Невзаимная нелюбовь

Невзаимная нелюбовь

Сильным и самоуверенным
мира всего посвящается.


Чтобы понять другого,
поставь себя на его место,
и, возможно, ты не
простоишь и секунды…



1
Ветер, песок в глаза, пыль в рот. Воздух, чем-то вдруг рассерженный, резкими порывами бросался из стороны в сторону. Он словно ищет, за что схватиться, чем ударить случайного прохожего на улице. Птицы, давно знакомые с этим состоянием своего попутчика, давно спрятались в деревья и гнезда; некоторые засели в надежной и верной земле, прятались в траве и оврагах.
Самойловы только что вышли из больницы и садились в машину, чтобы скорее добраться домой. Но ехали они не как обычно. Поездка эта походила скорее на последний путь покойника. Алексей, сильно разгневанный, все время кричал на жену, Анну. Та сидела в слезах, почти без памяти. Как будто в глухом вакууме она пребывала. До нее звуки доходили какими-то приглушенными, сдавленными. Каждое произнесенное слово кто-то душил, сжимал, скручивал. И это было правдой.
Страх накинул удавку на шею и давил мысли и чувства. Как через узкую воронку он пропускал на волю колючие комья-слова. Они врезались в ухо острыми зубцами и долго звенели в мозгу…

Их сын, маленький Саша, сидел в машине и совсем не понимал родительской печали и горя. Он только запомнил случайно произнесенные слова маленького худого старичка-доктора: «…пять лет, не более…».
- Какие пять лет, о чем это дядечка говорил? – пытался сообразить мальчик, – Мне ведь уже 10, – по пальцам посчитал он.


2
Этот вечер был похож на настоящий кошмар. Мать с отцом ругались, кричали, орали. Они даже дрались. Такого их сын еще не видел. Он просто сжался комочком и спрятался под кровать – там всегда он спасался от грома и непогоды.
Несмотря на серую непогоду за окном, мальчик больше боялся непогоды семейной. Он пытался тихим голоском позвать солнышко, милое и ласковое. Оно непременно должно разогнать серые и злые тучи между папой и мамой. Но оно не могло ничего поделать, оно само сильно испугалось и тихо томилось лишь в маленькой лампадке у Богородицы на стене комнаты. Бабушка Саши всегда следила за тем, чтобы в комнате единственного внука непрерывно горел Свет Божий. Это была ее посильная забота о нем.
Но сейчас любимой бабушки не было рядом. Она редко приходила к нему в гости, поскольку совсем не ладила с зятем. Это обыкновенно, ничего особенного. И Саша привык к этому семейному обстоятельству. Он был уже достаточно взрослым ребенком, чтобы понимать неприязнь некоторых людей друг к другу. Хотя бабуля была для него всегда защитой и опорой в разных детских трудностях, он никогда не противопоставлял ее родителям.
Сашенька вообще рос ребенком воспитанным, неизбалованным. Будучи единственным ребенком в семье, из него не делали хрупкой куклы и не стряхивали пылинки. С ранних лет он понял цену родительской заботы и любви, когда приключился с ним один случай почти год назад.
Как то был у него во дворе друг – мальчик Толя, ровесник. Рос он без отца, а мать часто выпивала. И за очередной пьяный дебош ее лишили материнства, а Толю увезли в детский дом. Оттуда он редко, но все же приезжал к матери с новыми опекунами. И в очередной раз этот приезд застал Саша. Он не мог сдержать своих горьких и чистых детских слез, когда друг прощался с полупьяной матерью. Его буквально вырывали у нее из рук.
С тех пор ребенок как-то по-новому полюбил мать с отцом. Он ни за что не хотел оказаться на месте маленького и бедного Толи. Поэтому всячески старался сгладить семейные конфликты и ссоры. Вот и сейчас он вынырнул из-под кровати и, весь в слезах, побежал к рассорившимся родителям. Но они были настолько уставшими и угнетенными, что не сразу обратили внимание на сына. Родители были в разных углах комнаты и,  казалось, напоминали два берега реки, которые нигде уже не встретятся…


3
Отец молча, с трясущимися руками, поднялся с пола и посмотрел на сына. Но взгляд этот был абсолютно новым для мальчика. На него смотрел не любящий папа. Это вообще был взгляд не человека. Так, пожалуй, может глядеть домашняя собака или кошка на незнакомое и непонятное существо. Обычно пес грозно-оборонительно лает и мягко ласкается одновременно перед ежом: и запах непонятный, и привычных лап и ушей нет.
Мальчик испугался и хотел запрыгнуть к отцу на руки, но мужчина оттолкнул его.  Просто не подпустил к себе.
Он встал и тяжелыми шагами вышел из дома.


4
Мать, с запутанными волосами, с опухшим лицом и красными глазами подползла к сыну. Она схватила его и как никогда крепко сжала в объятиях. Трясущимися губами она что-то хотела сказать, но вместо этого издала нечеловеческий, дикий и необыкновенно грустный и печальный вопль. Только ее горячие и соленые слезы мешались со слезами сына.
- Мама! Мамочка, любимая, а где папочка? Где наш папа, куда он ушел? – истерично рыдал мальчик.
Анна только еще сильнее затряслась. Она встала и какими то ломаными резкими движениями дошла до ванной комнаты. Как будто это была не женщина, а кукла с разбитыми заржавевшими шарнирами. Обернувшись на сына, она засмеялась. Но смех этот был настолько ужасен, что ребенок убежал и опять спрятался под кровать. Там он проплакал до самого утра, когда пришла бабушка.
За окном лишь изредка капали и игриво переливались на солнышке маленькие осколки прошедшей грозы. Природа, наконец, глубоко вздохнула.


