Служанка память

   В этом большом мире – море людей, и океан одиночества
               
                *              *
                *
 По мотивам реальных событий весны и лета 2006 года.
               
     Посвящается светлой  памяти моего  отца.


    Взлетно-посадочная полоса  аэропорта Домодедово сертифицирована по третьей категории ICAO, которая позволяет приземляться при высоте облаков даже пятнадцать метров и видимости всего двести. Тем не менее, в связи с низкой видимостью, которая бывает, чаще всего, в конце лета и  осенью, экипажи пассажирских авиалайнеров, приземляющихся в этом аэропорту, могут самостоятельно принимать решение либо о посадке, либо об уходе на запасной аэродром, или в зону временного ожидания.

    Аэробус А-330-300 авиакомпании «Эйр Франс», мерно жужжа мощными двигателями, словно муха в сонном оцепенении, не спеша вырулил на старт, в самое начало Домодедовской взлётной полосы. Это роскошное творение человеческого технического гения вдохновляло всех, даже поэтов-лириков. –“Почему?”,- спросите вы . Отвечу:” Если призадуматься, что такое самолёт? Самолет - это автомобиль, начитавшийся стихов! А, стало быть, парение в небе - его стихия .” Огромный авиалайнер, разумеется, взлетел сам, и понятно, что, вроде бы, без каких- либо особых проблем. Вот только разбегался он, как-то дольше обычного и с какой-то, заметной неохотой. Наверное,  оттого катился почти что до самого конца бетонки. Серебристая маленькая бумажка или то, на что там она была похожа , оторвавшись от крепления пластикового обтекателя лампочки габаритного огня, что на правом конце крыла, танцуя под набегающим потоком воздуха, медленно опустилась на светлую спину полосы. Как только Аэробус оторвался от расчерченных квадратов, на противоположный  конец бетонки  выехал и остановился, ожидая разрешения на взлёт с контрольной башни, жирный белый шершень – «Боинг-737-300В», на правом боку которого тёмно синяя надпись гласила  что он - «TRANSAERO»

     Командир корабля, вылетающего рейсом UN305 Москва – Телль- Авив, точно по расписанию в 7.35, с неудовольствием на лице, опустился в левое кресло первого пилота. Всё- таки, изжога ранним утром – согласитесь, пренеприятнейшая вещь.  Пилотская кабина «Боинга» была залита слепящими лучами восходящего светила, которое в столь ранний час уже отправилось в путь, на свою нелёгкую работу над просыпающейся Златоглавой, Первопрестольной, впрочем, кому как больше нравится.  Седовласый капитан гражданской авиации, Николай Сергеевич, с располагающей фамилией – Пупсик, нервным движением открыл пошире левое боковое окно, чтобы вошло побольше несущего утреннюю свежесть воздуха, а не унылая и безвкусная продукция бортового кондиционера.
Я сидел в салоне уютного труженика «Боинга», с громким рёвом продирающего оба свои горла алкаша, тоесть прогревающего свои увесистые моторы. Моё место «10А» было в самом начале салона «эконом класса», у правого окошка. Смотря в него, я видел одиноко висящий на пилоне, под белоснежным крылом, правый двигатель, иногда подрагивающий от чрезмерной натуги. Бедняга, как он старался! Мои грустные мысли пришли к очевидной, на первый взгляд, теореме, что вообще-то взлёт приземлением красен, вот только надёжные доказательства её на ум всё никак не приходили. Стюардессы, по-производственному ухмыляясь, медленно ходили по проходам, внимательно проверяя, правильно ли выполнили необходимые операции пассажиры, среди которых рассеянных, как правило, была тьма тьмущая. Шумы двигателей, разговоры пассажиров, плач маленькой девочки слева от меня, на руках у растерявшейся мамаши, которая сама выглядела тоже девочкой, только немного постарше. Её прекрасное лицо не производило на меня практически никакого впечатления, так как такой Меланхолик как я, даже когда глядит на чудесное женское личико, видит только оскаленный череп…
… В тот год текучка, называемая банальным словом - жизнь, как-то сразу не задалась. Бесконечные взаимные непонимания дома с женой, приводившие всегда к довольно печальным, для обеих сторон, последствиям. Между прочим, не раз и не два, я следовал известной мудрости : ” Попробуй похвалить свою жену и не обращай внимания, если с непривычки она испугается !” Но это, увы,  ни к чему хорошему  так и не привело. «…Если женщина проявляет характер, про неё говорят – вредная баба! Если характер проявляет мужчина, про него говорят – хороший парень!» Как жаль, что моя благоверная так и не прочитала мемуаров британской железной леди, Маргарет Тэтчер, а вот лично я – полностью согласен с предыдущим оратором! Из её слов явственно следует, что практически в каждой женщине есть какая то безуминка…  В самые отчаянные моменты жизни, когда на душе скребли кошки, настойчиво мяукающие, что, мол, мне следует заглянуть в интернет, на сайт о суициде, я вспоминал простую истину, известную с давних времён : программисты не умирают... они просто теряют память ! А между тем, текучка всё продолжалась и продолжалась. Неожиданная потеря работы, и почти месячный поиск новой. Весьма неплохой, но находящейся очень далеко от дома. Всё это была именно та самая текучка, супротив которой всегда парила надежда, что вот, мол, всё это временно. Пройдёт, перемелется,  и, как говорится,  мука будет! Однако, видимо, наш тамошний небесный мукомол, где то замешкался по своим, разумеется ,суперважным делам, и у меня не только всё, отнюдь, ни-че-го! Не перемалывалось, а, скорее, безнадёжно буксовало, подобно старенькому армейскому «газону» в лесном болоте с хохочущими по сторонам, квакающими лягушками. А в начале мая - ещё одна напасть. Отец, в очередной раз позвонивший из Москвы ко мне в Израиль, говорил каким-то странным, не своим обычным голосом. Этот голос был не как всегда - звонкий, бодрый, уверенный в себе голос человека с характерными искорками весёлости, нет, совсем нет, тут сквозила какая-то осенняя грусть, отчаяние и безнадёжность. Он сконцентрировался исключительно на проблемах собственного здоровья, как будто ничего более в этом мире его уже не интересовало вовсе. Такого не происходило, прямо скажем, ранее никогда, и потому меня чрезвычайно расстроило и насторожило.
     -  Сынок, понимаешь , как-то слабость накатывает. Ходить стало трудно, 
         вот и не ем почти ничего, и худею быстро. Что в теннис? Да, какой там
         теннис, слабость ужасная просто, к тому же и анализы все неважнецкие.
         Доктор вот советует в больницу лечь на детальные исследования.
      – Папа, ты не волнуйся, пожалуйста, тебе ж ещё только семьдесят
         один, просто юноша, ей- богу! Тебе до ста двадцати вон ещё сколько
         осталось. Сам посчитай, ведь ты у меня кто ? – Правильно!
         Профессиональный математик! Так что давай-ка быстренько и в уме.
Я, как мог, старался его отвлечь, побольше пошутить, но, увы, в сложившейся ситуации и это мало способствовало, хотя ранее от природы неслабо развитое чувство юмора моего отца срабатывало безотказно!
“… Господин, а господин”,- я приоткрыл глаза, которые неведомо когда успели закрыться. Домодедовская дива-стюардесса протягивала мне тёплую влажную салфетку, и, недовольно хмурясь, указывала разукрашенным коготком на мой пристяжной ремень, сиротливо свисавший железной башкой сбоку от моего кресла. Я молниеносно исправил досадную ошибку, чем вызвал переход от ужимки презрения к отточенной многочасовыми тренировками профессиональной маске радости, занявшей положенное место на лице у воздушной «прынцессы». Глянув в своё персональное окошко, я успел заметить, что мы уже вырулили к самому началу взлётной полосы, с противоположного конца которой в чистое безбрежное небо, указательным пальцем, направленным в сторону солнца, плавно уходил одинокий Аэробус А-330-300, авиакомпании «Эйр Франс». Прогретые моторы нашего воздушного извозчика натужно взревели, словно два пришпоренных жеребца, пристёгнутых пассажиров слегка качнуло, разбег начался. Поскольку авиация - это пуля, стремящаяся всегда проходить навылет, в
момент взлёта и посадки следует думать только о чём-то хорошем, что в моей нынешней ситуации было труднодостижимо. Печально было пытаться любоваться окружающей природой среднерусской полосы, похоронив на кануне собственного отца, да и растений рядом почти что не наблюдалось совсем. А эти самые растения ,ох, как полезны – ведь они выделяют кислород, жизненно необходимый автомобилям и самолётам… Пейзаж в иллюминаторе за бортом, словно сошёл с ума. Водонапорные башни чередовались радарными станциями, какие-то открытые ангары с авиационным хламом внутри, шоссе за рекой, и лес в стороне- всё
неслось, исчезая за спиной, всё быстрее и быстрее.  Едва мы приподняли «нос» над убегающим назад желтым хребтом бетонки, как вдруг мне послышался какой- то слабый удар справа, и сразу же противный металлический скрежет. Прежде, чем я успел по этому поводу что- либо подумать, всё стихло, и только ровный надсадный гул турбореактивного мотора по соседству с моим «10А» показывал, что взлёт продолжается. Я уткнулся в полученную ранее газету «Вести», так и не заметив, что изначально держу изображённых на фото российских политических лидеров почему-то вверх ногами. Мои мысли были не здесь, они, словно клубок ниток, отмотались немного назад…
…Авральное совещание в кабинете начальника отдела программирования на «Мэйн фрэйм» оканчивалось, как всегда. Спокойно и слаженно. Неожиданно возникшие проблемы были полностью решены применённым, «мозговым штурмом» ведущих сотрудников-специалистов. Теперь оставалось-то всего ничего, реализовать задуманное, и вся недолга ! Парни и девушки, оживлённо обсуждая принятые нестандартные решения, разбредались по кафетериям, предвкушая приятнейшее «кишкоблудство». Босс поднял лысую голову, украшенную старинными очками в роговой оправе.
- Одну минуту ! Эдуард, а тебя я попрошу задержаться.
 Коллеги, удивлённо взглянув на меня, своего самого полного и бородатого товарища, быстро очистили помещение. Последним вышел, незаметно сжав руку в кулак в знак поддержки, мой молодой друг Давид, в свои 20 лет он уже знал целых 9 операционных систем и… ни одной женщины. Когда начальник вот так, неожиданно, вдруг, просит тебя остаться, пусть даже и эдаким елейным голоском, это равновероятно может означать только одно: или что-то очень хорошее, или, стало быть, наоборот.
  – Да, Ави, я вас слушаю, наверное, для меня будет какая-то дополнительная работа,- дипломатично поинтересовался я, предположив самое худшее, что из-за срочности придётся сегодня остаться и всю ночь потеть над непослушной Клавой...
– Нет, Эдди,- улыбнулся босс,- а вот и не угадал. Вообще, как это у вас там, по- русски  - «ни ф ту стэп !» Радуйся и танцуй, работаешь у нас всего 4 месяца, а отпуск тебе на май, вот он! Как я и обещал. И  Ави для
убедительности помахал над биллиардным шаром своей лысины какой-то непонятной бумажкой.

