Два Петра

(о необходимости категорического искоренения любой исторической неточности)

Часть первая: Где же истина?

А не помним мы истории страны нашей, Руси великой-могучей. Ох, не помним… Проходили когда-то в школе – дескать человеческие стад; по лесам шастали, медведей из берлог выселяли… За неуплату! Вот ведь откуда судебные приставы пошли – подревнее проституции профессия!..
Потом голыми руками огонь раскочегаривали. Затем родовая община образовалась, семейная… Позже князьки фурункулёзом по земле пошли вызревать. А вскоре и татаро-монгольская орда саранчой налетела… А кто управлял-то этим всем безобразием? Кто руководил беспределом? Ведь если возникает на свете какое-никакое безобразие, должен же кто-то его возглавить?
Поначалу, кажется, никто не возглавлял. Потом, родовые вожди появились… А кто? Кто вожди? Фамилия, имя, отчество!?... Кто ж их помнит всех? Дело давнее…
Ну, дальше-то мы знаем: Иван Грозный, Рюриковичи, Пётр Первый, потом Пётр Второй, потом Третий, и ещё Пётр Великий… Вы не ослышались. И Первый Пётр был, был и Великий? Думаете - это один человек? Я тоже так думал, но есть сомнение!
К примеру Иван Грозный, он же Иван Четвёртый, он же и Иван Великий… Этих-то трое что ли было? Здесь и спорить нечего! С Иванами этими понятно – одно лицо.
А вот Петр;, то есть Петр;в,.. в смысле Пётров, было четыре!
Ну, со Вторым и Третьим Петрами – более мене ясно. Хотя, говорят, за Третьего многие себя пытались выдать, в числе оных и Емельян Пугачёв значится. Но мы сейчас не о них, не о вторых и третьих. Самая большая заковыка и историческая тайна состоит в том, что Первый Пётр и Пётр Великий – это не одно и тоже. Это разные, в общем-то, люди. Один из них, Пётр Алексеевич Романов – вполне законный наследник престола и государь-император, впоследствии – Петр I. А вот второй Алексеевич – ни кто иной, как его незаконно рождённый брат-близнец. Самое ужасное в этой истории, что и второго-то Алексеевича тоже Петром нарекли. Представляете, какая путаница получилась в результате такого чудовищного совпадения. И похожи они были изрядно. Чтобы совсем не запутаться, одного в детстве Петрушей звали, а другого Петькой. Незаконно рождённый сын – хуже пасынка! История, конечно, подобных случаев немало знает. Ну, с двойниками, братьями, подменой разной. Помните? «Человек в железной маске», «Марья Искусница»… Должо-о-ок!!!... Помните? Ну вот! И здесь поначалу всё как-то похоже было. Бегали по царскому селу пацанята босоногие беспорточные, гусей гоняли, особо не докучали. Но близилось уже время одному на престол заступать. Стали учить Петрушу уму разуму, этикету придворному, хитростям разнообразным. А с Петькой что делать? Недолго думая, сослали бедолагу в болота голландские галеры тамошние стругать. С глаз его – долой, чтобы под ногами не путался! И кто ж подумать-то мог, что вскорости Петька наш так возвеличится?! А он строгал, строгал галеры, а потом в кабаках портовых прокуренных со шкиперами бородатыми сошёлся на короткой ноге. Там же, кстати, к табакокурению и табаконюханию пристрастился. Потом увязался в обучение ихними нидерландскими галерами управлять. Наблатыкался, между делом, и ругательства морские кой-какие запомнил. Прозвище ему дали: Герпитер. И  пробудились в нём постепенно амбиции непомерные. На родину Петьку потянуло, и к власти заодно! Отписал он братцу Петрушке: «Так, мол и так… Давай делиться! Я тебе, Петрушенька – душенька, кресло царское вместе с большим кремлёвским твоим дворцом оставляю со всеми санузлами, удобствами и свитой бездельников придворных. Только ты оттуда не высовывайся! И носу не кажи! А я буду государством на местах править и по своей прихоти и разумению для себя новую столицу возведу – северную, и новый двор подберу - помоложе. Ты, так и быть, Первым Петром останешься, я же Великим буду, а Софку, сестрицу – в монастырь заточим, чтоб под ногами не путалась». Неохота было Петруше такие кабальные условия принимать, однако трусоват он был по натуре, ещё в детстве гусей побаивался и на печи с краю никогда не спал. К тому же, как назло, шведы прут, ироды! А он ёще от Азовских походов не оклемался, да и Софка надоела – лезет всюду. Направил Пертушенька в «низкие земли» ответное письмишко с согласием, только одно условьице приписал: «Отчихвостишь, Петька, шведов поганых, расколдыришь их в хвост и в гриву! Тогда и возвеличивайся сколько влезет, и строй свою столицу северную. А я в Москве посижу, мне и здесь не худо. Только знай, напоследок. Тронешь меня – на весь мир растрезвоню нашу тайну секретную. Бунты на тебя буду насылать, а ещё пуще – революцию устрою!» Так оно и вышло. Один, тот который Первый, всю оставшуюся жизнь в московском кремле просидел этакой сакральной фигурой. И больше о нём почти ничего не известно. К сожалению, и доказательств прямых о достоверности описанного мной факта тоже не сохранилось – историки придворные подсуетились по указу царскому. Историю наши правители неоднократно перелицовывали по своему разумению. Есть, правда, отдельные косвенные подтверждения. Малозаметные такие. На картинах старинных, гравюрах, в изваяниях просматриваются явные отличия во внешности Петра I. А в 70-х годах, по слухам, в СССР проводилось даже научное исследование. Дотошные советские историки, искусствоведы и антропологи заподозрили неладное. Привлекли программистов. Те закодировали особым цифровым кодом все старинные гравюры, картины, памятники, кости черепа и прочих частей и загнали всю информацию в огромный, с пятиэтажный дом, компьютер. Они тогда «эвеэм» назывались. Года два компьютер это дело прикидывал, обсчитывал,  пересчитывал и выдал результат. А результат получился такой, что его моментально засекретили! То-то! Мне про это некий Утетич рассказывал. Это прозвище – Утетич. Он сейчас где-то в Штатах живёт, действительный член американской академии всевозможных художеств, ведущий специалист по граффити… Так вот, он чуть не сгорел на этих исследованиях. Там для промывки каких-то реле и контактов столько спирта выделяли, что он, по завершении исследований, на время в дурдом угодил… Результаты-то самих исследований не объявили, только слухи разные ходили. Но Утетич, за время участия в научном процессе, для себя, внешность обоих этих Петров чётко усвоил. Говорит, бывало: «Хочешь верь, а хочешь – не верь! Закрою глаза, и оба передо мной, как живые. Вот он – Первый Петруша! А вот – Великий наш Петька! И все отличия – до бугорка, до впадинки, до шершавинки!» Началось же это у него после того, как однажды, утомившись с коллегами протиркой спиртом каких-то контактиков, пришлось заночевать прямо там, в вычислительном центре. Спал беспокойно, всхрапывал, метался во сне и  пробудился под какими-то гудящими блоками, с ног до головы обмотанный магнитной лентой, весь в ячейках памяти и с ворохом перфокарт за пазухой штанов…   
 А в конце XX века, после очередного творческого кризиса, Утетич некоторое время бомжевал в Москве. И случилась с ним презабавная история.


