тявкнул. Синевато-лунные глазки уставились на громадину перед собой. Взгляды Генки и щенка встретились. В тот же момент щенок перестал быть для Генки просто пушистым комочком из кучи. Глядя в туманные глазки малюсенького отчаюги, Генка тут же придумал и мысленно озвучил короткий монолог, идущий от щенка:
- Ты чего? Не видишь, какой я красивый и храбрый? Я не прячусь за своих сестёр. Я – лайка. Я – охотник. Неужели ты не выберешь меня?
- Этого берём, согласен, - поспешно сказал Генка и погладил щенка.
Красная и синяя бумажки перешли из рук отца в руки хозяина щенной лайки. Мужик, пряча пятнадцать рублей в карман брюк, тараторил:
- Не пожалеете, Иван Николаевич. Собачки отличные. Прикормку уже сами едят. Добрый пёс будет. Берегите его. На неделе всех заберут. Удачи вам.
Генка стоял рядом с отцом, завершающим расчёт за приобретённого щенка. Маленький бурый комочек затих за отворотом Генкиного зимнего пальто. Тепло от крошечного тельца чувствовалось через шарф и свитер. Генка мягко прижимал правой рукой оттопыривающийся лацкан пальто, а левой поддерживал живую ношу снизу. Нагнув голову, мальчишка смотрел на своё сокровище через оставленную для воздуха щель между бортами пальто. От щенка шёл знакомый щенячий запах, тёплый и детско-трогательный.
Домой добирались несколько остановок на автобусе. Заводской посёлок, в котором жила семья Генки, начали и продолжали строить рядом с большим пригородным селом с красивым названием «Лебяжье». В один из дворов этого села и пришли отец Генки и Генка воскресным апрельским утром. Все договорённости были сделаны заранее. Решение завести лайку созрело давно. И заводили. Чудесная красавица Белка семь месяцев радовала Генку и его родных. На зависть друзьям тогда ещё пятиклассник Генка гулял с нарядной почти белой с желтоватым оттенком остроухой собачкой. К сожалению много опасностей подстерегают молодых неосмотрительных собак. Чаще виной, конечно, хозяева. Но, так уж устроены люди, что не верят в то, что плохое случится именно с ними. Просто и легко идут по жизни, пока светит солнце, пока тело молодое и сильное. А хорошее и плохое перемешано, и выпадает, когда и не ждёшь. Генка тогда простыл при первых ноябрьских морозах. Вместо прогулок со сверстниками валялся с перевязанным горлом в постели. Отлежаться за выходной, чтобы не пропускать школу – настояла мать.
К обеду вернулся с охотничьей прогулки отец – выходил в близлежащие поля и посадки фруктовых деревьев погонять зайцев. Генка удивился про себя, что не слышит цокота когтей озорной веселухи по крашеным половицам пола, не видит Белки, влетающей, как обычно, в спальню. Вместо Белки в комнату вошёл отец. Не раздетый, с тающими остатками снега на плечах, с ружьём за спиной. Лицо серьёзное. Какое-то устало-виноватое. Взгляд Генки зацепился за ошейник в опущенной руке отца. Застёгнутый в кольцо, брезентовый, он как-то неестественно смотрелся, как предмет, который так не держат.
- Всё, - выдохнул отец и бросил ошейник на пол.
Генка, приподнявшись на локтях, молча смотрел на неподвижное матерчатое кольцо, лежавшее на полу.
- Нет больше нашей Белки. Погибла. Не уследил я, сынок.
- Как погибла? – по-детски произнёс Генка, уже начиная осознавать всю безвозвратность случившегося.
- Не боится машин. Привыкла кататься на «Запорожке». Убежала за трассу. Возвращалась – прямо под колёса рейсового «Пазика» выбежала. Снегопад. Водителю на зимней дороге и затормозить нельзя. Даже не останавливался. Я далеко был. Подошёл – всё кончено. Ошейник вот снял, - отец говорил, глядя на нижний край дверцы платяного шкафа.
Генка тогда заплакал. Отец снял ружьё, подошёл, сел рядом и молча стал гладить сына по голове. Мать, застывшая в дверном проёме, шмыгнула носом и, тихо повернувшись, ушла на кухню.
Вновь взять щенка случилось почти через два года. За это время притупилась боль потери, обострилось желание иметь собаку. Постоянные разговоры о собаках, охоте, обещания нести всё бремя по уходу за будущим питомцем, постепенно сломили упорное сопротивление матери. Да и как иначе, если Генка с детства слышал от бабушки о её Найде – овчарке, наделённой по бабушкиным рассказам почти человеческим умом. Выращенная со слепого щенка, Найда платила безграничной любовью и преданностью молодой тогда ещё бабе Ане. Без пододетой на ситцевую ночнушку юбки, хоть и в накинутом полушубке, не выпускала собака хозяйку зимой на улицу, даже если приносила сама поводок по бабушкиной команде перед прогулкой. Хорошо знакомого соседа, по случаю зашедшего в пустой не запираемый дом, держала полчаса по стойке «смирно» посреди горницы. Лежала у порога и грозно рычала, стоило тому пошевелиться. Первые азы дрессировки Генка узнавал от бабушки, рассказывающей, как за сухарик собака обучалась выполнять то, что от неё требовалось командой. Слышал неоднократно и об овчарке-полукровке отца времён его после фронтовой молодости. Любимым местом в тех рассказах было у Генки то, в котором утомлённая буксировкой лыжника собака лежала полудохлой дворнягой на снегу, а потом яростным демоном взвивалась в воздух по команде хозяина. Генка, открыв рот, заслушивался многократно повторяемой историей.
- Азавка уши развалила, глаза закрыла, язык наружу. Лежит на снегу, морда между лап – часа полтора меня на лыжах таскала, устала. Отдыхаем с ней. Молодые парни рядом стоят. Весёлые. Воздуха надышались. Озоруют. Меня подначивают: «Да она у тебя сейчас помрёт, ей жить-то осталось час. Она вообще сама ходить-то может?» «Не надо собачку трогать, - говорю я им, - собачка злобная очень, укусить может». Куда там. Смеются: «Да я её по носу щёлкну, она и глаза не откроет» Завели меня, одним словом. За собаку обидно. Уж я-то её знаю. « Ладно, - думаю, - посмеёмся». Лыжи скрестил для упора, расстояние взглядом измерил, поводок на руку намотал, чтобы зубами до насмешников не достала, да как скомандовал: «Азавка! Взять!» Эх, как взлетела моя золотая лютым волком прямо с места. Рык, как у тигра. Парни в испуге отпрянули, сбивая друг друга. Собаку поводок обратно откинул. Лает, ярится. Успокоил. «Да, вроде, поживёт ещё, - говорю я им, - а то может, кто ещё хочет по её носу щёлкнуть?»
Генка восторженно смотрел на активно жестикулирующего отца, следил за его лицом, которым тот играл то самоуверенных насмешников, то героически-спокойного себя, то разъярённую собаку. Переспрашивал у него подробности, чтобы ещё раз прослушать любимый момент.
Отец был охотником, рыбаком и заядлым собаководом. Даже по распределению после института увёз семью в сибирский городок Канск, где, как и ожидал, нашёл быстрые реки полные рыбы, тайгу с обилием лесных обитателей. Уже там врезались в детскую память четырёхлетнего Генки картины общения с природой, с собаками отца. Вот чёрно-белый пушистый шарик носится по полу за брошенным отцом спичечным коробком. Загнанные моющей пол мамой на диван, отец и сын развлекались с маленьким лайчонком, вызывая нарекания со стороны наводящей порядок хозяйки. А вот уже выросший красавец Ельник прыгает по команде отца на бак мотоцикла перед водителем, и они уезжают в раскинувшуюся за городом тайгу пытать охотничьего счастья. И позже, вернувшись в родной город, отец не мог оставить своей страсти, своей любви к собакам – принёс как-то в начале июня крохотного ушастого щенка спаниеля. Победка, названная по дню рождения, на пару лет стала домашней любимицей. Оказавшись абсолютно непригодной для охоты – панически боялась выстрелов и воды, она была веселым спутником второклассника Генки. Он любил наблюдать, как она с присущей легавым, а не спаниелям выдержкой делала стойку по голубям во дворе. Как мелко дрожа от возбуждения, собака, после продолжительного замирания, плавно, медленными шагами подкрадывалась к собирающим крошки птицам. Уже взрослую отец уступил её сельскому охотнику, обменяв на старенькую одностволку, что восстановил для подрастающего Генки. А сельчанин, по рассказам, сумел терпеливым отношением и постоянной практикой приучить собаку и к выстрелам, и к воде. Очень лестно потом отзывался о смышлёной собачке, с которой успешно охотился ещё много лет.
Как-то естественным для Генки было содержание собаки в квартире. Не думалось о том, что это дополнительная нагрузка на мать – самостоятельного желания у Генки мыть пол и наводить порядок за шустрым бесёнком хватало ненадолго. Даже гулять рано утром ужасно не хотелось. Но, тут уже мать и отец проявляли характер. Мама заставляла Генку и его сестру Лилю мыть пол ежедневно в квартире. Брат с сестрой делили трёшку на две половины, долго спорили, кому достанется кухня, а кому коридор с туалетом. Потом ещё Генку многократно попрекала старшая Лиля за то, что он бессовестно отмахал мокрой тряпкой по половицам, не проявляя должной старательности, в то время, как она, с женской дотошностью вымывала пыль из всех углов. Отец по утрам, слыша нетерпеливое поскуливание просящейся на улицу собаки, твёрдым голосом из родительской спальни заставлял припухшего под одеялом Генку покидать своё тёплое убежище и отправляться на прогулку.
И вот новый жилец появился в их доме. Много позже к Генке пришли мысли, что подсказал отец выбрать бурого щенка не потому, что так уж он ему приглянулся. Просто, печальная память о Белке, предопределила выбор. Не хотелось, видно, чтобы внешнее сходство было лишним напоминанием о случившейся трагедии. Может быть, и его Генку жалел. Как бы ни было, а тёмно-рыже-серый щенок был посажен по приезду на заранее приготовленную меховую подстилку в небольшом коридорчике их квартиры. Как всегда в таких случаях все члены семьи возбуждённые, с неподдельным интересом сгрудились вокруг новосёла. Даже строгая баба Аня – большой противник «скотины в избе» и та подошла на секунду, посмотрела.
- Ну, чего нависли над дитём? Дайте ему освоиться в тишине, - пробурчала она остальным, пропустившим её слова мимо ушей, и, ворча о чём-то, что не как у людей, гордо удалилась на кухню греметь посудой.
- Ты мой масенький, ой, глазками смотрит, - елейно пищала Лиля, плюхнувшись на колени прямо в коридоре, возле подстилки и тиская, как пупса, маленького питомца.
Ну, что? У кого какие мысли, как назвать щенка? – спросил отец голосом, в котором угадывалась подозрительная уверенность, что всё уже им придумано, и предлагаемый конкурс только подтвердит верность его задумки.
- Фунтик, - тут же захихикала пересмешница Лиля, не покупаясь на отцовскую провокацию серьёзно, - или лучше Моськин. Моськин, кусь медведя!
- Сама ты Моськин, - заступился за щенка Генка, - чего бы понимала в охотничьих собаках.
Но, поскольку в его собственной голове вертелось только слово «Рубин», а эта кличка светло-палевого чемпиона западно-сибирской лайки, виденной им на иллюстрации в книге, никак не подходила к бурому малышу, то он замялся с ответом.
- А если Кан, а? Коротко, как выстрел, звучно. Согласная есть. Громко и протяжно можно кричать, когда надо в лесу позвать собаку. Ка-а-а-а-н. К тому же мы жили в городе на реке Кан. Редкая будет кличка.
- А что это слово обозначает? Не русское оно какое-то, - спросил Генка.
- Я слышал, что на татарском языке «кан» - это кровь. Вроде бы, в старину местные племена бились с надвигающейся ордой, и много крови было пролито. Река в красный цвет окрасилась. Так её с тех пор и стали называть Кан – кровавая река. Легенда, - ответил отец.
Историю Генка любил. Слово зазвучало иначе. Наполнилось свистом стрел и арканов, топотом бешеных погонь, кровавых сшибок со звоном мечей. Наполнилось романтикой и героикой ушедших веков, как бы сконцентрировало в себе удаль и безудержную храбрость витязей прошлого. Стало синонимом отваги и стремительности.
- А что? Может и ничего, - согласился Генка, - только непривычно коротко как-то. Кан.
- Кран, - фыркнула Лиля, - то ли башенный, то ли с горячей водой, О, уже протёк. Всё, иди от меня, обписун.
И начались обычные будни. Что не догрызла в свое время Белка, догрыз бурый обормот. На ножках старых уже венских стульев, на фигурных ногах выполненного фабричными краснодеревщиками и подаренного отцу при отъезде из Канска круглого стола, даже на нескольких деревянных лакированных шахматных фигурах, опрометчиво не спрятанных после игры, остались следы острых зубов щенка. Богатой утвари в квартире не было, но и ущерб тому, что было, вызывал расстройство и упрёки со стороны матери и особенно бабушки Генки. На аппетит маленький лайчонок не жаловался и быстро подрастал. Смоляной хвостик почти постоянно был закручен в полтора кольца и задорно возвышался над спиной. Начинающий отрастать остевой волос делал щенка более нарядным. Высветлились лапы и грудь. На лопатках наряду с тёмными полосами стали заметны светло-коричневые, красиво переливающиеся при движении вытянутые, как погоны пятна. Характер у Кана был добрый и общительный. Постоянно находясь в куче шумной ребятни во дворе, он с завидным упорством следовал за Генкой, преодолевая крутые песчаные склоны вырытого под газовые емкости котлована. Друзья Генки, как и все дети, с теплотой и интересом относились к Кану. Они и раньше, в периоды, когда у Генки не было собаки, помогали ему ухаживать за бездомными щенками. Подкармливали дворняжек, устраивали им мягкие подстилки под крышей входа в общественный подвал. Иногда такие щенки жили во дворе по паре месяцев, пока бесследно не исчезали. Причина их исчезновения оставалась тайной для мальчишек. Случались курьёзы.
Долгое время в конце одной из зим Генка подкармливал крупного беспородного щенка в полной уверенности, что это самка. Уж больно по девчачьи не грозно висели его ушки-лопушки над карими глазками. Щенок отзывался на придуманную Генкой кличку. Стоило Генке, подходя к своему подъезду, при возвращении из школы, позвать: «Чайка, ко мне!», как серый голенастый нескладёныш нёсся к Генке и начинал плясать вокруг него, поскуливая от радости и подпрыгивая на задних лапах. Получал припасённое Генкой лакомство. Ближе к весне и Чайка пропала. Не выскакивала больше из-под навеса над входом в подвал, чтобы встретить Генку. Уже поздней осенью, отгуляв каникульное лето, Генка обратил внимание на знакомого всем мальчишкам человека. По асфальтной пешеходной дорожке вдоль проезжей части улицы шёл мужчина. Шёл мимо домов, среди которых стояла и кирпичная четырёхэтажка Генкиных родителей с квартирой на третьем этаже. Шаг у мужчины быстрый, мелко-семенящий, гасящий раскачку коромысла на его высоко поднятом левом плече. На коромысле подвешены два ведра с крышками. Сторож. Отец хулиганистого старшеклассника Витьки Тучина. Инвалид. Левая рука его была давно ампутирована под самое плечо. Фигура от постоянного ношения груза изменилась. Плечо вздёрнуто вверх, даже без ноши. Позвоночник изогнут. Сторож охранял большой школьный сад, что раскинулся за посёлком и заканчивался у края склона, падающего в густую рощу. Как и все сторожа, он был для мальчишек олицетворением чего-то сердитого и страшного. За большим зданием заводского гаража, граничащего с садом, в лесополосе была у сторожа деревянная хибарка и около неё с полдюжины собачьих будок. В этих будках жили собаки. Беспородные. Разных мастей дворняги среднего и крупного размера. Вот с помощью этих собак и охранял сторож урожай ранеток, стелек и полукультурок. Рассаживал собак на блоки по периметру сада. Собаки брехали, отрабатывая хлеб. Некоторые из них быстро сдруживались с ребятнёй, приносящей вкусные подачки, и не мешали мальчишкам набивать запазухи кисловатыми не спелыми ранетками. Были и злые. От тех улепётывали малолетние налётчики, перемахивая обратно через высокий забор. В этот раз рядом со сторожем покорно шла крупная пепельного цвета собака. Упитанная, отъевшаяся на пищевых отходах из школьного буфета, с пушистым хвостом и высветленными очёсами на задних лапах, с миролюбиво висящими по бокам головы ушами, собака пружинисто рысила у ноги хозяина. Что-то очень знакомое увиделось Генке в этом беспородном, но ладном и красивом псе.
- Чайка, - вспыхнуло у мальчишки в голове.
Это было так неожиданно и так радостно, как всегда бывает при находке дорогой потери, что Генка непроизвольно звонко выкрикнул:
- Чайка! Чайка!
Собаку словно стегнули. Она сбилась с шага. Повернула голову на звук. Хвост её заколыхался из стороны в сторону. В следующий момент она бросилась к Генке, в несколько лёгких прыжков преодолев разделяющие их два десятка метров. Извиваясь телом, приседая на задние лапы, нещадно метя хвостом по асфальту, пёс крутился вокруг старого друга, норовя лизнуть его в лицо.
- Чайка, чайка, живая, - только и восклицал Генка, ладошками гладя с боков собачью голову.
До пояса Генке ростом собака всем своим поведением выражала радость.
- Батыр! Батыр! Назад! Кому сказал?! Ко мне, Батыр! – обернувшийся сторож грозно кричал, командой призывая собаку.
Пёс скульнул, опустил голову и затрусил к хозяину. На ходу оглянулся. У ноги сторожа сжался под потоком резких слов, покорно пошёл рядом.
-Почему Батыр? Она же …. Вот это я дал. Собаковод. Кобеля от суки отличить не смог. Смотри, живая. Живой, - вертелось в голове у Генки.
Он проводил взглядом сторожа и собаку пока они не свернули за подстриженные поросли окаймляющих дорожку кустов. Всем друзьям потом во дворе рассказал о неожиданной встрече. Олег Галкин – парень года на два старше Генки сообразил, что можно будет в сад лазить там, где Чайка-Батыр будет охранять.
- Нет, - ответил тогда Генка, - моя собака не вор и не предатель.
- Моя собака, моя собака, - передразнил уличённый в непорядочности Олег, - она и тебя-то скоро забудет.
- Пусть. Зато живая, - негромко, скорее самому себе ответил Генка.
Было Кану месяца два, когда он крепко напугал Генкину сестру Лилю. Учились они с сестрой в то время со второй смены. Родители с утра на работе. Баба Аня – женщина не старая устроилась нянечкой в детский сад. Так что до обеда брат с сестрой были предоставлены сами себе. Могли дольше спать. Генка размещался в зале на разложенном диване, что стоял напротив входа в родительскую спальню, а повзрослевшая девочка ночевала в дальней комнате, где стояли их с бабушкой кровати. Комнату называли «дальней» потому, что перед ней был небольшой коридорчик, примыкающий к проходному залу. А так, в типовой «хрущёвке» всё было рядом.
Генка проснулся, но ещё оставался под одеялом. Сестра в халате шаркала шлёпанцами по залу. Четвероногий непоседа поиграл немного с опущенной с дивана Генкиной рукой, ощутимо прикусил её несколько раз своими клыками-шильцами. Потеряв игрушку, закрутился на месте, принюхиваясь к полу. Изогнул спину, полуприсев на задние лапы, сделал печально-виноватое выражение морды и начал какать.
- Вот паршивец. Генка, чтобы убрал за ним.
- Не ругай дитё, оно трудится, - привычно вступил в перепалку с сестрой Генка.
Он смотрел на щенка и увидел, что вместо ожидаемой колбаски из под хвостика у щенка торчал пучок белых тонких шевелящихся щупалец, напоминающих вермишель. Они падали на крашеный пол, извивались какое-то время, а потом неподвижно замирали скрючившись. Щенок поскуливал, передвигался с места на место, сея за собой круглые отрезки с указательный палец длиной.
Дикий визг пронзил Генкины уши. Развивающиеся полы халата, голые ноги сестры перелетели через его голову. Сама она, не переставая визжать, прижав кулаки к щекам, подтянув к животу согнутые в коленях ноги, забилась за брата и пыталась продавить спиной стену. Ошалевший от её визга Генка в первый момент сам в испуге отпрянул к сестре.
- Ой, что это из него лезет? Кишки выпадают, мама! - верещала Лиля.
Кан, сделав свои дела и, почувствовав облегчение, присоединился к общему веселью. Он задорно опёрся передними лапами о край дивана, поднял остромордую головку и тонко залаял. Визг сестры усилился.
- Ой, убери его, он сейчас сюда залезет! Ой-ё-ёй, мамочки!
- Да не кричи ты, - стараясь подавить дрожь в голосе и подпустив для солидности басовитые нотки, - пристыдил сестру Генка, - обычное дело, глисты у щенка выходят, чего орать-то.
Генка много читал про собак и догадался про глистов, хотя ему самому было немного не по себе. Он заставил себя встать, сходить в туалет за совком и щёткой, замести всё с пола и выбросить в унитаз. После этого помыл пол. Сестра продолжала сидеть на диване.
- Держи его, - потребовала она после уборки, указывая на щенка пальцем.
Затем, не меняя выражения страха и отвращения на лице, всё с тем же диким визгом, Лиля спрыгнула с дивана и с бешеной скоростью скрылась в своей комнате, захлопнув за собой дверь.
Вечером Генка всё рассказал отцу, который похвалил сына за правильное поведение. А на следующий день отец принёс какое-то лекарство и скормил его щенку, смешав с фаршем.
