Часть 1. Глава 1

Очнулся я в темной комнате. Осмотревшись, я понял, что это не моя комната, и даже не моя квартира. Рядом на кровати кто-то лежал. Я не помнил того, как я здесь оказался. Только помнил, что, зайдя в свою квартиру, я обнаружил чье-то присутствие. После этого меня шандарахнули по голове чем-то тупым, о чем свидетельствовала ноющая боль в затылке. Потерев его, я успокоился, так как крови на руке не оказалось, а значит, убить меня не хотели. Да и не нужен я никому.
Я громко потянулся, похрустывая своими бедными косточками. Труп рядом недовольно замычал, и именно из этого я установил, что мой сосед жив. Ну, по крайней мере, скорее жив, чем мертв. Каково же было моё удивление, когда я обнаружил, что этот живой труп принадлежал моему дорогому Политику. Потом я полностью убедился в этом, из-за того, что его огромная лапища вдавила меня в кровать. Надо мною послышался стон умирающего гризли и хватка ослабла. Тогда я осторожно поднялся и подполз к ожившему телу моего давнего друга, который явно перепутал меня с кем-то. Надеюсь. Взглянув ему в глаза, я усмехнулся и положил руку ему на голову. Прекрасное лицо моего «друга» украшала не менее прекрасная шишка посередине его лба. Она болела, так как на мое прикосновение Наполеон отреагировал весьма предсказуемо – поморщился.
Я нехотя поднялся с истинно королевской кровати – метра три в ширину, а может, и четыре. По крайней мере, меня на ней поместилось бы штук семь, а то и десять. Целью моего путешествия было не что иное, как вмонтированный в стену холодильник. Судя по всему, это был дорогой гостиничный номер, так как обстановка здесь была дорогая, а ремонт просто великолепный. В стиле барокко. Я немного в этом разбираюсь.
Открыв дверцу морозильной камеры, я извлек оттуда несколько кубиков льда и отправился в обратную сторону. Зевнув, я споткнулся о туфлю Наполеона и не сдержался, чтобы пнуть её. Услышав очередной стон моего дорогого соседа, я поспешил к нему – не хочется быть замкнутым в одной комнате с уже реальным мертвецом.
Я положил лёд ему на лоб и кисло улыбнулся, когда он открыл глаза. Затем обессилено закрыл их. Тогда я просто стал рассматривать его.
Начал носить очки. В них ему даже лучше. Лицо удлинилось, и выделились скулы. Не сдержавшись, я провел по ним подушечками пальцев, чем вызвал очередной тихий стон Политика. Он закрасил виски. Зря. Мне нравилась эта его особенность. Я усмехнулся. Мы с ним не виделись около трех месяцев. Последний раз он ушел из нашей квартиры, хлопнув дверью. И не закрыл её. Я дня три просидел, не сдвигаясь с места. Потом пришел Жуков. Мы скоротали так два месяца. Однажды Наполеон объявился вновь, но мы гуляли. Тогда он ставил записку со своим номером телефона и адресом. Наивный. С Жуковым у нас так и не получилось ничего путного. Он был слишком грубым и не мог вовремя становиться. После этого меня расклеило, и я валялся в кровати днями и ночами, жрал чипсы, рубился в ММОРПГ сутки напролет. Устроился потом, правда, на работу, перебрался на другую квартиру и, вроде бы, даже зажил нормальной жизнью, но чего-то мне не хватало. Точнее, кого-то. И я даже знал его имя, адрес и телефон.
Любой другой возрадовался бы тому, что вот он, лежит рядом, но не я. Это раньше мне нравилось страдать, но не сейчас. Сейчас я хотел семью. Я, супруг, возможно, ребенок. Такой возраст пришел.
Так что я взял плед, подушку, и перекочевал на диван. Там я закутался, включил плазму и окунулся с головой в очередной тупой американский боевик. Мультики американские еще можно смотреть, но не фильмы.
От раздумий меня отвлек тихий голос соседа. Я взглянул на часы и обнаружил, что проспал около двух часов. Странно, обычно я сплю намного меньше. Наверное, нервное.
- Где я? Где Бальзак? Или мне привиделось?
