Легенда об илланча

Легенда об илланча.

Это, говорят, произошло много веков назад, когда горцы еще жили в адате и поклонялись своим родовым богам. Когда людей хоронили в родовых склепах – солнечных могилах, не закапывая в землю, и трупы умерших превращались в мумии.

Хаси рос хилым, болезненным, и мать Аруба сильно за него тревожилась. Еще мать жалела сына за то, что он не успел узнать своего отца. Хаси было только два года, когда отец сильно замерз, вытаскивая трупы людей снесенных в пропасть снежной лавиной. Отец больше не встал.

Рано начал Хаси пасти овец  эла Астамира. Тяжело было следить за отарой в туман, в ненастную погоду. Но в ясный, солнечный день душа паренька играла. Играла ему какие-то загадочные, сказочные мелодии. Любил Хаси слушать  наигрыши своей души, лежа в густой траве на берегах  бирюзовой воды озера Кезеной–Ам.  Миллионы солнечных блик, яркие пятна луговых цветов, теплый летний, ветерок, стены старинных замков и башен, все кругом не только радовало юную тонкую душу паренька, но и складывало завораживающую симфонию, тревожило, звало куда-то, и Хаси жил в каком-то странном ожидании чего-то непонятно возвышенного.

Эла Астамир был дальним родственником Хаси и его матери. Других людей по-соседству  не было. Но по берегу озера пролегала дорога в сторону Анди и на этой дороге часто на вордах, верхом на лошадях, а то и пешком шли люди из Чеберлоя в Анди и обратно.  Часто останавливались у  озера на отдых. Рассказывали новости, интересные истории, легенды. Хаси слушал их с большим интересом.
 Был у Эла Астамира сын по имени Кхапа (неуклюжий, нерасторопный).  Видимо, это было его прозвище, но люди другого имени его не знали. Кхапа был года на два старше Хаси. Он с детства смотрел надменно на чабана своего отца и редко с ним общался. А  в последнее время и вовсе перенял отцовскую привычку кричать на Хаси.

Хаси сильно переживал, когда его ругали, потому что старался исполнять свой долг чабана честно и зорко. Он знал каждую из трех с половиной сотен овцу. Ему казалось, что овцы его тоже знают и… любят.

Осенью прошлого года в крепости, где жили эла Астамир с прислугой,  произошло большое и шумное событие – женился любимый сын  Астемира Кхапа. Вернее, отец женил его, семнадцатилетнего, на пятнадцатилетней Себиле,  дочери  пешхойского скотовладельца Гарчахана. Девочка была сказочной красоты и Астамир поторопился, как бы ее не сосватал или умыкнул кто-то другой.
И вот в каменном мешке Макажойского котлована в старинном башенном замке появилась совсем еще юная красавица.

Отгуляла свадьба, отпировали именитые гости со многих концов Большой и Малой Чечни, Ингушетии, Дагестана, Притеречья, и вновь установилась тишина. О неземной красоте невестке Астамира Хаси пока еще только слышал с уст прохожих.
– Мы тебя тоже женим, – заулыбалась как-то вечером Аруба,  мать Хаси. В Макажое я приметила одну девчонку. Надо бы тебе сходить как-то вечером на родник, взглянуть на нее.

 - Не надо, нана, зачем? К чему торопиться? ¬– засмутился сын. Но подарок матери – бережно охраняемый парадный чоа покойного отца – принял с благодарностью.
– Одевай когда будешь выходить на люди. Он тебе очень идет, как твоему отцу. Ты ведь так на него похож… – отвернулась мать, чтобы скрыть от повзрослевшего сына набежавшие слезы.

****

Хаси любил вечером слушать тишину Казеной-Ама. Аруба привыкла к чудачествам сына и не о чем его не расспрашивала, хотя появлялся он в доме заполночь. «Вырос болезненным. Без отца, без братьев, сестер, по тому и странности эти в нем» – размышляла мать.

Уже совсем стемнело, а Хаси не хотел отходить от озера. Где-то на противоположном берегу какая-то ночная птица издавала странные звуки. Хаси и раньше слушал эти звуки. Ходил к тому месту днем, но ничего не находил: ни птицы, ни его гнезда. А так хотелось увидеть эту загадочную, одинокую птицу, издающую такие странные, грустные звуки.

Пробираться к тому месту по скалам ночью было слишком опасно, и Хаси решил поплыть. Он снял с себя одежду, оставил ее на берегу и поплыл на ровной глади теплого ночного озера.

Хаси почти достиг берега, когда заметил медленно спускающихся со стороны княжеского замка двух женщин. Их белые платья отчетливо виделись на фоне мрачной скалы при свете полной луны. Юноша притаился возле бережка. Ни побежать, ни поплыть обратно он не мог. Он бы напугал женщин, крайне редко выходящих из замка, особенно без сопровождения мужчин. Юноша спрятался за выступ скалы и присел. Трава у берега была еще теплой, и он разлегся на ней, широко раскинув руки и ноги. Матовый свет луны и легкий ветерок ласкали юное крепкое тело.
 