5
Прошло около года с того рокового и черного дня. Анна стала настоящей пьяницей, забросила работу, сына. На улице ее почти не узнавали из-за необыкновенно состарившегося и серого лица. Да и походка совсем не была прежней. Не легкой, уверенной в себе молодой женщиной она теперь летала. Анна грузно, с ноющей болью тяжело ступала на землю. Каждый шаг был ей как будто не нужен. Она сомневалась в каждом движении.
Сомнение, неуверенность и страх – вот что читалось в ее выцветших и мутных глазах. Усталым и тоскующим взглядом она смотрела на мир. Но даже не смотрела, а как бы робко подсматривала исподлобья. Она очень боялась просто встать, распрямить плечи, глубоко вздохнуть и ровно, твердо сказать себе что-то очень важное. Как стая грязных черных птиц кружили в голове ее темные непрозрачные мысли. И никак не могла Анна от них избавиться, отмахнуться. Они, казалось, клевали ее в голову, в самое темя, так что ей приходилось нагибаться. Все время с опущенной головой, как с ненужной вещью, мать пила и пила. Ей хотелось хоть на минуту вернуться в то светлое и теплое время, когда они были дружной и любящей семьей, когда не было этого ужасного…  диагноза. При этом воспоминании ее всю прошибало в пот, лицо наливалось краской. И то ли злость, то ли горечь безысходности только капали редкими слезами.
Совсем печальным ей казалось все: от неба, звезд, птиц до самого ее существования. О мальчике она почти уже  не думала. Вернее думала, но не как о сыне. Он для нее стал каким-то чужим, неродным. Нет, Анна не отказывалась от Саши!
Он жил как и прежде.… Хотя,  что за бред я несу, - как бы отрезвляла она себя, - как прежде уже не будет никогда!


6
Саша рос.  Для него, несомненно, было непонятно, почему вдруг ушел папа, где он сейчас. Почему мамочка стала совсем как чужой, колючей. Ее холодный взгляд каждый раз пугал мальчика. Ему хотелось отвернуться, но в то же время он сгорал от желания прижаться к теплой и заботливой, как раньше, матери. И, борясь с двумя противоречивыми чувствами, он как на амбразуру, как на открытый огонь шел неуверенными шажками. Женщина, конечно, не противилась. Она обнимала сына, гладила по головке… но совсем не целовала. Как будто чувство некоей брезгливости, неприятности читалось в ее поведении. И Саша впервые ощутил чувство ненужности. Он, как старая ненужная игрушка, болтался по дому, и был рад любому, кто с ним поиграет.
Мальчик находил себе уединение  и спокойствие только в любимом деле – он очень любил рисовать. Еще с детства его память крепко закрепила в хрупких объятиях теплые и добрые сказки, которыми баюкали родители перед сном. Задорная Сорока, добродушный Мишка Косолапый, хитрая Лиса – все эти незабываемые персонажи оживали и получали самое яркое воплощение в электронных рисунках – так и краска не прольется, и рисунок не потеряется.
У Саши получались настолько оригинальные и самобытные произведения, что несколько раз в школе проводили конкурс-выставку молодых художников, где он занимал первые места. Тяга к прекрасному, светлому, доброму неумолимо жила и развивалась в нем. И чем больше от него отворачивалась мать, тем больше он уходил в себя, в свой рисованный мультяшный мирок.
Быть может, сталкиваясь с все новыми и новыми трудностями детской жизни, мальчик становился крепче. Он не раскисал, как девчонка, после ухода отца, а просто спрятал этот удар судьбы внутри, и старался не показывать никому. Ведь так часто в школе могут дразнить и обзывать обидными прозвищами совсем не в смешной ситуации.


7
Саша понимал, что для матери он остался единственным напоминанием, маленьким осколком прошлых счастливых дней их семьи. Именно поэтому он должен оставаться твердой и нерушимой опорой для остатков семьи Самойловых. Но мать. Анна этого не понимала  или не хотела понимать.
Для нее уже более не существовало никаких важных и значимых поводов дальше цвести и благоухать. Раз и навсегда этот цветок завял. Не от долгого отсутствия воды или солнца он перестал расти и радовать глаз. Растение словно разом ошпарили кислотой. Оно съёжилось и теперь боялось подавать какие либо признаки жизни. Но пока не погибли корни. И женщина поливала их не водой с удобрениями, а крепким алкоголем.
Нельзя сказать, что бывшая жена хотела смерти. О ней Анна вовсе не думала как о какой-то цели. Мужчины теперь не интересовали ее. Да и не было на свете более ничего такого, из за чего ее сердце начало биться бы чаще и сильнее.
Сын, конечно, не мог не заметить этой разительной перемены. Он старался как бы докричаться до мамы, разбудить ее, растолкать. Но каждое его слово только падало в глубокий бездонный колодец, наполненный слезами, печалью и горечью.


8
Зато любимая бабушка, наоборот, стала более живенькой, энергичной.
Лидия Петровна прекрасно была осведомлена о причине распада семьи. Но совсем не подавала для внука повода грустить. Ему даже казалось, что бабуля его полюбила сильнее мамы. Она каждый вечер приходила в их дом, готовила еду, стирала, убиралась. Конечно, ей трудно было смириться с тем, что дочь падает в пропасть на глазах. Но, представив себя на ее месте, у нее каждый раз случался приступ давления – уж больно тяжелой была эта участь.
Пожилая женщина старалась всячески отвлечь родных от грустного и беспросветного существования. Как свежий морской ветер она врывалась в затхлую атмосферу пьянства и уныния дочери. И ей удавалось первое время раскачивать и немного оживлять Анну.
Для внука она старалась во всем. Но самым главным делом она считала молитву и просьбы Бога о спасении семьи и Сашеньки от болезни. Регулярно Лидия Петровна зажигала лампадку в комнате внука и просила помощи у Богородицы. Теплый Светлый Лик озарял маленького мальчика и оберегал от главного греха – от уныния.


