Воронцов и Пентефреиха

Часть 1. Болгарский кризис

Владимир Воронцов, получив развод с Ниной, был восстановлен в чине полковника, потому что повод для отставки был аннулирован. В 1884 году был принят новый военный Устав. Уланские полки, в том числе и тот, в котором служил Воронцов, были преобразованы в драгунские, но полковничьи погоны за графом остались.

В 1885 г. Великий Князь вновь призвал Владимира Сергеевича на международную арену. Нужна была его помощь в связи с кризисом в Болгарии, который возник, можно сказать, из-за нерешённой проблемы единства болгарских земель. Россия была кровно заинтересована в сохранении и восстановлении единого болгарского государства, ибо оно могло послужить плацдармом для захвата и контроля проливов Босфор и Дарданеллы. Кто владеет проливами, тот владеет Европой.

***
В 1878 г. Владимир Воронцов присутствовал на подписании Сан-Стефанского мирного договора с Турцией, завершившего русско-турецкую войну. В соответствии с документом, Болгария объявлялась автономным княжеством. Русская армия во главе со Скобелевым, по условиям этого договора, на два года осталась на болгарской земле.

М.Д. Скобелев много сделал для создания в Болгарии национальной армии. Его корпус был расположен в Сливенской губернии. Ему помогали 344 русских офицера-инструктора и 2700 нижних чинов русской армии. Теперь болгарское княжество могло само защищаться в случае вторжения турецких войск в Восточную Румелию.

Европейские державы, опасаясь распространения влияния России на Балканах, созвали в июне 1878 г. Берлинский конгресс, согласно решениям которого, Северная Болгария (от Дуная до Балканских гор) объявлялась автономным государством, а Южная Болгария (Восточная Румелия) осталась под властью турецкого султана, получив административную автономию. Болгарский народ разделился на русофилов и русофобов.

Граф Воронцов чувствовал некоторую ответственность за этот провал в российской международной политике: главе отечественной делегации, «железному канцлеру» Александру Михайловичу Горчакову, исполнилось тогда уже 80 лет, и он не смог в одиночку справиться с австро-английской сворой.

А Владимира Воронцова в той, уже давней поездке в Берлин круглосуточно занимал единственный вопрос: когда, наконец, он и его Софи будут вместе, рядом навсегда? Он думал не о мире в Европе, не о странном «нейтралитете» германской делегации, не о независимости и цельности Болгарии, за которую сам же проливал кровь, а о том, как он тоскует по Софье, как ждёт солнечного лучика на мрачном пути к их совместной, и поэтому счастливой жизни. Тайна её рождения, душегубы, беременная от любовника неотвязчивая жена, Священный Синод зловещими тенями заслоняли упрямый свет этого лучика. Владимир думал о том, что готов хоть голыми руками отодвигать темноту. К тому же, частые упоминания фамилии светлейшего князя (Горчакова, кого ж ещё!) опять и опять возвращали его мечты к однофамилице канцлера. Для других мыслей не хватало места в голове графа, не так давно перенесшей тяжёлую контузию.

***
И вот сейчас наступила расплата. 18 сентября 1885 г. в главном городе Восточной Румелии Филиппополе (в районе современного Пловдива) произошло восстание. Болгарские националисты изгнали турецкого губернатора с его чиновниками и провозгласили воссоединение «обеих Болгарий». Князь болгарский Александр, бывший принц Баттенбергский (троюродный брат Александра III), объявил себя князем объединённой Болгарии.

Царское правительство было вынуждено разорвать, в интересах российского государства, дипломатические отношения с Болгарией, хотя народные чувства остались неизменными. Имя России продолжало сохранять в Болгарии свой авторитет. Болгарский народ был благодарен России за подвиги русского солдата во имя свободы страны; он навеки сохранил память об этих подвигах и чувство благодарности к России; во главе болгарской армии стояли русские офицеры; Александр Баттенбергский был посажен на престол Россией.

Нет, очевидно, что Владимир Сергеевич семь лет назад в Германии мало чем мог помочь России. Но тот факт, что он думал тогда о себе и о своих переживаниях, а не о деле, рождал сейчас (ну да, когда «матримониальные» мечты сбылись!) в Воронцове огромное чувство вины. Поэтому он с жаром взялся за выполнение заданий Великого Князя.

Софья сочувствовала мужу, занятому утомительной бумажной работой, но самой ей было легче осознавать, что дело Владимира сейчас – внешняя политика, документы, а не беготня по подземельям, стрельба или частные расследования.



