Сегодня

       Сорок дней от Пасхи до Вознесения Христос ходит по Земле, и потому все вокруг такое свежее, зеленое, цветущее. Так раньше говорили русские крестьяне. И правда – как красив Божий мир этим, уже не ранним, майским утром. Я сижу на пенёчке в светлой березовой роще на окраине небольшого сельца с поэтическим названием Троица. Как хорошо, что паломническая группа из Сергиева Посада опаздывает, задержавшись в пробке на Ярославке.

       Городок Нерехта. Город – музей под открытым небом, но это пустые слова. Он совсем маленький, очень провинциальный, спокойный, с размеренной жизнью. Сюда едут москвичи и питерцы, но про город – музей преувеличение. Девяносто процентов туристов – паломники, они приезжают к Преподобному Пахомию в Троицу, поклоняются Его мощам, набирают воду из Его источника и трижды с молитвой поднимаются на Его горку. Потом едут на обзорную экскурсию по городу, которая занимает не больше часа, потом обедают. Больше часа не получается экскурсия, потому что нечего смотреть. После обеда – Тетеринская пустынь и дорога домой.

       Им нравится, но не потому что город – музей. Он не музей, просто маленький русский городок с почти тысячелетней историей. Им нравится, потому что от мегаполиса устает душа, а здесь все так просто, и близко к земле. Цветут вишни и тюльпаны в палисадниках, нежится на солнышке кошка, бегут по голубому небу белоснежные облака. Небо не закрывают высотки, и мало машин и людей.

       Я жду группу паломников из Сергиева Посада, чтобы проводить их в монастырь, а потом поехать с ними в центр города, говорить по дороге в микрофон, а в центре без микрофона, выстроив их полукругом. Пообедать у нас, сказать, что здесь снимался фильм «Кто, если не мы», и что уроженец Нерехты первым в мире совершил полет на воздушном шаре. Я жду группу из Сергиева Посада, как раньше ждал москвичей, воронежцев, других москвичей. Всего полгода назад я впервые услышал слово «Нерехта» и с удивлением нашел этот город на карте России, а сейчас рассказываю о нем туристам, тем самым претендуя на глубокое знание истории края.

       У Нерехты такая судьба. Люди отсюда старались уехать в Москву, в расположенный всего в пятидесяти километрах Ярославль, в еще более близкую Кострому. А приезжали сюда – после северных вахт – те, кто заработал свой длинный рубль и теперь хочет встретить спокойную обеспеченную старость. В четырех действующих храмах Нерехты нет ни одного священника из местных, нет их и в храмах пригородных сел, и настоятельница монастыря мать Алексия приехала сюда, и мать Варвара из Тетеринсокго тоже бывшая москвичка.

       И экскурсовод приезжий.

       Но не об этом я думал, сидя на пеньке в милой роще. Я смотрел вокруг на деревья, на молодую траву, слушал птиц и радовался, что могу видеть эту красоту каждый день, каждый день могу дышать этим воздухом и наслаждаться одиночеством и тишиной. Я радовался своей работе руководителя Духовно-Просветительского Центра, потому что никто рядом не курит и не ругается матом, никто день за днем не обсуждает зарплату и отпуск.

       Я опять вспоминал детство и юность, майские дни, которые год за годом были наполнены ожиданием скорого лета, и встречи с бабушкой, двоюродной сестрой, тетей Таней. Лучшее время в году, время первого тепла и всеобщего расцвета. Еще великолепнее оно на Русском Севере. Май, который я любил всю жизнь, очаровал меня в Пскове, в Печорах и Изборске, в Великом Новгороде несколько лет назад. А теперь и здесь в Костроме.

       Раннее утро с прохладой и свежестью плавно переходит в день. Как поют птицы! Как пахнет черемухой! Какая сочная зелень вокруг! Мне захотелось написать рассказ о этом небе, этой роще, о моей России, и впервые пришла в голову простая мысль. Большинство моих миниатюр о детстве в деревне, о нескольких родных мне людях. И, может быть, они чем-то напоминают воспоминания эмигрантов, мне даже говорили об этом рецензенты. Своей светлой грустью о красивом и ушедшем, о добром и безвозвратно потерянном. Если кто-то выборочно прочтет с десяток моих рассказов – а не захочется ли ему узнать – а что сегодня? Где, как и с кем мои любимые и близкие люди, двадцать лет назад встречавшиеся вместе в бревенчатом домике на Рязанщине.

       Со мной все понятно, и если совсем по-крупному, то можно в двух словах. Я полюбил Россию еще в младенчестве, и потому мои рассказы похожи на воспоминания эмигрантов – я видел, как Родина падает на колени, как умирают заводы и деревушки. Мне было больно от того, что каждый год нас становится меньше, и я решил сражаться с абортами и алкогольно-наркотическим террором. Это так пафосно звучит в восемнадцать лет... И сколько-то я посражался. А сейчас, сидя на березовом пне, я думал, что это закономерно – выступать против абортов, если любишь Россию. И закономерно переехать из Калининграда в Арзамас после смерти мамы. А еще более закономерно принять приглашение священника возглавить Духовно-Просветительский Центр в Костромской области, и не побояться еще раз сменить место жительства, уехав уже и из Арзамаса. Понятно, что познакомились мы с отцом Виталием тоже не случайно, а на Всероссийском Фестивале «За жизнь» в Москве.

       Такая вот у меня простая и закономерная жизнь. Честное слово, я не знал, что буду жить в Нерехте, я даже названия такого не знал. Однако, вышло все не случайно. Вот и один герой моих рассказов – я сам. Выучившись, женился, потом родил дочь, а сегодня мы все втроем встречаем свою первую весну на Севере России.

