Жизнь после Зоны игра Лабуса

- Да, мистер Харрингтон, состязание начнётся ровно через неделю. Но я ещё не нашёл добровольца от нашей компании. Извините! – управляющий внешними делами фирмы «Western-Space» Фишер протёр платком лоб, другой рукой крепко прижал к уху телефонную трубку старинного позолоченного аппарата, такого модного в последнее время.
- В чём дело, Фишер? Вам непосильна эта работа? – делая ударение на слово «эта», властным и спокойным голосом спрашивает Геральд Харрингтон – президент концерна «Western-Space», находящегося на севере Калифорнии, в пригороде Сан-Франциско. – Неужели нет желающих отправиться в Россию на эти соревнования?! Что там наш Рудгер? Ведь это развлечение для него!
- Мистер Харрингтон, Руди классный парень, мы его хорошо знаем, но вчера даже он отказался, говорит, что не собирается оставлять свою душу в убойных сибирских болотах, тем более за такую дешёвую награду, какую объявила Ассоциация Международных Игр! Правда, я слышал, что ещё повысят призы другие страны, но Руди боится, это написано на его лице, и, вообще, мистер Харрингтон, на мой взгляд, этот парень уже никуда не годится, стареет наша гвардия, помните…
- Фишер, а вы, конечно, не подумали объявить в прессе о наборе добровольцев, желающих принять участие в Играх?
- Господин президент, я уже подумал об этом, все центральные газеты и телепередачи извещают об этом, но заявлений нет…пока нет, господин президент! – Фишер промокнул платком шею, вытянув её невероятно высоко, даже привстав на носки. Он торопливо засунул платок в карман брюк и более дрожащим голосом продолжил, - но я думаю, нам нечего волноваться, и я, господин президент, обещаю, что наша фирма не будет опозорена как «Future Dream» в прошлом году…
- …«Future Dream!» Фи-и-шер! – Харрингтон на том конце провода засмеялся, но тут же внезапно умолк, через секунды три продолжив строгим голосом, - Вы меня, Фишер, знаете, я церемониться не стану, и вы, Фишер, вы один будете отвечать за неудачу! Ладно, хватит! Что ещё? – в трубке раздалось опять знакомое управляющему спокойное сопение Харрингтона.
Фишер тяжело плюхнулся в кожаное кресло и стал докладывать о положении дел в фирме.
Некий российский городок, еще недавно чуть не потерявший своё название, в эти дни снова ожил. Лет десять назад здесь ещё никто не думал о том, что в скором времени этот населенный пункт с немногочисленным населением, неудобным месторасположением, постоянно грязными улицами, ежегодно меняющейся властью, но с великим нефтегазовым богатством, живописной природой и спокойной мирной обстановкой станет центром Международных Игр, красивым и живым городом с двухмиллионным составом, единственным местом в мире, куда раз в год, 1 июля, стекались тысячи и тысячи богатых и влиятельных людей. Звезды Голливуда здесь смотрели зрелище наравне с представителями местной власти, VIP гости из 117 стран мира, почётные граждане многих государств, богатые люди самых разных наций и привилегий.
Места «люкс» занимали президенты, миллиардеры, директора крупных компаний и их семьи. Аэропорт этого сибирского города-курорта в центре России стал одним из крупнейших в мире. «Город развлечений» был заново перестроен по реконструкции известнейших архитекторов, учёных и строителей различных держав. Например, жилищная проблема была решена англичанами – выросли новые, суперсовременные дома и гостиницы, реставрировались старые. Американцы воздвигнули модные рестораны, кафе-бары. Австрийцы и бельгийцы проложили супердороги, стоянки, метро. Итальянцы, французы и даже китайцы снабжали продуктами и товарами быта. Немцы и японцы опутали город электроникой, новейшей связью и техникой. Приложились к реставрации города турки, испанцы и скандинавы.
Чем же был так знаменит этот город, заново выстроенный в такой суровой сибирской местности?! На что ушли такие неслыханные расходы?
Сразу за городом, в обширном лесном массиве «Эльдорадо» (местные называли его «Врата ада»), находился самый модный и зрелищный в мире аттракцион, где проводились соревнования на выживание, участники которых должны были состязаться в боевом искусстве и борьбе интеллектов. НАСМЕРТЬ!
И вот сегодня, за день до начала Игр, когда в аэропорт прибывали последние гости, а все места в 6Д-залах и у городских ЖК-экранов были распроданы и заняты, главные арбитры делали облёт игрового участка на вертолётах, отдавая последние распоряжения.
В это время Фишер, его второй секретарь Баллард, руководитель службы безопасности Брутт и двое охранников гоняли по всему «городу развлечений» в поисках последнего человека, способного не только представить на соревнованиях концерн «Western-Space», но и победить в этой жестокой игре.
Фишер бесился! На то были причины! Ну, во-первых, в одном трактире на них напали пьяные русские студенты, чуть не избили, а охрана где-то ковырялась. Потом еще этот чёртов адрес не могли найти уже два часа. Несмотря на чистоту в городе, здесь по-идиотски были расположены улицы: все вперемешку; одни длинные, другие короткие; всего в несколько домов, в отличие от длинных американских.
Частный сектор в пригороде, еще недавно безобразный и трущобный, также был реставрирован. Теперь здесь ровными рядами расположились деревянные, пластиковые и кирпичные коттеджи. Где-то тут и должен был находиться результат поисков Фишера: «Речная 17» - лакированная табличка с чёрными, как смоль буквами.
«Наконец-то!» - Фишер хлопнул шофёра лимузина по плечу, и машина остановилась около высоких, дубовых, резных ворот. Вся компания высыпала из автомобиля, огляделась. По улице сновали редкие прохожие, около «линкольна» неторопливо, с сумками в обеих руках шоркала по плиточному тротуару женщина. Фишер, морщась, заметил собаку-дворняжку, испражнявшуюся около водонапорной колонки, поправил причёску, галстук и постучал фалангой пальца в тяжёлую кованую дверь, за которой сейчас же залаял пес.
- Проходите! Ручку на себя, собаку не бойтесь, - женщина с сумками тихо подошла к ним, - вы, наверное, к Косте?!
Все очутились на большом дворе, грязном и неприбранном – после дождя земля без покрытия лоснилась и парила, около кучи дров опасно лежал топор, в грязи валялись игрушки, бегали куры, рычала большая, лохматая, северная лайка, в кучке опилок копошился маленький, лет пяти, мальчонка. Возле серого, в мокрых подтеках сарая, на руках, полуголый и босиком стоял вниз головой мужчина, не обращая внимания на гостей и кашляющий лай зверя.
Все пять пар глаз гостей наблюдали за хозяином, который, видимо, не собирался их встречать, пока не закончит тренировку. А тот, тяжело дыша и балансируя, слегка болтал в воздухе ногами, затем убрал одну руку и остался стоять на другой. Свободной он поднял с земли короткий грязный клинок, резко метнул его в мишень – дно бочки, висевшей от него метрах в пяти. Лезвие прочно вошло в дерево, в центр белого круга.
- Костя, к тебе товарищи иностранцы! - хозяйка вышла из дома, пригласила гостей. Фишер, Брутт и Баллард, медленно ступая, под рыкающие звуки собаки поднялись по ступенькам. Через минуту и охранники, наблюдавшие за действиями хозяина, тоже отправились в дом. Через стекло летней кухни-веранды Фишер увидел, как мужчина, проделав подскок, встал на ноги, поправил штаны защитного цвета, что-то сказал мальчику и оказался на крыльце. Фишер никак не успел отреагировать на то, когда хозяин по очереди сунул грязные ноги в бочку с водой, затем туда же руки по локти, «вымыл» их, и, наспех протирая их какой-то рваной сорочкой, протянул ладонь сначала Балларду.
