Идеальная грешница. Пролог романа

Она не знала, сколько простояла возле окна на кухне. Наверно, долго – небо над крышами домов посветлело, и сквозь предутреннюю дымку проступили четкие контуры парковой ограды. Казалось, еще мгновение – и вспыхнет солнце надежды, протягивая лучи, как слепец – руки. «Надо только чуть-чуть подождать», – подумала она,  но какая-то тоненькая струнка в душе надрывно фальшивила: как прежде уже никогда не будет, не будет…
        Никогда – слово-проклятье, печать одиночества. Оно пронзительно стучало в висках, цепляя болью коренные зубы и сводя челюсти. Его нельзя зачеркнуть, выбросить из головы, выжечь из сердца, его невозможно приручать; моргнешь – и оно, обнаглев, навсегда поселится в доме, заперев распахнутую душу на ржавый замок ненужности в мире счастья.
        Где же она ошиблась? В чем просчиталась? С какого вдруг барабана позволила палачу спрыгнуть с эшафота и смыться из ее театра мести? Она не привыкла отступать и всегда добивалась своего. Почему в этот раз все пошло не так? Что упущено? Ошиблась? Она в чем-то ошиблась, и это сжимало нутро обидой и злостью. Или не злостью? 
        Щелкнул замок входной двери. Он? Он!
– Ева, это я. Привет.
Антон сказал это так, словно ничего не было: ни светловолосой девчонки, которую он нежно обнимал за плечо вчера вечером, ни пустой кровати этой ночью, ни лжи – будто кто-то отмотал назад несколько метров кинопленки. Только она-то знала, что все изменилось.
– Поговорим? – спросил он.
        Ева вдруг испугалась. Она обернулась, посмотрела на него, словно видела впервые. Невысокий, невзрачный, безликий – из таких получаются идеальные шпионы. Что-то в нем изменилось. Короткая стрижка темных волос резче обозначила скулы. Очки? Да, очков нет. Оказывается, глаза у него могут быть холодными, как питерское небо в ненастье. А стоит-то как! Чуть расставив ноги, сунув руки в карманы джинсов, футболка обтягивает крепкий торс – спокоен, вызывающе уверен. Пальцы Евы дрогнули, фантом прошлых страстей вспыхнул жаром на губах. Господи, да о чем это она?
        Антон подошел к столу, сел. Он не отводил пронзительного взгляда, словно пытался что-то рассмотреть в ее душе. Да нет у нее души, лишь одно пепелище!
– Сядь, Ева.
– Командовать будешь у себя дома.
– Как скажешь.
Опять этот холодок равнодушия в его голосе. «А ведь он сейчас уйдет», – подумала она, и, собрав в кулак порванные болью нервы, села напротив.
– О чем ты хотел поговорить?
– О нас с тобой. Тебе не кажется, что наши отношения зашли в тупик?
– Куда? В тупик? Теперь это так называется?
– Я очень благодарен тебе за то, что ты для меня сделала, но одной благодарности мало, чтобы жить вместе.
– Антоша, ты ничего не попутал? – усмехнулась она. – Жить вместе? С тобой? Ой, не смеши!
Ева что-то говорила, кричала, размахивая руками. Антон сидел, глядя на нее почти не моргая. Оказывается, он может быть жестким до жестокости. Она все говорила, говорила и боялась замолчать, потому что тогда он встанет и уйдет. К той, светловолосой. Господи, почему же так больно?! Словно сердце из груди вырывают, наматывая артерии, вены и жилы на вилы обиды и непонимания. Сколько раз бросала она, сколько раз уходили от нее, но почему-то раньше не было такого отчаяния, будто рушится мир и это безвозвратно.
– Все? – спросил он, когда она задохнулась от переизбытка эмоций.
– А тебе мало?
– Ева, я понимаю, тебе обидно…
– Заткнись! – Она швырнула в него чашку. Он уклонился, коллекционный фарфор разбился о стену,  разлетевшись мелкими цветными осколками.
– Я обещал помочь разобраться с твоими врагами и сдержу слово. Но для этого нам не обязательно жить вместе. Тем более, ты сама уже давно поняла, что наши дороги дальше расходятся. Разве не так? Имей смелость хотя бы самой себе признаться в этом.
– Ты меня не любил? – вдруг тихо спросила она.
– Любил, – помолчав, ответил он. – Безумно любил. Так, что крышу сносило.
– И что же произошло?
– Не знаю. Я много думал об этом, но ответа не нашел. Только что-то… – он пошевелил пальцами, словно щупая воздух, – …ушло, что ли. Ощущение такое, будто стираешь с зеркала серебряное напыление, сам того не замечая, и вдруг видишь, что зеркало – это всего лишь стекло, за которым другой мир. 
Теперь говорил он – ровно, спокойно, как давно решенное. Ева слушала, впитывая его слова, как лекарство от боли. Сердце по-прежнему ныло, но уже тише. Душа не скручивалась в тугую спираль ненависти. Перестали дрожать руки, пальцы больше не впивались ногтями в ладони. Что-то тонкое, невесомое ложилось на плечи. Наверно, его искренность. Ему больно, как и ей. И он все еще любит ее, поняла она. Любит! Каким-то последним осколком, случайно застрявшим в его душе.
Она даже не заметила, как они оказались рядом. Его теплые руки согревали ее кожу, дыхание щекотало ключицу. Откуда взялось дикое, нестерпимое желание близости с ним, изученным, казалось, вдоль и поперек, и незнакомым одновременно, она не поняла и опешила. Впервые Ева хотела его и не знала, как об этом сказать. Кому это было нужно – ей? ему? Какая разница? В его глазах снова возбуждение – то самое, что сводило ее с ума – и пошло все к черту! Его губы коснулись шеи, она замерла. Поцелуи разжигали в ней безумный огонь прощального секса – отчаянного, балансирующего на грани боли и вдохновения. Ева отдавалась с такой страстью, словно собиралась умереть.
Это было в последний раз, поняла она. Ничто не заставит его остаться. Значит, сдаться? Позорно отступить перед той, светловолосой? Снова замаячил список на одиночество, на прожженном листе которого чья-то неведомая рука выводила ее имя – Ева Хоффман. Нет! Она не привыкла сдаваться! Она перемотает назад кинопленку их отношений. Или убьет его. Третьего не дано.
И все-таки в чем же она ошиблась? Что не учла, выбирая палача для своего жестокого спектакля? Она бы все отдала, чтобы забраться в его нутро, проанализировать каждую клетку, каждую молекулу или из чего там состоит душа? Влезть в его шкуру, посмотреть на мир его глазами – вот, за что она бы отдала сейчас все свои деньги.