Глава 2. Христофор

Когда над лесом поднималось солнце, наступало утро, внезапно воздух пропитывался солнечными лучами, сиял, начинал искриться; с дорог тотчас же поднималась пыль и дома выплывали из сумрака яркими оранжевыми пятнами свежего дерева. Лес плотным кольцом окружал дачный поселок, и кольцо это прорезала только тянувшаяся насквозь дорога, вымощенная гигантскими серыми плитами, кое-где потрескавшимися от времени и машин. Они подпрыгивали на них, когда им случалось ехать по ней, то и дело на дороге неожиданно появлялись булыжники, комья грязи, горки песка. Зелень, пробивавшаяся в просветы между плитами, немилосердно стиралась с лица земли.
Зато по обочинам буйство красок завораживало: вездесущие нежно-фиолетовые люпины, золотистые пятна зверобоя, тонкие розовые стрелы иван-чая, россыпи ромашек, тысячелистника, к концу лета в мелких листьях рябин появлялись красные ягоды, терпкие на вкус. А когда дорога вступала в лес, плиты кончались, машина ехала по двухполосной тропке, а справа и слева таинственно блестели крохотные цветочки иван-да-марьи.
Но вся зелень по краям дороги неминуемо упиралась в высоченные железные, деревянные заборы, крашеные в яркие цвета или забитые сайдингом, за которыми едва-едва просматривались эти дома – кирпичные или из толстых, цельных деревянных столбов, уложенных друг на друга.
Дорога огибала лес и через пять минут езды на автомобиле выходила к маленькой церквушке, деревянной, старинной, но нарядно украшенной деревянными цветами, окна закрывались узорчатыми ставнями, а сквозь темное стекло просвечивали белые шелковые занавески и золотой подсвечник аккурат посередине каждого окна. Люди в поселке справедливо решили, что летом им необходимы Медовый и Яблочный Спас, поэтому в эти два летних воскресенья вокруг церкви радостные женщины благочестиво трижды целовались в щеки со всеми встречными и поздравляли «с праздником!» Такое у них было универсальное поздравление, ибо ни одна из них толком не знала, в каком порядке идут «праздники», и каждая потихоньку косилась на соседок: мед или яблоки? Мед или яблоки? А уж некоторые предпочитали не заморачиваться, и тащили чуть ли не шашлык вместе с мангалом.
Священник по имени Григорий Новиков жил не в том шикарном поселке, а в десяти минутах ходьбы в дачном домике старого образца, из потемневших от времени гигантских бревен, доставшемся ему от еще бабушки, вместе с нестареющей красавицей-женой Алевтиной и сыновьями: Алешей, Пашей и старшим, Христофором. Имя это придумала мать Алевтины, но не в религиозном порыве, а в честь Колумба, который запал в ее стареющую душу после «Завоевания Рая» с Жераром Депардье. Но сыну она этого не сказала, а мальчик так и остался Христофором. Нередко его отец с сожалением замечал, что Христофор никогда не проявлял особенной склонности к церкви.
Скучно ему было в старом доме, где из каждого просвета в бревнах торчала пакля, где на всю огромную столовую, половину которой занимала полуразрушенная русская печь, в потолке торчала единственная электрическая лампочка, отчего ему по вечерам становилось совершенно не по себе. Страшно было вглядываться в неподвижные отрешенные глаза братьев, которые тоже ощущали эту гнетущую атмосферу. Поэтому возвращался он домой лишь поздним вечером, когда небо становилось уже сине-фиолетовым, совсем как лепестки васильков.
Этой весной Христофору стукнуло тринадцать лет, он начал расти и раздаваться в плечах, но пока тщетно он пытался обнаружить у себя на лице хоть некоторую шероховатость, щеки были по-прежнему гладкими и румяными. Что-то в его внешности было от красоты матери, но в большей степени походил на отца – такой же худой, с такими же вьющимися русыми волосами, с такими же тяжелыми бровями, нависающими над не слишком веселыми глазами.
В полдень весь поселок содрогнулся от душераздирающего крика, калитки начали открываться и удивленные лица выглядывали наружу. Этот пронзительный вой издавал худой, даже тщедушный мальчик с льняными волосами, которого все звали Иванушкой – мальчик с лицом ангела и необыкновенными легкими. Прижав руки к красному от натуги лицу, он оглушительно кричал, задыхался, и снова кричал. Метрах в трех от него стояла овчарка Колли, пушистая дружелюбная «общая» собака, которую подкармливали сердобольные домохозяйки, и внимательно смотрела на него, не понимая этого бурного изъявления чувств.
