первая рукопись, 14-й год

Мокрая вязкая земля и  густая трава, возвысившаяся мне по пояс, не просто мешали мне идти, они сковывали меня, я спотыкался и чуть не падал, из злости выдирая оплетёнными ногами эти безмерно тянущиеся сети. Ночь была звёздная и невероятно ясная, лунные блики сверкали на мокрой траве, обрисовывая её контурами белого света, что казался неземным и противоестественным в этих зарослях, погружённых в бескрайний мрак и пустоту. Мы бороздили это поле минут двадцать, оно казалось бескрайним и враждебным, я очень устал, со всё преобладающей ненавистью я прорывался сквозь непреодолимые путы размытой в ночи травы, Томми полз по этому непролазному полю где-то рядом. Пройдя ещё некоторое расстояние я уже изнывал от усталости в ногах, вздыхал и проклинал вслух случившееся, словно стараясь вызвать жалость к самому себе. Я уже покачивался, мокрый и грязный, когда Томми прошептал:
— Деревня впереди!
Я, успокоенный этой новостью, отдал себя во власть усталости, ощутив её во всех частях своего тела. Мы бежали от полиции пол ночи, без остановок и передышек, и сейчас я так устал, что даже не хочу думать о том, что жилые районы это последнее место, где стоило бы прятаться от закона. Я буквально выбросился из зарослей этого адского терновника и, пошатываясь, побрёл за своим приятелем по уходящей на холм дорожке к деревянным одноэтажным домикам, сливающимся с чёрной, как сама тьма, землёй. Мы решили укрыться в одном из домов и отдохнуть, мы были столь измождены, что даже не желали задаваться вопросами о том, какие трудности у нас могут возникнуть и что будем делать, попадя в чужую избу. Мы подобрались к окну первого увиденного домика, Томми выхватил из кармана вымокшего пальто нож и принялся дербанить оконную раму, пока я уселся на сырую землю о припал к стене. Я медленно и равномерно дышал, потом отвёл взгляд на Томми, тот с энтузиазмом раскалывал мокрую раму, его буйный нрав всегда сопровождался резвостью и энергичностью, даже не смотря на то, что мы оба вымотались, пока добрались сюда. Раздался хруст и мой товарищ оттащил кусок рамы, который смог оторвать от оконного проёма, я вскочил, взяв её из его рук, пока он продолжал работать ножом. Затем, наконец, приложив усилие, мы вырвали окно и осторожно положили на траву. Томми, не говоря ни слова, быстро полез внутрь. Я, уже успевший расслабиться, тяжело перекидывал ногу через проём, пропихивая своё измученное тело в темноту спящего дома. Согнувшись и поджав колени, я принялся осматривать комнату сквозь свет, сочащийся снаружи, людей здесь не было, вещей особо тоже, у стены стоял стол и табуретки, в противоположном конце стояла печь, рядом были вёдра и полки с тарелками, в итоге я понял, что мы пробрались на кухню. Из другой комнаты вышел Томми с зажжённой керосиновой лампой:
— Пошли, — кивнул он головой на дверь, из которой только что вышел.
Я тихо поплёлся за ним. Там я увидел кровать и двух людей, спящих под пышным огромным одеялом. Томми смотрел на меня, ожидая мыслей по поводу дальнейших действий, я оглядел комнату, надеясь придумать что-нибудь, но в итоге лишь смог проговорить:
— Пошли на кухню, поедим здесь что-нибудь.
Томми кивнул и бодро пошагал проч. Импульсивный характер не позволял ему даже ходить тихо в чужом доме, я хотел что-нибудь сказать по этому поводу, но товарищ уже скрылся из виду и я промолчал. Томми уселся у стола в лоскутах лунного света, я принялся шерудить по кастрюлям.
Кажется, это борщ.
— Так ставь на огонь. — в приказном тоне проговорил товарищ.
— Не командуй мной, парниша! — гневно проговорил я.
Томми грозно посмотрел на меня, я отложил железную тару и уставился на него, согнув спину под свинцовой усталостью в плечах, мы промолчали пару мгновений.
— Подогрей это. Пожалуйста — протяжно и тихо, скрывая раздражение, произнёс он.
Я поставил кастрюлю на печь и согнулся к мешкам в поисках чего-нибудь, чем бы разжёг огонь.