До слуха Хаси доносились отрывки разговора двух женщин. Он различил один голос – это была Заза – старшая дочь Элы Астемира, вернувшаяся в дом отца после развода с мужем. А второй голос… он был еще совсем по-детски слабый, тонкий, обрывающийся рыданиями стон слабой, беспомощной души.  Хаси сильно захотелось посмотреть, кто же это так жалобно плачет? Кто мог ее так обидеть?
Теперь вода Хаси казалась совсем теплой.

Он медленно заплыл за выступ. Прямо перед ней сидели Заза и… о, Дела! Кто-же это такая? Совсем юная еще девушка сидела у берега, опустив свои стройные ножки в водную гладь. Руками она закрывала щеки, светлые, блестящие в лунном свете волосы свисали вниз и отражались в воде. Вот она вскинула голову и юноша увидел тонкие черты ее лица – Хаси понял: это была юная жена Кхапы…
Не хотелось отплывать обратно. Но долго оставаться здесь он тоже не мог: его могли заметить.

 И Хаси отплыл, сожалея о том, что он не может по-ближе разглядеть эту волшебницу. Сладкие чувства проснулись в сердце. Хотелось утешить гостью, приласкать, подбодрить ее. Но как? Когда? Где? И кто он ей?
Юноша вновь разлегся на траве. Он никогда не видел такие волосы. Никогда не видел обнаженные девичьи ноги. А лицо…  оно казалось таким таинственным, неземным.

Не помнил Хаси сколько лежал, но вдруг послышались голоса:
–Себила, ты что, вернись! Вернись, Себила, Себила-а!
В ответ раздавались отчаянные рыдания.
– Се-би-ла!!! – раздалось вдруг испуганно, страшно.
Хаси мигом бросился в воду и поплыл к женщинам. Старшая дочь Астамира болталась над водой. Другой, молодой, не было видно. Но вот она на миг всплыла, но глотнула воды и вновь опустилась в воду. Хаси понял: она тонет, топит себя, а другая не может ее спасти.

Юноша нырнул за утонувшей. Вытащил ее из воды. До берега было совсем рядом, но он круто обрывался. Хаси вытолкнул ее на берег, сам оставаясь в воде.

 Заза сама с трудом выкарабкалась на берег и была в панике, не зная, что делать. И вдруг – чудесное спасение. Спасает, кажется, подводное существо в человечьем облике. Заза сидела на берегу, пораженная теперь не столько возможной гибелью снохи, сколько появлением волшебного спасителя со дна озера. 
Хаси, не обращая внимания на Зазу,  отодвинул волосы с худых щек Себилы, нежно погладил. Она была жива…

****

Случай изменил Хаси. Его душа словно зажглась от невероятных чувств, охвативших его с той ночи.  Весь этот Кезенойский громадный котел приобрел другой смысл. Он словно заново родился.
Мать заметила изменения в поведении Хаси и вновь забеспокоилась: что происходит с сыном?

Оставаясь один, юный чабан что-то напевал себе под нос. Иногда напевал громко, пугая овец. Иногда  хохотал радуясь пустякам. Иногда подолгу грустил, не зная, куда убежать, что делать. Юная Себила все больше сводила его с ума.
По утрам, когда выгонял овец и по вечерам, пригонял их обратно, вглядывался на верхушку скалы, в сторону замка.  Чудилась будто все это время за ним наблюдает прекрасная Себила.

Шли дни. Сперва Хаси радовался, что случившееся не вызвало никакой огласки. Был уверен, что Себила все время думает о нем, помнит о его поступке,  и так же,  как и он, мечтает  с ним хоть раз встретиться.
Но все шло по-прежнему. Лишь один раз старшая дочь Астемира посмотрела на него какими-то испуганным взглядом. Хаси не придал этому значения. Но теперь все больше думал: что было в этом взгляде? Что было нехорошего в его поступке? Неужели она думает, что я кому-то рассказал об их тайной прогулке к озеру, или боится, что расскажу?

Былая надежда все больше сменялась  тревогой. Но душа все же стремлялись к каменным стенам княжеского замка. Какое-то непонятное тепло просачивалось сквозь эти стены.
Когда солнце клонилось к закату, крепость хорошо отражалась в зеркале спокойной воды. И тогда крепостей становилось словно два. Надежды тоже как бы удваивались.

