Лицей

«ОТЕЧЕСТВО НАМ ЦАРСКОЕ СЕЛО!»

Царское Село... В самом названии роскошь двора и аскетизм «студенческой кельи», великолепие дворцов и уединение парков... Город, знавший славу многих и носящий имя одного из лицеистов первого выпуска, девятнадцатого из 29, шестнадцатого среди штатских по результатам учёбы.

Основной первоисточник наших знаний о Царскосельском Лицее – «Записки о Пушкине» Ивана Пущина. Сейчас вышла дореволюционная книга для юношества В.Авенариуса «Отроческие и юношеские годы А.С.Пушкина», написанная с любовью. В советское время Ю.Тынянов на основе обнаруженных им документов написал два романа «Кюхля» и «Пушкин», в которых тоже прекрасно в художественной форме освещаются вопросы организации учебного процесса, быта, досуга лицеистов, их взаимоотношения друг с другом и с преподавателями.

Известно, что наибольшим уважением Пушкина пользовался профессор нравственных и политических наук и права Александр Петрович Куницын, выпускник Геттингенского университета.

Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень!.. (1825)

Как к родным, относился к лицеистам первый директор – Василий Фёдорович Малиновский. Как истинный педагог, он решил испытать на примере собственного сына, хорошее ли образование даст Лицей. Иван Малиновский был однокашником Пушкина, и отец не делал различия между ним и другими воспитанниками. После смерти В.Ф.Малиновского в 1814 г. долго не могли найти ему подходящую замену, и только в 1816 г. директором стал Егор Антонович Энгельгардт, чуткий педагог, способный создать и сохранять доверительные отношения почти со всеми лицеистами. Только Пушкин к нему относился насторожённо. Да и директор, и многие преподаватели отмечали лень, небрежность, невнимание юного Пушкина у них на уроках, его легкомысленное отношение к учёбе. В классе учащиеся размещались по успеваемости: впереди – отличники, сзади – отстающие.

Пускай опять Вальховский сядет первый,
Последним я, иль Брольо, иль Данзас.    (1825)

Кстати, К.К.Данзас (1801-1870), будущий секундант Пушкина и свидетель его последних часов, сдал вступительные экзамены лучше всех, а учился хуже всех. Зато у него был идеальный почерк, и он переписывал лицейские рукописные журналы, снабжая их пометой «В типографии Данзаса».

А Пушкин первым был в классах французской и российской словесности (языка и литературы) и на физкультуре (предмет назывался «фехтование»). Французскую словесность вёл старичок Давид де Будри. Настоящая фамилия его была Марат, он был братом кровожадного якобинца, но сбежал в Россию ещё до начала Великой французской революции. Пушкин не жаловал грамматики, т.к. устным и письменным французским с младенчества владел как своим родным. Известно, что лицеисты дали ему за это прозвище «Француз» (другое было – «Обезьяна с тигром», что в Европе являлось прозвищем всех французов вообще, но в Лицее могло также указывать на «арапскую» внешность и пылкий темперамент её носителя).

Н.Ф.Кошанский, преподаватель российской и латинской словесности, учил питомцев и стихосложению. Но он предпочитал Олосиньку Илличевского, стихи которого соответствовали инструкциям преподавателя, были гладкими, но никакой эволюции поэт не претерпел в течение творческой жизни – «и в Лету – бух!», по словам его сокурсника и соперника в соревнования за звание первого лицейского поэта.

Триумф Пушкина 8 января 1815 г. расставил всё по своим местам.

Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил, –

говорит Пушкин о себе и своей музе в 8 гл. «Онегина». В то время Кошанского заменял Александр Иванович Галич. Его любимое выражение «потреплем старика» (об античных поэтах) Пушкин вспоминает во 2-й главе «Евгения Онегина»:

Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика.
(Значит, это Пушкин не о нас, а о тех читателях, кто будет жить лет через тысячу!) Галич и посоветовал Пушкину написать стихи к публичному экзамену 1815 г. Галичу посвящено не одно стихотворение лицейского периода.

Апостол неги и прохлад,
Мой добрый Галич, vale!
Ты Эпикура младший брат,
Твоя душа в бокале...            («Пирующие студенты», 1814)

Во всех стихотворениях обращение к Галичу шутливо-дружеское, на равных, даже и не подумаешь, что этот «мудрец ленивый» – преподаватель. Пушкин вообще рано повзрослел и с ровесником Галича и Куницына В.А.Жуковским дружески сошёлся сразу на «ты» и на всю жизнь. Жуковский и Вяземский, а также Батюшков специально приезжали в Лицей в 1816 г. познакомиться с племянником Василия Львовича, восхищённые стихами юного поэта.

