Колька-абрек рассказ

Великий вождь был жив и процветал. Державные портреты его висели всюду, напоминая счастливым согражданам о всеобщем  процветании  рядом с ним.
«Жить стало лучше, жить стало веселее!» Это знали и усвоили все. В том числе и кучка малолетних беспризорников, удирающая от преследующих ее оперативников и милиционеров.
 
Февраль   был  каленый   и  лютый.   И   хотя,  по  московским понятиям, Ростов считался югом, ледяные задонские ветры начисто выдували тепло не только из-под скудных ребячьих одежд, но из шуб и пальто добропорядочных местных граждан. Подгоняемые казачьим сабельным ветром, граждане вприпрыжку семенили по своим делам. Гражданам было холодно. Милиции тоже. О беспризорниках,  увы, говорить   не  приходилось. Каждый из них с вожделением сдался бы на милость   победителей,  чтобы  через  несколько   минут  оказаться   в теплой милицейской дежурке. Однако древний стадный инстинкт и соблюдаемый   даже  новичками   завет: " С   ментами   не    якшаться!" заставлял  их  бежать, куда глядят глаза, обжигаемые ветром  и слезами.

Ветер   пер,  как  Махно.  Ветер  рвал  с  вокзального фронтона портрет вождя, и со стороны казалось, что лицо лучшего друга детей  искаженно  трепещет, переживая  за  безвинно гонимых беззащитных солдатских сирот.
Новый сумасшедший порыв сделал черное дело.  Резкий  хруст ломающихся планок и треск раздираемого  тугого полотна повелели преследователям остановиться.  Оглянувшись, они оцепенели от вершащегося  на  их  глазах  подрасстрельного  тупого  кощунства. Беспощадно  расхлестанный  сталинский  лик  рушился  прямо  на ступени Ростовского вокзала, и дело это грозило не только ответственностью за халатность, но и государственной изменой, пособничеством врагу, и всеми остальными пунктами и подпунктами неизменной 58-й.

Правда, ветер к «делу» не пришьешь. Но должностных лиц, что невольно оказались свидетелями контрреволюционного акта, привлечь ничего не стоило. Ибо - почему не противостояли падению, наблюдая за действом бессмысленно и отрешенно? Отчего не попытались предвидеть и предусмотреть всех последствий враждебной стихии? Грудью на защиту должны были встать, животы положить во славу Отечества!

А теперь, кричи не кричи, ссылайся не ссылайся на сопутствующие драме обстоятельства, ничто не поможет. Потому как виновные должны быть наказаны! А поскольку их нет, то вполне сгодятся и младший опер Кирдяев, и железнодорожный сержант Грибенко, и еще ничего не знающий начальник вокзала, и плотники, что на беду свою возносили и укрепляли сию «парсуну», и многие, многие другие. Всех найдут, всех достанут безупречные органы, а затем проскребут и прочешут до седьмого колена.

Поэтому, понимая все и мгновенно проиграв в уме непредсказуемые последствия, стражи порядка, бросив пацанов, наперегонки рванули к вокзалу.

Через несколько минут к зданию на полной скорости подкатили две кофейных «Победы», из которых с угрожающим видом выскочило несколько озабоченных мужчин. Затем следом подлетел грузовичок с охраной, и солдаты, донельзя промерзшие в кузове, согревая дыханием непослушные пальцы, побежали к портрету. Какие-то, выбежавшие по тревоге, перепуганные железнодорожные чины уже давали показания. Затем, вероятно, самого ответственного из них усадили в «Победу» и куда-то увезли. Солдаты же, под командованием одного из эмгэбистов, отодрали от портрета скрепляющие доски и, небрежно комкая, собрали полотно в огромную бесформенную кучу. Однако столь фамильярное обращение с божественным образом взбесило руководителя. Он что-то яростно заорал и бойцы, распрямив вырывающуюся из рук и хлопающую на ветру, как парус, ткань, медленно скатали ее в рулон и, с трудом взвалив на плечи, потащили к машине...

Из-за газетного киоска на противоположной стороне площади Тимка Кольцов, бывший детдомовец, бывший ремесленник, а теперь черт знает кто, гражданин без определенных занятий и места жительства, с интересом наблюдал за происходящим. Содрогаясь и приплясывая в кособоких тонких ботиночках, он дождался успокоения страстей и решив, что начальству сейчас будет уже не до него, вновь направился к вокзалу.

Собственно, бежать со всей чужой и дикой оравой ему не было смысла. Одет он прилично: «ремесленный» бушлат и фуражка со скрещенными молоточками над козырьком придавали ему вид почти респектабельный. Однако двухмесячное скитание по градам и весям уже оставило отпечаток на облике, и любой наметанный глаз мог тотчас определить в нем человека нездешнего, неуверенного и подозрительного.

Потому-то, заметив в зале крадущихся переодетых оперативников, Тимка встал и направился к выходу, а услышав крик и топот убегающих мальцов, сам рванулся за ними. Ну, тем-то оборвышам, видно, нужно, было спасаться. А его, невиновного, что угораздило? Никого он не грабил, ничего не украл: сидел чинно, благородно, ожидая проходящего поезда. И вот, на тебе! - рванул, сердцем чувствуя, что если останется, то и его заметут для проверки. А проверка эта вновь могла обернуться бедой и трагедией. Слишком много их было за неполные шестнадцать лет, и хотелось хоть немного отдохнуть, оклематься, расслабиться где-нибудь, в тишине и покое.

Прерывисто вздохнув, Тимка прошел вглубь полупустого плацкартного зала и, забившись в угол обшарпанного деревянного дивана, предался раздумьям. Будущее казалось беззвездным. От удачно проданной на одесском Привозе шинели не осталось почти ничего. Девятнадцать рублей с копейками, растянуть которые при самой строгой экономии можно было от силы дня на три, на четыре. А потом... Потом?

- А! Бог не выдаст, свинья не съест! - неожиданно громко произнес Тимка, отчего сидящая на соседнем диване старушка вздрогнула и с осуждением уставилась на него.

 За огромными стеклами зала, выходящими на перрон, прогрохотал порожний товарняк. Залетевшие сюда неведомо как воробьи щебетали и рыскали под потолком. Из полуоткрытых дверей ресторана аппетитно тянуло вкусным запахом еды. Жизнь неслась и бурлила.

Точно так же бурлило в животе у Тимки. Вытащив из кармана измятую трешницу, он, разглядывая, повертел ее в руке, а затем с наслаждением понюхал. Ассигнация пахла деньгами. Так, когда-то до войны, пахла мамина сумочка. У бумажника отца был совсем другой запах: трубочного табака, одеколона «Шипр» и тисненой лоснящейся кожи.

- Пирожки горячие! Пирожки с повидлом! - неожиданно раздался громкий призывный клич.

Кружевная официанточка из дорресторана поплыла по проходу с висящим на животе лотком.
- Кому пирожки? Го-о-рячие пирожки!

Тимка засучил ногами от нетерпения, но тут же смирил себя. Пирожки по полтиннику: ням-ням-ням и - проехал! А буханку хлеба на весь день растянуть можно. Да если еще рубля на два потрошков или ливеру прикупить... тады - ой!
Независимо сыто пропустив продавщицу, Тимка сходил в буфет и отоварился на пятерку. Затем вернулся на место, отломил по куску хлеба и колбасы, и дал волю зубам. Хлеб был свежий, поджаристый, мягкий ливер нежно таял во рту, а уж челюсти работали, как молотилки, подбирая с ладони все до последней крошки.

Неожиданно чей-то долгий взыскующий взгляд нарушил трапезу. Ощущая неудобство, Тимка повернулся и встретился с глазами вихрастого тонколицего парнишки, сидящего напротив. Паренек был чумаз и оборван. Видимо, он только что появился с улицы и, еще не отогревшись, дрожал в неподвластном телу ознобе.

Тимка чуть не подавился куском. Паренек сглотнул обильную слюну и отвернулся.

- Эй! - негромко позвал его Тимка. - Иди сюда!

Паренек недоверчиво взглянул на него.
- Ты меня?

- Тебя, тебя, - покровительственно усмехнулся Тимка. -Есть хочешь?