Ни раз еще в течение жарких летних дней Хаси подплывал к тому берегу. Но никто к берегу больше не приходил. Юноша теперь начал сомневаться: не было ли это сном, или сказкой, рассказанной волшебным озером в  ночь полнолуния…

****

Вода в озере понемногу остыла. Спала полуденная жара. Ночи, прохладные даже в пору зрелого лета, сейчас стали холодными. Путники, останавливаясь у озера, зажигали костры.

Хаси сидел в  двухстах шагах от места, где остановились кочующие пелхоны, (канатоходцы), не решаясь подойти к ним близко. Он слышал о пелхонах от прохожих, есть, мол, тоже люди, которые могут ходить, прыгать, плясать на тонкой веревке, протянутой на высоте зрелого орехового дерева. Слышал, что они ходят по этой веревке по воле Дела. Что тела их целиком спереди и сзади обвешаны  священными амулетами. Слышал о них, как об очень веселых людях, которые умеют и играть, и плясать. Он очень хотел подойти, поговорить с ними. Огонь их него костра так к себе манил. Но не решался. Они ему казались необычными людьми.

Вдруг что-то заиграло. Огромный Кезенойский котел заполнился удивительной, неземной музыкой. Хаси вскочил, и стоял зачарованный. Ему вдруг показалось, что он все эти годы жил в ожидании именно этого чуда. Юноша еще не знал, что это такое. Что это за звуки, из чего они исходят, но они сводили его с ума. Эти звуки были как бы платой за все страдания его души. «Сбывается, сбывается!!!» – подсказывала душа, хотя еще не предвещало ничего конкретного. «Себила. Себила! Она тоже должна слышать эти звуки! Она наверняка их сейчас слушает!»

Звуки музыки исчезли так же неожиданно, как и появились. Минуту еще Хаси стоял, чуть дыша и не двигаясь. Потом медленно, затем бегом, во всю мочь подбежал к остановившемся на ночь канатоходцам. Человек, лежавший на бурке, положив голову на седло, вновь заиграл… в близи эти звуки еще больше зачаровали юношу. Он смотрел на инструмент, издававшую эти звуки, как на великое таиноство, чудо. Сердце билось радостью, душа ликовала. Музыкант заметил удивление парнишки и подмигнул ему, когда закончил играть.
– Что, нравится? Хочешь научиться играть? – спросил андиец. Они все хорошо знали чеченский язык.

– Я? А разве можно научиться так играть? Это разве не от Дела?
– От Дела. Но кто его знает, может, он и в тебе заложил такие способности?
Хаси подошел поближе. Этот крупный мужчина с густой черной бородой, большими белыми зубами и добрыми глазами сразу понравился юноше. Он никогда не знал доброй мужицкой ласки и эта улыбка незнакомца так к себе притягивала, придавала такую силу сиротской душе.
Незнакомец это заметил. Жизненный опыт помог ему угадать в юноше сироту. Захотелось помочь.

– Тут большого мастерства не надо, сынок. Смотри сюда. Видишь вот эту дырочку? Сюда надо дуть. А здесь расставлять пальчики. Куда и как расставлять тебе подскажет твоя душа. Чем лучше будет звучать твоя музыка, и радости от тебя будет больше. Возьми. У меня еще сть. Бери, не стесняйся. Я ведь сам умею их делать.

Хаси не решался протянуть руку. Вдруг над ним подшучивают?!
Бородатый мужчина понял это. Встал. Подошел. Взял юношу за руку и вложил в ладонь зурну:
– Эта зурна принесет тебе счастье. Будь счастлив сынок!
– Бери, бери. Вдруг научишься, – сказал кто-то сзади. – Бувайсар не сумел сделать из своих сыновей музыкантов, так он хочет оставить на земле после себя хотя бы одного ученика.  Бери, только не бросай. Учись этому делу. Мир становится прекраснее от музыки!

***

Первый звук зурны Хаси отправил уже в сгустившуюся тьму, в сторону княжеского замка. Вернее, не замка, а той одинокой души, спрятанной за его холодными каменными стенами. И сразу же представился теплый вечер уходящего лета, холодные руки, шея, волосы, щеки тонущей красавицы.

 Эти холодные прикосновения с течением времени не только не забывались, а все больше и больше волновали кровь мужающего юноши. «Себила, Себила, Себила!!!» – этим именем заполнился весь свет от горизонта до горизонта, от бесконечных степей, открывающихся взору на севере с высоты горы Ира Лам до белоснежных вершин Баш-Лама на юге, упирающихся в облака.

Именно такой звук хотел издать Хаси из своей волшебной зурны: «Се-би-ла!!!»
В следующий день к этому имени добавились еще слова. Потом еще, еще, еще. И уже через несколько дней зурна начала издавать звуки в такт стонущей души юноши. Это облегчало. Раскрепощало. Вселяло силы.