…- Эдь, ну я тебя очень прошу, пожалуйста, отмени ты этот свой отпуск. Да, я знаю, что мы так договаривались. Всё правильно. Но и ты пойми, пожалуйста, меня. Я по случаю смогла заказать авиабилет из Америки в Москву по фактически половинной стоимости, представляешь? Такого случая просто уже не будет больше никогда.
- Сестрёнка, родная моя,  ну и что?- возразил ей я, отогнав трубкой надоедливо пищащего комара.
- Я не понимаю, собственно, а в чём проблема-то? Ты прилетишь, к папе в больницу придёшь, а там мы с тобой, моя дорогая, и поздороваемся-обнимемся. Чем плох такой сценарий, а?
-Братик, ну как ты не можешь понять, - пропела в точности Светкиным звонким голосом серая, мышиного цвета и формы, трубка. С его точки зрения – посмотри, что произойдёт? Нет, ты посуди сам. Взрослые дети, уже давно живущие в разных далёких странах и годами не приезжавшие к нему, вдруг, как только его положили в больницу с нехорошими  анализами, сразу примчались, причём, оба! Ну, подумает он – ясен пень! Ребята приехали проститься. А если он так подумает, то ты только прикинь, что с ним, в натуре, случиться может?!
 …Когда «Боинг-737-300В», вылетающий рейсом UN305, начал разбег по ВПП аэропорта «Домодедово» на скорости 360 км/час, командир корабля капитан Пупсик, привычно потянул штурвал на себя и нос самолета медленно пошел вверх. Носовая стойка шасси уже оторвалась от «бетонки», но две главные тележки продолжали катиться и подпрыгивать на стыках плит покрытия. Один из ударов, особенно сильный, был обозначен каким-то резким звуком справа, заставившим пилотов тревожно переглянуться. Спустя несколько мгновений двухсоттонный авиалайнер тяжело, словно бы нехотя, оторвался от земли. Самолёт с трудом, с огромным напряжением, держался в воздухе на высоте около пятисот метров. Внезапно на приборной панели вспыхнуло табло: «Пожар в правом двигателе». Опытнейший пилот, командир корабля Николай Пупсик, автоматически протянул руку, чтобы двигатель тут же отключить, но тревожное табло, буквально через секунду, погасло, и аварийная система уведомления экипажа прекратила подавать какие либо сигналы тревоги. «Боинг» на движения штурвалом показал, что способен вполне нормально держаться в воздухе и великолепно слушался всех рулей управления.
- Что будем делать Николай Сергеевич?- поинтересовался второй пилот.
 - Лучше падать вверх, чем подниматься вниз, коллега, - мрачно отшутился Николай Пупсик. - Полёт продолжим, на землю ничего не сообщать. Командир не смог скрыть на своём лице отразившуюся гримасу боли. У Пупсика разболелся неудалённый корень от зуба мудрости, от проклятье, а! Сначала изжога, а теперь ещё и это, и всё вместе в такую минуту…
   …Правый двигатель «Боинга» довольно быстро набирал температуру, причём, значительно быстрее, чем это  было предусмотрено полётным графиком. Попавший в воздухозаборник кусок стеклопластика с фонаря габаритного огня  взлетевшего ранее аэробуса расплавился и бесследно сгорел буквально за несколько секунд, но навредить успел немало. Главное, что несколько лопаток турбины от соударения с посторонним предметом были сильнейшим образом погнуты, что и вызывало недопустимый разогрев поступающего воздуха и деталей двигателя, с которым система охлаждения, автоматически перешедшая в режим работы с максимальной нагрузкой, отчаянно не справлялась. Да, самолеты – это, в самом деле, корабли мечтателей, только вот бывает, что они плывут над бытом и в вечность…
 
  Лайнер давно уже вышел в заданный высотный коридор и перешёл на крейсерский режим полёта. В салонах раздавали прохладительные напитки и уже начали разносить завтрак. Меня особенно удивило, что желающим раздавали рюмки с разного рода спиртным, причём,  я разглядел даже водку. Ну, в принципе, хотя водка - это обычная вода, уклоняющаяся от трезвости ровно на сорок градусов, но в полёте? Я был, мягко говоря, удивлён.
– Товарищь э-э-э-э, Пупсик, стюардесса, вновь слегка покраснев и опустив глаза, обратилась к командиру, приоткрыв дверцу в кабину пилотов
и просунув туда голову. Мы уже начали раздавать еду, кто из вас, джентльмены, будет помогать сегодня ? Дело в том, что компания  «TRANSAERO»  с целью экономии сократила в каждом своём экипаже количество стюардесс и стюардов, что, в общем- то, было выгодно и компании и оставшимся членам экипажей. Но обслуживать пассажиров  требовалось столь же эффективно, как и прежде, вот поэтому, по решению командира корабля, или он сам, или второй пилот, или бортинжинер, откладывали в нужный момент свои дела и уходили в пассажирские салоны. А «Боинг» в это время слово бы застыл в небесной синеве, сверкая чистой белой спиной под лучами палящего солнца, над раскинувшимся далеко внизу ватным покрывалом кучевых облаков, под строгим и неусыпным контролем автопилота…
“… Шалом, Ави! У меня есть вопрос, да нет, ничего такого особенного, на пару минут, полагаю. Так можно зайти сейчас? О”Кэй, спасибо, иду .” Ступеньки лестниц, коридоры, переплетающиеся друг с другом затейливым кружевом ближневосточного орнамента. Солнце, подсматривающее внутрь сквозь стены из стекла и бетона. Какое-то футуристическое строение неподалёку от древнего города Лод.
– Эдуард !  Ави снял с крючковатого носа свои старинные очки в роговой оправе и медленно протирал их белой влажной салфеткой. За то незначительное время, что мы успели проработать вместе, я уже успел понять, что сие действо не означает в настроении босса ничего хорошего.
 – Так значит, сейчас ты от отпуска отказываешься ? Неловкая пауза словно сдвинула стены небольшого кабинета.
– Ави, тут … у меня, понимаете ли…- промямлил я, желая в этот момент только одного, чтобы пол, покрытый искусственным ковролином разверзся, предоставив мне желанную возможность провалиться сквозь него.
- Ну, что ж, хозяин- барин, но, наверно, тебе всё-таки в скорости потребуется вылететь в Москву к отцу, как ты мне объяснял, так на какую дату отпуск тебе перенести?
 – На двадцать седьмое июля!- выдохнул я.
– Договорились, ладно, иди, работай. С неприятным осадком я вышел из кабинета шефа. Я даже не мог и представить, что случится всего лишь через полтора месяца. Что это кардинальным образом изменит то направление, по которому шагала себе и шагала моя судьба до сих пор.