В остальных классах, как правило, у Пушкина «всё кончалось нулём» –выражение профессора математики Я.И.Карцова. Он ещё добавил: «Садитесь на место и пишите стихи».

Стихи Пушкин писал «под Жуковского» («Певец», «Под вечер осенью ненастной»), «под Батюшкова» («Городок», «Послание к Юдину», «К сестре»), используя стиль и образы соратников по «Арзамасу». «Воспоминания в Царском Селе» к экзамену были написаны с расчётом на приезд Державина. «Навис покров угрюмой нощи на своде дремлющих небес», «Державин и Петров героям песнь бряцали на струнах громозвучных лир» и т.п. Но Пушкин не подражал – он, по выражению В.Непомнящего, «искал меч» по руке, как Руслан. «Первоисточники» восхищались его стихами потому, что юный Пушкин им показал, какими могут быть их стихи в их лучших проявлениях. Но у него был свой путь.

Пушкин очень много учился на протяжении всей жизни. Уже став профессиональным литератором, он признаётся: «Слушаю сказки няни и тем самым восполняю недостатки моего проклятого воспитания». Он изъездил почти всю Россию. Он сумел раскрыть в произведениях национальные характеры англичан, поляков, французов, испанцев, цыган и т.п. Исторические его труды о Петре I и о Пугачёве профессиональны. Художественные произведения поражают гармоничностью композиции, в них «время... расчислено по календарю», а магия цифр просто завораживает! Например, не случайно в «Пиковой даме» выбраны три карты: тройка – семёрка – туз. Германн мечтал найти средство, которое утроит, усемерит его капитал («капитал» на жаргоне картёжников означало туза). Рисунки пером в рукописях Пушкина исполнены особого очарования, портретные черты современников узнаваемы. А сколько волнений связано с рисунками, по которым удалось найти место захоронения казнённых декабристов! Библиотека Пушкина насчитывает примерно три тысячи книг на разных языках по разным темам. Сейчас она хранится в Пушкинском Доме. Поэт собирал её на протяжении  всей жизни и все книги читал и использовал в своей работе: книги были слишком дороги, а в доме было слишком мало денег, чтобы позволить себе покупать книги «для мебели».

Так что не всё потеряно и для нас, если чего-то не усвоили в школе: всю жизнь можно учиться и совершенствоваться.

Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мёртвым, и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим, –
обращается Пушкин к друзьям в стихотворении "19 октября" (1825).

***
Их было вначале 30, но вскоре одного – Гурьева – отчислили. Оторванные от  родных на 6 лет, они стали друг для друга семьёй на всю жизнь.
Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир – чужбина,
Отечество нам Царское Село!  (1825)

19 октября они старались собираться каждый год и отмечать день Лицея, вспоминать старину, пить за здоровье отсутствующих братьев. Поэты: Пушкин, Дельвиг, Кюхельбекер – посвящали этому дню стихи.

Представляя в Михайловском в 1825 году, как «на брегах Невы» его «друзья сегодня именуют», Пушкин предрекает: «Промчится год – и с вами снова я!» А в 1827 г. он им желает:

Бог помочь вам, друзья мои,
В заботах жизни, царской службы,
И на пирах разгульной дружбы,
И в сладких таинствах любви!
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море
И в мрачных пропастях земли!

Понятно, что последняя строчка – об арестованных декабристах, Пущине и Кюхельбекере.

В 1828 г. празднику посвящён шутливый экспромт, а в 1831 г. («Чем чаще празднует лицей…») – эпитафия шести умершим товарищам и пророческие слова о том, что он сам будет следующим. 

19 октября 1836 г. – последняя для Пушкина лицейская годовщина. «Была пора: наш праздник молодой...» –

Недаром – нет! – промчалась четверть века!
Не сетуйте: таков судьбы закон;
Вращается весь мир вкруг человека, –
Ужель один недвижим будет он?

Историческое и философское осмысление протекших лет окрашено той же грустью, что и лицейский протокол 19 октября 1836 г. Пушкин «всех стихов не упомнил», и чтение его было прервано его же слезами (до начала преддуэльной истории – 18 дней).

В 1836 г. Е.А.Энгельгардт хотел собрать несколько выпусков в честь 25-летия Лицея. Но Пушкин и некоторые другие «первокурсники»  (так называли учащихся первого выпуска) запротестовали. Во-первых, тогда невозможно было бы свободно вспоминать Пущина и Кюхельбекера, не боясь доносов, а во-вторых, «и последний лицеист один будет праздновать 19 октября – об этом не худо бы напомнить».

Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придётся одному?   (1825)

Никто не знал тогда, что эта судьба выпадет Александру Михайловичу Горчакову (1798 – 1883). «Красавец молодой, сиятельный повеса» ещё в Лицее привлекал к себе внимание юного поэта. Как его только не называет Пушкин в своих посланиях: «Питомец мод, большого света друг», «приятный льстец, язвительный болтун»;  «остряк «небогомольный»,  «философ и шалун»  (1819).

В 1817 г. Пушкин предрекал Горчакову «путь и счастливый и славный», в 1825 г. подчёркивал, что им «разный путь судьбой назначен строгой», но всё же был рад, что невзначай просёлочной дорогой» они «встретились и братски обнялись»: в 1825 г. А.М.Горчаков приезжал к своему дяде А.Н.Пещурову, соседу Пушкина по Михайловскому, и Пушкин читал другу сцены из «Бориса Годунова». Замечательные слова послания к Горчакову:

И в жизни сей мне будет утешенье:
Мой скромный дар и счастие друзей (1817), –

мог бы повторить и сам князь, хотя дар его другого рода – дипломатический. О судьбе его рассказывает роман В. Пикуля «Битва железных канцлеров». При Николае I карьера блестящего дипломата застопорилась. Вероятнее всего,  это было связано с его личным отношением к декабристу Пущину, лицейскому товарищу. Нам известно, что вечером 14 декабря Горчаков явился к другу и предложил ему по поддельным документам бежать за границу. Пущин отказался и разделил судьбу товарищей, а Горчаков всё царствование Николая I, все 30 лет, провёл в деревне, воспитывая детей жены, с трудом пережил её смерть, и только Александр II вызвал его ко двору; ещё 25 лет после этого Горчаков боролся за мир в Европе против агрессорских происков Бисмарка. Он получил титул светлейшего князя и чин канцлера (министра иностранных дел). Много лет он дружил с поэтом Ф. Тютчевым. Таким образом, он не был «средь новых поколений докучным гостем», не был «лишним и чужим». И слава богу. Князь был одним из тех лицеистов, которые первыми обратились к Александру II с идеей памятника Пушкину.

Друзья мои! Прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен,
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз!..

Когда читаешь о Пущине, Дельвиге, Кюхельбекере, физически ощущается тёплая волна любви их к Пушкину и Пушкина к ним (то же самое связано ещё с Ариной Родионовной и Натальей Николаевной).

Иван Иванович Пущин (1798-1859) – «товарищ милый, друг прямой», ближайший сосед Пушкина по лицейскому дортуару (спальне). О его уме, рассудительности и любви к Пушкину свидетельствуют его «Записки о Пушкине» (1858) – первое художественное произведение о великом поэте. А сколько шутливых и лирических строк посвятил другу Пушкин!

Вот здесь лежит больной студент;
Его судьба неумолима.
Несите прочь медикамент:
Болезнь любви неизлечима! («Надпись на стене больницы»,  1817)

И рядом – пронзительные строки:
...  но с первыми друзьями
Не резвою мечтой союз твои заключён;
Пред грозным временем, пред грозными судьбами,
О милый, вечен он!                («В альбом Пущину», 1817)

Самое известное стихотворение напоминает о последней встрече Пушкина и Пущина 11 января 1825 г. в Михайловском (её подробности мы знаем от самого Пущина):

Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!  (1826).

Жена декабриста Н.Муравьёва Александра Григорьевна, родственница Пушкина, прибыла в Читу раньше Пущина и, когда он приехал, сразу же передала ему этот привет от Пушкина, и теперь строчки его стихотворения «19 октября» (1825): «Ты усладил изгнанья день печальный, Ты в день его Лицея превратил», – Пущин мог переадресовать другу.

В сознании Пушкина имя Пущина стояло рядом с именем Ивана Васильевича Малиновского (1796-1873). Ещё в Лицее все трое поклялись в вечной дружбе над гробом первого директора, отца Ивана Малиновского.

Помнишь ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом, пенистом вине?
(«Воспоминание (К Пущину)» 1815)

Зачинщиками легендарной пирушки с гоголем-моголем были Пушкин, Пущин и Малиновский. Они втроём были влюблены в Катеньку Бакунину, сестру их товарища А.П. Бакунина. Из Михайловского Пушкин писал брату Льву: «Кланяйся г-ну Жуковскому; заезжай к Пущину и Малиновскому». Смертельно раненый, Пушкин опять вспомнил их вместе: «Жаль, что нет теперь здесь ни Пущина ни Малиновского, мне бы легче было умирать».

