Жемчужины Антахкараны

Картинка из детства.

Раннее зимнее морозное утро. Фонарей практически нет. Небо ясное, звёздное. По тёмной улице мама тащит за ручонку укутанное хнычущее, упирающееся создание четырех лет в детский сад, торопясь не опоздать на работу. Девочка не выспалась, капризничает, чуть не плачет.
Мама присаживается перед ней на корточки, поправляет пуховый платок, который укутывает создание практически полностью.
- Не пойду! Ещё ночь, темно-о-о... - выводит девочка.
- Ну, как же темно, говорит мама, посмотри вон на небе какая большая лампочка горит, - указывает она на огромную, действительно, как лампочка, звезду на восточной стороне неба.
- Это не лампочка, это Венера, - возражает девочка и заливается слезами.
В дальнейшем, подрастая, девочка удивляла всех названиями звёзд и созвездий, безошибочно находя их на небосводе.
Девочка выросла, много скиталась по свету, перебрала много профессий, но, в конце концов, стала астрологом.


Из глубины веков.

Густой зелёный лес, пронизанный солнцем, вокруг большой поляны, заполненной народом. Мужчины, женщины, дети – все одеты в просторные домотканые рубахи до пят, почти все босые, некоторые в лаптях. Мужчины все бородаты.
Слышны крики: - ******* поймали! Смотрите, ведут пойманную жену главаря бунтовщиков *******!
С пригорка спускается высокая, стройная женщина с длинными, светлыми, прямыми волосами, перетянутыми по лбу ремешком. Одета она тоже в домотканую просторную рубаху до пят, с длинными рукавами, босая. Запястья рук связаны впереди веревкой, и за эту веревку её тянут двое охранников.
Охранники одеты во что-то тёмное и блестящее, возможно, кольчуги, и в руках у них оружие вроде топоров на длинных ручках (возможно секиры?)
Женщина идёт, гордо держа голову, и улыбается народу. Чувствуется, что толпа любит её и жалеет, многие плачут.
Всё это я наблюдаю как бы со стороны, и, в тоже время, я – *******. Я чувствую босыми ногами шёлк молодой травы, ощущаю камешки и корешки, которые при ходьбе попадают под ноги, чувствую боль в запястьях, которую причиняет грубая верёвка.
Во мне совершенно нет страха, а только радость, что поймали меня, а не Его – моего мужа. Имя не запомнила, хотя в толпе оно часто произносилось. Я светлым взглядом обвожу толпу и улыбаюсь печальной улыбкой.


Восточное.

Я бреду босая по пыльной дороге в грубом, как из мешковины, рубище до пят. На голове белый платок, повязанный на манер пустынных арабских кочевников. Я – мужчина. В руках большой, с мой рост, деревянный посох, оканчивающийся кубическим навершием, в который вправлен яркий блестящий камень.
Дорога шла в гору, и я знал, что идти очень далеко, но я обязательно дойду. Я шёл, ощутимо опираясь на свой посох, периодически всматриваясь в сверкающий прекрасный камень, и на сердце было благостно – спокойно и умиротворённо.


Пруссия.