Как всегда бывает с собаками, они растут, растут щенками культяпистыми и нескладными. Хозяин всё ждёт и ждёт, когда его питомец превратится в породистого красавца, а этого не происходит. Но, только в какой-то момент, вдруг заметит с восторгом, что и не щенок уже его неслух, а молодая сильная, верная статью собака с преданным осмысленным взглядом. Лайки, конечно, в отличие от прочих пород на любой стадии своего развития поражают ладностью, но и с ними происходит эта метаморфоза. Набирается мощь, отрастает уборный волос, появляется упругая уверенность в движениях. Гордо сидит остроухая голова на высокой шее. Как дорогое меховое украшение искрится здоровым волосом пушистый бублик хвоста. Сухие крепкие ноги легко подбрасывают над землёй компактный корпус, в весёлом поскоке неся его с изящной стремительностью. Прошло и у Кана его щенячье детство. Вырос. Молод, не сдержан ещё, но уже охотничья лайка – гордость хозяина. Генку Кан воспринимал скорее как друга, нежели как настоящего хозяина, но Генка не особенно замечал этой разницы, и сложившиеся между собакой и мальчиком отношения вполне устраивали обоих. Время от времени тот или другой пытались безуспешно утвердить своё главенство, но в итоге всё возвращалось на круги своя. Так, был период, когда выходя на прогулку, сразу за дверями квартиры Кан упирался передними лапами Генке в грудь, прижимал того к стене, и с грозным рычанием, подняв сморщенные губы над белоснежными зубами, изображал жуткую грызню Генкиных рук. Иногда, увлекаясь, он даже причинял лёгкую боль. Генка, дав псу немного подурить, строго одёргивал его, и они, спускаясь по подъездной лестнице, шли на улицу. Чем взрослее становился пёс, тем сложнее было Генке заставить того отдать подобранную с земли кость. Кан либо просто отбегал на небольшое расстояние, ложился на землю или снег и начинал грызть находку. При этом косился на Генку глазом, и незамедлительно вновь отбегал при его приближении. Либо, если был на поводке, зажимал кость в зубах и грозно рычал, давая понять, что делиться, не намерен даже с Генкой. Со временем Генка научился по поведению собаки понимать, что та вот-вот что-то найдёт и вовремя отдёргивал пса от заманчивого места с сердитым «Нельзя!». Смотрел на озадаченного друга с видом: «Ну, что? Понял кто здесь главный, салага?»
На утреннею прогулку со своими питомцами большинство собаководов из ближайших домов ходили на опушку берёзовой рощи, расползшейся по невысоким увалам в полутора сотнях метров от края посёлка. По гребню вытянутого, убегающего вглубь рощи взгорка проходила прямая щебёночная дорожка, ведущая к месту, где была сооружена когда-то, а потом заброшена за ненадобностью летняя танцевальная площадка. Ранее освещаемая фонарями, с рыжим мелкого дробления хрустящим гравием, уютная дорожка привлекала по вечерам влюблённые парочки, которые ворковали на удобных парковых скамьях, расставленных вдоль неё. Давно отстроили современный клуб. Никто не ходил в набитую комарами рощу на танцы. Саму площадку, как и сарайного вида заброшенный летний кинотеатр, стоявший на вершине параллельного увала, потихоньку, по досточке растащили предприимчивые владельцы ставших модными садов. Да и скамейка осталась только одна около зарастающего травой, втоптанного в грунт щебня. Вот у этой скамейки и собирались по утрам владельцы собак. Взрослые курили, с приобретённой с годами значимостью вели разговоры. О чём бы ни начинали говорить, в конце концов, переходили на обсуждение чудесных качеств любимых питомцев. Генка после обычных приветствий в основном молчал, слушал, следил за резвящимися собаками. Бабульки с обросшими до земли болонками, коих было великое множество на посёлке, в рощу ходили редко, да и то днём, соблазнив соседку возможностью посудачить во время неспешной прогулки. В товарищах у Кана были обычно полукровый боксёр Рэд – молодой дружелюбный пёс с презабавной курносой физиономией, среднего размера дворняжка - кофейно-белый добряк Тишка, рослая с чёрной жёсткой шерстью, топорщащимися усами и бородой заполошная Гемма, а так же взрослый спаниель Барин, тёмно-серый дог Аргон и трёхцветный непоседа фокстерьер Флинт. Генку всегда смешило, что хозяин Геммы – юморист и балагур Павел Анатольевич, представляя свою собаку, с серьёзным видом утверждал, что у неё специальная порода, именуемая «дочь белой лайки». Стоило Генке взглянуть на озорные с висящими кончиками ушки, на закинутый большим кольцом на спину щетинистый хвост, уловить бесноватый блеск глаз непоседливой собаки. Как улыбка расплывалась на его лице. Мысленно он в это время произносил: «Дочь белой лайки». Особый интерес для Генки представлял Кучум. Немногим старше Кана, чуть меньше того ростом, но хорошо сложенный, богато одетый в тёмно- серую со светлым подшёрстком шубу, кобель западно-сибирской лайки был хорош. Его хозяин души не чаял в своём любимце и активно расхваливал его, стоило только начать разговор. Иногда к разномастной компании присоединялись и другие собаки. Злобных драчунов среди них не было, потому они резвились предоставленные сами себе. Мудрый Барин, с опущенным носом и бороздящими по траве длинными ушами, рыскал обособленно по краю кустарников. Остальные носились самозабвенно по образованной двумя увалами просторной низине. Любимой игрой была догонялки. Одна из собак убегала, остальные азартно её преследовали. Если убегающему не хватало стремительности, свора настигала его, устраивалась небольшая беззлобная свалка, затем все кидались за новой жертвой. Иногда причиной погони служила испещрённая собачьими зубами толстая ветка. Держа её в зубах, заводила убегал, товарищи догоняли, в надежде отобрать. Генке нравилось, когда его Кан возглавлял бег. Рослая лайка была легка на ноги и без труда уходила от своих преследователей. Даже громадный Аргон, чаще пытался срезать путь, чем бежать в гуще своры, где мелкота мешалась под ногами. Бурым волком Кан носился кругами, а Аргон так и топтался в центре. Лишь длинноногая Гемма могла заставить Кана попотеть. Уступающий в резвости однопороднику Кучум скулил от возбуждения, но никак не мог достать Кана, хотя и старался изо всех сил. А хитрец даже умудрялся заводить своих преследователей, позволяя им почти приблизиться к себе, а потом резкими прыжками, поджимая круп, вновь отрывался не несколько метров. В такие моменты Генка внутренне ликовал. Пусть он не может так азартно, как хозяин Кучума, расхваливать свою собаку. Пусть у его Кана чуть больше и не такие напряжённо-звонкие ушки, но зато он самый быстрый и отчаянно храбрый. В последнем Генка имел возможность убедиться.
На другом конце посёлка жила немецкая, или, как тогда называли, восточно-европейская овчарка. Очень эффектный, крупный, зонарно-рыжий кобель Рекс. Хозяином его был высокий, артистичной внешности мужчина. Природа наградила этого человека не только статью и красотой, но и аристократической пластикой движений. Мужчина был не заводчанин. По слухам, он преподавал в городе, в политехническом институте и был профессором. Пёс абсолютно соответствовал своему хозяину. Холёный почти до совершенства в отличие от домашних поселковых собак, которые даже в квартирах содержались, как дворовые. Послушный – управлялся голосом, ходил без поводка гордым неспешным шагом впереди хозяина. «Буржуйская собака», - как её про себя называл Генка, не без восторга, тем не менее, любуясь красивым животным. Вот с этим породистым псом случилось как-то встретиться Кану, когда Генка тёплым днём ранней осени забрался с собакой за дальние берёзовые колки, что рассыпались по увалам за «Варежкой»- искусственным прудом. Возвращаясь по берегу, вдоль воды Генка не заметил идущую навстречу породистую парочку. Рекс, как всегда, несколько впереди хозяина. Кан рысил по кустам где-то сзади Генки. А когда он выскочил на чистое пространство и проскакал мимо Генки, то наткнулся на незнакомца. Овчарка в полтора раза превосходила в мощи молодую лайку. Остановилась. Подняла гордо посаженную голову, навострила большие чуть ли не прозрачные под солнечными лучами уши. Кан напружинился на ногах, продолжая движение, но уже не беззаботно-лёгкое, а похожее на замедляющийся танец боксёра на ринге.
- Вот попадёт сейчас Кану, - только и успел подумать Генка.
Кан лишь на короткое мгновение задержался, втягивая ноздрями запах чужака. В следующее он змеиным броском устремился вперёд, изогнулся телом, уходя от клыков противника, впился своими в щёку овчарки. Поднявшись на задние лапы, передними опираясь на плечи Рекса, Кан с неимоверной быстротой и грозным рычанием наносил удары зубами по незащищённым местам и отбивал ответные выпады. Рёв овчарки был ещё более мощным, но сам кобель был явно обескуражен неожиданным нападением и его дикой яростью. После первой атаки Кан отскочил чуть в сторону, стараясь обойти соперника. Этим воспользовались Генка и хозяин Рекса. Каждый кинулся вперёд, схватил свою собаку за ошейник, и оттащил её в сторону.
- На поводке надо собачку держать, юноша, если она у вас злобная, - хорошо поставленным баритоном поучительно изрёк мужчина.
Генка ничего не ответил. Он ещё не научился свободно пререкаться со взрослыми. Пристегнув к ошейнику поводок, он быстрым шагом повёл рычащую собаку вдоль озера, подальше от места драки животных. Только отойдя на достаточное расстояние, Генка осмотрел голову собаки, не нашёл никаких больших ран. Погладил пса.
- Ну, дал ты ему Кан. Отчаюга. Я думал, обрываться будем до посёлка. Здоровущая псина.
Успокоившаяся лайка, слушая трёп Генки, весело трусила рядом, как будто и не было скоротечной дикой схватки.
Генка любил Кана. Ему было, конечно, немного грустно, что на выставке, когда он выставлял пса среди других молодых лаек, судьи оставили его питомца в самом конце. Таков порядок – лучшие впереди, худшие сзади. Генка скромно встал поначалу последним в строю из восьми лаек, выставленных на ринг.
- Сейчас мы вас всех обойдём, вот увидите, – крутилось в голове.
Генкины ожидания не сбылись. За ним оказалась пара позднее подошедших владельцев со своими питомцами, но и они, при движении по рингу, были переставлены вперёд. Генка достаточно знал про собак, и про выставки. Внешне он не показывал свое огорчение, ласково трепал Кана по голове. Пусть говорят, что окрас не типичный, что уши великоваты, прибылые пальцы на задних лапах не удалены. Всё равно его собака самая лучшая. Уже за рингом, когда подошёл к отцу, Генка насупился. Стремясь поддержать сына, отец с улыбкой приобнял его и сказал:
- Сынок, сынок, не расстраивайся. У нас есть славный друг. Ну и что, что он немного не так сложен. Мы с тобой тоже не самые большие и красивые, но живём и радуемся.
- Кучум вон тоже радуется, второй в ринге, - с внутренней обидой протянул Генка.
- И мы за него порадуемся, Гена, это же наши сибирские лайки. Чем будет больше хороших собак, тем лучше. Мы с тобой охотники. Ты слышал, что судья сказал о Кане – собака типичная, а маленькие «но»…, ну куда же без них.
Генка быстро забыл о ринговых неудачах. Ежедневные прогулки, кормления, мелкие ссоры и игры с собакой в своей повседневности, как ворохи соломы над схроном, закрыли былые огорчения. Долго ли печалятся четырнадцатилетние? Друг рядом и столько нового вокруг. Как и большинство мальчишек в возрасте от двенадцати лет, Генка запоем читал книги. Возвращение из школы было почти всегда одинаковым. Модная среди школьников папка из синего кожзаменителя летела в угол. Поводок на собаку и на улицу. А после прогулки с собакой наступало чудесное время до прихода родителей с работы. С книгой и куском хлеба, намазанного вареньем, Генка забирался на диван и читал. Друзья увлекались фантастикой, межгалактическими странствиями героев далёкого будущего. Генка фантастику не любил. Слишком скучным и заумным ему казалось описание железок всякими мудрёными словами, которых он не понимал. В книгах, которые читал он, юные и взрослые герои напротив совершали свои подвиги на Земле, во времена давно прошедшие, а потому и более понятные. Дебри джунглей. Заснеженное безмолвие северных пространств. Бушующая безбрежность океанов. Вот мир, в который погружался Генка. А верный пёс всегда был рядом. Вопреки строгим наказам отца держать собаку на привязи в коридоре, Генка никогда этого не делал. Не мог он без сожаления смотреть на пса, который, поскуливая, не сводил с молодого хозяина глаз, сидя на веревке. Отец, скорее всего, думал о безопасности собственного сына, стремясь ограничить его контакт с рослым, сильным зверем, зажатым в четырёх стенах. А Генка, придя с прогулки, снимал с лайки ошейник, давая ей полную свободу. Пёс ложился рядом с диваном. Генка мог опустить руку и гладить жёсткую ость, запускать пальцы в густую шубу, ощущая мягкий густой подшёрсток.
Летом Кан сопровождал Генку, когда тот в компании друзей отправлялся либо в сосновый бор, который широкой золотисто-зелёной рекой протекал мимо посёлка, и по песчаным пологим взгоркам прямиком устремлялся на сотни километров в западные лесостепи, либо на спрятавшуюся в низине за посёлком «Варежку» с чёрной от взбаламученного ила водой. Дальними походами у Генки и его товарищей были многочасовые прогулки в пойму Оби, где они купались в чистой отстоявшейся воде проток и стариц, или через бор вдоль заводской теплотрассы, мимо затаившегося в лесу завода, к мелкой, но тёплой и весёлой речушке Барнаулке. Направляясь к пойме, ватага топала по пыльной грунтовой дороге среди полей с берёзовыми колками, ровными рядами посадок опытной станции. Солнце нещадно палило сверху, разжигая ещё больше и без того безудержное желание бултыхнуться с разбегу в нагревшуюся на отмели, но всё равно приятно остужающую тело воду. Кан носился вокруг идущих мальчишек, то исчезая в высоком разнотравье, то неожиданно выскакивая на дорогу. Радостный оскал, розовый висящий из пасти язык. Он проскакивал мимо Генки, как бы удостоверяясь, что хозяин на месте и никуда не делся, и вновь нырял в траву, вынюхивая только ему доступные запахи. Свобода. В конце полей дорога падала в провал в высоком глинистом берегу могучей реки, змеилась по краю глубокого, промытого талыми и ливневыми водами оврага. С другой стороны дороги вздымались светло-жёлтые глиняные неровные стены с многорядными лентами круглых отверстий высоко над дорогой – гнёздами стрижей. Уже видны стального цвета изгибы большой реки за широкой зелёной поймой. Видны разбросанные среди кустов зеркальца озёр и стариц. Но ещё топать и топать мальчишкам, чтобы добраться до воды. И вот она искрящаяся прохлада. Штаны, рубашки долой. Всё сброшено в кучу на берегу. С визгом, криком в воду. Кан не оставлял Генку и в воде, плавал рядом. Приходилось отгонять его, чтобы не мешал играть в догонялки. Выбравшись на берег, пёс отряхивался. Солнечные лучи, пронизывая образовавшуюся над собакой водяную взвесь, преломлялись в разноцветную радугу. Кан садился, неотрывно следил за Генкой, затем начинал поскуливать и, наконец, вновь срывался с места, кидался в воду и плыл к Генке.
Длинная цепочка подростов с рюкзачками, в панамах и красных пилотках показалась из-за кустов и стала вытягиваться по дороге. В сопровождении вожатых отряд из какого-то пионерского лагеря совершал поход. До туристов было метров сто. Генка обратил внимание, что Кан поплыл к берегу, выбрался из воды, обошёл кучу с вещами Генки и его товарищей, лёг около неё, навострив уши, стал смотреть в сторону проходящих мимо людей.
- Охраняет, - дошло до Генки, - а ведь никто не учил, молодец.
Не удержался, показал друзьям на собаку, объяснил её действия.
- Учёная, - с иронией протянул Женька Гесенко.
- Что бы понимали, - махнул рукой Генка.
Да, собаковод среди товарищей Генка был главный. Его азартность, да и просто любовь всех пацанов к животным, желание иметь свою собаку, спровоцировали некоторых из них завести собственных питомцев. И вот крепыш с соседнего двора Колька Осокин и его долговязый дружок Витька Гладышев осчастливили своих родителей, притащив в квартиру чёрненьких симпатичных щенков. Где и как они узнали, что в соседней Пономарёвке настоящая овчарка одного мужика родила щенков, их товарищи так толком и не поняли. Счастливчики рассказывали сбивчиво, а слушателям было и не особенно это важно. Главное, что у их друзей появились собаки. Колька и Витька оказались ребятами упорными и заботливыми. Особенно Колька. Неспешный, всё делающий добротно и до конца, он постоянно занимался со своей собачкой. Настоящие овчарки к полугоду превратились в симпатичных, чёрных как смоль, среднего роста дворняжек. Были в их роду, очевидно, и близкие к овчаркам предки. От них брат и сестра унаследовали острые стоячие ушки, характерные мордочки и стать. В целом они походили на уменьшенные копии немецких овчарок. Коля свою собаку почему-то назвал Астра, при всей несхожести угольной масти собачки с яркоокрашенным цветком. Витька выбрал самую подходящую для серьёзной породы кличку – Джульбарс. Астра с детства вертелась у ног Кольки, не знала поводка. С радостью и азартом выполняла его команды. Стрелой летела за брошенной палкой и приносила её обратно. На зависть Генке по первому требованию возвращалась к хозяину и всегда получала кусочек лакомства. Самостоятельный Кан напротив подходил к Генке с небольшой охотой, когда тот его звал. Отрываться от игры или обнюхивания интересных мест ему было трудно. И лишь требовательность повторяемых команд заставляли лайку подчиниться. А Витькин Джульбарс рос на поводке. Стоило его отпустить, как он начинал носиться кругами, а зачастую, набегавшись рядом, вообще, задрав хвост и опустив нос к земле, трусил деловито вдаль, пока не исчезал из виду. Ор и угрозы Витьки на него не действовали. Через полчаса пёс появлялся, как ни в чём ни бывало и начинал ласкаться к хозяину.
Генка всегда гордился, что у него чистокровная лайка. Конечно, он никогда не подчёркивал этого при Витьке и Кольке, но с удовольствием рассказывал друзьям об охотничьих успехах своей собаки. Уже с тринадцати лет Генка сопровождал отца на охоте со своим ружьём. Старенькая длинная одностволка с заменённым ярко-красным прикладом была предметом его особого восторга. А как иначе, если однажды на охоте при стрельбе по фанерной мишени заряд из древнего ружья чуть ли не разнёс эту самую мишень вдребезги. Отец и его товарищ тогда долго удивлялись и хвалили бой очищенного от ржавчины ружья. Их собственные двустволки оставляли несколько аккуратных отверстий от попавших в цель дробин. Подражая любимому книжному герою, Генка мысленно называл своё ружьё «оленебоем», хотя стрелять по оленям ему, конечно, не приходилось.
Первый раз он оценил азарт и охотничью страсть их лайки, когда выезжал с отцом и его товарищем в луга на охоту. Остановились недалеко от протяжённой ляги. Вышли из машины. Зарядили ружья. «Горбатый» «Запорожец» серым жуком замер, вцепившись колёсами в заросшую обочину. Генка всегда удивлялся:
- Зачем такую маленькую машинку выкрасили в такой серьёзный цвет, который используют для военных кораблей?
Но, в то же время он в душе улыбался, разглядывая голубенькие, зелёненькие лупоглазые машинки. Купленный родителями шарового цвета автомобиль смотрелся солиднее и вызывал больше уважения. Да и лошадиных сил у него было двадцать восемь, а не двадцать три, как у остальных ёлочных украшений. Как бы ни было, но маленький трудяга честно доставлял их семью туда, куда надо, будь то берег Оби, или парковка у городского магазина. Крыша защищала от непогоды, а проходимость по бездорожью была, как у трактора. Правда, замечая на дороге встречный «Запорожец», отец почему-то не восклицал восторженно: «Вот зверюга навстречу прёт!», как он это делал, когда в семье был защитного цвета М-72 – мощный мотоцикл с коляской.
Непоседа Генка опередил старших, дошёл до воды. Тишина. Уток нет. Прошёл дальше вдоль кромки осоки. Вдруг за спиной выстрел. Оглянулся. Отец всё еще стоит в позе стрелка с поднятым вверх ружьём. Тёмный комочек падает сверху прямо на середину ляги. К берегу на махах летит Кан. Не останавливаясь, собака прыгает с невысокого обрывчика и с головой уходит под воду. Тут же выныривает, торопливо плывёт к упавшей дичи. Выпрыгнув на берег, кобель аккуратно выпустил из пасти добычу, отряхнулся, победно завилял бубликом хвоста.
Подошедший отец потрепал по голове собаку, поднял утку. Подбежал Генка.
- Во, даёт, - оценил действия собаки молодой охотник, который много читал о работе лаек, но сам не натаскивал питомца и лишь один раз до этого видел, как достаёт с воды дичь их Кан.
- Гены, и учить не надо, - гордо улыбаясь, констатировал отец.
Было видно, что он доволен и своей собакой и собой, сделавшим удачный выстрел.
- Николаич, как ты её заметил-то раньше меня? Я только так удобно приложился, а тут твой выстрел. Ну, если бы ты промазал, то я уж точно взял бы. На мушке у меня была, - высокий красивый молодой товарищ отца активно переживал момент.
- А оно, Юрий Яковлевич, опыт. Головой туда-сюда, как в самолёте за пулемётом.
- Ну, тебе-то приходилось, Николаич.