Часть вторая: Пластическая операция

В психушке Утетич задержался надолго. Тихий он был, но упрямый. За правду страдал. Тем более, что собеседник интересный, эрудит. Порой с главврачом до рассвета спорил о проблемах ваяния, живописи и истории государства. Вот и не выпускал главврач такого образованного рассказчика и внимательного слушателя. А потом – смутные девяностые годы. Дурдом не на что содержать стало, главврач уволился – в челноки подался, окунулся в рыночную экономику. Так наш герой и оказался на свободе. А куда приткнуться? Квартиры уже нет, близких родственников не сыскать, а дальним – не нужен. Пожил немного у друзей, пока не надоел, да и подался на улицу – в Подмостовье. Жители Подмостовья – это такая группа бомжей в Москве была, которая под мостами ночевала. Возглавлял её бывший слесарь седьмого разряда по прозвищу Наждак. Он время от времени с лёгкостью фокусника вскрывал какую-нибудь кандейку под одним из московских мостов, где и ночевала вся бездомная братия. И кантовалась там, пока доброжелатели в милицию не заявят… Потом Наждак вскрывал очередное прибежище.
Аккурат в канун трёхсотлетия российского военно-морского флота таким временным пристанищем группы Наждака стал неприметный кильдюм в районе Малого Каменного моста через Водоотводный канал. Заселились, как обычно, ночью, а когда рассвело, выползший размять затёкшее тело и насладиться свежим утренним ветерком Утетич, приметил нечто необычное. За домами, что по Болотной набережной, возвышался накрытый гигантской простынёй предмет, поражавший воображение размерами и неясными очертаниями. Гонимый любопытством Утетич пошёл навстречу неизведанному. Телевизор жители Подмостовья, естественно, не смотрели, газеты читали только в объёме помойных обрывков.  Поэтому предстоящее открытие нового грандиозного московского монумента, а Утетич уже нисколько не сомневался в том что под серым балахоном находился именно монумент, стало для нашего героя приятной неожиданностью. Теперь уже проснувшийся профессиональный интерес гнал его туда, под покрывало, и требовал немедленных исследований. Сиганув прямо с набережной, забравшись на насыпной островок и приподняв покрывало, Утетич увидел ласты… Ласты были одеты на чьи-то ноги, ноги продолжались туловищем и прочими частями бездыханного человеческого тела в гидрокостюме и маске с трубкой. К удивлению исследователя, насмотревшегося в столице на всевозможные криминальные последствия, человек дышал. Он был жив! Мобилизовав все свои подзатёртые временем познания в медицине и приложив неимоверные усилия, Утетич привёл человека в сознание и отправился за подмогой. Окружённый заботами человеколюбивых подмостовцев из группы Наждака, спасённый поклялся, что он никакой не шпион и не вражеский боевой пловец, а наш российский мастер спорта и рекордсмен Трифон Прокопчук. И поведал, что его спортивная специализация – рекордные заплывы по преодолению рукотворных водоёмов, и что накануне он совершал первый в мире заплыв по пересечению московских очистных сооружений. Старт был дан при небольшом стечении народа, но в обстановке торжественной. Однако, зловонные миазмы, сопутствующие заплыву, сначала разогнали зевак, а потом духовой оркестр и представителей книги рекордов Гинеса. Последними спасовали врачи и личный тренер пловца. Вскоре сам рекордсмен потерял сознание и, вероятно, был засосан в канализацию. Больше Прокопчук, сразу же удостоившийся прозвища Хтияндер, ничего не помнил…
Главными же героями последующих событий суждено было стать Наждаку, Хтияндеру и, конечно же, нашему Утетичу. Хранитель подлинного облика двух Петров тщательнйше обследовал скрытый под покрывалом памятник и заявил, что такого позора и издевательства он ни за что не потерпит! Он предлагал взорвать и затопить монумент, пока его, подобно остапбендеровскому сеятелю, не увидели широкие массы. Надо сказать, что когда Утетич, впервые поднявшись по внутренней лестнице оказался лицом к лицу с металлическим царём, ему стало, мягко говоря, не по себе. Он чуть не грохнулся оттуда, бедолага. Бронзовый Петр - неизвестно какой, вероятно по замыслу автора,  насупив брови и встопорщив кошачьи свои усы, строжайше взирал на праздно хрустящих чипсами и облизывающих мороженное, посетителей раскинувшегося за Крымским мостом культурного парка. В довершение ко всему он, источая бессильную ярость,  грозил