Глава одиннадцатая годовщина дневник святой грешни

Год моего душевного спокойствия и одновременно душевных страданий.
Счастье и несчастье.

Счастье быть хозяйкой своего времени и свободной от унижений из-за побоев и несносного языка. Несчастье от того, что ты предпочел от меня отказаться, чем изменить себя. Значит, я ничтожный человечишко, раз не вызываю глубоких чувств, таких, когда ради любви отдают жизнь.  А ты не захотел поступиться всего лишь своим «я».

Мне и сладко от свободы и горько от одиночества.

Судьба разбила жизнь. Год ты живешь с другой женщиной без всяких потрясений, а наш год был полон событий, слез, предательства. Но были и мгновения радости, когда мы упивались любовью.

Тоже 22 июля 1997 года, когда я покончила с заготовкой сена для моих любимых животных, тебя привезли ко мне свататься добрый мой сосед по усадьбе Сергеева старик Антонович и его приятель. Я радушно приняла гостей и поставила на стол все, что у меня было, но кроме ячневой каши у меня ничего не было. Баба Фаня, компанейский человек, к их бутылке водки принесла свою мясную закуску.

Антонович всегда проявлял ко мне отеческую заботу и, сватая тебя, называл меня девочкой. Но ты сердито возмутился:

- Какая она девочка. Ей сорок пять.

- Ну и что, - ответил приветливый сват, - а выглядит так, что не дашь и двадцати пяти.

Я наотрез отказалась тебя принимать, открыто рассказав гостям о твоем поведении, но ты ответил:

- Я ее люблю и остаюсь.

Ты так легко разбрасываешься этим святым словом.

Сваты уехали, а ты улегся спать, и мне пришлось смириться с твоим присутствием. Я за бесценок продала последние, оставшиеся от былой роскоши, свои золотые сережки, чтобы было, на что кормить мужа.

Мы с тобой стали приводить в порядок свое жилище. По всему зданию поставили стекла, благо их у меня было много в запасе еще из городского дома. И я обрадовалась, увидя твое рвение. Мне понравилось, что ты по-мастеровому посадил двери на петли, поставил крючки, врезал замки. И мы с тобой заделали дыру на потолке.

Я поражаюсь, что до моего переезда уже десять лет живет баба Фаня, но, ни ей, ни власти не было дела до того, что течет крыша и от этого гниет потолок и пол. Я понимаю, что нет средств на ремонт, но ведь есть руки, есть старая посуда, есть всевозможные способы как уберечь здание. Я пожертвовала  своей новой оцинкованной ванной, необходимыми для хозяйства кастрюлями, чтобы спасти здание от разрушения и взяла у соседки старый таз, так как моих емкостей не хватило. Она из-за этого устроила мне скандал, потому что на ее голову не течет. Да, дыра над моей головой и текло на меня, но если бы я не прекратила эту течь, то дошло бы и до ее головы.

 Мне до боли обидно, что я вложила столько сил даже своих так мне не хватающих до сытой жизни средств, чтобы сохранить памятник культуры. А натолкнулась не только на холодное равнодушие к моей судьбе и жестокую расчетливость, но и подлые издевательства и гонение власти, обязанной думать о жизни людей и достоянии нашей республики.

Долго быть хорошим ты не мог. Ты делал только то, что тебе нравилось и когда ты того хотел, и до конца ничего не доводил. Жалил меня своим ядовитым языком и мог ударить за любую просьбу, тем более замечание или совет. И еще больше выходил из себя, когда убеждался в их целесообразности. Ты отказывался от любой, даже легкой работы, упрекая меня моими просьбами о помощи.

- У меня была Фаина, которая не давала мне выполнять даже тяжелую работу, а ты пристаешь с тем, с чем можешь справиться сама.

