Ошибки или И

На землю падал снег. Ажурные снежинки задумчиво танцевали под неслышимую мелодию свой завораживающий танец. Ветер тихо нашептывал им что-то легкомысленно-романтичное, отчего они игриво мерцали в свете уличных фонарей… По аллеям гуляли парочки. На скамеечке в самом дальнем углу парка, бездумно крутя в руках не подожженную сигарету, сидела девушка в черном пальто. Она давно бросила эту дурную привычку, но сегодня ее тяжелые мысли были словно напитаны табачным дымом.
Вряд ли она смогла бы объяснить, отчего в такие дни её давит глухая тоска. Как можно объяснить то, в чем сам ничего не понимаешь, то, в чем сама давным-давно запуталась…

Последние дни ее мысли то и дело возвращались к событиям почти семилетней давности, событиям, которые так сильно изменили её жизнь и её саму. Говорят, любовь меняет мир. Говорят, что она спасение и великое благо. Но и она же – боль, которая разрушает вселенные человеческих душ, и зачастую, по вине самих людей.
Несмотря на то, что было так много светлого и нежного, память все время неизбежно возвращалась к концу, к разрыву. Потом к тому, что послужило причиной. А последствия уныло плелись в хвосте, роняя последние капли крови и бессмысленные слезы.
Теперь она знала, почему нельзя общаться с «бывшими», и тем более с теми, кто стал «бывшим партнером», но не бывшим любимым. Никогда бы ей не знать того, что он рассказал ей. Так было бы лучше для них обоих. Потому что она не привыкла сдаваться, она выдирала у жизни свое зубами, выцарапывала когтями, претерпевая боль и зачастую унижения. А сейчас она была бессильна. Потому что тонкий обод золотого кольца на его безымянном пальце был для нее страшнее, чем ошейник для волка.
Если бы ей набраться смелости и просто рассказать ему. Хотя. Неужели она настолько самоуверенна, что думает, будто он все еще что-то чувствует к ней, что она не просто одна из череды его «бывших». Наверное, нет. Чудес не бывает. Тогда для того, чтобы он, может быть, понял, почему она тогда так поступила. Может тогда его эго, его самолюбие и его душа, что гораздо хрупче и ранимее, чем он всегда позволял думать, перестала терзаться обидой и унижением. Наверное, так. Да.

Знаете, она всегда была довольно глупа и доверчива для своего возраста, очень нерешительна и неуверенна в себе. Каждое доброе слово в свой адрес она подвергала сомнению, ей везде мерещилась издевка. И не скажешь сразу, что послужило тому причиной, нелюбовь ли сверстников к очень странной на их взгляд и замкнутой девочке, или, быть может, раздражение старших, которое вызывала ее рассеянность и мечтательность. А может тот факт, что мальчишки в школе с удовольствием издевались над ней, дразнили страхолюдинкой и безобразищем. Она сама не знает, пожалуй. Но так вышло, что она не умела общаться с противоположным полом, она боялась мужчин и внимания к себе. А когда не нее, гадкого утенка, обращали внимание, у нее начиналась паника, со всевозрастающим ужасом она представляла, что на самом деле думает вот этот симпатичный парнишка, говоря ей комплименты. Наверное, поэтому она так увлеклась готикой, ведь там можно было придумать себе Маску, и быть кем угодно, но только не самой собой. Да и к тому же большая часть ее сверстников остерегалась мрачных, затянутых в черное парней и девчонок, считая их сатанистами и психами, что было ей на руку. Постепенно сложилось так, что она стала своим парнем в любой мужской компании, но это было позже, много позже тех дней, что сейчас проплывали перед ее глазами…