- Ага! - кивнул паренек. И не дожидаясь вторичного приглашения, пересел к «ремесленнику». - Двое суток не шамал. Дошел...
- Ну, так ешь!

Щедро отхватив увесистый кусок пеклеванного, Тимка положил на него оставшуюся колбасу и протянул приглашенному.

- Рубай! А потом попить куда-нибудь сходим... Тебя как зовут?

- Абрек! - неразборчивр прошамкал паренек.

- Абрек? - удивился Тимка. - Так ты, что же, нерусский?

- Русский, - с усилием проглотив кусок, ответил тот. -Абрек - это кличка. Еще с концлагеря. А так Колькой зовут...

Он снова вдохновенно припал к колбасе и задышал тяжело и часто.

Тимка недоверчиво глядел на него. Разве в лагерях такие бывали? Там же крематории везде, немцы оттуда живыми не выпускали. Врет, наверное, все, просто цену набивает.

- Ты что, действительно был в концлагере? - наконец не выдержал он.

- Угу, - утвердительно кивнул паренек. - Целый год и два месяца. Нас из Белоруссии привезли. В Саласпилс. Был такой детский лагерь. Слыхал?

- Н-нет, - чувствуя какую-то обидную вину за свое незнание, покачал головой Тимка. - Про Освенцим знаю, про Майданек... А Саласпилс... Это где же такой?

- В Прибалтике... - Колька перестал жевать и задумчиво посмотрел в расписанное ледяными узорами стекло. - Там их много было. В Шауляе, в Даугавпилсе, в Резекне, кажется... точно не помню. Нас в отдельных бараках держали. В детской зоне, как особый спецконтингент.

- Для отправки в Германию?

- Хуже! - Колька нервно и стремительно дернул головой серо-стальные, навыкате, глаза его будто сразу побелели. - Из нас кровь выкачивали, - почти не разжимая губ, тихо выдохнул он.

- Ка-ак? - Тимка так и сжался от неожиданности.

- Так... - Колька с сожалением посмотрел на оставшийся кусок бутерброда и отправил его в рот. - И прямым переливанием фрицам раненным, и в стерильный запас... Приведут в палату, иглу в вену загонят и - пошло... Фашистюга лежит, розовеет, а ты чувствуешь, как жизнь уходит. Голова кружится, ноги слабеют... У меня много раз брали, но я как-то держался и выжил... А-а! - Он мучительно скривился? прикусил губу и отвернулся.

Тимка молчал. Вот это судьба! Разве можно сравнить ее с его горем и бедами? Как-никак, а он жил, пусть не в оранжереях, но и не под штыком. И если бы не Савинец,  раскопавший проклятую тайну, то училище окончил бы, и в техникум, возможно, поступил. Как орал на комсомольском собрании этот гад, этот новый директор! «Среди нас скрывается враг! Сын изменника Родины! Как пролез он сюда?»

Как пролез... Да вот так! Сумел, прикинулся, скрыл свою биографию. А она у него - опа-а-сная!

Отец, до сорок седьмого года работавший в Молдавском радиокомитете, написал письмо Сталину о произволе и перегибах в «раскулачивании» крестьян. Через несколько дней его арестовали. Затем привезли в МГБ и сына, вызнавая на допросах, с кем был связан и встречался отец. Однако, не добившись ничего, отправили в приемник, потом в детдом, а оттуда уже в ремеслуху.

 Добрая детдомовская директриса Екатерина Александровна пожалела мальца, вытащив из «дела» его «чесеировскую» бумажку. Рисковала собой и детьми своими, а не побоялась, распахнула мальчишке дорогу в мир. Только Савинец все равно докопался. Видно, знал отца по Кишиневу. А может быть, кто-то настучал. Фамилия Кольцов была тогда известная. А уж по отчеству «Андреевич» на сына можно было запросто выйти. Вот и вышли. И принялись давить так, что кровью запахло...

За окном прогромыхал и остановился очередной состав. Несколько пассажиров суетливо подхватили свои узлы и чемоданы и заспешили к выходу.

Колька посмотрел на часы, висящие в зале, и авторитетно констатировал:
- Москва - Минводы! Самый точный курьерский. Затем, поудобнее подобрав свои лохмотья, он устало откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.

- Подремать бы минут шестьсот! Так ведь разве позволят... То менты, то уборщицы. А на улице... пан-хозяин и кошку не выгонит. Хотя для нас погодка в самый раз. Любую вошь раздраконит и выдует! - Он засмеялся и озабоченно поскреб у себя под мышкой. - В баню сходить бы, да приодеться чуток. А то стыдно. Девочки вокруг красивые, а ты, как бес из преисподней, мчишься, всех распугивая, не зная, куда спрятаться и чего пожрать... -

 Он заговорщицки оглянулся, цикнул слюной через зубы и улыбнулся Тимке.

- А ты шустряк! Мы видели, как ты чухал от опера. Я сперва подумал: фрайер, пижон, а как махнул за тобой, все, уверился, свой! Ты воришка или домашняк?

- Ни то, ни другое. Я из ремеслухи сбежал. Из Молдавии. А зовут меня Тимка.

- А-а, Молдавия, - снисходительно протянул Абрек. - Не бывал еще там, не собрался. Да и нечего там делать. Ростов - отец, Одесса - мама, а Кишинев - помойна яма! Так ведь?

- Не скажи, - обиделся за хороший город Тимка. - Кишинев прекрасен. Правда, там развалин много, но лет через десять он будет - ой-ой-ой!

- Э-э, мне ждать недосуг. За десять лет я должен школу окончить, в МГУ поступить и на генеральше жениться.

- На генеральше? - глупо вытаращился Тимка. - Почему именно на генеральше?

- Ну, на маршальской дочке. А иная мне, брат, не подходит. Погибать так с музыкой!

- Ха-ха-ха! - Тимка развеселился. - Да пойдет ли она за тебя?

- А чего не пойти... - Колька запустил тонкую, давно немытую пятерню в волосы и кое-как расчесал белокурые взъерошенные лохмы. - Я летом в Москву приеду, документы соберу и - отдайте мне что положено... Я ведь до лагеря в партизанском отряде был, а потом лишь так глупо попался. Так что мне, может, орден или пара медалей записаны. Да и это вот удостоверение приложить придется.

 Он мгновенным движением закатал рукав своей драной мешковатой  телогрейки  и Тимка,  холодея,   увидел выколотый на худом мальчишечьем запястье аккуратный лагерный номер.

- Двадцать девять тысяч восемьсот шестьдесят семь, - потрясенно прочитал он. - Двадцать девять тысяч... Это сколько же вас там было?

Колька сдвинул брови, насупился, видимо, подсчитывая что-то в уме, но, не сумев определить, вздохнул.

- Много. После меня ведь еще столько пришло. Одного в крематорий, другого на его место. Конвейер!

Глаза его снова побелели и затуманились подступившей тоской и болью. Он умолк отрешенно. Повздыхал, вспоминая и мучаясь. А затем, словно бы нарочно терзая себя, продолжил:

- А еще там у нас был вампир... Настоящий!

- Ва-ампир?! - недоверчиво округлил глаза Тимка. - Да откуда он взялся?

- Оттуда!.. Его Фридрихом звали. Унтершарфюрер... Немцы эр не выговаривают, в основном хыкают. Хайль Хитля, вместо Гитлер, бхойт вместо бройт... Так и этого гада все Фхидхих да Фхидхих. Жирный такой, ласковый... Он в лаборатории на заборе крови работал. Иглу тебе в вену всадит, бутылочку подставит и льет. А когда рядом никого не окажется, сам к иголке присосется... Надерется, нахлещется и - опять в бутылочку. А зубы грязные, вонючие... и кровь заражается! Фрицы дохнут от сепсиса, а почему, никто не знает. Наконец, гестапо прошло по цепочке, и этого Дракулу цапнули. Что тут было!

Колька сжал кулаки так сильно, что побелели выступающие костяшки пальцев.

- Что было... Конечно, того гада к стенке... А нас... нас...