Ты не только сам не хотел ничего делать, но тебя выводило из себя мое терпение и аккуратность, когда я занималась ремонтом помещений. Ты психовал от того, что я тщательно замазывала трещины и несколько раз белила стены. При побелке потолков мне приходилось то подниматься, то опускаться по наставленной мебели, потому что ты даже не хотел подать мне ведро с раствором или упавшую щетку. Ты приходил в ярость от моей неторопливости, считая, что ремонт можно сделать за пять минут.

Мне поневоле пришлось вспомнить о своем огороде. Я теперь не одна. Мне надо кормить мужа.

Новые хозяева хутора Сергеева оказались скверными людьми. Я вывозила свои вещи до трех часов ночи тремя заездами. Но то, что осталось не вывезено, я уже не смогла забрать, так как мне заявили, что их выкрали. Хозяева пускали на мой огород свой скот, потихонечку собирали мой урожай и постоянно кричали, оскорбляя меня, что я им мешаю. Их дети ходили следом за мной и следили, чтобы я не забрала себе яблоко, упавшее с их дерева на мой огород. А иногда закидывали меня яблочными огрызками, и смеялись когда попадали в лицо, а их мальчик-подросток обзывал меня «подстилкой». Недоброжелательное ко мне отношение людей угнетает мою легкоранимую душу, а от оскорблений и крика я теряю и физические силы. Поэтому ходить на огород могла только через день, тем более это двухчасовой путь только туда. А оттуда я возвращалась домой больная от дальней дороги, непосильной ноши, голода, утомительной работы то под горячими лучами палящего солнца, то под проливным дождем и нравственно опустошенной от унижений.

Но дома меня встречали не любовь и забота, а твои упреки из-за того, что я там так долго делала. Я страдала душевно больше, чем чувствовала усталость. Всю свою волю мобилизовала на преодоление трудностей. Нервы напряглись до предела – через день угнетающий душу и отбирающий физические силы поход за продуктами, а дома ленивый, злобный пьяный муж.

 
Как только я переступала порог, чтобы идти на огород, баба Фаня, несмотря на свои больные ноги, бежала в магазин за бутылкой водки. Но она не только слаба перед искушением зеленого змия, но и одержима сладострастными желаниями: я несколько раз заставала ее возле спящих пьяных мужиков, она доставала из штанов их достоинства и играла с ними. Когда тебя сморила дремота после ухода сватов, я зашла в комнату и застала старую соседку с твоим драгоценным инструментом. Она, вынув его из брюк, им забавлялась, но, увидя меня, быстро всунула обратно в брюки. Я, чтобы не портить отношений, сделала вид, что не заметила. А тебя об этом поставила в известность и даже выразила сочувствие, что в таком преклонном возрасте одолевают желания. Но я не ожидала твоего порочного поведения, что ты будешь пользоваться слабостью больного человека, зарабатывая себе этим на алкоголь. Однажды вы не заметили, как я вернулась с огорода. Вы сидели на балконе и пировали. На столе были спиртное и закуска – хлеб и колбаса. Я зашла к вам, и то, что я увидела, вызвало у меня тошноту: твои руки были под мокрой бабкиной юбкой. У нее недержание жидкости в почках, а когда она в пьяном состоянии, то течет по ногам прямо на виду у всех. Увидев меня, ты быстро положил руки на стол, но они у тебя отвратительно пахли. На мои упреки ты доказывал, что мне померещилось. Но когда освободился от алкогольной зависимости, стал оправдываться тем, что ради выпивки был готов на все.

Когда ты ушел к Кате, я, раздираемая любопытством, выпытала у бабы Фани, что между вами все-таки было, и услышала такой ответ:

- Он на мне не был, но рукой гладил.

Я засмеялась и ушла.

Ты мне потом передал, что коварная старуха о моем интересе рассказала Брониславовне, но уверила ее, что плюнула мне в глаза за такой интерес.

И когда я собралась в очередной раз идти на огород, я предупредила соседку:

- Если будешь спаивать Войцека, то порву с тобой все отношения. Он сегодня живет здесь, а завтра нет. А нам с тобой жить постоянно.