Вижу себя беременной, но не со стороны, а, как бы, изнутри чувствую. Смотрю на свои бледные тонкие руки, огромный живот, опухшие ноги, ощущаю внутри себя биение жизни. Чувствую, что моё сердце стало расширяться и лопнуло. Волна горячей боли полилась внутри.
Вдруг стало легко и приятно. Душа отделилась и уже смотрит на оставленное ею тело с высоты. (У Тютчева: «… Как души смотрят с высоты на ими брошенное тело»). Вижу, что лежу на широченной кровати с балдахином, очень огромный живот и тёмные, распущенные длинные волосы, кружевной чепец. На мне рубашка тонкого полотна, вся расшитая роскошным кружевом.
На краю постели сидит женщина в длинном тёмном платье и в чепце, кому-то говорит: - Бедная, как измучилась, наконец-то заснула. Как она поправилась, ровно в два раза против того, что была. А эту рубашку она сама, своими руками шила.
А мне очень хочется сказать, что я не заснула, а умерла, но ребёночек ещё живой, его спасать нужно.
Женщина касается моей руки, осознаёт, что я мертва, и, начинает кричать. При этом она называет моё имя, имя немецкое: то ли К****, то ли К******, точнее не запомнила. Сбегаются люди, посылают за доктором. А у меня, у мёртвой, видно как бьётся ребёнок, шевелится живот, начались роды. Вокруг меня начинает бестолково сновать куча растерянного народа, не решаясь предпринять какое-либо действие.
Дальше вижу с высоты дом, в котором я живу, вернее жила. Старинный европейский замок в готическом стиле окружённый огромным прекрасным парком. Фасад замка застроен хлипкими дощатыми лесами, на них несколько рабочих, что-то ремонтируют.
Я начинаю метаться между всеми этими людьми, кричать, чтоб спасали ребёнка, я уже мертва, а сыночек должен жить, в ярости толкаю их, но никто ничего не слышит, не видит и не чувствует. Поняв, что всё бесполезно, вырываюсь на волю.
Вдруг один из строителей, видимо что-то почувствовав, пугается, срывается с лесов и разбивается. Душа моя, осознав, что явилась невольной причиной гибели человека, с тоской и отчаянием устремляется вверх.

Мальчика спасли, назвали Вальдемаром. Я несколько раз, пока он был маленький, приходила его проведывать. Белые панталоны, бархатная чёрная курточка, кружевная рубашка, тёмные вьющиеся волосы и огромные, в пол-лица, карие влажные глаза с длинными ресницами, точно такие же, как на парадном портрете женщины в большой холодной зале. Мальчик часто прибегал туда и долго стоял около портрета, потихоньку разговаривая с ним, делясь своими горестями и радостями, пока няньки силой не уводили его из залы.
Иногда я с нежностью наблюдала за ним сверху, а иногда, как будто из портрета смотрела на него.


Совсем уже что-то языческое.

Ночь. Полнолуние. Движение по высокому каменистому берегу мощной реки, в лениво текущих водах которой струится серебро отражённого лунного света. Резкий поворот направо, движение вверх по осыпающимся мелким камням, до упора в преграду, – выше человеческого роста очень плотный плетень, долгое движение вдоль него. Наконец, калитка, вхожу внутрь. Плетень огораживает огромное круглое капище в центре которого возвышаются несколько каменных и деревянных идолов с плоскими камнями у подножий для жертвоприношений и кучками приготовленного хвороста.
Я разжигаю хворост принесёнными с собой в глиняном горшке углями. Действую спокойно, уверенно. Здесь все моё. Я здесь хозяин.


То ли Атлантида, то ли картинка из будущего.

Вижу себя мальчиком лет 13 – 14. Двое других таких же подростков стали нападать на меня с дракой. В руках у меня оказалась длинная, плоская полоска железа или жести (лёгкая была), и я очень профессионально стал фехтовать ею, отбивая удары. Одному из мальчишек распорол ладонь, хлынула кровь.
Мы сразу бросили драться, и я стал уговаривать его не реветь, и что я сейчас сделаю так, что даже следа не останется. Я, на его ладонь с раной, положил свою ладонь и крепко её сжал, некоторое время подержал, а когда отпустил, то даже следов от раны на руке не осталось.
Вдруг я спохватываюсь, что меня ждёт Учитель, а я опять опаздываю. Бегом влетаю на какую-то гору, где сидит Учитель и читает вслух из книги: - … и ударился оземь…
И тут же проносится видение: огромный камень беззвучно ударяется о землю и рассыпается на множество мелких камешков.
Учитель укоризненно поднимает на меня глаза и, чуть повысив голос, говорит: - Я кому сказал, «и ударился оземь»?..
Я, тут же, плашмя, плюхаюсь на землю.