- Да, уж. Бывало. Крякаш. Удачно на нас налетел. Ты видел, Юра, как Кан сработал. Красавец.
- Видел. С ходу в воду прыгнул. Щучкой. Зверюга.
А вот на первых испытаниях по утке тогда ещё шестимесячный Кан себя как следует не проявил. Воспитывая самостоятельность в сыне, отец отправил Генку с собакой на испытания одних. А может, что не складывалось у самого по времени. Поговорил он с заводчанами - поселковыми лайчатниками, чтобы присмотрели за его сыном в походном стане на выезде. Заручился их согласием и дал добро на поездку Генки с Каном.
В кузове машины – крытом брезентом грузовике, собаки сначала ярились. Рычали и лаяли, пытаясь дотянуться друг до друга. Но, долгая езда, тряска утомили и их. На коротких поводках, в намордниках, некоторые из них свернулись у ног хозяев, другие сидели, переводя взгляд с одного соплеменника на другого. Кучум со своим хозяином был тут же. Инженер, как и Генкин отец, Алексей Сергеевич и опекал в дороге Генку. Большой лагерь разбили на берегу заросшего камышом и осокой озера. Собак привязали к кустам, напоили после дальней дороги. Днём готовились к ночёвке и завтрашним испытаниям. Чувствовался эмоциональный подъем. Мужчины разговаривали громко, весело. Слышались то тут, то там смех, острые шутки. Острословы вворачивали сочный мат, пользуясь почти полным отсутствием женщин. И везде разговоры о собаках, собаках, собаках. Генка после того, как устроился, забросив мешок с вещами в кузов грузовика, где предполагали ночевать, ушёл бродить по большому лагерю. Кан остался на привязи. Везде мужчины устраивались группами. Ставили палатки, натягивали тенты. Вкусно задымили костры, над которыми на рогатых перекладинах повисли закопчённые котелки. Генка разглядывал лаек. Собаки различных мастей, возрастов, размеров сидели и лежали, привязанные к деревьям. Все красивые и ладные, как казалось Генке.
На берегу озера Генку привлекла активность нескольких человек. Подойдя ближе, он увидел, что четверо мужчин находились в воде. Двое из них ближе к берегу, скрытые водой по пояс, и двое на некотором расстоянии, уже почти по грудь в воде, тянули бредень. Остальные переступали по берегу, указывали руками, одновременно давали советы, как тянуть, куда направлять. Основные рыбаки, отдуваясь от напряжения, медленно двигались, волнуя движениями воду.
- Сюда заводи, Фёдор, сюда, здесь выволок хороший, - призывно махал рукой полный верзила в штормовке и резиновых сапогах.
Судя по тону, он претендовал на роль старшего в шумном мероприятии. Для убедительности он загребал воздух к себе и второй рукой, в которой болталось, повизгивая дужкой, пустое оцинкованное ведро.
- Рано, Василич, вон до той осоки надо протянуть, там рыба, тяни, Федя, - невысокий аппонент гнул свою линию.
Остальные мнения тонули в общем хоре возбуждённых голосов. Как бы всё вышло неизвестно, но рыбе у осоки повезло. Федя провалился в яму, взвыл от холодной воды, залившейся через верх высоких прорезиненных штанов от армейского защитного костюма, выматерился смачно и потянул бредень к берегу. Генке очень хотелось расхохотаться, глядя на выпученные глаза бедного Феди, но он понимал, что это не очень хорошо. Береговые подхватили из рук приблизившихся рыбаков деревянные колья, к которым был привязан бредень, и помогли почти бегом вытащить его на берег. Длинная мотня, забитая травой, выгнала перед собой волну воды, которая тут же через сетку скатилась обратно в озеро. Мужчины сгрудились у бредня. Подошёл ближе и Генка.
- Вот это да, - глаза мальчишки восторженно заблестели.
Среди мокрой травы, в плотной кучке, вываленной из мотни, билось ведра два рыбы. Несколько довольно крупных сочно окрашенных пятнистых щук, с взъерошенными колючими плавниками десятка полтора зеленовато-полосатых окуней, хлопающие губами золотистые толстобокие караси, такие же толстые, но голо-скользкие с почти чёрными спинами лини. Довольные рыбаки, шумно комментируя, сортировали рыбу. Два ведра с торчащими щучьими хвостами из одного и карасёвым золотом в другом верзила в штормовке торжественно понёс к бивуаку удачливых рыбаков. Промокший Федя с тройкой своих товарищей остался очищать от травы и собирать бредень. Генка, привыкший к мелкоштучной рыбалке на удочку, поразился изобилию рыбы, добытой на его глазах.
-Да, ушица будет отменная сегодня у мужиков, - подумал он и направился к своему лагерю, прихватив по дороге пару сушнин для костра.
- Гена, а я уже потерял тебя, - не очень встревоженным голосом встретил его Алексей Сергеевич, - бросай дрова к костру, давай к нам, сейчас ужинать будем.
- А я смотрел, как соседи неводили. Два ведра рыбы взяли. Разной.
- Ну, это Василич со своими браконьерами опять природу губит, - улыбаясь гыгыкнул Владимир - сухопарый великан, хозяин рослого, белого с чёрными пятнами Бурана. Ничего, у нас картошечка с тушёнкой. Подгребай к столу, Гена, чашку с ложкой не забудь.
- Сейчас, только пса накормлю.
- Вот это правильно, Генок, это по-нашему. Давай.
Генка подошёл к вскочившему Кану, потрепал его по голове, посмотрел - есть ли вода в миске.
- Сейчас, Канище, покормлю тебя.
Вернулся к машине, забрался в кузов. Из своего мешка достал приготовленные матерью продукты, пакет с собачьим кормом, Спрыгнул на землю, трусцой добежал до привязанной собаки, вывалил кашеобразную массу на плотную обёрточную бумагу перед другом.
- Ешь, бродяга.
Бутерброды, кусок колбасы, варёные яйца отнёс на сооружённый из досок стол.
После дороги, бивуачной суеты на свежем воздухе, картошка с тушёнкой показалась Генке сказочным лакомством. Шестеро мужчин их небольшой компании поочерёдно подкладывали ближе к Генке домашние пирожки, колбасу, сало, хлеб, овощи, настоятельно рекомендуя мальчишке хорошо перекусить.
- Геннадий, батя сказал, что ты бросил пить, так я тебе не наливаю, - тряхнул кудрявым светлым чубом Владимир и с хитрой улыбкой подмигнул Генке.
Генка попытался скромно улыбнуться шутке, но набитый снедью рот не растягивался. Потому вместо улыбки Генка просто выпучил глаза и кивнул головой. Кто-то плеснул в кружку Генки домашнего кваса. Бутылка из под водки, выпущенная из широченной ладони рабочего парня, порхнула над столом и пустая отлетела под соседний куст.
- С полем, мужики. Пусть наши питомцы не подведут нас завтра, - Алексей Сергеевич вытянутой рукой обозначил над столом место, в котором сошлись с глухим стуком стаканы и кружки его товарищей.
Генка уже знал, что сейчас начнётся самое интересное. Согретые водкой мужчины будут живо вести беседу, то слушая одного, то разбиваясь на группы. Обязательно в таких случаях проявляются мастера слова. Постепенно они захватывают общее внимание своими шутками, короткими историями. Стоит закончить одному – тут же подхватывает другой. Байки у бивуачного костра всегда оптимистичны и жизнерадостны, а упоминаемые в них неудачи совсем какие-то не горестные, а напротив, смешные и сиюминутные. И конечно, всё о собаках, охоте, рыбалке.
- Да чему хочешь можно скотину любую научить. Вон Дуров чего творил с животными.
- Что Дуров? Тут в жизни такие Дуровы есть - не поверишь, - подхватил Володя, - божусь, не вру, сам видел. Как-то были у одного егеря на базе. Дня четыре охотились. А с нами Колян Луцев был с девятнадцатого цеха. Да, пришепётывает который. Не повезло ему – приболел, спину прихватило. Мы в пойму, а он на базе отлёживался. Уже в конце, перед отъездом немного отпустило. Лечился, правда, крепко. Почти все наши запасы извёл, паразит. Скучно одному в избе сидеть. Уже за последним ужином вечеровали, назавтра с утра уезжать. Выпили, естественно, что после больного осталось. Разболтались, вспоминая охотничьи перипетии. Егерь - Антон Трофимович сидит, кота молоденького своего гладит.
- Что-то ты, Капсюль, - говорит, - приболел что ли? Дичишься, прячешься. Ты же охотник будешь. На мышей. Красавец.
- Не-е, Трофимыч, не надейся, - Луцев ему возразил. У самого уже глазки блестят, улыбочка на лице, - не будет добра с твоего кошака. Я в них толк знаю. Сразу вижу. Этот не охотник. Трусоват.
А егерь возмутился, загудел обижено:
- Ты чего мелешь-то? Знает он. Всем котам кот будет. Рыжие – они самые охотники и есть.
Луцев своё гнёт:
- Я-то знаю. Усы глянь у него – к низу, и хвост к боку жмёт. Трусоват. Он и мышей- то боится.
-Кого? Мышей? Ну и балабол ты, Коля.
А то нет? Ты глянь на него. Он одного имени их боится.
Котёнок уже большенький, сидит на коленях у егеря, волнуется что-то.
- Не наливайте этому натуралисту больше, - засмеялся тогда Трофимыч, - что попало буровит.
Оно и понятно. Кто же свою скотину хаять позволит? Коль она плоха, то и хозяин, как бы, не очень мастью вышел.
- Мне водки не надо, я за правду, - раздухарился Луцев, да как рявкнет с присвистом на букве ша, - мыши!
Мать моя! Кот зашипел, заорал благим матом, вырвался из рук егеря и с визгом сиганул под нары в углу. Как будто рыжая молния сверкнула. Трофимыч оторопел. Мы ржать. А Луцев закуривает спокойно и говорит:
- Я же говорю - боится мышей кот. Не охотник.
Нахохотались тогда до слёз. Трофимыч всё подозрительно на Николая косился, а что к чему - не понятно. Это я уже в цеху, в курилке у Луцева правду выпытал. Рассказал он мне, что спьяну тогда от скуки над котом изгалялся. Изловит рыжего, закричит: «Мыши!», да кота вверх подбрасывает, чтобы тот о потолок чувствительно ударился. Пару дней так чудил, подлец. Вот и выдал в последний день. Хорошо, Трофимыч сразу не узнал, а то до кулаков бы дошло. Когда узнал, то предупредил, чтобы ноги Луцева на базе не было. Ничего, помирились. Николай извинялся, литр водки выставил. А кот всё же классным охотником стал. Мышей давил, как «здрасте». Так что была бы охота, а научить животное всему можно.
Народ повеселился над историей. Генке было жалко котёнка, но и он весело смеялся, глядя на физиономию рассказчика.
- Вот завтра, Володя, и покажешь со своим Бураном, чему научились, - напомнил о цели выезда Алексей Сергеевич.
- Буранчик не подведёт. Буранчику лишь бы утка была – найдёт и выгонит из любой крепи.
- Мало выгнать, надо битую подать. Завтра и мы молодняк опробуем.
На испытания уезжали дальше от стана на машине. Грузовики с квадратными матерчатыми верхами заводчане почему-то называли «телевизорами», очевидно, за внешнее сходство с квадратными телевизионными ящиками. В крытом брезентом кузове устраивались несколько собаководов со своими питомцами и судьи. Среди пойменных проточек и стариц, заросших камышом и осокой, поочерёдно пускали собак на поиск дичи. Владелец лайки давал команду. Собака устремлялась в поросли травы, с характерным плеском пробиралась по воде. Рядом с владельцем собаки шёл стрелок, держа наготове ружьё. На некотором отдалении от стрелка двигалась пара судей, внимательно наблюдая за действиями собаки и владельца. Как счетоводы на каком-нибудь складе, они держали в руках бумаги, и время от времени делали в них карандашом какие-то пометки. Ещё дальше за судьями следовали остальные приехавшие собаководы с питомцами на коротких поводках. Собаки, волнуемые обилием пойменных запахов, возбуждённо крутились, поскуливали, просясь на свободу.
Генка с интересом наблюдал за работой первой лайки. Полуторогодовалый Тюнгур – рыжий кобель азартно прочёсывал заросли осоки. С громким плеском и хлюпаньем, шурша раздвигаемыми телом камышами, он скачками прорывался ближе к воде, заходил в неё до половины корпуса, даже проплавал немного по короткой дуге, вновь возвращался к берегу. На суше пронизывал высокую болотную растительность, почти добегая до её кромки рядом с луговой травой, разворачивался, вновь устремляясь к воде. Голова подвижна. Нос ловит струи воздуха. Собака, как освобождённая от сжатия пружина – резкая и быстрая. Всё пространство перед хозяином она прошивала своими зигзагообразными движениями, заглядывала под каждый куст, засовывала нос в самые густые заросли.
Взлёт утки – всегда неожиданность, как бы ты к этому не готовился. Сначала ты слышишь плеск воды, частые сильные хлопки крыльев, а уже потом над камышами вертикально поднимается крупная птица и начинает с громким кряканьем стремительно удаляться. Если же утка поднимается с кромки воды, то старается под прикрытием высоких камышей как можно скорее почти над самой водой отлететь дальше, держась над руслом, и только тогда, как боевой истребитель, резко набирает высоту, в глубоком вираже уходя в сторону. Миг и в небе только крохотная точка.
Непуганая дичь близко подпустила собаку. Взрывной взлёт крякового селезня заставил всех оцепенеть на секунду. Лайка инстинктивно бросилась следом.
- Почему не стреляет? Уйдёт же, - вспыхнуло у Генки в голове.
Стрелок как будто не спешил. Он медленно, казалось, поднял ружьё. Стволы поплыли за целью и, не останавливаясь, выплюнули из себя вспышку и грохот. Полёт сломался. Бесформенный комок с громким шлепком упал на воду.
- Тюнгур! Подай! – выкинул руку в сторону упавшей добычи хозяин.
Лайка уже сама прыжками двигалась на звук падения птицы. С берега было видно, как быстро скользит по воде остроносая голова собаки. Как за маленьким буксиром, за плывущей лайкой углом расходились ленты маленьких волн. Добыча в зубах.
- Классно, - подумал Генка, - а как же мой Кан? И на охоте-то ни разу не был. Молодой. Ладно, попробуем.
Среди оставшихся четырёх собак Генкин Кан был самый молодой, почти щенок, едва перевалило за шесть месяцев.
- На подачу дичи с воды собачек попробуем, - объявил претендентам на испытания подошедший к ним один из судей, - видели, как сейчас отработала лаечка. В целом не плохо. Поиск активный, правильный. Уточку выгнала, по команде подала битую дичь, - полный мужчина сопроводил пояснения указаниями руки, то растопыривая пальцы, то сжимая их в кулак, как будто вытаскивал из камышей и показывал слушателям фрагменты прошедшего действия.
- Сэкономим время. Если собака не подаст птицу с воды, то и время на поиск тратить не будем. Подача – основной элемент. Нет подачи – нет диплома, - пояснил второй судья.
Генка заволновался. Кан, конечно, приносил брошенные хозяином на землю или в воду палки, даже связанные в пучок утиные крылья. Но, то – палки и муляжи, да ещё в знакомой обстановке, без отвлечения на других собак. Как-то сейчас себя покажет?
- Давай со своей собачкой сюда мальчик, с вас и начнём, пригласил полный судья Генку, - Званцев фамилия? Геннадий? И Кан, шесть месяцев? Отлично. Гена, мы бросим уточку в воду, а ты дашь команду собаке принести её. Понял?
Генка молча кивнул. Язык онемел во рту. Судьи и стрелок направились к тому месту у кромки воды, где осоки было меньше, и образовался небольшой заливчик, своим вытянутым закруглением почти достигающий луговой возвышенности. Генка, держа Кана на поводке, последовал за ними.
- Готовы? Анатолий Иванович? Николай? – полный вопросительно посмотрел на второго судью и стрелка.
- Можно, Виктор Дмитриевич, - с серьёзной важностью кивнул головой второй судья в зелёной болоньевой куртке.
- Давайте.
Мужчина размахнулся и бросил тушку утки в воду. Тут же, заставив Генку вздрогнуть, прогремел выстрел. Громкий шлепок по воде привлёк внимание собаки, которая практически не отреагировала на выстрел.
-Пускай собачку, Гена, - подсказал Виктор Дмитриевич.
Генка отстегнул карабин, придержал лайку за ошейник, сделал быстрый шаг вперёд, резко выкинул руку и громко выкрикнул не окрепшим юношеским голосом:
- Кан! Подай!
К радости Генки собака рванулась вперёд, смело вошла в воду и поплыла к выступающему над водой, в центре расходящихся кругов, пятну. Доплыв до битой птицы, Кан настороженно обнюхал её, затем прихватил зубами и поплыл обратно. У самой кромки воды собака бросила тушку, несколько раз уткнулась в неё носом, втягивая воздух.
- Забирай собаку, Гена. Дичь не видел ещё пёсик?
Генка подскочил к Кану, пристегнул его на поводок, ответил судье:
-Нет, только крылья старые, да палки таскал.
- Ладно, поглядим, как в поиске себя собачка покажет. Давайте следующий.
А пущенный через какое-то время в поиск Кан, радуясь свободе, пошлёпал лапами по воде, сунулся в камыши, вновь вернулся к Генке и стал крутиться вокруг него, как будто приглашая поиграть в какую-то новую для него игру. Никого и ничего искать он и не собирался. Выносился на луговину, подбегал к собакам в отдалении. Встреченный неприветливым рычанием более взрослых лаек, возвращался к Генке. Несмотря на требовательное Генкино: «Ищи!» и взмахи его руки в сторону камышей, Кан весёлым щенком носился от одного судьи к другому, затем к Генке. Ему было весело и раздольно в пойменном безбрежье.
- Ну, всё, Гена, хватит. Понятно всё, - известил Виктор Дмитриевич, понаблюдав за собакой, - лаечка ещё молоденькая, видно, что специально не занимались. Азарт есть, но о дипломах думать рано. Надо серьёзно поработать с собачкой. Отец охотник?
- Да, мы охотимся, - стараясь говорить твёрдо, ответил Генка.
- Ну, вот и славно. Впереди охотничий сезон, поработай Гена с собачкой, и на следующий год приезжайте. С удовольствием посмотрим на вашу работу. Следующего давайте, Анатолий Иванович.
С удивлением для самого себя Генка отметил тогда, что нимало не расстроился из-за неудачи. Он вообще всё происходящее воспринимал, как какое-то кино, идущее на несуществующем экране, а себя – зрителем в огромном зале под открытым небом. От присутствия этого зрителя ничего не зависело. Кино шло. Генка смотрел. Взрослые люди, серьёзные разговоры, собаки, от которых требуют конкретных действий. Вокруг природа во всём её великолепии ранней осени. Пусть его Кан – ещё глупый щенок, но он был в этом вымышленном кино, а рядом с ним Генка видел и себя. Это было удивительно интересно и захватывающе.
Вечером Генка поразился реакциям собаководов, участвовавшим в испытаниях. Те, чьи питомцы заработали дипломы, были довольные и словоохотливые. Они многократно повторяли то одним, то другим слушателям, наполнявшиеся всё большим количеством подробностей, свои комментарии к действиям собак. Выходило так, что только нелепая случайность, а, может быть, и непонятная необъективность судей не позволили их лайкам заработать дипломы более высокой степени. Необычайно мрачен и молчалив был Алексей Сергеевич. Его молодой Кучум, как и Генкин Кан не показал на своём первом испытании требуемой выучки и остался без диплома. Уже по окончании ужина, когда была выпита водка, когда вновь разгорелись разговоры за столом, Генка увидел, как взрослый мужчина плачет.
- Он же всегда…, я только…, он уже…, это же такой пёс…, я же его, как ребёночка, - скуластое лицо хозяина Кучума искажалось гримасой борьбы со слезами, - он же умный, как человек…, как же так? – срывающимся голосом говорил Алексей Сергеевич.
Он смотрел то на своих товарищей, то на подошедшего к столу и принявшего участие в разговорах главного судью - Виктора Дмитриевича.
- Да, отличная собачка у вас, Алексей Сергеевич, зря вы так расстраиваетесь. Лаечка молоденькая, всё у неё впереди. Задатки есть. Ещё все дипломы соберёте. А пока рано. Пусть взрослеет. Вон, Кан у Гены тоже с большим удовольствием кузнечиков гонял, а не дичь искал. Научаться. Порода своё возьмёт, - тоном доброго родителя успокаивал судья.
Алексей Сергеевич опустил голову. Из чуть раскосых по-калмыцки глаз текли слёзы. Большим и указательным пальцами правой руки мужчина выдавливал их к переносице, швыркал, как ребёнок, носом, вновь повторял:
- Как же так…, это же такой пёс…, я же его, как ребёночка….