От такой жизни я чувствовала себя разбитой и была одержима одним желанием – порвать с тобой все отношения.

 
Мы жили как муж и жена, но я одна ломала голову, как привезти собранный с огорода урожай. Отработала у одного хозяина день, зарабатывая коня, чтобы было чем выкопать картофель и привезти его домой.

Хозяин выказывал мне большую симпатию и сочувственно говорил:

- Ты с ним будешь только мучиться. У них есть свой конь и живут они недалеко от Сергеева, а ты переживаешь, чем выкопать картошку, которую Войцек будет есть. Ты уже мучаешься, а что будет дальше? Выходи лучше замуж за меня.

Помочь мне собрать второй хлеб согласилась баба Фаня. Она рыла, сидя на земле, и так передвигалась по полю. Вскоре от усталости и я так стала работать. Мы с ней собирали картошку. А ты, опахав борозду, то бродил, то сидел в доме у вредных хозяев, которые надо мной издевались так, что когда я с огорода возвращалась с овощами домой, меня трясло в истерике.

В последний день, когда мы убрали весь урожай и загрузили на телегу, ты, целуясь, прощался с моими обидчиками, а мне зло крикнул:

- Проси,...- и назвал меня матерным словом,- у них прощения.

Мои нервы натянулись в болезненное напряжение, а в мозгу сверлила мысль – расстаться. Я находилась в окружении грязных клеветников, а мой муж – надежда, защита, опора – был на стороне моих врагов. Значит, мой муж и был первым моим врагом, потому что все помыслы и желания мои он как муж знал, и как враг – предавал. Я жила в окружении враждебно относящихся ко мне людей, а мой любимый не считал нужным меня защитить, более того, еще сильнее усугублял положение. А твоя тяга к горячительным напиткам и неуравновешенная психика делали мою жизнь вообще невыносимой.

Я жила, как на вулкане, под страхом извержения горящей лавы. Ты был непредсказуем. Кулаки обрушивались на меня без всякой причины, а иногда ты хватался за нож или топор. И, опасаясь за свою жизнь, я колющие и режущие предметы убирала от твоих глаз. Когда ты был в трезвом состоянии, то не поднимался с постели, а пьяный не ложился спать. Большую часть жизни нашего с тобой первого года ты был подвержен зеленому змию. Если тебе удавалось на один час вздремнуть, то этот час ты во сне воевал и, крича во весь голос, шел в атаку. Я действительно верила, что твою психику изуродовала война в Афганистане. Но оказалось, что это было всего лишь твое больное воображение.  Бодрствуя пьяный, ты и мне не позволял спать. А если я, не выдерживая такого напряжения, сомкну глаза, ты приходил в ярость.
 
Я постоянно находилась в стрессовой ситуации, и мои нервы требовали выхода из нее.

Однажды к нам в дверь постучали мужчина и женщина. Они искали соседа, но не найдя его, пригласили тебя для компании. Вы целый день на крыльце распивали спиртное. К вам еще подсела баба Фаня. Это была суббота, и у нас намечался банный день. А у меня еще была стирка. Я почти весь день носила из колодца на второй этаж воду, проходя мимо вас, и еле сдерживала себя, чтобы не выплеснуть ее на тебя. У меня кипело и бурлило в нервах от того, что я ношу тяжелые ведра, а ты, мужчина, расслабляешься. В моем представлении, что сильный пол сам себя унижает, когда позволяет в своем присутствии женщине надрываться, тем более, любимой. Но не успела я опомниться, как ты пропал. Я испугалась своего позора и твоего порочного падения, и помчалась за тобой, чтобы уберечь от греха. Но разыскала тебя, когда ты был на другом берегу нашей огромной реки. Я увидела, как ты снял с себя черную легкую куртку моего сына и накинул ее на плечи женщине. А в окружении стройных сосен, за желтым пляжем на чужом берегу стоял деревянный дом…

Появился рано утром без куртки и без обуви тоже моего сына, в каких-то рваных сандалиях.