«Да-а! Это русские!» – подумал Фишер и вторым поздоровался с Лабусом (так он назвался).
  Охранники сидели на другом конце веранды, рассматривая незатейливое убранство русского дома, потом один ушёл в лимузин, другой бестолково уставился в потолок, только зрачки двигались, следя за зеленоватой навозной мухой.
Уже полчаса Баллард переводил Лабусу просьбы Фишера, уговаривая принять участие опасной и популярной Игре. Но почему они обратились именно к нему, Лабус не мог понять. Один Брутт, по обычаю местных пошвыркивая горячий чай из огромной кружки с рафинадом вприкуску, понял, что русский уже согласен. Почти согласен! Не хватает небольшой надбавки к награде.
К предыдущим обещаниям добавили ещё десять «штук» и новейшую канадскую винтовку-дальнобойку с оптиприцелом. Лабус ещё чуть помялся, но, вдруг, будто обращаясь к расстроенной жене, промолвил:
- Ладно! Я помогу!
Фишер широко заулыбался, ведь русский просил сравнительно мало, в Штатах такой парень запросил бы намного больше. Баллард открыл портфель, извлёк белые, в красных рамках и с печатями листы.
- Прошу Вас расписаться, мистер Лабус, вот здесь! - Баллард сделал такое раболепское лицо, что Фишеру показалось, будто тот не его секретарь, а русского, а в следующее мгновение заметил, как Лабус небрежно вытер руки о какую-то тряпку на его коленях и расписался в контракте.
Брутт, попрощавшись с хозяевами, победоносно вышел на крыльцо. Фишер пожал Лабусу руку, поблагодарил вдруг прослезившуюся хозяйку за угощения, но Баллард не перевёл это, а от себя добавил:
- Мистер Лабус, мы Вам верим и надеемся на Вас, помогите уж, что будет в ваших силах, а мы не оставим Вас без внимания! Условия контракта мы обговорили, завтра в полдень уже и начнётся. Вы же знаете, где. Да. И ещё. По условию состязания Вы можете взять только одно оружие, но любое. Может Вам прислать комплекс «Шарк», так популярный сейчас в спецподразделениях НАТО или…
Но, заметив отрицательный жест Лабуса, ещё чуть потоптался и произнёс:
- Да цвитани! Пли-и-з! - и показал пальцем на портфель.
Когда машина взвизгнула и пропала в вечерних сумерках, а собака перестала лаять, Константин, целуя жену, прошептал ей на ухо:
- Алёна, всё будет хорошо! Ведь это…
Но жена, низко склонив голову и прижимаясь к мужу, продолжила за него:
- … это моё последнее увлечение! Милый, иди лучше забери ребёнка со двора, ему пора спать!
Приготовив с вечера полюбившийся в последние годы на Большой земле пластиковый лук «хантер» со стрелами, одежду, обувь, амуницию, Лабус посмотрел на себя в зеркало. Ну что, старик, попробуешь себя ещё раз? Сорок три – это еще не время умирать! Моя Зона теперь здесь, в Сибири. Она там, на задворках города, в лесу. И она во мне. В память о Курортнике, о Зоне, канувшей в небытие, о тех годах славных и рейдах я сделаю ЭТО. Жаль, что Россия наша не обратилась, но кто я такой для нее? А америкосам помочь надо… деловой они народ, эти американцы! Ладно, пока поживём! Ну, Костян, до завтра!
Первый день июля выдался жарким, не по-сибирски знойным и тяжёлым от накалённого воздуха.
Одни зрители занимали места у цифровых экранов, другие прямо под открытым небом около стартовой площадки, представляющей из себя ухоженную и оборудованную поляну площадью сто квадратов. Прямо с неё в лес уходило несколько десятков бетонных дорожек, обрывающихся на опушке сосновой чащи, в гуще хвоща, папоротника и осоки. Тут же, на чугунных высоких столбах были установлены автоматические камеры слежения и телетрансляции. Почва была устлана дёрном, мхом, иголками и шишками. Махровость ей придавала зеленовато-жёлтая осока с брусникой и костяникой. В некоторых местах солнечные лучи не проникали до земли, и здесь казалось прохладнее. В этом дивном сибирском лесу можно было собирать со спокойной душой грибы, ягоды, отдыхать на журчащей речке, во многих местах перекрытой миниатюрными плотинами.
Но некоторые обстоятельства не позволяли заниматься этим. Вся игровая  площадь леса, занимавшая двести квадратных километров местности, была напичкана всевозможными минами, ловушками и капканами различных стран-производителей, автоматическими пулеметными турелями, живыми заключёнными, вооруженными до зубов, да и просто губительными топями и болотами. И всё это надо было пройти до финиша участникам состязания! Должно быть, смелым и сильным людям.
Публика столпилась около ограждений и, щурясь от солнца, с интересом наблюдала за началом игры. Миллионы глаз у телеэкранов вмиг уставились на игровых судей и участников состязания, которых присутствовало здесь около 140 человек. Это были добровольцы самых разных национальностей, возрастов, телосложений и вероисповеданий почти из 140 стран мира. Когда они выстроились в шеренгу, можно было лучше рассмотреть их крупным планом.
Первым в строю, в стойке Робокопа замер американец Каас, игрок от самого Президента США. Высокий, играющий мышцами и ручным пулемётом гигант, одевший брюки цвета хаки и белую майку. Затем шёл канадец Макнайт – здоровый, скуластый увалень, в берцах и пятнистой форме, обвязанный пулемётными лентами с «гочкисом» на плече. Рядом, широко улыбаясь, чавкая жевательной резинкой, стоял американец Дрелл, атлет от концерна «U.S.A. Крайслер», самого крупного в Штатах. Дальше топтался на месте немец Вайгель – крепыш от бундесвера, с огнемётом на плече и двумя массивными баллонами на спине. Следующие места занимали француз Кретьен – личный телохранитель премьер-министра, австралиец Кастелл – лучший охотник Сиднея, англичанин Хёггинс с пятиствольной винтовкой, саратовец Скоробогатов – офицер ВДВ, командир разведроты с АК-107 и подствольным гранатомётом, итальянец Пиночелли – бывший киллер из сицилийской мафии, освобождённый специально для Игры, японец Осико – мастер каратэ в своей префектуре. Затем были представлены остальные участники соревнования – двое китайцев, трое англичан, ещё двое немцев, от США еще один представитель - Костя Лабус. В странном наряде: потёртые дырявые штаны, все в завязках; лёгкие альпинистские ботинки; фуфайка с номером «86» на спине (в такую-то жару!); кепка цвета хаки; рюкзак и лук с оптиприцелом; на боку большой мохнатый колчан со стрелами и такой же за спиной. Остальные участники состязания из разных стран и республик также кратко были представлены зрителям. Но Лабус своим видом и простым оружием вызвал удивление и восторг зрителей, а у Фишера и Харрингтона - недоумение. Сначала подумали, что в рюкзаке у него имеется еще оружие, но судьи проверили – ничего железного, огнестрельного и колющего не было, а вещи, продукты и бинокль разрешалось брать. Особенно смеялись над ним два немца и голландец, одетые налегке: ведь времени до финала назначалось четверо суток, и 5-го июля, в полдень, победитель должен был быть у финиша, на той стороне лесного массива, а этот русский собрался, словно, в Антарктиду.
Судьи объяснили всем «смертникам» правила игры ещё раз, порядок и самостоятельность ложилась на плечи самих игроков, ответственность за них – на их опекунов.