В свою вторую весну Кан познакомился с медведем. Притравку по косолапому проводили, когда сошёл потемневший снег, подсохла земля. Недалеко от посёлка, на большой поляне, рядом с боровой просекой, между двух крепких сосен был натянут прочный металлический трос. По этому тросу свободно двигалась железная цепь. На цепи сидел медведь. Настоящий взрослый мишка. Он несколько лет жил в клетке, на территории охотничьего общества. Был ручной, так как попал к людям ещё маленьким медвежонком. Это позволяло его смотрителям выводить его из клетки, одевать намордник, переводить на цепи до машины, перевозить в нужные места. Один из смотрителей – молодой мужчина в кожаной коричневой лётной куртке, в брюках, заправленных в сапоги, в серой кепке на голове, бравировал своей храбростью, подходя к зверю, давая ему лакомство. Движения чуть картинные, с лёгкой рисовкой. Походка упругая. Удалец. Что другие и помыслить не могут – для него сущий пустяк. Подойти, цепь поправить, угостить мишку сухариком – пожалуйста. Кругом народ толпится, собаки в отдалении тявкают, привязанные к деревьям. Топтыгину ничего не интересно. Видел он это всё не раз. Лениво развалился на земле, вынюхивает что-то между передних лап, как будто и не смотрит на шевелящееся окружение в тройке хороших прыжков от себя. Однако, в один из моментов, хищник проявил свою звериную непредсказуемость и неожиданную сноровку. Смотритель в очередной раз подошёл к медведю, подбросил ему под нос что-то съестное, развернулся и стал отходить. На лице улыбка. Генка через неплотный круг любопытных лайчатников с лёгкой завистью наблюдал за смельчаком. Он с удивлением увидел, что только что лежавший медведь, уже стоит. Словно обученный самурай, без видимого напряжения мгновенно встающий из сидячего положения в боевую стойку, медведь, шевельнув лохматой шкурой, оказался на четырёх лапах. Тут же мягко разогнулся и, встав вертикально на задние лапы, сделал пару шагов вслед за смотрителем. Загремела цепь. Мужчина оглянулся через плечо. Медведь вытянул лапу и, казалось, самыми кончиками когтей едва коснулся кожаной куртки между лопаток смотрителя. Ноги мужчины ещё шли вперёд, а его корпус всё больше отклонялся назад. Куртка натянулась, словно прилипла к кончикам когтей зверя, не давала возможности двигаться дальше. Слетевшую с лица мужчины улыбку, сменила гримаса растерянности и лёгкой паники. Человек рванулся вперёд, выворачиваясь корпусом от невидимого со стороны захвата. Затрещала кожа куртки. Смотритель резко отбежал на безопасное расстояние. Движения вновь стали свободными, насмешливая улыбка вернулась на лицо.
- Вот дьявол, чуть не сграбастал. Ещё лакомства захотел. Нет, к Мише спиной поворачиваться нельзя, - со смешком пояснил мужчина.
Испугавшиеся за него и громко вскрикнувшие очевидцы инцидента уже смеялись и подшучивали над спасшимся:
- Ну, Рома, ты драпать-то мастак. Вьюном крутнулся. Не хочется тушёнкой быть?
- Благо, что в наморднике косолапый.
- Знает Миша, кто его под собачьи клыки подставляет.
Роман снял куртку, поднял на вытянутых руках перед собой:
-Хорошая была вещь, чёрт.
- Зверюга. Так и собак калечит, наверное. Лапой раз и, как на крюк насадил, - с беспокойством за Кана подумал Генка.
Он тоже испугался, когда увидел, как медведь прихватил человека.
А медведь, не добившийся добавки, вновь колыхающейся тушей плюхнулся на землю. Тёмно-бурый бесформенный холм под тросом вяло шевелил опущенной головой, шумно выдыхая из ноздрей воздух. Вынюхивал запахи из поднятой его сопением пыли. Ни звяканье цепи, ни лай собак, ни людской говор его не волновали.
В конце концов, закончив все бумажно-организационные дела, судьи дали разрешение на травлю зверя собаками. Пускали сначала по одной. Людей отвели к краю поляны, чтобы не мешали работе охотничьих псов. Хозяин испытуемой лайки после вызова судьи, приближался на допустимое расстояние к привязанному хищнику, снимал с собаки ошейник.
- Взять, Урман! Взять, Алтай! Возьми его, Тайга! – со страшным выражениям на лицах мужчины приседали рядом со своими собаками, махали в сторону зверя руками, даже бросали в сторону того маленькие ветки.
Питомцы в основном городских охотников злобы к зверю не проявляли. Было видно, что собаки чувствуют грозную силу, исходящую от медведя. Боятся его. Молодые лайки принюхивались, подойдя на четыре, пять метров. Стоило медведю чуть пошевелиться, как они отпрыгивали и отбегали к краю поляны. Собаки постарше рычали. Находились отчаянные. Те даже лаяли на медведя, стоя перед ним на упругих ногах, но ни одна собака не решалась вцепиться в грубую вонючую шерсть зубами.
Когда очередь дошла до Гены (отец вновь доверил ему самостоятельно представлять собаку на испытаниях), он с Каном, заранее отвязанным от ствола молоденькой сосны, выбежал на поляну. Ошейник долой, чтобы не мог зацепиться за него когтями медведь, если дотянется до атакующей его собаки. Кан атаковать не стал.
- Взять, Кан! Взять! – пищал Генка.
Лайка вытянула морду в сторону зверя, втянула ноздрями воздух. Шерсть тёмного ремня на спине собаки от загривка и до основания хвоста встала дыбом. В горле завибрировал тихий, как будто специально приглушаемый рык. Тут же, боком, не отрывая взгляда от безобидной лохматой кучи перед собой, Кан поспешно отсеменил за спину Генки. Преграда из множества зрительских ног заставили собаку несколько раз, прижимаясь к земле, метнуться вдоль живого забора туда-сюда. Наконец, пёс нашёл лазейку, юркнул в неё, и стал тревожно бегать по кругу за спинами зрителей. Прорезался лай. Непонятно было - лает Кан на зверя, определив для себя безопасную дистанцию до него, либо призывает молодого хозяина:
- Бежим! Бежим! Эта сила непобедима! Это смерть! Бежим!
- Эх, Канище, труханул? Ничего, я тоже не подошёл бы ближе к этому чудищу. Тут ещё я отчаянных храбрецов и не видел пока. Но, облаял ты его классно издалека - пусть знает наших. Это наш бор. Разлёгся. А на медведей мы с тобой охотиться не будем, - успокаивал болтовнёй друга подбежавший к нему Генка.
Пёс вилял бубликом хвоста и, пристёгнутый к поводку, тянул хозяина дальше от страшного зверя.
Работу хороших зверовых лаек Генка всё же наблюдал в тот раз. После молодняка, впервые увидевшего и понюхавшего спокойного медведя, который на них практически не реагировал, стали пускать взрослых собак. Тут уже картина изменилась. Мишке даже приходилось подниматься и лениво отгонять докучливых собак. И в заключение особенно красиво работали две лайки – чёрно- белый крупный кобель Хант и серо-пегая сука Шуга. Уличного содержания, в богатых шубах собаки были красивы. Отсутствие в движениях робости, упругая пластика прыжков, осмысленность действий ловких бойцов, заставляли любоваться атаками опытных, не первый раз работающих по матёрому зверю собак. Начал в одиночку Хант. Среди зрителей тут же стали передаваться разговоры от знающих людей, что этот-то пёс сейчас покажет настоящую работу.
Сначала лайка несколько раз по кругу оббежала зверя, держась от него в нескольких шагах. Лаяла без особого азарта. Пару раз почти коснулась носом шерсти на задних лапах спокойного медведя. Косолапый на всякий случай поворачивал голову, косясь на собаку. Пёс отпрыгивал.
Генке это напоминало начало боксёрских поединков, показываемых по телевизору. Так же аккуратно, не спеша, бойцы начинали танцевать друг перед другом на упругих ногах, в пол силы касаясь противника быстрыми пробными ударами. Постепенно темп нарастал, удары становились мощнее. И вот уже на ринге идёт рубка в полную силу с градом мощных молниеносных ударов.
Так и на поляне. Хант сделал первую жалящую хватку за гачу задней лапы зверя. Медведь дёрнул головой, реагируя на боль, поднялся на все четыре лапы, уставился маленькими глазками на собаку. Движения лайки стали более резкими, лай азартнее и злее. Она крутилась вокруг косолапого, вновь, сморщив губы над обнажёнными клыками, впилась в заднюю лапу медведя и мгновенно отскочила. Это было своевременно, потому что увалень с неожиданной скоростью крутнулся на месте и выбросил лапу в сторону отпрыгнувшей собаки. А Хант, не прекращая злобного лая, уже вновь старался оказаться позади медведя. Зная, чем это может закончиться, лесной гигант проворно крутился на месте, стараясь встречать назойливую малявку клыками и цепкими лапами. Собака ярилась всё больше и больше. Лай разрывал ей глотку. Слюна брызгала через белые зубы. Пёс ни мгновения не находился на месте. Он менял направления, прыгал перед мордой медведя. Когда тот кидался на собаку, лайка стремительно забегала сзади и вновь болезненно кусала медведя за мягкие мышцы лап.
- Вот, это кобель. Как крутит топтыгина.
- Да, такой хозяину не даст свободно убегать. Заставит прижаться задом к дереву. Тут и бери его.
- А из под Ханта уже не одного медведя взяли. Известная собачка.
- Сейчас ещё Шугу пустят. Они в паре вообще карусель крутят – залюбуешься.
Генка прислушивался к оживлённым обсуждениям рядом стоящих зрителей.
- А, вот и Шуга!
С противоположной стороны живого круга вылетела серая лайка. Высокий тон её азартного лая смешался с хрипло-басовитым лаем кобеля и тяжёлым ворчанием медведя. Собаки теперь вдвоём продолжили круговерть вокруг мишки. Носились то обе в одну сторону, то навстречу друг другу. Удивительно, но они не сталкивались. Порой даже приходилось одной из лаек перескакивать через другую. Вёрткая Шуга, разъярившись, припадала на передние лапы перед самой мордой медведя. Её лай забивал ему уши. Зубастые челюсти клацали, едва не касаясь чёрной мочки на морде зверя. Хант в это время вновь и вновь делал хватки «по месту», как говорят охотники. Он, пронизывал плотную шерсть, болезненно рвал клыками мягкие ткани мышц на задних лапах. Цепь гремела не переставая. Медведь вертелся волчком. Его передние лапы сгребали воздух перед зверем. Но, только воздух. Собаки всегда успевали отскочить. Если атаке подвергался Хант, Шуга отважно кидалась и кусала сзади зверя. Стоило тому крутнуться и атаковать лайку, Хант мгновенно вцеплялся в незащищённое место.
- Это домашние собачки, - подумал Генка, - а, что тогда волки? Какие там ножички и отвага. Тут пара лаек медведя крутят, а встреться человек в снежной степи с голодной стаей волков – порвут в две секунды. Рукой махнуть не успеешь. Бр-р-р-р.
Дома, рассказывая отцу и членам семьи о событиях на притравке, Генка хвалил Кана, доказывая всем и самому себе, что их собака не панически испугалась медведя, а отнеслась с должным уважением к его дикому превосходству. Пусть пёс лаял, отбежав на сорок шагов, но, ведь, лаял – не скулил. Молодой, да и в первый раз. Если чаще бывать на притравах, будет работать не хуже Ханта. Отец улыбался. Женщины поохали, почмокали губами, когда услышали о нападении медведя на смотрителя.
- И куда ребёнка отпускаешь? – выплеснула свой страх мама Генки, - там медведь в лесу, а он ребёнка туда.
- Ничего, мать. Какой он ребёнок? Генка у нас охотник. Может скоро тебе медвежью шкуру подарит, на пол стелить, - подзуживал отец разволновавшуюся от надуманных страхов жену.
Отношения Званцева старшего и лайки были своеобразные. Гулял с Каном и кормил его в основном Генка. Даже бессистемно занимался с собакой тоже Генка, пытаясь научить самостоятельную лайку выполнять простые команды. Начитавшись книг, забив голову теорией, Генка возбуждённо спорил с отцом, когда тот вдруг начинал заставлять собаку то сидеть, то лежать.
- Кан! А, ну сидеть! Сядь, я тебе сказал! Сидеть сейчас же! Сядь! – напустив строгость в голос и сделав сердитое лицо, нависал над собакой отец.
- Папа, ну чего ты то сядь, то сидеть. Руками машешь. Кричишь так, словно пёс провинился в чём-то. Видишь, он боится твоего крика и не понимает, что от него требуют. Стой ровно. Лицо сделай доброе. Сначала привлеки внимание собаки, позвав её по кличке, а уж потом чётко и ясно произноси команду. И голос должен быть жизнерадостный, а не зловещий. Жест рукой делай всегда одинаково, энергично. Вы же с собакой в этот момент одно целое, - цитировал Генка по памяти, вычитанное из книг.
- Он всё понимает, сынок, - возражал отец, - вон, гляди. Ну-ка, сядь! А-а, дурачок, вот молодец. Молодец, малыш, - трепал отец по голове выполнившую его команду собаку.
Довольный, он с видом победителя отходил в сторону. Одну руку засовывал в карман брюк. В раскачку поворачивался. Второй рукой привычным движением закидывал наверх сбившийся на лоб густой чуб. При этом улыбался снисходительно, как бы говоря:
- Вот, шмурак, йодом мазанный. Яйцо курицу учит.
Собака признавала за Генкиным отцом безусловное право вожака. Старший самец. Сильный и строгий. В маленькой стае он был главный. Остальным Кан отводил свои места. Бабушку избегал. Если сталкивался с ней в квартире, то припав на лапы и распустив книзу хвост, стремился тут же крадучись убраться с её дороги. Бабуля недовольно ворчала вслед:
- Вот, пропасть. Ну, пошёл!
Генка не обижался на бабулю. Её ворчание в квартире по различным поводам было так же естественно для Генки, как и присутствие старенькой разномастной мебели. Она есть, но её как будто не замечаешь. Ну, есть и есть. Зато доброта и забота о внуках компенсировали всё её ворчание. Сестру Лилю Кан приветствовал покачиванием бублика над спиной. Он давно понял, что бурно выражать свою привязанность к молоденькой девушке не стоит. Это вызывало протест с её стороны.
- Уйди, уйди, Кан! Опять шерсть с платья убирать после тебя. Отстань!
Подросший пёс, приветствуя заходящую в квартиру Лилю, улыбался, вываливал розовый язык, махал хвостом, и держал установившуюся со временем дистанцию. Зато маму Генки Кан встречал всегда с таким бурным восторгом, когда она возвращалась с работы, что казалось, он может сбить её с ног, так радостно он прыгал в узком коридорчике вокруг хозяйки, так лихорадочно молотил хвостом из стороны в сторону. При этом скулил, словно маленький щенок, а не почти взрослый волкоподобный пёс. Это всегда удивляло Генку, потому что даже его отца собака встречала более сдержано. Генка же был для Кана товарищем, с которым весело играть, но можно и немного поспорить иногда.
Радуясь членам своей стаи, собака оставалась чутким сторожем, недоверчивым к посторонним. Рычала и громко лаяла, если поздним вечером, когда затихает дом, или даже ночью чьи-нибудь шаги шаркали по лестнице мимо дверей в квартиру Генкиных родителей. Отец с негодованием вылетал из спальни, шумел на собаку. Пёс не мог понять, за что его ругают. Все его предки так поступали – предупреждали об опасности. Ему и невдомёк было, что охраняя себя и стаю, он беспокоит спящих за стенами, снизу, сверху, с боков людей.
Закрывать двери днём в то время было непринято. Если кто-то находился в доме, то дверь на замок не запирали. Только когда семья готовилась к ночному сну, поворачивали обычный длинный с одной бородкой ключ в замочной скважине, металлическим щелчком как бы ставя точку в конце ещё одного прожитого дня. А пока было светлое время, войти или выйти из квартиры не занимало много времени – хлоп дверью и ты уже дома, либо наоборот – тебя и след простыл. Поэтому занятым важным делом – проверкой систем водоснабжения сантехникам и в голову не пришло крутнуть хромированный барашек архаичного звонка на входной двери. Громыхая сапогами, они шумно ввалились в крошечную прихожую. Генку подбросил с дивана звериный рык, слившийся с испуганным человеческим криком, шум толчеи в коридорчике. Через мгновение лай собаки уже сотрясал лестничную клетку, вместе с топотом многих ног по ступеням маршей. Генка выскочил из квартиры. Пёс злобно лаял, спустившись пролётом ниже.
- Кан! Нельзя! Стоять! – Генка перелетел через ступени, схватил собаку за загривок.
Хлопнули подъездные двери. Тишина.
- Домой Кан, Домой, - направил рычащую собаку вверх по ступеням Генка.
Выбежав на балкон, Генка увидел в нескольких шагах от подъезда троих взволнованных, активно жестикулирующих мужчин в рабочей одежде с инструментальными чемоданчиками в руках. После коротких переговоров он убедил сантехников вновь подняться в квартиру и осмотреть инженерные системы.
- Блин, волчара такой на меня кинулся, побежишь тут, - оправдывался перед коллегами старший из тройки.
- А Витёк, слышь, Семёныч, улепётывал, даже не зная от кого. Он ещё на целый марш до квартиры не поднялся. Махом развернулся. Вот физиономия-то у тебя была, наверное, когда ты на четвереньках из квартиры вылетел.
- На себя бы посмотрел, остряк. Я и не видел раньше, чтобы по лестницам с такой скоростью бежали. Как из сапогов-то не выпал только.
Мужчины скрывали за шутками смущение, косились на закрытую комнатную дверь, из-за которой раздавался собачий лай.
- Ладно, тут всё нормально, - быстро резюмировал старший, - пошли, пошли дальше.
Закрыв за ушедшими дверь, Генка хихикнул, представив паническое отступление сантехников. Затем, глянув на выпущенного из заточения Кана, с детской непосредственностью заливисто расхохотался.
- Нехорошо получилось, - выслушав вечером Генку, сказал отец, - так могут и дети дверь открыть, и женщины.
В тот же вечер с внутренней стороны двери появилась простая туалетная задвижка.
Активность молодого пса проявлялась не только в стремлении защищать свою стаю, в помощи её членам в естественных для лайки охотничьих походах, в сопровождении во время выездов на природу. Взрослея, Кан выполнял это всё с большей сноровкой и разумностью. Помимо этого, его природное естество влекло красавца к соплеменникам, доставляя Генке немало хлопот. Удрать за какой-нибудь мелькнувшей вдалеке дворняжкой Кан мог, не слушая грозных Генкиных запретов и отчаянных призывов вернуться. Устроить свару с кобелём, суетно поухаживать за самкой – вот жизнь. А скучное болтание на поводке - это разве прогулка? Пёс радовался, когда Генка водил его в рощу. Там была возможность поносится с другими собаками. Молодость и растущая сила требовали движения. Запахи весны разгоняли кровь, пробуждали мощные инстинкты.
На обычном месте выгула уже был Коля со своей Астрой. Астра встретила Кана с безрассудной живостью ветреницы. Хвост, словно надломленный - в сторону, сама крутится чёрной юлой. А Кан, уже за десятки метров до Астры, задыхаясь в ошейнике, тянул в её сторону Генку. Отпущенный, стрелой подлетел к подружке, приклеился к ней носом, мелко заклацал зубами. Не успел Генка поприветствовать Николая, как его товарищ воскликнул, указывая на собак:
- О! Чего это твой? Смотри, смотри, Генка.
- Вот, ёлки-палки, Колян, она же у тебя пустует. Ну, всё, приехали.
Молодой самец лайки, повинуясь инстинкту, ошалевший от призывного запаха жизни, мгновенно отдал себя молодой самочке.
Всё, Коля, не трогаем их. Эх, молодой ещё, всего год. Потерпел бы ещё годика полтора, ему крепнуть надо, какая ему любовь. Да и у твоей Астры первая пустовка. Оболтусы мы с тобой, Колян. Не углядели за собаками.
- А что? Собаки, - неспешно, как обычно, протянул формирующимся баском крепкий паренёк.
- Да, рано им, Колян, сами ещё щенки. Эх, чёрт. Ладно.
Генка понял, что его товарищ не делает из случившегося трагедии, не разделяя его - Генкиных огорчений.
- Щенки будут, Ген.
Щенки действительно родились через два месяца. Коля поведал, что Астра принесла трёх чёрненьких самочек и одного бурого кобелька. Неожиданно для Генки это стало причиной нового расстройства. Ожидая приплода, Генка и Коля обсуждали его будущее. Договорились, что право первому выбрать одного щенка будет предоставлено Генке, как хозяину отца маленьких метисов. Генка объяснял, что такова практика среди собаководов. Думал, посоветовавшись с отцом, отвезти бурого к матери Генкиного отца, которая жила в полуподвале большого частного дома, в старой части города. До революции дом с конюшней и надворными постройками был возведен дедом Генкиной бабушки. Теперь бывшая гимназистка жила в помещениях, когда-то предназначавшихся для прислуги. Собаки во дворе давно не было. Вот и думали отец с сыном, использовать старую пустую будку, поселив в ней сторожа-полукровку. Увы. Пришлось разочароваться. Отец Кольки не принял во внимание договорённости своего сына, сам раздал всех щенков. Успокаивая своего, Званцев старший говорил Генке:
- Да, нет, сынок, он не обманщик и не жадина. Твой товарищ и его собака живут в квартире, где отец Коли - хозяин. Вязка была случайной, предварительных договорённостей не было. Ну, принесла их собачка щенков. Как? От кого? Это ему не очень интересно. Правила о лимитных щенках приняты в чистопородном собаководстве. А бабушке мы найдём какую-нибудь собачку, чтобы на чужих лаяла, дом и двор охраняла.
- Какую-нибудь, - с обидой тянул в ответ Генка, - то бы мы с Каном к его сыночку приезжали в гости. Кан бы с ним играл. Могли бы их вдвоём на охоту брать. Всё же наполовину лайка. Красивый. Бурый, как Кан.
Генка с трудом сдерживал слёзы. Отец трепал его рукой по волосам на голове, успокаивал:
- Не расстраивайся, Гена. Кан-то с нами. Вот заматереет – сколько ещё чистокровных лайчат будет от него. Всех всё равно к бабушке не отвезёшь. Пусть и этот малыш достанется кому-нибудь. Может быть, где-то такой же, как ты, мальчишка давно ждёт исполнения своей мечты.
Только спустя год или полтора Генка узнал от того же Кольки, что отец его товарища отвёз щенка своему родственнику в деревню. Со слов Коли, щенок вырос в красивого пса, очень похожего на лайку.