Я повернулся в его сторону и угрюмо пробубнил:
- К сожалению, я здесь. Я не знаю ни того, как мы сюда попали, ни того, где мы.
- Придурок, в окно посмотри.
Я привык доверять парню, как надежному напарнику, поэтому встал и распахнул шторы. Окно было залеплено снегом наполовину, ну, а через вторую половину я увидел зеленые ели и голые деревья.
- Наблюдение один: на улице снег. Наблюдение два: мы на высоте примерно восьми метров над уровнем снега. Наблюдение три: мы в лесу.
Передо мною яркими цветами плыл рассвет. У горизонта он был желтым, сливаясь с облаками, становилось зеленым и фиолетовым. Синие облака из-под низа подсвечивались розовым. И птицы, стаи птиц черными точками пересекали небо. Изредка луч зимнего солнца пробивался сквозь объемные облака. Небо словно пылало.
Я никогда раньше не видел ничего подобного. Прожив всю свою сознательную жизнь в городе, я всегда поражался красотой неба. Оно казалось мне чем-то неземным. Мир для меня делился на небо и землю. Только почему-то я жил на земле – серой и некрасивой, заставленной рядами многоэтажек, выстроенных, будто по шаблону. А еще на земле были люди. Такие же серые и некрасивые, как и мир, который они построили. Люди вставали, когда хотели спать, голодали, когда хотели есть и смеялись, когда душили слезы.
Этот мир был слишком странным для моего понимания. А небо... Всегда холодное и апатичное, иногда злящееся яркими вспышками света, было для меня эталоном красоты. Я мог часами сидеть в парке и смотреть в небо. Меня считали странным и сторонились меня. Я был слишком другим, чтобы люди меня поняли. А я этого и не хотел.
Однажды меня осудили за то, что я носил яркий шарф. Знали бы они, сколько я вытерпел, пока вязал его. За семью яркими цветами скрывались сто семь цветов моих темных будней. Помню, что когда от меня ушел очередной парень, он сказал, что у меня нет души. У него её тоже не было. Ни у кого сейчас нет души. Её поглотили телевизор, Интернет и образование. Да, именно так. Я не помню своих школьных годов, но мучения в университете я не забуду никогда. Преподы, которые всячески старались впихнуть в наши головы свое мнение, тупые одногруппники, которые лизали преподам задницы. Я опровергнул их истину и именно поэтому на втором курсе обучения я подал прошение об исключении. Причину называть не стал, и так все догадались.
Все эти мысли всплыли в моей голове за секунды, пока я смотрел на рассвет. Небо всегда так действовало на меня. Сзади послышался голос Наполеона, который, как оказалось, всё это время. Что-то мне доказывал.
-... Не так уж и страшно. Главное, осторожно...
- Ты о чем? – Рассеянно спросил я.
- Только не говори, что ты опять отключился.
Мой бывший знал, что иногда мои мысли и мой разум отключаются и уносятся куда-то далеко за границы этого бренного мира. Многие чувствуют такое, когда слушают музыку.
- Прости. Так о чем ты говорил?
- Я хотел сказать, что мы можем выйти из этой комнаты и посмотреть, что же там. Не может эта комната существовать отдельно от остального дома.
- Ну, это понятно, - согласился я, - только надо бы вооружиться чем-то.
- Верно. – Он стянул с себя пиджак, затем расстегнул рубашку...
Я, наверное, никогда не перестану восхищаться его телом. В меру накачанное, оно не казалось таким, как у большинства мужчин. Оно было просто идеальным. Широкие плечи, сильные руки, пресс... Прямо красавчик с обложки журнала. О, я знал это тело отлично.
Очнулся я только тогда, когда мне на колени упал пистолет. Я не сильно разбирался в оружии, но, примерно знал, как им пользоваться. Я поднял голову и встретился взглядом с Политиком. У него в руке тоже был зажат пистолет. На мой недоумевающий взгляд, он ответил сухо: «Старая привычка». И больше ни слова. Впрочем, я привык много не спрашивать. При первом знакомстве он заявил мне: «Меньше вопросов, больше немого восхищения». Идиот крашенный.
Он приоткрыл дверь и вышел, озираясь по сторонам. Я следом.
Коридор был увешан картинами и, как мне показалось, оригиналами. Тканевые обои, лепные потолки, шикарный ковер... Куда мы попали?