С каждым новым словом его речь становилась затрудненней и бессвязней. Затем, словно лопнул какой-то сосуд, лицо побагровело, приобретая синюшный оттенок, губы неестественно поползли вверх и в сторону, и он без звука, без стона, медленно сполз с дивана на пол.

Тимка оцепенел от неожиданности. Затем бросился к нему, затормошил.

- Ты что? Ты что?

Абрек не откликался. Дыхание было хриплым, будто что-то стояло у него в горле, мешая дышать.

- Помогите! - беспомощно выкрикнул Тимка, обращаясь к окружающим. - Помогите!

Пассажиры с соседних диванов с недоумением уставились на него.

- Помогите! Мальчишке плохо!..

Несколько человек, поняв призыв, поспешили к нему. Какая-то женщина профессионально оттянула лежащему веки и пощупала пульс.

- Глубокий обморок, - предположила она. - Положите его на диван... А ты, мальчик, - повернулась она к Тимке, - беги в медпункт. Он вот там за углом...

Тимка бросился исполнять приказание. Распахнув дверь в небольшое светлое помещение, специфически пропахшее «медициной», он выпалил сходу:
- Человек умирает! Скорее!

Стоящий у окна пожилой сутулый мужчина в накрахмаленном халате обернулся встревожено.
- Где? Какой человек? Говори!

- Там... - махнул рукой Тимка. - В плацкартном зале... Правда, он беспризорный...

- Да какое это имеет значение? - воскликнул врач и, схватив со стола потрепанный санитарный саквояжик, двинулся к двери.

В зале, возле дивана, на который уложили Кольку, волновался народ.

- Разрешите... Па-а-азвольте! - бесцеремонно расталкивая любопытных, покрикивал врач. - Да разойдитесь же. Дайте доступ воздуху... Грибенко! -наконец, увидев среди присутствующих сержанта милиции, попросил он: - Помоги!

Стройный, с залихватски подкрученными рыжеватыми усиками, молодой милиционер, один из тех, что совсем недавно гонял того же Кольку, озабоченно попер на народ.
- Отойдите, граждане... Ничего здесь нет интересного!

Доктор между тем уже вытащил из саквояжа шприц и несколько блестящих ампул.

- Закатайте ему рукав, - попросил он не отходящую от Абрека женщину. И, наклонясь к больному, вдруг отшатнулся в волнении, придержав готовую вонзиться в вену иглу. - Двадцать девять тысяч восемьсот шестьдесят семь, - растерянно пробормотал он. - Это что же такое?

- Это номер такой... Он в концлагере был. В Саласпилсе!  - торопливо объяснил Тимка. - И сейчас мне об этом рассказывал.

-Оттого и сорвался, - покачал головою врач, заставляя себя сосредоточиться. Затем протер обильно смоченной в спирту ваткой желтую ребячью кожу и, стараясь причинить как можно меньшую боль, воткнул в вену иглу. - Сейчас придет в себя... Сейчас, сейчас...

- Господи! - судорожно всхлипнула женщина. - Такой молоденький и такая судьба. А все война проклятая, все она...

- Да-а, - причмокнул губами врач, с нескрываемым сочувствием глядя на неподвижно распростертое тело парнишки. - Там страдал, мучился, теперь... - Вероятно, он хотел сказать слово «здесь», однако сдержался и строгими выразительными глазами посмотрел на милиционера, на женщину, на Тимку. - Его лечить надо. Подкормить, успокоить... А то вот какой, одна кожа да кости.

-А то их не помещают, - недовольно проворчал милиционер и внушительно поправил висящую на боку длинную кавалерийскую саблю. - Мы этих шкетов куда только не отправляем. И в приемники, и в детдома. Так они же оттуда тикают!

- Еще бы! - иронично хмыкнула женщина, поправляя выбившуюся из-под платка седую прядь волос. - Не от хорошей жизни бегут. Попадет такой, все повидавший, под власть какого-то самодура, и все!..

«Точно!» - мысленно воскликнул Тимка, тут же вспомнив своего Савинца.

-...озлобится еще пуще, - продолжала женщина. - Ему ласку бы материнскую, внимание, а там... Знаю я подобные детдома, работала... - Она наклонилась, вглядываясь в лицо подростка, и неожиданно заулыбалась. - Кажется, приходит в себя. Сынок, сынок, ну как тебе? Лучше?

Колька медленно открыл глаза, обведя взглядом склонившихся над ним людей, и неожиданно узрев милиционера, попытался вскочить. Однако доктор легко прижал его к дивану и ободряюще похлопал по плечу.

- Лежи, лежи. Никто тебя не гонит. Ведь так, начальник?

- Так, - понимающе усмехнулся сержант. - Пускай отдыхает. А надумает лечиться, сам прибежит...

Он привычно бдительным взором окинул зал и, не обнаружив в нем ничего подозрительного, кашлянул и направился к выходу, вслед за доктором.

Едва служивые ушли, как несколько сердобольных пассажирок поспешили к ребятам, угощая, чем Бог послал.
- Подкрепитесь, сердешные...

У Тимки слезы выступили на глазах.
- Что вы, что вы... Не надо, - стеснительно запротестовал он. Но его не слушали.
- Спасибо, - поблагодарил он и беспокойно посмотрел на Абрека, молча лежащего на боку. - Ну, как ты?
- Да так, - исподлобья взглянув на него, неопределенно ответил Колька. - Голова чертовски болит. Я что, сильно треснулся?
- Да нет... Просто мягко опустился и лег. А я, знаешь, как перепугался! Все, подумал, кранты...
- Ну, это мы еще посмотрим. Нам ведь жить да жить! А такое со мной недавно началось. Вероятно, от нервов... - Он подергал плечами и головой, словно ему что-то мешало, и, оправляя задранный рукав, вгляделся в заметную точку укола. - У-у-ух, гадство! Хорошо, что без памяти был. А то теперь, как шприц увижу, на любую дурость могу пойти. Все мне Фхидхих- подлец вспоминается...

- Да забудь ты о нем, - умоляюще воскликнул Тимка. - Так с ума сойти можно. Ты решай, как дальше жить!

- А чего решать? - Колька равнодушно пожал плечами и спустил ноги с дивана. - Я от холода всегда пропадаю. И решил на юг смотаться. Сочи, Адлер... Там сейчас тепло! Хочешь, вместе поедем?

- А чего ж, - без раздумий согласился Тимка. - Мне, считай, все равно. Я Кавказа не видел. А теперь погляжу. И на море, и на пальмы...
- Ну, тогда по рукам!

*  *  *

На перроне царила обычная суета.
Пассажиры штурмом брали плацкартные и общие вагоны. Возле купейных и спальных публика была посолидней, да и чемоданы их, по сравнению с фанерными сундучками и мешками осаждающих, выглядели прилично.

В этой бурлящей, кипящей, текущей толпе можно было легко укрыться от любого подозрительного глаза.

- «Ростов - Тбилиси», «Ростов - Тбилиси», то, что надо, - озабоченно бормотал Колька, пробираясь сквозь орущие людские водовороты и уверенно увлекая за собой Тимку. - Нам бы в тамбур пробиться! - мечтательно воскликнул он. - В тамбурах кочегарки работают... и собачьи ящики наверху. Ты катался когда-то в собачьих ящиках?

- Нет, - помотал головой Тимка, прилагая все усилия, чтобы не отстать от приятеля. - Я о них не знал. Да и блох там, наверняка, много.

- А я ездил. И даже в подвагонных. Видишь, возле колес железные конуры? Там сейчас не усидишь, загнешься. А летом ничего. Правда, страшновато. Поезд мчится, колеса рядом. Крышку приоткроешь, го-о-осподи-и! Не дай Бог, оторвешься и - вдрызг!.. А уж в этих-то, тамбурных, красота! Только проводники, подлюги, все время заглядывают. Ему бы, гаду, на лапу дать, а где я что возьму? Вот и гонят...

Запыхавшиеся и разгоряченные ребята уже дважды пробежали вдоль состава, пытаясь проникнуть в какой-либо вагон, но проводники стояли на страже бдительно и непреклонно.