Никто не решался подойти к нему, он орал как хорошая сирена, а лицо было таким красным, что казалось: вот-вот все сосуды в нем полопаются и фонтаном брызнет кровь. На дорогу выскочил Христофор, затыкая уши, подошел к Иванушке и изо всех сил затряс его за плечи. В ответ на это Иванушка издал дикий визг и показал на Колли. Христофор поманил Колли за собой, и она тут же юркнула в одну из калиток – одним слушателем сразу поубавилось: надо было поймать Колли.
- Что ты вопишь, будто тебя режут? – строго обратился к нему Христофор. Иванушке было одиннадцать лет, и Христофор, хотя и ненамного был выше, выглядел явно старше.
- Собака… Собака… Не могу, не могу видеть! – еще громче, чем раньше завопил Иванушка, но Христофор еще раз встряхнул его, а потом громко сказал:
- Граждане, вы в театре давно бывали? Так вот там и не такое показывают. Рекомендую «Сатирикон». А человека оставьте в покое, он не на арене.
- Пошли в лес, малой! – сказал он затем. – Там нет этих рож, ни одной рожи, кроме наших, не будет. Скажешь, из-за чего такой концерт устроил.
Иванушка задыхался, не в силах сказать ни слова, но мягкий зеленоватый свет, проникающий сквозь густые кроны деревьев, действовал успокаивающе. Они сели на ствол большого упавшего дерева, Христофор не торопил его, и в конце концов он заговорил:
- Папа… Папа говорил, что не возьмет с собой, а я сбежал. Я думал… Я шел за ними. Шел за ними! У меня был фонарик. Но я обогнал их, и нашел его раньше… Я забрался наверх и увидел его. Их. Они лежали. На земле… У него шея была вся черная-пречерная. А потом я посветил еще и увидел ЭТО. Оно было большое, оно лежало и громко дышало… Я убежал оттуда. Я ничего никому не сказал… Папа сказал, что он заблудился в лесу и может, когда-нибудь найдет нас. Когда вырастет и станет бородатым мужчиной. Да, так он сказал…
Христофор не разбирал и половины того, что говорил ему Иванушка, но слова «шея» и «оно» воскресили в его памяти историю двухлетней давности, произошедшую в их поселке. Все газеты гремели об этом. «Не отпускайте детей без присмотра по ночам!» Собака загрызла двух мальчиков, двенадцати и четырнадцати лет. «Следите за своими животными!» Должно быть, Иванушка все это видел…
- Мы почти никогда не разговаривали, - всхлипнув, продолжил Иванушка. – Он был очень умным, он ни с кем не разговаривал. Я даже не помню его… Я помню его черную шею…
Он икнул так громко, что эхо повторило за ним несколько раз.
- Я боюсь, что меня тоже… Тоже… А я боюсь… Ведь меня тогда не будет! Папа говорит, что он вернется, а он не вернется! – вскрикнул он в ужасе от осознания этого.
- Мой отец говорит, что никто на самом деле не умирает, - задумчиво сказал Христофор, просто так, цитируя вслух свои мысли, но вдруг понял, что Иванушка затих и внимательно прислушивается. – Да, не умирает, все после смерти воскресают, понимаешь? Снова становятся живыми, только другими. Я не знаю, как объяснить. Я почти никогда его не понимаю…
- То есть Димка вернется? Бородатым? – серьезно спросил Иванушка.
Христофор пожал плечами, но вдруг спохватился и кивнул: его собеседник был совершенно расстроен и перепуган, чтобы обременять его еще лишними измышлениями. Пусть думает так – ведь так легче, всегда так тяжело расставаться навсегда. Для Христофора смерть была чем-то далеким и незнакомым, его редко трогали чужие слезы и воспоминания, он не понимал такого, ведь он этого никогда не чувствовал.
- Вот что, - сказал он, понимая, что разговор заходит в какой-то тупик, из которого выхода он не видел, - собаки, которые опасны для человека, могут здесь появиться только в намордниках. Иначе сюда опять менты набегут и станут разбираться, кто да что да зачем... Если нам и суждено умереть во цвете лет, то не тут и не из-за собак.
