Одинокая золушка

Волки, овцы и другие.

Содержание:
1. Одинокая золушка
2. В гостях у Маши
3. Опять проблемы
4. Старшая подруга
5. Королева Анжела
6. Очень тяжёлый день
7. Знакомство с принцем
8. Бегство
9. Почём хлебушек
10.   Возвращение

 


1. Одинокая золушка.

     Было видно, что выпитое из бутылки уже подействовало, потому как женщина, дожевав, с довольным видом откинулась на спинку дивана, и с размазанной улыбкой посмотрела на дочь. Они сидели в полутёмной комнате, и серый пасмурный свет из окна пробивался сквозь выцветшие занавески на беспорядок, разросшийся в комнате как плесень, будто, короста покрывал он её поверхности. Тряпки, свёртки, коробки, огромные подушки, разбросанная одежда – всё это затаилось в полумраке и, казалось, каждый предмет мебели и место, куда падает взгляд, были помечены какой-нибудь неуместной вещью. На ручке распахнутой двери бельевого шкафа, как змея, висел чёрный чулок.

     Девочка четырнадцати лет, Лиза сидела на стуле, и её колени возвышались над маленьким походным столиком, который достала мать, чтобы они поели у себя в комнате. Можно было есть и на общей кухне трёхкомнатной коммуналки, где у них была одна комната, но когда мать выпивала, она делала это именно за этим столиком, он был неизменной подставкой для бутылки. Из помятой алюминиевой кастрюльки шёл пар от только что сваренной картошки, смешиваясь с дымящей сигаретой в пепельнице рядом. Мать наливала ещё. Рубинового цвета вино казалось Лизе единственным красивым на этом столе, но и оно томилось в нечистой кружке, и предвещало что-то нехорошее.

- Что? Как в школе дела? – затягиваясь сигаретой, спросила мать, прищурив один глаз от дыма.

- Нормально, вот сейчас на дополнительные иду, - ответила девочка, накладывая картошку, и добавила просительно, – давай, мам, тебе положу горяченькой картошки?

Мать махнула рукой.

- Нет, ты теперь ешь. Я уже наелась. Теперь лекарство своё попью. Слушай, -  будто вспомнив, спросила она, - а тебе учиться-то нравится?

Лиза с набитым картошкой ртом, не переставая жевать, закивала головой.

- Вон, шпроты возьми, - предложила мать кивком головы показывая на початую банку шпрот.

Лиза уже несколько раз на них невольно смотрела, и запах не давал про них забыть, побуждая посмотреть ещё. Шпроты мать всегда покупала к вину. Они были из той же компании, что и столик с кружкой, но очень вкусные.

- Возьми, возьми одну, с картошкой поешь, - подбодрила мать.

- А у меня две картошки, - решила немного схитрить Лиза, перед таким великодушием, и засмеялась, показывая, что это шутка.

- Да возьми, возьми! Только матери оставь! Ты колбасу всю съела уже?

Лиза, не отвечая, схватила вилку, и наколола двух ароматных безголовых рыбок, плавающих в масле. Одну сбросила пальцем с вилки в тарелку с картошкой, другую быстро отправила в рот. И поглядела на мать, замерев. Мать усмехнулась, и напомнила:

- Давай, давай, с картошкой ешь.

Лиза, уже успев прожевать маленькое вкусное тельце, послушно закусила картошкой.

- Лиза, ты ешь, как будто с голодного края вернулась. Это же деликатесы! – и мать тоже выловила себе рыбку.

Откусив от неё, она показала, как надо есть деликатесы, задрав голову и ритмично двигая челюстью. Потом она издала звук, который мог означать что угодно, но сейчас, видимо, указывал на удовольствие или на то, что надо выпить, потому что после этого мать выпрямилась и взяла кружку.

- Деликатесы, делика, – мать будто смаковала звуки вместе с вином, - французское слово.

Лиза слушала и старалась быстрее доесть.

- Тебе надо учиться! Хорошо учиться! Тогда, может, и будет из тебя толк когда-нибудь. Без знаний ты – что? Если бы я тобой не забеременела, у меня был бы диплом бухгалтера! Знаешь, кто такой бухгалтер?

Лиза жевала картошку, думая, что пора уходить. Добрые, доверчивые интонации матери, которые возникали как по волшебству от выпитого зелья, часто сменялись ворчанием или, вдруг, бранью. Правда, ворчание могло смениться молчанием, просмотром телевизора, а порой шутками и смехом, но разговоры о том, что было бы, не родись она, всегда были переходом между добрым и злым в матери. Проглотив, Лиза заученно ответила:

- Тот, кто деньги считает.

- Деньги считает! – передразнила мать, сверкнув глазами – пуговицами.

От глаз как пластмассовые пуговицы надо уходить скорее.