Однажды, в середине лета Генка ранним утром выскочил на балкон. Кан настойчиво надоедал ему перед этим. Пёс засовывал голову под одеяло и холодной мочкой носа находил Генкину шею. При этом скулил, требуя вести его на прогулку. Часа два как взошло солнце. Воскресенье. За окном мягкий рокот воркующих голубей, писк и чириканье разной птичьей мелочи. Особенно усердствовали воробьи. Комната, в которой спал Генка, хотя и выходила окнами на север, и в неё не попадали утренние лучи солнца, всё же была залита ровным светом. Этот свет и птичьи голоса будоражили собаку - пора на прогулку. Пора оббежать все памятные места, узнать все последние новости, вынюхав их у основания электрических столбов, углов зданий, стволов деревьев и веток кустов. Пора. Потому и не давал покоя Кан молодому хозяину. Собака может скулить часами. Мозг будет сверлить высокий тон, почти ультразвук. Он проникает через подушки и одеяла. Переждать и перетерпеть это не возможно. Не дожидаясь, пока на помощь Кану придёт потерявший терпение Генкин отец, сам Генка резко сел на диване, отбросив лёгкое одеяло, потянулся. Зашептал укоризненно:
- Ну, ты, Канище, и зануда. Кто тебе в глотку такую пищалку противную вставил? Рань несусветная.
Пёс радостно закрутился. Он своего добился. На балконе Генка стянул с натянутых бельевых верёвок высохшие после вечерней стирки трико и футболку. Подумал:
- Опять мама будет ругать, что не глаженное надел.
Глянул на безлюдные двор и школьную территорию за ним.
- Не понял, - мысленно оценил увиденное, - что за собака?
Над ровно подстриженными кустами сирени по границе участка школы торчала пёсья голова.
- Блин, кенгуру-то откуда здесь? Собака не может так высоко над кустами голову держать. Да и уши, как у ослика. Да это косуля! Ничего себе! Как она забрела в середину посёлка? С полей или из бора, наверное, ночью пришла, - мысли, набирая скорость, закрутились в голове.
Сон пропал. Генка громко хлопнул в ладоши, как на охоте, когда старался выгнать из камышей затаившуюся дичь. Дикая коза дёрнула головой, выскочила из сирени, поскользнулась на твёрдом асфальте проезда, устояла, грациозными прыжками устремилась в сторону бора. Через двести метров шоссе, за ним сразу сосновый лес.
- Гула машин не слышно. Рано. Прорвётся, - подумал Генка.
Он быстро накинул одежду, натянул наполовину зашнурованные кеды, суетливо застегнул на собаке ошейник.
- Кан, погнали по копытным работать, - заговорщицки зашипел собаке.
Молодого пса не надо было подгонять. По два прыжка на лестничный марш, слетели вниз. Дав лайке оросить ближайший куст, Генка с собакой на поводке побежал к тому месту, где видел косулю.
- Ищи, Кан, ищи, - сунул руку в листву Генка.
Реагируя на команду, пёс заинтересованно стал втягивать носом воздух. Было видно, что он прихватил волнительный запах, только что оставленный косулей. Движения быстрые. То отбежит на длину поводка в сторону, где животное оставило невидимый след, то вновь вернётся к кустам сирени, жадно вынюхивая микрочастицы дикого запаха на земле, на ветках, на листве.
- Пошли, пошли, Кан, - увлёк Генка за собой собаку.
Заводской посёлок был задуман и построен очень интересно, как казалось Генке. Вытянувшийся вдоль шоссе прямоугольник территории начинал застраиваться со стороны города трёх или четырёх подъездными, высотой в четыре этажа жилыми домами под скатными крышами. Над кровлями из светлых волнистых шиферных листов поднимались высокие вентиляционные шахты из красного кирпича. Квартиры оборудовались чугунными печами на крошечных кухнях. Вентшахты выполняли заодно роль печных труб. В первые годы жизни на посёлке Генка видел, как плотные ватно-молочные клубы пара и дыма поднимались над трубами в морозные зимние дни. Он сам, по подсказке отца, собирал после праздников выброшенные на улицу новогодние ёлки, рубил очищенные от веток стволики, нёс домой. Они с отцом топили печь еловыми и пихтовыми липкими дровами. Дом наполнялся удивительным горячим запахом кипящей смолы.
- Ты чувствуешь, сынок, чувствуешь? Прямо как на таёжном зимовье или у костра в тайге. А? – отец жмурился, громко втягивал носом воздух, словно демонстрировал, как надо чувствовать.
Генка не бывал в охотничьих зимовьях, ещё не доводилось ему и в тайге зимой ночевать, но он живо представлял всё это по рассказам отца и из прочитанных книг. Ему нравились эти минуты у печи. Нравилось, когда отец вдруг неожиданно молодел, когда исчезало серьёзно-строгое выражение лица, когда становились незаметными многочисленные морщины, когда в сощуренных хитро глазах зажигался весёлый огонёк.
Со временем стали строить на посёлке заполонившие Российские города панельные пятиэтажки с плоскими кровлями. На смену чугунным дровяным и более поздним электроплитам пришли небольшие газовые штамповки на две конфорки. Сидение у раскалённой потрескивающей печи осталось лишь в памяти. Но ничто не могло испортить утопающего летом в зелени и обилии цветов уютного поселка. Структура застройки сохранялась. Вся территория делилась двумя широкими зелёными полосами. На ту, что шла параллельно шоссе были нанизаны детские сады с их участками, спортивные зоны школ, уютные небольшие дворы жилых домов. Перпендикулярный шоссе широкий бульвар, прозванный молодёжью «Бродвеем», делил участок пополам и заканчивался на большой площади с новеньким дворцом культуры, со скверами и спортивным комплексом вокруг него. Можно было попасть в любой уголок посёлка, бродя по ухоженным асфальтным пешеходным дорожкам, любуясь подстриженными газонами, десятками сортов ярких цветов, художественно высаженных на необъятных клумбах. Так что для косули окружающая её застройка не была каменным страшным хаосом. Животное могло практически напрямик беспрепятственно пробежать среди пышной зелени бульваров и дворов, не заставленных редкими в то время легковыми автомобилями. И Генка с Каном на поводке побежал к лесу по направлению, каким могла бежать косуля. Шоссе так же пустынно, как и поселковые дворы. На лесной опушке Генка отстегнул от ошейника карабин поводка.
- Ищи, Кан!
Лайка крутнулась по опушке, уткнувшись носом в землю, и вдруг молча бросилась вглубь бора. Собаки не было с полчаса. Генка в лес не пошёл – где там искать лёгкую на ногу собаку. Он бродил по тропинке вдоль опушки, привычно покусывая сочное окончание вырванного завершья травяного стебля. Выдавив зубами сладковатый сок, как маленький дротик, бросал стебелёк вдаль от себя, в гущу травы. Ухватившись за кисть, срывал новый.
- Интересно бы посмотреть, как Кан по следу идёт. Да, где там. Догнать, конечно, не догонит козу, но хоть надышится звериным духом. Он же хищник изначально. Помощника на охоте из него человек сделал. Вот привольно ему сейчас нестись среди чащи. Ещё и волчарой себя представляет настоящим, наверное, зверюга. Здоровую косулю ему не взять в одиночку, так что за неё беспокоится нечего, а вот комары-то меня жрут. Охотничек, пора домой. Понежиться в постели смогу пару часов, - мысленно сам с собой разговаривал Генка.
Кан появился неожиданно. Выскочил из густого лиственного подлеска, на мгновение застыл на самой кромке бора, рядом с мощным сосновым стволом. Солнечные лучи, сколько могли, пронизывали опушку, растворялись в густой тени сосновых крон и пушистой поросли. Эти же лучи освещали собаку, как будто специально демонстрирующую свою природную красоту стойкой с высоко поднятой головой, чуть оттянутыми задними лапами. Уши торчком. Глаза горят тёмными топазами. Хвост в тугом кольце над спиной, пасть раскрыта, розовый язык, мягко обтекая белоснежные клыки, свисает чуть набок, пульсирует в такт частому дыханию.
- Красавец, - залюбовался другом Генка, вслух добавил, - ну, что? Съел безрогую, бродяга? Почему нет? Бегает быстро? А меня вот комарики доедают уже. Пошли домой.
Пёс закачал кольцом хвоста, потрусил к Генке.
Что могло случиться с косулей, доберись до неё лайка, Генка узнал позднее.
Во второе лето жизни Кана Генкин отец со своим товарищем Борисом Игловым задумали путешествие в Горный Алтай. Ехать решено было с семьями на своих машинах. Счастливые обладатели юрких «Запорожцев» прикрутили на крыши горбатеньких автомобильчиков багажники. На багажники уложили скарб. Плотно обвязали верёвками. Получились горки в половину машины размером. Внутри голубенького автомобильчика Бориса устроилась на первом сидении жена Иглова Людмила – женщина красивая с крупным, приятным мужскому глазу телом. Смуглая хохлушка с короткой причёской густых каштановых волос была улыбчива и неспешна. На заднем сидении щебетали дочки. Старшая, похожая на мать десяти летняя Ирина приглядывала за очаровательной Аллочкой. Крошке исполнилось пять лет, и юная леди проявляла активную самостоятельность.
Генка тоже сел на первое сидение, рядом с отцом. Между его ног устроился Кан. Корпус собаки прятался в нише для ног пассажира, а голова, обращённая против движения, поднималась над Генкиными коленями. Сзади мама Генки и его сестра Лиля.
Ранним солнечным утром голубой автомобильчик покрутился по городским улицам, отважно проехал среди громадных металлических ферм моста через широкую Обь, вырвался на ленту шоссе, и устремился на юг. За ним неотступно следовал его близнец, отличаясь от ведущего только строгим серым цветом.
Это было первое большое путешествие на машине для Генки. Часто по выходным семья выезжала на реку, в лес. Поездки на двадцать, тридцать километров были обычны. А тут предстояло преодолеть их сотни три. Отец в преддверие поездки в присущей ему артистичной манере рассказывал о бесконечных степных просторах, о горных кручах и глубоких ущельях с узкими дорогами по самому их краю. Всё это ждало их, по его словам. Отец нарочито серьёзно выражал надежду, что все выдержат предстоящее испытание. Неведомый Горный Алтай. Столько о нём слышано. Он раскинулся где-то на юге. А за ним известная лишь по книгам и потому, как будто всё ещё находящаяся в толще средневековья – Монголия.
Хорошая погода. Солнце. Сосновый бор, поначалу стиснувший дорогу с двух сторон, очень скоро прекратил свой бег за маленькой колонной, замерев на краю, раскинувшихся до горизонта полей. Покатые и протяжённые земляные волны несли на себе, похожие на скопления кораблей с зелёными парусами берёзовые колки. Посевы овса, пшеницы, гречихи, кукурузы, люцерны, других, не знакомых Генке культур мелькали за окном. Они чередовались, декорируя поверхность земли различными цветами и фактурой.
Всё увиденное тут же живо обсуждалось. Эмоциональное возбуждение выплёскивалось в восклицаниях, оценках, постоянных призывах посмотреть туда-то и на то-то. Настроение передалось и собаке. Кан приподнялся, опёрся передними лапами на Генкины колени и вместе со всеми смотрел на поля и рощи вдоль дороги. Шелестящий поток воздуха через приоткрытое окно доносил до чуткого носа пса богатые запахи набравшей летнюю мощь природы.
- Кто будет пирожки? - раздался с заднего сидения добрый голос мамы Генки, - есть с капустой, с картошкой, с луком и яйцами.
Вместе со звуком шуршащих газет до Генкиного носа долетела волна восхитительного аромата жареного в масле теста. Кан уже давно проявлял интерес к происходящему на заднем сидении. Он сразу уловил запахи съестного, как только мать и дочь стали извлекать свёртки из заранее приготовленных кошёлок.
- Канище, не канючь. Ты готов трескать постоянно, - попытался успокоить возбуждённого пса Генка, - мам, дай я ему с капустой скормлю пирожок, а то он меня замучит. А мне с картошечкой для начала.
- Ты надеешься на продолжение, что ли? – среагировала острая на язык Лиля, - по пирожку и всё. На вас не напасёшься.
Все соблазнились на аппетитное угощение.
- Вот, ёдом мазанный, жизнь пошла. Ешь, пей. Ни ветра, ни дождя. Роскошно. Это ни как на мотоцикле бывало - там на ходу не особо покусочничаешь, - шевеля разбухшей от пирожка щекой, хмыкнул и поделился с семьёй Генкин отец.
Он, не отрываясь, смотрел вперёд на дорогу, по которой на всём её протяжении были видны редкие грузовые и легковые машины. Сзади идущие автомобили рано или поздно обгоняли две маленькие машинки, что словно связанные бежали по асфальтной ленте на подогнутых внутрь, не по росту крупных колёсах.
- Зато, какие привальчики славные устраивали на травяных обочинах, - кинулся в воспоминания Генка.
- Прива-а-а-льчики, - протянула насмешливо Лиля, - да, ты и в люльке жевал всё время, как хомяк.
- Скажи ей гав, Кан, - огрызнулся Генка.
Постепенно всё реже стали звучать восторженные оценки. Сидящие в машине молча созерцали окрестности. Кан свернулся было калачиком в ногах у Генки, и пытался задремать, но шумные удары колёс по выбоинам на асфальте, передавались на кузов автомобиля и беспокоили собаку. Поэтому лайка, опираясь корпусом о сидение, а передние лапы пристроив на Генкином колене, полусидела, полулежала, дыша часто и жарко раскрытой пастью. Язык свисал набок через чёрные брыли нижней челюсти. Время от времени собака захлопывала пасть. Шумное и частое «хы-хы-хы-хы-хы» прекращалось на мгновение, но тут же возобновлялось, охлаждая животное. Генка тихонько перебирал пальцами руки, почёсывая холку собаки. Ласка успокаивала пса и, как думалось Генке, отвлекала того от утомительной монотонности сидения в тесном замкнутом пространстве. Кан смотрел в окно. Иногда начинал заинтересованно вынюхивать ему одному доступные запахи, нагоняемые потоками врывающегося воздуха.
- Интересно. Вот Кан всё нюхает, нюхает. Это он что, дорогу запоминает? Слышь, пап, а если он потеряется в горах, он сможет домой добраться сам? Найдёт дорогу? Я читал книжку про колли, которая через половину Англии пробежала, возвращаясь к хозяину. Канище-то у нас не последний дурень.
- Предпоследний, - фыркнула с заднего сидения Лиля.
- Кан-то? Этот шельмец может. У лаек вообще самостоятельность хорошо развита, а уж в тайге ориентируются, как дома. Что ему крошечная Англия? Он пёс сибирских просторов. Такой что угодно найдёт. И зверя в лесу, и дорогу домой, - отец с весёлой уверенностью говорил то, что и хотел услышать Генка.
За короткими вспышками разговоров, за созерцанием окрестностей незаметно убегали назад километры дороги. Проехали Бийск. Удивительно было для Генки, что среди полей и берёзовых рощ, за холмом, на который по пологому склону напрямую взлетела дорога, притаился город. Он явился разномастной застройкой как-то вдруг, стоило машинам пробежать по сформированным деревянными одноэтажными домами улочкам на вершине холма, и покатиться вниз по длинной дуге спуска в речную долину. Сама река ещё пряталась за зеленью и строениями. Рубленные серые бруски панельных пятиэтажек бесцеремонно раздвинули сложившуюся не высокую застройку. Плюхнулись с жёсткой упорядоченностью, подставив небу плоские кровли с крупной насечкой выступающих рёбер. Привычный уже образ современных городских зданий привлекал внимание непропорциональной к окружению массой и скудостью эстетики. Словно кукушата в уютных гнездах крошечных пичужек, бетонные прямоугольники выдавливали одно, двух этажные деревянные и кирпичные домики из занимаемого ими десятилетиями пространства. В противовес символам нового времени, с радостной ярко-синей сочностью парили над кудрявой городской зеленью купола сохранившегося в стороне от индустриального строительства собора. Вблизи город был уютный и напомнил Генке центральную часть города, где он жил. Те же, с кудрявой кладкой кирпичные дома, многие оштукатурены с обилием лепнины. В основном здания построенные ещё до революции богатыми купцами. Послевоенная застройка, с её основательностью и ещё не растраченным умением делать хорошо, уместно сочеталась со стариной. Река, почти такая же полноводная на первый взгляд, как и Обь, разделила город на две части. Левобережье – необъятный разлив деревянной усадебной застройки. Бия ныряла под огромный мост, по которому в окружении грузовиков и автобусов, пробежали над рекой два пучеглазых «Запорожца». А потом город закончился. Всё более кривые и щербатые, с неопределимым цветом, из-за толстого слоя насевшей на них дорожной пыли, заборы оборвались. Последние домики глянули широко открытыми окнами-глазами вслед убегающим автомобильчикам и вновь погрузились в ленивую дрёму под тенью тополей и черёмух.
- Необъятная страна, – подумал Генка, - едешь, едешь. Казалось бы, после бесконечности полей уже никакой цивилизации и быть не может, а тут, бац, город.
И снова после пригородного соснового леса поля и рощи. Названия прилепившихся к тракту сёл были незнакомые, а потому непривычные – «Верх. Катунское», «Полеводка». Запомнились «Сростки». Село большое, раскинувшееся по начинающей вздыбливаться земле – признак близких гор. Река Катунь, на правом берегу которой и раскинулось село, уже давно бежала навстречу Чуйскому тракту, но не показывалась до времени, прячась за растительностью, заполнившей речную долину.
- Цвет воды потом увидите какой, - пообещал отец, - с бирюзовым оттенком. А осенью, говорят, река вообще бирюзовая. Но дальше, в горах она страшная. Мощная река. На лодках по ней не поплаваешь. Пороги. И вода холодная всегда. По алтайской легенде в незапамятные времена бедный юноша-пастух Бий полюбил красавицу Катунь – ханскую дочь. Папаша-то богатенький был против их любви, не по чину видно жених ему показался. Вот молодые и убежали вопреки воле родителя. Спасаясь от погони, посланной разгневанным ханом, превратились влюблённые в реки и соединились навеки. Так Обь и образовалась.
- А мы на берегу Катуни будем лагерем стоять, пап?
- Да, нет, уйдём в сторону. Выберем небольшую чистую речку среди гор. Хариуса половим.
Генка отвлёкся от разговора, увидев впереди зелёный туннель, в который ныряла дорога. Туннель был образован вековыми тополями необъятной толщины и высоты недосягаемой. Тополя давным-давно были заботливо высажены по краям дороги. Может быть, сами сельчане высадили саженцы в надежде как-то украсить бегущую мимо села дорогу. Может быть, дорожники защитили село от шумного тракта. Как бы там ни было, но только в Сростках было это удивительное творение человека и природы. Искусственная аллея растянулась не на один километр. Кроны плотные и курчавые, как кучевые облака, смыкались над дорогой, пряча её от яркого солнца в своей тени. Мощные стволы живой колоннадой стискивали дорогу, мелькали за окном движущейся машины. Ведущий автомобиль начал сбрасывать скорость, вильнул вправо, и остановился на небольшой площади, образованной отступившими от дороги постройками. Базарчик. Десятка полтора деревянных лотков, установленных в два ряда, завалены зеленью, копчёным и солёным салом, банками с солониной, вареньем, мёдом, прочими рукотворными товарами.
- Насидевшийся Кан сразу потянул Генку к деревьям. Пометив основания некоторых из них, он одновременно жадно вынюхивал местные новости. Это не город. Запахи села, очевидно, ошеломили лайку. В переулках переваливаются утки. Коротко всгагатывают рядом с ними важные гуси. Вон мальчишка гонит пяток тёмно-коричневых, энергично встряхивающих хвостиками овечек. На лужайке, рядом с забором усадьбы пасётся чёрно-белый телёнок. Верёвка от шеи свободно вьётся к металлическому стержню, вбитому в землю. Поводок, удерживающий собаку, натянулся. Пёс поспешил навстречу влекущим запахам. Две мелкие дворняжки, слонявшиеся по базарной площадке, затявкали было на чужака, но тут же благоразумно ретировались, поджав хвосты и оглядываясь, когда незнакомец с рыком бросился в их сторону. Кан и не собирался чувствовать себя гостем. Пружиня на ногах, он вертелся около Генки, опутывая ноги молодого хозяина брезентовой лентой. Голова туда-сюда. Всё интересно. Всё необычно. Всё ново.
- Тише, ты, - пытался урезонить лохматого друга Генка, - сейчас позовут моськи своих дружков поздоровее, достанется нам.
Но, Кана не пугали надуманные опасения хозяина. Он уже был готов осваиваться на новой территории, доказывая, если понадобится, своё главенство острыми клыками и грозным рыком.
Мама Генки, сестра Лиля, жена Иглова с дочерями уже подошли к лоткам и с интересом разглядывали предлагаемые товары. Торговки – женщины разных возрастов, с привычно загорелыми для селянок лицами, оживились при подходе покупателей.
- Огурчики, девочки. Свой засол. Как свежие, с хрустом.
- Картошечка рассыпчатая. Берите, не пожалеете.
- Грибочки солёные! Груздочки! – зазывала худощавая женщина, перед которой возвышалась пирамидка из разнокалиберных стеклянных банок, наполненных деликатесом.
К ней приблизились Борис и Генкин отец, после короткого осмотра машин зашедшие с противоположного конца ряда.
- Как грибочки-то? Ничего плохого не будет с них? – проявляя некомпетентность о дезинфекционной способности соли, спросил Борис Иглов.
- Да, ну, что вы. Ещё ни один не возвращался, - простодушно успокоила продавщица.
- И то ладно, - улыбнулся за спиной товарища Званцев старший.