Когда мы дошли до лестницы, я услышал шаги и направил пистолет в сторону шума. Из-за угла вылетел стул в стиле барокко. Я едва успел упасть на пол. Следом за стулом в поле моего зрения появился армейский ботинок, широкие штаны, а затем и весь Жуков. Выдохнув, увидев нас, он вытянул из-за угла Есенина – голубые глаза и зеленая рубашка.
Я даже удивился.
На лице Жукова сияла ухмылка, предназначенная, скорее всего, мне. Но, может, и Наполеону. Они там друзьями раньше были, вроде. Но я могу и ошибаться. Только сейчас заметил, что они похожи. Похожее телосложение, ухмылка, взгляд. Такой себе подначивающий, с издевкой. Вот только Жуков – рыжий, а Наполеон – шатен. Или брюнет? У него слишком непонятный цвет волос. Наверное, из-за того, что он их часто красит. Помню, он сильно вспылил, когда я сказал, что седина ему не к лицу. Я склонен ко лжи, сам знаю.
- Он отключил сознание, - услышал я недовольный голос Маршала надо мною. Наверное, это как-то отражается на моем лице.
- Видимо, это защитная реакция его организма. Как у зверька – замирает и отключается. Хотя, я сомневаюсь, что у него есть чему отключаться, - послышался голос Наполеона.
Я дернулся для того, чтобы подняться и ударить его, но рука Маршала остановила мою. Затем он притянул меня к себе, крепко сжимая обе мои руки и тем самым спиной прижимая меня к себе. Я почувствовал его напряжение, и мне стало дурно.
Не знаю, что думал обо всём этом Есенин, но выглядел он удивленно. Теперь его глаза занимали всё лицо. Так мне показалось.
Наполеон смотрел на меня, стиснув зубы. Затем из его рта вырвался вопрос:
- Сколько?
Я ответил столь же коротко:
- Два месяца.
После этого Наполеон резко ударил меня по лицу, матеря меня на немецком языке. Я вынес это спокойно. В отличии от Жукова. Он отшвырнул меня в стену, о чем, наверное, пожалел. Мой организм среагировал на неожиданную опасность – я потерял сознание.

***


Очнулся я на кровати, на которой уже приходил в сознание. Правда, рядом не было трупа Наполеона. Он сидел в кресле и беззвучно повторял: «Шлюха». Напротив него сидел Жуков. Они неотрывно смотрели друг на друга так, будто вот-вот перегрызут друг другу глотки. Есенин куда-то испарился.
Когда я поднялся на локтях, на меня даже не посмотрели. Я даже знал, почему. И знал, что сам в этом виноват.
Видимо, Политик приревновал меня к Маршалу, а тот, в свою очередь, наоборот. Что же, и такое случается. Я поднялся с кровати в нерешительности и пошел к ним, но резко остановился в нерешительности. Как мне поступить? Один любит меня, но я его не люблю, а второго люблю я, но ему на меня наплевать. И, при этом, оба наверняка считают меня обыкновенной резиновой бабой. Им виднее. Мне всё равно, если честно. Пусть хоть шлюхой меня считают. Я знаю, что это не так, и я спокоен. Будь, как будет.
Я вышел из комнаты, направляясь к лестнице. Щека неприятно ныла и даже немного жгла. Я спустился в самый низ, попутно подобрав на лестнице чётки. Самые обычные, тридцать три нефритовых бусины, темная кисточка. У одного моего знакомого были похожие, только нефритовые. Они были чуть легче и стучали звонче.
Издали послышались голоса. Я, недолго думая, пошел туда. Лучше на верную смерть, чем в компанию бывших. Когда я зашел, оказалось, что на кухне был только радиоприемник. Видимо, из него я и слышал голоса. Вздохнув, я повернулся и врезался в кого-то. А точнее, в Есенина. Он извинился и опустил голову. Я бы тоже себя так чувствовал, увидев и услышав такое.
- Мне так жаль. Слушай, а ты что, правда, ну... Такой, - он застеснялся, сжимая руки в замок на груди.
- Гей? Да. Знаю, это не правильно, бог всех нас покарает, но таким уж я родился.
- А Жуков и Наполеон?