Этот же мальчик.
Я летаю с помощью удивительного приборчика. Ажурный, как снежинка, плоский кружок из тончайших полых трубочек радиусом 3-4 см. зелёного цвета. Он прикладывается на кожу в любое место, и никакие на свете силы, кроме хозяина этого тела, не способны оторвать его от этого места.
Этот приборчик невозможно потерять, подарить, продать, уничтожить. Даже если сам хозяин отдаст его или забудет где–нибудь, при одной только мысли о нём прибор бумерангом возвращается к хозяину.
Для каждого человека на Земле его изготавливают индивидуально и вручают в день совершеннолетия. Я горд и счастлив - я совершеннолетний, у меня теперь то-же есть (Лао?).
При наличии этого приборчика, летать так же естественно, как ходить, но, при этом, можно ещё поднимать с собой на высоту и перемещать любые грузы. В частности, я, испытывая этот прибор, перевёз на себе сразу три человека. На каждом колене сидели по человеку и сзади, крепко обняв меня, кто-то сидел на спине. Так мы и взмыли вверх, словно тополиный пух от дуновения ветра. Управляется этот прибор мыслью.


Франция.

Вижу ослепительно-красивого, элегантного француза (почему именно француза?), одетого, как во времена мушкетёров у Дюма, весь в бантиках, ленточках, пряжечках, блестящих камешках, с длинными, красиво завитыми тёмными волосами. Это я – придворный парикмахер.
Объясняю кому-то, что изобрёл машину, которая готовит соки и масла из любых цветов, а они, в свою очередь, идут на приготовление духов и кремов для аристократов.
На чёрном каменном столике стоят стеклянные кувшины с широким горлом наполненные жидкостями разных ярких цветов. Сзади столика какой-то механизм, куда я ставлю пустые кувшины и достаю оттуда наполненные. Рядом раковина из чёрного камня в виде ракушки, где эти кувшины моют. На стене, над раковиной, выступает барельеф льва с открытой пастью, из которой бьёт фонтанчик воды.
Невдалеке прогуливаются женщины в длинных платьях и с красивыми прическами, они намазывают соки и масла на лицо и руки. Стоит дивный аромат.


Тибет.

Небольшая, неширокая горная речушка. Дно реки на небольшом протяжении выстлано янтарно-желтеющими сквозь чистейшую, искрящуюся на солнце воду, струганными досками. Кто-то объясняет, что здесь любит купаться детвора и, чтобы она не поранилась, застлали всё дно.
Я переступила, одетая, с маленького мостика прямо в реку, где воды оказалось по пояс. Вода была нежно прохладной и ласковой.
Я сняла часы, отметив про себя: 5 час – час Петуха, и, смеясь, стала раздеваться и бросать мокрые вещи (вещи мужские, но чувства были женские) на берег, часы тоже выбросила. А, потом, блаженно, счастливо щурясь на солнце, вытянулась вдоль течения и ощутила каждую струйку, каждую капельку этой чистейшей воды вокруг своего тела.
Неожиданно посреди реки появляется необычная процессия. Группа буддийских монахов, все бритоголовые, завернутые в какие-то хламиды, идут по дну реки и несут носилки, на которых, на деревянном стуле с высокой спинкой, сидит лама в оранжевой одежде, тоже бритоголовый. Кроме того, каждый ещё держит перед собой зажжённую толстую восковую свечку.
Кто-то со стороны объясняет мне, что здесь неподалеку на берегу есть буддийский храм и монастырь. Лама этого монастыря возвращается из путешествия, а это его ученики.
Вижу внутренний двор этого монастыря, где бреют головы мальчишкам – монахам. Их очень много, они озорные и смешливые, как мальчишки всего мира.
Но вот троих из этой толпы отвели в дальний угол и там кастрировали. Этот акт не вызвал никакой реакции ни у остальных мальчишек, ни у тех, кто подвергся этой операции; им было, по-видимому, не больно, это больше походило на какой-то ритуал.
Всё это наблюдаю со стороны, ни с кем из этих персонажей себя не ассоциирую.