   Моя  сестрёнка, когда-то, в ранней юности, отучившаяся на медсестру, уже неделю как прилетела из США, где постоянно проживала уже много лет, в Российскую столицу. Она остановилась в подмосковной усадьбе нашего отца, неподалёку от города Подольска, в дачном посёлке Быково. Середина июля в этих местах всегда отличалась особенной красотой. Природа цвела и благоухала богатством разнообразных лесных и цветочных ароматов, привлекающих  со всех сторон гудящие по- самолётному трудовые армии работяг- пчёл. Сами леса и заливные луга переливались всевозможными оттенками зелёного: от тёмно зелёных  дубовых рощ до нежно- салатовых травяных ковров, умытых по утру свежайшей насыщенной прохладной росой. По дальним полям голубым полукружьем протекала едва заметная речушка, которую местные жители, если мне не изменяет память, именовали «Пахра». Но Светлана, моя родная сестра, конечно, вряд ли тогда имела хоть малейшую возможность полюбоваться  всей этой красотой. Я точно знал, она дни и ночи проводила в палате нашего тяжело больного папы.  Как я завидовал ей тогда. Как мечтал закрыть глаза, щёлкнуть пальцами, шепнув никому неизвестное, кроме меня, заклинание и… оказаться в палате, вмести с двумя самыми близкими мне людьми. Света в наших каждодневных телефонных разговорах честно рассказывала мне, что папа – совсем плох. Что из более, чем стокилограммового, почти двухметрового добродушного великана, он превратился в истощённого высохшего старика. Что он, день ото дня, просто тает на глазах, причём, иногда буквально с каждым часом. Но бывает, что, вопреки всем этим ужасам, приходят такие минуты, что он словно бы вдруг прозревает и, понимая, что с ним  происходит, смотрит на неё такими глазами, глазами неизвестно на что ещё надеющегося  большого ребёнка, что её мороз продирает по коже, пересыхает горло, и становится совсем не по себе. Слыша от своей сестры её печальную исповедь обо всём этом, я внутренне содрогался тому, что там происходит, что она видит своими глазами, и, вместе с тем, если бы она только знала, как отчаянно я завидовал ей!  Ведь она сейчас его видит. Она может просто протянуть руку, и дотронуться до его, такой родной, руки, память о которой я чувствовал кожей, детством, таким беззаботным и тёплым, каким смог мне его сделать только он, этот самый большой и значимый в моей жизни человек. Она может ему, спящему, поправить подушку и одеяло, приоткрыть для свежего воздуха форточку и поменять воду в маленьком больничном вазоне со срезанными сиреневыми фиалками, сиротливо стоящем на журнальном столике в самом углу палаты. А вот я ничего, совсем ничего из всего этого не вижу, да и сделать не могу. Только иногда, очень редко, сквозь тысячи километров глушащей бесконечности и шумов в телефонной трубке, слышу слабым, усталым, но таким дорогим  голосом: “ Да, … сынок…как твои дела…у меня нормально, сынок… они меня тут лечат…”  Вот тогда- то то, что накатывало комом воспоминаний, становилось раздувшимся комком в горле, мне просто становилось невмоготу, и я явственно ощущал себя уже совсем неподалёку от той, самой последней черты. Я усиленно старался поглубже залезть в работу, в проблемы эксплуатируемых программных комплексов, в мир команд, полей, констант и переменных… Как будто сам факт того, что я почти всегда добивался правильного выполнения, получения требуемых файлов и записей – мог, каким то мистическим образом, повлиять на этот трагический мир, мир страшных событий, тяжёлых потерь и непроходящей боли. А, может быть, это была такая вот «команда» в «мою программу» самого высшего во вселенной программиста с целью того, чтобы избежать моего нежелательного сбоя?
   В тот злосчастный день, когда я пришёл на работу, сестра прислала мне прямо туда факс, справку из больницы, где говорилось что отец в ужасном состоянии и мне рекомендуется как можно быстрее приехать. Выдрав ещё не выползшую до конца бумажку, и оставив оторванный кусок в растерянной пасти возмущённо мигающего аппарата, я без ложной скромности и положенных субординацией предупреждений, ввалился в кабинет к только что пришедшему Ави.
– А Эдди? Привет! Как твои дела?- начал он стандартными, ничего незначащими фразами.
Я же, судорожно хватая воздух широко открываемым ртом, подобно рыбе, выловленной из аквариума, плюхнулся в кресло без приглашения, к совершенно очевидному неудовольствию своего начальника – хозяина этого кабинета. Его мохнатые  брови угрожающе сошлись над переносицей, а обычно полные губы, вытянулись в тонкую ниточку. Установившаяся неловкая пауза, затягивалась и становилась неприемлемой. Моя служанка память напомнила, что этот мужик, до сих пор всегда меня с ходу понимал, вот потому я рискнул предположить, что так же произойдёт и сейчас. Расправив уже помятую факсовую бумажку, и напрягая весь свой, не ахти какой, иврит, я прочитал содержимое Ави. Он, пожевав губами и странно смотря куда-то в сторону, произнёс: «Аз ма ?» Что означало «и что ?»
 - Как что? Я не понял, что происходит, возникло парадоксальное ощущение того, что я с разбегу лбом, наотмашь, врезался в какую-то непробиваемую стену из каменной кладки.
 - Ави! Разве вам сейчас не очевидно, что мне сегодня нужен отпуск и срочный вылет в Моск…
 - Никаких вылетов! Слышишь! Хватит!
 Он брызгал слюной в разные стороны  и злобно топал ногами. Его глаза за очками метали молнии, роговая оправа, казалось, раскалилась докрасна и сейчас вызовет сильнейший ожог лица своего хозяина. Я, откровенно говоря, минуту назад и подумать не мог, что этот, в общем- то спокойный и всегда такой уравновешенный человек, способен внезапно так взорваться. Вот и не верь после этого, что нимбы на головах многих держатся только благодаря
лишь чёртовым рогам!
 – Сколько можно? В конце-то концов? Дай отпуск, нет, забери отпуск! Нет - дай опять… Это что тебе, карты игральные? Ты сюда приходишь для чего? В бирюльки играть? В общем так, если до конца сегодняшнего рабочего дня уходишь куда либо – ты уволен! Понял?!
- Но … Ави, ведь в Москве…
- И никаких «но»! Будет только так, как я сейчас сказал.
 Понимая, что разговор окончен, я, повернувшись к боссу спиной, молча вышел из кабинета, впервые не попрощавшись и не закрыв за собою дверь.
    В русском посольстве в Тель-Авиве  стояли гигантские очереди. Они извивались несколькими разноцветными змеями по просторным холлам, спускались уступами по ступенькам лестниц и уходили вглубь соседней улицы. Я с большим трудом протиснулся, работая локтями, к секретарю, показал ей факс из Москвы и каменно-дипломатическая маска злющей старухи ожила, глаза засветились сочувствием и искренним пониманием. Эта, умудрённая опытом, шестидесятилетняя женщина, взяла меня за руку и, словно потрясённое собственное дитя, водила целый час, не отпуская. Мы блуждали по всем коридорам и кабинетам, связанным с экстренным переоформлением визы, которая у меня начиналась только через неделю, на день завтрашний. Параллельно она обеспечила мне новый билет с вылетом этой ночью, но рейс компании «TRANSAERO», вместо имевшегося ранее билета на рейс компании «EL-АL», до которого оставалась неделя.  Я не обратил тогда внимания, что дата моего возврата рейсом Российской авиакомпании приходится на 3 августа, ну и что? Помню отчётливо- подумалось мне, а какая, собственно, разница. Я как-то и не вспомнил тогда,
со всеми своими заморочками, что в этом году на третье августа, по иудейскому календарю приходилось девятое ава, день разрушения Иерусалимского храма, но… об этом, поподробнее,  что это значило, я расскажу несколько позднее.  Я вышел из российского консульства в пятнадцать часов, ровно. Помню точно,  потому что что-то сильно кольнуло в груди, и глянул на часы. Я не знал тогда, просто не мог даже подумать, что папа, мой папа, к которому я так спешу, преодолевая все препоны, возникающие на своём пути, что он только что, минута в минуту, навсегда ушёл из этого мира!  Ровно в шестнадцать тридцать я подошёл к своему рабочему столу, на котором, в своей сверкающей снежной белизне,  вальяжно развалился фирменный конверт с размашистой подписью дражайшего Ави. Ещё до того, как я его открыл, в принципе, безошибочно знал, что там.  И, разумеется, именно так оно  и оказалось. Несколько стандартных канцелярских строк письма «с искренним сожалением уведомляли настоящим», что уважаемый господин Ави перешёл только что в категорию моих  бывших начальников, он искренне благодарит меня за сотрудничество и выражает… и т.д. и  т. п.  Таково всегда, по своей сути, обычное письмо об увольнении.
    Человек, это такой зверь, который с удовольствием ставит ближнему  своему капканы и ловушки, но потом сам же в них и попадает! Всего-то через 3 месяца после моего увольнения посыпались отлаженные системы, в срок не разрабатывались новые, и Ави - начальник отдела, отвечающий своей биллиардной головой за всё перед руководством фирмы, эту самую голову, образно говоря, и потерял. Совет директоров рассвирепел и уволил носителя роговых очков – к чёртовой матери. Когда эту новость принесла мне на хвосте коллега- сорока, настроение в тот день стало приподнятым, но об этом совсем другая история…