им, бездельникам, какой-то свёрнутой в рулон бумажкой, словно мухам, облепившим обеденный стол… Однако, рассудительный Наждак и возлюбивший Утетича словно отца родного Хтияндер, немного образумили бунтаря. Но он не сдавался. Историко-художественную справедливость Утетич решил восстановить путём пластической операции. Так и сказал: «Государю немедленно требуется пластическая операция!» У Наждака он потребовал инструменты и подручных и принялся за дело. Вообще-то бомжи – птицы вольные, хоть и грязные. Тем не менее, предводитель обеспечил Утетича инструментом, какой нашёлся, а верный Хтияндер охотно помогал своему спасителю во всём. В числе предложенных слесарем седьмого разряда инструментов оказались набор отмычек, три разновидности «фомок», уродливые клещи, кувалда и невероятных размеров драчёвый напильник. Из всего этого многообразия Утетич выбрал только полуметровый напильник и, поразмыслив, прихватил кувалду с клещами.  Работали по ночам, потому что днём у монумента постоянно крутились работяги, занимающиеся благоустройством, и без конца наезжали какие-то комиссии и инспекции. Представьте: Утетич в бомжовских лохмотьях, с закрытыми повязкой от надоедливых опилок ртом и носом, в хтияндеровской плавательной маске и с прикрученном к темени фонариком, да ещё с гигантским драчёвым напильником в руках – лицом к лицу со статуей Петра – Какого-то. Когда он пилил, по набережной разносился дикий душераздирающий металлический визг и скрежет. Под воздействием этих истошных и каких-то даже мистических звуков, окрестности монумента покинули не только конкурирующие бомжи, но и бродячие животные совместно с городскими птицами. Из квартир близлежащих домов навсегда ушли муравьи и тараканы, а ошеломлённые летучие мыши нестройной стайкой кружили над Москвой рекой, пугая случайных прохожих. Но Утетич упрямо продолжал пилить лицо императора, а Хтияндер тем временем откручивал русские военно-морские флаги. Наш ныряльщик настолько проникся идеей облагораживания памятника, что решил принять самое деятельное участие. Он, вспомнив своё военно-морское прошлое, заявил, что российских флагов на рострах поверженных вражеских кораблей быть не должно! Что неизвестной породы шаланда с неизвестно каким Петром зиждется на рострах, а ростры – не что иное как военно-морские трофеи. А на военно-морских трофейных рострах не может быть ничего иного, кроме неприятельских флагов. Это что же получается? А получается у нас вроде как монумент «в часть победы неизвестно какого Петра над российским флотом»!? Ересь какая-то! А тут ещё Наждак масла в огонь подлил. По случаю пригласил он к ужину одного давнего своего сотоварища, и тот поведал совершенно немыслимую историю. Он рассказал, что монумент этот вовсе не в честь российского флота отлит, и что на нём вовсе никакой не Пётр. Ну, не в смысле – Пётр – Никакой, а в том смысле, что это не царь, а Христофор Колумб, подзаточенный впоследствии под Петра – I! Что кораблик раньше был каравеллой с крестами, и что автор, Зураб Константинович пытался запродать свою композицию испанцам к пятисотлетию открытия Америки. Но те, не будь  дураки, отказались. И американцы отказались, а тут, как раз вовремя, подоспело трёхсотлетие российского флота. Вот великий наш ваятель подточил слегка Христофорушку, заменил подзорную трубу на свиток и, «получай деревня трактор»!
После этого Утетич и его товарищи взялись за работу с утроенной энергией. Несомненно, они бы сделали всё как надо, но жалобы на ночные звуки во все силовые ведомства поступали в пугающем количестве. Милицейская операция прервала операцию пластическую в самый неудачный момент. Работа была прервана в самом её разгаре. Ещё бы недельку – другую и драчёвый напильник с кувалдой в умелых руках мастера вернули Петру надлежащие черты, но…
Потом было уголовное дело по двум статьям – вандализм и хищение драгоценных и редкоземельных металлов. Однако, дело распалось. Во первых, бронзовые опилки восстановители исторической справедливости собирали в мешки  и все до одной возвратили государству. И позолоченные флаги возвратили. А во-вторых, срочно вызванный для оценки ущерба Зураб Константинович, никаких явно заметных перемен в своём творении не обнаружил, куда ему! В смысле – хуже всё равно некуда… А потом было торжественное открытие монумента и ещё более торжественный банкет с последующим салютом…
 
