Последний бой - притча

    Он  кайфовал в блаженной прохладе, чарующей тени и стекающей влаге. В самой большой ямке среди всех прочих, имевшихся под огромным валуном. Красавец дождевой червь, в меру розовый, солидно длинный и  должным образом упитанный, уже давным- давно вызывал среди проживающих вокруг всеобщее восхищение и уважение. Гермафродит Гермафродитыч занимал выборную почётную и главенствующую должность великого подкаменного аксакала, обладающего полномочиями решать все вопросы, возникающие во внутренней и внешней политике у племени слепых  розовобрюшно-безмозглых. На все собрания семейство исправно сползалось в его ямку-апартаменты, обвивало своего лидера клубком и, шевелясь из стороны в сторону, внимало мыслеобразам горячо любимого друга всех червей и единственного оракула. Так продолжалось  уже много- много недель и потому преподносилось самым молодым, тонким и коротким как некая печать, если не вечности, то старины глубокой и всеобщей народной славы. Однажды, когда ком членов племени так приятно барахтался в только что просочившейся родниковой воде, вдруг посыпались сверху куски мха и мелкой высохшей травы, по воде пошла волна размером с океанское цунами. А небесный купол, то есть веки вечные лежавший камень, приподнялся, пропустив лучи света, и был отодвинут кем-то неведомым в сторону. Сверху появилась гигантская чёрная суковатая палка с несколькими пожелтевшими листьями, она, как нож в масло, вошла в живое сплетение нечеловеческих тел и, двигаясь равномерно из стороны в сторону, быстро расшуровала его на отдельные извивающиеся фрагменты. Гермафродит Гермафродитыч, аккурат перед тем чуть соснувший под приятным массажем почитающих родственников и всякой прочей челяди, почувствовал резкий холод и озноб. Он удивлённо приподнял тот конец собственного тела, который сегодня был головой. |”Ндааа… всё- таки, конечно, это упущение Всевышнего, что зенки нам, червям, не ввёл  в реализационный проект. Он вот сэкономил, понимаешь ли, а мне теперь отдуваться! Так что же, всё-таки, творится? Эй! Есть тут  кто-нибудь? Давно бы уже сползали и ощупали!”


    Поликарпыч  откатил в сторону внушительного размера щербатого  каменюгу.” Вообще-то, конечно, рыбачить в такое время дня - это, конечно, уже не то… Вот  на зорьке, в утреннем тумане, когда озеро покрыто ещё ватными белыми обрывками, в тот предрассветный час, когда даже комары раздражённо не пищат, а спят в своих отдельных квартирках на зелёных камышинах, вот тогда   разобрать снасти, закинуть удочку и… Ну, что может быть лучше? А сейчас? Сейчас это, конечно, совсем не то. Солнце уже к закату клонится, народец шустрит по заросшим берегам. А всё почему? Да потому, что жёнка, ох как любимая… – Степанида Евлампиевна…” - при одном припоминании имени возник перед внутренним взором ухват, молотящий по спине… - ...не пустила! Сперва – дрова наруби, затем воду натаскай. А как солнце стало вовсю припекать, так и  заборчик покрасить извольте, муженёк любимый, ну прям очень, очень горячо любимый муженёк! И ухват-то при этом в ручках так и раскачивается! Так и раскачивается! Тьфу! Стервь, змеюка подколодная! Ну, вот и пришлось дожидаться,  покуда разморило её после обеда под ясным солнышком и уснула дамочка в гамаке, что под клёном, благо, что не разорвался он, бедняга, от такой нестерпимой ноши. Захрапела богатырским храпом, Илья Муромец незабвенный!” Тихими крадущимися шагами Поликарпыч добрался до собственного хозяйства сарая-гаража, где нашёл надёжно припрятанные под тракторными шинами рыболовные снасти. Но главная ценность была припрятана в другом месте. В стоящем неподалёку старом газовом баллоне он повернул незаметный краник, и, вызывая внутреннее тепло души, в подставленную фляжку потекла чистая, как слеза  описавшегося дитёнка, самогонка-первачок. Сказка, а не вещь! "Так, что ещё? - сказал он вслух и наморщил лоб. - Ах, ну да! И как же это я забыл-то? Червяков-то нет! А куда без оных, родимых?" Рыбак зашагал к озеру, по дороге свернув к одинокому щербатому камню в конце поляны.