Иванушка испуганно взглянул на Христофора, но, увидев, что тот говорит это не всерьез, успокоился. Если такой умный человек, как Христофор, который понимает и осознает всю опасность, не боится, значит, действительно все нормально и беспокоиться не стоит. Тем более, возможно, подумал Иванушка, скоро вернется бородатый Димка и расскажет ему о страшных собаках все, что ему следует знать. Он тотчас же повеселел и повел Христофора почти невидимыми тропками вглубь леса.
Христофор не знал этой дороги, хотя ему казалось, будто он знает лес вдоль и поперек. Лес так плотно прижимался к поселку, что редкий человек здесь не ощущал на себе влияния этой громады зелени. Взрослые предпочитали грядки и телевизоры, лес был предоставлен детям. Места здесь были вовсе не грибные, и даже поздним летом грибники не протаптывали здесь своих троп. Лес казался диким, совсем нетронутым, как непролазные тропические джунгли, деревья сплетались ветвями, редкие поляны зарастали крапивой в человеческий рост, буреломы то и дело преграждали путь. Колючие лапы елок хлестали их по лицу, ноги жгла крапива, одолевали комары, в волосах застревали сухие сучья. Прорвав заслон старых еловых веток, уже без иголок, но таких же жестких и колючих, они вышли на полянку, где трава была явно смята, повыдергана, было очевидно, что здесь бывали, и бывали часто.
- Здесь, - сказал Иванушка, - сюда ни одна собака дорогу не найдет. Христофор с сомнением огляделся, но полянка и впрямь создавала ощущение неприступной крепости. Голубое небо над головой было стянуто ветвями елей в маленький кружок, будто они даже его подчинили себе и заставили замереть неподвижно в тишине, перемежаемой только пением птиц и шелестом листьев. Христофор очнулся от того, что Иванушка сунул ему под нос руку, в которой лежали измазанные землей золотистые квадратики со сверкающими камешками в середине.
- Чего это? - спросил Христофор.
- Запонки. Красивые, правда?
Солнечные лучики сверкали в бесчисленных прозрачных гранях, переливаясь всеми цветами радуги, но в их блеске было что-то неживое, чуждое солнечному свету, мерцанию голубого неба и мягкому зеленому сиянию глянцевых листьев.
- М-м, - кивнул Христофор, - а откуда они у тебя?
На ангельском лице Иванушки появилось загадочно-восторженное выражение:
- Стащил. У Демидовых.
Христофор хмыкнул, поглядел еще раз на кусочек неба, зажатый верхушками елей, и, не глядя в лицо Иванушке, спросил:
- А зачем?
Иванушка покосился на свою футболку, и Христофор впервые с двух лет знакомства с ним увидел, что она вся в грязных жирных пятнах, кое-где прорванная, да и по размеру ему великовата. Он сам не привык к новым вещам, часто он донашивал одежду за кем-то, но по крайней мере она содержалась в приличном состоянии. Большие голубые глаза вдруг забегали, и Иванушка смущенно, точно признаваясь в чем-то ужасном, затараторил, запинаясь и недоговаривая фразы:
- У меня все такое, все... Надо мной все в школе издеваются... Называют драным сусликом... Нищебродом. Им-то не так нужны, у них денег куча, а мне...
Христофор вдруг вспомнил, что Иванушка, как и он, чужой в этом поселке, живет на окраине леса, сразу за выходом дороги. Он никогда бы и не подумал, что старая одежда может довести до такого, и недоуменно смотрел на раскрасневшееся, резко подурневшее от волнения лицо Иванушки, пытаясь придумать что-нибудь, но в голову не лезло ничего. Отец всегда говорил ему, что в безвыходном положении следует молиться, но Христофору это было не по душе, ему хотелось действовать, в бездействии он чувствовал себя беспомощным.
- Не годится так, Иван, - сказал он наконец. - Те, кто смеются - просто паршивые идиоты. На них даже не надо обращать внимания... А вот запонки надо вернуть.
- Вернуть?! - завопил Иванушка во всю мочь своих необъятных легких. - Я что, приду к ним и скажу, что я у них их взял?!
- Не ори, - осадил его Христофор, - можно через калитку перекинуть... Хотя нет, они до сих пор строят баню, строители могут забрать...
Иванушка со страхом ожидал приговора, ему даже в голову не могло прийти, что Христофор не может его заставить возвращать их. От отца тот унаследовал способность к ненавязчивому убеждению людей, так, что у них чаще всего даже мысли не возникало, что они вольны поступать иначе.