- Сало копчёное, на вишнёвых ветках, во рту тает, - с едва уловимым украинским акцентом запела веселоглазая женщина, расхваливая лежащие перед ней золотистые с волшебным запахом куски свиного сала, приготовленного способом, известным ещё её приднепровским предкам.
- Мёд полевой светлый. А вот гречишный мёд!
- Квас домашний! Резкий, холодный.
- Редисочка свежая! Сладкая. Пучок за пятачок.
- Пирожки! Пирожки с картошкой! Горячие!
- Вот это пирожки, - изумился Генка.
Он взял собаку на короткий поводок и, не в силах победить любопытство, приблизился к лоткам. Не дойдя до рядов пару, тройку шагов, он не рисковал рассердить торговок и, в то же время, видел всё, что было красиво и аккуратно разложено на чистых тряпицах, покрывающих доски. Огромные – в две Генкины ладони пирожищи, не смотря на размер, казались воздушными и лёгкими. Изжаренные в кипящем подсолнечном масле, они были одинакового золотисто-коричневого тона с поверхностью напоминающую бархатистую замшевую бумагу. У них не было заострённых концов, как у пирожков, что жарили бабушка и мама Генки. Округлой формы, как лапоточки, они были красивы и аппетитны.
- Мам, мам! Мне пирожок купи. Пирожок, мам! – как малыш, попавший в кондитерский магазин, зачастил Генка.
- Ты полтора часа назад в машине все пирожки слопал, - попыталась Лиля с привычной поперёшностью отсечь брата от чревоугодия.
Подошли мужчины.
- Зина, всем по пирожку, - распорядился Генкин отец, - мы просто обязаны отведать местную кухню. Мы же в путешествии. Будем впитывать радости странствия на полную катушку.
Борис поддержал товарища. Торговка засуетилась. Быстро и ловко свернула большой газетный кулёк и набросала туда горячих пирожков. Тёмно-рыжая горка возвышалась над шуршащим бумажным краем кулька. Тут же разобрали пирожки, спасая пальцы от обильного масла газетными обрывками. Генка попробовал свой. Божественно. Под золотистым верхом светло-кремовая ноздреватая мякоть. Жареное тесто мягко сжималось под зубами и тут же вновь раздувалось, восстанавливая первоначальную форму пирога. Что уж там добавляли местные кудесницы в картошку неизвестно, но аромат от неё шел жирно-сливочный. Вместе с вкуснющим пышным тестом горячее картофельное пюре создавало восхитительное сочетание вкусов. Генка с наслаждением жевал пирог под завистливым взглядом Кана, не осознавая тогда, что впервые попробовал знаменитые сросткинские пироги, которые и через десятки лет будут вызывать восхищение всё увеличивающегося числа туристов, спешащих в Горный Алтай и обязательно делающих остановку около разросшегося сельского базара.
Как и обещал Генкин отец, маленькая колонна, преодолев предгорья, втянулась в долину Катуни. Перед большим селом Майма ушла от реки в сторону Горно-Алтайска. Не заходя в город, и проехав ещё какое-то время, смело свернула на щебёночную дорогу и стала забираться всё выше и выше….
Горы покорили Генку. Детское знакомство со скальными выходами на реке Кан было практически забыто и нависающие над дорогой то рыже-бурые, то сине-серые обнажения скал воспринимались, как увиденные в первый раз. Глинистый обрыв края Обской поймы по сравнению с этими причудливыми, устремлёнными в небо утёсами, казался теперь просто небольшим земляным валом. Масштаб был совсем другой. Машинки – малюсенькие божьи коровки. Люди – не более чем невесомые комарики. А масса гор всё нарастала, голубея вдали, гряда за грядой.
Первым сдался небесного цвета собрат серого «Запорожца». Слабенький мотор не в силах был тащить вверх небольшую, но загруженную машину. В горах вперед решили пустить автомобиль Генкиных родителей. Сколько могли, отчаянные «жучки» ползли по сизому щебёночному серпантину. Слева крутая, словно сцементированная масса щебня. Верха её не видно из-за среза автомобильного окна. Справа такой же крутой откос, но падающий вниз. На заднем сидении восторги от красот сменились откровенными вскриками страха при малейшем приближении автомобиля к обрывистому краю. Генке тоже было не по себе, но он молчал, не в силах оторвать взгляд от опасного края дороги. Отец был серьёзен.
- Давай, давай, трудяга, - с усилием, как будто и он сам тащил вверх машину, приговаривал отец Генки, - всё! - наконец воскликнул он, увидев в зеркало, что вторая машина встала, - дальше не сможем. Будем разворачиваться.
Выполняя приказы отца, мать и Генка с сестрой вышли из машины, приготовили валуны для подкладки под колеса. Кан, довольный свободой, носился по дороге. Бесстрашно подбегал к самому краю, с интересом заглядывал вниз. Убегал за поворот. Возвращался. Суета на дороге не смущала его. Насидевшись в тесноте, он наслаждался движением. Водители тем временем аккуратно сдали назад до того места, где дорога была чуть шире. В несколько приёмов под отчаянное «ой-ё-ёй!» женщин развернулись. Прижались к самой круче, оставляя возможность проезда для других машин.
- Придётся, Боря, возвращаться. Дальше не пройдём. Поищем место вон там, - указал рукой Иван Николаевич вниз, где у подножия склона зеленела долина с бегущей по ней лентой дороги.
Снизу донёсся натужный звук работающего автомобильного двигателя. Вскоре из-за поворота показался старенький «ЗиЛ». Машина шла порожней. Стекла боковых окон в кабине опущены. За рулём мужчина лет тридцати. Водитель с любопытством уставился на легковушки, группу людей около них. Первоначальное тревожное напряжение во взгляде исчезло – никаких признаков аварии или другой беды не было. Просто городские болтаются в отпускное время. Притормозил. Ответил кивком головы на разнобойное «здрасте». Генка, придерживая собаку, наблюдал, как его отец подтрусил к подножке кабины.
- Привет! Слушай, друг, хотели на речке где-нибудь встать. Попробовали подняться, а моторчики слабоваты. Не подскажешь, куда нам лучше проехать, где можно место для отдыха найти? – небольшого роста отец спрашивал, подняв лицо к высоко сидящему шофёру.
- Так тут много мест. Везде можно встать. Наверху-то делать нечего, это вы на лесоразработку приедете. Вам лучше вниз спуститься, по дороге за деревню уедете и там хоть где у реки и приткнётесь, - с неспешной уверенностью местного жителя подсказал водитель.
Улыбнувшись на многоголосую благодарность горожан, мужчина захрустел рычагом передачи. Не выключенный мотор взревел. Задние колёса провернулись, выбросив из-под себя струи песка и гравия. Машина тронулась с места и поползла вверх. Первый же поворот скрыл машину и приглушил звук её двигателя.
- По местам, - бодро скомандовал отец Генки и обнадёжил, - ужин будет уже в лагере.
Без удовольствия, подчиняясь команде, Кан забрался в нагретую солнцем машину, привычно пристроился между Генкиных ног.
В небольшой деревеньке сделали ещё одну остановку. Кан отважно кинулся на двух крупных дворняг, попытавшихся приблизиться к нему с воинственно задранными хвостами. Собаки, напуганные не столько дерзостью чужака, сколько незнакомыми людьми, лаяли в отдалении, пока местный мужичок, угостившись сигаретой, рассказывал приезжим, как лучше добраться до нужного места.
- По тому мостку и переедете на другой берег. Мостик старый, но у вас машинки маленькие. Наши ездили, ничего.
Что ездили через мостик очень давно, стало ясно, когда машины остановились перед полусгнившим деревянным сооружением. Можно пройти человеку. Можно перевести вьючную лошадь. Рискнув, можно проехать на телеге. Но на машине заезжать на мост не осмелились. Небольшой, бойко прыгающий по камням приток реки Маймы, шумел в полутора метрах под дырявым бревенчатым накатом. Вдали, в неширокой долине зеленели крупные заплаты приспособленных для посева участков земли. Ползал трактор. Звук его двигателя был почти не слышан из-за расстояния и шума речки. Грунтовка отделяла возделанные поля от целины, примыкающей к речушке.
- Николаич, на этом берегу и встанем, пожалуй. Вон на той ровной площадке отличное место, - указал вниз по руслу Борис Иглов.
Высокую траву примяли. Откинули в сторону крупные камни. Установили палатки. Соорудили костровище. Земля щебенистая. Колышки не вобьёшь. Отец научил Генку делать опору для котелков из одной толстой длинной ветки с короткими сучками. Толстый конец пригрузили тяжёлыми валунами, подложив один камень под ветвь. Тонкий торчал вверх под углом и приходился как раз над разведённым костром. Сучки не давали дужкам котелков соскальзывать вниз. Натаскали впрок сухих веток. Женщины занялись приготовлением ужина. Уютно. Ровный громко-шелестящий говор горной речки рядом с обжитой поляной напоминал, что ты далеко, далеко от привычных равнин с их тихоструйными речушками, что ты в удивительной стране гор и ущелий.
Обрыскавший всё вокруг лагеря, Кан развалился в тени машин, наблюдал за людьми, которые ещё не втянулись в неспешный ритм быта отдыхающих, а суетно продолжали обустраиваться. Малышка Алла устроилась на расстеленном её мамой покрывале. Рядом сумка с куклами и игрушками. Старшая Ирина пыталась водиться с младшей сестричкой, выполняя наказ матери. Генка напялил на ноги, неосмотрительно оставленные Людмилой Игловой новенькие пляжные сланцы, и полез в речку, бродить по колено в стремительно летящих между скользких крупных окатышей струях воды.
- Сними сланцы чужие, сынок, унесёт водой, - попытался предупредить отец.
- Не, пап, я аккуратно….
Одного тапочка тут же не стало на ноге. Сорвало потоком. Мелькнув в толще воды синей подошвой, сланец навсегда исчез под шумящими барашками частых мелких волн. Генке стало ужасно стыдно за собственную глупость, что с такой очевидностью проявилась в его проступке. Он выбрался на берег, снял с ноги оставшийся пляжный тапок, с растерянным лицом топтался на месте.
- Ну, Людмила, с нас новые сланцы по возвращению, - пришёл на помощь Генкин отец.
- Брось, Николаич, мелочи это, - тактично успокоил Борис.
Мужчины собирались попробовать порыбачить хариуса. Званцев старший достал свои коробочки с рыбацким снаряжением и начал мастерить мушки. По своему обыкновению втянул всех в это занятие. Во-первых, надо было определить, кто самый рыжий. Это Иван Николаевич поручил маленькой Алле и Ирине. Малышка указала пальчиком на Генкину мать и, чуть картавя, сообщила, что тётя Зина самая рыжая. Невзирая на шуточные и не очень твёрдые возражения, у Зинаиды и выстригли из причёски маленькую прядку волос. Отец показывал сыну и Борису, как при помощи ниток, рыболовного крючка и пучка волос изготовить «мушку» - имитацию маленького насекомого.
- Вот, как настоящая. А грузила не надо. И никакого поплавка. Мушка свободно должна прыгать по поверхности воды, как будто неосторожная букашка упала в речку. Тут хариус её и хватает. Он за камнями стоит в ямках. Всякой живности в холодной воде мало, вот и собирает рыба всё, что упадёт на поверхность. А то и выпрыгнет из воды и схватит мошку прямо на лету. Сейчас к вечеру и начнёт охоту. Накорёжим на уху. Ох, и рыба. Прелесть, - отец артистично сопровождал свои действия пояснениями, привлекая внимание слушателей.
Что хариус за рыба Генка не представлял, но, со слов отца, она походила внешне на обычных чебачков и ельцов, что ловятся в равнинных реках. Но, не в пример последним, считается богатой и достойной добычей. Переняв приёмы отца, Генка и сам соорудил симпатичную мушку. Взяв удочки, мужчины поднялись вверх по реке к мостику.
- Вот здесь за кустами и стойте. Хариус рыба осторожная, видит хорошо. Не топчитесь открыто на берегу, - обучал товарища и сына отец Генки.
Рыбалка без поплавка и грузила была несколько необычной для Генки, но он быстро приспособился, и довольно ловко закидывал в поток свободно висящую леску с лёгкой мушкой на конце. Научился плавно вести обманку по поверхности воды навстречу течению. Неожиданный резкий удар передался через леску и удилище на руку Генке и ошеломил его. Он ничего не видел, но инстинктивно быстро поднял удочку, заученно делая подсекающее движение. Серебристая рыбка билась на конце лески. Хариус. И ничего особенного. Не скажи отец, что это именно хариус, Генка принял бы его за обычного чебака.
- С первым хариусом, сынок, - приглушая голос, поздравил сына Иван Николаевич.
Он также стоял за кустом, в нескольких шагах выше по течению. Порадовав поклёвкой, речка не стала больше делиться с Генкой своим богатством. Упорный отец менял места и вскоре ушёл далеко вверх по реке. За ним по другому берегу тянулся Иглов. Генка, наплевав на маскировку, устроился посреди старого моста. Сел на краю настила, свесив ноги вниз. Благо, к его удивлению, комаров не было вовсе. Он бросал мушку в поток. Давал ей сплавится по течению за торчащие из воды валуны. Затем мягко подтягивал к себе, не давая приманке погрузиться в поток. Пусто. Вечерело. Солнце спряталось за отроги гор. Стало свежее в тени. Кан, как связной носился между лагерем, Генкой и ушедшими мужчинами. Прибегая к Генке, он вставал рядом с ним, заглядывал с моста вниз. Часто дышал. Удостоверившись, что молодой хозяин на месте, пёс срывался, нырял в траву и, мелькая в просветах между небольшими кустами, убегал к старшему. Под вечер рыба разыгралась. Приноровившийся Генка выхватил из потока ещё с десяток серебристых с бежево-серой пунктирной полоской на боку рыбок. Азарт ловли захватил юного рыболова. Время исчезло. Всё хуже видно в сумерках мушку. Белее и плотнее барашки на воде. Огонь бивуачного костра, невидимый днём, стал ярко-оранжевым и хорошо просматривался сквозь высокие побеги травы и кустарника. Освещённые огнём силуэты женщин и девочек, оставшихся на стоянке, беззвучно двигались, как в театре теней. Вслед за вновь прибежавшим Каном приблизился хруст щебня под ногами возвращающихся рыбаков. Довольные мужчины несли по небольшой связке рыбок, насаженных на сделанные из тонких гибких прутиков куканы.
- Как успехи, сынок? О! Молодец. Пошли в лагерь. Темно уже для рыбалки. Ужинать будем.
Один за другим, по узкой тропинке, вьющейся вдоль потока, пошли на свет костра. Кан, сообразив, что все возвращаются к машинам, убежал вперёд. Генка оглядел окрестности. Справа, за речкой начинался откос, образованный осыпавшимся щебнем разрушающихся скал. За очень долгий срок своего существования откос покрылся тонким слоем дёрна из остатков растительности. Пронизывая дёрн, зацепились за камни цепкими корневищами кусты акации. Их кудрявые скопления манили к себе внешней мягкостью. Выше откоса, разрывая его и, как бы вырастая из него, громоздились неровные скальные стенки. Они уступами вздымались всё выше и выше. Ломаный верхний край их зигзагом немой молнии разделил пространство. Выше - невесомый, ещё напитанный отсветом заходящего солнца воздух. Ниже – незыблемость земной тверди в броневом панцире застывшей магмы.
- И всё это было миллионы лет до нас, - подумал Генка, - и будет ещё неизвестно, сколько после нас. А мы тут топаем козявочки, как доисторические люди в незапамятные времена. Добычу несём. Вот выскочит какое-нибудь чудо саблезубое из-за скальных выступов.
Свет фар слева и едва различимый рокот всё ещё работающего в отдалении трактора исключили возможность появления ископаемого монстра. Вместо него, весёлым покачиванием закрученного хвоста, первым встречал рыбаков в лагере Кан.
- Аллочка, смотри, папа рыбку принёс, - мягко запела Людмила.
- Папа, папа, покажи рыбку, - маленьким увальнем покатилась навстречу отцу юная красавица, одетая в тёплые штанишки и курточку, - ой, какие блескучие.
И старшие девочки, и их мамы с преувеличенным интересом, щадя самолюбие рыбаков, в течение нескольких секунд рассматривали диковинных хариусов.
-Ужин готов, Ваня, - известила мужа Генкина мать и указала рукой на покрывало, расстеленное на земле, на ровной площадке в стороне от костра. По периметру покрывала из штормовок и матерчатых складок были устроены места для сидения. Поверх покрывала был накинут большой лоскут чистой белой ткани. Скрывая разложенную на покрывале посуду, чашки и миски с продуктами, ткань тряпичным макетом имитировала горы, обступившие лагерь.
- Зина, Зина, ушицу срочно заварить обязательно. Рыбку почистить надо, посолить, и поперчить. Пусть настоится минут пятнадцать, двадцать. Сразу варить – толку нет. Трава травой будет. А вот сочок даст, пропитается, йодом мазаный – за уши не оттащишь, - озадачил жену Генкин отец, передавая ей чашку со сложенной в неё рыбой.
- Так, картошки отварили, зелень, пироги …, - попыталась объяснить полную готовность ужина Зинаида.
- Отлично, Зина. Пока перекусим, что есть, а там и ушица подойдёт. Жиденькая, с лучком, – не отступился от своей идеи угостить всех ухой из хариуса Иван Николаевич, - а, Борис? Под ушицу-то можно и по пять граммов. Сынок, принеси с речки воды в котелке, помоги матери.
- Корми детей и мужчин, Лиля, - распорядилась мать Генки, - мы с Людмилой сейчас быстро рыбу почистим.
- Не-не, мы вас ждём.
Уха действительно оказалась очень вкусной. Да и не помнил Генка ни одной плохо приготовленной ухи во время их частых семейных выездов на природу. Может быть, и не хариусы были в том заслугой, а обилие свежего воздуха, дальняя дорога, насыщенный событиями день. Наваристый ароматный бульон был прекрасным завершением плотного ужина.
- За исполнение планов! Задумали – сделали. И вот, мы здесь, посреди гор. Мы в Горном Алтае. Красота какая кругом а, ребята? – тост Званцева старшего заставил всех непроизвольно глянуть по сторонам.
Темно. Лишь силуэты горных массивов на более светлом небе. Маленькая Алла клевала носом, готовая уснуть прямо у походного застолья.
- А Кана-то чем будем кормить? Ему нас всю ночь охранять. Его ухой не обрадуешь, - забеспокоился Генка.
- Остатков хватит твоему Кану. Тушёнки добавим. Зальём бульоном. Не замрёт. Весь день пироги ел, - со спокойной уверенностью ответила сыну мать.
После завтрака Генка отпросился сбегать за речку, чтобы подняться по тропинке в гору. С вечера рыбалка и сумерки не позволили Генке исполнить своё желание – полазить по скалам. Он даже маршрут наметил. Мысленно легко преодолел покатый зелёный склон, ловко вскарабкался по скальным выступам, добрался до вершины. Здорово.
- Под ноги внимательно смотри, - предупредил покидающего лагерь сына отец.
- Деньги найду?
- Ага, деньги. Не поднимай только.
Высокое уже солнце освещало лагерь и горный склон за рекой. Рыжие скалы с рельефными тенями так и манили весело по ним попрыгать.
- Кан, пошли со мной, - позвал друга Генка.
Поскольку Званцев-старший оставался в лагере, пёс воспринял призыв молодого хозяина, как приглашение на прогулку. Опередив Генку, лайка побежала по тропинке в сторону мостика. Тепло, светло, сыто, просторно. В таком состоянии Генка, идущий по тропинке, без труда представил себя отважным исследователем и путешественником. Что ему – опытному охотнику и спортсмену эти горы. Сейчас он быстренько добежит до вершины и осмотрит окрестности. Ещё и крикнет малышне сверху и помашет руками оставшимся в лагере. Девчонкам-то уж сюда ни за что не забраться. Перейдя мостик и вернувшись вдоль речки к месту напротив машин и палаток, Генка бодро направился вверх по одной из многочисленных тропинок, рассыпавшихся по склону. Мелкая россыпь камней шуршала под подошвами. По крупным камням Генка легко прыгал, как по ступеням лестницы.
-Здесь вам не равнины…, - крутились в голове слова ставшей популярной песни Высоцкого из нового кинофильма.
Генка оглянулся.
- Ого!
Лагерь выглядел так, словно Генка смотрел на него с высокого дома. Значительно выше, чем их балкон на третьем этаже.
- Вперёд, вперёд и выше, - сам себе командовал Генка.
Его верный спутник крутился рядом, то опережая хозяина, то возвращаясь к нему и обнюхивая траву и редкие кусты. Генка свернул с тропинки, которая полого поднималась по склону, попробовал подниматься прямо к вершине. Перешёл на шаг. Не прыгнешь. Казавшийся издалека зелёно-кудрявым и мягко-пологим склон в действительности оказался жёстко-щебенистым крутым подъёмом с редкой травой и колючими кустами акации.
Словно разряд тока пронзил Генку. Он застыл на месте. Его взгляд, намечавший путь, выхватил скользящее движение на одном из рыжих камней в осыпи. Серо-песочная небольшая змея упруго стекла с нагретого камня и исчезла в щели между осыпавшимися обломками скалы. До змеи было несколько шагов. Грохот камней, скатывающихся вниз из под ног поднимающегося Генки, спугнул греющуюся змейку. То, что это не уж, Генка определил сразу. Чёрных безобидных с маленькими головками и круглыми глазками обитателей около пойменных глиняных откосов Генка хорошо знал. Ловили их с пацанами десятками, чтобы пугать девчонок на посёлке. Нет. Эта змея была другой. Первобытный страх, приобретённый тысячи лет назад и прочно запечатанный в мозгу, вырвался наружу, раскодированный характерным волнообразным движением ползущей рептилии. Генка стоял, не шевелясь, несколько секунд. Глаза лихорадочно рыскали по камням вокруг него. Под каждым ожидал увидеть приводящее в ужас движение. Манящая шелковистость склона, созданная сознанием, исчезла. Каждый камень, каждая расщелина, каждый куст теперь таили опасность. Собака, реагируя на остановку хозяина, направилась к нему.