- Жуков – бисексуал, Наполеон – гей, - я отвечал совершенно спокойно, ведь не видел в этом всём ничего постыдного и ужасающего. Я отвечал так же, как отвечал бы гетеро-парень на вопрос, какая девушка ему больше нравится.
- А я? Я что, тебе тоже нравлюсь?
- Как друг. Видишь ли, большинство думает, что если парень – гомосексуал, то ему нравятся все парни, без разбору.
Есенин кивнул, соглашаясь. Я продолжил:
- Так вот, эти люди делают большую ошибку. Вот смотри, у тебя есть некоторые стандарты в девушках? Так и у нас. Мне, например, нравятся парни Наполеоновской комплекции.
Парень почесал затылок, вновь останавливая на мне туманный взгляд. Не знаю, понял ли он то, что я ему сказал, но, по крайней мере, попытался. И за это ему спасибо.
Я выпил воды из чайника и направился к двум своим ненаглядным, ловко взбираясь по лестнице, перешагивая через ступеньки, как я обычно это делаю. Не люблю наступать на каждую ступеньку, люблю карабкаться вверх. В такие моменты я чувствую себя Бёртоновским Джеком из «Кошмара перед Рождеством».
Когда я зашел в комнату, меня обнял Жуков. Я отстранился и прошел вглубь комнаты. Наполеон сидел на прежнем месте, только теперь в его руке была сигарета. Он поднял на меня мутные глаза:
- Почему? – Видимо, он имел ввиду : «Почему ты променял меня на него», поэтому я ответил:
- Ты ушел.
Наполеон прекрасно знал, что без любви я загибаюсь. Я словно цветок, не польешь – завяну.
- Ты был холоден ко мне. Относился ко мне, как к привычному объекту обстановки. Не замечал.
- Но ты ведь стал для меня родным.
- Понятное дело. Ты в курсе, что мы, помимо пяти лет так, еще и полтора года жили вместе, как среднестатистическая семья? Мы ведь с тобой планировали уехать во Францию и связать нас узами брака. Помнишь тот разговор под открытым небом, когда у нас на вокзале палатку утащили и ты ночевал в спальном мешке.
Я прекрасно помнил каждый день с ним. Каждый день и каждую ночь. И я видел это, будто наяву.
- Помню. Ты полночи пытался забрать мешок себе. Но, вскоре сдался.
- Вот видишь. Приятно же.
- Вспоминать. Не думаю, что у нас снова что-то получится. Ведь ты – эгоистичный и самоуверенный хам.
Я махнул рукой, выбираясь из комнаты. При выходе, я указал рукой на Жукова и произнес:
- А ты ведешь себя, как кобель. И наплевательски относишься к окружающим, лишь бы тебе хорошо было!
Хлопнув дверью, я спустился на кухню, где нашел бутылку коньяка и выпил её, не моргнув глазом.
От злости я совершенно забыл, что у меня больная печень. И не выдержала она такой атаки. Мне стало плохо. Меня вырвало на белый кафельный пол кухни, я не смог подняться на ноги, но смог упасть на пол и бороться с очередным обмороком. Потом, помню, мне было смешно. После этого я видел русалку в ванной. Еще я совсем не чувствовал боли в момент, когда был у себя в комнате.
Себя я начал осознавать только под вечер. Когда в очередной раз за этот день очнулся, я встал и увидел небо в алмазах. Всё тело болело. «Эксперимент не удался» - сказал бы мой знакомый. Зато я прочувствовал всю глубину любви Наполеона. Думал, что я не вспомню. Извинялся. Я, кажется, простил его и мы отметили это. А еще мы отметили мой день Рождения, его день Рождения, день Рождения президента и его любимой собачки. Отметили мы много что, так как мы лежали под ковром, обнявшись. Больше пить я никогда не буду.
- Так мы что, снова вместе? – Спросил я, когда он открыл глаза.
Политик кивнул, не в состоянии сделать что-то большее. Я усмехнулся, пошатываясь, одеваясь и выходя в коридор. Очень медленно, потому что ноги, как и остальные части тела, ужасно болели. Как после тренировки. В общем, слишком. Но, я не был бы Бальзаком, если бы не умел качественно бороться со страданием. Наполеон называл это мазохизмом. Что же, мне-то без разницы.