9
Саше исполнилось уже 12 лет. Последние два дня рождения праздновались совсем иначе. Мать к столу почти не подходила. Она, почему то накрывала в этот день голову черным платком – за что всегда получала нарекания от пожилой матери. Но как может пробиться светлый лучик материнской любви сквозь черные и сверкающие вселенской обидой на саму себя тучи?
А мальчик заметно вырос, окреп и, казалось, ничем не отличался от сверстников. В школе учился хорошо. Вот только стал более задумчивым, медлительным. К тому же некоторые друзья вдруг перестали с ним гулять и обзывали «вонючкой»… Действительно,  ребенок начал замечать постоянный горький привкус во рту и неприятный запах. Как ни старался, не мог от него избавиться ни ментоловыми леденцами, ни тщательной чисткой зубов.
Это, конечно, сильно беспокоило Сашу. И тогда он попросил бабушку сходить с ним к врачу. Лидия Петровна, ожидая этого рано или поздно, совсем не подала виду и обещала записаться на ближайшее время. Лишь поздно ночью,  ложась спать,  она горько-горько разрыдалась и промучилась почти до рассвета. Ей пришлось вызвать неотложную помощь. И когда приехали врачи, оказали первую помощь и предложили отправиться в больницу, она наотрез отказалась, еле вымолвим трясущимися губами: «У меня внук болен, я не могу его оставить, он совсем один, один совсем…»
Наутро пожилая женщина встала и подготовилась идти с внуком к доктору. Она, превозмогая усталость и сердечную боль, долго собиралась с силами. За эту ночь Лидия Петровна сильно сдала – на голове исчезли последние темные волоски, и левый глаз все время стал дергаться.
На приеме она сразу дала врачу понять о необходимости уберечь мальчика от лишнего, губительного знания. «Пусть поживет еще спокойно, сколько сможет вынести» - заглушая приступающие к горлу слезы шепнула она доктору.
Все хорошо, Александр, у вас просто несильный гастрит. Вам нужно больше гулять на свежем воздухе… Лучше только с родными… Поменьше играйте с друзьями…. Поскольку… они могли вас заразить, - еле выдавливал слова врач.
Весь ужас происходящего взяла на себя любимая бабушка. Она непрерывно глотала какие-то таблетки. Гладила по головке внука и даже улыбалась. Но ее выражение лица при этом было настолько горько-кислым, что иллюзию радости неопасного для мальчика диагноза никак не удавалось притащить хоть насильно в эту комнату. Саша спокойно выслушал все рекомендации и немного подбадривал бабулю. 
Однако придя домой, он закрылся в комнате и долго и мучительно рыдал. Ведь как может он теперь дружить с кем-то, ведь ему доктор запретил. И как сказать об этом Наденьке – первой школьной любви?


10
Ветер. Он глухо воет за окном. Он бросается на стекло и пытается пробиться внутрь. С ним заодно серый дождь, который желает закрыть собой небо, спрятать как в подушках солнце своими тугими нестиранными тучами. Вместе они оставляют улицы пустыми, безлюдными. Как метла подметают желтые листья на асфальте. Но мудрый дворник знает, что нужно заранее подготовиться к листопаду. Поэтому настойчивый ветер, руководя мокрыми руками дождя, вырывает еще не засохшие и пока живые листья из веток деревьев. Он с силой тащит и тащит, оставляя почти ни с чем голые осиротевшие ветви.
Саша и в этот раз наблюдал за своей «сестрицей» - так он называл молоденькую хилую березку, одиноко растущую из разлома кирпичной стены дома напротив. Злой ветер и ее щедро одаривал мокрыми пощечинами, пытаясь выхватить хоть какую добычу. Но «сестра» твердо и упорно отмахивалась жиденькими веточками. Она не сдавалась ни на секунду, хотя предатель смог вырвать из стены небольшой кусочек кирпича, за который цеплялась корнями березка.
Так и у меня, - грустно протягивал мальчик, - украли что-то очень дорогое …


11
Прошло еще немного времени с тех пор, и у Саши начали гноиться глаза. Его мучила частая боль в животе. Он стал пропускать занятия в школе.
В его рисунках стали главенствовать серые, угрюмые цвета. Для взрослеющего Саши, почти уже юноши, было совсем не понятно, почему его произведения уже не принимает комиссия конкурса, почему его не хвалит учитель, а просто повторяет: «Надо еще поработать, Александр, немного изменить стилистику…».
И бабушка тоже перестала подолгу любоваться рисунками внука, а просто просматривала, прищуривая левый дергающийся глаз, и собирала в папку на рабочем столе компьютера. Она лишь изредка слегка ругала внука за хмурых и сердитых героев. Ей не нравились лесные звери с острыми зубами, которые все время пытаются догнать и съесть маленьких пушистых зайчат.
Играя во дворе с друзьями, мальчик стал замечать шептания за его спиной, звонкие хихиканья. Старшеклассники вообще все время показывали на него пальцем. А Наденька… Первая любовь мальчика стала избегать его, сторониться. Она даже пересела на другой ряд в классе.
Как то Саша решил настойчиво поговорить с ней, для чего на перемене просто схватил ее за руку и повел в угол зала. Девочка боялась поднять покрасневшие глаза, у нее покраснели щеки, по спине пробежали мурашки.
- В чем дело то, Надюша, почему ты со мной не хочешь гулять?! – пылко начал мальчик. Первая любовь долго не могла ничего вымолвить, а все повторяла только «говорят, что ты…». Потом горько разрыдалась и убежала.
Вечером Саша за ужином почти ничего не съел, только много пил воды. Лидия Петровна сразу заметила плохое настроение внука. Боясь услышать страшное, она мягко попыталась узнать причину. Мальчик рассказал всю историю и несколько раз повторил Надины слова. Он с негодованием просил бабушку объяснить такое поведение девочки. Пожилая женщина, поддерживая пальцем сильно замигавший глаз, глубоко вздохнула. Она старалась придать этому событию как можно более незначительный оттенок.
- Понимаешь, внучек ты мой любимый, она же девочка, а девочки все такие непредсказуемые. У них все время ветер в голове гуляет, семь пятниц на неделе, - нивелировала сложившееся напряжение бабушка.
 - А почему на меня пальцем старшие ребята показывают, и чего все время шепчутся?
Женщина отвернулась к окну и еле смогла сдержать вырывающийся из горла жгучий комок отчаяния. Как можно более спокойно она объяснила внуку, что, видимо, кто-то про него сочинил какую-нибудь глупость. Вот и стали ее все мальчишки и девчонки мусолить на переменках. Мол, такое с каждым может быть…
Нет, не каждого станут обзывать плохими словами. Не на каждого будут тыкать пальцем и дразниться, - рассуждал про себя мальчик. Доселе незнакомое чувство, теперь мнительность была главным фильтром, через который он пропускал все происходящее с ним. Саша, действительно, становился очень стеснительным, болезненным и впечатлительным юношей. При таких обстоятельствах он совсем боялся признаться  в чувствах новой понравившейся девочке – Надю он совсем выкинул из сердца!