 … Сначала Россия, а потом и Украина медленно проползли далеко внизу в прозрачных разрывах облачного слоя, с носа к корме нашего «Боинга». Показалась светло- голубая ленточка Чёрного моря, которая, постепенно становясь всё шире и шире, наконец заполнила собой весь обозримый простор. Из этого можно было сделать вполне естественный вывод, что  для нашего рейса наступил период когда  «…Вода, вода, кругом вода…». Завтрак подходил к концу, и раздобревшие на авиационных харчах пассажиры занимались кто чем в замкнутом комфортном чреве-аппендиксе гигантской воздушной птицы. «Боинг» есть «Боинг», как говорится «До мозга турбин!» И небо его сихия, его жизнь и судьба. Рядом со мной в соседнем кресле с левой стороны раздавался громкий, заразительный смех, два смеха, пожалуй. Иногда это был смех счастливой матери, гордо держащей на коленях своё маленькое дитя. А иногда его перебивал весёлый колокольчик детского смеха. Шустрая маленькая девочка юлой вертелась на руках у своей матери, хватала яркие разноцветные погремушки и пихала их, куда только могла. Маленькие дети имеют много общего с интеллектуалами. Их шум раздражает, но  их молчание – подозрительно! Задумавшись о своих делах, я, однажды, совершенно неожиданно для себя, ощутил звенящую игрушку за воротником собственной рубашки. Я посмотрел на эту счастливую девчушку, столь забавную и беззаботную, и почувствовал, что складки печали и горечи от невосполнимой утраты на моём лице на миг словно бы исчезли сами собой. Детство, детство, как это прекрасно, хотя вернуть собственное детство можно только одним способом, впав в него. Какое-то время, с молчаливого согласия мамаши, мы с девочкой поиграли с её погремушками, что со стороны, наверное, выглядело, мягко говоря, забавно. Девушка суёт, куда ни попадя, кусочки пластмассы седому лысоватому толстяку, иногда дёргая его за козлиную бородку, а тот улыбается, если не сказать, смеётся! Наконец,  приустав, ведь годы уже не те, и давно, понимаете ли, не до погремушек, я откинулся на спинку своего кресла, автоматически бросив взгляд в правый иллюминатор, и…остолбенел! Несколько минут назад выглядевший вполне банально турбореактивный двигатель горел, правильнее даже будет сказать,  пылал! Из его задней части вырывался огромный факел рыжего пламени и уносился встречным набегающим потоком воздуха куда- то назад. Картина походила на какую-то фантастическую ракету, летящую горизонтально. Странным был и цвет самого двигателя. Из кремово-белого он стал розовым,  переходящим в отдельных местах в кровавую красноту. Я помню ещё, мелькнула почему то совершенно спокойная мысль :” Это, наверное, корпус двигателя раскалился от возгорания ? Или, быть может, алые и розовые пятна, это  блики-отсветы отражений от вырывающегося из горящей турбины факела?” Я осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, оглянулся вокруг по салону. Большинство пассажиров разморил сытный завтрак, и они дремали в своих уютных креслах. Кто-то читал, некоторые разговаривали, но только очень тихо, в полголоса, поддаваясь заразительному влиянию общей тишины. Создавалось впечатление, что то, что происходит в данную минуту с правым двигателем нашего «Боинга» - имел «счастье» видеть только я. С тихим звоном отодвинулась шторка, и в салон вышла, слепя всех своей сияющей улыбкой, белозубая стюардесса с ногами, как и положено по статусу, растущими из подмышек. Правда если внимательно приглядеться к её ангельской физиономии, то можно было, несмотря на исключительное количество пудры и прочей продукции ведущих косметических фирм с мировым именем, заметить какую-то странную бледность на лице и растерянность в глубине шикарных карих глаз. “ Господа пассажиры, начала она своим певучим сопрано,  командир нашего воздушного судна капитан Пупсик,( дружный хохот где-то сзади салона, на секунду прервал смутившуюся девушку. Но только на секунду !) …- Капитан Пупсик, продолжила она, поручил мне передать вам, что из-за небольшой технической неисправности, досадного отказа дублирующего генератора переменного тока, мы вынуждены прервать наш полёт в аэропорт следования Бен-Гурион в г. Тель-Авив, и вернуться в аэропорт вылета г. Москвы Домодедово. Там Вас перерегистрируют, пересадят на другой авиалайнер нашей компании «TRANSAERO» и доставят в пункт назначения. Экипаж нашего лайнера и компания «TRANSAERO» приносят  свои искренние извинения за доставленные вам неудобства. Мне довольно забавно было, даже несмотря на пейзаж в правом иллюминаторе, наблюдать, как эта профессиональная красавица, не ведая, а чем собственно всё закончится,с улыбкой радостного ребёнка, пудрила мозги развесившим уши «бывалым» пассажирам. Можно сказать, что она мастерски развешала свою лапшу на их слуховые агрегаты, и только встретившись взглядом со мной и увидев мою сочувствующую нам всем улыбку, девушка опустила глаза, правильно сообразив, что я «у курсе…». А тем временем, в моей голове, видимо от напряжения, связанного с наблюдением происходящего, служанка память извлекла из каких-то неведомых глубин на свет божий слова американской песенки послевоенных лет. «…Мы летим, ковыляем во мгле, мы к родной подлетаем земле, бак пробит, хвост горит, но машина летит,  На честном слове и на одном крыле...»
 
 … В кабине пилотов обычная скука, полёт еще примерно в самой своей середине, впереди долгие часы убаюкивающего жужжания работяг-двигателей, слепящие лучи солнца и зайчики на приборных досках.
-Эхе-хе, Федька, ну что, будем скучать?
-Николай Сергеич, ну что Вы! А вы помните, перед последней посадкой Вы
мне обещали рассказать слова песни пилота МИГа ? Ну, те самые, что в вашей молодости пели ваши коллеги, военные лётчики. Так давайте сейчас, а? Я  аккуратненько запишу, вот и ручку с блокнотиком уже достал.
-Не, парень, ты не понял, ручка с блокнотиком не нужны тебе совсем, песенка то махонькая. Итак - Песня пилота самолета МИГ, занимающегося сексом с девушкой за штурвалом истребителя:
   Чем дорожу, чем рискую на Свете я?
   МИГом одним, только МИГом одним...
Из кабины довольно долго раздавалось мычание, вперемешку с булькающими звуками. Придя в себя, второй пилот, Федя Купчик, достал из портфеля и положил справа от себя непочатую цветастую пачку
кроссвордов, аккуратно вырезанных заботливой супругой из газет и журналов и сложенных, для удобства любимого мужа, в прозрачную папочку. С наслаждением потерев рукой об руку и расправив, нацелив в бок кабины, затёкшие ноги, он произнёс: “Ну что , Сергеич ! Приступим?”  Кивок командира смотрящего в лазоревую даль, разумеется, означал полное согласие.
- Э-э-э-э… Вот ! Крепость-цитадель средневекового Нижнего Новгорода, шесть букв, третья «е»,- и … завыла сирена тревоги. На приборной панели вновь вспыхнуло табло

 «Пожар в правом двигателе».

- Опять?- удивлённо произнёс командир, погоди его глушить, Федя. Он отодвинул руку второго пилота, потянувшуюся к тумблеру блокирования турбины правого мотора.
- Погоди, ведь когда взлетали, помнишь, так же было? Может, и сейчас будет аналогично?
Но назойливая сигнализация всё никак не смолкала, а датчик температурного режима правого движка вообще, казалось, свихнулся и показывал какие-то фантастические числа. Капитан Пупсик, выждав ещё минуту, уверенным движением переключил в положение «OFF» тумблер блокирования злосчастного двигателя и… о, ужас! Тумблер, отвалившись, остался лежать, жалобно сверкая, в командирской ладони. Гробовое молчание воцарилось в пилотской кабине, и только сирена тревожной сигнализации громко возмущалась до сих пор не принятыми по инструкции действиями.
- Киев, башня контроль, Киев, башня контроль, вас вызывает рейс UN305 Москва – Тель – Авив, говорит командир корабля капитан Пупсик, у меня пожар в правом двигателе, поломка тумблера управления, заглушить мотор не могу. Прошу разрешения…
- Погодите, повторите, кто говорит?
- Да я это, я! Господи, прилипли как банный лист к… прошу разрешения на экстренную аварийную посадку в вашем аэропорту «Борисполь». Потрескивания и щелчки, вперемешку с молчанием, сделали затянувшуюся паузу невыносимой для экипажа.
- Киев, башня контроль, Киев, башня контроль,- наконец не выдержал разъярённый командир.
- Да слышим вас, UN305, слышим, узнали тут, что наш аэропорт вас принять, к сожалению, никак не сможет, так как в этом районе, проводятся плановые учения зенитно-ракетных войск Украины, с практическими, боевыми пусками по летящим целям. Так что, сами понимаете. Поступило распоряжение вам развернуться и тем же воздушным коридором возвращаться в аэропорт вылета. Вскорости к вам присоединится сопровождение. Земля кашлянула и, казалось бы, совершенно равнодушно отключилась.
- Ты смотри, Федя, от суки эти хохлы, а! Учения у них, понимаешь ли! Знаю я эти учения, чай сам – тёртый калач.
 Седовласый Пупсик на мгновение вспомнил своё армейское прошлое на базе ВВС в «Жуковском».
- Там сейчас генералы галушки с творогом макают в сметану и трескают, горилкой - первачом запивают, чешут пятернями свои жиром лоснящиеся пузени, да девок за мягкости щиплют. А нам тут с горящим движком, да до самой Москвы, аж  в «Домодедку» переться, а в нашем то нынешнем положении, Федька, это ох как далеко, как до Пекина пешком! Командир смачно сплюнул через плечо и попал точно в середину небольшой хрустальной пепельницы. Нет, всё- таки не проходит, даже через много лет, армейская выправка и закалка.
-Нет, но послушайте, Николай Сергеич ! Тут Вы, всё-таки не правы, вот например генерал Грицко, я слышал от ребят, он весьма неглупый человек!
- Хрень ты там слышал от своих птенцов, желторотик. Потому как неглупый человек – практически тоже самое, что и неумный! Сам подумай, может и поймёшь.
 Эй ! Надюшка, дочка, - обратился  в прошлом полковник Пупсик к огненно рыжей растерянной стюардессе, ну-ка, давай, сбегай-ка поскорее к пассажирам,  и это, как его, в общем, наплети им что-нибудь реальное, например, про запасной генератор переменного тока…