- Мам, мне надо в школу на дополнительные. Включить тебе телевизор? – Лиза, немного задев столик, соскочила со стула и пошла к маленькому черно-белому телевизору.

- Сядь! – вдруг рявкнула мать, глядя на открытую банку консервов перед собой.

Лиза, не дойдя до телевизора, на секунду замерла, потом поспешно вернулась к столику и села на стул перед матерью.

- Ничего знать не хочешь! Я тебе вопрос задала. Ты не хочешь узнать, чем занимается бухгалтер?

- Хочу, - быстро ответила Лиза, и почувствовала, что поспешила, не доиграла, сама себе не поверив.

Не поверила и мать. Но, как часто бывало в такие минуты, её злоба вдруг исчезла, и она подняла голову, посмотрев на Лизу каким-то страдальческим взглядом, и с безнадёжностью произнесла:

- Даа...

Протянув звук «а», она окончила почти рычанием, и добавила:

- Ладно, иди с глаз моих.

Лиза была рада уйти от пластмассовых глаз, в которых уже разгорался мрачный огонь, и, благодарная за эти слова спросила, вставая:

- Мама, давай я тебе диван постелю.

- Что, уложить меня хочешь? – тон матери становился липким.

- Нет, - замотала головой Лиза, - ты же устала, вдруг ты спать захочешь?

Мать молчала, снова глядя на консервы. Дочь не стала настаивать, тем более что знала – мать не ляжет ещё несколько часов после того как допьёт бутылку. А в бутылке ещё половина, но это ненадолго. Лиза, торопясь, пошла к двери, ведь мать могла и передумать, и докопаться до чего-нибудь ещё. Она, благополучно одевшись, не услышала окрика, и, уже открыв входную дверь, громко сказала:

- Я пошла.

Закрыв дверь, девочка немного постояла рядом с ней, точно не зная куда идти. Торопиться ей было некуда, надо подождать, пока мать не заснёт. Это часа три, не меньше. Но лучше прийти через четыре, так вернее. 

Она, не торопясь, удостоив вниманием каждую ступеньку, спустилась в пахнущий сумрак первого этажа, и, постояв немного перед дверью на улицу, с неохотой открыла её.

     Улицу оккупировал пасмурный весенний вечер. Лишь вдалеке виднелся клочок голубого неба, и, глядя на него, можно было представить сколько света украли тучи. Под тем небом, наверное, гулять светло, по-весеннему. Только это далеко. Там, где стояла Лиза, всё вокруг выглядело каким-то призадумавшимся и затихшим под небом пепельного цвета. Хорошо, что с него не капало, и не было ветра.

Она решила пойти в центр города, пошляться там, как уже много раз делала. Чем дальше от дома, тем дышалось свободнее. К тому же, туда недавно переехала её одноклассница – Маша, единственный человек в классе, к которому Лиза питала тёплые чувства и уважение. В ней она видела то, чего самой так не хватало, и она как питалась этим от Маши.

Подруга немного выше её. Тоже маленькая, но не самая, как Лиза. «Самая первая от пола, не от неба» - пришло как-то Лизе на ум в порыве очередного самоистязания по поводу роста. Она переживала за свой маленький рост, а Маша, будто, не замечала своего, почти такого же, «сразу за ней», как в мыслях определила Лиза.

     Она много наблюдала за Машей с долей восхищения. Пыталась запомнить бойкие движения, смелые интонации и поступки, чтобы в похожих ситуациях скопировать это, и выглядеть также уверенно, живя «на полную». Это было уважение к Маше, а тёплые чувства объяснялись тем, что она, может быть, единственная, кто не видел в Лизе белую ворону. Маша общалась с ней ровно как с другими, согревая таким же тёплым чувством, чистого отзывчивого сердца.

     Казалось, Маша видела в каждом что-то, достойное интереса. Пусть, в каждом разное – ей интересно разное. Она одна из всех, кроме матери и соседки по квартире, видела рисунки Лизы, и действительно была поражена, как она хорошо рисует. Видя её глаза, в которых появилось уважение к художнику, Лизе захотелось подарить ей своё творчество. Она попросила Машу выбрать себе в подарок какую-нибудь картину, как, вскользь, назвала  свои творения. Ей было очень приятно, когда Маша долго не могла выбрать, приглядывалась.

- А куда ты будешь вешать её? – спросила Лиза, чтобы помочь с выбором.

Маша немного помедлила с ответом, задумавшись над тем, как можно этот лист повесить, но вспомнила о рамке, которая должна быть для этого, и которой не было. «Приклею», - подумала, и ответила:

- В свою комнату.

- Тогда, лучше что-нибудь спокойное, красивый пейзаж, или натюрморт. Хотя, конечно, натюрморт лучше в кухню.