12
Молоденькая березка, что растет из кирпичной стены дома напротив, которую Саша называет «сестрицей», росла и крепла с каждым днем. На ней появлялись новые сочные листочки. Они так и светились жизнерадостным блеском, и, казалось, были набиты соком до отказа. А молодые маленькие почки-серьги  так шли к ее нарядному зеленому платью, местами дополненному темными пятнами тоненького ствола.
Мальчик тоже менялся. На его лице начала появляться серая сыпь, которую он принял за веснушки. Местами на теле проступала экзема, которая постоянно чесалась и мокла. На физкультуру Саша редко ходил, и в бассейн тоже. Да и не нравились больше ему быстрота и точность движений, легкость преодоления препятствий, сила выдержки. Иногда остро режущая боль в суставах сковывала привычные уверенные движения. Юноша очень стеснялся этого и не подавал виду, но школьный доктор выписал еще один ужасный приговор – освободить от занятий физкультуры. Очередной удар судьбы  больно подрубил топором ствол развивающейся личности, сделал юношу затворником.
Теперь Саша все больше общался виртуально, через социальные сети и форумы. Ему было интересно обсуждать мнение сверстников о его новых произведениях, о живописи вообще. Электронные друзья почти полностью заменили мальчику реальное общение, которое становилось все более трудным. Для этого он выдумал себе второе имя – Alex1, что означало одинокий Алекс.


13
Мать в очередной раз увезли в реанимацию, у нее отказывала печень от алкоголя. В последнее время ее все время тошнило. Вставать без помощи она уже не могла. Только совсем одряхлевшая Лидия Петровна тянула весь дом на себе. Пожилая женщина тоже очень изменилась в последнее время. Несмотря на появившуюся худобу, в ее глазах все сильнее появлялся необычный блеск. Так горят огнем глаза у одержимых какой-то идеей, какой-то вселенской задачей людей. Или близких к концу. «Чем ближе к смерти – тем чище люди», - стала иногда повторять пожилая женщина. Она, конечно, ужасно устала от беспросветности, бесперспективности сложившегося положения. Ведь если не она, то кто будет поддерживать увядающего на глазах внука, кто станет нянчиться с деградировавшей дочерью?..
Ее очень заботило новое состояние Саши. Он становился совсем мрачным, неразговорчивым. Через темнеющее сознание мальчика ей все труднее было донести доброе и теплое слово – перед ней вырастал прочный забор из неразделенности,  невзаимности.
Отныне не было на свете человека, которому он мог открыться полностью, высказаться, выплакать всю боль одиночества. Лидия Петровна боялась, что внук впадет в депрессию, в уныние. Она знала отпущенный ему медициной срок, до конца которого оставалось совсем немного. По ее убеждению, только вера в Господа должна облегчить участь мальчика. И с все новой силой она молилась и молилась о спасении семьи. Каждый вечер она проверяла, не затухла ла ли лампадка в комнате внука. Однако пожилая женщина стала замечать,  что свеча стала гореть как-то трудно, с усилием, не прямо. Маленькое пламя все время старалось обогнуть какое-то невидимое препятствие, изгибалось и гнулось, хотя в комнате были закрыты окна; оно иногда сердито фыркало и плевалось искрами, становясь краснее. Действительно, Лидии Петровне даже дышалось в этом помещении труднее, словно воздух был сальным, грязным, липким…


14
Анну госпитализировали на длительный срок, врачи настаивали на длительном курсе, поскольку женщина была в ослабленном состоянии. Над несовершеннолетним Сашей Самойловым назначили опеку. Теперь несколько раз в месяц к нему приходила социальный работник с продуктами и необходимыми медикаментами. Юлия была женщиной средних лет и невыразительной внешности. Свои обязанности она выполняла открыто постольку поскольку, не прилагая даже усилий завезти хоть какую беседу с мальчиком. Она знала его диагноз и надеялась, что недолго промучается с ним. В мыслях она уже рисовала свою жизнь в стенах этой квартиры, продумывала, какой надо сделать ремонт, что переделать и т.д. Ее посещения длились обычно совсем не долго. Она приносила продукты, в основном полуфабрикаты, и кое-какие таблетки. Затем мерила подопечному давление и температуру. Мальчик не мог не замечать откровенное чувство неприязни Юлии. Женщина в это время смотрела куда-то в пол и совсем, казалось, не дышала. Затем быстро собирала приборы и испарялась.
Для Саши такое отношение было совсем не новым. Он привык, что окружающие относятся к нему если не враждебно, то, как минимум, неприятно, брезгливо. Если ранее он как маленький беспомощный щенок пытался приласкаться, хотя бы попытаться встретить теплый отзывчивый взгляд, то теперь все иллюзии навсегда растаяли. Внутри юноши развивалась вместе с характером и личностью растущая темная дыра, пропасть между ним и миром. Мир с каждым днем все более отдалялся, отталкивал его. А Саша копил все обиды, слезы и невысказанную боль в себе; прятал сомнения и новые, порой весьма странные идеи как можно глубже. Но как тишина, являясь самым звонким звуком, который нельзя перекричать, перетрубить, так и бездонный, казалось, колодец грусти и печали мальчика уже переполнялся, не давая спать по ночам, пульсируя на висках. Ведь новые радости и счастливые моменты можно копить всю жизнь, и, когда необходимо, достать любую и с улыбкой смаковать каждую подробность. Затем надежно спрятать в заветный цветной сундучок в нашей памяти. Но печаль, одиночество… От этих ворон просто так не отмахнешься, не спрячешься даже во сне. Всюду они напоминают Саше о себе и бьют по рукам, не давая найти хоть какую спасительную соломинку. Отсюда рождается взаимность.
- Если никто меня не любит, не хочет даже попытаться, почему я должен идти на встречу, навязываться? Я сорняк. Я никому не нужная колючка, - сам с собой рассуждал мальчик, рисуя отвратительное игольчатое растение. – Но нет, колючками питается верблюд. А я? Я то кому-нибудь нужен?! – черной краской закрашивал лист. – Эта чертова «сестрица» выглядит намного лучше меня. Это крепкое и здоровое дерево, оно ведь скоро еще больше вырастет… Но ее рост – это ее гибель, ведь под своей тяжестью она оторвется от стены, упадет и разобьется, - грозно глядел он в окно.