Вдруг на руки меня кто-то поднял и снес по лестнице. Я ойкнул, когда увидел, что это Жуков.
- Ты устроил мне чудесную ночь днем, дорогой, - и гоготнул.
Я вырвался из его рук и упал на пол. Заскулил от боли в ягодицах и недоуменно уставился на Маршала. Тот усмехнулся:
- Я пошутил.
- Да иди ты, - я скривился.
Он плюнул на пол, развернулся и ушел. А я-то думал, как заставить его отвязаться. Оказывается, клин клином вышибают. Его просто надо было послать и всё. Я даже улыбнулся. Внутри меня всё перевернулось, и я быстро пополз в туалет.
Когда я вышел, я увидел свое отражение в зеркале. Запухшее, пьяное, но довольное. Наверное, из-за алкоголя. Я же «бездушный кирпич», как выразился один из моих парней.
Откуда их у меня столько было? Я отвечу: у меня была Интернет-зависимость. Я не мыслил жизни без общения в Интернете, у меня был популярный личный блог, аккаунты во всех соц. сетях. Но, потом мой личный психолог заметил это и оградил меня от всего этого. Поначалу, признаюсь, ломало, но потом привык. Сейчас захожу в Сеть редко, и то, для того, чтобы узнать новости от друзей за рубежом.
+1 к полезности Наполеона, наверное.
Но, так как мысли надо было куда-то девать, я стал сочинять. Писал стихи и книги, маленькие рассказы. Некоторые обретали успех, некоторые – нет. Я не отчаивался. Ведь каждое сочинение носит отпечаток его автора. И это не обязательно главный герой. В каждом моем сочинении есть душа. Да, она у меня присутствует. Правда, заперта в словах, в буквах, которые я старательно вывожу в тетради. Сейчас многие отказались от написания писем и сочинений вручную. Я же считаю, что это все не правильно. Именно рукописный шрифт способен рассказать о человеке. Я часто замечаю, что почерк меняется от настроения. Он меняется даже от времени суток и ручки, которой пишешь.
- Эм... Ты уверен, что он жив?
Я открыл глаза и увидел Есенина и Наполеона, склоняющихся ко мне. Прикрыл лицо рукой.
- Уверен. Хотя, по количеству пустых бутылок из-под алкоголя, выпил он изрядно. Я вообще удивляюсь тому, как он сюда дошел.
- Ты сам выпил не меньше, - пробубнил я.
- Не меньше, но пить надо уметь. – Он поднял вверх указательный палец.
Я тяжело вздохнул. Меня взяли на руки. Положили на диван. Накрыли пледом.
- Оказывается, здесь неплохая гостиная, - услышал я голос моего дуала.
Вяло кивнув, соглашаясь, я повернулся на бок и накрыл голову подушкой. Голова болела, подушка давила, плед грел. Идиллия. Правда, ненадолго.
Наполеон послал Есенина на поиск аптечки, а сам сел рядом и уснул. Я же смотрел сквозь обшивку дивана и пытался уйти на другую сторону реальности. Скорее я бы постиг Дзен, чем медитировал в таком состоянии. В общем, всё как всегда – мир-тлен, жизнь-боль. Стандартный набор слов, которым владеют начинающие «социопаты», зависающие на «МХК» и «Циник» в ВК. Глупые малолетки, поддающиеся чужому влиянию. Хуже только подписчики «пацанских» пабликов и «МДК», пьющие «Ягу» в «падике» и устраивающие «мутки». Йоу.
Есенин вернулся с минералкой и аптечкой. Минералку вручили мне, аптечку – Наполеону. Тот достал нужные таблетки. Пока он это делал, я успел выпить половину двухлитровой бутылки. Тогда мой будущий супруг выдрал сосуд из моих рук и вручил две неизвестных моему туманному разуму таблетки. Я проглотил их весьма успешно, а уже через пятнадцать минут, я почувствовал себя намного лучше. Боль пропала, тело успокоилось, облегчение. Я думал, что издохну там. Ну, и еще о многом думал. Наверное, у меня голова болит так часто из-за того, что много думаю. Надо попробовать меньше думать. Например, освоить технику «Жуков» - нет мозгов – нет проблем. (Не в обиду остальным Жуковым сказано, но мой Жуков реальный мудак)
Иногда я хотел стать тупым быдлом, населяющим мой микрорайон и выползающим ночью на охоту. Они слушают «Гуфа» и «АК-47», а рок кроют благим матом. Лично я вообще классику люблю слушать. Не уважаете мою музыку – шлю лесом. Не хочу слушать дерьмо, играющее в ваших наушниках. И так в общественном транспорте выслушиваю это ежедневно.