Россия.

В большом купеческом доме лечу четырнадцатилетнюю девочку с парализованными ногами. Девочка очень красивая: белое личико, живые блестящие глаза, русые курчавые волосы, улыбчивые ямочки на щеках, умна, начитана, любознательна, но выглядит не старше 9-10 лет. Парализовало её в раннем детстве от какой-то инфекции (диагноз врачей) или от испуга (диагноз матери). Очень долго и по много раз лежала в больницах и на разных курортах, но, без результата.
Я села на маленький стульчик у неё в ногах и взяла в руки её босые, холодные, безжизненные ножки. Краем глаза отметила, что родители стали закрывать окна и зажигать свечи. Почувствовала, что вхожу в состояние медитации и начала читать молитву. Запомнила только первые фразы, но сама молитва была большая, написанная от руки на очень тонкой полупрозрачной, потрёпанной от старости бумаге, и, как будто висела у меня перед глазами:
«Господи, Имя Твое неизреченно,
Воля Твоя безгранична,
Милость Твоя безмерна!
Помоги, Господи!..».
Я читала и читала ничего и никого не видя вокруг. Через мою голову входил белый мощный столб света, проходил через сердце и, делясь надвое, через руки входил в эти безжизненные ножки. Так продолжалось довольно долго.
Пришла я в себя от вскрика: - Больно! – и девочка отдёрнула левую ножку от моей руки, и удивленно уставилась на ногу, соображая, как же она задвигалась и почувствовала боль. Родители и сама она стали плакать и благодарить меня, а я всё твердила: - Не меня, Бога благодарите, это его Милость! –
Затем я усыпила девочку, накрыв её одеялом, и сказала, что это только начало, лечение будет долгим.


Войска Александра.

Мужчина. Большой, сильный, тренированный, возраст по ощущениям около 30. На поясе тяжёлый меч, в руках кожаный щит. Рядом со мной, с обеих сторон, такие же воины – шеренга. К строю приближается стремительно идущий мужчина со свитой. Худощавый, среднего роста, рыжие вьющиеся редкие волосы, большой скошенный лоб и большой нос-«рубильник», чётко выделяется на шее кадык.
В левой руке он несет шлем с гребнем, одет в короткую подпоясанную тунику, на икрах кожаные щитки. Идёт стремительно, взгляд задумчивый, отрешённый, устремлённый вдаль.
Накатывает волна радости и восторга – Великий Александр!


Греция.

Атлетически сложенный мужчина. Седые короткие кудри стянуты кожаным ремешком по лбу. Закутан в тогу с пурпурной каймой, на ногах кожаные сандалии. Сидит на нагретых ярким солнцем мраморных ступенях. На коленях дощечка, на дощечке, свисая с неё, длинный лист бумаги желтоватого цвета и намного толще современной бумаги. В руке заострённая короткая палочка (калам?), которую он обмакивает в глиняную плошку с маслянистыми чёрными чернилами и что-то пишет на бумаге.
Рядом на ступеньке стоит узкогорлый кувшин с двумя ручками (амфора?) и глиняная пиала.
Настроение приподнятое, игривое. Периодически отрывается от писания, перечитывает, заразительно смеётся, наливает вино из амфоры и делает пару глотков.
Вино рубиновое, терпкое, кисловато-вяжущее, пахнущее южным солнцем и морем.


Иерусалим.