15
Александр больше не рисовал, он больше не творил.
- Что я могу сотворить и дать этому миру хорошего, если я сам уродливое создание? Разве может гадкий червяк родить прекрасную птицу? Мое лицо похоже на череп, обтянутый больной кожей. На ней снова и снова проступают струпья. Мои глаза – как два больших пластмассовых шара, мутных, грязных, с кровяными прожилками. Мое тело - как бесформенный мешок с костями, которое устало ноет и болит, - разговаривал со своим отражением в зеркале.
Саша подолгу смотрел на себя в зеркало, бывало даже пытался завести с собой беседу. Ему одновременно было неприятно и интересно разглядывать человека по ту сторону зазеркалья. Его лицо. От него как будто веяло ледяным воздухом – в нем совсем не было капли крови. Но цвет был не мертвенно желтым, а белым. Зато глаза порой вспыхивали, оживали, начинали светиться непривычно грустным, лунным светом. Свет этот не вызывал сочувствия, но и не отталкивал. Это было сияние безразличия, отреченности от всего земного, радостного, теплого, живого. Но не было в нем равнодушия.
- Я не могу жить как все, любоваться днем, радоваться каждому утру.  Мы не равны. Ведь я совсем не похож на других, я другой, - говорил он с зазеркальем.
Не могло быть у Саши равнодушия – не было у него ничего равного, хоть чего-то общего с миром обычных людей. И вот именно легкая тень этого неравнодушия читалась во взгляде мальчика. С каждым днем тень росла, обретала новую силу, питаясь обидой, болью, одиночеством. Но взращивал и лелеял ее не Саша – он был не злым человеком. Тень неравнодушия ежедневно, ежеминутно «подкармливали» окружающие своими неприятными взглядами, перешептываниями, показываниями пальцем на мальчика. Пищи хватало всегда…
  Он посмотрел за окно. Там всеми красками играла и веселилась весна. Влюбленные пары буквально заполонили весь бульвар – всем хотелось взаимного тепла, любви, ласки.
- Счастливые. Они могут любить. Их тоже кто-то любит, кто-то ждет. Зачем мне жить, зачем мучиться, если никому, никому я не нужен? – горько плакал мальчик, нервно закуривая трясущимися руками сигарету.
Да, он в свои четырнадцать лет уже курил и пил крепкий алкоголь - социальный работник Юля как-то однажды спросила его, не принести ли ему чего-нибудь, чтоб расслабиться. С тех пор юноша каждый день помногу курил, выпивал тоже часто. Он не старался себя погубить, нет. Естественно, ему становилось от этого хуже: кровь часто и сильно бухала в висках, в глазах темнело, а грудь словно стягивали стальными прутьями. Зато Саше нравилось хоть на короткие минутки забыться, отогнать грусть. Густыми клубами табачного дыма он старался выкурить из комнаты недосказанные, неуслышанные, неразделенные мысли. Спиртное также действовало как анестезия для сознания: оно позволяло юноше глубоко вздохнуть, уйти в далекое и любимое детство, снова почувствовать себя любимым сыном…