Пришли дни осени. Той самой осени, когда от солнца не прячутся, а радуются его ласкающим лучам. Той осени, когда вокруг все становится чисто и светло, и когда желтеющие деревья на склонах гор в прозрачной атмосфере виднеются так отчетливо, словно находятся в двух шагах.

Осень для горцев не только грустная, но и обнадеживающая: заготавливается сено, убирается, хотя и скудный урожай кукурузы, сушится мясо. Все это было привычно и для Хаси. Только работалось лучше, увереннее. Жизнь становилась необычайно полнокровной, хотя и не без известной горечи.
В тот день Хаси ушел в Макажа за солью,  княжеских овец посла его мать Аруба. Солнце уже склонилось к закату, когда к матери пришла  дочь Элла-Астемира Заза.

– Добрый день. А где Хаси? Почему его нет сегодня?
– Он пошел за солью, – заволновалась Аруба, – а зачем ты о нем спрашиваешь?
Женщина всегда женщину поймет. Было о чем поговорить и княжеской вдовствующей дочери с рано овдавевшей Арубой. Поговорили о том, о сем, но больше о несчастной Себиле, которой все никак не удается привыкнуть к чужому дому, к нелюбимому мужу. Допытывалась она,  не рассказал ли ей сын о случившемся летом на озере. Убедившись, что нет, сама все рассказала.

Добавила, что Себила очень любит слушать как играет Хаси на зурне. И что это она попросила ее узнать, почему не играет сегодня чабан. В добавок, передала ей слова, накануне сказанные Себилой: «Этот парень не дал мне утонуть в озере, а теперь своей музыкой возвращает жизнь моей душе…»

– Дай Бог тысячи лет жизни вашей юной снохе, – заулыбалась мать. – Я то думала по- серьезному поругаться с сыном за эти чудачества с зурной. Ему будет очень приятно узнать, что его игра доставляет кому-то удовольствие.
Вечером Мать все рассказала сыну. В эту ночь Хаси не смог уснуть до самого рассвета…

***

Овчарня эла Астемира была внизу, у подножья замка. Вверх по крутой каменной лестнице Хаси поднимался редко. В последнее время никак не представлялся случай, хотя он был уверен, что непременно там увидит Себилу.
После вчерашнего разговора, переданного ему матерью, юноша осмелел. Понял, что и он, его музыка  Себиле не безразличны. Помнит, знает, и ждет его музыки, а значит и его!

Хаси придумал причину и пошел вверх по ступенькам. Вот он потянул скрипучую калитку и оказался лицом к лицу с женой  Астемира, старой, худой и некрасивой женщиной.
– Чего пришел?
– Овца захромала. Сильно. Что делать?
– Вечером Стаг (так она звала своего мужа), сам скажет, что надо делать. Если ходить не может, оставь пока в овчарне! – крикнула старуха.
Хаси бросил быстрый взгляд по узким окнам замка. Не успел ничего заметить, повернулся и ушел.

Зурна в этот и последующие дни звучала все увереннее. То весело, то грустно. Весело от того, что слышит красавица Себила, что она есть и заполняет собой всю эту громадную каменную холодную пустоту. Весело от того, что был молод и ждал великого таинства любви, что может, наконец, звуками зурны рассказывать людям о состоянии своей души.

 Грустно от того, что душа его, как и его ровесницы Себилы, была в заточении. От того, что никогда не может повториться тот волшебный летний вечер у озера, но чтобы они с Себилой были одни, и ей бы не хотелось утопиться. Грустно от того, что он беден, и что, наконец, все его мечты - это большая глупость, следы оставшегося в сознании детства, хотя ростом он уже и догнал своего рано ушедшего отца.

***
Выпал первый снег. Овец уже несколько дней на выпас не выгоняли. Хаси, которому пришлось до оттаивания снежных склонов гор оставаться дома, занялся хозяйственными постройками. Ни Хаси, ни его мать Аруба, никто не знал, что делается к княжеском замке. А там все были встревожены усилившейся болезнью юной Себилы. Иные знахари уже сказали, что жить ей осталось не более месяца.
Это было в  короткий зимний полдень, когда к Хаси пришел человек из княжеского замка и попросил быстро следовать за ним, прихватив с собой зурну. Хаси ничего не знал о происходящем и тогда, когда его ввели в общую комнату замка, откуда деревянная лестница поднималась на второй этаж.

– Вот еще придумала, кукла, чабана ей со свистком привести, – возмущалась морщинистая злая свекровь.
– Пусть слушает, раз хочет, – спокойно отвечал сидевший на овечьих шкурах с четками в руке  Астемир, – баранину не ест, так пусть свистком питается. Думаю, однако, что ей и это бесполезно…
По лестнице быстро спустилась Заза:
– Иди сюда. Поднимайся скорее!

