Тема

(Чёрным по Белому 7)

Жажда творчества обуяла Серафима.

Она  заполнила собой всё!

Всё его размеренное и привычное бытие. Провожая и встречая новый день, он мучительно думал только одно: «С чего начать? Рисовать, лепить или написать эпохальный роман?»

Мольберт, глыба мрамора и  мешок глины лежали вповалку  у стены, ожидая руки мастера.

А мастер не знал, чего коснуться в первую очередь и мял в руках кусок белого пластилина, и мучился, прислушиваясь к своим мыслям, и пытался поймать именно ту, которая  предшествует процессу созидания.

«Вроде я знаю все мысли творцов, –  рассуждал Серафим. – Знаю именно те мысли, с которыми человек подходит к куску мрамора и решительно отсекает лишнее. Или берёт краски,кисть - и творит, выплёскивая на холст только суть, подобно Богу».

Верховный знал. Но, у Верховного – не получалось.
 
«Пожалуй, я лучше начну с романа. Вернее, с притчи.  А может... пьеску?» –  перебирал варианты, начинающий - теперь уже - писатель.

Вздохнув, он  решительно  вырвал  несколько перьев из своего крыла. При этом «ойкнул» и передёрнул плечами, стирая ладонью «гусиную кожу» с оголённых рук. 
Придирчиво осмотрев новые заготовки для творчества, он разложил самые крупные «инструменты» на зелёном сукне письменного стола, достал острый нож и ловко отсёк ненужное, под нужным наклоном.

Как всё просто!

Уронив щёки на скрещенные ладони, Серафим задумчиво смотрел на чернильницу. Часы пробили полночь. Верховный вздрогнул, словно проснувшись и поставил локти на стол, нависнув над желтоватым, тиснёным листом бумаги. Обмакнув перо в красную тушь он аккуратно вывел затейливые буквы с виньетками на первой странице своего, ещё не придуманного романа:

«Глава первая».

Несколько раз перечитав заголовок, Белокрылый остался доволен. Он поправил нимб, выпрямил спину, огляделся и вновь склонился над столом. Первое, самое важное предложение, ещё не было написано. Слова не рождались, а тушь - уже капала кляксами на первую страницу будущего шедевра.

«Что же написать, – проговаривал он сам себе, –  ведь даже самый последний блогер-графоман собирает единомышленников, которые растаскивают его незамысловатый текст на цитаты».

Он подпёр щёку кулаком и устремил взгляд в звёздную глубь Вселенной. «Как люди находят темы для романов? – думал он. – Где они их берут, если уже всё сказано, задолго до их рождения. Тема, где же взять тему, Господи?»

Жуткий грохот и вспышки молний, отвлекли Серафима от написания «нетленки». Он подошёл к перилам балкона и свесился вниз. Огни салюта и свет огромных костров подтвердили его опасения: Бездна гуляет, а Демон чудит... или грустит... или всё вместе, как принято у запойных алкоголиков за два дня до врача и капельницы.

– Чернокрылы-ы-й, а тише можно? – прокричал Верховный, перекрывая своим голосом адский шум.

Никто не ответил.

Из бездны раздались звуки тысяч медных тарелок, усилившие вселенский грохот и  добавившие этому грохоту ещё и дребезжание железа.

Серафим, бормоча приличные ругательства, достал из кармана «беруши». Ввинтив их в уши и отключившись от внешних звуков,  он вернулся к столу и опять взялся за перо. Рука дрогнула и застыла над бумагой. В «Первую главу» добавилась ещё одна клякса.

Писатель скомкал испорченный лист и швырнул его за перила балкона. Пытаясь настроиться на творческую волну Верховный сел поудобнее, ввинтившись задом в мягкое чрево кресла  и попытался сосредоточиться. Немного подумав, он взял хрустальный кувшин и отхлебнул свежего квасу. Потом вздохнул,  достал новый лист и написал заглавие повторно, добавив пару виньеток в заглавные буквы: «Глава первая»…

Некоторое время, начинающий писатель сидел неподвижно.  Затем встал, прошёлся и опять сел, досадливо почесывая острым пером за ухом. Потянувшись вверх, скреплёнными  в замок руками, он прошептал: «Господи, ну пошли мне вдохновение!»
В эту же минуту, прямо на стол Верховного, сбитой птицей, упало тело.

Это был  Демон.

Беззвучное вторжение озадачило Серафима. Он встал и потряс Чернокрылого за плечо. Ответной реакции не последовало. Над поверженным, а для данного момента, вернее подчеркнуть – пьяным  Демоном, нервно кружил кот Васька, похожий на рыжего мотылька, который никак не мог совладать с тягой к адскому огню.

Серафим вынул пробки из ушей.

Попеременно поднимая руки и крылья нежданного гостя, он понял, что гость - в полной «отключке». И вдобавок - чёрное оперение Демона было сплошь усеяно цветными картинками, на которых упитанные красотки сидели на облаках, плели венки, водили хороводы,  а некоторые  предавались  любовным утехам, с кентаврами и фавнами…

– Вот это да-а-а! – восторженно протянул Серафим, разглядывая бесовскую пастораль. – Кто же тебя так оттюнинговал?

На его удивлённый возглас отозвался Васька: Художники прибыли, все от пьянства сгинули, а таланту мрр... были несомненного! С ними и напился.  Они и тату обещали наколоть, и модную линию крыльям придать.  Всё твердили, мрр... что в классической форме - маловато протеста... что надо шире смотреть... или лететь... вощем - они из Чернокрылого хотели метр сделать... с этим, как его саксаулом! Но, до этого не дошло.  Полегли все! От смешения разных напитков...

– Метросексуала? Из Чернокрылого? Что же они пили-то? –  спросил Верховный.

– Всё! – коротко ответил Васька.