16
Звонок в дверь. Александр старался быстрее бабушки открыть дверь  – так ему точно достанутся сигареты и спиртное. Юлия быстро прошла в квартиру, обычным движением поставила сумки с продуктами на стол.
- Добрый день, Александр Алексеевич, вот, все что просили. Там на дне поищите, тоже кое-что есть, - ехидно улыбнулась она, намекая на последний «заказ» юноши на сигареты и крепкий алкоголь.  Затем пошла с подопечным в комнату. Она, как обычно быстро, измерила основные показатели и хотела уже уходить.
- Скажите, я могу сделать еще «заказ», а то мне не хватает на месяц? – остановил юноша Юлию. Женщина как будто первый раз в жизни увидела Сашу. Она с широко раскрытыми глазами оглядела его. Полностью, с ног до головы. Затем быстро посмотрела в глаза, прямо в упор. Юноша впервые за последнее время мог с кем-то обменяться вот так вот взглядами. В этот миг ему даже показалось, что Юлия немного сочувствует ему, вроде бы даже слегка жалеет своими теплыми ласковыми глазами.
- Вы шутите, зачем вам еще, я думала это последний ваш заказ?  Мне же ваш врач срок то сказал. А вам через неделю как раз пятнадцать стукнет. Ну, я, конечно, могу еще принести, но это уже будет за дополнительную плату.
В соседней комнате послышался резкий грохот и женский плач. Саша рванулся к Лидии Петровне. Пожилая женщина лежала на полу и держалась за сердце. Лицо ее мгновенно стало мелового цвета, губы синели. Она часто-часто дышала, из глаз текли слезы.
- Бабуля! Ты что?! – схватил ее за руку Саша
Лидия Петровна еле слышным хрипом старалась что-то сказать. Ее взгляд был направлен в потолок, и внук старался прочитать в нем хоть что-то. Глаза совсем не двигались и ничего не замечали. Как предрассветные звезды они тухли и меркли, стараясь успеть что-то донести.
- Скоро…..скоро……Са-а-а-ша-а-а-а……по-о-о-отерпи-и-и-и…
Пожилую женщину увезли в реанимацию. Саша остался с Юлией вдвоем. Ее, казалось, совсем не заботило произошедшее. Она просто готовила ужин на кухне и все время с кем-то разговаривала по телефону.
- Скажите! – весь как черная туча набросился на нее юноша. – Что вы имели в виду, какие пятнадцать лет?!
- Хм, а ты себя-то в зеркало видел, умник? Мне что врач сказал, на то я и соглашалась, понятно. Протянешь больше, значит больше.
- Да что вы такое несете? Что он вам говорил-то?
- Б-а-а-а, да ты не в курсе что ль? Ну, тогда понятно. Вот как сейчас обращаются с больными, - глядя в окно задумчиво начала Юлия, - совсем озверели. Ведь у нас демократия, каждый имеет право знать.  А тебе, видать не сказали, и ты вот так вот мучаешься? Нормально, конечно. Вот раньше, при царе  какому-нибудь прокаженному или юродивому на масленицу всегда первый блин выносили, на Пасху кусок кулича и яичко полагалось. А сейчас… Вон, тебе даже не сказали. Ну, цирк прям.
Юноша, казалось, готов был задушить женщину. В нем все в миг перевернулось, в глазах поплыли черно-красные звездочки, виски немыслимо застучали. Он весь обмяк и грузно бросился на диван. Его тело, как старая рваная шинель, ненужной вещью скомкалось и совсем не шевелилось. Только частые вздохи хриплой сухой болью предательски обнаруживали в нем кошмар и ужас услышанного.
- Что со мной? - нечеловеческим, ржавым басом выдавил Саша.
- Да что-что, прогерия, вот что. Не слыхал про такое? Вот теперь знай. Ладно, я и так у тебя уже засиделась. Завтра еще к твоей бабульке ехать, ох, устала я совсем что-то, - зевая, распрощалась Юлия с подопечным.





17
Прогерия – болезнь преждевременного старения…. Всю ночь Саша искал в интернете описание своего состояния, своей, как оказалось, неизлечимой болезни.
- Так что же это….. я, выходит,... неделя….еще неделя….

Душно в комнате, накурено. Солнцу не пробиться никак. Бабушкину лампадку надежно спрятала домовитая пыль в своих серых пушистых объятиях. Часы ровно отбивают время. Время… 
- Неделя…... Это так много…..Это очень много….и так же страшно мало… семь, только семь коротких дней. Хм, они такие скользкие, как…как пиявки. Ха-ха, точно! Пиявка! И также сосут кровь, сосут время, – сильно пьяный юноша сухими облупившимися губами прикуривал очередную сигарету. – Ведь пиявка, тварь такая, молчит, ничего никому не скажет… Да и скользкая такая, все время из рук выпрыгивает. Точно! Я помню, тебя, тогда на рыбалке. Мы с папой….с папой…мы…
В это время звучно сняла шляпу-крышку и любезно предоставила свое содержимое следующая бутылка.
- Да бред, не было этого со мной….так….вернее, было….но с ним, с другим…это не я…

Юноша, совершенно неконтролируемыми движениями пытался набирать буквы на клавиатуре – он искал причину. Его бесило все: от незнания болезни, до причины, откуда она взялась, почему он не знал.
- Вот оно, ха, точно, самой распространенной причиной болезни, - еле читал он по слогам , -  является курение матери во время беременности…Да! Нашел! Ну! Мерзость! Ха-ха-ха….я тебя раскусил. Мне плевать на твое молчание, тупое животное….семь дней….. они мои…все, слышишь?! Все семь дней – это мое, ясно, никому не отдам, никому…

18
Наутро юноша проснулся в ужасном состоянии. Вернее, он не мог точно определить, проснулся ли вообще, и какой сегодня день. С трудом Александр умылся. Сев за стол, он пытался впихнуть в себя хоть кусок хлеба, но пища упиралась, она, словно растопыривала пальцы, упиралась руками в горле, и совсем не хотела падать в желудок.
Сходив в прохладный душ, он совсем пришел в себя и твердо решил сотворить задуманное вчера. Юноша горел, он просто нестерпимо жаждал встречи с матерью – он не хотел мести, нет.
- Я должен успеть ее увидеть, посмотреть в глаза. Я ей все расскажу, все. Пусть знает каждый мой день, мой час, мой вздох мучений.
 Войдя в палату, он принялся отыскивать знакомое лицо, он искал мать. Но кругом были совсем чужие люди. Они все заплывшие, желтые, наверно, давно не ходившие в душ… Подойдя к очередной кровати, он прочитал на табличке «Самойлова Анна» - в сердце вдруг, словно, вонзился стальной кинжал. Он быстро проворачивался в плоти и резал холодом. Но боль была сладкая, такая приятная, что Саша даже заулыбался.
Юноша сначала долго колебался, затем твердыми маленькими шажками подплелся к кровати. На ней лежала женщина, совсем не похожая на Анну. Сын тщетно пытался разглядеть знакомые в памяти черты лица родного человека. Он легонько прикоснулся к одеялу. Лицо повернулось. Оно было белым. Глаза совсем затекли, но четко видели подошедшего человека.
Пульс. Он буквально заставлял тело юноши подпрыгивать; он толкал его навстречу резкими ударами в затылок.
Если бы он встретил ее раньше, когда она была прежней, любящей, ласковой. Он точно бросился бы к ней, чтоб прижаться и больше НИКОГДА не отпускать – чтоб никакой доктор, никакая болезнь….никакие проклятые семь (уже шесть) дней больше не разлучили их. Он бы все ей высказал, выплакал. Она бы его приласкала, успокоила и, как в детстве, убаюкала тихой песенкой.
А теперь. Он скоро должен умереть. Она совсем на себя не похожа – может это вообще не она?!
Сын все же решился произнести, выдавить насилу из себя давно забытое, но такое заветное детское слово.
- Мама, это ты?
Лицо, не меняя своего выражения, просто смотрело на юношу. Колоссальная усталость читалась в ее глазах, вселенская грусть. Красный цвет начинал приливать к щекам. Им как будто невидимой рукой художник, как акварелью закрашивал белый лист. И вот, когда краска добралась до глаз, из них потекли слезы. Сын, словно ему кто-то резко ударил палкой по ногам, упал на свои худые колени. Он крепко зажал руку женщины в свои ладонях и не мог оторвать глаз: наконец, он снова стал маленьким Сашей Самойловым… Ему опять девять лет…. в доме все время звучит смех и пахнет сладкими булочками с маком и изюмом…
Сын приблизился еще и старался поймать каждую слезинку руками – для него это был эликсир молодости, бессмертия. Он буквально умывался ими, сам горько плача. Их слезы мешались как два русла реки, встретившиеся, наконец, в дельте.
- Ты кто, дед? Тебе чего? – вдруг севшим тихим сухим голосом произнесла женщина.


