В ЯЛТЕ. 60 - 70-е годы прошлого века

   На концерте, все ощущения и мысли, наконец, собрались, как в фокусе. Я взбиралась по ялтинским ступеням высоким, неровным, по которым и молодым то не легко взбираться. А стариков дряхлых здесь сейчас не мало и особенно старух, переживших, по крайней мере, пять Ялт: дореволюционную -- чеховскую, горьковскую, шаляпинскую; революционную; предвоенную, еще татарскую, -- Ялту Утесова, Александрова, Орловой; не надолго опустевшую в войну при немцах и нынешнюю -- послевоенную, стремительно разрастающуюся Ялту. Все ялтинцы -- это обслуга, остро ненавидящая обслуживаемых, и, в то же время, зависимая от них -- этих толп людей, прибывающих сюда отдыхать, наедаться фруктами, жареным мясом, валяться под палящим солнцем на гальке, загорая до черноты и потери сознания, купаться в темно-зеленом море с плавающими у берега нечистотами. А по вечерам прогуливаться по набережной, дышать прохладным легким до головокружения воздухом, идти навстречу случаю, легко отбрасывая условности...    Предвечерний час в Ялте -- щемящий и загадочный. Хочется продлить его навечно, но он -- мгновение. Море, сейнера, горы и небо окрашиваются во все оттенки серого цвета, ярко разгорается гранатовый огонек маяка в конце мола. Все теряет свои четкие дневные формы, очертания, видны лишь огни кораблей и их отсветы на воде. Да и само море сейчас уже только скользящий, мерцающий отсвет... Ночная Ялта -- это огромная чаша разноцветных огней, густых и сплошных в центре, редеющих по краям. И уже не разобрать, что это -- звезда небесная над вершиной Ай-Петри или светящиеся фары автобуса, петляющего высоко на горной дороге. Ночная Ялта -- это в то же время и большая, празднично убранная раскидистая ель: черная, мохнатая, опустившая нижние ветви влево -- в море, а вправо -- упершаяся в горы.    Концерт состоялся в старом театре. Небольшой нарядный зал, тесные ряды кресел, аккуратно отреставрированных, полированных, обитых темно-голубым бархатом. Здесь очень чисто, публику запускают в зал лишь за пять минут до начала. Скрипичное трио; музыка Чайковского женственная, кокетливо-страстная; глубокие стоны, рыдания скрипки. Затем неожиданно исполняют гуцульскую музыку, и я вспоминаю предгорье Карпат и беспокойное синее небо с надвигающимися свинцовыми дождевыми тучами. Очкастый, худой виолончелист играет Бетховена самозабвенно и страстно, лаская струны и инструмент, словно в муках, отдается ему... Мелодия бессюжетна и единственно верна, принадлежит тебе, только тебе -- это твой мир, твоя душа, куда никому постороннему нет доступа...    Предвечерняя серо-розовая, таинственная, сулящая невиданные радости, старая Ялта. Она рождает ожидание счастья, восторга и возвышенного, блаженного покоя души. Предвосхищение чуда, как музыка Бетховена. Слегка уже припорошенная пылью, пахнущая лавром, густая зелень парков над морем; дорога, ведущая тебя все выше, круто вверх, где все дальнее и недосягаемое, находящееся уже по ту сторону ялтинской панорамы, кажется совсем близким -- рукой подать. А внизу, на набережной, люди расселись большим полукругом, как пингвины или морские котики.    Старая Ялта, татарские лабиринты, сплошные стены, череда дверей с висячими замками, словно в этой стене живут люди. Это двери квартир, кладовок, уборных. На доске фамилии нынешних жильцов: русские - Иванова, Петрова и украинские -- Гончаренко, Устименко. Здесь живут военные вдовы и безмужние медсестры, которых после демобилизации мирным десантом навсегда высадили сюда, на опустевшие татарские места, в их покинутые жилища. Живут, стареют здесь. Дворики чисто подметены, ветерок шевелит старые выцветшие ситцевые занавески. Острый запах керосина, дуста.    Таинственно манит приотворенная дверь старинного особняка, туда хочется войти, там -- прохладно. Это столовая пансионата "Крымский". Написанное чернилами от руки объявление: "Продаются курсовки". И меню: "Биточки по-селянски с луковой подливкой". Дальше старая татарская мечеть, под ней какие-то разрушенные временем скульптуры. На их фоне развешены застиранные детские колготки.    Легко, раскованно, бедово и лихо шагается на высоких каблуках по ялтинской набережной. Одиноко, свободно по-над морем и мимо, мимо...И счастливо, несмотря ни на что. А вот и неожиданный сюрприз, нечаянная радость: на прилавке киоска -- кекс с изюмом, слоеный пирожок с требухой и стакан молока, только и всего... И снова дальше по асфальтовой дороге-террасе вверх к гостинице "Звездочка", где уцепилась крючками за мой балкон ветка акации, и кипарис своей острой верхушкой, как пальцем, упирается прямо в небо. Гостиница висит над Ялтой-чашей, Ялтой-елью на горе, на высоких индюшачьих ногах. Внизу, у подножья, снова загораются гирлянды кораблей, огни набережной, окна всех жилищ: коробок и коробочек, всех людских обителей. Внизу, совсем рядом -- ресторанный запах, он всегда прекраснее самой еды. Как мечта прекраснее жизни. Но ведь и мечта -- это жизнь.