  В своих задумчивых, довольно таки унылых наблюдениях, я вдруг заметил в иллюминаторе совершенно удивительную картину, подтверждающую один из известных законов логики, который гласил, что после того- не значит  вследствие того. Линия горизонта «взбесилась»! Она повела себя, казалось бы, абсолютно не логично. Сначала едва заметно, а потом всё быстрее и быстрее, эта, всегда такая стабильная  линия, стала принимать положение «под углом», а правое крыло, с вовсю полыхающим двигателем, стало опускаться вниз.  Прежде, чем я успел по настоящему испугаться этому фантастическому кульбиту, успело прийти настоящее озарение ! Как всётаки полезно, скажу я Вам, когда мозги вовремя выполняют ту функцию, для которой их, собственно говоря, и создали. Короче, я просто- напросто сообразил, что наша израненная воздушная колымага выполняет правый поворот, ведь было же сказано, этой  «TRANSAERO-вской» «Нефертити», что мы возвращаемся. Когда, через некоторое время, горизонт из ополоумевшего пришел в нормальное состояние ремиссии, я понял, что мы именно сейчас легли на нужный курс. В салоне «эконом класса», где я  имел счастье обретаться, стало значительно более шумно. Пассажиры яростно спорили друг с другом, разделившись на две противостоящие друг другу партии, причём, каждая со своим горластым лидером, явно обладающим некой харизмой. Первые, с пеной у рта, доказывали, что риск в эксплуатации пассажирских авиалайнеров вещь совершенно недопустимая. Пусть даже если речь идёт о поломке столь пустяковой, о коей только что рассказала наша огненная дива. Поэтому тот факт, что командир корабля с такой очаровательной фамилией принял решение вернуться в аэропорт вылета, является единственно возможным и верным решением! Эти энтузиасты логики, разумеется ,оставляли из скромности «за кадром» ещё один весомый аргумент, что речь шла о жизни и безопасности кого бы вы думали? Правильно! Их бесценных персон! А потому, какой там риск, право слово, это просто смешно. “О, господи!”- воскликнул в сердцах про себя я. Если б только их собственные иллюминаторы, показали бы им то, что позволял лицезреть мне мой приятель «10А», наверное бы они, ни секунды не ожидая, гуськом, один за другим, срочно покинули бы борт через какое-то имеющееся отверстие, скажем в туалете, и обогнав наш лайнер, чётким клином уже проходили бы где-нибудь над Смоленском, применяя с помощью своих «платиновых» банковских карт технологию «Стелс». Их оппоненты были, наверное, куда более аферистичны, с ярко выраженной от природы склонностью к риску. Основным их доводом являлся тот факт, что треть маршрута до точки следования мы уже пролетели. И если экипаж видит вполне реальную возможность вернуться в аэропорт вылета, а не садиться где-нибудь неподалёку, то это говорит о том, что не разворачиваясь назад, по мнению наших опытных пилотов, мы совершенно спокойно способны пролететь вперёд ещё одну треть маршрута, как минимум ! А, стало быть, на тот момент – пролететь целых две трети расстояния. Ну а там, где есть гарантированная возможность пролететь две трети, какая проблема пройти несущественный остаток, с посадкой в аэропорту средиземноморской жемчужины – славного города Тель –Авива? Стороны рьяно спорили, один оратор сменял другого, выпивающего после зажигательной речи  очередной, положенный за труды, чай, кофе или колу по выбору. Ну, а стюардессы, выполняя желания представителей двух политических лагерей, только радовались, что внимательно в окошки не смотрят эти такие взрослые, а всё- таки, дети. А вот в «бизнес классе» царила загадочная тишина. Хотя во время посадки я видел, что туда прошёл, вежливо улыбаясь узнающим его почитателям, Константин Райкин с головой, замотанной чёрно-белой косынкой, словно бы у средневекового пирата. С ним была группа, как мне показалось, человек пять – шесть. В начале полёта из «бизнес класса»  доносились громкие возгласы, обрывки шуток и общий смех, а вот сейчас, когда мы изменили курс, там всё стихло, и установилась таинственная тишина. Неужели тоже заметили, как я? Или, может быть, им экипаж рассказал правду, подумалось мне, и это было последнее, о чём подумалось перед тем, как служанка память опять, уже в который раз, услужливо открыла мне свои бездонные закрома. В самом деле, любопытно, а зачем, ну для чего, в самом деле, эта моя очередная «командировка» под названием ЖИЗНЬ?
…Падал снег,  большими крупными хлопьями, а холодный воздух, подгоняемый завывающим ветром, обжигал моё лицо. Правда, кроме кончика носа, мало что выступало наружу. Даже рот был замотан тёплым клетчатым вязаным шарфом. Санки скрипели полозьями по морозному снегу, а я смотрел на верёвочку и дальше- на огромную блестящую чёрную перчатку. Это была добрая рука сказочного Гулливера, моего папы, который, смеясь и иногда озорно прибавляя «ходу», катал меня по дорожкам и горкам Тимирязевского лесопарка. Вдоль тропинок стояли навытяжку молчащие деревья, словно часовые на посту в белых снежных шапках. Они замерли, устремив свои невидимые будёновки в серое хмурое небо. Дома, в привычном тепле и уюте московских батарей, после детской передачи, отец читал мне книжку, что было высшим наслаждением, или рассказывал мне истории, которые, как я теперь понимаю, были, в основном, плодом его воображения. Но как-то исключительно  легко это у него получалось, да и запоминалось мною практически навсегда. Сейчас, оглядываясь на  своё детство, сквозь толщу прошедшего времени я понимаю, что мысль, выраженная метким, убедительным словом, превращается в мудрость.
     Реальные картины из прошлого в такие, скажем, чересчур острые моменты, служанка память почему-то работает особенно добросовестно. Она выносит на свет божий пред мои «светлы очи» такие сцены, которые в обычном, стационарном состоянии навсегда и безнадёжно похоронены-запластованы, всей этой «грудой дел» и «вереницей событий». Тайга, август тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Группа «сумасшедших» туристов на трёх байдарках плывёт по реке Моша, что в Няндоманском районе Архагельской области. В самой большой байдарке, гордо именуемой  - крейсер, плывут двое самых массивных индивидуума группы, мой отец и я. Писать о тучах комаров и мириадах ягод неинтересно, избитая тема. Краски природы, которых там она не экономила, вообще неописуемы, в особенности в рассветные часы и часы заката. По этой речке, по официальным, архивным данным, последние семьдесят лет не проходили люди, край нетронутой тайги. На ночь байдарки извлекались на берег, ставились палатки, доставалась гитара. А на костре, в золе которого пеклась вкуснейшая картошка, а в котелке варилась пойманная рыба или ещё что-то с душистыми специями, над этим костерком в таёжной темени мод россыпью звёзд и серпом луны, разносились слова песен Визбора… «милая моя, солнышко лесное!». Счастливое лицо папы прямо напротив, через костёр. Блики-отсветы на его лице. Там всё та же характерная улыбка с примесью гордости и… печали, неужели он уже тогда предвидел всю боль и весь ужас того, как мы с ним расстанемся ? Что я в эти минуты не буду рядом, нет, я не буду даже в одном городе! Я не буду даже в одной стране…
… Чуть больше года тому назад отец провожал меня в Домодедово. Я возвращался домой в Израиль, побывав у него на юбилее. Двадцать первого января ему исполнилось семьдесят. Гостей было много, наверное,не менее чем по трое на каждый прожитый им год. Никого почтить своим посещением юбиляра уговаривать не потребовалось, ведь на халяву и уксус – сладкий ! Из всех присутствующих самыми близкими друг другу были, безусловно, папа, я и сестрёнка Света, прилетевшая на семидесятилетие из далёкой
заокеанской Америки. Мы жадно смотрели друг на друга и всё не могли наглядеться, так как вместе, втроём, не собирались уж более десяти лет. Отец был в прекрасном настроении, смеялся, шутил, помню, что он позвал меня на воздух подышать. Когда мы протискивались через хитросплетение танцующих пар, папа, заговорщицки прищурившись, наклонился ко мне: “Сын ! А ты знаешь, что первое бросается в лицо, когда выходишь из ресторана? Правильно, это асфальт!”
Вечер, реки вина, шутки, тосты радость и улыбки друзей и знакомых, музыка и светлая надежда на будущее. А на следующий день-резкое «похмелье», меня провожали в Домодедово.  Провожали двое, отец и сестра. Зима. Морозный январь, колючий ветер, вьюжная метель и  суровое хмурое небо. Подъезд к аэропорту постоянно чистили специальные машины, а снег всё падал и падал, заметая полностью и дороги, и тёплые, душевные воспоминания о прошлом. Разве мог я тогда подумать, что, пожимая мне на прощанье руку, папа в последний раз дотронулся до неё живым ? Задумавшись о чём то своём и вдруг тряхнув седой головой , словно прогоняя что-то от себя прочь, отец посмотрел на меня в упор, пристально. Он как то сразу посерьёзнел и негромко произнёс: “Сынок, всегда будь хозяином своей воли, и слугой своей совести…” С тем и простились.
   
    Голубая полоска Черного моря осталась далеко позади. Внизу, в разрывах облачного слоя, проглядывалась степь и иногда небольшие кряжи гор. Полёт продолжался под надсадный рёв перегруженного левого двигателя и подозрительное шуршание прокручивающейся турбины правого, наш тяжело раненный воздушный жук добирался туда, откуда взлетел. «Любуясь» вылетающем роем искр из правого мотора, я увидел две стремительно приближающиеся точки, которые довольно быстро превратились в пару современных истребителей-перехватчиков «Су-27» в полной боевой раскраске и вооружении. Они взяли нашего извозчика в клещи и заняли по отношению к нему боевую позицию, максимально удобную для немедленной атаки. Только одно неверное движение нашего экипажа и… полёт будет прерван, скажем так – «противоестественным» способом. Ну, в принципе,
командование ВВС можно понять, кто его знает, что на самом деле происходит в кабине «Боинга», может быть, экипаж вообще уже давно убит, и переговоры просто ведутся от имени погибших. А если это даже и не так, то что там, в черепных коробках у пилотов ? Может быть, сами, по каким-то личным причинам, решили оставить Геростратов след в истории ? Тоже вполне допустимая версия. Пока лайнер лежал на курсе возвращения в точку вылета, психологи в центре управления полётов невинными и незаметными вопросами проводили тестирование членов экипажа, с тем, чтобы к моменту принятия решения о посадке истинная картина стала бы ясной на все сто ! Ну, а пока? Пока «Сушки», готовые ко всему, сопровождали вынужденное воздушное скопище попавших в беду.