Часть 2. Собственно – приключение

Александр III решил отозвать своих офицеров из Болгарии. Это произошло как раз накануне сербско-болгарской войны ноября 1885. Воронцов был командирован в Болгарию для координации процесса вывода российских военных.

Прибыв в штаб, он занялся оформлением нужных бумаг. К сожалению, некоторые офицеры, служившие до той поры в Болгарии, возвращаясь в свои части на территории Российской империи, по новому уставу получили чины ниже имевшихся. К примеру, вместо майора – штабс-капитан. Поэтому было много писанины со стороны полковника и обид со стороны отъезжающего офицерства.

Однажды Воронцов задержался в штабе – дольше всех просидел над бумагами. И возвращался один по улице маленького болгарского городка, более похожего на деревню.

Южный осенний вечер быстро накрыл темнотой дальние горы, ближние поля, и только стены мазанок белели поблизости. Звёзд на тёмном небе не было видно.
Полковник шёл, стараясь не ступать в грязь. Он думал о несправедливости судьбы для тех, кто завоевал звёздочки на погонах своей кровью на войне, а теперь их понижают в чине. Фоном, как всегда, он вспоминал Сонечку, Серёжу, большеглазую принцессу Любочку: спят, наверное, уже. В Москве на два часа позже.

Чтобы сократить путь, он свернул в узкий проулок между какими-то огородами и глиняным забором. Вдруг впереди мелькнули тени, раздались воинственные крики, предупреждающие о нападении. «Проклятые русофобы! Вот им неймётся!» – подумал Воронцов, отстёгивая саблю. Пистолет достать было проще, но он побоялся в темноте пристрелить болгар (лишние трупы ни к чему).
 
Ребята были затейливые: один кинулся в атаку первым, скрестил саблю с графом, пролетел и оказался у него за спиной. Чувствуя того спиной, Воронцов дрался со вторым, который подскочил секундой позже. Третий пытался отвлечь его внимание и с глупыми криками размахивал саблей сбоку. Двоим передним было тесно в проулке, и они запутались между собой. «А один на один мы не умеем!» – воспользовавшись моментом, граф, сделав финт, среагировал на заднего. Тот упал, получив саблей. «Ага! А вы что же?» Но эти не испугались и опять бросились в атаку. «Поздно! Потеряли вы преимущество внезапности!» Пока разбирался с левым, почувствовал горячее прикосновение справа. «Ах, ты ж…!» – резко обернулся, продолжая контролировать левый фланг. Сабля полковника достала правого, и он отступил. «Шли бы лучше спать!» С последним нападавшим справиться было уже делом минуты. Зажав плечо и скуля, парень убежал.

«Тяжела ты, русская миссия!» – подумал Воронцов, и вдруг всё пропало, почернело и стихло.

Пришёл он в себя в незнакомой комнатке с белыми стенами, на чистой постели, под лоскутным одеялом. В окно, несмотря на осень, било непривычно яркое солнце. В комнату зашла женщина лет тридцати, в национальном костюме: в белой тонкой рубашечке с расписным воротом и манжетами, с красной вышивкой и тесьмой, в сарафане василькового цвета, тоже с яркой вышивкой. От контрастных сочетаний цветов у Воронцова зарябило в глазах. Женщина вынула платок из кармана ярко-красного фартука с немыслимыми цветными узорами, обтёрла им лоб и губы графа. При каждом движении болгарки раздавался небесно-ангельский перезвон её ожерелья и браслетов.

Воронцова посетила мысль: «Наверное, я должен подумать, что я в раю, а это прекрасная пэри! Но похоже, что я ещё на грешной земле!» Ногу тянуло, и её  сдавливала повязка. Женщина объяснилась, что её зовут Станка, что господин русский офицер ранен и что она за ним ухаживает. Его нашли на улице в глубоком обмороке и принесли сюда.

Она принесла вычищенный мундир. «Вашите дрехи!» Отдала кошелёк: «Вашето портмоне!»