Когда в ее жизни появился он, все как-то изменилось. Она ему поверила, ей казалось, что весь мир сошел с ума. Первое время это было тихое, тающее в нежности счастье. Она почувствовала себя девушкой, любимой, хрупкой, беззащитной. Такой, какой никогда не позволяла себе быть, потому что некому было закрыть спину, защитить мягкое подбрюшье своих чувств. А теперь она была не одна. Он был рядом. Но старые страхи, как и старые раны, имеют свойство напоминать о себе. Вокруг него всегда было столько людей, столько девушек. Красивых, эффектных, не обремененных архаичными понятиями о морали и девичьей чести, в отличие от нее самой. И ей стало казаться, что она ему надоедает. И действительно. Он хорош собой, обаятелен, в нем чувствовался самец, мужчина. Что бы он там ни говорил, тот мужчина, который строит дом, растит сына, и не позволяет своей женщине поднимать ничего тяжелее их собственного ребенка. И почему он должен тратить на нее свое время? Ей казалось, еще чуть-чуть и он прозреет, увидит, что за человек рядом с ним – забитая, закомплексованная девчонка, помешанная на своих трупах из анатомки и мечте стать врачом. Живущая каким-то дурацкими иллюзиями, с представлениями о жизни, почерпнутыми из фентези-книжек, потому что других не было – родители слишком любили и берегли ее от жестокости и серости реального мира. Девчонка, которая не может ему дать ничего, кроме хлопанья ресниц и целомудренных поцелуев. И тогда ей стало страшно. Страшно до дрожи, до выкручивающих душу судорог. Страшно, что он уйдет, что в один прекрасный день, скажет, что ему надоело тратить на нее время, что он хочет нормальных полноценных отношений, а не детского сада с держанием за ручки. Она сходила с ума от каждодневного ужаса ожидания, а когда он спрашивал, что с ней, почему она его боится… что она могла ответить? Рассказать ему все и услышать обманчивое «не говори глупости, малыш» или же смех? Постепенно она стала видеть то, чего не было. Ей виделась ложь, ей мерещились запахи чужих духов, женский смех в телефонной трубке, когда он звонил… А потом на прогулке по городу, проходя мимо ЗАГСа, он сказал, пойдем подадим заявление? До сих пор она не любит вспоминать тот день, ту панику, тошноту подкатившую к горлу, те картинки что рисовало не в меру богатое воображение. Да, факт неодобрения родителями и страх этого неодобрения глупо отрицать, он был, сейчас она и сама понимала, что вряд ли бы позволила своей дочери выйти замуж в 19 лет, за человека которого она знает пару месяцев при том, что девица без образования и мозгов. Но в тот момент не эти мысли были в голове. Она судорожно пыталась придумать, что сказать в ответ, не выдав страха и подозрений в издевке. В итоге ничего лучше, чем рассмеяться она не придумала.