- Весь игровой участок обнесён высоким забором с проволокой под напряжением и охраной. Кто попытается выйти за пределы – будет уничтожен. С воздуха, без помехи спутнику слежения, обстреливать игроков будут вертолёты, так что и земля и воздух будут убивать! Не исключены стычки и умышленные убийства среди участников, но к финишу необходимо добраться, если и не одному, то только первому полагается приз Игр.
 Все сразу посмотрели на соседа по шеренге, и в глазах многих затаился злой огонёк. Переглядки кончились, когда наступила предстартовая тишина. Говор публики прекратился, прогремел стартовый сигнал, затрещала фотовидеоаппаратура, а игроки кинулись врассыпную к лесу.
Фишер мгновенно вспотел, когда увидел, что Лабус сразу упал – кто-то, кажется, швед поставил ему подножку и устремился вместе со всеми к лесу. Зрители засмеялись, Лабус встал, поправил лук и проводил соперников взглядом до опушки. Опять многие зрители и даже судьи недоумевали, но когда в чаще раздался взрыв и, видимо, пала первая жертва, Лабус чуть пригнувшись, профессионально, тихо побежал вслед скрывшимся боевикам. Тогда кто-то за спиной Харрингтона шепнул: «Вот он и выиграет».
Лесной массив встретил Лабуса лёгкой прохладой и чудным запахом разнотравья, через несколько метров сменившихся горькой вонью разорвавшейся мины и удаляющимися голосами соперников. «Хорошо бы идти по бетонке до финиша!» - подумал Лабус, приостановившись на конце этой дорожки. Кругом до груди и плеч высились папоротники и осока, а под любой веточкой мог быть заложен смертоносный заряд. «Риск – благородное дело! Ох, и не люблю же я эту формулу!» - подумал в следующее мгновение Лабус, расправив усы и припустив трусцой вслед остальным игрокам.
Когда прошиб первый пот, а чувство подсказало, что где-то рядом люди, Лабус остановился и присел. Минуту он раздумывал, оглядывая кроны деревьев и упираясь рукой во влажный мох. Затем, сморщив лоб, на корточках засеменил в сторону, внимательно осматривая перед собой почву. «Ну-ка!» - Лабус с недоверием взглянул на маленький пятачок мха, чуть-чуть выделявшийся цветом. Рука пошарила вокруг, щупая мокроватую, но тёплую подстилку, потом осторожно, еле касаясь, провела по желтоватому месту. Суховат. Лабус, аккуратно ступая, отбежал несколько метров от мины, на ходу прихватив сук, прилёг и, секунду прицелившись, кинул его в опасное место. Раздался взрыв. Взвизгнули осколки, впившись в окружающие сосны, долго осыпалась по их кронам земля, а Лабус, что-то высматривая по сторонам, уже бежал дальше.
Наконец плод его поисков нашёлся – это была молодая, длинная, почти без веток сосёнка, как мачта корабля, уходившая вверх в попытках догнать своих старших собратьев. Лабус вытащил из рюкзака бинокль, разъединил его, получилось две монотрубки. Где-то недалеко, вибрируя, гудел вертолёт, через минуту впереди начали стрелять на все лады современного оружия, взорвалась граната. Лабус, осмотрев местность в монобинокль, убрал его, взял вторую половинку, сжал, что-то крутнул. После щелчка достал из подошвы ботинка блестящее лезвие длиной со ступню, вкрутил его в трубку бывшего бинокля, затянул и полюбовался самодельным ножом. Затем он срубил сосенку, к ней привязал ещё одну, обстрогав ветки, и получился шест метров десять – двенадцать. Вскоре из надувных резиновых шлангов, стальных стержней, спрятанных в колчане вперемешку со стрелами, складной телескопической трубки в метр длиной и верёвки образовалось что-то наподобие колясочки, прикреплённой к шесту. Тяжёлый пень, уложенный в сетку коляски, придал той осевший вид. Поправив самодельную каску на голове, Лабус двинулся было в путь, держа перед собой хитрую технику, но метров через двадцать напоролся на труп. Это был негр, лежащий ничком, с острым стержнем в спине. Кто-то из своих. Лабус перевернул его в поисках оружия – безрезультатно. Опять вдалеке начали стрелять, кажется, сверху, с вертолёта, а к тяжёлому, редкому звуку пулемёта добавился голос винтовки.
Опять на том конце шеста заскрипела коляска, Лабус, пригибаясь, ловко вилял среди сосен и небольших ельников. Коляска, бренча, подскакивала на каждой кочке и ветке, тем не менее, прокладывая безопасную дорожку в метр шириной.
С трудом Лабус перебрался через лесную речку, обогнул сырой, тёмный овраг, переждал в ельнике пролетевший вертолёт и вскоре добрался до «своих». Несколько человек, распластавшись на земле, с оружием наготове смотрели вперёд – туда, где на широкой полосе колючей проволоки и спирали, насквозь пересекавшей весь игровой участок, в неестественной позе лежал на железных колючках ирландец. Кровь обагрила рубашку, капала вниз, автомат висел в руке убитого, не успевшего даже закрыть глаза. На той стороне, в сухом еловом валежнике было тихо, но лежащий рядом с Лабусом португалец, глубоко вжавшись в хвою, жестами показывал на засаду. Он вздрогнул, когда из валежника долго застрочил пулемёт. Толстая старая сосна в виде рогатины у основания, опутавшая землю корнями толщиной с  ногу, надёжно прикрывала Лабуса. Он вздрогнул и моментально обернулся. К нему полз десантник Скоробогатов – умело, по-пластунски, не жалея формы и различных нашивок, трущихся о землю. Пулемёт из валежника опять рявкнул и дал короткую очередь по ползущему. Хвоя вздыбилась перед Скоробогатовым – он приник головой, затем улыбнулся и двумя длинными прыжками очутился около Лабуса.
- Здорово, земляк! – громко прохрипел он, пожав руку Лабусу.
- Здорово, коли не шутишь! – Лабус с недоверием посмотрел ему в глаза. Кора сосны отскочила под пулями – оба чуть прижались друг к другу.
- Постреливают зеки! Пульнём и мы! – Скоробогатов немного высунулся, присмотрелся. – Да ведь вся орава сразу кинется на меня? Земляк, чё делать будем?
- Отдыхай…пока! Утро вечера мудренее! – Лабус взглянул на АК десантника. – Пострелять успеем!
- Ну да! Особенно ты. – Скоробогатов с усмешкой осмотрел странное вооружение Лабуса. – С тачкой ты ловко придумал. Где служил-то?
- Да так. Везде приходилось.
- Местный?
- Ага. Тутошний.
- Чё, много пообещали? Ты вроде за американцев же?! – Скоробогатов как-то недовольно зыркнул, но Лабус выдержал его взгляд:
- Жить-то надо!
Но тут разговор прервался, зеки стали поливать из пулемёта, португалец, что-то сказав, пополз вправо, в овраг. Туда сползались и все остальные. Где-то там, у самой колючей проволоки, началась перестрелка, наёмники выскочили из оврага, заголосили на все лады, и, стреляя, разбрасывая гранаты, потеряв двух на спирали, прорвали оборону метрах в ста от Лабуса и Скоробогатова. Зеки из валежника что-то закричали, заматерились, пустили очередь в русских.
- Ну что? Не подведём Родину?! Вперёд! – и не сговариваясь о дальнейших действиях, оба выскочили из прикрытия. Скоробогатов с боевым кличем, как лань, прыгнул в сторону, подствольный гранатомёт его АК изрыгнул заряд, а затем раздалась длинная очередь. Лабус с фуфайкой в руках и пистолетом «Стечкина», пригибаясь и виляя, кинулся после взрыва ВОГа к проволоке.