Лиза много читала о живописи, о художниках, ища книги в школьной и районной библиотеках. Её не интересовали книги про приключения, любовь и прочее. Ей были интересны секреты живописи, которыми книги щедро делились. Или жизнь художников, часто полная лишений и испытаний. Ей казалось, она принадлежит к этой славной братии, или будет принадлежать.

 Когда Маша сделала выбор, Лиза ему порадовалась. Она помнила, как  писала этот пейзаж по вечерам с картинки в журнале, добавляя в него своё понимание красоты и видение мира. И теперь она с радостью дарила подруге вечера поисков, размышлений и радостных находок, которые собирала на большом ватманском листе.

Квадратные вместилища человеческой фантазии, готовые своей белоснежностью ко всему, ей подарила соседка скоро после того, как повесила у себя в комнате свой портрет, написанный Лизой на альбомном листе. Вряд ли Ларису Николаевну, так звали соседку, по этому рисунку нашла бы милиция, да и вообще кто-то, её не знающий, но тот кто её знал, понимал чей портрет висит в заботливой рамке. Ведь пугались же, и кричали: «Клетчатый!» перед портретом у ног принца Флоризеля. 

     В тот день девочки выяснили, что физрук им не нравится обоим, а географичка – нормальная, даже, может и хорошая. И, вообще, география сама – интересный предмет, не то что алгебра. Смеялись, перекидываясь смешными мыслями, пили чай, но скоро должна была прийти мать, и они ушли.

     Маша предложила пойти к ней во двор. Когда они пришли, там оказалась большая компания, местных ребят и девочек из другой школы, незнакомых, не знающих, что Лиза – «Кнопка». Маша была вместе с подругой, со всеми знакомила, говорила, что Лиза прекрасно рисует, и, развернув свой подарок, обнажила его перед всеми. Лизу уколола ревность, и страх за то, как воспримут картину другие, заставил сердце поработать. Там был не выставочный зал, и Маша, державшая верхний край картины не могла заменить раму, а нижний край всё норовил скрутиться, как стесняясь показывать это творчество.  Но куда уж бумаге от любопытных глаз! Вмиг паренёк, которого Маша представила как Андрея, развернул ватманский лист вниз, и, держа нижний край, сидя на корточках , стал рассматривать картину. Лизе подумалось, что так он ничего не увидит, надо смотреть на расстоянии, а не так, упёршись носом. Но  через несколько секунд он сказал:

- А чё? Прикольно!    
               
Приятно было услышать и такой первый отзыв, лишь самолюбие художника подумало, что можно было побольше, и много красочнее отозваться о её труде. Кто-то вообще ничего не сказал, но смотрели все с интересом, и не было неприятных реплик, а кто-то даже со смехом сказал:

- Ну, Маш, теперь у тебя не комната, а Эрмитаж будет!

Лиза стояла немая и счастливая. Но совсем необязательно было кому-то говорить, что настоящие картины пишутся на холсте. Так что, поправляя Машу, решили, что это рисунок.

Но, в целом, успех был. Лиза чувствовала его через смущение и смятение в большой компании, и улыбалась ему. Маша, казалось, была довольна больше всех. Она бережно скрутила рисунок, и, положив в пакет, повесила на ветку - повыше.

Разговор пошёл о другом, а Лиза хотела остаться с подругой вдвоём. В компании она чувствовала себя стеснительно, не находя в себе особого желания поддерживать разговор, но чувствуя, что это делать надо. Потом, она часто вспоминала тот день и свою гостью, хотя, каждый день видела её, и обязательно они дружески общались. Только, Маша была как метеор, и общалась дружески со всеми. Редко, когда Лиза видела её одну, не в компании. Вот тогда и дружба. И всё же, этого хватало для питания дружеских чувств, радующих сердца девочек.

     Лиза без приключений дошла до центральной улицы, встречая всё больше и больше людей. Они проходили в своих думах, проносились быстрым шагом, стояли в ожидании чего-то. Все они были обычные – чужие и далёкие, и каждый должен по-своему действовать в этой вечерней серости.

Но всё же, пахло весной. Уже появилась зелень между почерневшими останками зимы, а деревья чернели наготой в ожидании. И в Лизе затеплилось чувство, что всё будет хорошо. Эта жизнь угасает и расцветает. Ей – время расти и расцветать. Что она увидит ещё – и представить невозможно. Наверняка, это будет интереснее и лучше, чем то, что есть сейчас.