- Не стремайся, Иван, - сказал наконец Христофор, он не знал, куда деть руки, и потому обламывал сухие острые ветки елок, переламывал пополам, вчетверо и кидал на землю. - Вместе пойдем.
Нисколько это не обрадовало Иванушку, но не так ужасала перспектива идти вместе с Христофором, как в одиночку отдавать запонки страшным Демидовым.
Демидовы были из тех, про кого говорят: куры денег не клюют. Здесь таких было большинство, но они были новичками, поэтому особенно бросались в глаза. В семье было два великовозрастных сына, оба студенты ВШЭ, и дочь, в этом году окончившая школу. У них уже три дня кряду ночами гремела музыка и по всему поселку разносился острый запах шашлыка: родители остались в городе, а они привезли шумную университетскую компанию. Но, ближе к вечеру Христофор заметил подъехавшую «Волгу» со строителями-узбеками, что, по его мнению, означало, что к ночи на участке не останется больше гостей.
 
К назначенному времени – в час ночи – Христофор появился на пустынной дороге. Серые плиты отливали жемчужным в серебристом лунном свете, в темной траве проглядывал один-единственный яркий зеленый огонек. Одного светлячка Христофор бережно взял в руки. Он то и дело смыкал и размыкал ладони, испытывая ни с чем не сравнимое теплое чувство, будто он один во всей темной вселенной является носителем этого таинственного света, и может делиться им с кем пожелает. И почему отец так вознегодовал, когда после полуночи он решил выскользнуть из дома? Даже запер его в комнате, но Христофор часто покидал дом, вылезая через окно, так что через пятнадцать минут после того, как щелкнул ключ в замочной скважине, он был уже на входе в поселок.
Не было слышно привычного содрогания земли от гремящей музыки, Христофор оправдался в своих ожиданиях. И вот он услышал глухой топот ног, и из леса белым привидением вылетел Иванушка. Он был бледен, как полотно, светлые волосы развевались, даже грязная футболка в лунном свете казалась чисто белой, как накрахмаленный передник.
- Идем, - коротко сказал Христофор и, засунув руки поглубже в карманы, быстрым шагом пошел вперед. Светлячка он выронил, едва не наступив на него, но сразу же забыл об этом. Он старался скрыть то, что и ему было не по себе, от того, что они ночью хотят забраться на чужой участок. Христофор подпрыгнул и набросил веревочную петлю на балку, торчащую из края забора и, привычно забрался наверх, сел, свесил ноги по бокам.
- Теперь ты, - шепнул он, - крепко держи веревку, вот так, - он показал, как, - отталкивайся ногами, потихоньку их переставляй.
После нескольких неудачных попыток, с неустанным шиканьем Христофора, который помимо всего этого еще следил за тем, чтобы никто внезапно не появился на улице, Иванушка забрался наверх, но тут же сверзился вниз, на другую сторону, больно ушибившись, но, по счастью, без единого звука.
Христофор медленно повернул ручку двери, и она бесшумно открылась, безупречно смазанная.
- Давай, иди, Иван… - прошептал он, проталкивая его вперед. – Я жду здесь, если что – кричи.
Бледный как смерть Иванушка скрылся за тяжелой металлической дверью. Христофор сосредоточенно прислушивался. Ну и слон же этот Иван! Как Демидовы до сих пор не проснулись! С минуту он слушал, пытаясь представить, что происходит внутри, как вдруг раздался оглушительный крик Иванушки, он вылетел из дома, сбив Христофора с ног и помчался к забору.
- Тьфу ты, - огорченно подумал Христофор, - он же не поднимется…
Он пулей подбежал к веревке, влез наверх и буквально на себе втащил Иванушку на забор, видя, как от дома двое парней бегут к ним, оба они спрыгнули вниз и помчались в лес. Лес всегда защищал, только в нем они могли найти прибежище от этих разъяренных монстров. Разгоряченное сознание Христофора уловило бешеный рев этих зверей.
- Они на мотоцикле! – прохрипел, задыхаясь, Иванушка. – Они точно за нами, видят нас!
Они бежали, разрывая руками заслон ветвей, прорываясь сквозь колючий заслон елок, но неумолимые красные огни преследовали их по пятам.
- Ты положил их? – спросил Христфор, когда они спрятались за огромным дубом, пытаясь хоть немного отдышаться.
- Не успел. Они не спали. Увидели меня с ними в руках…
- А где они сейчас?
- У меня. Я отдам. Позже… - глаза Иванушки заметались, оба слышали, как остановился мотоцикл, их сердца так бешено стучали, неужели Демидовы не услышат эту бешеную дробь?