- А-а-а! Гады-ы! – двоих выскочивших зеков он уложил на бегу прицельным огнём, в прыжке оказался на ирландце, наступив на его простреленную спину. Кинул фуфайку дальше, на проволоку, ещё широкий шаг, с неё на кончик деревянного столбика, обмотанного спиралью. И вот уже оказался на земле. Сзади короткими очередями прикрывал Скоробогатов.
Неожиданно перед Лабусом из ельника выскочили двое с охотничьими ружьями в полосатых безрукавках и кирзовых сапогах – небритые, злые, матерые зеки. Лабус опередил их стремления – в одного успел всадить три пули из Скоробогатовского пистолета, другого сшиб ногой и тотчас добил рукой. Он знал, что такой удар в шею – смертельный. В густых елях бабахнул выстрел, Лабус моментально пригнулся и упал навзничь. Скоробогатов, вопя, прострочил весь ельник. Лабус вскочил, предварительно вставив новую обойму, ринулся в сторону, так как опять из кустов по нему выстрелили. Он ткнул кнопку на второй половине бинокля, спокойно размахнулся и пустил хитрую гранату в стрелявших.
После взрыва, разметавшего в всё живое в ельнике, он спокойно поднялся.
Вместе со Скоробогатовым перекинули через проволоку коляску с шестом, собрали у зеков оружие. Лабус взял только «лимонки».
- Хорош пистолет! – Лабус протянул оружие Скоробогатову, тот всей пятернёй засунул его в карман.
- А ты ни чё так! Нормалек! – Скоробогатов довольно оглядывая случайного напарника, хлопнул Лабуса по крепкому плечу и подошёл к зеку, раненному в живот. – Скотина! Чё, жить надоело?! – Скоробогатов сжал ухо умирающего в кулаке, тот заныл ешё больше, оправдываясь:
- Браток, извини! Браточек! Нас заставили, обещали отпустить, если вас не пропустим… если живые остане…
- Какой я тебе браточек! – Скоробогатов коротким, но сильным ударом прошиб зеку грудь. – Отмучался, защитник Родины! Хе!
- Ну, пошли! – Лабус шагнул в сторону, нагибаясь, поднял шест в руке, коляска неприятно скрипнула. Скоробогатов внимательно следил за ним, потом усмехнулся и быстро поднял автомат дулом к Лабусу:
- А ты…это… ничё-ё! Нормальный пацан! Только зря всё это! Ты земляк, извини! Слишком опасный соперник.
Лабус сразу оценил ситуацию, но…
Как чёрт из табакерки из-за крон деревьев вылетел вертолёт – от него, на секунду зависшего над русскими, оторвалась чёрная коробка со стальным оперением. Скоробогатов головой вниз бросился в траншею с убитыми зеками. Лабус дернулся в сторону, прыгнул раз, другой и последний, в ельник. Взрыв застал его в прыжке, метрах в семи. Упругой оглушающей волной бывшего военстала кинуло на землю, сыпанув десятком осколков. Еще в воздухе он почувствовал звонкий удар о каску, резкую боль в плече и пояснице. Он грубо упал между корней елей, взрыв осыпал его песком и хвоей, рядом шмякнулась оторванная в колене нога зека.
Лабус застонал, желваки заходили на щеках. Осела пыль, на лице кровоточила бровь, разбитая при падении. Лабус перевернулся на спину, пролежал с минуту, услышав знакомый голос:
- Земляк. Ты где? Эй, земляк!
 Скоробогатов, проводив взглядом улетающий вертолёт, искал напарника, разминая ушибленную шею. Лабус увидел его, зажал в руке нож, прикрывая его под полой безрукавки.
- А-а! Вот ты. Я уже думал…ищу тебя, а тебя нет. Думал, в кусочки разорвало! Ан, нет! Живой вроде! Ну да хрен с тобой. Прощай, земляк. Бог тебе поможет! - Скоробогатов отвернулся от злобного взгляда напарника, перешагнул вырванную с корнем ёлочку и пропал в кустах.
Шаги удалились, а когда рассеялся пороховой дым и гул в ушах стал утихать, Лабус оценил своё положение.
Километрах в трёхстах над ним недвижимо висел спутник, приборы которого улавливали не только свернувшуюся на пригретом пне гадюку, украшенную зеленоватыми ромбиками, но даже шорох и шелест листьев под коротенькими ножками ёжика, нюхающего большой крепкий боровик.
Для разнообразия кадры продвижения и гибели каждого участника на телеэкранах сменялись сюжетами природы и таёжного благоухания.
Ещё не окончились разговоры зрителей по поводу боя с зеками, а Фишер, сжимающий ручку кресла и ежеминутно искоса поглядывающий на своего начальника, созерцал Лабуса, перевязывающего свои раны лоскутами материи, проверяющего оружие и оглядывающего местность. Когда он исчез со своей хитрой техникой-коляской в ельнике, Фишер облегчённо вздохнул, последовав примеру шефа.
В следующий миг стали показывать другого русского игрока, погибающего от колотых ударов штыка зека, целившего прямо в грудь лежащего. Русский испустил дух, выпрямившись как струна, зажав в кулаках горсти хвои. Это был Скоробогатов.
На закате, озарившем опушку соснового леса, Лабус выполз из-за маленьких, причудливых сосёнок на пятачок земли, усеянной автоматными гильзами и желтоватой осокой. Потрогал пустую зелёную гильзу. Холодная - давно стреляли. Вытащил за собой шест с коляской и, развернув ее вперёд, быстро, в полный рост перебежал сырую ложбину, продрался через густой ольшаник и наткнулся на труп. Лабус узнал в мёртвеце американца Дрелла, видимо умершего от многочисленных огнестрельных ран ещё недавно, с полчаса назад. «Вот и концерн «Крайслер» проиграл!» - Лабус, не обращая внимания на далёкие выстрелы и взрывы, обошёл слишком густые кусты ольхи и вербы, и по прямой кинулся вдоль старой просеки-борозды, далеко уходящей в лиственный лес, не догадываясь, что метрах в ста сбоку от него лежал окровавленный и обобранный зеками Скоробогатов – недавний его «напарник».
Теперь Лабус решил нагнать потерянное время. Коляска скрипела в десяти метрах впереди от него. Правда он не знал, был ли кто-то впереди его (выстрелы раздавались только сзади и по сторонам). Прямо по курсу стояла тишина – гнетущая и напряжённая. И смертельная!
Когда не знаешь, какое дерево или кочка сейчас выстрелит, чувствуешь, как нервы оголяются под кожей, мурашки щекочут ноги и спину, холодеют руки. Только горячее дыхание и тихий, чуть слышный бег, внимательные, широко раскрытые глаза.
Лабус резко затормозил, заметив в метре от коляски стальную золотистую проволоку, натянутую поперек борозды. Губы что-то шепнули. Микрофон в кроне берёзы не уловил слов, зато телекамера, установленная там же, сняла человека, обошедшего губительное место и побежавшего дальше.
Через метров сто коляска разлетелась от следующей мины, видимо фугасной. Столб огня и искр взлетел высоко над упавшим в борозду Лабусом, осветив это место. Через секунду из высокой травы по узеньким рельсам выкатился чёрный бочонок с коротким, но крупнокалиберным стволом и громкими выстрелами разнёс в куски покрытое мхом и лишайником дерево, расщепил шест от коляски в трёх местах, спрятавшегося в борозду Лабуса осыпал грязными комьями земли. С минуту автоматический пулемёт расстреливал почву вокруг человека. Лабус, скривившись от занывшего плеча, обмотанного бинтами и тряпками, другой рукой осторожно вытащил из кармана штанов гранату, большим пальцем выдернул кольцо и бросил «лимонку» в темноту.