Сердце Хаси словно вырывалось из груди от волнения. От предчувствия чего-то необычного, возможо, встречи с Себилой!
Она приподнялась и села на нарах, прислонившись к высокой подушке. Улыбнулась, как только увидела Хаси.
– Как хорошо, что ты пришел, – просто, тихо, естественно, как давнему доброму другу,  сказала она ему. – Прости, что не могу встать. Голова у меня кружится.

Хаси растерялся и не знал, что  ответить. Он, как зачарованный, смотрел в ее большие голубые глаза, на ее светлые волосы, худое, бледное, ангельское лицо.
Себила также смотрела ему прямо в глаза и продолжала улыбаться. Заза отвернулась. Так она простила своей снохе теплый взгляд в сторону чужого юноши.

– Ты сегодня сможешь мне сыграть? – тихо, нежно спросила она у Хаси.
– Я? Могу, могу конечно! – опомнился юноша.
– Сыграй мне ту, которую играешь обычно по вечерам.
Хаси, наконец, пришел в себя, сел напротив Себилы и тихо, не торопясь, начал играть  свою любимую мелодию.
Он улыбался, когда играл, она тоже улыбалась, но слезы текли по ее исхудавшим бледным щекам. Она плакала, и через слезы выливала переполнившую ее через край тоску одиночества, безысходность своего рабского положения, погубленную юность и убитую любовь.

Он улыбался от счастья, которое испытывал от удовольствия, доставляемого Себиле. От того, что видел ее так близко, такую очаровательную, неповторимую, единственную, горячо любимую…
Хаси и не ждал от жизни ничего более, чем этого счастливого мига. И вот этот миг представился. Это Всевышний сделал ему такой подарок за долгие муки и страданя.

Себила вытерла слезы, повеселела, и когда он закончил играть, сказала:
– Хаси, а ты и завтра тоже придешь?
– Я? Конечно, если пустят…
Оба посмотрели в сторону Зазы, дочери Астемира. Та ничего не сказала, но было видно, что она чего-то боится.
«Почему не видно Кхапы, мужа Себилы? – вдруг подумал Хаси, и тут же догадался, – а, это они, наверное, в его отсутствие разрешили мне сюда войти…»

Хаси приходил несколько дней подряд, и Себиле настолько стало лучше, что она уже сама ходила по комнате, начала есть. На ее впалых, по детски худых щеках начал появляться румянец.

Много времени уходило просто на разговоры.  Заза чувствовала, что она сильно стесняет молодых и не на долго оставляла их одних, входя за дверь, но не показываясь родителям, чтобы они не заметили, как юные остались в комнате одни. Это маленькое преступление против своего уехавшего гостить к друзьям брата Заза совершала, потому что лучше  других понимала всю полноту трагедии Себилы. Знала, что этим она возвращала ее к жизни.

Хаси пробовал научить Себилу играть на зурне, весело и непринужденно говорили о всяких пустяках, долго смотрели в окно, на охваченное льдом озеро и окружающие его могучие горы. Хаси думалось, что это уже навечно. Что ничто не может прервать эту дружбу, и все более крепнущую привязанность друг к другу. О последствиях молодые люди просто не хотели думать.

Каким-то чудом в этой высокогорной глуши по многим мохкам и аулам разнеслась молва о том, что подрастает еще один, молодой лекарь, который может лечить людей музыкой. Рассказывали, как много лекарей, знахарей и шейхов приглашал в замок элала Астемир, чтобы они вылечили его юную сноху, но никто не смог этого сделать. И только один юный чабан вылечил ее с помощью музыки.

Дошла эта новость и до слуха Кхапы, как обычно проводящего целые месяцы в разъездах по именитым родственникам и знакомым. Кровь ударила в голову княжеского сына. Он сразу понял, кто этот целитель и почему его жене от музыки это чабана могло стать лучше. Он давно замечал ее нежный взгляд в сторону, где он появлялся со своей мерзкой зурной! Вот, оказывается, какая у нее была болезнь, что она с появлением этого оборванца вылечилась!
Прискакал он на второй день, как услышал новость, по дороге возбуждал себя виноградным чагаром (чагар – вино).

Кхапа вскочил в замок, когда в нем никого не было кроме сестры Зазы, прибирающейся в общей комнате. Хаси и Себила были наверху одни. Ни о чем не спрашивая сестру, он побежал наверх, где, уезжая, оставил тяжело больную жену. Двое стояли у окна и Хаси старательно выводил новую мелодию.
– Лекарь! Целитель! Жрец! – стиснув зубы, простонал ворвавшийся в комнату Кхапа, как только увидел двоих. – Дай-ка сюда свою поганую дудку!
Хаси и Себила не успели опомниться, как зурна оказалась на полу и тяжелые ичиги упитанного как бугай Кхапы раздавили зурну на щепки.