     “Ох, ну надо же, ты посмотри - какой жирный! От стервец. Тебя и прихватим, собственно, вполне и достаточно одного такого для вечернего клёва. А как извивается – ты глянь! Ну прям Змей Горыныч, а не червяк. Ну, вот теперь всё тип-топ, и покурчапали-ка мы на озеро”. Чем дальше Поликарпыч удалялся от повисшей в рыбацкой сетке, называемой для «плезиру» мудрёным словом «гамак», жёнки Степаниды, тем настроение у него всё улучшалось и улучшалось, и он уже даже  начал насвистывать, не зная названия и слов, слышимую по телику «Тореадор, смелее в бой!»
    Расположившись на пригорке и взойдя на выступающую полузатопленную трухлявую корягу, мужик надел на крючок из последних сил сопротивляющегося червяка, уверенным движением раскрутил над головой леску и… оттянув за удилище назад, поймал в левую руку поплавок. “От дела, а! Ну как же я это мог позабыть? - Поликапыч приблизил усатый рот к нанизанному за шиворот червю, троекратно, по русскому обычаю, плюнул так, что червь-бедняга, несмотря на весь свой колоссальный опыт руководящего работника, чуть не захлебнулся в плюхнувшей на него со всех сторон белой пене. - Вот! Теперь, пожалуйста, полный ажур, и всё будет тип-топ!” - произнёс рыбак и закинул в маленькую, но глубокую заводь свою нехитрую снасть. Когда круги по воде прекратили свой затухающий бег, а поплавок с лёгким поклоном направо застыл в йоговской нирване, Поликарпыч начал чистить под тихое щебетанье птиц самодельного вяленого жереха, любовно поглаживая при этом, словно обнажённое бедро танцовщицы, крутой бок фляжки из блестящего алюминия…