Большой мраморный дворец на холме. Молодая женщина. Служанка-рабыня с белокурыми волосами и светлой кожей. Очень выделяется среди черноволосой и смуглокожей челяди дворца. На левом запястье вычурный браслет белого металла, но это не украшение, это ненавистное клеймо рабства, сработанное под украшение. На всех других слугах тоже браслеты, простые, тёмные.
Стою за пыльным ковром, занавешивающим дверной проём и смотрю в щель, отодвинув край ковра.
Большая светлая квадратная зала с колоннами. Посередине возвышение, на котором на большом стуле с высокой спинкой сидит Хозяин. Большой, грузный, чёрные кудри с сединой перехватывает блестящий обруч.
Перед возвышением, спиной ко мне, стоит высокий худой мужчина с рыжеватыми засаленными волнистыми волосами ниже плеч, одетый в серую дерюжную хламиду до пола и подпоясанный верёвкой, босой.
Почему-то сильно жалко этого мужчину.
Далее вид с веранды дворца.
Вдали виден противоположный холм, всё подножие которого запружено народом. На холме три креста, на которых висит по распятому человеку.
То ли из-за радуги слёз, застилающих мои глаза, то ли действительно над средним крестом идёт лёгкое вибрирующее свечение. Сердце сдавило печалью и горем.


Просто безбрежное море.

Штиль. Деревянный двухмачтовый корабль. По обоим бортам отверстия для пушек. На носу вырезано какое-то животное. Паруса висят тряпочками. Душно, но не жарко. Состояние природы предгрозовое.
На полуюте(?) высоченный мужчина в кожаных штанах, такой же безрукавке на голое тело, в высоких сапогах, на поясе в кожаных ножнах большой кинжал. Загорелый до черноты. Волосы светлые, завязанные сзади в хвост, перетянутый кожаной тесёмкой. Добродушный, улыбчивый, весёлый, всё время насвистывает что-то. Интересные глаза - один серый, другой светло-карий, в связи с этой особенностью имеет интересную кличку - *******.
Рядом со мной крутится мальчишка-подросток лет 13-14 в парусиновых штанах и такой же безрукавке на голое тело.
Я разделываю лежащую на палубе большущую рыбину, одним ударом здоровенного ножа, больше похожего на маленькую саблю, отрубаю от неё куски. Мальчишка оттаскивает их в сторонку и разрезает на более мелкие.
Я - кок на судне, видимо, не плохой, т.к. голова занята обдумыванием процесса приготовления этой рыбы и какими специями её приправить.

Хочу добавить, что, видимо, оттуда мне досталось умение практически из ничего приготовить что-то, пусть простое, но очень вкусное. И ещё умение пользоваться всевозможными специями, даже совершенно незнакомыми мне.


Испания.