- Уууй, черт! - огорченно ругнулся Колька. - Надо бы с обратной стороны... Раньше у меня ключ вагонный был, так все запросто. А теперь... Ну, давай под состав поднырнем, может что-то и выгорит... Аида! - Колька наклонился, чтобы юркнуть под стоящий рядом вагон, как вдруг чья-то крепкая, уверенная рука ухватила его за воротник. Вторая рука так же цепко придержала и Тимку.

- Ку-уда, голубки?

Железнодорожный «жандарм» Грибенко, ухмыляясь, разглядывал раздосадованные физиономии ребят.

- Вам что, жизнь надоела? А ну, как он вдруг тронется? И куда ж это вы навострились-то?

- Да куда... - свирепо дернулся Колька, попытавшись вырваться из держащей мощно клешни. - Мы уехать хотим. Чтоб вам здесь не мешать. Отпустите нас, дяденька, - неожиданно жалостливо загундосил он. - Ведь иначе погибнем... холодища замучили!

- У нас в стране от холодов не погибают! - нравоучительно заметил сержант, хотя сам, пожалуй, в этом был не очень уверен. - Заруби это себе на носу. А уехать, так ехай. Пожалуйста! Только как? На подножке, что ли?

- Нет... Мы с той стороны пролезть хотели. Может, где-то открыто. - Колька обреченно шмыгнул носом. - Нам бы до Кавказа добраться. До Кропоткина... А там вроде проще...

- Держи карман шире! Проще! - остудил его надежды сержант. - Тут у нас, в Белореченской, спецотряд оперативный... Из трубы паровозной достанут! А уж после Кавказской, в Туапсе, Колыванов сидит. Слыхал про Колыванова?

- Слыхал... - Колька осторожно покусал обветренную и потрескавшуюся сухую губу. - Чистый Гитлер, рассказывают. Не дай Бог к нему в руки попасть.

- Попадешься, - пообещал сержант. - Там такой частокол! Только он не Гитлер, а майор милиции. И поставлен специально на заслон предкавказский! Охранять его от воров и бродяжек...

- Мы не воры, - угрюмо отрезал Колька.

- Вы, может, и нет, - согласился сержант. - Так не о вас и речь. Там товарищ Сталин частенько бывает... товарищ Молотов... Ну и как вдруг они таких, как вы, обнаружат? Что о жизни подумают? Что у нас в СССР нищета обретается?

- А что, не так? - окончательно распсиховался Колька, понимая, что терять ему нечего, кроме мильтонского прихвата и безоглядно рушившихся надежд. - Разве не так? - с вызовом повторил он. - Вон, на каждом шагу и калеки, и мамки... Пятый год после войны, а все как в сорок пятом!

- Замолчи! - неожиданно закипятился сержант, возмущенно отпихнув задом  неожиданно упершуюся в него какую-то тетку с мешком. - Ты что, глаза потеряла? - закричал он на нее. И опять повернулся к Кольке. -Замолчи! За подобную агитацию знаешь, что бывает? - Он задумался, продолжая держать ребят, а затем, видно, что-то решив, ослабил хватку. - Черт с вами. Уезжайте, помогу. Только до каких же пор так жить-то будете? Ну сегодня, ну завтра, а послезавтра что? Тюрьма, колония... и все вперекосяк... э-эх! А теперь пошли. Вон к тому общему. У меня там проводница знакомая, может, и поджалится... Давай, давай, не робей!

Он разжал руки и пошел вперед, не оглядываясь, в полной уверенности, что парнишки последуют за ним.

Ребята переглянулись.

- Идем, - разочарованно сказал Тимка. - Чего ему брехать. Авось и поможет...

*  *  *
Проводница оказалась на редкость податливой. Миловидная, пухленькая, в щегольски подогнанной шинельке, она, видимо, симпатизировала отважному милиционеру и была рада посодействовать ему. Тем более, что черная форма, и шпоры, и сабля, и серебряный шнурок на шее помогали Грибенко в его неотразимости.

- Только так, - испытующе глядя на подростков, предупредила она. - У меня не шкодить! И еще - я вас не видела, вы меня не знаете. А то ревизор и начальник у нас строгие, а мне с ними работать... Влезайте! - Повернувшись к сержанту, она улыбнулась чарующе. - Что вы со мной делаете, Григорий Павлович. На служебное нарушение толкаете... Ну, чего застыли? - снова обратилась она к ребятам. - До Кавказской довезу, а там посмотрим.

- Спасибо, Лизанька, - проникновенно поблагодарил сержант и осторожно погладил опущенную девичью руку. - Как вернетесь, обязательно приду встречать... Ну а вы, пацаны... - Он порылся во внутреннем кармане шинели и, вытащив оттуда десятку, протянул ее Кольке. - Возьмите на первый случай. Поедите в дороге.

- Что вы, что вы, - растроганно засуетился Колька. - Вы и так для нас...

- Бе-ери!-грубовато оттолкнул его руку сержант. -Мне твоя благодарность ни к чему. Ты человеком стань! И о жизни подумай... Давай! - приветственно подмигнул он и снова повернулся к проводнице.

Ребята вошли в вагон. Здесь было накурено и жарко до духоты. Сквозь отравные клубы махорочного дыма на всех верхних, средних и нижних полках проступали человеческие лица и фигуры.

- Как икра в рыбьем пузе, - озадаченно почесал затылок Абрек. - Видно, будем под нарами... Или теток подвинем. А ну, гражданочки, - независимо обратился он к двум дородным, рассупонившимся от жары казачкам, занимавшим вдвоем целую лавку, заставленную узлами и кошелками. - Потеснитесь маленечко, опустите вещички-то!

Молодецки расправив щупленькие плечи, он нацелился на ближний мешок, но могучая тетка ястребино бросилась к нему, прикрывая имущество жертвенным телом.
- Не трожь, шпана проклятая!

На соседней скамье засмеялись подвыпившие мужики.
- Ишь, рванулась! Как на амбразуру!
- Ты дави ее, пацан! За жабры ущучь... Ну-у!

- Я не шпана, - зло прищурив глаза, оскалился Колька. - Я убийца! Вшей и гнид убиваю! - угрожающе рявкнул он. И схватил себя за борта телогрейки, оголтело замахал ими над полом и лавкой. - Ну-у? Подвинься! Не то всех на тебя опрокину...

Перепуганная бабенка скукожилась от жестокой перспективы и как откинула челюсть, так и не закрывала ее до самого Батайска.

- Так-то лучше, - усмехнулся Абрек и, осторожненько сложив под ноги теткам их весомые узлы, уселся на скамью. - Приземляйся, Тимоха! Тесни эксплуататорш!

Поезд медленно набирал ход. За окном заскользили знакомые стены вокзала, семафоры и стрелки, здания и халупки городских окраин. А затем потянулась, поплыла, побежала бескрайняя степь, продуваемая ветром и дымом, вулканически клубящимся из паровозной трубы.
 Ночь надвигалась сурово и быстро. Сквозь морозные стекла, с продышанными в них глазками, время от времени проявлялись летящие звезды и огни засыпающих станиц. Суета и гомон в вагоне становились все тише. И все громче в наступающей тишине громыхали колеса, и воздух, выветриваемый сквозь щели расхлябанных оконных рам, становился свежее и чище.

Лиза-проводница пробежалась взад-вперед по вагону, рассматривая народ. Увидев ребят, улыбнулась им приветливо и махнула рукой: сидите, мол, спокойно. Часа через два по вагону прошел контроль. Старенький визгливый ревизор дотошно проверял билеты. Затем вопросительно взглянул на беспризорников, но Лиза пошептала ему что-то на ухо, и он кивнул, успокоился, и прошествовал мимо, как-то странно обернувшись на ходу и пронзив задремавшего Кольку напряженным болезненным взглядом. Видимо, сержант Грибенко что-то рассказал о нем Лизе, а та, сострадая парнишке, сумела разжалобить и ревизора.

Поезд шел. И сон надвигался неотвратимо. И в этом сне все было как наяву. И опять нависали над Тимкой бульдожьи брылы Савинца, снова звучал в ушах его противный бабий голос.
- Сын врага народа!.. Сын врага народа!.. Сын врага народа!..