Хаси понимал возмущение княжеского сына, заставшего их одних, понимал свое глупое положение и не сразу восстал против деспота. Но зурна! Зурна! Как он посмел ее разломать! Потемнело в глазах, разум помутнел и Хаси диким зверем бросился на Кхапу, который во много раз превосходил его и в силе и в положении, который тот занимал в своем собственном доме.

Кхапа никак не мог найти свой кинжал, воткнутый за пояс и бешено искал его по всему телу. Хаси, между тем, вцепился своими худыми цепкими пальцами в его жирное, мягкое, как тесто, горло и во рту княжеского сына начала появляться пена, глаза его вот-вот вывалятся бы из орбит.

Заза заскочила вовремя. С ее помощью Кхапа освободился, но она же держала его, не отпуская. Себила стояла вся побледневшая, не в силах вскрикнуть.  Хаси  вышел и ушел из чужого княжеского замка.

***

Арубу, мать Хаси, предупредили, чтобы она держала своего сына в заточении. Кхапа не расстается со своим восьмигранным стамбульским ружьем, и как только увидит его, он его пристрелит.

Аруба, горько плача, начала уговаривать сына перебраться на время в соседний аул Хой к своему дяде, но Хаси эти уговоры страшно раздражали. Холодными зимними днями  он молча клал камень на камень, возводя стены будущей собственной овчарни. Только работая он мог как-то отвлекаться от происшедшего: лишиться сразу всего: работы, музыки, встреч с Себилой.

  Астемир отказался даже выплатить положенные ему в конце года десять ярок. Повернул дело таким образом, будто он заворожил его сноху своей проклятой зурной, чтобы она без него не обходилась, и рассчитывал получить таким образом за свое злодеяние солидный куш, как бы заново возвращая ее к жизни.
Зря Хаси не прислушался к советам прислуги  Астемира и мольбам матери. Тяжелая свинцовая пуля настигла его сзади, в тот миг, когда он, уставший от работы, присел на камень, подставив свое лицо под скупые лучи холодного зимнего солнца.

Кхапа дунул в ствол ружья, повернул своего коня и медленно отошел, будто он стрелял не в человека, а в какую-то зазевавшуюся дичь, ради забавы…
Княжеский сын не повернулся даже в сторону выскочившей из сакли со страшным криком Арубы. Он уехал по той же дороге, по которой приехал месяц назад, услышав слухи о лекаре-музыканте.

***
Пуля прострелившая худые ребра Хаси вышла сквозь живот. И теперь, двадцать дней спустя, знахари и люди поговаривали о том, что юноша может выздороветь. Много различных трав, жиров и настоев приносила Аруба со всех концов Чеберлоя и даже из соседнего Дагестана. Внимательно присматривали за больным родственники.

Повеселело в бедной сакте Арубы в тот день, когда Хаси заговорил.
Мехка Кхел (Суд Страны) в Макажое потребовал от  Астемира выплаты в пользу раненного, шести коров или тридцати овец. После выплаты такой компенсации за ранение стороне Хаси следовало примириться с княжеским домом.
Отказ Хаси от получения компенсации оскорбил Астемира.

 Это означало, что холоп объявляет кровную месть княжескому дому. И тогда эла Астемир заявил о том, что действия его сына были правомерными, ибо холоп посягнул на честь княжеской снохи, и что он теперь не даст ему ни одного теленка, ни одного ягненка.

Случай получил широкую огласку. В Хое, Ригах, Нижал, во всей Чеберлойской кайловине  и дальше разнесся слух о злодействах кезенойского эла.  Вспомнили о древнем  обычае «байтал ваккхар», следуя которому люди сообща нападали на богача-злодея, осмеливавшегося выходить из-под норм адата, и раскулачивали его, раздавая имущество и скот беднякам и вдовам.

Поэтому, говорят, и были так редки у вайнахов князья, потому что большой редкостью были князья добрые, справедливые, не кичащие своим скарбом и не причиняющие боль тем, кто слабее их. Даже спустя века чеченцы и ингуши приглашали к себе чужих князей, заранее ставя им свои условия, чтобы они выступали посредниками их мохков в решении политических вопросов. Чтобы, в случае чего, удобно было их прогонять.

Однако время шло. Слухи вскоре поутихли. Аруба и Хаси вновь остались одни в своей бедной сакле. Рана Хаси вроде зажила, но на лице юноши мало было жизни. Жизнь готовила ему еще одну тяжелую рану. Душевную. Она настигла ослабевшего юношу вместе с вестью: Себила умерла.

***

Аруба была в отчаянии. От очаровательного, светлого, нежного лица Хаси осталась только одна бледная кожа с редким пушком юношеской бородки.
Отошли сильные морозы, растаяли снега на южных склонах лысых гор. Люди в Хое и Макажое поговаривали о празднике пробуждающейся природы – тишол. Об Арубе и Хаси люди словно забыли. Даже родственники Арубы из Хоя наведывались все реже.