- Ну что, ..ка малолетняя, лапы свои грязные на наше добро?.. – раздался голос, что-то в нем было страшное, что напугало их. И он двигался точно туда, где они стояли.
- Мы знаем, что вы там, мелочь! Вылезай на раз, два, три! Иначе плохо будет! – заорал другой голос.
- Не двигайся, - прошептал Христофор. – Они знают, что мы здесь, ты можешь бежать?
Иванушка замотал головой.
- Тогда возвращайся домой. Я побегу, отвлеку их, и потом встретимся на дороге, дождись меня у входа в лес. На раз… Два… Три!
Христофор сорвался с места и рванулся вперед, закрыв глаза и выставив вперед руки – так уменьшалась опасность выколоть себе глаза острой веткой и размозжить голову о ствол, он слышал, как за ним, прямо по продранному им пути, бегут два монстра, и впервые он пожалел, что лес их – такая чаща, что невозможно по нему пробежать… Он бежал зигзагами, ныряя под упавшие бревна, перескакивая через толстые ветки, пока были силы – бежал, а потом выпрыгнул на полянку, едва успел оглядеться, но тут же на него из кустов прыгнул огромный монстр, прижал его к земле и сказал другому:
- Дрон, он один, а было двое…
Христофор почувствовал, что туша с него сползла, но его плечи прижало к земле неимоверной тяжестью, Демидов-старший навалился на его руки всей тяжестью своего тела, так, что встать он не мог, едва смотреть мог от боли.
- И не тот, который ворюга, другой. Ну, пацан, где твой дружок?
- Пусти… - едва выговорил Христофор.
- Лех, ты из него весь воздух выдавил, как он говорить-то будет? Ну, вот, держи его так. Ну, че, по-хорошему будем? Где другой?
- Не знаю, - ответил Христофор. – Мы бежали рядом, и он пропал.
- Врешь, падла! – с размаху опустил ему на голову здоровенный кулачище тот, которого назвали Дроном. Сквозь красную пелену, застлавшую ему глаза, Христофор увидел над головой темно-серое небо, зажатое в верхушках елок.
- Та самая поляна, - подумал он, щурясь от боли и пытаясь раскрыть глаза.
От обоих пахло какой-то кислятиной, и этот запах показался ему знакомым. Да, так пахло от некоторых людей, которые приходили на праздники в церковь… Его отец безжалостно выставлял их за дверь.
- О, да это ж сын нашего попика! Красавчик… А я думал, что боженька запрещает воровать, а? Папаша тебя не научил? – пробасил Леха. – А мы научим… Доставай ремень, Дрон, мы его сейчас как сидорову козу…
Христофор лежал на животе, рубашку с него содрали, и каждый раз он сжимая зубы, желал одного: только не пряжкой… только бы не пряжкой… Каждый раз, когда она ударяла по его торчащим позвонкам, он все глубже взгрызался в собственную губу, пока не почувствовал металлический привкус крови.
- Ну, где твой дружок? Где он живет? Как зовут его папашу? Уж мы с ним потолкуем по душам…
Христофор, каждый вздох для которого отдавался болью в избитой спине, испытывал лишь одно желание – уснуть, уснуть, и не видеть больше их, и не чувствовать больше ничего.
- Не скажешь, скотина?! Ну так мы тебя еще побьем, хочешь?
- Бейте, - прошептал Христофор, и струйка крови из прокушенной губы пролилась ему на подбородок.
- Не, Лех, он так не скажет… А хочешь прямо тут копыта откинуть, а, мелкий? Говори, а не то…
Дрон угрожающе помахал ремнем. Христофор отвернулся и посмотрел в небо. Отчего же оно такое серое? Летние ночи – летние ночи светлые…
- А ну держи его, Лех! Так, чтоб не вырывался!
Христофор почувствовал, как его руки прижаты к телу, и он не может сделать ни одного движения. Он сделал отчаянный рывок, но Леха ударил его головой, так, что в глаза потемнело, в нос ударил едкий запах кислятины.
- Пьяные твари… - подумал Христофор. Правильно отец не хотел его отпускать… Что он теперь ему скажет? Теперь запретит навсегда из дома после заката… И вдруг он почувствовал, как на шею ему опустилась толстая кожаная полоска и затянулась, не туго, но плотно.