Вагон сильно тряхнуло. Тимка неохотно приоткрыл глаза. Колька спал, навалившись ему на плечо. Мужики напротив тоже храпели. Только тетки, бдительно стерегущие мешки, сонливо хлопали глазами и при виде очнувшегося «фэзэушника» уставились на него.

«Да не бойтесь вы нас», - хотел сказать Тимка, но вместо этого только слабо шевельнул рукой и опять зажмурился. -Ну, почему так нескладно сложилась у него жизнь? Где сейчас отец? И жив ли он? Хорошо, что мама не дожила до этого позора. Сколько помнил Тимка, она всегда боялась за отца. Многие из его друзей были арестованы в тридцать седьмом, в тридцать восьмом, в тридцать девятом... А он каким-то чудом оставался на воле, живя, и мучаясь, и страдая. Эта постоянная настороженность и ожидание беды наложили отпечаток на его характер. И все-таки, когда пришел час и потребовалось возвысить голос в защиту справедливости и закона, он не смолчал.

Тимка гордился отцом, веря, что когда-то он будет оправдан. Но пока его самого гнали, как паршивого волчонка. И если бы он не сбежал из училища, что с ним было бы сейчас? Ночью, после комсомольского собрания, его должны были избить. А затем, подкинув какую-то вещицу Савинца, обвинить в воровстве и отправить в милицию. Обо всем этом ему по секрету шепнул один из сокурсников. Однокурсник был посвящен во все перипетии дела и сам вынужден был в нем участвовать. Однако в последний момент что-то пробудилось в нем,  и он оказался способным на поступок.

Что же было делать? К кому обратиться? Никто не захотел помочь. И теперь не будет ему ни покоя, ни счастья до тех пор, пока висит над судьбой это клеймо: член семьи изменника Родины.

Тимка прислонился головой к вагонной стойке и тихонько застонал.
«Изгой... изгой... изгой, - стучали под полом колеса. -Чесеир... чесеир... чесеир... чесеир...».

Что же делать? Что делать? Вероятно, он находится в розыске, потому что Савинец в лютой ярости будет преследовать его до конца. Чтобы выслужиться перед вышестоящими, доказав свою лояльность и преданность. А ведь сам-то он кто? Пропойца, вор и бабник, пристающий ко всем преподавательницам и официанткам. И то, что его отхлестала по роже Мария Григорьевна Шанина, было известно всем. Это дело разбирали на педсовете, но, затем почему-то замяли, закрыли, обвинив во всем прекрасную «историчку», вынудив ее уволиться чуть ли не по позорной статье. Да, до тех пор, пока жизнью будут править Савинцы, ничего не изменится. И ни правды, ни справедливости ты  ни у кого не добьешься.

«Спасибо великому Сталину за наше счастливое детство!» - неожиданно высветился в памяти ликующий лозунг. Сколько раз орал эти слова и он, Тимка, на октябрятских и пионерских сборах. Счастливое детство... Вот оно - в облике его самого и этого несчастного, духовно изуродованного Кольки Абрека.
«Женюсь на генеральше...» Дурачок! Да эти «генеральши» нас к себе не подпустят, даже если мы окончим школу и МГУ...»

«Чесеир... Чесеир... Чесеир», - продолжали выстукивать колеса.

Тимка чуть не заплакал.
 А Колька спал. И, наверное, ему снилось что-то хорошее. Потому что напряженное лицо расслабилось, губы разошлись, разомкнулись, и такая счастливая, такая детская улыбка заиграла на них.

Поезд замедлил ход, зашипел тормозами и остановился. За стеной вагона послышались голоса, топот ног, скрипение багажных тележек.
- Кавказская! - безошибочно определила одна из теток.
- Скоро будет Кубанская, надо двигаться к выходу...

«Кавказская! - содрогнулся Тимка. - Видно, нас сейчас попрут...»
Он с отвращением взглянул в полуоттаявшее окно, где плыла ночь, гулял ветер, и не было никого, кто обрадовался бы появлению на этой земле двух бездомных мальцов.

«А-а, - решил он не дергаться. - Будем сидеть до последнего. Не выбросят же нас на каком-то разъезде. Хотя вот сейчас придет Лиза и... и...»

Однако   проводница   не   шла.   Истерзавшись   в томлениях, Тимка слушал, как меняли паровоз, как, наконец, дали отправление, и новый  локомотив, полный сил и энергии, резко дернул состав и повлек за собой в надвигающееся   утро, слабо  веющее ощутимым черноморским теплом.
«Все! - блаженно подумал он. - Поехали!..» И тут же отключился, отринулся от всего, засыпая, укачиваясь, улетая куда-то. «Хоть час да наш... Хоть час... да... наш...»
Когда он проснулся, теток уже не было. За окном светило солнце, и стекло было чистое, без морозных узоров. Колька спал, по-щенячьи скрючившись и положив кулак под голову, а в проходе с таинственным видом стояла Лиза и гипнотически смотрела на ребят...

*  *  *
Ах, Лиза, Лизанька!
Через многие годы Тимка будет так же явственно помнить ваши руки, ваш голос, ваше лицо. И волна тихой нежности вновь накатится в сердце, и как будто молитва будут литься слова благодарности и благословения всем, кто в трудную пору поддержал и возвысил его.

Заведя смущенных ребят в свое купе, девушка, все также улыбаясь, протянула Абреку вполне приличный пиджак, и штаны, и ботинки.
- Надевай! А эту рвань мы сразу же сожжем!

Колька остолбенел от неожиданности и счастья.
- Это... это мне?

- Тебе, - засмеялась Лиза. - Ну, чего растерялся? Не трясись, не ворованное. Это все пассажирами забытое. А поскольку никто не объявился, так и спросу особого нет. Так что, друг, наряжайся. А я выйду, чтоб вас не смущать...

Ну а Колька, а Колька живая душа! Как цвели его очи, как забавно он крутился перед зеркалом, укрепленным на двери проводницкого купе. Колька-франт, Колька-ухарь, хоть снимай на портрет! Только слезы невольно отчего-то текли по щекам, оставляя на них, немытых, светлые полосы. И заметно дрожали руки и губы, когда он во всей красе вновь предстал перед Лизанькой.

Это в памяти навсегда. До сих пор першит в горле от этих воспоминаний. И радостно сознавать, что как бы ни трудна была жизнь, а хороших людей в ней оказывается больше. И чтобы ни творили порой поганые савинцы, а с родным народом им не справиться. Потому что даже в Библии завещано, что за добро ДОБРОМ воздается. Впрочем, так же, как и за зло, и за те страдания, что частенько приносит человек человеку.

*  *  *
Ну а дальше все было как в сказке.
 И огромные, поросшие пышной зеленью горы, прижимающиеся к полотну железной дороги. И чуть-чуть в отдалении нежное море. И цветы неувядающие на газонах Сочи, Гагр и Гудаут. И беспечная, сладкая, непривычная лень, когда, сидя на берегу, провожаешь взором набегающие на песок и с пыхтением откатывающиеся назад штормовые тяжелые волны.

Две недели парни жили как на курорте. На календаре уже светился март. А в Гадауте весна была давно. Мощный горный хребет укрывал побережье от стужи, а безвизные ветры, долетающие из Стамбула и Эрегли, были теплыми и часто парными.

Перекинув на локте бушлат, Тимка красовался в черной форме, перетянутой строгим ремнем. Ну а Колька, подвернув рукава великоватого хлопчатобумажного пиджака, прямо-таки наслаждался жизнью. Настроение у него было песенное, и он постоянно насвистывал одну за другой мелодии песен о Родине и о Сталине, хотя сам великого вождя не любил и именовал не иначе как «Усом».

Чтобы не мозолить глаза милицейской побережной страже, ребята избегали появляться в центре города и на местном базаре. На еду можно было заработать и так. То у местных жителей, подряжаясь пилить дрова, то в каком-то кафе или духанчике, подменяя на время уставших уборщиц и посудомоек. Хуже было с ночлегом. Но и он находился. То в заброшенном лодочном сарае, то в подвале, у труб отопления, или на чердаках каких-то домов, а то прямо на берегу, возле жаркого живого костра, рассыпающего в ночи свои щедрые искры.

- Документы надо выправлять, - сказал однажды Колька, очарованно роясь в цветной черноморской гальке, в изобилии рассыпанной вокруг.