Мать сама вся исхудала. Ее глаза потускнели, будто они высушились от того, что выплакала все слезы. Она пыталась улыбнуться сыну, но улыбка выходила до того страдальческой, безутешной, что Хаси становилось еще хуже.
Бывало, Хаси днем или ночью выходил во двор, стоял, как завороженный и долго не заходил в дом. Все глядел в сторону озера, замка, кладбища.

– Нана, Себилу здесь похоронили? – однажды спросил Хаси у матери.
– Нет. Ее ведь ничего не связывало с домом эла. Детей у нее не было. В этом случае, как обычно, тело забирают в родовой склеп. Так решили и с Себилой. Унесли ее к Пешхойским горам.
Дни Хаси, казалось, были сочтены.

Однажды поздно ночью до юноши со стороны восточного  берега озера донеслись какие - то совершенно волшебные звуки музыки. Это привело Хаси в невероятное волнение. Ему вдруг показалось, что эти звуки вырвались из его души и бежали далеко, словно маня за собой. Но куда? Куда и зачем его зовут эти звуки? И что за инструмент их издает?
В ту ночь под утро юноша увидел сон. Он был в склепе, где на каменной полке бездыханно лежала Себила. Подойдя к ней, и потрогав пальцами ее золотые локоны, Хаси сказал:

- Себила, я сегодня такое услышал! Я услышал музыку, которая вырвалась из моей души и она там, возле озера, звучит. Играет какой-то волшебный инструмент. Пошли, хочешь послушать? Она ведь у меня возникла, думая о тебе. Это твоя музыка, себила, она тебя оживит. Послушай только прошу тебя. Ну вставай же!

Себила открыла глаза. Потом улыбнулась и с помошью Хаси встала с каменной полки.
Взявшись заруки, они вышли из солнечной могилы на поляну и действительно заиграла музыка. Та, которая вырвалась из души юноши. На загадочном небесном инструменте.
Они сидели на берегу и долго упивались очаровательными звуками. Их счастье было совершенно!

***
Прошел слух, будто в Макажое вновь появились канатоходцы. Стараясь отвлечь сына от тоскливых мыслей, мать как-то сказала, с напускным оптимизмом:
– Что же ты так убиваешь сам себя, сынок, ничего не ешь, не улыбаешься своей матери? Вставай, соберись с силой! Пелхоны, говорят, опять в Макажой пришли. С весельем, с музыкой. Может, сходишь посмотреть, что они там вытворяют? Ты ведь рассказывал мне, что есть у тебя друзья среди пелхонов… – сказала мать и ясно заметила сверкнувшую искру в тускнеющих глазах сына.

– Ты знаешь, нана, я бы очень хотел на них хоть раз взглянуть. Но сейчас наверное, не смогу.
Аруба молча смотрела на сына, не зная, что еще сказать. Слезы вновь набежали на ее рано стареющее лицо.
Вдруг ее озарила одна мысль: «что если я их приглашу сюда, к постели сына… они не должны мне отказать! Ведь говорят люди о целебных свойствах музыки, веселья…»

Почти бегом дошла она до Макажойского майдана. Ей сказали, что пелхоны только  что собрали весь свой  скарб, загрузили все это на телегу и повернули в сторону Пешхоя.
К счастью, пелхоны не отошли далеко, и женский крик остановил их у спуска в глубокое ущелье.

Пелхоны не стали долго раздумывать, когда узнали, что несчастье настигло их старого знакомого, которому главный пелхон Бувайсар подарил зурну. Им довелось слышать, что зурна Бувайсара не пропала и служит добрую службу людям.

– Ээ, друг, так не годится! Зурманчам и илланчам не положено болеть и унывать! Их удел подбадривать людей, вселять в них вру и уверенность в себе, любовь к жизни! – начал с ходу Бувайсар, широко улыбаясь. Он заметил, как глаза юноши стали мокрыми и он ничего не мог сказать в ответ. Комок сжал горло. Хаси хотелось все вот так сразу высказать этому здоровому, сильному, уверенному в себе мужчине. Ему с детства не хватало участия вот такой несокрушимой силы в решении своих детских и юношеских проблем.

Душа Хаси как-то сразу раскрепостилась при виде этих людей, при виде зурны, и еще какого-то старого деревянного инструмента в их руках.
– В жизни горца бедняка не так много счастливых мгновений. Но дарящий людям эти мгновения – поистине счастливый человек! Пелхон, илланча, зурманча – самые уважаемые люди, если они хорошо знают свое дело. А ты, мы слышали, уже заставил людей говорить о себе. Мы очень рады за тебя, и считаем тебя своим другом, хотя наша встреча тогда у озера была случайной и короткой. Так где же твоя зурна? Почему мы ее не видим?