…Московское Востряковское кладбище, оно известно мне, к сожалению, не понаслышке, и, к тому же, с самого раннего детства. Посещений этого печального места было немало в моей жизни, как, впрочем, наверное, у любого другого мальчишки из московской еврейской семьи эпохи «горячо любимого Леонида Ильича». Но те воспоминания присутствуют какими- то расплывчатыми полустёртыми образами. Первый раз чётко и резко служанка память преподносит похороны бабушки, матери моей мамы. В том году мне было уже четырнадцать, и  по сей день я отчётливо помню холод её губ, которые я должен был поцеловать по просьбе-требованию мамы. Ворота на этом кладбище уже тогда были кованые, "легкие", в тяжелом обрамлении монументальных, с небольшими контрфорсами стен. А далее, по всему кладбищенскому периметру шла более низкая каменная из неоштукатуренного ракушника стена-ограда. Чеканные буквы иврита над воротами о чём- то говорили. Но говорили только знающему древний язык Бога. В принципе, можно поспорить с мыслью о необходимости кладбищенской ограды. Ведь те, кто по ту её сторону, выйти не могут, а те, кто по эту, и вовсе туда не хотят! Ну а, реально, я застал это кладбище юношей, и с тех пор частенько на нём довелось бывать. Уже тогда, довольно давно, на нём изредка, но встречался настоящий  вандализм –разрушались и осквернялись памятники и могильные плиты, хотя чаще ограды и скамейки. Видимо, это было заботой любителей-одиночек, чувства которых были вполне близки и понятны власть предержащим, так что происходящему уничтожению и поруганию чего- либо удивляться не приходилось.
 
 В дальнем левом углу от центрального входа находился довольно большой участок, тот самый, где были похоронены мои предки-родственники со стороны отца. Я знал из пятерых только двоих. Моего деда, на похоронах которого присутствовал сам в 1979 году, и лет на 15 ранее похороненного там же моего дядю, еврея –полковника советской армии. Согласитесь, совершенно не типичное сочетание! Я имею в виду полковника, и в его же лице потомка Авраама, Ицхака и Якова. Однако, поскольку всё бывает в этом мире, удивляться не стоит. В принципе, на самом кладбище, а точнее на многих отдельных его участках, ощущалась некая печать заброшенности. Окружающая среда это то, во что превращается природа, если ее не охранять. А ведь каждый человек - это мир, который с ним рождается и с ним умирает, так что под всякой могильной плитой лежит целая всемирная история. Наш участок со всех сторон был окружён многолетними лиственными деревьями, которые, смыкаясь наверху своими ветвями, создавали прочный зелёный шатёр. В этом природном шатре, в летнюю жару и пыль, которая была в день похорон, первого августа, возле свежевырытой могилы, стоящих в скорби и пришедших проститься людей, окружала влажная прохлада. Я был очень расстроен тем, что отца - кремировали. Ведь, согласно общепринятым традициям иудаизма, кремация является варварским обычаем и совершенно недопустима, так как с приходом машиаха (спасителя) все мёртвые должны восстать в своих собственных телах. То есть, в каждой могиле есть будильник и поставлен он на день Страшного суда. Вот поэтому наибольший, невосполнимый вред наносится этой процедурой, прежде всего,
самой душе умершего. Но решали, в данном случае, делать это или нет, трое юридически самых близких к покойному. И двое из них, сестра и его вторая жена - наша мачеха, приняли решение кремировать. Они обе были воспитаны, скажем так, далеко от традиций и принципов Иудаизма и, естественно, что практически не были знакомы с ним вовсе. Вот поэтому против того, что произошло с телом отца после его смерти, оказался я один. Странно, но отец когда-то сказал мне: “Видишь, сын, как я много занимаюсь «прижизненной кремацией» “ - это он имел в виду своё курение, ведь были периоды, когда он использовал пару пачек сигарет в день…

    Под чутким патронажем не отходящих от «Боинга» «ни на шаг» ястребков,  он так и полз по небу среднерусской полосы  с запада на восток, пачкая его золой и дымом, выбрасывавшимися в воздух и мгновенно уносившимися в сторону хвоста. Полагаю, что людей на земле сия картина, наверное, удивляла в немалой степени. Сами посудите. Ясный погожий день, вы, греясь на тёплом августовском солнышке, на минутку задрали вверх голову, приложив, разумеется, руку к глазам козырьком, а там… Высоко в необъятной глазури-синеве летит белый лайнер, вроде всё как обычно, но… с одного из движков срываются и уносятся прочь чёрно-серые клубы дыма. Всё на свете, рано или поздно, имеет тенденцию заканчиваться. Вот так и полёт- возвращение рейса UN305, тоже в один, к сожалению, далеко не прекрасный момент, завершился снижением и выходом в зону ожидания аэропорта следования – Домодедово.
   - Ох, Федька, что-то совсем хреново мне, вижу и слышу плохо, может, уже и не изжога, а прободение язвы, ндааа, совсем не вовремя тогда это, ей богу! -Да нет ! Что Вы, Николай Сергеич, вы вполне классно выглядите. Так что сядем ещё с ветерком.
- Ладно Федька, если со мной, ох! Что-то я на тебя очень рассчитываю, ведь сам учил тебя, так что с ветерком – наверное, сажать тебе. Помнишь, как сажать на одном движке?
- Да, конечно, Николай Сергеич, но вот увидите, не потребуется моего участия совсем, вы всё и сделаете.
- Ну да! Оказывается! Вон чего они там спросили-сказали, опять не расслышал, и приборы все двоятся-троятся…
      Домодедовский дежурный диспетчер держал связь с кружащим над Москвой аварийным бортом - UN305, рейс UN305
- По моим данным, вы набираете высоту. Подтвердите, что ваша текущая высота — 900 метров.
Борт UN305, "Да, подтверждаю, но мы снижаемся".
 Однако, по наблюдению центральной радарной станции, он в это время по-прежнему продолжал набор высоты до 1200 м. На высоте 1200 немножко приостановился. Уже была слишком большая высота,  он был близко к аэродрому. Зайти на посадку с этого захода было невозможно, поэтому диспетчер, сообщив о ситуации командованию ВВС, дал ему курс к третьему завороту.
- Командир пары «Сушек»,  говорит база «Жуковский» Приготовьтесь к открытию огня, введите данные о скорости и курсе цели в бортовые компьютеры ракет…
 Экипаж  «Боинга» явно принял принял указание, а сам его не выполнял. Диспетчер дал ему курс — правый поворот, а он пошел влево.
- Рейс UN305, говорит башня-контроль, у вас все нормально?
 Борт UN305 "Да, подтверждаю".
Это были последние слова, услышанные на земле из кабины экипажа. Рейс отдали на связь другому диспетчеру, который управляет как раз на этом круге. Однако вот тут, он  на связь с тем диспетчером не вышел совсем. В командовании ВВС шло оперативное совещание. В помещении на стене была размещена огромная электронная карта с весело, отнюдь не по ситуации, подмигивающими огоньками. Лысывато-седоватый генералитет вполголоса высказывал мнения. Конкретно, разрешения на уничтожение цели из самых высочайших кремлёвских верхов пока что не поступало, но чувствовалось, что оно уже не за горами. Дежурный офицер по громкой связи периодически продолжал повторять стандартные сообщения о том, что самолёт-цель на связь не выходит. Люди ходили по коридорам, похожие на лунатиков, с сумрачными застывшими лицами. Никто до конца не понимал, а что, собственно происходит? В чём причина этого дикого наваждения? Почему над Москвой кружит обречённый «Боинг» с более чем двумя сотнями людей и дымящим правым двигателем, не выходя на связь. Какова его реальная цель, если она есть, и сколько ему ещё осталось?…
    Зубная боль и пылающий огнём желудок сделали своё чёрное дело. Командир корабля, капитан Пупсик скрежетал зубами и только что на стенку не лез, и то только потому, что она – стенка, была слишком закруглённой. Он, как в тумане, слышал команды диспетчера из башни контроля и еле различал показания приборов «Боинга». Не будучи уверен в том, что точно следует распоряжениям диспетчера, он, в конце концов, передал управление своему напарнику, второму пилоту, и тут же потерял сознание. Второй пилот Фёдор Купчик, сосредоточился на управлении израненным самолётом. И лететь, и сажать огромную машину непросто само по себе, а на только одном двигателе и подавно. Молодой лётчик позабыл в суматохе надеть наушники и не слышал никаких запросов земли.  «Боинг», управляемый неуверенной, почти юношеской рукой, чертил круги в столичном небе, вырабатывая топливо. Он летел перекрёстьем прицелов истребителей, приближаясь к какому-то завершению слишком затянувшегося полёта.
  - Ну, что, уважаемые психологи-невропатологи,- обратился трёхзвёздный генерал ВВС, непосредственно командующий этой операцией. Чёрные мешки под глазами выдавали его хроническую усталость, но расходящиеся лучиками морщинки в уголках глаз с головой выдавали насмешливого, юморного человека, причём, даже в столь трудное время.
-Что там вещают ваши тесты-опросы?
 – Да вот парадокс господин ген…
 - Не надо- господин! Давайте-ка лучше по- старому – товарищ!
- Ну да, э-э-э товарищ генерал, понимаете,- маленький сухонький седенький профессор сразу увлёкся своим профессиональным вопросом.
 «… И вот из этого, выше сказанного, господин, простите – товарищ генерал, следует, что социально эти люди не опасны никому и вред обществу принести не могут, но это только с одной стороны.
– А что, товарищ профессор, у нас с другой ? А вот тут мне совершенно очевидно, что и поступки, и некоторые ответы командира экипажа, э-э-э-э кажется госп… товарища Пупсика, находятся в ясно выраженном неадеквате!
- Да? Понятно, профессор, а в чём, собственно, может быть причина этого? -Из этого что следует? Что он волнуется от того, что авиалайнер захвачен террористами?
- Ну нет, товарищ генерал, точнее и это, конечно, тоже может иметь место, но, в принципе, отнюдь не только это! Например, какой-то сильный всплеск со здоровьем, вызвавший нервный шок, и последующие реакции вполне такие, какие имеют место быть.
- Со здоровьем, говорите, всплеск?, - генерал сжал виски головы своими большими цепкими руками,- эх Коля, Коля, ну когда то ж я тебе говорил, что летать  то хватит, пора «приземляться». Пупсик ты мой, нет, мало тебе, всё время мало! Не можешь, якобы, жить без неба, ну вот и доигрался, теперь ведь принудительно приземлят, и дай то бог, чтоб целым и невредимым…
   Стюардесса Надежда Лаптева когда-то окончила двухгодичное училище медсестёр и, как следствие, имела неплохое медицинское образование. Огненно- рыжая копна, некоторым образом, мешала миловидной девочке, так как частенько привлекала к себе чрезмерное внимание преподов мужеска пола. Но, несмотря на все возникавшие сложности и, как следствие, слишком частые непристойные предложения, девушка сумела окончить училище лучшей в своём выпуске, и уж что-что, а сделать пациенту обезболивающий укол анальгетика не было для неё такой уж большой проблемой. В пилотской кабине, куда она прибыла по срочному вызову штурмана, царил форменный хаос. Командир корабля, полковник Пупсик, с пепельно-серым цветом лица, уронив крупную седую голову на грудь, выбыл из процесса пилотирования авиалайнера. Недостаточно опытный второй пилот настолько был напряжён легшим на его плечи пилотированием огромного самолёта с одним горящим двигателем, что, сконцентрировавшись на этом, не замечал ничего вокруг. Он не обращал абсолютно никакого внимания на валявшиеся на полу его наушники, из которых периодически, если внимательно прислушаться, доносились какие-то звуки…  Надежда трясущимися руками раскрыла аптечку, мгновенно нашла нужный препарат и набрала положенную дозу в одноразовый шприц. Через несколько секунд после укола в правую руку, лицо командира стало розоветь. Глаза открылись, но пока что смотрели рассеяно, совершенно не понимая, а что, собственно, происходит вокруг.
   -Да, товарищ президент ! Так точно, понял, товарищ президент! Разрешите обратиться с просьбой, товарищ президент?
 -Говорите, генерал, только постарайтесь покороче -ответил хриплый голос из телефонной трубки.
- Товарищ президент, мы ведём его, он на прицеле у пары наших перехватчиков и, я уверяю вас, что никуда не денется. Дайте нам, пожалуйста, десять минут на продолжение попыток установления связи с экипажем, под мою ответственность.
Трубка помолчала несколько секунд, доносилось только равномерное дыхание. Наконец, после глубокого вздоха, послышалось:” Хорошо ! Но, подчёркиваю, под Вашу личную ответственность, генерал. И только пять минут!”
 -  Товарищ генерал, я ноль четвёртый, к уничтожению цели готов. Данные в бортовые компьютеры ракет введены. Цель продолжает полёт по прежнему маршруту, без каких- либо изменений. Так точно, товарищ генерал, продолжаю попытки установки радиоконтакта, но, на все мои запросы и на аварийной частоте, в том числе, цель по-прежнему не отвечает. Товарищ генерал, а вам известно, что за командир экипажа на этом лайнере?
-Разумеется, капитан, известно, но для вас, капитан, собственно говоря, какое это имеет значение?
-Ну… товарищ генерал! Как же, ведь, если что, мне ж его и того…
- Хорошо, капитан Торчок. Это мой давний друг, мы ещё в Афгане воевали вместе, полковник Пупсик...
– Чтооо?! …