Было тихое утро. В санаториях счастливчики готовились к лечебным процедурам, и на пляже, обычно оживленном не по сезону, было пусто и грустно.

- Да, неплохо бы, - мечтательно вздохнул Тимка, неотрывно следя за игрой двух бакланов, возбужденно носящихся над волнами. - Только как это сделать? И кто нам поможет?
- Кто поможет... Да сами! Надо метрики затребовать. Ну... оттуда, где родился. Так и так, мол, пора получать паспорт, а свидетельство, утеряно. И прошу, стало быть, выслать копию.

- А ведь верно! - обрадовался Тимка. - Ну, Абрек, голова. Да, конечно же, метрики! Ты свой адрес-то помнишь?

- Помню. - Колька вдруг рассмеялся и вытащил из груды камней розоватый, похожий на леденец, сердолик, с просверленной в нем дыркой. - Куриный бог! - восторженно воскликнул он. - Ну, как будто на счастье!.. - Он поднес хрусталик к глазам и долго смотрел сквозь его отверстие на солнце. - Ишь, как сильно слепит! Прямо драгоценный... Вот шнурок раздобуду и на шею повешу... А насчет адреса, так адрес мой - Белоруссия, Калинковичи, родильный дом...

- ЗАГС, наверное, - неуверенно поправил его Тимка.

- Причем тут ЗАГС? Что я в ЗАГСе родился? - Колька недоуменно оттопырил нижнюю губу и неожиданно стал похож на обиженного кем-то щенка.

- Но ведь в ЗАГСах свидетельства выдают! - с превосходством знатока осадил его Тимка. - И о смерти, и о рождении, и даже о бракосочетаниях... В ЗАГС надо писать, в ЗАГС!

- В ЗАГС так в ЗАГС. Нам, татарам, одна хрен. Лишь бы польза была, а там... Ээээ, - неожиданно замычал он. - А это кто? Легавые?.. - Он неловко привстал, упираясь руками в землю, и увидев, что бежать некуда, чертыхнулся. - Все! Сгорели... Здравствуйте, господа удавы!

Тимка молча глянул, вздохнул и, не дожидаясь приглашения, поднялся навстречу подступающим с трех сторон работникам милиции.

- Документы! - подойдя вплотную, потребовал один из них. - Не-ет? Тогда пройдемте. И не вздумайте бежать! Мы вас догоним!..

* * *

В Гудаутской милиции задержания проводили, как праздник.
Пока, охая и ахая, Тимка с Колькой искали «пятый угол», черноусые и, кажется, все на одно лицо, стражи порядка веселились, распевая радостные куплеты хорошо поставленными гортанными голосами.

Среди них почему-то особенно усердствовал чужой. Это был высокий толстый детина в форме царского жандарма, которую не так давно ввели в железнодорожных управлениях МВД. Кулаков ему, видимо, было мало, и поэтому он пытался использовать ножны своей, как и у Грибенко, сабли, которой очень гордился.

- Жандармы! Палачи! Сволочи! - несломлено сопротивлялся Колька, перепархивая из одного конца дежурки в другой. - Га-а-ды!.. Фашисты!.. Вы за это ответите!

Тимка же принимал удары молча, покорствуя судьбе, и старательно прикрывал живот и голову, если замечал, что чей-то ловкий кулак нацелен именно туда.
Вероятно, эта покорность смиряла милиционеров, пробуждая в них если не совесть, то равнодушие. Кольке же его гражданское неповиновение обходилось дорого.

Да и мыслимое ли дело под портретом великого вождя обзывать его бойцов фашистами и палачами. За это не то чтобы ножнами, саблей надо рубить! И если оскорбленные чины не предприняли это, то лишь исключительно из человеколюбия и непревзойденной доброты своей.

А проклятый босяк продолжал орать и визжать, отбиваясь от гордых джигитов своими слабыми худыми кулачками.

- Вот тебе за палачей!.. Вот тебе за фашистов!.. Вот за сволочь!.. Вот за жандармов!.. А это за папу и маму! А это за то, что в наш город приехал!.. Зачем в наш город приехал? Чайный фабрика взорвать хочэшь? А-а?

Нет, воистину эти люди были нежны и милосердны. Повинуясь приказам, они очищали золотое побережье от любых подозрительных типов, которые вполне могли оказаться английскими или турецкими шпионами. Не понимали этого лишь полные глупцы. А для того, чтобы они прозрели, их надо было выдержать в хорошей камере, и затем наподдать еще и еще.

- Руки за спину!.. Впэ-э-ред... шагом а-арш!..

Скрип замка... визг засова... И напоследок каждому по увесистому пинку щегольски начищенным тяжелым сапогом.
- Ай-яй-яй-яй-яй!..
- Ой-ой-ой-ой-ой!..
- Отдыхайте, шени черимэ!

У-у-ух!..   как   прицельно   умеют   бить   хорошо натренированные люди!

*  *  *
Камера была тесна и вонюча.
Прямо против двери светилось зарешеченное, закрытое деревянным «козырьком» окно. В углу «лебедино и царственно» томилась параша. А под высоким сводчатым потолком, словно птица, запрятанная в бочкообразную проволочную клетку, мерцала желтая замызганная лампочка. Однако не это поразило ребят. Понемногу привыкнув к полутьме, они увидели, что стены камеры некрасиво забрызганы чем-то бурым, словно кто-то бездумно и дико исполосовал их из испорченного краскопульта.

Колька подошел, вгляделся, и растерянно выпалил:

-Кровь!.. Видно, кто-то недавно себе вены вскрывал...

Тимку передернуло от страха и отвращения. Такого он себе не представлял.

- А чего, - усмехнулся Колька, осторожно массируя ушибленные бока. - Это дело обычное. По всему Союзу так, в любой кэпэзухе... Повезло мужику, что хоть лезвие добыл. А то другие, стеклом, гвоздями порются.

- Но ведь это же... это... Он ведь кровью истечь мог!

- Запросто! - Колька наклонился к заплеванному, давно немытому полу, пытаясь найти местечко почище, и, не найдя, устало присел на корточки. - Запросто, - повторил он. - Если менты сразу не щекотнулись. Только если это бродяга, за него никто не ответит... Был человек, и нет. А кто такой, чьего роду-племени, одному Богу известно... - Он прищурился, напряг зрение, и опять наклонился к стене. - Вот, а здесь что-то нацарапано... Только непонятно, почерк неуверенный. Ну-ка, Тим, может, ты разберешь...

Тимка нагнулся, чуть не упираясь носом в холодную склизкую поверхность.

- Та-ак... тут кого-то предупреждают... «Если... станут вербовать... сразу  от-ка-зы-вай... тесь!.. Там одни... рабы. А беглецов уби-ва-ют... Что на сплаве... что на... план... о, черт! не могу понять... А! тации... На плантации! Николай Д. Передайте об этом всем...» Ничего себе! Объявочка...

- Вот, значит, как, - задумчиво пробормотал Колька. -Значит, все это правда...

- Что? О чем ты говоришь? - уставился на него Тимка.

- Да мне в Воронеже один чудик рассказывал... Будто в Азии и на Кавказе есть такие паскуды... вроде целые банды. Они людей ловят и увозят на поселения. Артель не артель, колхоз не колхоз, а так... вроде тайные поместья. Охрана у них там, надсмотрщики... Ты про хижину дяди Тома читал?

- Конечно.

- Ну, так это вроде того.

- Не может быть, - откровенно поморщился Тимка. - У нас рабство когда отменено! И как они могут творить такое, если всюду люди? Брехня все это! Что же там Советской власти нет?

- Дурак, - с сожалением вздохнул Абрек. - А еще с шестью классами. Кантовался в своей ремеслухе, а о жизни не думал. Подожди, она тебя еще так согреет, - глаза на лоб полезут! Правда это, не сомневайся. И не дай Бог нам с тобой туда загреметь. Пропадем не за хрен... Вот, читай, что на других стенах написано. Там и там... Не успели еще гады стереть...

Тимка медленно и неохотно пошел вдоль камеры.