Ухаживания её были достаточно навязчивы. Пока говорил вежливо, как привык: «Извините великодушно, не могли бы вы…» - как будто ничего не говорил, а она не слышала. Каждые пять минут заходит. То подушку поправит, то заденет рукой одеяло, то посмотрит кокетливо. Она, очевидно, считает себя неотразимой. Чёрные очи, алые губы, точёный стан, вертлявая круглая попка. Чёрные как смоль распущенные волосы до плеч покачиваются при каждом её движении. Начинает слишком откровенно щупать графа: «Ты такой горячий снаружи!.. - А что, я перевязку делаю! - ...А я такая горячая внутри!»
Она свои пылкие чувства объясняет признательностью за освобождение от турок. «Вы ж наши русские братушки!» И лезет чуть ли не под одеяло. Воронцов терпеливо объясняет, что с братушками не спят. Она глазами водит в разные стороны: «в угол - на нос - на "предмет"» (то есть на графа). И как будто ничего не понимает. Опытным путём вывел, что надо говорить: «Станка, отстань! Станка, перестань!» - и тогда она успокаивается ненадолго.

Пришёл её брат Лончо. С обидой интересовался: почему господин русский офицер брезгует?
Ну что тут ответишь? «Я женат. Имамъ жена». И всё, и точка. Не будешь же им говорить, что жена – единственная его женщина перед Богом… Что отказаться от неё – значит отказаться от жизни! Что слишком дорого заплатили они за своё счастье, чтобы…

О цене Станка и заговорила тогда, как будто услышала мысленные речи. «За всё нужно платить…» Хорошо. Сколько? Не ответила, улыбнулась загадочно.

Угощала она его всё больше всяким гуляшом, фасолью с томатным соусом, помидорами, болгарским фаршированным перцем, салатом с базиликом, обильно политым оливковым маслом... Предлагала суп из простокваши. Приходилось есть, что дают. Вина наливала домашнего, по кувшину в день.

Прошло дня три. Вроде, стала затягиваться рана на ноге, начал ходить. Дров хозяйке нарубил.

(Ну да, ну да, я тоже вспомнила «Укрощение строптивого»!)

И снится полковнику сон: милая, желанная Софья в его объятиях. Владимир протягивает во сне руку, чтобы провести нежно по её скуле – вместо персиковой щеки натыкается на чёрную противную склизкую жабу. От этого ощущения, как ему показалось, он и проснулся – ан в его постели женское тело! Станка тянет к нему руки и губы.

Граф имел опыт уворачиваться от искусных ручек Нины Андреевны. «Так что и от объятий простой болгарки как-нибудь увернуться сумею!»

Собрал свои «дрешки» и покинул дом Станки, оставив мешочек с несколькими золотыми и записку: «Спасибо тебе от меня, от моей жены и детей. Век будем Бога молить!»

По дороге в штаб Владимир с самоиронией вспоминал библейскую легенду о жене Пентефрея, от которой сбежал прекрасный Иосиф, оставив в руках вожделеющей дамы свой плащ. «А мне пришлось кошелёк оставить!»

В штабе Воронцов первым делом поинтересовался, не послал ли кто-нибудь телеграмму в Москву о том, что он пропал?

- Моя супруга беременна. Если, в третий раз услышав о моей мнимой смерти, она выкинет, то кто будет за это отвечать?!

Знакомый штаб-офицер возразил:
– Дружище! Даже мы здесь наслышаны от генерала Шестакова о вашей удивительной способности к воскресению! А госпожа графиня-то уж тем более в курсе!

Полковник набирает побольше воздуха в лёгкие и, с плотно сомкнутыми губами, выдыхает через нос. Спускает штабисту: они тут, в казарме, совсем одичали, никакого понятия о тактичности и обходительности. Но не хватало ещё дуэли устраивать сейчас. А Пётр Ильич, ай-ай, в своём репертуаре…

Беспокоясь о жене, Владимир сочиняет Софье телеграмму: «Милая, родная Софи! Никого не слушай, ничему не верь! Я жив, здоров, через неделю буду в Москве. Люблю, целую. Шлю солнечный зайчик».

Он представляет, как Софи улыбнётся, прочитав подпись, – и взгляд его теплеет. Ему неудобно посылать подобный текст открытым способом. И, воспользовавшись служебным положением, полковник отправил его секретной телеграммой.

О нападавших на графа, как водится, ничего не было слышно. Наверное, он их не убил, а только ранил, и они предпочли ретироваться и не вылезать. Бог с ними!

Когда Воронцов уже был в Москве, началась сербско-болгарская война. Болгарская армия наголову разбила сербов и без российских высших офицеров. После этого Россия, Турция, Австро-Венгрия и Германия оказались сами на грани войны. Но это уже другая история.