       А еще двоих близких и родных мне людей уже нет. Царствие им Небесное – моей дорогой бабушке и маме. Первый год после смерти деда бабушка плакала каждый день. Дед умер в середине мая, Царствие Небесное и ему. Я как раз закончил третий класс, и это было лето с надрывом. Такой же великолепный закат, такое же величие неба, и душа умиляется и ликует, но и плачет душа, потому что плачет рядом бабушка. А через год бабушка уже почти не плакала, а через два не плакала совсем. Она пережила мужа на девять лет.

       Когда умерла мама, я жил в какой-то прострации, и Света – моя жена. И моя тетя Таня, которая до старости была очень близка с сестрой. Но время… не то чтобы лечит, оно просто не стоит на месте, и происходят все новые события, и они требуют отклика. И боль потихоньку отходит, она уже не имеет возможности заполнить всего тебя.

       Слава Богу, что тетя Таня моя сегодня жива и здорова. Она живет в Люберцах в трехкомнатной квартире. Они обменяли однушку в Москве на трешку здесь, а до этого тридцать лет. Тридцать! Всю жизнь тетя Таня прожила сначала на койко-месте, потом в коммуналке, потом на кухне отдельной однушки. И не могла больше нескольких дней принимать у себя любимую сестру. Впервые в возрасте шестидесяти лет она приобрела свою    о т д е л ь н у ю   комнату, куда могла приехать старшая сестра Люда в гости ни на день и ни на два. Это случилось в мае, а в августе сестра умерла, и им так и не удалось по-хорошему, никого не стесняя, побыть вместе…

       Дедушка умер в Москве, всей душой стремясь доехать до деревни. Не успел!.. Он умер в мае, как и бабушка через девять лет. И отчим тоже умер в мае через месяц после выхода на пенсию. Мама тогда плакала, правда во многом о себе – она вырастила и женила меня, она могла с Олегом Ивановичем наконец-то поехать в отпуск вдвоем…

       А я, уже восемнадцатилетний юноша, уже женатый, тоже пару раз плакал, но тайком от всех. Мне было так жалко, что он умер перед самым летом.

       Странно уходить наверх,
       Исчезать с потоком света
       Странно уходить наверх,
       Hе успев дожить до лета,
       Облака, постелив плащом,
       Я приду к тебе дождем.
       Слушай летний дождь,
       Это я хожу по крыше,
       Слушай летний дождь,
       В нем ты голос мой услышишь…
          М.Леонидов

       Остается сказать про мою двоюродную сестру. Она поступила в колледж, закончила его, потом пошла в институт. Вышла замуж, родила дочь. Интересно, что ее муж Василий работает водителем. Как и дядя Юра – ее отец, трагически умерший от инфаркта ровно за полгода до рождения дочери.

       Они учились, меняли работы и квартиру, у них появился ребенок. И они иногда спорили – коренные ли они москвичи. Тетя Таня приехала по лимиту из Рязанской области, родители Василия из Смоленской. Но и Света и Вася родились в самой Москве. А я думал, сидя среди берез теплым майским утром, что они стали москвичами этой зимой, когда с ними произошло событие на мой взгляд важнее свадьбы и рождения дочери. Сделавшее их настоящими москвичами – они купили участок земли в восьмидесяти километрах в сторону Рязани и начали строить на нем дом. Дачу на лето или жилье, где захочется встречать старость, которую почти никто не хочет встречать в Москве.

       Мы все вместе проводили лето в деревенском доме на Рязанщине. И это не было началом, потому что еще раньше в этом доме жили бабушка и дед, а до них в других домах, но на этой же земле жили прадед Максим с пятью сыновьями и прабабушка Ксения. Сегодня дед, бабушка и мама мертвы, но у меня родилась Веруська, а у сестры Кристя. И сестра недавно стала-таки настоящей москвичкой, с этим не поспорит никто. Она родилась в Москве, вышла замуж и выучилась, она работает в Москве, а на выходных едет в пробках за город на дачу. Как все остальные москвичи, как в фильме «Москва слезам не верит».

       А я живу в Нерехте – в небольшом городишке, а до того в Арзамасе жил. Тоже в небольшом. Мог ли и я переехать в Москву или, по крайней мере, в Нижний или в Рязань? Только сегодня в березовой роще я смог честно ответить себе на этот вопрос. Мог. Не захотел. И не жалею об этом. Оно и раньше просвечивалось, смутно, но виделось – в маленький городок переезжать надо. Виделось, но столько сомнений было – а может я просто неудачник, который не смог найти себя и потому уехал в глушь? Два года не давало покоя. И только сегодня до конца прояснилось.

       Но это не конец. Потому что и крупной Москве, и маленькой Нерехте почти тысяча лет. И все уже было, и мама, и дед, и прадед. И все еще будет –и дочь, и другие дети, и внуки. И очень хорошо, что Россия не умерла в девяностых, чего я так боялся. Но не дано мне тогда было понять, что она не умерла и в сорок первом, и в семнадцатом, и в тысяча шестьсот… И раздел Украины уже был раньше, первый, второй, третий. Только тогда Польшу делили. Сначала Крым, потом Донецк и Луганск, потом Одесса.

       Россия распадалась и собиралась вновь, теряла Прибалтику и снова присоединяла, а потом опять теряла… Умер дед и мама, но родилась дочь, а девочка, мать которой выросла на Рязанщине, превратилась в женщину и стала москвичкой.

       Так тихо и спокойно было майским утром в березовой роще, и так хорошо, что неожиданно появилось время посидеть в одиночестве и услышать пение птиц, потому что опаздывала группа паломников из Сергиева Посада.