- Эээ, кого тут только не было... Вот «Гиви и Вахтанг из Кутаиси»... А тут «Никола Резанный. 19 июля...» «Смерть сталинским сатрапам. Соколов». Й-ех, ты! Да за это ж сразу «вышка»... «Меня здесь изнасиловали. Не хочу больше жить. Люба». О господи!.. «Леонидик, если вырвешься, передай...» Недописано. А здесь... «Будет и у нас когда-то праздник!» И еще непонятное... по-грузински, наверное...

- От всех тварей по паре, - желчно усмехнулся Колька. - Они ж никого не щадят. Свой не свой, на дороге не стой! Бериевские волки...

- Да-а... - Тимка подошел к нему и, бросив на пол бушлат, опустился на него.

- Зря мы здесь закочевали. Надо было через Тбилиси в Баку, а оттуда на Красноводск. Там ведь тоже тепло.

- Оооо! - утомленно потянулся Колька. - Если бы, да кабы... Все мы задним умом хороши. А кого от моря было не оторвать? Меня, что ли? Расстели-ка бушлат пошире, чего его беречь... Поспим, если получится, часов до двух.

Однако поспать парням не удалось. В коридоре послышались поспешные шаги, завизжал замок, дверь открылась, и на пороге возник тот же самый старшина, что привел их сюда.

- Выходи, шантрапа! - грозно скомандовал. - Ну! Чэго копошитесь?

Памятуя о бескомпромиссном и невежливом обращении с гостями, Тимка и Колька пулями вылетели в коридор...

* * *

В кабинете начальника милиции за длинным узким столом сидело несколько местных штатских и капитан, по всей видимости, русский, разговаривавший с кем-то по телефону.

- Хорошо, договорились, - сказал он, увидев вошедших, и торопливо повесил трубку. - Эти? - Взгляд его был остер и важен.

- Эти, - доложил старшина.

- А ну, подвиньтесь поближе. - Капитан довольно потер руки и подмигнул оживившимся штатским. - Теперь разденьтесь до пояса... Да быстрее! - прикрикнул он на ребят.
 
Тимка с Колькой помертвело переглянулись и молча скинули одежки.

- Ну, как? - Капитан улыбнулся своим посетителям. - Подходят? Чего молчите? Говори, Дементий!

-Ммм,- замялся   пожилой  вислогубый  толстяк, недовольно    помаргивая влажно  слезящимися черносливовыми глазами. - Худые очень. Тощие! Пользы мало будет.

- Так ты же их подкормишь! Подтренируешь... Ну?

- Ыыыы... - Толстяк пожал плечами и вопросительно уставился на сидящих людей. Те неопределенно поцокали языками. - Цх-х, понимаешь... у нас лэс... Сплав! Кодори бурливый! Там пахать надо... А задаром кормить их никто нэ будет.

- Ну а ты их к скотине приставь, на первый случай, -загорячился капитан. - А потом уже на плоты... Эй, мальцы, заработать хотите?

Колька, бледный от недобрых предчувствий, с ненавистью взглянул на висящий над капитаном поясной портрет Берии.

- Хотим. Только где и по скольку?

- Да по миллиону! У этих добрых людей, - мило улыбнулся капитан. - Им рабочие нужны... На лесосплаве, на строительстве... А вы, как я вижу, мужики выносливые. Так ведь?

- Не знаю... - Колька извиняющимся жестом развел руки в сторону. - Мы бы рады. Только подойдем ли... - Он обреченно переступил с ноги на ногу. Самые натуральные печальные слезы заливали его глаза. - У меня ведь туберкулез в открытой форме, а у него... - Тут он закашлялся натужно и хрипло, словно подтверждая свои слова, и кивнув в сторону Тимки. - У него... эта... эпилепсия! Черная болезнь! Ну, припадки сплошные и пена изо рта... Да и сейчас он себя плохо чувствует, того и гляди грохнется.

При этих словах сидящие за столом о чем-то загомонили, возмущенно жестикулируя и хмурясь. Капитан, по-бычьи глядя на них, наливался обидной кровью.

- Ну, вот видишь! - укоризненно воскликнул толстяк. - Я любой товар сразу вижу. А ты кого подсовываешь? Нехорошо, Стэпан! Мы так не уговаривались.

- Да ведь я как лучше хотел! - Капитан грохнул кулаком по столу и вскочил. - Ну, чего стоите? Одевайтесь! - заорал он на ребят и, подскочив к милиционеру, чуть не сбил его с ног. - А ты, ты... Ты кого приволок? Ты чего себе думаешь?

- Да я... да мы... - виновато запыхтел старшина, осторожно одергивая взбившуюся на животе гимнастерку. - Молодые же, крэпкие... Остальные вэдь все подходили!

- Остальные... - Капитан с досадой сплюнул себе под ноги и возвратился к столу. - Вот работнички, вот толкачи... И за что вам деньги платят... Ладно, - наконец поутихнув, сказал он. - Запомни, Чинчабва, этот долг за тобой! А теперь дай им крепко по задницам и - гони. Брысь отсюдова! - злобно шикнул он на ребят. - Еще раз попадетесь, пеняйте на себя. Сам все кости переломаю!..

*  *  *
Старшина милиции Чинчабва подчинялся начальству беспрекословно. Вытащив ребят из кабинета, он с натужными проклятиями проволок их по коридору и на выходе приложился к копчику каждого так, что они квартала три летели, не оглядываясь, сатанея, повизгивая, и держась за зады.

- Вот сука опять в то же самое место! - истерично галопировал Колька, на ходу сворачивая в разукрашенные безвкусными гипсовыми узорами ворота привокзального сквера. - Чтоб ты сдох, паразит!

- Снайпер чертов! - поддержал его Тимка, так же извиваясь от боли, волнами несущейся по всему позвоночнику к шее. - Сапожища у него видал какие? С подковами!

- Да-а, мотать отсюда надо. Ты понял, что там были за «купцы»? Убедился, неверующий?

Тимка промолчал. То, что дело было нечистым, и им грозила беда, сомнений не вызывало. Но утверждать, что милиция занималась продажей людей на сомнительные сплавы и стройки, было выше всяких сил. Пионерская идеология, которой пичкали миллионы таких, как он, с раннего детства, брала свое. И ее не могли поколебать ни накопленный опыт, ни судьба отца, ни судьбы тысяч других неизвестных ему людей. Просто всем им не повезло. Просто так сложились обстоятельства. А в основном народ живет прекрасно и радостно.

Вон, с каким энтузиазмом претворяются в жизнь грандиозные планы преобразования природы! Как замечательно работает академик Лысенко, выведший ветвистую пшеницу! А какие счастливые и гордые фильмы идут в кинотеатрах: «Кавалер Золотой Звезды», «Кубанские казаки», «Падение Берлина»... А песни, песни! О чем они? Ведь даже Колька постоянно напевает и «Марш танкистов», и «Тачанку», и «Утро красит». А что он других песен не знает? Напичкан ими!

Значит, все идет нормально. И у них с Абреком все тоже наладится. Паспорта получат, на работу устроятся, а там и в вечернюю школу пойдут.

Словно в подтверждение этих патриотических мыслей, до сих пор молчавший привокзальный динамик вдруг крякнул, ухнул и выдал неожиданно включенную на полуслове хоровую величальную.
...юности полет.
С песнями, борясь и побеждая,
наш народ за Сталиным идет.

«Ну, вот...»
Тимка бросил на землю потертый и уже грязный бушлат и осторожно лег на него, животом вниз.
- Расписание бы надо посмотреть, - неуверенно предложил он. - Какие поезда на Тбилиси идут?

- Посмотри, - уколол его Колька. - Может, еще билетик возьмешь? Там как раз мильтон с саблей ходит. Тот, что нас колотил. Он по блату нам в международный достанет... Да лежи ты, не рыпайся, - успокоил он Тимку, который, услышав про милиционера, навострился снова бежать. - Он нас не видит. А заметит, так куда ему с брюхом? Слушай, и чего они все такие пузатые? Не иначе жрут без просыпу. Да и нам бы сейчас не мешало. Только всю деньгу менты зажилили...

- Не всю, - Тимка ласково, как любимую кошечку, погладил бушлат. - Я двенадцать рубликов в подкладку затырил. Думал, на черный день...