 «…На пристани концессионеры остановились и посмотрели вверх. В чёрных небесах сиял транспарант.
- М-да, - сказал Остап, - транспарантик довольно дикий. Мизерное исполнение.
    Рисунок, сделанный хвостом непокорного мула, по сравнению с транспарантом Остапа показался бы музейной ценностью…»
                (И.Ильф, Е.Петров «Двенадцать стульев», Глава XXXIII)

Эпилог

Так как же этот Утетич, спросите, в конце концов в Америку-то попал? Да очень просто! Он после случая со статуей Петра «откинулся» из следственного изолятора и подвизался футбольным фанатам баннеры малевать. Однажды для болельщиков питерского «Зенита» изобразил громадный портрет Петьки Романова в сине-бело-голубых тонах. А на матче присутствовал какой-то председатель какой-то американской художественной академии, пришедший поглядеть на экзотический вид спорта. И этот баннер на него такое сильное впечатление произвёл, что он, американец этот, решил во что бы то ни стало разыскать автора. Весь русский отдел ЦРУ на уши поставил. Ну, и разыскал. А дальше – понятно. Тем более, что сошлись они с Утетичем в крепкой мужской дружбе на почве неприятия художественного стиля и творческих взглядов Зураба Константиновича.
А что, Церетели? Церетели – это ого-го! Глыбища! Мастер мирового ваятельного цеха! А принимать его искусство или нет - это дело вкуса, конечно. Тем более, что не всем дано постичь бездонной глубины, так сказать,.. и высоты полёта,.. всего неистового буйства и залихватскости…