     Мимо неё прошла девушка, чуть старше её, в совсем лёгком наряде. В тонкой ветровке на белоснежную футболку, в короткой юбке, и в лёгких туфлях на длинных стройных ногах в красивых телесного цвета колготках. Этой красотой она бодро вышагивала, задрав голову, и была как вестница весны на только что оставленном зимой поле боя. Лиза почувствовала, что её собственный наряд – пережиток, особенно - морщинистые зимние ботинки. Ещё немного – и в них не выйдешь. Бросив мимолётный взгляд на Лизу, девушка простучала каблучками мимо, куда-то спеша. «Может, замёрзла?» – усмехнулась Лиза и обернулась. Тут новая мысль, поддержала внутренний диалог, и сообщила: «Ноги свои длинные не терпится показать». Лизе вспомнилась натянутая футболка. «И грудь», - додумала она, стараясь не вспоминать про свои бугорки, т.к. уже решила не переживать из-за того, что скоро вырастет. Но всё равно переживалось, особенно рядом со сверстницами, и тогда закрадывались сомнения: а вырастет ли? Ведь, бывает же.

     Девушка перешла по «зебре» на другую сторону дороги, и стала ловить машину. Лиза пошла дальше, сворачивая с улицы на тротуар, ведущий во двор высотного дома, в котором жила Маша.

     Около подъезда молча сидели три бабки. Одна, та что выглядела помоложе, если можно так сказать о бабке, подавшись немного вперёд, что-то высматривала в стороне, откуда раздавался детский гомон. Она лишь мельком взглянула на Лизу, и вернулась к наблюдению.  Две другие были раздуты  временем до грушевидной формы, и показались Лизе большими матрёшками в пальто. Они не отрываясь смотрели на Лизу, пока она шла к ним, мимо них, и спиной  ей чувствовалось  их внимание. Когда она вызывала Машу по домофону, ей подумалось, что они также смотрят на неё, и чутко прислушиваются в ожидании: что она скажет? И это, действительно, было так.

Каждый гудок был безнадёжнее другого.

- Нет никого! Чё зря трезвонишь? – ухнул за спиной окрик старухи  – ворчливость в голосе, будто покрытом множеством трещинок, выдавала это.

Лиза нажала на кнопку отбоя. Сошла со ступенек на дорожку, стараясь не глядеть на стражей подъезда, как вдруг, бабка, глядевшая во двор, закричала так, что Лиза от неожиданности вздрогнула:

- Антон! Ну-ка фу!!!

Лиза широко открытыми глазами смотрела на неё. Бабка, высматривая что-то, привстала и, дрожа, закричала:

- Ну-ка брось, я кому сказала! Я тебе...

После этого незаконченного обещания, которое, судя по интонации, Антону ничего хорошего и не пообещало бы, она размашистым шагом ринулась с места, как в бой. Посмотрев ей вслед, Лиза увидела, метрах в двадцати, совсем маленького мальчика, года два – три, который мелко семеня, как на поленьях, однако, быстро-быстро, убегал от песочницы с прутиком в руке. Под очередной вопль: «Антон!» ноги его заплелись в быстром переборе, и он со всего своего похвального разбега плюхнулся на землю, да так и остался тихо лежать. Через какие-то мгновения бабка уже наклонилась, схватила, и с криком: «Вставай!» грубо подняла его за руку в воздух. Но ненадолго, почти сразу опустила на ноги. И тут раздался рёв. Антон, не обращая внимания на крики: «А ну замолчи!», брал разные душераздирающие ноты, между короткими паузами для вдоха. Слышался в этом крике страх, но больше всего его наполняла обида. Он сберегал свой прутик, убегая, молчал, когда упал, наверняка, было больно и страшно. Он вытерпел боль, но никто этого не увидел, и крики этой, по сравнению с ним, великанши, и этот гневный рывок за руку переполнили его детскую чашку терпения. На пределе поспевая за бабкой, протестовал он как мог – громко плача, несмотря на окрики, и грубо тянущую руку.

- А ты к кому приходила-то, милка? – услышала Лиза певучий добрый голос третьей бабки.

Лиза оторвала взгляд от насильственной сцены, но Антон не давал о себе забыть. Его крик перешёл в вой. Скоро он устанет, и затихнет. Но успокоится ли бабка, что сейчас нервными грубыми движениями, как в наказание, отряхивает его курточку и штанишки? И что эта грязь на его одежде, которая бесследно уйдёт после стирки, по сравнению с криком  и слезами, омрачающими его чистую детскую душу?

- Я к подруге приходила, - уклончиво ответила Лиза, не желая откровенничать не столько с задававшей вопрос, которая смотрела спокойными водянистыми глазами, сколько рядом с другой Матрёной, сидевшей неподвижно, и лишь выпученные глаза, фиксированные на Лизе, медленно двигались, напряжённо глядя на неё, как на что-то диковинное и недопустимое.

- А как зовут подругу-то? - спросил уже вслед Лизе мягкий голос.

- Маша, - ответила она через плечо, торопясь уйти.