О книге Дмитрия Быкова

Советская литература. Краткий курс




Никогда бы не подумала, что о Горьком можно сказать так: «Он, как Ницше, вредный писатель: большое дарование и отсутствие каких бы то ни было религиозных, то есть понимающих значение жизни убеждений». (Лев Толстой.)
Сверхчеловек – вот истинная цель мирового экономического и социального переустройства; Горький пришел к этой идее еще до того как прочел и полюбил Ницше, поскольку идея носилась в воздухе. Поэтому он и примкнул к большевикам, потому что их программа – далеко не сводилась к социальному переустройству. Целью революции утверждалось создание нового человека, лишенного социального эгоизма, собственнического инстинкта, религиозного чувства в его архаическом,  трусливо рабском варианте.
Что стоит читать у Горького?  Я сделала выписки из разных мест статьи Быкова  о Горьком.
"Горький – писатель полезный, в том смысле, что учит – как всегда и мечтал – деятельному отношению к жизни. Это писатель не для слабонервных, но тем, кто через него прорвется, он способен дать мощный заряд силы, а пожалуй что и надежды: всё по его любимцу Ницше – «что меня не убивает, делает меня сильнее».
Из раннего, пожалуй, стоит читать почти все.  «Однажды осенью», «Супруги Орловы», «Двадцать шесть и одна» – хороши безоговорочно. «Мамаша Кемских» -  рассказ сильный, подлинно великий и в высшей степени душеполезный , «Отшельник», «Карамора», очерк  «Страсти мордасти»,  «Городок Окуров», где вместо истории очередной неудавшейся жизни предпринята попытка панорамы выдуманного среднерусского города с его ремеслами, поверьями и хроникой, несколько напоминающей щедринскую;
Горький - прирожденный новеллист, но«Клима Самгина» читать нужно любому, кому интересна русская жизнь (идейная, политическая, религиозная) первых двадцати лет XX века. Разговоры о скучности и монотонности романа ведутся давно, но слухи эти преувеличены – для подростка «Самгин» вообще кладезь ярких эротических впечатлений, поскольку здесь Горький откровенен как никогда»

Быков очень интересно пишет о Луначарском, Константине Федине, Есенине, Леонове, Илье Эренбурге, о Варлааме Шаламове, Александе Твардовском, об Эдуарде Асадове, Борисе Слуцком,  Юлиане Семёнове. Своеобразна его оценка творчества Булгакова. А как он беспощаден и точен в отношении Бэллы Ахмадуллиной!  Каким невероятно обаятельным  показывает Юрия Домбровского. С его разбором романа «Факультет ненужных вещей» я полностью согласна. Несмотря на то, что описывается страшное время,  впечатление от романа светлое, и прежде всего оттого, что герой выстоял, не сломался. И сама атмосфера романа словно пронизана солнцем.

О Грине.

 «Грину требовались выдумки исключительной силы, пейзажи столь яркие и сюжеты столь динамичные, что лучшие его тексты по убедительности приближаются к невероятно счастливому, памятному с детства сну… Для пошляка все это пошлость, но для того, кто по блоковской «пылинке дальних стран» способен домыслить мир, – это и есть единственная бесспорная подлинность, а пошлость – призыв открыть наконец глаза и начать жить настоящим.»
И ещё «Лучшие его вещи и качества открыла мне Новелла Матвеева, ее фраза: «Понять, что Грин гениальный писатель, – полдела. Грин – полезный писатель. Он ничему вас не учит, но делает с вами что то, дающее иммунитет от всяческой подлости – чужой и, что особенно важно, своей».

О Катаеве.

«Катаев был гений… Непонятно, как мог этот небожитель, вдруг, с 1965 по 1985 год, написавший десяток бесспорных и исключительных шедевров, оставаться нормальным советским человеком
Ничего выше, чем его поздняя «мовистская» проза, в Советском Союзе времен так называемого застоя не печаталось.

Ну, может быть, Трифонов. Но над Трифоновым не заплачешь – сухо все, строго. А над последними страницами «Травы забвения» не заплачет только дурак набитый.»

Я с ним согласна. Для меня когда-то стали открытием и «Алмазный мой венец» и «Трава забвения»


Различие нацизма и коммунизма


«Фашизм опирался на архаику, на подвиги дедов, искал идеала в прошлом, но первопроходчество, в том числе и социальное, бредит только будущим, и в этой модернистской ориентации – главное различие между двумя тоталитарными режимами, различие, которого не чувствуют люди с отбитым обаянием.
От фашистской утопии, равно как и от нынешних «суверенных» потуг, несет отборной тухлятиной, а утопии времен советского проекта – от «Иприта» того же Шкловского с Ивановым до «Аэлиты», от «Звезды КЭЦ» Александра Беляева до «Глубинного пути» Николая Трублаини – веют свежестью. Хорошие люди с правильными ценностями, с верой в разум и в необходимость человеческого отношения к человеку, идут, летят, плывут и растут в том направлении, где никто еще не бывал. И этого озона ничем не отобьешь.»


Просчёты Гитлера и Сталина .