Я истерзалась в ожидании твоего прихода и встретила тебя у входа. Держась самоуверенно, жестко заявила:

- Мне эта грязь не нужна! Уходи!

У тебя бешеным огнем засверкали глаза.

- Ты, меня. - И ты налетел на меня, как коршун на добычу.

Мощным кулаком свалил наземь и пинал  ногами со стальной силой так, что сломал  мне ребро. Бил и кичился своей фамилией, бил и кичился, бил и кичился…

Выбил из меня первого своего ребенка.

Когда твой гнев утихомирился, сам лечил меня, туго стягивая бинтами тело, какие мы сделали из старой простыни. Но мои вымученные стрессом нервы еще кипели и ввели меня в агрессию. Во время застолья после нашей толоки по уборке картофеля ты одним взмахом руки дал мне по лицу, и я мгновенно, где только взяла силы, подломила тебя под себя. Мне помогал Лорд, и ты тогда надолго забыл поднимать свой кулак. Твой гнусный язык тоже вывел меня из себя, и я плеснула в тебя кипятком. Но, слава Богу, что он не попал тебе на голое тело.

Когда ты поднимал на меня руку с намерением ударить, мы с Лордом принимали оборонительную позицию или начинали наступательные действия, и ты с диким криком: «Спасите! Убивают!» - испуганный убегал.

Я предполагаю, что ты страдал белой горячкой.

Извержение действующего вулкана все-таки произошло, и я чуть не погибла под горящей лавой.

Стояла прекрасная осенняя пора. Ветерок-проказник играл золотыми листьями клена. Рубином горел шиповник. Вечнозеленая туя шумела твердой хвоей. Над темным лесом серо-голубые сумерки обрамляла узкая полоска алой зари.
 
Благодатная сила природы! Эта величественная красота благодатью легла на мою истерзанную душу.

Довольный Лорд катался по желто-бурой траве. Сытые кролики быстро росли. Пушистая козочка не скучала одна, рядом с ней был черный кучерявый друг. И ты был трезв, значит у меня впереди благополучная ночь.

Радуясь жизни, я зашла к себе на кухню, чтобы снять рабочую одежду: старый коричневый пуховый платок и телогрейку. Ты сидел за столом, а рядом – баба Фаня. Больше я ничего не успела разглядеть, так как ты  подскочил и мощным увесистым кулаком нанес мне удар в нос, и у меня тут же хлынула кровь. Видно, вид крови тебя возбудил, и ты стал меня душить, туго стягивая на шее платок, держа его за концы. У меня была воспаленная щитовидная железа, и я уже задыхалась даже от легкого прикосновения стоячего воротничка своей кофточки. А ты затянул платок так, что я уже не могла вздохнуть, но смутно видела, как ты взял нож, а потом положил назад. Все время туго держа концы платка, потащил меня на чердак. По дороге я готовилась к смерти.

В темном помещении под крышей ты, прижав меня к стене, стал вновь затягивать туго платок, но внезапно  упав на колени, стал просить прощения:

- О! Что я делаю?!

После этого случая я постоянно находилась в напряженном состоянии. Напряглись не только нервы, но и все части тела.

Не все из сватавшихся ко мне мужчин после отказа вели себя порядочно. Некоторые по душевной злобе обливали меня грязной клеветой. Но и от того, что ко мне приходило много женихов, даже когда я уже жила с тобой, ты меня считал падшей женщиной и при всяком моем общении с кем-нибудь из сильного пола матерно оскорблял и, не сдерживая себя, с медвежьей силой обрушивался на меня. Я понимаю, что в тебе тогда бушевала ревность. Но чем объяснить твое негодование, когда я сама защитила свою честь.