— Знаешь, чего я сейчас хотел бы? — неожиданно начал говорить Томми — бутылку бурбона. Я его сейчас залпом бы выжрал.
Характер Томми имел интересную особенность — он очень быстро и энергично работал, а когда работы для него не было, он начинал безостановочно болтать, при чём в такт своему буйному нраву, грубо и резко.
— Знаешь, как это бывает, когда ты не пил так долго, что забыл вкус пойла, но при этом ты жить не можешь, хочешь опрокинуть стакан — облокотившись на стол, болтал друг.
— Это, конечно, замечательно, но я не могу найти спички. — рыская и испытывая беспричинное раздражение на своего приятеля, сказал я.
— Вот, держи — протянул он мне коробок, не вставая с места.
— То есть, ты видел, что я ищу спички и молчал? — чуть было не заорал я, сражаясь с собственным приступом порождённого усталостью гнева.
— Ты видел, что я разжёг лампу — забавляясь пролепетал Томми — тебе следовало догадаться.
Томми был воодушевлён, даже весел, он привык к такой жизни, бегать по полям и лесам, ночевать на деревянных полах, я же испытывал отвращение и злобу к всему, что сегодня ночью успел и, возможно, успею вынести. Видя, как парень забавляется, я несколько остыл, откинул кастрюлю, скатился на стул и раскинул ноги.
— А ты хоть пил бурбон, чтобы мечтать о нём? — выражал я в остротах свою злость.
— Ты ставишь под сомнения мои слова? — возмутился Томми.
— Где ты мог что попробовать, кроме грязи из корыта для свиней? — устало улыбался я.
— Ты забыл, что я в лицо без колебаний бью? — демонстрировал свою свирепую натуру однополчанин.
— Забыл бы, не упоминай ты это чаще, чем постоянно. Расслабься, я шучу.
Свет лампы на столе у Томми тускло орошал комнату каким-то алым светом, мы просто сидели напротив друг друга и молчали. Мои глаза постепенно закрывались, а Томми был, как всегда, бодр. Даже проделав такой путь, он не могу просто сидеть на стуле, то отбивая пальцами по столу, то ёрзая, то пристально вглядываясь во всё, что увидит со своего места.
Неожиданно мы услышали скрип в соседней комнате. Вспомнив, что мы не одни в доме, мы встрепенулись и застыли. Повисла тишина.
— Что там? — раздался женский голос из комнаты.
Скрип кровати перерос в едва слышимые шлепки по полу. Бесполезно было прятаться или выключать лампу. В кухню вошла женщина в ночном бежевом халате, лет сорока, пухлая и невысокая, увидев нас она оторопела и тут взвизгнула, выпрыгнув назад в комнату. Мы рванули за ней. Томми выхватил неизвестно откуда взявшийся у него пистолет и ворвался в комнату первым. Я попал туда вторым и увидел ничего не понимающего лысого толстяка на кровати, кричащую женщину возле него и моего импульсивного друга, что тоже принялся кричать, помахивая пистолетом перед их лицами. Я не знал, как реагировать. Сложившаяся картина из криков и непонимания наращивала во мне злобу, при этом я был растерян, не зная, как быть дальше. Наконец Томми ударил ладонью женщину, тем самым освободив её от не прекращающегося визга.
— Вы.. вы кто?! — Встревоженно выпалил мужик, сидящий под одеялом.
— Неважно, кто — угрожающе и презрительно крутил пушкой у лиц людей Томми — Заткнулись и сидите тихо.
Супруги замолчали, пристально рассматривая Томми, тот надвисал над ними, оперевшись ногой на кровать и продолжая помахивать дулом пистолета возле их лбов.
— Пройдёмте-ка на кухню, граждане — наконец сказал Томми, сохраняя полное расположение духа не смотря на инцидент.