- Как зовут твоего дружка? – прошипел Дрон ему прямо в ухо. Перед глазами у Христофора ярко вспыхнуло зеленое сияние светлячка, он вдруг вспомнил, как уронил его – где-то сейчас светлячок?..
- Не скажешь? Ну и подыхай, ..ка!
 
Иванушка медленно, пытаясь отдышаться, побрел было к выходу, но понял, что не помнит, откуда они пришли. Тогда он побежал, невзирая на усталость туда, где слышался треск веток, где они оставляли рваный проход в сплошной чаще леса. Бежал он медленно, спотыкался. Если Христофор убежит от них, они вернутся сюда, и Иванушка это услышит, он знал, что сможет вовремя юркнуть в кусты. Минут через десять он добрел туда, где среди деревьев отчетливо виднелся просвет и услышал оттуда крики.
- Это же моя поляна! – возмущенно подумал он, но вовремя остановился, и забрался между деревьев так, чтобы можно было смотреть, что происходит на поляне.
- … как сидорову козу… - услышал Иванушка и его сердце екнуло, когда он увидел, как хлещет ремень. Они бьют Христофора? Такого сильного и смелого Христофора?! Если уж его они бьют, что сделают с ним! Первым порывом было убежать отсюда, но что-то удержало его, и он остался стоять, цепенея от страха.
- Ну и подыхай! – услышал он и подскочил на месте.
- Христофор! – беззвучно выкрикнул он, но ноги не держали его, и он не смог даже двинуться с места. Он видел, как Христофор упал с их рук на траву, видел, как они сняли с него ремень, как Дрон продевал его в брюки, как они уходили тем же путем, как и пришли сюда, а его, Иванушку – не заметили.
Тихо, так, чтобы если они вдруг не услышали, если были еще рядом, он вылез из кустов. Христофор лежал в неестественной позе, закинув руки за спину, головой в траве. Он перевернул его и взвизгнул от ужаса. Этот человек с выпученными глазами и вывалившимся распухшим языком не мог быть Христофором, нет! Он рванулся прочь, потом вернулся, начал трясти его за плечи, преодолевая отвращение засунул ему язык обратно в рот, сомкнул челюсти, расправил ноги, руки. Быть может, теперь, приняв человеческое обличье, Христофор придет в себя?
Далеко в лесу он услышал рев мотоцикла. Там люди! Надо привести людей. Нет, это не те люди! Эти люди убили Христофора! Иванушку забила дрожь. Нет, нет, Христофор не мог умереть. Как и Димка, он умереть не мог. Просто он потом вернется. Когда-нибудь. Когда-нибудь… А сейчас, как и тогда, нужно просто найти дорогу домой… И тогда вернутся Димка вместе с Христофором, и вот тогда… Тогда…
Иванушка прислонился к стволу ели. Так сложно бежать ночью, да еще и по лесу – ему отчаянно хотелось спать. Вот побежали облака по серому небу – как они не задевали верхушки елей?
- Иван! – сказал Христофор, выглядывая из-за дерева. – Мой отец говорит, что никто на самом деле не умирает, все воскресают, становятся живыми, только другими.
Иванушка увидел, что Христофор окружен теплым зеленым сиянием, как будто вся кожа у него светится, или сам он изнутри – будто внутри него лампочка какая.
- Да, ты тоже другой! – ответил Иванушка. – Светлячок теперь?
- Да, светлячок… - засмеялся Христофор. – Человек-светлячок!
Иванушка открыл глаза. Христофор неподвижно лежал на траве, едва освещенный лунным сиянием, проглядывающим сквозь сплетенные ветви деревьев, тихий и неподвижный, как сама ночь.
- Человек-светлячок? – тихо спросил он. В ответ ему прозвучала тишина.
Иванушка отчаянно разрыдался. Он вдруг понял, как ему хотелось бы, чтобы прямо сейчас, прямо здесь очутились бородатый Димка и человек-светлячок Христофор, и шли бы с ним вместе домой, и рассказывали ему: Димка о собаках, которых следует опасаться, только если они без намордников, а Христофор о людях, на которых намордники не наденешь… И вдруг остановился, посмотрел на Христофора. Взглянул в лес. Такая тишина кругом, и ни одного человека. Ни одного человека кругом. Был один человек – Христофор, а теперь он человек-светлячок, и нет на Земле, во всей Вселенной нет больше ни одного человека. Иванушка брел вперед, путь ему освещала холодная, жемчужно-бледная луна. Он не видел ни одного светлячка.