Однажды придя домой с толоки по уборке картофеля у своих родителей, ты поставил на стол бутылку водки и бутерброды с колбасой. И, чтобы показать щедрость свою и родителей, ты решил угостить соседа Вацлава, а без соседки=бабки ничего не обходилось. Вацлав, одурманенный алкоголем, ловил меня в уединенном месте, домогаясь близости со мной. Я не хотела обижать нового соседа и с усмешкой относилась к его бесцеремонному поведению. Ты же бесился от злости, ревности, обливая меня грязными словами, как будто я специально провоцировала его поступки. Но когда сидя за столом, потерявший приличный человеческий вид пьяный мужчина нагло схватил мои губы в поцелуй, я, не выдержав такого непристойного поведения, так резко его отстранила, что сосед упал.
 
Ты, ухнув кулаком по столу, гневно сверкнув глазами, стальной ладонью ударил меня по лицу и заорал благим матом:

- Ты  моего друга не уважаешь! – И швырнул с балкона мой новый пластмассовый стул, и он стал непригоден для использования.

Самое страшное было то, что когда приезжал Юлий, ты был добрым, деликатным, заботливым и влюбленным. И мой сын считал меня слишком требовательной и был доволен тем, что у меня есть муж, который может обо мне позаботиться. Но вот Юлию из-за сложных отношений с женой пришлось немного пожить у меня. Как раз выпал день его рождения. Несмотря на трагедию Юлия  в личной жизни, я радовалась приезду сына и пошла за продуктами в магазин.

Стоял чудесный зимний день. Чистой белизны снег и яркое солнце слепили глаза. Покрытый инеем лес сверкал серебром. И в хорошем настроении я в честь семейного праздника купила бутылочку хорошего вина.

Я отрицательно отношусь к алкогольным напиткам, но сладкое вино считаю приятным и полезным. И в годы лишений страдала от того, что в праздник не могла себе позволить насладиться букетом ароматных вин.

Мы мирно пообедали, но ты не привык к такому скромному застолью и, угодничая перед моим сыном, поставил на стол бутылку водки. Душевно отягощенный ссорой с женой, сын, немного выпил, и отказался употреблять ту гадость, что пил ты, и ушел спать.

Если бы люди пили настоящую целебную водку, то не было бы столько смертей и умопомешательств. Сельчане пьют суррогат или так называемую крутку.  Спаивание населения на глазах у нашей власти, более того с ее попустительства, лишь бы народ не роптал на непорядки безынициативной власти. На каждом углу торгуют запрещенной водкой, даже в том доме, где живет само сельское руководство. И, самое страшное – в квартире учителя продают водку и сигареты, дурманящие разум и отравляющие организм, детям.
Я, зная, что без продажи алкогольных напитков в кафе, буду иметь убытки, не хотела обременять себя лишними неприятностями, потому что учитель возмущался, что я буду развращать молодежь. Но как тогда назвать такое? Ты рассказывал, что на выпускной вечер твоего племянника в школе заготовили тридцать литров водки. Население спаивает и развращает сама школа. Все зло у нас идет от учителей этой школы и людей, находящихся у власти. А нашу сельскую власть представляют учителя.

Юлий спал. Ты не спал и не давал спать мне, злился, что лег и он. Я попробовала тебя уложить, но ты замахнулся на меня топором. И в этот момент проснулся мой сын. Он подскочил к тебе, выхватил топор и мгновенно заломил тебе за спину руки, повалив на пол. Все произошло так быстро, что ты не успел опомниться, а Юлий, сидя на тебе, колошматил тебя руками. Мои нервы нашли выход из стрессового состояния. Я подскочила и стала пинать тебя ногами. Нам тоже надо было выпустить свой пар.

Я приказала тебе уйти, и сын меня уже поддержал. Но ты жил, как жиголо и уходил, как жиголо, потребовав у меня крупную сумму за прожитое время. У нас не было такого количества денег, но мы отдали все, что было, лишь бы обрести покой. Уходя, ты в ярости швырнул на пол  стеклянную настольную лампу и от нее, конечно, ничего не осталось. Отдавая эти магические для тебя бумажки, я стала отсчитывать за разбитую вещь, но ты кулаком крепко врезал мне в грудь и я, швырнув тебе все деньги, спряталась за спину сына.