Под впечатлением смерти Пушкина И.В. Малиновский писал 25 февраля 1837  лицейскому товарищу М.А. Корфу: «Клеветник России повалил автора "Клеветников России". Я с сей пьесы начал уважать в особенности патриотизм его – и доказал бы сие уважение на месте».

Думая о смерти Пушкина, в 1840 г. Малиновскому пишет и Пущин: «Кажется, если бы при мне должна была случиться несчастная его история и если бы я был на месте К. Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашёл средство сохранить поэта-товарища, достояние России».

Они оба, думаю, слов на ветер не бросали. Тем более, известно, какое влияние на Пушкина ещё с Лицея имел Пущин и не раз помогал своей рассудительностью выйти из трудной ситуации. А Данзас – он сделал всё, что мог, всё, на что рассчитывал Пушкин. «За Данзаса просите: он мне брат», – завещал Пушкин, зная, что и секунданты подлежат уголовной ответственности за участие в дуэли. Все тридцать лет и три года, которые Данзас прожил после смерти Пушкина, он судил себя самым беспощадным судом – судом совести. Со слов Данзаса пушкинист Аммосов записал подробные воспоминания о последних двух сутках жизни Пушкина.

Служенье муз не терпит суеты –
Прекрасное должно быть величаво;
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты...    (1825)

Антон Антонович Дельвиг (1798-1831) и Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797-1846) – не просто близкие, любимые друзья, но и родственные поэтические души, коллеги по литературному цеху.

Ещё в Лицее Дельвиг славился своей ленью:

«Дельвиг мыслит на досуге: "Можно спать и в Кременчуге"», – гласила лицейская песня.

Дай руку, Дельвиг, что ты спишь?
Проснись, ленивец сонный!
Ты не под кафедрой лежишь,
Латынью усыплённый!
(«Пирующие студенты», 1814)
После Лицея Дельвиг поступил на службу в Публичную библиотеку, где под началом И.А. Крылова (баснописца) должен был составлять каталог. Но вместо того, чтобы работать, Дельвиг и Крылов зачитывались книгами.
Однако лень с лихвой окупалась «живостью воображения». С какими подробностями Дельвиг рассказывал лицеистам вымышленные истории! Он первым из лицеистов опубликовал свои стихи в «Вестнике Европы» (1814), и не без воздействия Дельвига в том же журнале появилось вскоре и первое напечатанное стихотворение Пушкина.

Вспоминая жизнь рано умершего друга, Пушкин в своей статье приводит забавный эпизод перед экзаменом 8 января 1815 г. Вот как домыслил эту историю  Ю.Тынянов в романе «Кюхля». Дельвиг вышел в вестибюль встречать Г.Р. Державина. Он мечтал поцеловать руку,  написавшую «Водопад» и «На смерть Мещерского». Державин, очень пожилой человек, еле выдержал 25 вёрст от Петербурга до Царского в санях. Первое, что услышал Тосинька, был вопрос поэта денщику:  «Где тут, братец, нужник?» Дельвигу расхотелось целовать руку, и он ушёл в зал...

Дельвиг о Пушкине: «Мой брат по музе». Пушкин о Дельвиге: «Муз невинных лукавый клеветник»,  «вещун   пермесских дев». Дельвиг первым почувствовал величие пушкинского гения:

Пушкин! Он и в лесах не укроется!
Лира выдаст его громким пением,
И от смертных восхитит бессмертного
Аполлон на Олимп торжествующий!
(1815,  «Кто, как лебедь цветущей Авзонии?»)

У Дельвига был другой масштаб дарования.  Пушкин писал:

Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья –
Ты гений свой воспитывал в тиши.

Однако и в наши дни не смолкает одна из пьес Дельвига – «Соловей», романс А.А.Алябьева в обработке для колоратурного сопрано.
Ты куда, куда летишь,
Где всю ночку пропоёшь?
Написано в 1820 г., посвящено Пушкину, высланному тогда на юг. Дельвиг сочинил и слова лицейского выпускного гимна: «Шесть лет промчалось, как мечтанье». В стихах Пушкина встречаются, как привет лицейским, реминисценции дельвиговского гимна; вот строчки Дельвига:

Судьба на вечную разлуку,
Быть может,  здесь сроднила нас.
Храните, о друзья, храните
Ту ж дружбу с тою же душой,
То ж к славе сильное стремленье,
То ж правде – да,  неправде – нет,
В несчастье – гордое терпенье
И в счастье – всем равно привет...  (1817)

На стихи Дельвига Глинка, Алябьев, Рубинштейны и лицейский композитор-любитель М.Яковлев написали не один романс. Вот самые известные из них:  «Мне минуло 16 лет», «Дедушка! – девицы раз мне говорили...»,  «Ах ты ночь ли, ноченька», «Пела, пела пташечка», «Не осенний мелкий дождичек»  (у Дельвига – "частый"). В рассказе А.П. Чехова «Ионыч» доктор Старцев, возвращаясь пешком из города С., напевает: «Когда ещё я не пил слёз из чаши бытия...» – это «Элегия» А.С. Даргомыжского на стихи Дельвига («Когда, душа, просилась ты погибнуть иль любить...»).