 Служанка память…

     Двухтысячный год. Весна, на улицах капель, и почки на деревьях уже распускаются. В армейской жизни в России почти всеобщая бедность и озлобленность, если не сказать, почти поголовная нищета. В этом смысле Саратовское лётное училище лётчиков-истрибителей было типичной воинской частью с процветавшей коррупцией и дедовщиной. Старший инструктор- преподаватель, подполковник Пупсик, спешил на лекцию к курсантам, подразделение которых ему нравилось. Однако, вдруг из-за угла послышался мат,  вскрики и пыхтение. Подполковник завернул за этот угол и остолбенел. Шестеро курсантов руками и ногами мутузили одного, худого и хлипкого. Но тот старался, как мог, защищаться и не давал вырвать из своих окровавленных рук помятый и залитый кровью почтовый конверт. После того, как двоих щенков подполковник отшвырнул в сторону коронным левым хуком, остальных он остановил, зычно прокричав команду:” Cмиррнааааа!” Избитого парня, на лице которого практически и живого места не оставалось, подполковник увёл в свой кабинет, а, проведя в аудитории положенную лекцию, пригласил к себе домой. Там, сидя на кухне в вечернем уюте за чашками зелёного душистого чая, они разговорились. И подполковник Пупсик узнал, что курсант Лёха Торчок вырос в детском доме в Саратове, куда раз-два в году приезжала его тётка из Самары проведать мальчишку и привезти ему чего-нибудь. Лёха всю свою сознательную жизнь бредил военной авиацией, рос и мечтал стать пилотом истребителем. Школу закончил, разумеется, с медалью и с лёгкостью поступил в училище военных лётчиков. Но вот тут то и началось. Помимо того, что имела место обычная дедовщина, парню крепко доставалось и за его фамилии. Вот и сейчас он получил письмо от тётки, а пацаны стали требовать отдать его на самокрутки, мол, тогда они ему помогут поколоться и быть настоящим Торчком. Ну, а что произошло дальше, подполковник и сам видел. Помолчав в раздумье, крякнув и улыбнувшись, Николай Сергеевич, сказал: “  Вот что, ты не переживай, моя фамилия тоже, скажем так, весёлая и сродни твоей, однако, как видишь, мне это не мешает. Всё зависит от того, как себя поставить. Я постепенно всему тебя Лёха, подучу, а пока оставайся здесь, гостем будешь. Что – командиру? Нет проблем, я сейчас позвоню.” Подполковник сыграл в жизни молодого парня роль второго отца и принимал в нём участие и после того, как их дороги разошлись, сперва звоня по телефону, а потом, с появлением такой возможности, обмениваясь письмами по электронной почте.
   Ведущий пары, капитан Торчок, автоматически управляя грозным «двадцать седьмым», мучительно размышлял, что же делать ? С одной стороны, не откликающийся «Боинг» под управлением Николая Сергеевича Пупсика, а с другой? С другой - чёткий и внятный приказ командования, через несколько минут его уничтожить!!!
«Боинг-737-300В», ответьте командиру пары истребителей сопровождения. Ответьте командиру пары истребителей ! Николай Сергеич! Ответьте, ради бога, это же я, Лёха Торчок! У Вас остались только четыре минуты!!!!  Николай Сергеич…”
   «Боинг» терпеливо и безучастно, не отвечая на запросы наземных станций контроля и истребителей сопровождения, резал крыльями столичное небо, активно засоряя его чёрным дымом с какими-то мелкими хлопьями, вырывающимися из сопла убитого движка. Поскольку кругов было вычерчено немало, то внизу, там и сям, можно было заметить остановившиеся на дорогах машины и вышедших людей, задравших от любопытства свои головы и наблюдающих за кружащим на относительно небольшой высоте громадным самолётом с дымом под правым крылом. Люди высыпали на улицы из домов. Толпились на перекрёстках, не обращая внимания на ожидаемый зелёный цвет светофора. Что такое зелёный цвет? Рутина, сколько раз на дню он виден? А вот огромный «Боинг», кружащий над Москвой, да ещё так таинственно дымящийся, такого часто не увидишь.
 – Упадёт! Я тебе говорю!
- А я тебе говорю- нет, дотянет, смотри, как плавно летит, всё будет нормально.
- Нее, братва! Зуб даю, что его свалят! Вон, видите ту «сладкую парочку»? Эти «Сушки» - они для того его и пасут. Так што - цирк только зажигает огни!
     Суетящаяся у пилотского кресла стюардесса надела на уши командиру съехавшие на его шею наушники радиосвязи. Пока ещё он не приходил в норму, и девушка сунула под горбатый, с широкими ноздрями командирский нос, пузырёк с концентрированным нашатырём.
– Надюша !- не поворачивая головы обратился к хлопочущей стюардессе занятый пилотированием второй пилот.
- А где Олечка? Почему она тебе здесь не помогает? Ведь тут сейчас у нас самое важное! Вызови- ка её по интеркому или хочешь, давай я вызову? «Стюардесса по имени Надя»  неожиданно резко обернулась к лётчику. Слава богу, что он не отрывал напряжённого взгляда от приборов, а то тут же обратил бы внимание на совершенно не типичный, пунцовый цвет лица девушки.
– Понимаете, Фёдор, ну, как Вам сказать? …
-А ты мне говори просто,- задумчиво пробурчал пилот,- говори так, как оно есть на самом деле, вот и все дела! Сейчас нам не до сентенций!- брякнул «Пшаничный» Федя и сам подивился использованному термину, суть которого казалась ему столь же туманной, как та дымка, что расползалась прямо по курсу над Московским Юго-Западом.
- Ну понимаете, понимаете, Фёдор, она же сегодня только пятый раз в жизни летит.
- Да ? И что из этого слдует, уважаемая  моя?
-Ну, в общем, Ольга, она это, как его, у неё, понимаете ли… в общем, от нервного потрясения…
 - Что от нервного потрясения?- улыбнулся второй пилот, хотя ему сейчас было совсем не до смеха.
-Ну… в туалете она, простите, Фёдор, слабит её на нервной почве, - пролепетала Надюша, испуганно втянув голову в плечи, походя в этот момент на беззащитного рыжего, совершенно растерявшегося цыплёнка. Но Фёдор среагировал совершенно спокойно.
– Да понял я, Надюша, понял! Что ж я, не человек, что ли? Сразу бы сказала, а то полчаса, понимаешь ли, мямлила  Ладно, коли так, так сами, своими силами обойдёмся. Давай вот Николай Сергеичем активнее занимайся, а я пилотирую эту грёбаную лохань.
В салоне царила настороженность вперемешку с унынием и растерянностью. Психика среднестатистического индивидуума так устроена, что с возбуждением до определённого уровня, наступает защитное