Пока я размышлял, Есенин успел трижды сходить на кухню и обратно.
- Никто не знает, куда Жуков запропастился? – Не выдержав, спросил голубоглазый.
Я пожал плечами. Наполеон промолчал. Мне показалось, что он его убил и пару раз вышвырнул в окно. Для профилактики.
- Кто хочет чаю? – Уныло спросил мой сотрудник.
- Завари два любых и найди печенье, - буквально приказал Политик. Я был уверен, что Есенин офигеет от такой наглости, но тот лишь кивнул и ушел, оставляя нас с бывшим командиром наедине. Пауза затянулась. Никто не спешил её нарушать, только отдаленный звон посуды нарушал тишину леса. Слышалось завывание ветра на улице, тиканье часов. Не люблю тикающие часы. Монотонный звук. Одинаковый. У всех. По всему миру. Одновременно. Это взрывало меня изнутри. У меня какая-то аллергия на часы. Наполеон, например, научился определять время без часов. А я не люблю вообще измерение времени. Оно течет, уплывает, уходит в неизвестность, забирая нас с собой. С каждой секундой наша смерть приближается. Не слыша времени, я не слышу скрип когтей того образа, который веками жил в народном фольклоре. Образ Смерти.
Однажды у меня спросили, чего я боюсь. Долго думать не пришлось. В итоге, я выяснил, что боюсь смерти, как физического явления. Я боюсь стареть. Я боюсь исчезать. Вдруг меня забуду, как миллионы людей до меня и миллионы после? О, мой эгоизм этого не выдержит. Но, скорее всего, я останусь всего сотней мегабайт в Интернете. Даже не моей страничке не напишут, что я умер. Некому будет. Однажды, мой ныне покойный лучший друг сказал: «Жизнь дается нам, как медаль. Только не надо забывать, что у медали две стороны.» Через неделю он впал в кому. Злые шутки иногда шутит с нами матушка Природа.
Так что да, я боюсь смерти.
Из невеселых рассуждений меня вырвал голос любимого:
- Кто из нас лучше: я или он?
- Как приземлено ты думаешь, дорогой. Я отвечу так: вы оба думаете только о себе. А я так, в комплекте, что бы скучно не было.
Он промолчал. Видимо, я сказал правду. Ему надо было поразмыслить. Я хотел оставить его наедине с его собственной головой, но решил остаться. А то вдруг не словом, а делом разобраться захочет. Бесплатный цирк, что может быть лучше?
Я не люблю цирк. Призванные смешить публику, клоуны всегда пугали меня. Своей ненатуральностью. Я люблю чистые эмоции, а не бизнес.
Хорошо было бы стать продавцом эмоций. Иллюзий эмоций. Как наркотик, они бы давали человеку на время почувствовать ту или иную эмоцию. Денег бы не было. Люди бы отдавали другие эмоции взамен. Только, боюсь, что чаша грусти была бы переполнена. И это очень печально, честно скажу. Я завидую людям, чувствующим что-то другое. Какую бы эмоцию попробовали вы? Подумайте и ответьте на мой вопрос. Визуализируйте. Представьте себе то, когда вы чувствовали себе эту эмоцию и забудьте. Никогда не будет у меня такого магазинчика, иначе я бы стал самым известным продавцом кошмаров. Не стану объяснять, почему.
Я часто погружаюсь в себя, беседую сам с собой, завожу разговор с невидимым собеседником. Когда я пишу это на бумаге, я называю такие вопросы «риторическими». Ведь всё в руках человека. Только он волен решать и строить свою судьбу. Не важно, где, не важно, как, не важно, как. Это личное дело каждой личности.
Мой жених улыбнулся и прервал тишину:
- Я готов меняться.
Он уже изменился. Я восхищен.