Художник сна экспериментальный фрагмент

Марево вертится изогнутыми обручами , доставляя удовольствия у прохожих. Те закинули вверх растопорощенные волосатые головы. Беззвучно улыбаются, все – как по мановению разом опускают головы и разбредаются восвояси. Детей не отвлечёшь от леденцов, кудлатая куздра, яви им это – только беззвучно заулыбаются, глаза туда-сюда растерянно. Рука маленькая, в руке бо-о-ольшой, папа разъясняет вопросительному взгляду отпрыска, что да что, а куздра терпеливо витает поодаль. Теперь о водопаде Виктория, весь шум, это эпифеномен эпифеномена, квазиотзвук мощных струй, стены воды, чья толща рушится ежемгновенно в сию же стихию. От того звуки-то. А кто-то вообще бежит размахивая саквояжем. Билет не тот и плюмаж ещё довоенный. Отсрочен, грубо женщине вручает билет, а она смущённо, да, тот самый, вы не вол… Попеременно стробоскопические фигуры, профили, пульсация света. А кому? Чьи плечи вздёргиваются.? Вы не видели аэростатов, чьи бока корёжутся о балки и балясины, в городе непроходимом, домов столпотворение, не разойтись аэростату, в тесноте и никто не в обиде. Город в сумраке, его пальто - тень, город деловит в предвечерии, он готичен, он грезит об одиночествах, чьи шаги влажно отпечатываются под проливным нескончаемым дождём. Дешёвый поздний ужин, тайская лапша, под стеной дождя, поодаль от закусочной, усталый улыбающийся, здрасте-продавец, корейская кровь. Очки в роговых оправах, они на чём? Пот, кто-то вздёрнулся, где город? Безгласый крик обернулся зевотой, всё трясётся под натиском зноя, фата-моргана, девицы обаятельно лавируют с барханов, взгляд застрял на манящих движениях ног… Смотреть на муравья и видеть пядь замели, с остролистой юной зеленью. А ты забудешь о забытьи, остался полдень, позолотой своей не нужный. Загнутые кверху обелиски-столпы, молчаливо могущественно, величие и затаённый радостный трепет. Блики, игра света, обелиски. Вой мехов, выдуваемые снопы воздуха, мехи, прикинувшиеся волынками, жуткая искренность краснолицых кузнецов, они мнут пыхающие мехи, забавляясь испугом очевидцев. Борода и усики подковкой, взгляд очевидцев – затрещина по лицам кузнецов токмо испуга ради. Бредут в Семипалатинск с ковровыми и прочее, скарб на верблюдах пустынные леса, вновь пустыня, а там и лес. А тот с голым торсом в позе, знаемый от Врубеля. Его синеватая кожа, холод на окраинах. Мы видим эти ракушечьи завитушки, с носом и клоунским колпаком, рука то вверх, то вниз – зазывала в шатёр на представление. Все животные в сборе, навьюченные homo sapiens в центре арены, - то-то ещё будет! Плёнка перегорела, запах дыма, дымит...