автоматическое торможение. Что и имело место быть сейчас. Многие кемарили, прикрывшись пледами и изображая своим внешним видом  полное безразличие к происходящему. Я огляделся по сторонам и, не обнаружив вокруг никого из членов экипажа, осторожно расстегнул пристяжные ремни. В принципе, цель моих действий была проста и банальна и находилась в самом конце сигароподобного салона, но, уже довольно давно, ещё при подходе к Москве, пассажирам «повелели» зафиксировать себя в своих местах «прописки», утратив свободу и став на время крепостными. Я направил было свои стопы к корме, однако, любопытство - самый главный человеческий недостаток и, одновременно, достоинство – взяло верх, и я повернул, не знаю почему, к носу, то есть к кабине пилотов. Поскольку моё место «10А» находилось у самой передней стенки салона «эконом класса», то я, практически сразу, очутился в «бизнес классе» и увидел причину, по которой, на самом деле, из этого салона не доносилось ни звука. Мои предположения о том, что экипаж что- то рассказал Косте Райкину и его попутчикам, оказались в корне неверны. Всё было куда проще. Просто служащие искусства, вдоволь навеселившись и полностью выпустив из себя «излишние пары», явно притомились и… уснули, словно малые дети, набегавшиеся и насмеявшиеся во дворе в солнечный весенний день. Продвигаясь мимо них по салону, я ощущал себя единственным живым в сонном царстве Морфея, под раскатистые рулады богатырского храпа мужчин и разнообразное сопение и причмокивание представительниц прекрасного пола. Впереди по проходу виднелась приоткрытая дверка, которая вообще-то, по регламенту, должна быть всегда запертой и скрывать от посторонних «святая святых» пассажирского авиалайнера – кабину экипажа. Уже сам факт её «распахнутости» заставил меня поёжиться, и подумать, что помимо «пионэрского костра» в нашем правом движке, на борту происходит что-то ещё, и, к сожалению,, явно не слишком приятное. Осторожно, стараясь не шуметь и не произвести ни звука, можно сказать «на цыпочках», я «подрулил» к этой приоткрытой двери и с юношеским любопытством и задором  заглянул внутрь. Коридорчик, ведущий из салона «Бизнес класса» в «пилотскую обитель», был невелик, то есть, попросту узок, явно под стюардессочек проектировался и ,вдобавок ещё, плотно, с обеих сторон, уставлен стеллажами с разными приборами, озорно перемигивающимися доброй сотней глаз-лампочек. Но один стеллажик  особенно сильно привлёк к себе моё внимание. Там висел современный Израильский календарь на русском и иврите, с шикарными, весьма фривольными девицами на каждом листе. Видать это было самое ценное приобретение экипажа в Тель-Авивском аэропорту в одну из прошлых тамошних посадок.  Он был открыт на текущем месяце и неделе  и…о, Господи! Я увидел, что сегодняшнее 3 августа это - 9-ое ава! У меня предательски засосало под ложечкой и похолодел живот, словно бы, как когда-то в юности, я из сауны ухнулся в прорубь. Ведь я-то хорошо знал, что такое Девятое ава — день, в который для иудеев произошло весьма много катастроф и несчастий. Например, в этот день евреи, вышедшие из Египта [поколение пустыни], были осуждены на то, чтобы не войти в страну, ибо они усомнились в благонамеренности Господа и поверили своим разведчикам, которые паниковали и говорили, что взять Эрец-Исраэль невозможно. Первый и Второй Храмы тоже были разрушены в этот день, соответственно ассирийским царём Навуходоносором и римским императором Титом. Бейтар — последняя крепость восставших, сподвижников Бар-Кохбы — пала  именно Девятого ава. Прошло  полтора тысячелетия, и вот Девятого ава 1492 года 300 тысяч евреев были изгнаны Фердинандом Арагонским и Изабелой Кастильской, царственными супругами и «добрыми», прям чересчур добрыми  Христианами из Испании. Всё происходит в один и тот же день. День, в который каждый год иудеи принимают наказание за свои ошибки, ведь золотого тельца они сделали тоже в этот день. Ну а нынче вечером перед 9-ым ава евреи собираются в синагоге. Царит атмосфера траура и всеобщей скорби. В синагоге полумрак. Сидят без обуви на полу. Шёпотом читают вечернюю молитву. Уходя из синагоги, не прощаются.
И уж, конечно, не может быть в этот печальный день, никаких развлечений или путешествий. В принципе, ни о каких дальних или ближних перелётах вообще речь не идёт! Вот теперь всё сразу стало на свои места. Я мгновенно понял, почему такое случилось с этой  «TRANSAERO-вской» воздушной скорлупой. В выполняемом рейсе, пускай только как пассажир, принимал участие как минимум, один еврей, то есть  ваш покорный слуга, и этого, как говорится, вполне достаточно, как говорится - получите и распишитесь!
   Спиной ко мне, привстав от напряжения, суетился за ручками тумблерами и дисплеями второй пилот. Молодой вихрастый белобрысый парень, на плечи которого подобная ответственность навалилась впервые, и потому ему было совсем непросто. Если б «вьюноша» был поопытнее, то уж, в любом случае, давно бы обнаружил лежащие позади него на полу кабины пилотские наушники, причём наушники второго пилота, из которых раздавались какие-то неразборчивые звуки, похожие то на отборный мат, то на просьбу. Быть может, их ещё не так просто было услышать от того, что звуковой сигнал тревоги по поводу пажара в правом двигателе был довольно громким и продолжал заглушать всех и вся. Второй пилот был занят пилотированием, стюардесса – приведением в чувство горячо любимого «началныка», так что я смог незаметно, так сказать тихой цапой, подобрать наушники Фёдора Купченко  и, пристроившись в тесном коридоре-тамбуре, согнувшись в три погибели, под живописным календарём, открывшим мне глаза на всё происходящие сегодня, заняться грехом подслушивания.



… Пара истребителей-перехватчиков «Су-27», называемых на сленге авиационными специалистами «Грачи», в полном боевом снаряжении, со  стандартным набором ракет, подвешенным под крыльями и фюзеляжем, та самая пара, что сопровождала нас в полёте последний час, сочувственно покачав крыльями, синхронно развернулась и ушла куда-то вверх и влево. Ну а наш нечастный калека, пузатый извозчик, творение корпорации  «Боинг», выполнив над столицей очередную огибающую петлю, опять вернулся в исходную точку. Но сейчас, отчаянно загундосив перегруженным левым мотором,  он стал резко снижаться по направлению к видневшейся из-за лёгкой дымки взлётно-посадочной полосе Домодедовского аэропорта. Уши неприятно заложило, а маленькая девочка по соседству испуганно прижалась к своей матери и обиженно захныкала. По бокам полосы уже были различимы ряды пожарных и медицинских машин, а так же аварийных машин службы техобслуживания самолётов. В окошко я видел, как совсем рядом со мною, ну прямо рукой подать, из закопчённой гондолы правого движка, помимо чёрного дыма и красных искр, вырывавшихся периодически снопами-колосьями на свет божий,  иногда вылетали кусочки каких-то белых хлопьев.” Может быть, это облупливается краска?”-  механически-равнодушно констатировало моё застывшее сознание. Кому знакомо бывшее хоть раз в жизни состояние полного ступора, тот меня, конечно же, поймёт…

 Я  поставил последнюю точку в этом непростом повествовании. Хард-диск понимающе зашуршал в моём ноутбуке, аккуратно пережёвывая и преобразуя в магнитные сигналы вполне реальные переживания моей жизни. Искренне, от всей души, я благодарю тебя, мой электронный друг. А теперь вот надо не забыть сделать ещё одну очень важную вещь - заказать билет для деловой поездки в Москву. Вот, значит так, в возникших рекламных таблицах на экране появилась информация, что на нужное мне время  есть рейсы и в «EL-АL», и  в «TRANSAERO». Правда, во втором случае, почти на двадцать процентов дешевле. Ну что, быть может, стоит ещё раз рискнуть ?...




9-24.10.2010