Автомат даже не успел отъехать обратно – его разворотило гранатой.
Лабус посмотрел на Полярную звезду, блеснувшую в наступившей ночи, на кору ближайшего дерева, видимо, определяя маршрут и стороны света, и осторожно, раздвигая перед собой ветки, засеменил по кустам лесного массива, тянувшегося километра два на северо-запад.
Уже под утро, пройдя этот лес и небольшое болото, подозрительный холм, обогнув замаскированный дот, пост-землянку зеков-смертников и присыпанную листьями мину, миновав два прожектора и убрав в одной траншее часового в фуфайке, Лабус неожиданно для себя почувствовал усталость и нудную боль в пояснице. Странно. Но что-то мешало ему. Осколок бомбы он вытащил ещё тогда на опушке, а вот левое плечо ныло и подёргивалось – крупный осколок навылет задел шейные мышцы и плечевую кость. Кровавое мясо Лабус посыпал порохом и сжёг его, не издав звука, а затем наложил измельчённую кору ивы и перетянул эластичным бинтом. Осколок этот он не нашёл тогда, а вот поясничный маленький, торчавший из пробитого ремня, взял на память, сюрприз жене. Эту рану залепил пластырем, но теперь она, кажется, начала гноиться! Лабус снял пятнистую кепку, вытащил полиэтиленовый мешочек из козырька, разорвал его зубами и все содержимое глубоко вдавил в рану, прямо под края рваного отверстия в коже. Он сморщился, в голове застучало, спину прошиб озноб. Через две минуты взглянул –белый порошок растворился в кровавой массе. Тем самым продезинфицировав рану и остановив кровь, наложил новый пластырь и встал, разминая онемевшую ногу и спину. Утренний туман ещё не собирался рассеиваться. Приготовив в боевое положение пластиковый лук и стрелы, Лабус направился дальше, на север, и вскоре шаги его утихли…
Харрингтон после увиденной картины самолечения русского с ещё большей любовью и нежностью осмотрел и ощупал свои пальчики и морщинистую кожу. Но, заметив непонимающий взгляд Фишера, встрепенулся и уставился на экран.
Скоро должны были принести кофе.
Вскоре Лабус, успевший изрядно вспотеть, тяжело дыша, повалился на бок около старой, причудливо кривой берёзы, измазанной гнилым коричневым соком. По его расчётам упущенное время было нагнано, теперь он находился где-то в авангарде всей группы участников состязания, среди самых сильных и хитрых своих противников. «Да-а! Ну и состязание! Лет десять назад, лазя по Зоне на пару с Курортником, он не поверил бы, узнав чем станет заниматься на пенсии. Как говорится, «мысли материализуются». Стоп. Спокойно», - Лабус отставил флягу с водой в сторону и осторожно повернулся на другой бок, но тут же дёрнулся, больно кольнуло в пояснице, рана снова стала ныть. Лабус прищурился, осматривая густую «муравку» с редкими берёзками, там кто-то был. Его подозрения подтвердились – в одном месте трава раздвинулась рукой человека. Лабус уже держал его на прицеле лука, но показалось знакомое лицо немца Вайгеля, пытавшегося мимикой и знаками показать опасность впереди. Вайгель, нервничая, хотел объяснить русскому, что в ста метрах по курсу хода, на раскидистой сосне сидит снайпер.
Через минуту Лабус понял, что зек не стреляет потому, что не знает, кого из двоих убрать сначала – выстрелом он же выдаст себя другому, а тогда ему смерть. Ещё Лабус догадался о хитром, коварном плане Вайгеля – попытаться убрать зека ценой своей жизни, а если русский не погибнет, то тотчас убрать его. А может немец распластался там, в траве, находясь  в безвыходном положении – ведь сражаться с зеком и русским он не мог на таком расстоянии – не позволял огнемёт.
«Ладно! Не так уж это сложно!» - Лабус, закинув рюкзак за спину, собрался духом и спокойно вышел из-за берёзы, целясь в оптический прицел. Глухо и певуче дрогнула тетива, пискнула в воздухе стрела, но одновременно с этим, из кустов верб около Вайгеля выскочили несколько запыхавшихся от стремительного бега зеков, с «Калашами» наперевес. Лабус упал – очередь моментально прошила берёзу, брызнув гнилью на голову, взглянул наверх – зек-снайпер тяжело и больно падал с сосны, пронзённый стрелой, как резиновый, перескакивая с одной ветки и ударяясь об другую. Около Вайгеля бегало несколько зеков, объятых пламенем, которые, громко  и истошно крича, горели и падали в траву. Немец усердно поливал их огнём, но вдруг один, с горящими ногами, забыв о боли и надвигающемся конце, перебил автоматной очередью колени Вайгеля, бросил автомат, подпрыгивая, пытаясь сбить пламя, прыгнул на немца. Тот в последний раз пустил струю огненного газа в исказившееся судорогой лицо зека и повалился в выжженную траву. Они сцепились и, полыхая оба, прижались друг к другу в смертельном объятии. Видимо огонь лизнул газовые баллоны на спине Вайгеля – огромный огненный столб взвился выше деревьев и тотчас исчез, наполнив воздух гарью и дымом.
Лабус поднял голову – картина была удручающая. Навряд ли комиссия опознает останки бойца бундесвера. Вытащив стрелу из живота зека, отбросив снайперскую винтовку носком ботинка, Лабус побрёл дальше, по мере удаления всё реже оглядываясь на выжженный участок леса.
Каким-то профессиональным, натренированным чутьём Лабус определил местоположение двух мин, сосредоточенно глядя на место их залегания, обнаружил замаскированную яму с  железными кольями на дне, ловко прополз вокруг дзота и вскоре выполз на старую просеку в еловом лесу. Там, среди пней и сухих веток, иногда вскрикивая, пыхтя и издавая непонятные звуки, сражались в смертельном поединке два злых и жестоких противника. Японец Осико наносил резкие удары ногами, а здоровый и свирепый Каас отбивал их большими бицепсами и крепкими предплечьями. По их виду было ясно, что дрались они давно: японец в изодранном грязном кимоно, с висящей сломанной правой рукой и опухшим левым глазом уже не чётко заносил ногу для удара, но преимущество его было в том, что бил только он, хоть и разрозненно, но ещё сильно. Уставший, с выбитыми передними зубами, кровоточащим носом и торчащей в бедре стальной звёздочкой, вызывающей обильный поток крови, американец с трудом отбивался, иногда уклоняясь от ударов в голову. Два сильных, измученных, потных противника бились уже не за финиш и призы, а за жизнь, которая могла прекратиться для обоих вот-вот.
Но вот Каас по-боксёрски умело отбивающий удары огромными литыми мышцами, неожиданно сделал выпад и крепкий кулак его поразил японца. Получив сильный удар в лицо, Осико неуклюже плюхнулся в яму с дождевой водой. Американец не сделал попытки добить своего врага, ползающего во взбаламученной луже и пытающегося встать. Лабус, придерживая одной рукой лук, другой отодвигая ветки, переместился в более густой ельник и созерцал дальнейший поединок.
Происходившее, как известно, наблюдали и зрители у телеэкранов.