Сталин и россияне: «искренне уповали на восстание германского пролетариата, не желающего воевать с первой страной победившей революции» поэтому и были так уверены в быстрой победе над Германией.»
В свою очередь, ( я недавно узнала об этом в документальном  фильме о войне) Гитлер надеялся, что русский народ встретит немцев, как освободителей от коммунистического диктата.


О Шолохове Быков говорит важную вещь: об авторстве «Тихого Дона».

Есть  версия, что первые два тома написал  Виктор Севский, расстрелянный  ЧК в 1920 году, тридцати лет от роду, а роман его в незаконченном виде достался Шолохову.

Быков пишет, что «Загвоздка в одном – первый и второй тома «Тихого Дона» как раз слабее третьего и в особенности четвертого. Самое мощное, что есть в романе, – вторая половина третьего тома, бегство Григория с Аксиньей, скитания по чужим углам, и могучий, страшный четвертый том, где вся жизнь героев уж вовсе летит под откос. Так что даже если Шолохов и спёр начало своего романа, вторую его половину должен был писать кто-то никак не менее талантливый. А речь там идет о событиях, которые Севскому вряд ли были известны: роман доведен до 1922 года.»

Быков называет рассказ «Судьба человека» гениальным, и я с ним согласна.



Он открыл для меня новое имя: Константин Воробьёв, обязательно почитаю.
«Упыри ведь тоже обладают чутьем на талант и силу. Им невыносим Воробьев – с его изобразительной мощью, пластическим даром (вспомните описание церкви в «Момиче», портрет Маринки в «Крике»), с его влюбчивостью, избытком таланта, с вечной его вольной усмешечкой – как ненавязчиво и точно он шутит! Каким комизмом пронизан «Великан», самая мирная из его вещей, но и ее топтали, даром что в ней то никакого военного очернительства. Просто герои уж очень свободны."

О Пановой сказал так

«Панова не любит патологию», и я бы добавила,  этим грешит сейчас вся современная литература.


"Манера Пановой потому еще так благородна и сдержанна, что герои то  ее – особенно любимые – тоже наделены этой аскезой, они никого не заставляют себя жалеть, как  « Девочка из кинорассказа», как Валя и Володя из блокадной дилогии. Ни о чем вслух, ничто не разжевано, все названо. В этом смысле Панова похожа еще на одного сверстника на Юрия Германа.


И особенно символично, что все они, умевшие так внятно, экономно и благородно, так стилистически безупречно писать, собрались в Ленинграде: из Риги – Герман, из Углича – Берггольц, из Баку – Голявкин, из Пскова – Каверин, из Верхнеудинска – Гор, из Ростова – Панова. Блистательная ленинградская школа советской прозы.



Об Аксёнове замечательно написал, только на меня «Остров Крым» не произвёл когда-то такого трагичного впечатления, как на Дмитрия Быкова. Надо будет перечитать.))



О России.




«Тогдашняя Россия в интеллектуальном, промышленном, да и в нравственном отношении давала нынешней серьезную фору (нынешнее наше время скорей похоже на середину тридцатых).
Страна, читавшая Пикуля, Семенова и Иванова, была все таки умней страны, читающей Доценко, а потом Минаева. Более того: читатель Пикуля или Семенова знал больше и думал интенсивней, чем поглотитель Макса Фрая или Марты Кетро.
1937 год не был «русским реваншем», как пытались это называть сторонники имперской идеи. Это был реванш именно пещерных сил, ненавидевших прогресс и просвещение. Россия необразованная и дикая слопала Россию жестокую, красную, но ориентированную на движение вперед.



Агрессивно насаждаемая классика и всеобщее среднее образование сотворили советское чудо: появился огромный слой читающего и мыслящего обывателя
Стремиться надо к сверхчеловеческому, несбыточному и недостижимому. Тот, кто дает внушить себе, будто любая идея ведет к крови, а любой идеализм чреват садизмом, попросту расписывается в трусости и лености.»



Когда пишет о Трифонове, высказывает суть его размышлений.



«Советское – это зигзаг в сторону, злокачественная опухоль истории? Или это великий шанс, которым страна не воспользовалась? И выходило у него, что великий шанс; что люди изломали и предали себя, но революция выковала великое поколение, и следующее ее поколение тоже было великим, а быт сожрал, а проклятое воровство догнало, а человеческое отомстило.»


Я солидарна в данном случае с Трифоновым.))




«Впрочем, у тогдашнего и нынешнего «массолитов» принципиально разные задачи. Тот ставил себе целью в популярной форме внушить некие идеи, образовать, развить – то есть вместе со всем советским проектом был устремлен ввысь, к образу нового человека, к усовершенствованной модели, прочь от имманентностей и данностей.
Нынешний ставит себе целью опустить, опередить в падении, окончательно низвести к планктону. Тогдашний – цивилизаторский и в некотором смысле просветительский масскульт; нынешний ориентирован на предельную деградацию масс, чтобы они окончательно сделались собственностью элиты, инструментом ее прокорма и не отваживались даже задуматься об изменении такого положения вещей. «



Задачу нынешнего  «Массолита» я поняла задолго до прочтения его книги.