Настоящее название рассказа Ивана Бунина...

МАРЬЯ МОРЕВНА - ЗАМОРСКАЯ ЦАРЕВНА.      
 Жили-были в некотором царстве, в тридевятом государстве царь да царица, уже не девица, а матушка своим детушкам. Детушек четверо: три девчонки – постреленки, да  царевич-цесаревич малый малец, но с детства удалец.
        Годы бежали пробежали, минутки мчались промчались, да во времени в лукошко сложились - в цельну жизнь оборотились. Пришло время царю с царицей уснуть смертным сном. Позвал царь Ваню, что последним был с краю, да наказывал сестер не бросать, замуж выдавать, а потом уж и самому жениться на хорошей девице. Ваня с сестрами родителей проводили, батюшку с матушкой в церкви отпели, да на кладбище, что в старом городище снесли, могилку подравняли, цветков-незабудок слезами окропили и пригорюнились, загрустили.
        Год прошел, как одна минутка, за стол сели, вина пригубили, да выпить не успели. Стук да гром в царском тереме резном,птица-сокол залетает, оземь ударяется, добрым молодцем стоит, улыбается. С поклоном прямо к Ване, что сидел на диване. Так, да так, ты Иван не серчай, что я так невзначай напугал своим появлением, но было мне видение, отдай за меня сестру младшую, по сердцу она мне. Ваня не возражает, сам себе соображает, сестра тоже не в обиде, такого молодца видя. Свадьбу сыграли, да улетели из родного дома сокол с соколицею, их и след простыл.
        Снова год проходит, зайцем пробегает. Ветер налетает, окно отворяет.
В окно птица-орел, крылья как дом, оземь ударяется в добра-молодца превращается. Вновь поклон персональный Ивану. Так, да так, ты Иван не серчай, что я так невзначай напугал своим появлением, но было мне видение, отдай за меня сестру среднюю, по сердцу она мне. Ваня не возражает, сам себе соображает, сестра тоже не в обиде, такого молодца видя. Свадьбу сыграли, да улетели из родного дома орел со орлицею, их и след простыл.
        Еще год проходит, ужом проползает. Ветер налетает, окно отворяет. В окно птица-ворон, пером черен, оземь ударяется в добра-молодца обрачивается.  С поклоном прямо к Ване, так, да так, мне Иван было видение, самому на удивление, отдай за меня сестру старшую, по сердцу она мне. Ваня не возражает, сам себе соображает, сестра тоже не в обиде, такого молодца видя. Свадьбу сыграли, да улетели из родного дома ворон с вороницею, их и след простыл.
       Сколько лет прошло, не считал никто. Ваня погрустил, посопел, да пошел сестер навестить. Всех обошел, у всех погостил, с зятьями своими винца попил, погулял. Хороши зятья: сокол – удалец, орел - силен, ворон - мудер, да и сестры живут не плохо, в молитовке, да за хорошим мужем, чего не рожать, что кобениться. Семьи большие, радостные, у каждой бабье счастье солнышком всходит каждое утро. Один Ваня все бобылем-ковылем перекатывается. И засобирался Иван в дорогу счастья искать. Зятья просят каждому оставить по вещице серебряной безделице, вдруг пригодится. А у Вани в кармане: вилочка маленька, ложечка серебряна, да табакерка с зеркальцем, матушки с батюшкой подарочек. Каждому дал, никого не обошел. Обнялись, поцеловались по трижды, да и пошел Ваня по дороге.   
       Шел да шел, в лес зашел, в лесу поляна - от крови пьяна. Рать лежит русская побитая, погубленная, в куски порубленная. Ваня помолился, на коленки пал, потом всех прибрал, крест поставил, поплакал, дальше пошел.
       Шел, шел Иван, видит поле - мокро от крови. Русских тьма побитых, погубленных, шашкою порубленных. Солнце заходит, никого в живых не находит. Поплакал Иван, погоревал, распоясался, рукава закатал. Три дня и три ночи могилки копал, кресты ставил, еле управился. Вздохнул, поспал, да дальше пошел.
       Вышел Ваня к морю с водою соленою. У моря песок, попав на зубок скрипит, упирается, ветер в лицо. Все море черно от крови. По песку кровь бежит, песок точит. Русских тьма побитых, песком занесенных, один лежит вздыхает, Бог его не прибирает. Иван к нему: Кто побил войска тьму? Тот отвечает, жизнь кончает: Марья-Моревна заморская царевна, прикрой мне глаза, добрый человек, перекрести напослед, я тебя перед Богом добрым словом помяну. Ваня слезу уронил, глаза ему прикрыл. Сам вокруг глядит -смотрит, никого не видит. Вдруг, пелена будто с глаз упала, берег покрыла, мертвых схоронила. На берегу - шатер от ветра колышется, парусом надувается. Ваня к шатру, дернул полу. В шатре барабан стоит, на нем дама сидит. Лица не видно, Ивану обидно. Сама небольшая, платье из холстинки, походное, ручка маленькая, сильная, морем пахнет. Иван соображает, что делать не знает.
        - Кто таков? – дама улыбается, белыми зубками осклабляется. Ваня молчит, зубки видно, а лица-то нет.
        - Я, Иван – царский сын. А ты кто?
        - Я - Марья-Моревна, заморская царевна. Ну, что Ваня, какова я тебе?
        Иван не знает, но отвечает: Какова не знаю, вот коли испытаю, тогда и пойму.
        - Ух, какой ты быстрый, и не боязно тебе?
Иван глаза закрыл, как в омут нырнул, ну ее целовать, не заметил, как и ночь прошла. Утром рано встает как с пьяна, видит девка - красавица белозубым ртом ему улыбается. Бровь черна, как ночь темна. Губы алые, сочная да румяная. Глаза огромные от желания томные. За шею Ваню обнимает, к груди прижимает. Ваня сам не свой опять как хмельной. Голова у него закружилася, грудь ее запружинила, она его ласкает, буйны волосы русые ручкой оглаживает.