Она оторвала от сигареты кусок и растерла ломкие листики табака в пыль, просыпая ее темным облачком на белый-белый снег… Как жаль, что лишь спустя столько лет, после того, как стала понимать мужчин гораздо лучше, она поняла, что никогда нельзя смеяться, когда мужчина говорит о браке. Тем более, когда об этом заговаривают такие вот вечные одиночки, как её волк. Точнее тот, кто был её волком семь лет назад.
…Потом она уехала. Разрываясь между мечтой и сердцем, она пыталась сохранить и то и другое. Этот отъезд стал последней каплей. Его лица, когда он приехал на вокзал она никогда не забудет. Она плакала и не могла остановиться, это была почти истерика. А он сидел, смотрел на нее и просто держал за руки. И молчал. Ей хотелось закричать, ударить его, потому что ничего страшнее этого молчания для нее не было. Она была уверенна, что это молчание равнодушия, усталости, отстраненности. Потом, уже потом, спустя несколько лет, когда она снова могла говорить о нем, её мама рассказала то, что видела. Он был похож на раненного зверя, с больными глазами, на дне которых плескалась отчаянная злость. Что он мог сказать тогда, в вагоне? И если бы он и сказал что-то, это ничего бы не изменило, и не потушило бы боль маленькой девчонки. Сейчас ей жаль было не себя. Его. Она представляла, что испытывал в тот момент мужчина, привыкший решать проблемы «по мере их поступления», мужчина на глазах у которого его девочку, его малышку разрывает изнутри, а он ничего не может сделать, чтобы защитить её, чтобы ей стало легче, чтобы она перестала плакать и улыбнулась хоть ненадолго. Нет ничего страшнее бессилия.
Там в другом городе её совсем переклинило. По злой иронии судьбы она столкнулась с давним знакомцем своего волка, услышав много того, о чем нельзя было тогда ей слышать. Несмотря на все увещевания мамы и подруг она лелеяла злость, она пыталась отучить себя от него. Она хотела сказать, что все кончено, потому что нельзя любить и лгать, любить за тысячи километров. Потому что нельзя любить её. А он приехал. И тогда на перроне все ее страхи куда-то исчезли. Была неделя упоительного счастья, такого слепого, наивного, чистого. Она так хотела показать ему свой мир, то чем она живет, чем дышит, то, что было частью ее самой. Город, друзья, какие-то места… А он сказал, что не нужен ей. Что он приехал к ней, а не к ее друзьям, по которым она его таскает. Это было как оплеуха. Она, наконец, решилась открыться, а он так походя и легко, отмел её маленькую вселенную. И после этого его слова об обручальных кольцах звучали для нее фальшиво и наигранно, он улыбался и тянул за руку в ювелирный. Говорил, что не шутит. А она ответила смехом. Хлестким. Колючей насмешкой. При всех своих друзьях сказала, что не собирается за него замуж. Память потерла слова, но она до сих пор помнит ту злобу и обиду, что колыхнулась в тот момент в ее душе, то желание сделать ему неприятно.
И он ушел. Он не мог не уйти. Не объясняя причин, растаял в темной сентябрьской ночи.
Потом был её маленький персональный ад. Ночи в слезах, алкоголь, истерики. Еще спустя какое-то время, агрессия и ненависть, она ненавидела его, научила себя ненавидеть. Но стоило выпить, и непрошеные слезы снова закипали на глазах. Четыре беспросветных года, четыре года серости и тоски, четыре года отшитых мальчишек. Потом появился один парнишка, черт ее знает, что тогда произошло, но она приняла его «ухаживания». Ей казалось, что она снова смогла полюбить. Шло время, и как-то не клеилось. Со временем она стала замечать, что этот мальчик начинает чем-то напоминать волка, те же увлечения, та же музыка, те же сигареты, волчьи жесты… наверное, меньше надо было упоминать при нем о волке. Это стало раздражать. До тихого бешенства выводило из себя не подражание, а то, что он, с его любовью и такой трепетной заботой – не её волк, хотя и так старается быть похожим.
Тот, кого она любила, сама себе не признаваясь, все эти годы никак не мог ее оставить. Он писал, спрашивал как она, говорил, что беспокоится. Она злилась, не могла понять, зачем ему это? Растоптал и теперь издевается, или все еще теплится то чувство и не дает ему покоя? Зачем он пишет и каждым своим появлением рушит все то, что ей с таким трудом удалось построить? Столько раз просила его больше не писать, исчезнуть, но проходило время, и он возвращался. Порой она сама давала ему поводы.
Зачем тогда она сказала ему, что выходит замуж? Если бы она сама могла ответить на этот вопрос. Надеялась, что после этого он исчезнет окончательно? Или же хотела, чтобы он сказал «Не смей! Ты моя, малыш! Я буду рядом»? Право, как глупо. А он просто поздравил. А она в тот же день… или на следующий ушла от мальчишки-не-волка, не вынеся больше лжи, понимая, что рисует своей рукой грубый шрам в мальчишечьем сердце.
…Еще один кусок сигареты невесомым табачным облачком опал на снег, пальцы зябли, несмотря на теплый среднеазиатский январский вечер. Нельзя брать в руки телефон, когда пьян и нельзя писать тем, от кого болит сердце, даже прикрываясь алкоголем. Ну зачем он ей это написал? Тоска в душе мешается с обидой и злостью. Он пишет, что полгода был затворником. Полгода! Полгода? Её жизнь стала серой пустыней, без солнца, без света на годы, почти семь проклятых лет одиночества. Он стал циником и чудовищем? Наверное, он думает, что ей это ничего не стоило. Когда-то он сказал, что она стала язвительной, злой. «Учителя были хорошие». К сукам не лезут в душу, стерв не любят, язвительных дряней ненавидят, но пытаясь выбраться из отчаяния она цеплялась за ненависть, которая сломала ее… И пусть она виновата в этом сама, но и его вины здесь не меньше! Почему, почему он отказался от нее?! Он отказался от нее трижды! Впервые тогда, той ночью, сухой СМСкой, приговором. Второй раз в декабре, когда глупая, но очень гордая девчонка сказала, что ей не о чем с ним разговаривать и он может не приезжать. И третий, когда услышал ложь о замужестве, равнодушно отвернулся «Поздравляю», он имел право бороться, если бы захотел, ведь пока нет кольца – остается выбор. Возможно, она слишком самонадеянна, думая, что он все еще неравнодушен. Но тогда зачем он пишет? Не пишут люди сквозь годы тем, кто им безразличен или просто запомнился. Не пишут.  Столько вопросов рассыпается бессмысленными многоточиями. Слишком поздно. Как жаль, что никогда ей не хватит духу рассказать ему обо всем этом, о том, как чувствовала все она, о том, что она поняла, пусть и такой дорогой ценой. Как бы хотела она попросить прощения, за ту боль, за ту горечь, что подарила ему. Как бы она хотела быть той, кого он сумел разглядеть в шкурке гадкого трусливого утенка. Но…
До сих пор ее разрывает противоречивое чувство. Ревности и желания, чтобы он был счастлив. Наверное, ей хочется верить голосу внутри, который говорит, что он несчастлив, что не так все хорошо, как кажется на картинке. Вот только она знает, что никогда бы он не женился просто так, слишком серьезно он относился к семье. А раз так, значит, он любит эту улыбчивую женщину с васильковыми глазами. Она знает, что он никогда не оставит жену. Да и сама она не уверена, что это любовь, хотя… не плачут по людям годами, отвергая других, не перебирают моменты счастья, как последнее дорогое, что есть в этой жизни, не воют дико от бессилия и осознания конца, если не любят. Но у него есть она и их семья. И значит, в судьбе уже не её волка она - отыгранная карта. Потому что никогда, как бы ни любила, как бы ни страдала, она никогда не встанет между двух тонких золотых колец.

…Озябший палец проскальзывал по колесику дешевой газовой зажигалки, наконец, затеплился слабый огонечек, которого едва хватило, чтобы поджечь то, что осталось от сигареты. Она вдохнула едкий горький дым, на глазах выступили слезы, она медленно выдохнула и с неживой улыбкой вспомнила как мечтала о волчонке с его носом и его глазами.
На землю медленно падал снег…