Гвадалквивир, Гвадалквивир, Гвадалквивир...
Впервые это слово я услышала лет в 12. Что-то делала по дому, а из динамика на кухне лилась музыка: "Шумит, бежит Гвадалквивир ..." Я остолбенела, на меня нахлынули доселе не испытанные мною чувства: восторг, радость и, одновременно, горе и отчаяние. Все это было так круто замешано, что впервые и единственный раз в жизни я потеряла сознание. Очнулась, сидя на полу, прижавшись к стене, по которой, видимо, и сползла. Из динамика уже что-то бубнил диктор.
Я чётко осознавала, какое слово вызвало шок. Я написала его очень крупно красными красками на плакате и повесила над кроватью.
Вскоре я узнала, что это река в Испании. Найдя её в атласе, я медленно начала водить по ней пальцем. В памяти всплыло воспоминание: неширокая, но глубокая полноводная река катит тяжёлые воды, играющие солнечными бликами, мимо холмистых берегов, засаженных ровными рядами виноградников.
На протяжении жизни я несколько раз сталкивалась с названием этой реки и каждый раз испытывала состояние лёгкого шока, и мучительно пыталась что-то вспомнить, что-то очень важное, но неуловимое.
Однажды, когда я стала ВСПОМИНАТЬ, одним из последних пришло и это воспоминание.
Ночь. Берега Гвадалквивира одеты в камень. Тяжёлый каменный мост угадывается невдалеке. Большой трёхмачтовый парусник покачивается у причала. На борту надпись "EKATERINA". Вдали угадывается белый каменный город с редкими огоньками. Корабль разворачивает паруса, некоторое время движется по реке, затем выходит в открытое море.
На верхнюю палубу выбегает женщина и, в отчаянии, начинает метаться от одного борта к другому. На ней тяжёлое старинное светлое платье, расшитое жемчугом и головной убор в виде высокого конуса, на конце которого прикреплена воздушная кисея.
Корабль остановился на рейде вблизи острова, на вершине которого виднеется массивный замок. Дорога к замку: кустарник, голый камень, подъёмный мост на цепях через пропасть.
Замок пятибашенный - четыре по углам, квадратные, и одна в центре, круглая. Стены метра три толщиной из белого камня.
Огромная зала с таким же огромным камином, в котором горят целые брёвна. Стены каменные, не оштукатуренные, освещены по периметру горящими факелами, воткнутыми в железные скобы, свод высокий теряется в темноте.
Посреди залы массивный дубовый стол метров 8 длиной, за которым пируют мужчины в старинных (15-16 веков) одеждах, некоторые даже не сняли латы.
Стол уставлен тускло поблёскивающей металлической посудой, огромными блюдами с развороченной мясной пищей, кубками и глиняными кувшинами с вином.
Круглая комната в центральной башне под самой крышей. Стены увешаны гобеленами с батальными рыцарскими сценами. На возвышении посреди комнаты под балдахином огромная кровать застлана коричневым меховым одеялом. Узкие арочные окна в толстых стенах закрыты изнутри ставнями.
Я стою у единственного открытого окна, подставив опухшее от слёз лицо прохладному ветерку и безучастно наблюдаю за хороводом белых облаков на лазурном небе. Внутри меня выжженная пустыня отчаяния и безысходности.
Одно облако зависает над башней и, сквозь слёзы, мне видится, как из него появляется крепкая мужская рука с раскрытой ладонью, как бы приглашая: - иди сюда!
Я с трудом протискиваюсь в узкое окно, цепляясь тяжёлым платьем и рассыпая отрывающийся жемчуг. С дикой радостью вскидываю руки вверх и делаю шаг в бездну.
Но лечу почему-то не вниз, а вверх, с восторженным ликованием.


Россия. Декабрь 1942 года

Железнодорожный состав движется по бескрайней заснеженной, изуродованной взрывами степи. Состав из теплушек и открытых платформ, на которых, укрытые брезентом, стоят танки и пушки.
Я - медсестра, 22 года. Кирзовые сапоги, поверх шинели белый халат, солдатская шапка с опущенными ушами. На открытой платформе, около танка, я перевязываю голову солдату.
Гул самолётов, начинается бомбёжка. Поезд останавливается и все бросаются врассыпную по обеим сторонам состава. Чувство дикого животного ужаса.
Я перекидываю своё тело через край платформы, но спрыгнуть не успеваю. Совсем рядом взрыв и наступает гробовая тишина. И я вижу себя уже сверху, вернее то, что осталось от меня: верхняя часть цепляется за край платформы, нижней части нет, кишки висят до самой земли.
Я стремительно несусь вверх с одной отчаянной мыслью: - Господи, прими!
Чернота, провал. Затем прохладный ветерок и чувство жажды.
Я оказываюсь в весеннем цветущем саду с дивными ароматами и журчанием воды.
Меня встречает женщина в белом, от неё исходит покой и умиротворение. В руках у неё керамический узкогорлый кувшин, из которого она меня поит живительной влагой.
- Всё, теперь отдыхай, - говорит она и начинает перекладывать какие-то большие, но лёгкие кубики белого цвета.
- Я не устала, можно Вам помочь? - ответила я.
Она отсчитывает мне 12 кубиков и говорит, что как только я справлюсь с работой, она вернётся ко мне, и уходит.

Это было моё предпоследнее воплощение перед последним, нынешним.


Есть ещё несколько ВОСПОМИНАНИЙ, но они настолько необычны и фантастичны, что я пока воздержусь публиковать их.