Я осталась без средств, но в покое. Тишину и покой я люблю больше злата и любви. Но я жила под страхом твоего преследования. С опаской ходила кормить кроликов и за водой, а Лорда вообще на улицу не выпускала.

Время уняло мой страх. Прошло три месяца моей благодатной жизни. Нервное напряжение спало, нормализовался сон. Однажды я рано проснулась, когда в синих сумерках комната освещалась полной луной. У меня на глазах синева небосвода сменилась мрачным серым светом, и ночное светило бледным пятном выглядывало из-за темной хвои стройных сосен. И вдруг небо разлилось яркой голубизной, а порыв внезапного ветра разогнал черные тучи и из-за леса выползали желтые облака. Желтизной светилась белая береза и серый снег. В воздухе пахло весной. Такая великолепная смена явлений природы вызвала у меня смелое решение посетить костел.


Скоро Пасха. Это вторая наша с тобой Пасха. Но я была счастлива, что осталась одна. Мне было хорошо. Я шла на воскресную литургию и радовалась. На фоне грязных по обочинам дорог ледяных глыб прекрасной была темно-малиновая верба с серо-белыми пушинками раскрывающихся почек.
После службы заглянула к своим друзьям и в их доме нарвалась на тебя. Я с испугом кинулась к выходу, но ты меня поймал и свирепо ударил кулаком в лицо. Пока тебя унимал хозяин, я стремглав бросилась бежать в свою крепость. И опять у меня наступили кошмарные дни. В квартире я наслаждалась спокойным одиночеством, но боялась выйти покормить своих животных.

И в один вечер, когда желтая полоска заката горела над горизонтом и на землю опускались голубые сумерки, ты меня подловил в фойе первого этажа. Я, закончив в хлеву работу по хозяйству, возвращалась в свою берлогу, а ты уже ждал меня за дверями и, крепко обхватив в объятье, стал целовать. Я с силой вырывалась, но ты тихим голосом твердил:

- Я больше не пью. Я тебе деньги отработаю.

Тут же внизу ты рассказал, что сестра возила тебя к наркологу и тебе сделали в вену горячий укол. Подробно рассказал все, что ты чувствовал при этом.
Стал часто ко мне приходить и помогал наводить порядок в усадьбе. Мы ходили в лес собирать после вырубки оставшиеся ветки. Ты работал в лесу не так, как я считала нужным, много капризничал и с ленцой. Но то, что ты из-за меня бросил пить и проделывал пешком такой длинный путь, мне кружило голову.

Мы из леса шли вместе до развилки дорог, а затем прощались и уходили в разные стороны. Ты робко выпрашивал у меня поцелуй и долго смотрел мне вслед влюбленными глазами. Я возвращалась домой по грунтовой дороге, и огненный диск заходящего солнца слепил глаза. Перламутровым заревом отливалась заря, и сладким дурманом было воспоминание о сладости твоего интимного поцелуя.

Но я остерегалась связывать свою жизнь с человеком, который не раз меня предавал. Ты быстро понял, как войти ко мне в доверие. Ты стал проявлять обо мне заботу и выказывать свое трудолюбие. Когда ты один, не подпуская даже меня, вывез на поле навоз, накопившийся за зиму от кроликов и моих любимых коз, я сдалась. Мое мягкое сердце решило, что крутой нрав был у тебя тогда, когда твой разум мутился от отравляющих его горячительных напитков. А трезвый ты любящий и работящий. Жалея тебя после изнурительной работы, позволила остаться ночевать, но ты больше не ушел.