- Молодец! - Колька с одобрением шлепнул приятеля по спине. - Молодец, Кольцо! Теперь живем... А насчет поездов... так они тут один за другим... круговоротно. И на Москву, и на Тбилиси, На первом попавшемся и уедем. Только этому гаду я все равно отомщу! - Колька маленьким крепким кулачком погрозил вальяжно прогуливающемуся ничего не подозревающему «жандарму». - Пусть не думает, что им все позволено. Будут и на них свои кирпичи.

Ребята снова растянулись на земле. Неожиданно Колька приподнял голову.
- Подползает какой-то...

Огромный, лоснящийся «Серго Орджоникидзе» экспрессивно выкатился из-за здания вокзальчика, и застыл на путях, нетерпеливо шипя и попыхивая упругими парами.

- Пассажирский поезд «Киев - Тбилиси» прибыл на первый путь, - раздался из замолкшего за минуту перед этим динамика громкий железный голос. - Стоянка поезда четыре минуты.

- Айда! - вскочил Колька. - Успеем!
 На ходу наклоняясь, он подобрал с земли несколько увесистых камней и сунул их в карман пиджака.

- Ты чего? - удивился Тимка, отряхивая бушлат и брюки от налипших травинок и листьев.

- Ничего, - загадочно прищурился Абрек. - «Мне отмщение и аз воздам», - как говорила моя бабка...

Пригибаясь за кустами, чтобы их не заметили, ребята подбежали к окружающей скверик ограде и легко перемахнули через нее.

- Дуй к последним вагонам! - скомандовал Колька. - Пролезай на ту сторону... А теперь на подножку и на крышу... Сюда! Здесь лестница!..

Поезд медленно набирал ход.
Тимка распластался на крыше, обхватив руками «грибок» ближайшей вагонной отдушины. А Колька, широко расставив ноги, стоял несгибаемо и гордо, перебирая в руках увесистые округлые голыши.

Вот уже проплыло мимо здание вокзала. И щеголеватая дежурная в очень идущей ей красной фуражке. Вот остались позади газетный и табачный ларьки. Вот, наконец, приблизился и потянулся сквер, возле которого барственно опираясь на эфес своей бешеной сабли красовался вальяжный «жандарм».

- Э-эй! - истошно закричал Колька. - Сволочь!

Этот оскорбительный вопль, по-видимому, дошел до слуха милиционера. Страж порядка вскинул голову, и глаза его изумленно полезли на лоб.
- Уууу! - угрожающе застучал он ногами. - Я тэбэ покажу!

- А вот это не хочешь? - Колька сделал рукой неприличный жест и засмеялся заносчиво.

Милиционер растерянно потоптался на месте, затем возмущенно подпрыгнул и побежал за вагоном, что-то крича проводнику и указывая пальцем наверх.

В тот же самый момент Колька сделал бросок. Камень люто просвистел в воздухе и ударил обидчика в плечо. Тот заорал от неожиданности, но крика не было слышно, потому что паровоз дал басовитый гудок, и Тимке показалось, что это сам пострадавший загудел так громко и отчаянно.

Второй камень пришелся несчастному в ногу. От его былого великолепия не осталось и следа. Прихрамывая и, вероятно, ругаясь на чем свет стоит, он бежал за вагоном, на ходу расстегивая кобуру.

- Что, сука, не нравится? - хохоча и кривляясь, приплясывал Колька, и, восторженно размахнувшись, запустил в преследователя последний камень.

В ту же секунду раздались аплодисменты и возгласы. Трое немолодых небритых бродяг приветствовали ребят, размахивая бутылками с пивком и денатурой.
- Молодцы, огольцы! Заглотнуть не хотите?

- Мы не пьем! - гордо крикнул Колька. - Спасибо! - И тоже помахал им рукой. - Ну, видишь... -
 Он броском опустился на крышу, свесив ноги на скрипящую и раздвигающуюся между тамбурами переходную «гармошку».
- Так с каждым поступать надо. А то озверели без сопротивления. А ведь если каждый из нас возмутился бы, то фиг бы они кого-то тронули...

Поезд, словно торпеда, пер напропалую.
Белые клубящиеся космы, вылетая из паровозной трубы, расстилались по ветру обрывками тумана и эта оплывающая, остывающая морось оседала на крышах, на руках и на лицах. Время близилось к вечеру. И справа, по ходу поезда, море было такое синее, словно в него вылили весь аквамарин, который оказался в этот день на земле.

Поезд шел.
Но, обгоняя его, в Новый Афон телеграфировалась депеша с наказом снять и арестовать двух опасных преступников, покусившихся на жизнь и достоинство милиционера. Тревога шла по всей абхазской линии, но люди на крышах, летящие в неизвестность, ничего не подозревали об этом.

Бродяги на соседнем вагоне мирно пили и пели. Тимка, отойдя от недавнего страха перед высотой, сидел свободно, поджав ноги и укутавшись в бушлат.
 
А Колька все не мог успокоиться. Возбуждение было сильным и требовало выхода.

- Э-эх! - удало вскрикнул он, не в силах больше сдерживать себя. И вдруг, вскочив, дробно сыпанул каблуками по крыше так, что грохот разнесся, наверное, по всему вагону. А затем пошел, пошел в чечетке по самому краю, над бездной, лихо запрокинув голову и закусывая губу.

- Ты чего?.. Ты чего? - испуганно закричали мужики. -Эй, залетный! Скопытишься!

Но Колька еще яростнее ударил ногами и, расправляя плечи озорно подмигнул Тимке.

- Жи-и-изнь! - подставляя грудь и лицо упруго пружинящему ветру, запел он. - Жи-и-изнь!

Голова его кружилась. Сердце билось надежно и весело. Такой легкости, могущества, счастья он никогда не испытывал. Ему чудилось, что если он захочет, то остановит поезд. И велением воли раздвинет горы, отворит родники и заполнит разрывающим его чувством любви и нежности весь прекрасный кружащийся мир.

И вдруг снова будто какой-то сосуд закупорился у него в груди. Лицо побагровело, приобретая синюшный оттенок, губы поползли вверх и в сторону, и он, уже не помня себя, не сознавая, что делает, шагнул на ослабевших ногах к краю крыши и распластано сорвался вниз...

Все это произошло так быстро, что никто не успел пошевелиться.

-Аааааааааааааа! - страшно завизжал Тимка, судорожно прижимаясь к «грибку» отдушины. - Ааааааа-а-а-а...

Кто-то из бродяг метнулся к вагонной лестнице.

Через несколько мгновений поезд дернулся, застонал, словно бы с зубовным скрежетом, и наконец остановился, громыхая буферами и свистя напряженно схватившейся сцепкой.

Из вагонов выскакивали люди и по шпалам бежали туда, где на насыпи лежало неподвижное темнеющее скрюченное тельце.

Что-то бормоча и почти ничего не соображая, Тимка отбивался от проводников, безуспешно пытавшихся разжать его руки. Затем они, словно пожарные, на ремнях спустили его вниз и посадили на землю, спрашивая о чем-то и несильно похлопывая по щекам.

Пожилая проводница, сердобольно ахая, принесла воды. Однако сведенные шоковой судорогой челюсти Тимки не повиновались, кружка билась о губы, и вода, бесполезно расплескивалась, стекала по подбородку, по шее, по груди...

Паровоз загудел обречённо и длинно. Эхо его гудков раскатилось в горах и, вероятно, еще долго металось среди поросших гордым буком отрогов, пробуждая недоуменные и странные мысли у жителей окрестных сел, привыкших к тишине и покою.

А небо темнело и темнело.И воздух сгущался и холодел.
 И со стороны Гудаут по путям, которыми недавно прошел экспресс, разгораясь, надвигался тревожный огненный зрак спешащей на помощь дрезины.
Она приближалась легко, стремительно.
И невинный детский голос, обратив на нее внимание, неожиданно прозвенел в тишине, заставив всех если не улыбнуться, то облегченно вздохнуть.

- Мама, мама, смотри! К нам несется большая звезда!..     1974 г.

Р.С. А кто любит стихи, заходите и на Стихи.ру