19
Александр лежал на кровати безжизненной тряпкой. Волосы на голове, иногда отливающие серебряными нитями, были грязно взъерошены. Его взгляд был направлен в пол, но смотрел юноша совсем в никуда – он ворошил память. Через три дня ему исполнится пятнадцать лет – это черная жирная черта, огромной высоты стена, которую нельзя преодолеть. Это заключительный штрих в его последней уродливой картине. Но какой он мерзкий, какой поганый, что нельзя ни стереть ластиком, ни закрасить белой краской. Хотя бы вылить на лист бумаги весь мировой океан белил, все равно она настырно будет выделяться и дразниться своей непобедимостью.
Юноша тяжело поднялся с кровати. У него ужасно кружилась и болела голова – в ней больно отдавался каждый стук сердца.
- Сестрица, вон ты какая стала, - грустно протягивал он, глядя в окно на худую березку.
Действительно, дерево здорово окрепло. Оно уверенно держалось мощными, неестественно развитыми и выпирающими корнями за крошащиеся от времени кирпичи. Будто ствол у нее заканчивался крепкой и накаченной человеческой рукой – словно красными от крови пальцами дерево цеплялось за каждый миллиметр жизни. А в красивых молоденьких ветвях птицы умудрились свить небольшое гнездышко – видно и пернатым дерево внушало уверенность в завтрашнем дне.
- Почему люди решили, что я урод, что за естественный отбор? Нет, это не верно. Сорняк сам пробивает себе жизнь. Хмель или вьюн душит соперников, он крепко обвивает собой другие растения и рвется поближе к солнцу. Он нагло прет по головам и ничего не стесняется. А репейник или кактус – они, конечно, некрасивые, уродливо-колючие. Но кто это сказал?! Это все выдумали глупые люди! Природа так не считает – для нее все равны, для нее нет кривых, горбатых, больных – все имеют равное право на место под солнцем!
Саша становился как будто все выше и прямее. Он уже не клонил к земле голову – он твердо и ровно смотрел вперед. За несколько минут в глазах юноши появился стальной блеск – ровный, идеально чистый и гладкий. Его глаза теперь не были похожи на печальные бездонные колодцы, все время ищущие встречного взгляда. Отныне это стали два круглых немых зеркала: от них все отражается и ничего не проходит внутрь. Они сейчас горели абсолютным равнодушием!
- Я не хочу соглашаться с людьми, с их законами и предрассудками, почему? Я такой же, как и все. Я так же хочу дышать воздухом и ходить по земле! И не надо мне никакого диагноза – это все бред! Я буду бороться, я должен победить. Все играют против меня, но мне плевать! Я докажу всем, я докажу себе, что я Человек, а не экзотическое животное в клетке!

Саша больше не курил и не пил. Все три дня он каждый час отжимался от пола, делал упражнения. Правда, давалась гимнастика ему с огромным трудом: дикая боль во всем теле, постоянные приступы удушья…Но он не сдавался.
- Я не отдамся смерти. Я ее не подпущу к себе! Пусть знают! Я больше не буду спать, я не сомкну глаз. Предательский сон не убьёт меня!
Юноша все время старался разогнать до бешеной скорости свой пульс – он пил много кофе и энергетиков. Он запретил себе отдыхать хоть на минуту.
- Пусть умрет Александр Самойлов, мне плевать! Да он давно скончался – вы же его уже заживо похоронили, отвергли от себя! С сегодняшнего дня я ничей не сын, у меня нет родных, нет никого – не нужно! Я Alex1!