Вторую Пасху мы встречали вместе, но медового месяца у нас не было. После трехмесячной разлуки ты внес мне инфекцию, и мы не могли заниматься любовью. Я получала моральные наслаждения от того, что ты был моим лечащим врачом: свой бесценный клад грел синей лампой и сам вставлял мне лекарственные свечи. От такой заботы и неописуемого ощущения я даже теряла сознание. Но благородства, душевной теплоты, заботы, любви и трудолюбия у тебя хватило только на неделю. Ты опять стал колючим, стал распускать свой ядовитый язык и проявлять скверные манеры своего характера.

Но я уже тобой дорожила, видя, на что ты из-за меня пошел, и надеялась, что научу тебя управлять своей психикой. Я даже мучилась ревностью. Когда я так жестоко тебя выгнала, меня осудил только один человек – религиозная женщина скромного поведения и тихого нрава. Узнав, что мы расстались, она выговорила мне упрек, что надо пожалеть твою изуродованную войной жизнь.

Я ей ответила:

- А кто меня пожалеет? Жить с ним, это значит самой находиться под страхом смерти.

Я ее считаю достойнее себя. И вот, когда ты один собрался идти на кладбище, а я знала, что она будет там, я с балкона вылила на тебя ведро воды. Ты меня, само собой, избил, но никуда не ушел.

Мой бизнес позволил купить подержанную машину, но она мне покой не принесла, а еще больше осложнила жизнь. Вскоре мой бизнес исчерпал на селе свои возможности. И я потребовала от тебя зарабатывать на проживание.

Когда тобой владела алкогольная зависимость, то ради выпивки ты соглашался на любую необременительную работу. Однажды поделился со мной впечатлением, какое на тебя произвели хозяева, где ты трудился за сладкий для тебя горький напиток.

- Мне давали с собой банку молока и банку огурцов, но я не взял. Я молоко не пью, а огурцы было неудобно брать.

- А водку удобно? – спросила я и поучительно добавила:

- Водку я не употребляю, а молоко я пью. Ты должен думать обо мне. А туда, где платят водкой, больше ходить не надо. Нам такой заработок не нужен.

Я понадеялась на твои способности ремонтировать телевизоры и хотела организовать это дело на уровне фирмы, но ничего не получилось. Ты никому до конца ремонт не довел, и недовольные клиенты вызывали других мастеров. А мои телевизоры вообще страдали от твоих душевных переживаний. За четыре года я поменяла шесть телевизоров. При любой малейшей неисправности и даже при хорошей видимости ты разбирал волшебный ящик до самого маленького транзистора, и при сборе всегда что-то нарушалось. Иногда в ярости вырывал все провода, оставляя меня на долгое время без необходимой информации.

Когда появилась машина, ты стал часто ездить к родителям, но приезжал не только с пустыми руками, но и голодный. Я, зная, где ты будешь,  ради экономии продуктов ничего не готовила, но ты злился и ругал за это:

- Я к ним езжу не есть, а помогать!

Для меня это было дико. Когда мой сын приезжает ко мне, я стараюсь в первую очередь его покормить и обязательно даю продукты с собой. Но ты перед родителями разыгрывал комедию, что живешь богато. Тогда я привела в пример свою родную свекровь. Когда ей нужна была помощь сына, она спрашивала у меня разрешения, потому что в этот момент он мог быть нужен мне. И любую его работу оплачивала. Но так как мой муж тратил все деньги на выпивку, она отдавала его заработок мне. Я стыдилась брать, все-таки долг сына помогать матери, но добрая женщина всегда говорила:

- Если бы сено накосил нанятый человек, то я бы ему заплатила и деньги бы ушли к чужому, а отдав их за работу сына, я вам этим помогу.

И я потребовала привозить от родителей то, что они дадут, или искать другой доход, так как нам надо тоже как-то жить. Ты стал привозить продукты, а все деньги уходили тебе на бензин. Как появилась машина, ты приезжал домой только ночевать, но познакомившись с Брониславовной, стал часто оставлять меня одну в темное время суток.

Со временем я стала плохой для тебя, твоей родни и мешала влюбленной старухе.