Каас тяжело дышал, опустив синие от побоев, онемевшие руки, его вдруг некстати схватила в плече судорога, а Осико приготовился к новому прыжку. Первый удар американец отклонил, второй отбил, а третий пропустил – больно треснула челюсть. Каас поймал в широкую сильную руку кисть японца и начал её ломать, но Осико, вспомнив о ране противника, немедленно ударил ногой по торчавшей звёздочке и вогнал её в бедренную кость американца. Тот взвыл как раненый медведь, задёргался всем телом и до хруста загнул кисть японца. Опять два истошных крика слились в единый. Лабус, сморщившись, на секунду отвернулся и обомлел. В полуметре от него, красиво свернувшись, тихо посвистывала серая болотная гадюка. «Наша, сибирская!» - подумал Лабус некстати. Змея гипнотизировала человека парой чёрных холодных глазков. Сбоку, метрах в десяти раздавались кряхтения и стоны дерущихся, а тут… Лабус почувствовал неприятное щекотание под ложечкой. Переглядки человека со змеёй продолжались с минуту, и вот, когда один из них уже приготовился к броску, произошло ещё одно событие, заменившее прежнее. Лабус заметил, как гадюка быстро отвела свой взгляд в сторону от него и одновременно услышал тонкий шелест хвои под тяжелой поступью.
Лабус моментально с положения сидя прыгнул на неожиданного нового противника –итальянца Пиночелли. В воздухе, отведя рукой выпад противника, Лабус обхватил шею того и повалил на маленькую ёлочку. Пиночелли в одной распахнутой, мокрой рубашке и обрезанных под шорты штанах пытался вогнать здоровый тесак в русского, касаясь остриём клинка его тела. Но крепкая, не менее сильная рука Лабуса, как рычаг преградила путь лезвию – оба соперника дрожали и кряхтели под напором сил и надвигающихся чувств.
Схватка продолжалась недолго – Лабус извернулся и резко ослабил захват – итальянский тесак до рукояти вошёл в песок, а Пиночелли, получив пару ударов по шее, медленно повернулся набок и застыл в такой позе. Лабус воткнул тесак себе за пояс, распрямился, оглядел мимолётом окружающую его местность – вроде никого, а затем выглянул из-за ёлок на просеку. Там, в смертельном объятии сцепились Осико и Каас, пытавшиеся садануть друг друга коленом или локтём. Японец  с висящими как плети руками всё-таки несильно ткнул Кааса коленом в пах – тот ослабил захват, а затем японец с размаху, как футболист на поле, пнул противника снова в пах и одновременно получил от того сильный удар в грудь, в солнечное сплетение. Получилось так эффектно и обоюдно, что оба без звука пали – один рухнул вперёд лицом и еле-еле ворочался, другой отлетел метра на два и остался лежать неподвижно, раскинув перебитые руки и неестественно загнув ногу.
Лабус, удивлённый таким исходом боя, повернулся и вздрогнул – опять та же гадюка. Но теперь он стоял, и змея ему не могла причинить вреда. Просто неприятно ныло плечо и горела щека, охлёстанная колючей веткой. Краем глаза Лабус заметил поднимавшегося Пиночелли. Тот, сверкнув глазами и позеленев всем своим смуглым лицом, повернулся к русскому. Это же сделал Лабус, решивший драться по-честному, с безоружным противником.
Оба кинулись друг на друга, крякнули в момент столкновения, но схватились по-разному. Итальянец сцепил руки в замок за поясницей русского, а тот – также за шею. Вскоре Пиночелли понял, что сделал промах – руки Лабуса сильнее давили на его шею, ногой его было не достать, и тут раздался мат на певучем средиземноморском наречии, переходящим в хрипенье. Лабус, почувствовав боль в пояснице и острые прострелы в ране, широко расставил ноги и собравшись с силами, швырнул итальянца за себя борцовским приёмом. Тот пролетел, кувыркнулся метра три и тотчас вскрикнул – между сухой травой и плешинами мха, плавно извиваясь, уползала гадюка. Пиночеллли закричал, схватившись за плечо, вскочил и заныл как маленький, что-то бормоча и призывая Святую Марию на помощь.
- Извини, Буратино! - произнес Лабус и, вспомнив, заграничный лексикон, добавил. - Чао!
Где-то недалеко шумел вертолёт, а впереди по курсу раздался взрыв. Лабус медленно бежал среди лесных бугров и широколиственных деревьев, лук с чуть натянутой тетивой и вложенной стрелой был наготове. Вскоре он наткнулся на последствия взрыва – рядом с вывороченной миной дёрном и тонкими корешками, среди разбросанной, ещё дымящейся земли, лежал с оторванной ногой Катьен. Говорили, он считался одним из лучших телохранителей не только во Франции, но и во всей Европе. И вот теперь этот француз, чемпион в конкурсах телохранителей, изобретатель лучшего бронежилета в мире, сильный и верный человек премьер-министра прижался к рыхлой земле в смертельной агонии.
Пора было обедать. Лабус выбрал укромное местечко, откуда проглядывалась местность, разложил на носовом платке нехитрую еду – два тюбика и плитку шоколада, поразмыслив и посчитав количество съестного в рюкзаке, он вытащил ещё одну коробочку.
За пять минут умял содержимое одного тюбика – мясной паштет канадского производства, съел калорийное филе из грецких орехов, изюма, мёда и твёрдых корочек лимона, сладкий до тошноты шоколад и теперь наслаждался розовым кремом местного производства, заменявшим соки нескольких ягод и фруктов. Как космонавт на околоземной станции Лабус выдавливал свой обед из тюбиков, разукрашенных рекламами. Судя по объёму, этим не наелся бы и ребёнок, но по калорийности - кажется, живот набился до отвала.
Где-то очень далеко стреляли, а здесь слышно было «тук-тук-тук, та-да-да-да». Теперь Лабусу не казалось, что от отстаёт – позади осталось несколько сильных противников, даже очень сильных. Это придало ему энергии и необыкновенной лёгкости – путь, судя по памяти и местным природным признакам, лежал чуть вправо – на северо-восток. Лабус попрыгал – что-то тряслось в рюкзаке. Оказалось, рассыпалось несколько самодельных патронов. Переложил, вскочил ещё – теперь всё в порядке, на штаны, в завязки прикрепил несколько свежих веточек берёзы и кедра, мох. Часы показывали 17:22.
Уже через минуту, избегая алых лучей заката, из кедровника вышел леший и, оглянувшись, побрёл через пологие низинки в сторону чернеющей чащи.
По ходу событий, развернувшихся перед зрителями, всё чаще и чаще раздавались возгласы восхищения и восторга по поводу действий русского игрока. Фишер и Харрингтон получали поздравления и похвалы за столь сильного кандидата. И это им было лестно. Их ни сколько не смущало то, что за них выступал русский (это позволяли правила игры), только раз Фишер услышал упрёк от директора немецкого концерна, мол, почему вступил в состязание русский на стороне американской фирмы, что, типа, не нашлось своих?!
Теперь Харрингтон без интереса наблюдал за некоторыми другими участниками соревнования, и с нетерпением ждал съёмку Лабуса. Руки теперь изредка дрожали, он потирал их, как обмороженные, седые виски иногда вздрагивали при смене кадров на экране.
Фишер нетерпеливо оглядывался в поисках официанта – от волнения и чувства промелькнувшего успеха ему страшно хотелось есть. Вскоре, извиняясь, прибежали сразу трое работников обслуживающего персонала, и Фишер изощрялся в выборе блюд.
Лабус, и правда, в этом наряде был похож на лешего, чувствовавшего себя в этом лесу, как дома. Из чащи раздалась длинная пулеметная очередь – Лабус мгновенно, но неудобно распластался на большом пятачке мха, сверху посыпались раздробленная кора и щепки. Сливаясь с чернотой чащи и серой землёй, у тяжёлого станкового пулемёта крутились двое зеков в полосатых тёплых робах. Слышны были их брань и лязганье неподдающегося затвора. Лабус выпрямился в полный рост, выставил наизготовку лук и быстро направился в сторону зеков.