20
Сегодня юноше исполняется пятнадцать лет. На его лице нет и тени уныния. Он ровен, тверд, как камень идеально выточен. Еще вчера он задумал по-особенному встретить День Рождения Алех1. И день смерти Саши Самойлова.
Алех1 подготовил себе праздничный костюм. Он надел кожаные штаны и кожаную куртку – теперь у него есть новая кожа, не своя, изъязвленная болячками. Свою плешивую голову он решил спрятать в мотоциклетный шлем. Чтобы не было видно уродливого лица, Алех1 под шлем одел еще черную маску. Остались видны только два стальных шара – ртутным отблеском они отражали все, что попадалось им в поле зрения. Новый Алех1 выглядел очень смело, сильно, независимо. Никто бы не мог подумать, что под этим панцирем прячется худой больной скелет….пятнадцилетнего мальчика.
- Я встречу свой День Рождения в самом центре города, на площади, перед тысячами глупцов и трусов.
На улице он двигался уверенно, плавно, соизмеряя каждый шаг с ритмом пульса. Как железный человек, механическим шагом Алех1 маршировал к центральной площади. Казалось, его не сможет остановить даже танк. В метро он шел медленно, степенно, невзирая на постоянные толчки и напоры сзади. Люди наступали ему на пятки, наглым тоном просили не мешаться. В конце концов, ему это надоело. «Сколько можно? Почему я всем мешаю? Хватит! Это мне все мешают, вы все лишние!» - про себя рассуждал каменный Алех1. Вдруг он резко остановился и просто повернулся лицом против движения толпы – как тяжелый атомоход он разрезал толпу недовольных на две части. Сначала его толкали, даже пинали. Затем волна утихла. Он просто стоял и смотрел, как мельтешат под его ногами маленькие, вечно куда-то спешащие людишки. Два стальных шара равнодушно озирали течение грязной и вонючей людской реки. Юноша, наконец, решился совершить задуманное. Гордо стоя посередине подземного перехода, он снял сначала маску, затем свой шлем. Люди увидели перед собой ужасное чудовище, быть может, какого-то мутанта. Одни проходили мимо и долго смотрели в след. Другие останавливались. В их глазах кричал ужас и страх. Третьи с отвращением шарахались в сторону, некоторые даже закрывали нос и рот платком  - видимо, чтоб не заразиться через воздух от сумасшедшего уродливого старика. Постепенно подземная река привыкла к появившемуся препятствию и спокойно его обтекала.
Алех1 долго любовался своей первой победой. Он ликовал и кричал в душе. Наконец с ним начали считаться. Пусть его по-прежнему избегают. Зато теперь и у него есть свое место. Он отвоевал маленький кусок подземного перехода в метро, в честной и равной борьбе.
Спустя некоторое время юноша перешел к следующему этапу. Началась проверка на прочность и твердость. Ему нужно окончательно убедиться самому и показать миру, что он ничуть не хуже остальных. Он ТАКОЙ же внутри: чувства, переживания, мысли…любовь…
- Перед вами не Александр Самойлов, не Одинокий Алех, - спокойными, ровными, выверенными внутренним метрономом, словами-сваями забивал он в головы прохожих, - я Алех Один – я ЕДИНСТВЕННЫЙ Алех!
Странный старикашка монотонным железным голосом расстреливал в переходе людей из словесного пулемета. Два стальных шара наглым и настырным лазером прожигали прохожих. Они пытали людей: старались отравить ртутью чей-нибудь встречный взгляд. Алех1, словно, на двойные вилы своих глаз натыкал и перебрасывал через себя любой попавшийся человеческий зрачок. Он не щадил никого. Сначала ртутью травились дети, затем пожилые женщины, инвалиды.
Постепенно люди переставали обращать внимание на подозрительного старика в кожаной куртке. То ли начал срабатывать стадный рефлекс, то ли его стали принимать за обычного попрошайку, но больше никто не поднимал глаз. Все шли ровным строем с опущенными глазами.
- Что такое, вы все испугались? Я словно попал в ад, в подземное царство немых с опущенными глазами, - начинал злиться юноша. – Ну конечно! Это означает, что я победил!!! Я один из вас, я единственный из всего единства. Мы все едины на земле – ведь все мы люди.


21
Прошло около двух недель. Наступил следующий месяц и социальный работник Юлия отправилась проведать своего подопечного. Войдя в квартиру, женщина обнаружила непривычную тишину. Словно глухой безвоздушный вакуум не пропускал ни единого звука. Войдя в комнату Саши , Юлия увидела там незнакомого человека. За столом сидел некто в черной кожаной куртке, в черном шлеме. Да и лица не было видно – все скрыто так же черной маской. Она легонько дотронулась рукой до шлема – голова вдруг резко упала безжизненным камнем на грудь, руки сложились, и все тело скатилось на стул. Перед ней оказался мертвец. Женщина, много видавшая умерших подопечных, первый раз столкнулась с подобным обличием смерти. Ей стало непривычно зябко. Юлия сняла шлем с покойника и с трудом  узнала Александра Самойлова. Как-то странно выпукло смотрели его глаза. Их, словно, выдавило из черепа. Зрачки были необыкновенно расширены и  почти полностью заполонили глазное яблоко. Язык ужасно опух и выпер изо рта как переспелое дрожжевое тесто. Обычно так выглядит смерть от повешения, но следов веревки на шее юноши не оказалось.
Ощущение холода у женщины только усилилось. В комнате чувствовалась смутная тьма и сырость – как будто здесь хозяйничало подземелье. Только в правом углу, как свет в конце бесконечного тоннеля, жалостно мерцала свеча у Образа Богородицы. Огонек смело прожигал затхлый воздух, для чего ему пришлось испепелить слащавые мохнатые пыльные лапы, прячущие лампаду от посторонних глаз.


22
Стоял мокрый серый день. Птицы попрятались от непогоды. Небо было простужено и иногда кашляло громом, отхаркивая мелким дождем. Юлия только пришла на кладбище – ей необходимо закончить оформление смерти подопечного Самойлова. После получения всех необходимых бумаг, она решила зайти на могилу к мальчику, проверить, все ли сделали рабочие похоронной службы правильно. По пути она выкурила сигарету и успела с кем-то переговорить по телефону. На подходе к могиле женщина обнаружила мужчину. Он стоял под зонтом и смотрел на фотографию покойника, на Александра. Юлия подошла поближе и встала рядом. Искоса она пыталась разглядеть его лицо. Оно было мокрое. То ли от слез, то ли от дождя, она не поняла. Вдруг в памяти женщины стал всплывать давно знакомы образ! Ну, конечно! Если убрать все следы болезни на лице, то он – вылитый….
- Мужчина. А вы случайно не отец Александра Самойлова?! Вы так похожи на него!
Он, совсем на нее не посмотрев, куда-то в сторону буркнул: «Нет. Вы меня с кем-то перепутали», и быстро ушел.


23
Каждый год на масленицу тысячи компьютеров заражаются непонятным вирусом. Вредоносная программа именует себя Алех1 и поражает только файлы с изображениями, т.е. картины, репродукции, художественные копии, хранящиеся на серверах музеев, картинных галерей и выставок. Вирус просто закрашивает черным цветом попавшуюся картину. Больше ее не удается восстановить. Таким образом, были уничтожены и все произведения некогда талантливого и светлого мальчика Саши Самойлова.





Кирьян, 2014