Всего пару минут спустя мы все — я, Томми, муж и жена — расположились на кухне, утопающие в маслянисто-алом свете лампы и пожирающих свет тенях окружающих нас вещей. Хозяйка, стоя в углу, разливала по тарелкам подогретую похлёбку. Она была очень напугана, невольно сутулилась, а её руки подрагивали, стоит её взгляду отвлечься от посуды. Хозяин дома с подавленным и грустным видом сидел на табурете рядом с ней, он уставился в пол, его лицо сохраняло неизменность, но печальные круглые глаза и толстые, изогнутые,  подёргивающиеся морщины на лбу отчётливо позволяли увидеть, что чувствует он сейчас. Томми сидел напротив них в другом конце комнаты, раскинув ноги и согнув в дугу усталую спину, он не отводил взгляд от нащих заложников, положив руку с пистолетом на ногу. Я уселся в самом тёмном углу, куда почти не падало скользкое свечение танцующего огонька. Я очень хотел спать, но боялся даже прикрыть глаза, я не знаю, чего я опасался больше — того, что при удобном моменте мужик своей могучей рукой уложит нас обоих, или же того, на что способен мой знакомый, наслаждающийся сложением обстоятельств. Лишённый какого-либо занятия, Томми вновь начал проявлять свой тлетворный характер — он начал безудержно болтать:
— Красивый домик — неожиданно и ехидно начал он — у меня когда-то такой же был, пока папаша не устал меня содержать и не выгнал оттуда.
Хозяйка старалась ни при каких обстоятельствах не оборачивать в нашу сторону, её муж, напротив, краем глаза смотрел на самодовольного наглеца с пистолетом. Томми улыбнулся:
— Я хочу разъяснить вам ситуацию, господа. Я и мой друг оказались здесь по вольности судьбы, у нас нет желания долго докучать вам, просто так получилось. А раз так получилось, то вам следует проявить всё крестьянской дружелюбие в отношении нас. Я надеюсь, это будет несложно?
В мраке тёмного дома не раздалось ни звука. Томми замолчал. Затем опять заговорил, обратившись уже ко мне:
— Миша, по-моему наши гости нам не слишком рады, что думаешь?
Я вяло балансировал между сном и сознанием, мне абсолютно не хотелось вести диалоги с этим неугомонным дураком:
— Как скажешь, Томми — выдавил я из себя.
Приятель почернел от злости:
— Ты скажи мне, я что, такой ничтожный человек? Со мной уже нельзя нормально поговорить?  — начал распыляться тот.
— Послушай, я хочу спать, эти люди тоже хотят спать, один ты здесь не можешь успокоиться..
— Ой, да пошёл ты,  — перебил меня гневно Томми  — сколько тебе лет, Миша? 50? 70? Почему ты ведёшь себя, как старый ленивый ишак? Спать он хочет, а спина у тебя не ноет, нет? Кости не болят? Может, тебе костыли принести, подушку взбить для мягкости?
— В чём твоя проблема?  — с нарастающей силой в голосе начал я  — ты мне скажи, тебе в принципе сложно смириться с тем, что никто не обязан подстраиваться под тебя, или тебе просто нравится раздражать окружающих своим безумным лаем?
— Ты никчёмный и старый...
— Нет, ты ответь, тупой ты выродок! Ты где вырос такой, чтобы все себя вели так, как тебе нравится?
— Ты на моё детство не перескакивай! Я тебе уже говорил это!
— Ты много чего говорил, у меня скоро кровь из ушей польётся, тебя слушать!
В этот момент я заметил, как что-то заслонило собой шёлковый мрак дверного проёма, я обернулся и увидел там мальчика, сонно трущего свои глаза. Хозяйка обернулась и обомлела:
— Гриша.  — встревоженно, но тихо проговорила она  — подбегая к сыну.
— Куда ты лезешь!?  — вскочил Томми, схватив взволнованную женщину за руку, приложив пистолет ей к груди.
Женщина вскричала. Мужик, прикусив губу от неожиданности, уже было ринулся с места в сторону ненавистного обидчика, но хозяйка нашла в себе силы успокоиться и нервно прошептала:
— Гриша, пойди спать.
— А кто это?  — звонким голоском произнёс мальчишка, войдя на шаг в кухню.
Посмотрев налево, он увидел меня, нервно ползущего спиной вверх по стене под давлением инцидента.
Женщина, схваченная моим подельником хотела было что-то сказать, но не осмелилась. Её лицо дрожало в конвульсиях, она боялась разрыдаться на глазах сынишки. Отец был растерян и напряжён, он так и завис полуподнявшись с табуретки. Тогда я, возвысившись над мальчиком, похоронив его под сводом своей лучеобразной тени, оставив на его лице лишь проблески жёлтого маслянистого света, спокойно и мягко произнёс:
— Мы родственники, приехали издалека переночевать. Иди в кровать, малыш. Завтра пообщаемся.