Один, небритый и злой на весь мир зек дёргал в бешенстве собачку затвора, другой – маленький и весь грязный с лицом в угольной саже и оружейной смазке выворачивал ленту с патронами.
Глухо, до половины вошла стрела в фуфайку небритого, опрокинув его моментально наземь, маленький зек, что-то причитая и бормоча, с широко раскрытыми глазами дёрнулся было бежать, но споткнувшись, упал на ещё недавно живого своего напарника – железная цепь сковала его ногу со станком пулемёта. Когда к нему подошёл, увешанный зеленью, грязный, вооружённый человек с луком в руках, зек отвернулся, уткнувшись лицом в сырую землю, и задёргался в громких мужских рыданиях.
Лабус постоял над ним, осмотрелся, быстро вынул из-за пояса итальянский тесак и отсёк застрявшую в патроннике пулемётную ленту. Ногой расшвыряв зелёные коробки с запасными лентами в недоступное натянутой цепью место, он ещё раз презрительно взглянул на дрожавшего зека и пошёл прочь, на ходу сунув тесак за пояс.
Темная, местами гниловатая чаща сменилась уродливыми, голыми берёзками и ольхой: «Как на болотах Зоны» - Лабус обошёл засыпанную листовой и сухой травой яму, прыгнул на пучок сгнившей сухой травы и, не удержавшись в равновесии, шмякнул ботинком в жижу болотной грязи и тины. Таких травяных кочек здесь и дальше была уйма – привычный и характерный признак болотистой местности или трясины.
Прыгая с кочки на кочку, редко оступаясь и вскоре увлёкшись осторожной «ходьбой», Лабус наткнулся на красную табличку, прибитую к гнилому, изъеденному червями и короедами, столбику. Белыми буквами там значилось  следующее: «Прямо пойдёшь – башку свернёшь». Косыми, размазанными словами отборной ругани дополнялась эта строчка дальше. «Да-а, красноречиво сказано! Гм-м! Будто направо пойдёшь – к финишу живым придёшь!» - усмехнулся Лабус и уже с меньшим азартом запрыгал по кочкам дальше.
На границе грязи и мутной зеленоватой цветной воды болота вправо и влево уходила полоса ржавой колючей проволоки, впереди за ней начиналась топь с чистыми окошками воды и островками сухих веток. «Сумерки, конечно же, мне помешают, но ночевать негде, смирись окаянный!» - Лабус хотел было схватить так кстати лежавшую рядом свежесрубленную молодую сосёнку, но решил не торопиться. Медленно, будто лаская, вёл он рукой вдоль всего ствола этого деревца и, скоро, нашёл плод своих поисков – струну-проволоку, соединявшую обрубленный сучок и чеку утопленной в грязи «лимонки». Гранату Лабус взял себе, обтерев о безрукавку, готовый шест выпрямил перед собой и, поразмывлив, быстро разбежался. Через секунду он плюхнулся в воду на той стороне колючей проволоки и сразу же выбрался на сухой бугор сложенных веток. Закончив туалет и бережно разложив свою импровизированную постель: рюкзак – подушка, масхалат – покрывало, Лабус улёгся и сразу по привычке заснул, держа мозолистую крепкую ладонь на широком лезвии тесака.
В километре от места ночёвки русского во взбаламученной и пузырящейся воде, судорожно хватая ртом воздух и барабаня по плавающему термосу, кончал свою жизнь прямо в готовой сибирской могиле англичанин Хёггинс, исказив лицо в ужасной гримасе. Точно такой же ужас охватил его шефа – генерала контрразведки Великобритании Диккенса, вцепившегося старческими руками в мягкие подлокотники кресла и вылупившего глаза на телеэкран.
Кто-то переживал смерть шведа Улайна, повисшего с распростёртыми объятиями на электропроволоке, ограждавшей весь игровой участок.
А Лабус спал и не знал, что того шведа, поставившего ему на старте подножку зовут Улайн, и это он висит на проволоке мёртвый, ещё недавно пытаясь трусливо выйти из игры.
Рано утром, когда солнце ещё не бросило свои лучи, а её противник – туман спрятал все немногие предметы этих мест в мягком парном одеяле, Лабус продолжил свой нелёгкий путь. По его расчётам уже было пройдено больше половины игрового участка и самое трудное и опасное находилось впереди – таёжная, глухая трясина. Как далеко она тянулась вперёд, неизвестно, вчера из-за темноты, сегодня из-за тумана ничего не было видно. Это ещё сильнее огорчало Лабуса – не обходить же ему болото по самым опасным тропам.
С сотню метров он прошёл, точнее, проплыл без приключений, до боли в глазах всматриваясь в расплывчатые очертания редких оголённых деревьев, окутанных клубящимся туманом. Затем залез на небольшой островок из двух гнилых пней и нескольких веток, передохнул и опять погрузил ноги в болотную мокруху – популярное распространённое растение таких мест. Иногда по-собачьи, иногда вольным стилем, Лабус продолжал плыть по заданной самим собой траектории до тех пор, пока руки не начали вязнуть в тине, а ноги вконец потеряли дно. «Надо бы ещё отдохнуть!» - Лабус подогнул под себя конечности и осматривался в поисках островка спасения. Он его заметил, только далековато – метрах в десяти по курсу. Опять вспучилась под его взмахами мокруха, забурлила вода, и этот звук, как показалось Лабусу, разнёсся по всему болоту. То ли из-за этого, а может от пропавшего вдруг тумана и неожиданных тёплых лучей солнца болото заговорило на все лады. Где-то спереди булькало и шипело, сбоку квакало, скрипело, шелестело и вздыхало, сзади вообще шлёпали по воде, видимо, болотная птица. Казалось, здесь живности-то нет кроме одинокого человека, ан нет – кругом трещали и попискивали какие-то неведомые зверюшки и таинственные, ужасные, наверное, насекомые. Вот, извиваясь в плавном танце, проплыла болотная гадюка – подобную Лабус видел вчера. Из-за трёх затхлых, чёрных у основания, берёзок вспорхнула уродливая птица – с приплюснутым клювом, серым опереньем и длинными тонкими ногами. И вот, Лабус, потеряв рюкзак, с луком и колчаном, мотком верёвки и большим тесаком, в мокрых штанах и безрукавке, весь в мокрухе и тине, выбрался на кучу толстых веток и стволов, объеденных на концах. Здесь-то он и заметил широкую, почти прямую и непрерывную гать, а по ней-убегавшего строителя – крупного бобра с блестевшей на солнце шкурой. Вскоре он исчез, а Лабус, осторожно пробуя ногой бобровый настил, двигался по тропе, балансируя руками и вздрагивая корпусом при малейшем качании плавучей дороги. Если не считать нескольких мест, где тропа обрывалась и снова начиналась в метрах двух-трёх, то Лабусу казалось, что так он дойдёт до финиша: болото всё тянулось и тянулось как и бобровый настил по нему, времени прошло уже много, урчал в естественной просьбе желудок и нагретая чересчур солнцем голова начала потеть. Не раз приходилось ползти по ненадёжному настилу, брести по жиже, держась за отдельные ветки и полусгнившие брёвна, перебираться с помощью верёвки, но к полудню тропа оборвалась так же внезапно, как началась. Виден был чёрный берег с густой растительностью, находившийся выше болота и постепенно переходивший в холм, но до всего этого надо было еще добраться. Лабус с ужасом подумал о предстоящем погружении в болото. Закрепив на себе оружие, и несколько раз попытавшись, он всё-таки докинул и зацепил «кошку» на большом пне, раскинувшем корни и обрубок ствола метрах в десяти от себя. Потянул – держится, разбежался и параллельно поверхности жижи, прыгнул в болото, вытянувшись как струна. Упал он всем телом и конечностями и сразу стал подтягиваться по верёвке. Ноги и таз всё-таки погрузились в тину, а тело и голова позли по густой корке грязи и мокрухи, засохшей под ежедневно палящим сибирским солнцем.