– Зурну растоптал отпрыск князя, –  вмешалась мать.
– Как? Зурну? За что? Ведь мы слышали, что Хаси лечил их сноху музыкой?!
– Оставьте. Не надо, – попросил Хаси. – Как хорошо, что вы пришли. Это я вас, оказывается, ждал, не зная, чего я жду и чего мне надо. Вас сам Дела ко мне привел.

– Дела, и твоя мать! Смотри на нее, как ты ее напугал… ну-ка привстать, вот-вот, так прислонись к подушке. А мы тебе сыграем, как солнце влюбилось в Маблха-аьзни…

Заиграла зурна. Парень помоложе Хаси с веселыми глазами и в большой белой овечьей папахе ударил в бубен. Произошло что-то невероятное. Зурна и бубен играли в такт, так четко и красиво переговариваясь друг с другом, как могли только горячо любящие друг-друга сердца. Бувайсар,  играя, подмигивал парню в белой папахе. Парень отвечал тем же Бувайсару.

Временами зурна прекращала играть и ударял бубен. Затем бубен смолкал, и играла зурна. Завязался как бы нежный, лирический диалог.
Хаси весело улыбался. В его глазах мать уже видела жизнь, отчетливо различала возврат обратно с дороги, ведущей в черное и холодное небытие.

Музыка продолжалась. Счастливая Аруба начала возиться и печи, чтобы угостить дорогих гостей всем, что осталось у нее после долгой зимы: немного ржаной муки, кусок вяленой овчины, сыра. Приготовила отвар сушеных диких плодов и ягод.

Немного отдохнув и подмигнув Хаси, Бувайсар взялся за тот странный деревянный инструмент. Его волшебный  звон сразу же привел юношу в невероятный восторг:
- Это он! Это он, этот инструмент! Играйте, играйте же! – умолял юноша и инструмент заиграл…

Хаси слушал, упивался этими звуками и боялся шелохнуться. По струнам деревянного инструмента водили смычком и происходящее совершенно ошеломило юношу с редкой музыкальной одаренностью. Бувайсар еще играя понял, какой эффект он и его инструмент произвели на больного и он играл вдохновенно, вертуозно.

- Что это за инструмент? – спросил юноша, когда Бувайсар прекратил играть.
- Это – ад хок пондар. Ты не слышал раньше его звуки?
- Только один раз. Издали.
- Хочешь научиться играть?
- Так у меня нет такого ад хок пондар…
- Раньше не было, теперь есть. Бери, он твой. Знаю, что ты быстро научишься.
Андийцы ушли, подарив юноше инструмент. На самом деле подарив ему жизнь.

***
В считанные дни Хаси стал на ноги. Скрипку он вообще не выпускал из рук. Даже ложась спать, укладывал его рядом с собой. Мать Аруба вновь обрела сына, счастье, надежду.
- Поищи себе невесту, - попросила мать в очередной раз и сын согластлся:
- Хорошо, мать, скоро отправлюсь на поиски.

Вскоре Хаси на самом деле отправился на поиски, одев свое нарядное чоа и прихватив инструмент. Только, выйдя из аула, он направился не в сторону другого аула, а высоко в горы, в сторону родового кладбища пешхойцев. И не среди живых он решил искать невесту, а среди тех, которыми люди распрощались навсегда.
В солнечной могиле Себила лежала так же, как он видел ее во сне. На той же каменной плите, такая же очаровательная со свисающей прядью золотых волос.
- Себила, ты еще не слышала такие звуки. Твоя душа их услышит, я знаю! Пусть твое тело отдыхает, но душа ведь все слышит. И ты услышишь…

И полились чудесные звуки. Хаси играл так, будто к этой игре готовился всю жизнь. Будто он появился на свет для того, чтобы сыграть вот так в последний раз и умереть, лечь рядом с любимой девушкой, положив скрипку меду собой.
Хаси играл столь вдохновенно, так долго, что не заметил, как Себила сперва медленно открыла глаза. Затем по ее лицу проскользнула улыбка. А следом из глаз потекли слезы.

А Хаси все играл и играл. Он не прекратил игру даже после того, как Себила встала и позвала его за собой к выходу из могилы. Он играл даже тогда, когда они, незаметно для себя, взлетели. Взлетели и кружились над горами, над озером, пока не затерялись среди звезд ясного неба. И полная луна, как когда-то, освящала все озеро.

С тех пор, говорят, в озере Кезеной Ам не утонула ни одна девушка. А влюбленные, когда сильно прислушаются, слышат над озером звуки чудесной музыки.

**
с. Махкеты, 1967 год.


 


Рецензии