- Кан! Вперёд! – выкинул руку в сторону Генка, заставляя пса оббежать осыпь, где скрылась змея, а сам подумал:
- И чего испугался, как первоклассник. Ну, змея и змея. Их тут десятки, скорее всего. Бр-р-р-р-р. Понятно, какие денежки отец имел в виду. Женщин не хотел пугать. Нет, надо по тропинке идти. Лучше видно, что под ногами.
Желание карабкаться по скальным выступам тоже пропало, когда Генка представил, что рукой можно как раз схватить пригревшуюся на уступе змею. Огляделся. Увидел и поднял высохший стволик какого-то деревца или куста. Потыкал им в камни вокруг себя, разгоняя возможных обитателей. Не отрывая взгляда от тропы под ногами и простукивая палкой подозрительные места, он продолжил подъём. Двигался зигзагообразно. Невидимых из лагеря тропинок было множество. Едва читаемыми полого поднимающимися и пересекающимися лентами они исчертили склон во всех направлениях. Пройдя шагов пятьдесят в одну сторону, Генка разворачивался и, выбрав подходящую тропку, продолжал подъём, шагая обратно. Посматривал вниз. Крошечные фигурки в лагере двигались по обжитому пяточку. От костра поднимался и растворялся в воздухе тщедушный дымок. Высоко. Генка поднял голову к вершине. Гребень не приблизился, только скальные стенки стали круче и не такие легкодоступные, как казалось снизу. Замшевая шершавость сменилась рваной жёсткой громадностью скальных глыб.
Неожиданно навалилась слабость и тошнота. Ноги дрожали. На лбу выступила испарина. Хотелось лечь и не двигаться. Генка выбрал открытый большой камень около тропы. Осмотрел его и сел. Состояние было поганым. Песенок в голове не вертелось. Кан подбежал к хозяину. Пасть открыта. Язык висит. Дышит часто. Сел рядом.
- Что-то сквасился я, Канище. Тошнит. Может съел чего?
Пёс повернулся на голос, но никакой тревоги не выразил. Солнце пригревает. Воздух чистый. Хозяин сидит спокойно. Через несколько минут приступ тошноты прошёл. Слабость почти отступила. Мысли Генки стали не только о том, как ему плохо.
- Кан, похоже, у меня горная болезнь, - поделился с собакой своей догадкой Генка.
Кан согласно облизнулся, как будто давая понять, что это не смертельно.
- Читал, ведь, сколько раз об этом. Ну, правильно – побежал в горы бегом равнинный житель. Хотя и не очень высоко, но мне хватило. Ни акклиматизации тебе, ни привычки. Ладно, Кан, с вершиной, похоже, я погорячился. Что-то не тянет меня больше наверх. Да и змеи здесь. Я сам видел, - привычно вслух болтал приходящий в норму Генка, - потопали-ка потихоньку обратно, дружище. На сегодня подвиги кончились.
Спускался не спеша, боясь новых приступов слабости. Ближе к подножию Кан удрал от хозяина. Генка видел сверху, как он приветливо махал хвостом, оббегая и обнюхивая оставшихся в лагере. Женщины и девочки на месте. Мужчин нет. Мама Генки, подняв голову и уперев тыльные стороны кистей в бока, смотрела на спускающегося сына. Генка помахал ей рукой.
- А где папа с дядей Борей? - спросил Генка у матери, ступив на утоптанную площадку вокруг бивуачного костра.
- Рыбачить ушли, к обеду вернуться, как ты погулял, сынок?
- Нормально. На вершину не пошёл, передумал. Там всё одно и то же. Итак, высоко поднялся. Вы малюсенькие такие сверху, как жучки. Кругом горы вокруг долины.
- Ну, и правильно. Я и так волновалась. Тебя еле видно было.
- А где я был, мам?
- Вон там, вон там, - застрекотала маленькая Аллочка и протянула руку с выставленным пальчиком в сторону горы.
- А вот Лиля с Ириной следили за тобой, они покажут, - переадресовала Генкин вопрос мать.
- Вон у той скалы ты был, что слева, как лыжная шапочка формой, с помпоном из дерева наверху, - стали объяснять девушка и девочка, подсказывая ориентиры, чтобы Генке было легче найти взглядом указываемое место.
Неожиданно для Генки, он поднялся даже ниже, чем полагал – не более трети горы. Высота и легкодоступность гор оказались обманчивы.
- Гена, а почему ты нам с самого верха не помахал, - залепетала малышка, - там страшно, да?
- Ничего не страшно, просто не захотел дальше подниматься. Змею видел в паре шагов от себя. Красивая. Да их там много, - с равнодушным спокойствием бывалого исследователя ответил Генка не столько для крохи, сколько для остальных, чтобы не сомневались в его отваге. Он был там, куда девчонкам вообще слабо забраться. Про нахлынувшую на склоне слабость и лёгкий страх, он распространяться не стал.
- И нечего больше туда лазить, - забеспокоилась Генкина мать, - не хватало нам только змеиных укусов.
- Гена, а змейки сюда приползут? – наивно подлила масла в огонь кареглазая Аллочка.
- Они и не уползали, - в полголоса, кривя во вредной улыбке рот, бросил Генка.
- Дурак, - с нервным страхом в голосе привычно отреагировала на Генкин садизм сестра Лиля.
Генка не стал огрызаться и спорить. Он достал блокнот с чистыми белыми листами, шариковую ручку. Устроился на покрывале и стал рисовать. Вот их палатки, вот маленькая Алла, вот Кан, лениво развалившийся в короткой тени, отбрасываемой машиной.
- Племя! Все на большой совет! Большой совет! – Иван Николаевич в сопровождении Бориса заранее известил находящихся в лагере о своём приближении громкими призывами.
Оказалось, мужчинам удалось поймать у реки овцу. В ухе металлическое клеймо – домашняя. Рядом с коричневой овцой бегал совсем маленький чёрный ягнёнок. Он проворно убежал в гору при приближении людей. Его мама, привыкшая к людям, позволила себя поймать. Ей привязали на шею верёвку, закрепили свободный конец к колу, вбитому в землю. Овцу оставили в двухстах метрах от лагеря, на противоположном берегу реки, под горой. Трава для питания есть вокруг неё. Малыш прибежит, когда уйдут люди. Пока же он жалобно блеял высоко на склоне над местом, где привязали его мать.
- Что будем делать? Есть возможность полакомиться свежим шашлыком. Овца отбилась от отары. Скорее всего, окотилась в горах, теперь самостоятельно пасётся вместе с ягнёнком Можно считать, что она ничья, дикая, - кратко обрисовал ситуацию Иван Николаевич.
- Резать, - не задумываясь, выпалил Генка, - и на шашлык. Это наша добыча.
- Живодёр, - тут же набросилась на брата категоричная Лиля, - ты, что ли резать будешь? Скотобой нашёлся. В обморок упадёшь сразу. Отпустить немедленно.
- Ой, да как же так. Она там с маленьким. Что у нас нечего есть что ли? Пусть уж бегает.
- У неё же хозяин есть. Её искать будут, наверное. Да она и сама с ягнёнком в деревню придёт. Она же домашняя. Жалко как-то.
Женщины, мудро не выступающие открыто против воли мужчин, в своей обычной мягкой манере направляли ситуацию в нужное русло. Окончательный довод остался за маленькой Аллочкой. Слушая с широко открытыми глазами взрослых и старших, девочка вдруг заплакала и сквозь слёзы сказала, что ей жалко козлика и его маму.
- Решено! – исполняя роль мудрого вождя, подвёл итог им же придуманного совета Генкин отец, - отпускаем с таким трудом пойманную добычу. Охотникам слава! Овечке с ягнёнком - жизнь. Будем продолжать, есть кашу с тушёнкой из банок.
Генка догадался, что никто и не хотел забивать бедное животное, да ещё и с приплодом. Просто отец с товарищем старались наполнить пребывание маленькой компании на природе неожиданными и интересными событиями. А тут такое приключение подвернулось – первобытная охота. Без ружей. Носись по горам за «диким козлом».
-Гена, привяжи Кана. В лагере останется. Пойдём отпускать пленницу. Женщины лишили нас шашлыка.
Крупная овца в плотной тёмно-бурой шубе беспокойно подняла голову, услышав приближение людей. Ягнёнок продолжал блеять сверху, невидимый среди камней. До беспокойно двигающегося животного оставалось шагов тридцать, когда мимо Генки молча пронесся ещё один зверь. Кан. На махах подлетев к овце, лайка сходу с удивительной сноровкой вцепилась той в горло и тут же, используя собственную массу и скорость, сбила её с ног. Тонкие овечьи ноги беспомощно забились в воздухе. Жертва завыла в ужасе. Кан дико рычал.
Решение совета в секунды могло быть изменено освободившейся от привязи собакой, если бы мужчины и Генка не бросились на помощь овечке. Громко крича, Генка и его отец вцепились в Кана, Борис тянул овцу. Пытаясь закрепить хватку, пёс на мгновение разжал челюсти, чтобы тут же с ещё большим усилием передавить горло своей добыче. Этого мгновения хватило для освобождения. Толстый и плотный, как войлок, слой шерсти на шее овцы спас её от тяжёлых ран. Клыки лайки не успели порвать кожу. Борис быстро снял верёвку с шеи матки. Освобождённая, она с удивительной лёгкостью, которую Генка и не ожидал от, казавшейся толстой и неповоротливой под объёмной меховой шубой овцы, взлетела на огромный камень. Величиной с автобус, он когда-то откололся от скалы наверху, скатился по склону, и застыл, утопив основание в слое щебня. Отпущенный Кан, заливаясь злобным лаем, плясал вокруг камня, тщетно пытаясь запрыгнуть на него. Овца, как ни в чём, ни бывало, с любопытством разглядывала сверху своего преследователя.
- Так вот что было бы с дикой козой, случись Кану настигнуть её, - подумал Генка, восхищаясь своей собакой, - волчара, чистый волчара.
Зимой Кан преображался. Плотный подшёрсток заставлял топорщиться густой остевой волос на воротнике вокруг шеи. Подобно львиной гриве эффектный воротник увеличивал размер собаки, делал её зрительно более мощной. Сидя как-то в конце февраля на уроке химии и привычно глазея в окно, вместо того чтобы слушать учительницу, Генка увидел Кана. Решительно не понимая предмет, Генка мучился на уроках. Поэтому разглядывание происходящего за окном – было его любимым занятием. Он увидел свою собаку, которая неспешно трусила по диагонали через заснеженный и утоптанный множеством ног школьный стадион. Красавец. Какой-то проходящий мужчина попытался подозвать лайку к себе – рука вытянута в сторону собаки, спина наклонена. Кан приостановился, напружинился на стройных ногах, пару раз бухнул в сторону подозрительного доброхота и, обогнув его на расстоянии, потрусил в сторону дома.
- Мужчина! – мысленно оценил действия питомца Генка.
- Ну, чего тебе, Званцев? – отреагировала на поднятую и активно трясущуюся руку Генки Зинаида Антоновна.
- Ой-ой, а можно мне выйти поскорее, - смеша одноклассников, изобразил притворное страдание на лице Генка.
Отпущенный учительницей, он сбежал по лестнице с третьего этажа, не одеваясь, выскочил на улицу и кинулся к своему дому, который стоял через одно здание от школы. Кан рыскал по двору и, выражая сдержанную радость, подбежал на зов молодого хозяина. Генка завёл собаку домой и вернулся в школу.
Самостоятельность, а скорее влияние ранней весны влекли возмужавшего пса исследовать окружающее пространство, искать встречи с себе подобными. Как-то само собой сложилось, что Кан мог убежать на вечерней прогулке. Безуспешно проискав собаку, расстроенный Генка один возвращался домой. Отец пробовал сам найти и привести пса, но и его попытки не всегда заканчивались успешно. Рано утром Кан обычно возвращался сам, садился во дворе напротив подъездной двери и, задрав голову к балкону на третьем этаже, призывно лаял. Генке приходилось выбираться из тёплой постели, выходить на улицу, и заводить собаку домой.
Одним из развлечений зимних дней было для Генки катание на санках. Просто кататься на санках с горки – это детская забава. Нет, невысокий, худой, а потому лёгкий старшеклассник мог позволить себе катание с использованием упряжной собаки. Рослой лайке вполне хватало силы трусить по накатанной проезжей части поселковой улицы, увлекая за собой обычные детские санки. На санках, согнув ноги и установив их на внутреннюю сторону полозьев, сидел Генка. На голове кроличья шапка-ушанка с козырьком, нависающим над глазами по тогдашней мальчишеской моде. Уши от шапки, свободно свисают и связанны под подбородком лишь за самые кончики тесёмок – снимать и одевать легче лёгкого, и не холодно. На ногах валенки. Кан сначала таскал Генку, пристёгнутый к ошейнику. Кожаный ремень перетягивал горло, мешал собаке дышать. Используя брезентовую тесьму, Генка сшил постромки. Получилось не очень красиво, но удобно. Кан быстро привык к новинке.
Однажды отец послал Генку в соседнюю, расположенную за «Варежкой» Пономарёвку – сохранившееся пригородное поселение. С кем-то из проживающих там заводчан родитель договорился о покупке мешка картошки. Своя уродила неважно. Запасы закончились к концу зимы. Объяснив сыну, как найти нужный дом, назвав имя хозяина и снабдив деньгами, отец доверил Генке самостоятельно справиться с поставленной задачей. Он часто так поступал. Сам выросший без отца, будучи средним из трёх братьев, рано повзрослел, выполняя мужскую работу по дому. Не докучал и своему сыну чрезмерной опекой. Мог просто сказать:
- Начни копать погреб в гараже, сынок, будем картошку и солонину в нём хранить.
Ни какой, ни как, ни в каком месте. Просто: «Начни, сынок». Конечно, дав сыну вникнуть в суть намеченного и на свой риск и страх приступить к его исполнению, отец подключался, ненавязчиво направляя и помогая подрастающему мужчине. Поэтому Генка отнёсся к поручению, как к должному. Утром воскресного дня, прихватив с собой санки, старенькое покрывало и верёвку, он в сопровождении Кана отправился в соседнее село. Нужный дом нашёл быстро. Вышедший хозяин отреагировал на Генкины объяснения словами:
- Да, да, я в курсе, договаривались с Иваном Николаевичем. Сейчас наберу картошки. Утащишь один-то?
Видно маловат показался мальчишка здоровому мужику.
- Да, я на лошади, - с серьёзным выражением лица ответил Генка.
Мужчина вскинул глаза на пацана, перевёл взгляд на привязанную к ограде лайку.
- Ну-ну, - хмыкнул с улыбкой.
Отдав картошку и получив расчёт, заводчанин не ушёл в дом, остался у калитки. Смотрел, как Генка привязал укрытый покрывалом мешок к санкам, пристегнул постромки.
- Вперёд, Кан! Домой! – столкнул с места санки Генка.
Лайка напряглась, подалась вперёд, скребнула когтями по твёрдой наледи укатанной дороги и неспешной рысью стала удаляться.
- До свидания! Спасибо за картошку! - махнул рукой Генка, лёгкой трусцой догоняя санки.
-До свидания. Отцу привет. Хм, хороша лошадка, - вновь улыбнулся мужчина.
Рабочий посёлок – не город. Жизнь в нём своей простотой и открытостью больше похожа на сельскую. То же знание в той или иной степени почти всех его жителей. Та же привычка чувствовать себя в любом месте посёлка, как во дворе собственного дома. Можно пройтись летом босиком по горячему асфальту площади перед клубом, не стесняясь чёрных пяток. Зимой запросто гонять с товарищами шайбу на проезжей части улицы, скользя по заледеневшей поверхности растоптанными валенками. Ну и что, что через пару часов, нарядный, как фантик, в отутюженных расклешённых брюках будешь спешить в клуб на танцы, изображая из себя умудрённого опытом ловеласа. Генка не считал зазорным прокатиться по одной из главных улиц посёлка на санках, запряжённых лайкой. Одной собаке трудно сдвинуть большой груз с места. Генка приспособился запрыгивать на движущиеся санки на ходу, а уж дальше Кан почти без напряжения тащил их вместе с Генкой по твёрдому белому снегу, покрывающему проезжую часть. Генке нравилось ловить любопытные взгляды прохожих. Катал и своих друзей – бежал рядом с Каном и помогал ему. Других таких саночников на посёлке не было.
- Званцев! Гена! И не жалко тебе собачку? Ей же тяжело. Ты бы лучше химию учил, чем животное мучить.
- Здрастье, Зинаида Антоновна! Всё нормально. Я сегодня не обедал. Лёгкий, - шутливо отвечал на сетования встреченной на пути учительницы Генка.
- Ох, Званцев, Званцев, - качала головой вслед весёлому мальчишке добродушная женщина и с улыбкой добавляла, - непутёвый – он и есть непутёвый.
Генке доставляло удовольствие рисоваться перед прохожими, заставляя голосом и движением руки поворачивать собаку или останавливать её в нужном месте. Кан быстро усвоил не сложные команды и охотно их выполнял.
Не злобный к ребятне во дворе и к людям вообще, Кан заслужил уважение разновозрастных дворовых мальчишек своей смелостью. Завелась в первом подъезде вредная кошка. Может, котята у неё были, может, характер скверный, только ловко у неё получалось гонять приблудных дворняжек и квартирную собачью мелочь. Стоит какой приблизиться к подъезду, или хозяйка какую ведёт мимо на поводке, тут же вылетает из подвального окошка рыжая бестия и прямиком к собаке. За несколько прыжков до противника поворачивается боком, шипит страшно, клыки оскалены, шерсть дыбом, хвост трубой. Так боком и кидается на собаку, норовя полоснуть ту лапой по морде. Дворняжки пасовали перед задирой и позорно убегали. Комнатные любимицы находили спасение на руках своих хозяек. А дерзкая кошка оставалась безнаказанной и становилась всё смелее и смелее.
Случилось Генке, возвращаясь из рощи с выгулянным Каном, остановиться во дворе, поболтать с друзьями. Кан стоял среди мальчишек, рядом с хозяином, приветливо помахивая хвостом
- Чё, Генка, здорово тянет тебя Кан? Сильный? Дай подержать, - попросил красавчик и всеобщий любимец Серёжка Гладышев – улыбчивый мальчишка из среднего подъезда.
Он был года на три младше Генки.
- На, попробуй, - надел Генка ремённую петлю поводка на укрытую варежкой кисть руки товарища.
В ту же секунду Сергея словно ветром сдуло. Резко оглянувшийся Генка увидел, что Кан прыгнул навстречу взъерошенному дико визжащему рыжему существу. Наглая кошка по своему обыкновению атаковала собаку. Не учла безрассудная воительница, что перед ней не дворовая моська-попрошайка, приученная бояться всех и вся, а потомок многих поколений охотничьих лаек, среди которых были и отчаянные зверовые бойцы, способные удержать на месте и лося, и медведя. А уж поймать на земле неосторожно спустившуюся с дерева белку или клыкастую куницу – дело для остроухих собак и вовсе привычное. Генка даже не успел испугаться за глаза Кана, уловив молниеносный удар когтистой лапы. Пёс был ещё стремительнее. Собачьи челюсти смяли рыженькое тельце, ухватив его посередине. Усилившийся кошачий визг смешался с собачьим рычанием. К счастью для кошки её отчаянные попытки и, наверное, громкое Генкино «Нельзя!», дали ей возможность тут же вырваться из пасти лайки. Ещё быстрее, чем атаковала, кошка кинулась к спасительному окну и скрылась в нём. Кан, пытаясь преследовать зверька, протащил по снегу пару шагов, упавшего от его броска Серёжку, остановился, заходясь лаем.
- Во, трактор, - выпучив глаза и отплёвываясь от набившегося в рот снега, оценил силу собаки ошеломлённый мальчишка, - снёс меня махом.
Генка уже перехватил поводок и помог Серёжке подняться. Мальчишки хохотали над младшим товарищем. Окали и восхищённо качали головами, расхваливая смелость и ловкость Генкиного Кана.
- Ну, дал. Не задумываясь, кинулся, - прокомментировал Васька Журавлёв.
- Он и на охоте за спугнутым зайцем уходит, как вихрь. Только того не поймать, - похвалил Генка собаку.
- Мог и задавить запросто, - пробубнил сверху полный здоровяк Санёк Матигоров, возвращаясь к теме недавней скоротечной баталии животных.
- Конечно, мог. Только я же ему запретил. Пусть живёт дурёха, - повысил рейтинг своей собаки Генка. Мол, не только смелая, но и умная.
Слава за Каном, как грозы кошек, утвердилась в мальчишеской дворовой компании. А рыжая нахалка потеряла свою привычку кидаться на собак. Стала, как и все кошки, убегать при встрече с гавкающей братией.
Ночное бродяжничество Кана стало почти нормой. Не слушая Генкиных команд, пёс отправлялся по ведомому только ему маршруту, стоило его отпустить с поводка на вечерней прогулке. На сетования, возвращавшегося без собаки Генки, отец успокаивал сына:
- Ничего, сынок, пусть нагуляется. Ночью народу нет на улицах. Да он и не злобный у нас. Весна. Дружить бегает. Утром вернётся.
Так и случалось. Настойчивый лай под окном будил Генку. Пса запускали. Наскитавшийся бродяжка наедался и заваливался на подстилку, спать до обеда. Однажды всё повторилось, только лай собаки насторожил Генку. Звук был слабый с подвывом.