Раз Лабусу показалось, что он засел прочно, навсегда, но, собрав последние, таявшие силы, выкарабкался, оставив глубокую воронку засасывающей грязи.
Теперь он победоносно восседал на пне – грязный и усталый, но радостный и живой, а малое число оставшихся участников позволяло спутнику транслировать прямой эфир подробнее и чаще о каждом. Поэтому, почти весь его путь по болоту, особенно, вначале и в конце, смогли увидеть зрители, не перестававшие восхищаться русским игроком. Харрингтона постоянно переспрашивали, ему звонили, правда ли этот русский выступает за него и его фирму, но он довольно ёжился, потирал руки и больше просил кофе, за него всегда на эти вопросы отвечал Фишер. Когда шеф выходил курить он волнения или по привычке, а на экране показывали Лабуса, он моментально вскакивал и, сбивая всё на пути, бежал в зал для курения и оттуда они неслись вдвоём, ещё издалека устремив взгляды на экран.
Пока Лабус оправдывал их надежды – с помощью верёвки опять же прежним способом легко перебрался до свежей берёзы, и хотел было отдохнуть ещё, но почувствовал под ногами дно, хоть и мягкое, густое, но уже безопасное. Через пять минут он распластался на сыром дёрне и наслаждался жизнью под ярким снопом солнечного света и тихим шелестом берёзовых крон.
Штаны высохли быстро, только вот грязь висела на них твёрдыми комками, ветки на завязках обвисли и поникли, но по-прежнему придавали устрашающий вид. Лабус вскочил, поразминал ноги, шею, выкинул руки, имитируя боксёрские удары, и стал подниматься на холм, шаря взглядом по дёрну в поисках съестного.
Легко обнаружив противопехотную мину ударно-нажимного действия, Лабус выкопал её тесаком, не дыша, держа на одной руке, пополз выше и испуганно дёрнулся, ощутив щекой холодноватую ветку и колючий сухой мох. Громкая раскатистая эхом по всему болоту очередь из дота прошипела свинцом над головой. Лабус, не отвлекаясь от смертоносной мины, попытался отползти в сторону и обойти дот, но опять взвизгнули пули, всего в метре от него вспучилась хвоя. Положив мину на землю, он достал из колчана белую стрелу с красным набалдашником у острия, вложил в лук, натянул и, хорошо целясь в чёрную амбразуру дота, отпустил тетиву. Стрела смачно вошла в лоб одному из зеков за пулемётом и тотчас разорвалась громким хлопком и небольшой вспышкой. Пока испуганные насмерть, обрызганные кровью и мозгами своего товарища, зеки вытирались и поднимались, кашляя от дымного пороха, Лабус очутился у самой траншеи, ведущей в дот. Он чем-то щёлкнул в трофейной мине, залез на крышу укреплённой землянки и, взмахнув рукой, закинул её в темноту землянки. Брёвна и земля глухо дрогнули в сильном толчке, из всех щелей и амбразуры повалил дым, а голоса сменила безопасная тишина.
Метров через семьсот Лабус услышал гул приближающейся вертушки, далёкую перестрелку и одинокий выстрел впереди себя, в густом бору, усеянном гигантским папоротником. Могло показаться, что все вернулись на старт, сделав круг и потратив бесполезно силы и жизни.
Лабус высоко перескакивал через поваленные сосны, пни и папоротники, пока не услышал недалеко выстрел из ружья. Мгновенно он застыл в неудобной позе на одной ноге, с вытянутой вперёд шеей и разведёнными руками. Прислушался: кто-то ломился сквозь ельник в его сторону. Раздались, видимо, по бежавшему автоматные выстрелы – вразнобой, короткими очередями. Лабус присел, и густые папоротники отлично скрыли его от выскочившего из кустов австралийца-охотника. Кастелл, а это был он, повернулся и всадил заряд из винтовки в ельник, наугад, тем самым подставив спину Лабусу. Но бывший военсталкер не воспользовался ситуацией. Охотник-игрок кинулся вдоль ёлок, перезаряжая винтовку, споткнулся, ругнул кого-то по-английски и бросился дальше. Из ельника врассыпную выскочили четверо зеков, трое с автоматами, а один с грубо отёсанным колом. Лабус вскочил и, пустив стрелу, сразу спрятался обратно. Зек, вскрикнув, рухнул и исчез в траве. Остальные повернулись, но выстрел Кастелла поразил ещё одного. Лабус изготовился и в прыжке отпустил натянутую тетиву – стальная стрела пробила ногу третьего зека. Тот истошно заорал, зек с палкой бросился в ельник, а Лабус отскочил в папоротник, так как австралиец громыхнул винтовкой, и пуля отщепила кусок коры на дереве, стоящем рядом с русским. Пока Лабус крался в траве, раздалась очередь из автомата, и Кастелл  с простреленной развороченной грудью навзничь упал в папоротник. Раненый зек, матерясь и вытирая кулаком сопли, стал расстреливать все деревья и траву, сменяя магазин за магазином, только пустые горячие гильзы отскакивали и осыпали лицо и тело убитого товарища. Свистнул тесак, вошедший наполовину в фуфайку, и смертник молча повалился в траву, выпучив мокрые глаза и оскалив щербатый рот.
Лабус выполз из папоротника, прислушался, поднял автомат и, резко повернувшись к ельнику лицом, прострочил его как материю на швейной машинке. Глубоко дыша, с открытым ртом и испуганной гримасой из-за кустов вышел зек, палка тихо упала в мох, а он, протянув грязную руку к Лабусу, упал лицом вниз и замер.
Вот вдалеке раздалась сирена. Лабус бросил оружие зека, встрепенулся и кинулся к воющему звуку, предупреждающему о близости финиша и возможном приходе кого-либо из первых участников.
Неосторожно выскочив из леса на светлую поляну, Лабус напоролся на двух зеков, державших канадца Макнайта. Третий зек злобно пинал его ногами, рядом валялись несколько мёртвых их товарищей. Лабус в упор всадил стрелу в одного, с разлёту наступив ботинком на полуживого канадца и толкнув его на землю, подпрыгнул и с разворота, в прыжке, ударил ногой другого зека, передёрнувшего затвор автомата. Последний, выгнувшись в воздухе дугой, далеко упал в траву, а Лабус отбил выпад третьего смертника, увернулся от удара прикладом и с силой и боевым криком всадил кулаком в грудь напавшего. Удар ногой завершил схватку, Лабус мимолётом взглянул на агонизирующего Макнайта и разбитые лица зеков, усмехнулся и пустился бежать дальше, будто ничего и не было.
В двухстах метрах от него, на чистом большом поле светился огнями и рекламами финиш, написанный на трёх языках, а он, чуть улыбаясь, но не теряя самообладания и внимания, замечая каждую мелочь в окружающем лесу, бежал по бетонной дороге. Первый и единственный игрок, добравшийся до финиша. Победитель и призёр, русский чемпион Пятых международных Игр «Lost» Константин Бобл по прозвищу Лабус.