Мальчик кивнул и устало побрёл назад. Детская невинность и непричастность позволяли ему не заметить того ужаса, который воспылал в глазах его матери. Как только детские шаги растворились в тишине лачуги, лицо женщины скривилось и она тихо зарыдала, поджав руки.
— Сколько это ещё будет продолжаться? —  с накалом красноречивой злобы на лице проговорил хозяин дома, глядя в лицо Томи —  сколько ты намерен нас мучить, подонок?
— Полегче, батя, —  убирая руки от рыдающей женщины, откликнулся тот — мы с другом всё ещё не поели в вашем гостеприимном дворе.
Следующий отрезок времени я и Томми сидели за столом, поставленным напротив наших заложников, и ели горячий борщ, пироги, яйца и прочее из небогатого ассортимента крестьянского стола. Томми наконец-то заткнулся, поедая всё разом, жадно вливая в себя как можно больше. Этот человек не мог даже поесть без проявления агрессии, жадно выжирая из чаши пиво и звонким ударом опуская её на стол. Хозяева сидели напротив, сжавшись на стульях, устало уставившись в разные точки. Они возненавидели нас, особенно Томми. Хозяин гневно морщился всякий раз, когда мой попутчик алчуше просовывал в рот очередной пирожок; прежняя гладь безмолвия, время от времени разрушаемая тлетворным голосом Томми, теперь и вовсе исчезла, заменённая пиршеством чертей в свете жирного огня и лишённых очертаний чёрных стенах. Томми опустил последнюю высушенную чашу и выдохнул.
— Такая пища мне милее любых деликатесов на столах знати! — попытался похвалить он крестьянские усилия.
Ответа не последовало. Томми взглянул в лица своих заключённых и увидел там лишь измождение и тупую злость, сверкающую в его сторону вспышкой молнии. Это словно подавило Томми, он умолк, опустив голову на уровень плечей, молчаливо и грусно перебирая пальцами, ощупывая их, словно пытался мысленно уйти от сложившейся ситуации. Я продолжал бороться со сном, резко открывая глаза всякий раз, когда перед ними начинали играть контрасты воображения и образов. Повисло полное молчание. Из пространства вдруг выпали все наполнявшие его звуки, повисло непогрешимое, почти сакральное, безмолвие, пустота, словно обрывающая реальность, заставляющая потеряться в её гранях, потерять счёт времени, потерять себя. Я упал на стол.

Мои глаза отворил дубовый скрежет стола и треск разбитой посуды, я молниеносно запрокинул голову и увидел, как Томми, облокотившись на пол стола и двигая его своим напором, вцепился в пистолет, который изо всех сил тянула на себя хозяйка дома.
— Миша! —  крикнул, повернувшись ко мне, Томми —  эта гадина схватила пистолет!
Я увидел, как крестьянин, не менее поражённый неожиданностью, срывается с места, чтобы помочь жене. Я  влез по столу, отталкивая тарелки, с набросился на мужчину, повалив его и своих объятьях. Томми протянулся вдоль стола и резким усилием вырвал пистолет из рук женщины. Взъерошенная хозяйка схватила кувшин, лишь волею судьбы не упавший во время перебранки, и расшибла его о голову ненавидимого всей её душой ублюдка. Томми с воплем скатился со стола на пол, держась за голову и тихонько визжа от тупой боли.
— Тупая стерва! —  заревел Томми, встал с места и, вытянув руку, выстрели в неистовствующую женщину.
— Нет! —  заорал мужик, мгновенно пришедший в чувства.
Он ударил меня локтем в челюсть и я, как побитый щенок, отлетел в сторону. Мыча и выдавая гортанные крики, обезумевший хозяин бросился на Томми, выставив огромные руки вперёд, готовый впиться ими в шею своего страшнейшего врага. Ещё один выстрел, затем второй, третий — Томми несколько раз выстрелил в крепкую грудь крестьянина перед тем, как тот, пошатнувшись, упал замертво. Я пришёл в шок. Я лежал на полу и не мог ни говорить, ни думать, я просто уставился на два раскинутых тела возле ног моего товарища.
— Не так я всё это себе представлял, —  мелодично пропел Томми, опустив трещащую от удара голову —  нам бы всё равно, наверное, пришлось их убить, да? Миша?