        - Что Иван, полюбил меня? Говори слова выговаривай, да в глаза смотри не отлынивай.
 От любви Иван аж вспотел слегка, ночку бурную вспоминаючи.
        - Ну, и ты мне люб. Будешь жить со мной, у меня в дому, во дворце моем. Говорить тебе больше нечего, собирай шатер, да взнуздай коней, отправляемся.
        Как доехали, долго ль, коротко, Ваня знать не знал, может, миг прошел, может, десять лет.
        Год живут они припеваючи. По утрам в саду самовар пыхтит, пахнет вереском, спелым яблоком. На траве чуть-что услаждаются, наслаждаются,
не насытятся. Наш Иван от любви такой одурел совсем, аж умом своим чуть подвинулся. 
       Солнце красное в небо катится, облака лучами расталкивает. Чаю попили, Марья сладко так потянулася, загорелые ручки повытягивала.
        - Все, Иван, пошабашили. Натерпелась я, да соскучилась. Что любовь у нас, дело правое, дело правое, да не великое. Не скучай, пока дожидаешься, пей, гуляй, не раздумывай долго-надолго. Уезжаю я нынче вечером.
        - Погоди, пожди, моя Марьюшка, далеко ль бежать собираешься?
        - На войну, Иван, то - любовь моя. Вот побью людей тысяч пять зараз, да пущу рекой кровь горячую, чтоб красно кругом. Мне насытится этим зрелищем, мочи нет терпеть - в этом жизнь моя заключается. Ну, а там глядишь, скоро свидимся.
        Загрустил Иван, провожать пошел. Огнегривый конь под седлом стоит, все копытом бьет, с ноги на ногу преминается, трензеля горят, позвякивают. Марья ждет его, улыбается, - Ну, Иван, обними меня, поцелуй меня на прощание, да запомни себе крепко накрепко: про чуланчик тот, что под лестницей,  дверь дубовая, медью кована, ты тот ключ забудь, не выбрасывай, а припрячь пока. Открывать не смей, или быть беде. Ну, ступай, Иван, жди с надеждою.
То ли Ваня спит, то ли трезв вполне, показалось вдруг, да почудилось, что глаза ее стали темными, да расширились, так что нету глаз, провалилися, будто кость одна белым глянула на него из тьмы. 
        Время катится с горки санками, белый снег кругом пухом стелется. Уж и так Иван грусть-тоску гонял, и за чарочкой, и за банькою, да нейдет никак. Вечер тянется, свечка плавится, тень колеблется тонким ключиком от чуланчика. Ваня ключ берет и в чулан идет. Там темным темно, пахнет сыростью. Он поежился, расщепил щепу и зажег лучину еловую. Вот те раз! Цепь ядреная от стены к стене там протянута, да намотана все к кольцу кольцо, вороток и тот, что в колодезе, не звенит, не бьет, как натянута. А внутри колец старец старенький, старец сухонький, весь седой как лунь, пригорюнился. Ваня, прям к нему, ужасается. А старик сухой поднял голову, и лицо его – будто кость одна под пергаметом.
- А, Иван, пришел, будь здоров, мужик. Что уставился, удивляешься, лучше б ты принес мне воды ушат, пересохло все, почитай сто лет пить как хочется.
Ваня, хвать ушат, да с водой бежит, надрывается, запыхался аж. Опростал старик весь ушат до дна. Помолчал, молчал, да глаза прикрыл, а потом опять просит пить-попить, чтоб еще ушат, не призрел Иван старской немочи.
А Иван, простой, русский человек, не побрезговал, сбег еще разок, а потом еще, удивляяся, во, старик дает, словно конь какой застоявшийся.
С каждой каплею, как живой водой, седина его убавлялася, а как выпил все, цепи все порвал словно ниточки паутинные. Глядь Иван, а пред ним стоит не старик уже, а могучий царь.
        - Ну, Иван, браток, глупь мужицкая, удружил ты мне, позавидуешь, иль не знаешь, кто пред тобой стоит?
        - Да, откуда знать, хоть скажи сейчас, кто ты есть таков, из какой родни?
        - Из родни какой? Из Бессмертных я, а зовут Кощей, т.е. Кешею. Ну, давай Иван, прощевай пока, не видать тебе, как своих ушей Моры ласковой, да приветливой, то моя жена, мне навек дана в назидание, а тебе, дурак, в поругание. 
        - Что за Морь така, я не знал ее, мою женушку кличут Марьюшкой, да Моревною, да заморскою королевною.
        - Я, Иван, тебе уже все сказал, для тебя она, может, Марьюшка, для других людей она – смерть люта. Как могуч ее ненасытный взгляд не тебе судить,  слишком глуп пока.  И шагнул Кощей, и пропал совсем, только свет луны позадунуло, ни одной звезды, и упала тьма.    
        Замер наш Иван соляным столбом, постоял, пождал, позадумался. Не поймет никак, что сказал Кощей. Что за смерть така? И при чем при сем его Марьюшка - раскрасавица. Вот пошел Иван из чуланчика, что под лестницей, а кругом темно, черно-начерно,  да впотьмах как двинется, как шарахнется, сам носком за цепь, цепь – за медный крюк, крюк, как шмяк-пошмяк, по башке его по царевечьей. Прямо брызнули искры быстрые из обеих глаз из ивановых, и от искр от тех задымилася, возожглася вновь лучинка еловая уж потухшая и явился свет. А Иван сидит раскарячившись, шишку трет рукой, да все крестится, от лба на грудь божий крест кладет и молитовку понапшептывает.
                КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