То, что ты освободился от алкогольной зависимости, твой тяжелый нрав не изменило. Наоборот, твоя необузданная гордыня, неуемный эгоизм и непомерная самовлюбленность достигли кульминации и еще больше стали управлять твоей больной психикой, так как ты уверовал в свою исключительность. Этому способствовала заносчивость всей вашей семьи. Вы полностью отреклись от причастности медицины к твоей силе духа. А я думаю, свою роль играла в твердом характере элементарная твоя трусость. Ты боялся того, что может случиться, если ты выпьешь.

Ты бахвалился своей выдержкой, унижая меня и моего сына за употребление в торжественные дни божественного напитка. У нас не было с тобой ни одного счастливого праздника, несмотря на то, что ты даже к нему готовился. Но в тот момент, когда довольные все садились за уставленный редкими яствами стол, ты поворачивался и уходил спать.

Не дурманя разум горячительными напитками, ты забыл про войну, но сонного тебя нельзя было тревожить. Если ты просыпался не по своей воле, то не понимал, где находишься, а осознав, приходил в такое негодование, что мог обрушить на меня не только скверный свой язык, но и крепкие кулаки…

Мне сон дает силы и приводит в ясность ум, а тебя расслаблял и туманил тебе мозг. После пятиминутного дневного сна я с новой энергией принималась за любую деятельность, а ты после отдыха вообще не поднимался с постели.
Твое настроение было непредсказуемо и менялось поминутно – то тобой обуревала неистовая ненависть, и ты приходил в ярость, то пылкая любовь и ты горел страстью. Но больше всего ты был одержим чувством сильной вражды и отвращения. Тебя все во мне раздражало, и ты поступал мне наперекор. Ты все делал только то, что велело твое «я».

Ты смотрел телевизор до последней передачи и после этого спал до следующего вечера. Но когда я, зная, что будет хороший фильм, предлагала его посмотреть, ты уходил в кровать. Я даже отметила, что твое душевное состояние менялось с твоей внешностью. Когда ты тщательно брил лицо, у тебя вместе  со щетиной уходила и злоба ко мне. Но по мере отрастания нарастало и дурное настроение.

У нас не было, как в обычной семье, завтрака, обеда и ужина. Тебя нельзя было ничем обременять – ни работой, ни отдыхом, ни  едой и, даже, любовью. При интимной близости тебя все отвлекало, и ты иногда не мог довести акт до конца. И у нас редко была гармония в любви. Для тебя было странно и непривычно получать наслаждение именно в удовлетворении женской природы. Все твое внимание было сосредоточено на удовлетворении только самого себя. А когда я, охваченная порывом нежности, ластилась к тебе, открыто прося чувственных радостей, ты стыдил меня, называл проституткой, и мог даже побить, говоря при этом: «Я серьезный человек, мне не до таких глупостей». За мою физиологическую особенность переживать сексуальные ощущения в прелюдии и в эротических играх, а не при совокуплении тел, ты поносил грязными словами. А наивысшими наслаждениями одаривал, когда старался показать свое расположение. И тогда любовные вольности у нас расцветали пышным прекрасным цветком.

Но ты мог месяц до меня не дотрагиваться, твердя:

- Какая может быть любовь, когда нам не на что жить.

Я же возражала:

- В эти годы лишений у человека только одна радость, которая дается ему даром, - это любовь…

Я учила тебя забывать обо всем, предаваясь естественным наслаждениям. Но научила так, что ты забыл меня и стал вести непотребную жизнь.

Я думаю, что ты душевно больной человек, а твои родные усугубляют болезнь, не понимая этого, когда поощряют твою хвастливую ложь и непристойное поведение.

Мне страшно представить, что с тобой будет в дряхлые годы. Ведь годы тоже мутят разум…

Перебрав в памяти подлинный ад нашего первого года совместной жизни и кромешный ужас последующих лет, я твердо решила окончательно с тобой порвать…