- Заходи, Канище, - открыл подъездную дверь спустившийся на первый этаж Генка.
Сидевший на снегу пёс медленно заковылял к подъезду, припадая на одну из передних лап и поджав заднюю левую. С трудом Кан, огрызаясь на Генкины попытки помочь ему, поднялся по маршам лестницы на третий этаж. Свалился на подстилку в прихожей. От еды отказался. Лежал, время от времени тонко подскуливая. Больно.
- Машина сбила. Точно. Это не собаки. Ранений от укусов не видно. Кажется, и переломов нет. Что внутри – неизвестно, - обследовал собаку отец, - пусть лежит. Ему сейчас покой нужен. Бог даст – выкарабкается.
Генка днём еле высидел на уроках, слушая преподавателей в пол уха. После последнего бегом прибежал домой из школы. Кан, казалось, даже не сменил позы. Как упал с утра, так и продолжал лежать. Он лишь приподнял голову, посмотрел на Генку и снова медленно опустил её, издав полу стон, полу выдох. Генка присел рядом с собакой. Образовавшаяся огромная мягкая шишка деформировала заднюю лапу. Губы пса сморщились, обнажая клыки, как только Генка осторожно прикоснулся к травме. Рычание и приподнятая голова были предупреждением – не трогай. Генка нашёл не болезненное место, к которому Кан позволял прикасаться. Проводя мягко ладонью по шее собаки, Генка почувствовал сначала вибрирование в горле лайки и услышал приглушённый рык, который сменился жалобным поскуливанием. Кан больше не поднимал голову, не обнажал клыки. Прикрыв веки, он выдавливал из горла тонкий, сверлящий звук, жалуясь Генке на ломающую его боль.
Члены семьи, приглушив голоса, с серьёзными лицами занимались повседневными делами. Закончив, разбрелись по комнатам. Пора спать. Генка продолжал сидеть в прихожей рядом с Каном. Мать попыталась отправить сына в постель:
- Иди уже спать, Гена. Пусть и Кан спокойно отдыхает. Ему тоже сон нужен. Иди, сынок.
- Щас, щас, мам, минутку посижу ещё. Вы ложитесь. Я щас, скоро, - отвечал почти шёпотом Генка.
Он сидел на полу, как первоклассник на парту, сложив руки на торчащие колени. Спина изогнута. Подбородок опирается на руки. Взгляд направлен на собаку. Через определённое время Генка опускал руку, гладил четвероногого друга по шее. Кан отзывался тонкими стонами.
- Иди в постель, Гена. Ты спишь уже. Время второй час ночи, - разбудила сидящего Генку мать.
Кан поправился. Дня через три опухоли заметно спали. Пёс начал понемногу есть. Осторожно спускался по лестнице и недолго гулял. Через пару недель о страхах и болезнях забыли. Жизнь вошла в прежнее русло. Разве что прогулки пока были на поводке, чтобы Кан не убежал навстречу новым неприятностям.
А наступающая весна гнала прочь зимнюю серость и холода. Солнце распушилось яркими лучами, омылось влажным воздухом. Жарит днём, заставляя кукожиться и сереть огромные ещё снежные сугробы. Прожигает их своим теплом. Снежные глыбы, подтаивая, как свернувшиеся ежи, выставляют навстречу солнцу сотни ледяных игл с капельками воды на конце. А солнце топит и топит снег, гоня воду наверх, в прозрачное небо. Вот уже и хлопья рваной ваты поплыли над землёй. Капелька к капельке вода собирается в облака. Глядишь - сплошная дымчатая пелена затянула небо. Не пробиться солнцу через этот покров. Тень над землёю. Вновь властвует снежный холод. По ночам и вовсе весной не пахнет. Лют ледяной влажностью мартовский ночной мороз. Нет в нём январской сухости вымерзшего воздуха. Никакая шуба не спасёт. Жалит. Режет, как бритвой, открытые щёки случайного путника. Но и солнце не сдаётся. День, два держится хмарь. Однако тает и рассеивается, испаряемая солнечным теплом. Вновь чистое небо. Вновь раздолье для лучистой пляски. И повторяется это многократно. Разница только в том, что ночные морозы слабеют, а дневное тепло всё обильнее.
Вот в такой солнечный день вернулся Генка после школы домой. Настроение – влюбился бы. Хочется петь. Хочется открытий и свершений. Радостный Кан скачет вокруг хозяина, знает – предстоит прогулка.
- Пойдём, пойдём, Канище. На улице кайф, - стрекотал Генка, застёгивая на шее собаки ошейник.
Он даже не стал переодеваться. В лёгком демисезонном пальто, цветном шарфике, школьных туфлях, отутюженных брюках – вид, скорее, для свидания, чем для прогулки с собакой. Но, как можно было переодеваться, когда яркое солнце влекло на улицу, душа пела, молодое тело требовало движения. Весна. Залитый солнечным лесом сосновый бор за лентой шоссе манил прогуляться по натоптанным вблизи опушки тропинкам, по убегающим в колоннадную глубь обледеневшим лыжням. Воздух свежий и ласковый. Тепло. Кроны сосен, за зиму чуть добавившие желтоватого оттенка в мохнатость своих веток, почти полностью освободились за последние солнечные дни от снежных шапок. Скопившиеся за зиму эти разновеликие снежные украшения пригибали ветки к земле. Бор замирал и как будто спал под пуховой накидкой, в сонной безвольности расслабив многочисленные могучие руки. Но, весенние ветры и солнечные лучи освободили ветви от снежной тяжести. Напитываясь влагой из воздуха, становясь тяжёлым и рыхлым, снег осыпался, пятная покров у основания деревьев падающими комьями. Припорашивал белый снег сухими сосновыми иглами и кусочками хрупких веточек. Выжившие в зимнее бескормье пичуги надрывались в писке, радуясь солнцу. Радовался и Кан. Отпущенный с поводка, он носился по уплотнённому лыжами насту. Вынюхивал следовые узоры, оставленные лесными обитателями. В прозрачном бору, с лишённым листвы подлеском, движение собаки было видно далеко. Стоило лайке прыгнуть с лыжни в сторону, как она проваливалась в глубокий снег, барахталась там, разворачиваясь, и вновь прыжками возвращалась на лыжню. Сообразив, Кан перестал себя мучить и носился только по твёрдому, накатанному покрытию. Благо, лыжни шли во всех направлениях, многократно пересекались. Как сеть, эти лыжные отпечатки оплели бор. Убежав вперёд и растворившись среди сосен, Кан мог через какое-то время выскочить слева или справа от Генки, проскользнуть мимо него, бесцеремонно шаркнув своим лохматым боком по ногам хозяина на узкой лыжне, вновь умчаться вперёд. Свобода.
Генка шёл и шёл по лыжне, меняя направление. С восторгом любовался творениями природы. То диковинно изогнутая ветка вдруг оборачивалась лешачьим ликом, то солнечный свет на золотистой поверхности сосен создавал радостную мозаику. Именно восторг был естественной реакцией на окружающее состояние леса, воздуха, света.
Чем дальше, тем свежее становилось. Прогретый воздух лесной опушки сменился леденистой свежестью, идущей от снежного покрова. Сохраняемый от солнечного тепла плотными кронами сосен, холод висел, заполняя собой пространство среди стволов. Генка заметил, что воздух стал густеть, терять прозрачность, как запотевающее стекло в окне. Вот и Кан, отбежав на два десятка шагов, начинает растворяться в молочной взвеси. Туман. Пропали звуки. Замолкли птицы. Ледяным хрустом отдавались только Генкины шаги.
- Возвращаться будем, Кан, - привычно обратился вслух к пробегающему мимо псу Генка и прислушался.
Странно. Он не слышал шума машин ни со стороны трассы, соединяющей посёлок с городом, ни со стороны заводской дороги, рассекающей бор. Первая, по его мнению, должна быть за спиной, вторая слева. Их пересечение – начало поселковой застройки. Тишина. Белая взвесь в воздухе плотнела на глазах, наползала на Генку, пряча внутри себя ещё минуту назад хорошо различимые близстоящие маленькие сосёнки. Генка поднял голову. Сверху молоко. Крон не видно. Развернулся. Глянул в ту сторону, откуда шёл. Лыжня, снег, деревья как во что-то густое вдавливались в непроницаемое для взгляда белое облако. Оно уже в десятке шагов от Генки и всё наползает, наползает. Всё. Ни звуков, ни видимости. Сплошное облако. Сыро и холодно. Генка пошёл назад. Сколько раз он поворачивал и куда, углубляясь в лес, теперь точно вспомнить не мог. Со всей очевидностью Генка осознал, что совершенно не знает в какую сторону идти. Туман спрятал все ориентиры. Шума дорог не слышно. Солнца не видно. Заблудиться в бору, конечно, сложно. Но это в хорошую погоду. А сейчас, в этом плотном молоке, можно часами петлять по бесконечной лыжне, переходя с одной на другую, блуждая по кругу. До города с десяток километров. До железной дороги на севере километра четыре. Где-то рядом, не более полутора, двух километров заводская и городская трассы. Но, где? В какой стороне? Куда именно шёл сейчас Генка, он не мог сказать. Стоит в лесу один раз усомниться в выбранном направлении, как вспыхнувший паникой мозг тут же начинает предлагать, отвергать, вновь предлагать всё новые и новые, запутывая окончательно. И вот он страх затараторил скопищем взволнованных кумушек:
- Ты идёшь совершенно не в ту сторону, удаляешься от нужного тебе места. Срочно назад. Конечно. Назад. Нет. А, может как раз это-то и есть – не туда. Господи. Куда? Через час, полтора начнёт смеркаться. В лесу и так полумрак, а ещё туман. Неуютно-то как.
- Блин, холодрыга. Вырядился пижон. Весна ему, песен хочется. Сейчас запоёшь, дурень. Куда топать-то? – ещё больше с иронией, чем со страхом воспринимал Генка ситуацию, - заблудиться в бору у посёлка, во время прогулки с собакой. Кому скажи – засмеют. Охотник-следопыт в кашне и туфельках. «Помогите!» только остаётся кричать. Тоскливо одному в этом месиве. Белое безмолвие ни дать ни взять. Кан! Кан, ко мне!
Волкоподобная лайка выскочила из тумана у самых ног Генки. Пса страхи Генки не пугали. Пушистый бублик хвоста, как поплавок при поклёвке, весело колыхнулся пару раз, как будто говоря:
- Да, здесь, здесь я хозяин, чего шумим.
Генка пристегнул поводок к ошейнику, придержал стремящегося убежать пса, погладил несколько раз по шее, успокаивая.
- Домой, Кан! Домой! – серьёзным голосом отдал собаке команду и ослабил поводок.
Пёс кинулся по лыжне. За ним, выпустив на всю длину поводок, спешил Генка. Собаки не видно. Трепещущий кусок брезентовой тесьмы обрывком тянется от руки, скрытый дальше плотным туманом. Ноги скользят. Руки мёрзнут. Туда, не туда бежит собака – неизвестно. Ведёт домой или продолжает свободную прогулку по лесу?
- Целенаправленно бежит пёс. Подобрался весь. Как будто, что-то важное делает. Словно чувствует, что не так что-то происходит, - отметил про себя Генка, - сам-то я всё равно не знаю куда идти. Пусть Кан решает.
И Кан, натягивая поводок, чуть задыхаясь в скошенном ошейнике, тянул Генку дальше и дальше. Лайка выбирала лыжни, ведущие в нужном ей направлении. Генка, не замечая усталости, спешил за собакой. Старался бежать, наступая на всю ступню, чтобы ударами каблуков при прыжках не пробивать плотный наст. Шаг при таком беге становился короткий и частый.
- Точно в туалет спешу. Вот-вот не добегу. Перебираю ножками, как девица, - успевал заметить комичность ситуации Генка, - а если Кан просто бежит по приглянувшемуся ему следу? Может, кто с самочкой в Борзовую заимку на лыжах пошёл пару часов назад? Хорошо прогуляемся тогда. Хвост оторву кобелю, если так. Долго бежим. Неужели я так далеко в лес ушёл?
Неожиданно выскочили на кромку бора. Всё пространство спрятано в тумане. Место из-за этого абсолютно не узнаваемо. Пробежали вперёд. Трасса! Уже хорошо. По видимому под ногами куску асфальта Генка не мог определить, как далеко они от посёлка. Ни садов не видно за дорогой, ни других знакомых ориентиров.
- Ладно, Канище, всё равно выбрались. Ты молодчина, зверь – чётко вывел из леса. Спас хозяина, - трепал пса по прижатым ушам Генка, словами превращая лёгкое приключение в опасность, избежать которую удалось только благодаря его Генкиному мужеству и природному уму его четвероногого друга.
Оказалось, что до первых домов посёлка было не более полукилометра. Туман так же быстро, как появился, стал рассеиваться. Через его редеющую молочную плотность Генка увидел сначала неясные контуры крыш четырёхэтажных «хрущёвок». Затем и вся местность вокруг него стала проявляться, как изображение на фотобумаге, когда её бросают в ванночку с реактивами.
Вечером, сгустив троекратно надуманные страхи, выпукло обозначив свой опыт таёжника и разрисовав в тонкостях умственные способности Кана, Генка за ужином рассказывал домочадцам, как они с другом спаслись от злого дыхания коварного тумана. Отец слушал и улыбался поддакивая. Мать встревоженно-недовольным голосом обронила:
- И чего бегать одному по лесу. Простывать?
- Я не один. Я с Каном. Он – надёга. Лайкун, я те дам, - всё ещё не отошёл от собственных фантазий Генка.
- У него девочки нет. Вот и прячется в лесу с собачкой, - елейным голосом просветила родителей Лиля.
Генкина история с туманом и причина выпученных глаз брата были ей вовсе не понятны.
- Это у тебя девочки нет, - неуклюже защитился Генка.
- Мне и не надо, глупый, - пропела Лиля.
Только что незримо присутствовавший в кухне аромат героизма растворился. Вкусно пахло жаренной с луком картошкой. Кан сидел у входа в крошечную кухню и не сводил глаз с мелькающих рук. А вдруг?
Бродяжничество Кана продолжилось. Полностью оправившись от полученных травм, он вновь принялся за старое – убегал во время вечерней прогулки и возвращался только рано утром. Перемены погоды не мешали собаке. Налетевшие метели засыпали свежим снегом почерневший снег, сформировали новые сугробы. Морозы заставили забыть о весне. Солнце растеряло лучи и тусклым зимним диском едва пробивалось через низкую облачность. Кто не остерёгся капризов марта, легкомысленно поторопился забыть зимнее правило тепло одеваться – поплатился. Весенние простуды – дело частое. Свалился и Генка. Добегался раздетый из школы домой и обратно. Солнышко ведь. Весна.
- Горе ты моё, ну где же голова твоя? Разве можно так сынок? Опять простыл, - мягко корила разболевшегося Генку мама, отпаивая его горячим чаем с малиной и заставляя дышать под одеялом над кастрюлькой с отваренной картошкой.
Генка потел, швыркал носом, терпел все процедуры потому, что поваляться несколько дней в постели пусть и с температурой – всё лучше, чем пыхтеть на надоевших за год уроках. Отец занимался с собакой.
Однажды утром Кан не вернулся, как обычно.
- Ну, нашёл себе подругу, - успокоил больного сына отец. Вечером, после работы он походил по посёлку в поисках собаки. Безрезультатно. Не пришёл Кан и на второе утро. В семье стало тихо. Не шутили. Даже громко не разговаривали. Тревога. Ожидание. Предчувствие беды. Отец и во второй вечер ушёл искать Кана, заглядывал за многочисленные ленты одноэтажных гаражей, обыскивал ближние улицы соседнего села. Вернулся поздно. Лицо серое.
- Ребята с заводского гаража подсказали. Видели. Нашёл я его. Погиб наш Кан. Напротив больницы, за дорогой лежит. Машиной сбило.
Генка сел на кровати. Стянул со спинки свитер, стал надевать.
- Сынок, куда? Температура же…, - забеспокоилась было мать.
- Ладно, Зина, пусть идёт, - перебил её мрачный отец.
- Теплее оденься, сынок, - сдалась мать.
Генка вышел из подъезда. Шипящая метель швырнула в него пригоршню колючего снега. Привыкшую к комнатному теплу кожу лица обожгло холодом. Ветер выл, вырываясь из-за угла здания и продираясь через гибкие ветви безлистных кустов. Ветры почти всегда дули с юго-запада, с казахстанских степей. И сейчас, разогнавшись в полях, плотными струями, неся снежную крупу, ветер навалился на посёлок. Петляя среди домов, гоня по сугробам стаю вихрей, ветер вырывался на простор и устремлялся вдоль бора к городу, чтобы всласть поносится по его улицам, пугая горожан воем в трубах и вентиляционных каналах домов. Генка пошёл на ветер. Это привычно. Их дом крайний. В школу ли, в магазин или на стадион – всегда на ветер, стоило тому появиться. Заводская больница на другом конце посёлка. Генка прижал поднятый воротник пальто к щекам, наклонился вперёд, как бурлак в постромках, шёл по переметённым проездам и дорожкам. Улицы посёлка пусты. Кому хочется гулять в такую погоду? Да и поздно уже. Все спрятались в теплых квартирах за цветными шторами, подсвеченными тёплым светом электрических лампочек. Многие окна светились назло вьюге. Ей не выстудить уютное тепло домов, не проникнуть через предусмотрительно обклеенные хозяйками оконные рамы. За ними тепло, а на улице ветер и холод. На улице один Генка. Он идёт к своему другу. Идёт, чтобы увидеть его в последний раз. Ветер толкает его обратно. Чего он хочет? Чего добивается? Чтобы Генка повернулся и, как все, спрятался в тёплой комнате. Чтобы он сделал вид, что ничего не произошло. А его друг будет лежать один в темноте, под злыми порывами ветра. Или напротив, жалея Генку, ветер препятствует встрече с неподвижным, холодным телом некогда живой и весёлой лайки? Ветер шипит. Его намерения не поймёшь.
Генка нашёл друга. Метель не успела занести его полностью. Кан лежал на правом боку, головой навстречу ветру. Губы так и застыли, поднятые над клыками. Успел ли пёс в последние моменты своей жизни свирепо оскалиться навстречу летящему на него глазастому чудищу, рычал ли от боли, угасая, когда жёсткая непреодолимая сила, ломая рёбра, отбросила его на обочину. Ветер трепал шерсть на голове собаки. Генке даже показалось, что это сам Кан шевельнулся. Нет. Пёс неподвижен. Юноша положил руку на голову собаки. Непривычно жёсткая, застывшая кожа, холодные твёрдые уши. Снег бил Генку по лицу, таял на щеках, скатывался каплями на подбородок. Никого вокруг. Тусклыми жёлтыми точками пробивается через метель свет редких фонарей на улицах удалённого села. Окна больничных палат в здании за спиной Генки темны. Поздно. Крайние дома поселка стеной встречают упругий ветер, гонят его прочь светом многочисленных окон. Этот свет не доходит до места, где коленями встав на снег, над погибшей собакой склонился Генка. Прибойный гул волнующихся под ветром сосен заполнял темноту.
Генка руками, одетыми в рукавицы, смёл снег, скрывший задние лапы собаки. Просунул руку под шею пса, оторвал застывшее тело лайки от забрызганной грязью наледи. Как коромысло закинул окоченевший корпус на плечи, Поднялся с колен, придерживая ношу за негнущиеся лапы.
- Здесь не брошу тебя, Канище. Не дело благородной лайке валяться на грязной обочине. К лесу пойдём, - мысленно разговаривал с мёртвой собакой и сам с собой Генка.
Снег проваливался под ногами. Идти по нему неудобно, а с ношей, при сильном ветре и вовсе плохо. Генка топтался мелкими шажками, пробивая тропу. До первых сосен несколько десятков шагов. Противная слабость в теле. Пот. Чернота, притаившаяся за деревьями, медленно приближалась. Рядом с могучим стволом старой сосны Генка руками и ногами разгрёб сугроб, широкими валенками, как лопатой отбрасывая снег в сторону. Углублял яму, пока не докопался до твёрдой земли. Выбросил остатки снега, перемешанного с прошлогодней травой. Снежное ложе пришлось как раз впору для Кана. Генка погладил пса по боку. Шерсть была сухой. Ладонь не чувствовала холода мёртвого тела. Распрямившись, Генка постоял ещё несколько секунд молча над телом своей собаки. Он не плакал. Почему-то привычно разговаривал с ней мысленно, словно живой объяснял, как обычно, будничные вещи:
- Тут полежи пока, Кан. Потом тебя заберу. Нормальное место тебе найдём…. Как же ты так, Канище?
Генка возвращался к дому. Попутный ветер обгонял его, спеша везде успеть. За спиной Генки, в темноте, у кромки стонущего бора метельные языки зализывали неровности снежного бугра рядом с древней сосной.
Много лет прошло с тех пор. Поседел Генка. Давно живёт с семьёй в городе. Но всегда, когда приезжает в разросшийся посёлок, он смотрит на бегущий вдоль дороги сосновый бор и видит на самой его кромке, застывшую на мгновение лайку. Солнце освещает собаку, как будто специально демонстрирующую свою природную красоту стойкой с высоко поднятой головой, чуть оттянутыми задними лапами. Уши торчком. Глаза горят тёмными топазами. Хвост в тугом кольце над спиной, пасть раскрыта, розовый язык, мягко обтекая белоснежные клыки, свисает чуть набок, пульсирует в такт частому дыханию…. Это его Кан.
Кан
© Copyright: Евгений Зайцев 3, 2014
Свидетельство о публикации №214052101181
Свидетельство о публикации №214052101181
Рецензии