В каждом своём поступке, решении и действии человек, если он не сумасшедший, всегда чем-то руководствуется. Всегда есть причина, вывод, идея, из-за которых мы в определённой ситуации поступаем именно так. Но иногда, в некоторых ситуациях, причина не очевидна самому человеку, его поведение выливается из сложившихся обстоятельств, но действует он словно рефлекторно, не понимания, почему он делает именно то, что делает. Я не знал, почему я сорвался с места и набросился на Томми. С истошным криком я вцепился в него, ушибив спиной о стену и повалившись с ним на пол. Мы вросли руками в плечи друг друга, извиваясь на полу и стараясь повалить друг друга на спину. В его руке застыл пистолет, резким движением я вышиб его из руки и он отлетел под стол. Томми приподнял нас и всей своей силой впечатал меня спиной в край стола. Я вскрикнул и потерял крепость хватки. Томи скрутил мне руку и начал давить мне на шею, я, ещё не задыхаясь, но чувствуя силу его натиска на мою шею, начал колотить его в ухо, Томми, пришедшему в боевое неистовство, было словно плевать на мои удары. Шея сдавилась ещё сильнее и я стиснул зубы, ощутив нехватку дыхания.
— Тротский! —  орал Томми.
Я судорожно водил рукой подле себя, стараясь что-либо придумать. Позади себя я нащупал пистолет. Огромным усилием я ударил коленом противника в грудь, Томми не потерял позицию, но слегка ослабил давление и я смог со всей силы вломить рукоятью пистолета ему в голову. Томми запищал и откинулся на пол, извиваясь в конвульсии от тяжёлого удара. Откашливаясь, медленно разгибая ноги, я поднялся и быстро навёл дуло в сторону дезориентированного врага. Я выстрелил. Руки Томми безвольно развалились в разные стороны. Керосин в лампе почти сгорел и единственное, что оставалось видным, это чёрный силуэт Томми, вырисовываемый багряной кровью, отражающей тонкие округлённые линии света. Я взглянул в сторону мёртвых мужа и жены. Рука, выронив пистолет, сдавила веки и я, неожиданно для самого себя, тяжело заплакал, подрагивая грудью, словно пропуская боль через себя. Мне было невыносимо от произошедшего, я пошатнулся к окну и облакотился на него, словно стараясь найти успокоение в ночной прохладе. Было ещё кое-что, чего я не мог забыть. На ощупь я пошатался вдоль дома, всматриваясь во все проёмы, пока не нашёл маленькую комнатку, где, укутавшись под полотном ткани, спал мальчишка. Скрежеча скулами, я смотрел на него пару мгновений, затем, сросшись с тенями его комнаты, проскочил к его кровати и осторожно начал толкать его.
— Просыпайся. — жалобно, словно извиняясь, прошептал я.
— Вы родственник? —  открыв глаза, невозмутимо спросил мальчик.
— Да, родственник, —  с содрогающимся сердцем кивнул я — Твои родители уехали в гости, чтобы ты был не один, я отведу тебя к соседям, хорошо?
Мальчик вяло кивнул, не меняя спокойное доверчивое выражение лица.
— Вставай, одевайся. —  бережно произнёс я.
— А они скоро вернутся? —  поднявшись спросил Гриша
— Я не знаю. — чуть не раскашлявшись в приступе литургии, вякнул я и продолжил подло врать мальчонке —  у них там много работы, они просили тебя не скучать.
— Хорошо. —  кивнул мальчик.
Я отвернулся к стене и тихо расплакался. Я не мог вспомнить, когда в последний раз подвергался такой буре чувств. Я чувствовал себя сентиментальной принцессой, которая лишь безвольным плачем может принимать превратности судьбы.
— Я оделся. —  раздался за спиной голосок.
— Пошли. —  кивнул я.
 Мы вышли из дома.
— А вы останетесь? — смотрел мне в лицо мальчик, воплощающий мою окровавленную совесть.
— Я не могу. Я поеду к твоим родителям, скажу, что ты скучаешь и чтобы они возвращались скорее. —  погрузился я в свою ложь, непонятно зачем стараясь представить себе свои слова.
Мальчик полностью удовлетворился ответами и я, вытерев слёзы, повёл его в соседний дом.