     Гермафродит Гермафродитыч устал извиваться, скручиваться и раскручиваться, выделывая от боли и отчаяния запутанные кренделя. Он длинной верёвкой застыл в прозрачной толще, в глубокой тоске и печали, не замечая, как из отверстия за шкиркой, куда входило стальное жало крючка, маленькими капельками вытекала и тут же растворялась кровь. Неподалёку в илистое дно тыкал своей туповатой мордой бывалый карась. Морда была закруглённой и оттого казалась несколько туповатой. Но ведь первое впечатление, по большей части, бывает обманчиво, не так ли? На самом деле, прочая мелюзга недаром дала этому упитанному творению природы кличку  “бывалый”! Он побывал за свою длинную жизнь уже в таком количестве передряг, что самое время было писать мемуары, только вот до сих пор, наверное, по какому-то досадному недосмотру, бывалый карась так и не научился уверенно держать в плавниках авторучку и оттого только собирался со временем заняться диктовкой пережитого одному из своих внуков или правнуков. Он всё время припоминал самые интересные моменты своей нелёгкой, удивительной судьбы. Но чаще всего это был тот эпизод, когда его, среди прочих несчастных, выловили сетью с моторки и, приплыв к берегу, поместили в пакет с водой, придавив консервной банкой. Все пленники, истово молясь, то прощались с жизнью,  а то метались по пакету туда-сюда и проклинали всех и вся и собственную горькую судьбу, а вот он, он прильнул к тонкой плёнке пакета своей горизонтальной слуховой линией и… слушал, слушал и слушал… Совсем рядом двуногие монстры, закончив заниматься лихоимством, называемым «рыбалка», включили транзистор, и над берегом и зеркальной поверхностью воды полились божественные звуки, в которых растворился весь целиком бывалый карась. «Если друг оказался вдруг…», «… В королевстве, где всё тихо и складно…», « …Лучше гор могут быть только горы…». Карась слушал и запоминал песни с первого раза. Он понял, что они все – Владимира Высоцкого, который возникал в его благоговейном сознании эдаким столетним усатым сомом, способным создавать такую прелесть… Пока играла музыка, песни сменяли друг друга, а в котелке уже закипела готовившаяся для ухи родниковая водичка, проползающий мимо рак клацнул своей мощной экскаваторной клешнёй, и рыбье племя, вкупе с любителем Высоцкого, дало стрекача, оставив пакет полным лишь прозрачной водою.
    Предаваясь приятным воспоминаниям и поедая с донного тортика вкуснятинку-крем в виде такого нежного, рассыпанного кругом ила, карась был неожиданно отвлечён сразу двумя источниками колебаний. Причём один из них находился недалеко спереди, а второй значительно подальше и сзади. Бывалый очень не любил, когда кто- то или что-то шастало без спроса за хвостом, и потому, резко развернувшись, остолбенел, выпуская из распахнутых жабр воздушные пузыри. Прямо с середины озера, подсвечиваемая проступающими на глубину лучами солнца, неслась, словно торпеда, самая безжалостная и страшная жительница озёрных глубин огромная пятнистая щука. Красная боевая раскраска плавников и хвоста, белизна рассекающего воду брюха и  тёмные широкие полосы, пересекающие зелёную болотную спину... Её кошмарная, длиннющая пасть с частоколом остро отточенных зубов - что могло быть ужаснее в этом мирке-озере?! Рефлекторно, даже не успев осознать поражённым сознанием, а что, собственно, происходит и, вообще, что же для спасения надо делать,  бывалый тупорылый ринулся в противоположном направлении, работая плавниками так, что аж хребтина за жабрами жалобно затрещала. Он нёсся вперёд на максимально возможной скорости, но клацавшая зубами машина для убийства и растерзания быстро сокращала расстояние между ней и целью. Весь в движении, бывалый карась глянул вперёд и с сожалением обнаружил то, что в любое другое время привлекло бы его внимание, так как он это любил. Любил гораздо больше, чем, скажем, наивкуснейший придонный ил. Это был жирнейший (подобного  карась не видел ещё в природе), наижирнейший розовобокий  и очень длинный червяк, вкусным бубликом висевший в водяной толще. “Конечно, вкусно, бесспорно, а кто ж, собственно, спорит, но… не сейчас! Сейчас – так хочется плавать, жить, слушать песни Владимира Высоцкого, стоп! Вот оно! Озарение, то самое, что приходит и спасает! Ну как же не вспомнил сразу? « …А мы с фрегатом становились к борту борт!»
Подрулив к Гермафродиту Гермафродитычу, принявшему от ужаса форму лежачей восьмёрки-бесконечности, карась, дав по тормозам, открыл рот, максимально выпучил глаза и, полностью остановившись, развернулся к подплывающей зубастой твари склизким боком, мастерски изобразив висение на крючке, чем в немалой степени удивил уже было простившегося с жизнью червя. И щука, задумавшись лишь на миг, разверзла челюсти и… Когда она их захлопнула, то бывалый карась, пуская фигурные пузыри  и показывая правым плавником “фигу”,  улепётывал под близлежащее ржавое ведро. А Поликарпыч, мастерски выполнив подсечку, вытянул над разлетевшимися битым стеклом брызгами огромную двухметровую щуку, которая, отчаянно вырываясь, продолжала набирать высоту, согласно приложенному усилию и закону всемирного тяготения, всё ж таки старик Ньютон был прав! Но в самой высокой точке «орбиты», проходящей уже довольно далеко от водной глади, произошло первое разделение ступеней, то есть: некрепко прицепившаяся верхней челюстью к крючку щука сорвалась с него и, кувыркаясь и  переворачиваясь сразу по трём осям, полетела, постепенно снижаясь. Через несколько мгновений и Гермафродит Гермафродитыч тоже сорвался с этой металлической «дыбы» и свалился в кусты крапивы, что неподалёку. Весь окровавленный, с пробитой башкой и оторванным задом, он полз и полз, что-то бурча, словно тот лётчик с отмороженными ногами, к родимому камню, где оказался только через несколько часов.  И что же, спросите вы? Спустившись в новую ямку-залу, он замер от изумления! Все его потомки, вместо того, чтобы рвать на себе то, что можно без вреда, из-за его безвременной кончины, - поедая свежесгнившую, первосортную грязь из неприкосновенных запасов, выбирали поднятием обожравшихся хвостов нового  великого подкаменного аксакала…
      Завершая спуск с орбиты  и перевернувшись перед посадкой в последний раз, щука плюхнулась хвостом точно в цель - в кипящую воду в котелке, висевшем над костром.  “Оппа! - пропел Поликарпыч, отхлёбывая из заветной фляжки и посматривая на котелок мутными добродушными глазами. - Ик!.. Ик!.. От ушица-то добрая будет”. - И он подмигнул щуке, принимавшей первую и, видимо, последнюю сауну в своей жизни…

       Степанида Евлампиевна,  загадочно усмехнувшись, отвела от устремлённых вдаль глаз громадные окуляры цейссовского бинокля. Она надела резиновые сапоги-боты, уверенным  привычным движением взгромоздила на плечо кочергу-ухват и парадным гренадёрским шагом зашагала по извивающейся лентой тропинке в сторону лениво плескавшегося беззаботного озера...