– За-ши-бись! – воскликнул Серафим и, взяв в руки ведро со льдом, решительно вылил его на бесчувственное лицо Демона.

Чернокрылый очнулся, сел, стряхивая с лица мелкие ледышки и уставился «сквозь» Верховного. Пару раз икнув «нежданный гость» вдруг  заголосил фривольную песенку, на французском наречии,  улыбаясь и закатывая глаза, словно истеричная барышня, однажды посетившая бордель и узнавшая о существовании иного мира.

– Чернокрылый, как же тебя развезло-то, батюшки... –  качал головой Серафим, копируя интонации врача, обращающегося к  безнадёжно больному  пациенту. – Предупредил бы меня, что в загул идёшь. Я бы подготовился!

Сидя на письменном столе и бессмысленно глядя в пол, Демон попытался положить ногу на ногу, и обхватив руками колени, продолжал то ли петь, то ли икать, не выказывая хозяину ни приветствий, ни приличествующих почестей.

Верховный начинал злиться: и от беспардонного вмешательства в размеренный быт писателя, и от вида дрожащего Васьки, и от нелепости поведения Чернокрылого.

Серафим почувствовал себя виноватым, ведь это он обрёк кота на муки, подарив его Демону. Поймав Ваську, Белокрылый прижал его к груди, и стал гладить, успокаивая кота и одновременно пытаясь пробиться словом в пьяное сознание Демона:

– Вась, Васенька... не переживай, я тебя... ему... больше не отдам!

Кот слушал, выказывая своё нетерпение ударами хвоста по рукам Верховного, хлопал крыльями и в отчаянии слегка прикусил Серафиму палец. Серафим удивился.  Пользуясь его удивлением, Васька выпорхнул из рук Верховного и сказал:

– Ещё чего! Я люблю Чернокрылого! Это моя жизнь, мрр... другой я не хочу.
 
– Какая жизнь... Вась... я же тебя придумал, ты подарок моей мысли! – нашёл Серафим веский довод.

Васька пристально посмотрел в глаза Верховному и отвернулся.

В эту минуту Демон мотнул головой и раскинув руки как крылья, плашмя упал на всю длину добротного, письменного стола Серафима, подняв вокруг себя облако мелких, чёрных перьев. Силы покинули его и он затих.

Серафим просунул руку под безжизненный зад пьяного Демона и вытянул первый лист своих откровений. Убедившись, что кроме двух клякс ничего не прибавилось, он расправил рукой бумагу и, выдвинув ящик,  положил начало романа в стол.

– Чернокрылый... ты  что, опять? – Верховный достал записную книжку и стал искать позывные ангела-нарколога. – Я же тебе говорил: больше на меня не рассчитывай, сам справляйся! – он дотронулся до номера неотложки и прокричал: «Срочно! Как обычно! Капельницу, но ко мне! И никому ни слова»!

Загулы Демона не были сюрпризом для Верховного. Обычно, Чернокрылый гулял широко и громко, предаваясь всем тяжким, но  всегда на своей территории. Спустя какое-то время, гуляка обязательно прилетал к Серафиму, размахивая тяжёлыми, с похмелья, крыльями. Он молча пил пиво, смотрел футбол и рвал зубами воблу.

Серафим мог бы плюнуть и  в очередной раз уже не спасать Демона. Но, цвет крыльев и незапятнанная суть предназначения Шестикрылого - не позволяли бросить товарища в запое... или ещё где...

Серафим страдал, но спасал. Или – спасал, страдая. Одним словом – не мог по-другому.

Демон перевернулся на живот и свесил крылья со стола, как работяга развешивает на заборе мокрую от пота спецовку. Тело устало от праздников. Тело хотело отдыха и будней. Красивая голова задела чернильницу, которая, опрокинувшись, растекалась кровавой кляксой на зелёном сукне и на его виске.

«Символично! – отметил Верховный, – вот о чём я и буду писать! О пагубном пристрастии! О том, что все должны бороться и помогать тем, кто не борется... Хотя, почему мы должны помогать, если они – не хотят бороться? Значит... что значит?... что-то вообще ничего не значит».

Васька взлетел на плечо Серафима, и уставился на Демона, бессвязно причитая: «Это чё, это чё... такое...»

Верховный снял Ваську с плеча и сунул его в карман, со словами: «Спи, милый».
Подойдя к перилам, Серафим взял бинокль и стал наводить резкость, пытаясь разглядеть всё то адское безобразие, которое вознесло Демона к нему, и до сих пор доносилось грохотом из Бездны.

– Господи, да что же такое творится, – бормотал Белокрылый,– ведь обещал завязать, сколько мы с ним правильных слов сказали друг другу... всё кивал да соглашался...

«Зависимость... мррр... это, – прозвучал из кармана приглушённый голос Васьки. –  Я давно мучаюсь с ним, хотя и люблю...»

Серафим в полном недоумении от услышанного извлёк рыжего кота из кармана и, держа его за живот, попытался вглядеться в зелёные кошачьи глаза, а Васька беспомощно болтал лапами и отводил взгляд от ярких, пронизывающих насквозь зрачков Верховного.

– Так ты же маленький... - медленно проговорил Белокрылый, - и всё понимаешь?

– Я маленький, – ответил сложенный пополам Васька, повесив крылья и не находя опоры для лап. – Но любовь понимают даже маленькие. Отпусти! Больно!

Серафим поставил Ваську себе на колени и котёнок, вцепившись когтями в нежную плоть Ангела, начал вылизываться, чтобы скрыть растерянность.

– Больно! Когти убери! – вскричал Серафим.

– И тебе больно? А говорил, что нам и боль и любовь - недоступны, что мы все выдуманные... – радостно удивился Васька, – Значит... мы все живые?!