Пушкин любил Дельвига, как брата. В апреле 1825 г. «сын лени вдохновенный», в противоположность некоторым дельным, прожил несколько дней в Михайловском у опального поэта.

О Дельвиг мой, твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил... (1825)

А.П. Керн вспоминает, как они, здороваясь, целовали друг другу руки.
В 1827-31 гг. А.А. Дельвиг издавал альманах «Северные цветы»,  «Литературную газету», участвуя вместе с Пушкиным в борьбе с продажной булгаринской
журналистикой.

Пушкин вспомнил о друге в 3-й главе  «Евгения Онегина»; автор характеризует манеру Ленского читать свои стихи:  «Их читает он вслух в лирическом жару, как Дельвиг пьяный на пиру». Сразу вспоминаются «Пирующие студенты». Это было бы "забавно"  (любимое словечко Дельвига), но... Ленский читал свои стихи перед дуэлью; он был убит через два дня после именин Татьяны, т.е.  14 января ст. ст. А.А. Дельвиг умер 14 января ст. ст. 1831 г. (3 глава написана в год приезда Антона Антоновича в Михайловское). 19 октября 1831 г. о смерти Дельвига Пушкин писал:

И мнится, очередь за мной,
Зовёт меня мои Дельвиг милый,
Товарищ юности лихой,
Товарищ юности унылой,
Товарищ песен молодых,
Пиров и чистых помышлений,
Туда, в толпу теней родных,
Навек от нас утекший гений...

Не все разделяли высокое мнение Пушкина о таланте Дельвига. Однако всю свою короткую жизнь он служил русской литературе, исповедуя высшие духовные ценности, повышая планку лирического мастерства. С его опытами связаны формы сонета и гекзаметра в русской литературе «золотого века»  (А.С. Пушкин, сам используя эту сложную форму, писал в стихотворении «Суровый Дант не презирал сонета»: "...для него уж Дельвиг забывал гекзаметра священные напевы"). Он умел сочетать в жизни и в творчестве гражданские чувства с тончайшим лирическим выражением глубинных народных основ. Он хорошо знал и мастерски использовал в поэзии русские народные песни.

***
О Кюхельбекере Пушкин писал: «Мой брат родной по музе, по судьбам» и ждал его вслед за Дельвигом в Михайловское.

Приди, огнём волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи.
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.

Личность Кюхли с первых лицейских дней была трагикомична: нескладный, глуховатый, он вызывал насмешки товарищей, многочисленные карикатуры и эпиграммы, от которых свирепел, так что однажды даже побежал топиться в царскосельском пруду, где воды по колено.  А сколько переживаний в 1812 г. было  связано у Вильгельма с судьбой родственника – военачальника Барклая де Толли,  которого отстранили от командования в пользу М.И.Кутузова.
Единственное утешение, которое было у Кюхельбекера, – это поэзия. Он преклонялся перед талантом Пушкина и любил его как человека и друга. А тот злую эпиграмму на него вставил даже в «Пирующих студентов»:

Писатель за свои грехи,
Ты с виду всех трезвее,
Вильгельм, прочти своп стихи,
Чтоб мне заснуть скорее!

Однако первое напечатанное стихотворение Пушкина «К другу-стихотворцу» (1814) обращено именно к Кюхельбекеру:

Арист! И ты в толпе служителей Парнаса!
Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса!

Предполагаемый ответ друга-стихотворца раскрывает и характер Кюхли, и глубину знаний автора о нём:

«Когда на что решусь, уж я не отступаю,
И знай: мой жребий пал, я лиру избираю!»

Кюхельбекер окончил Лицей с одним из лучших результатов. Если В.Д.
 Вальховский получил большую золотую медаль, А.М.Горчаков – малую золотую, И.И.Пущин – большую серебряную, то В.К.Кюхельбекер с малой серебряной медалью был четвёртым.

На прощанье он получил от Пушкина стихотворение «Разлука», в котором нежность и верность дружбе искупают все прошлые и будущие насмешки:

Прости! Где б ни был я:
В огне ли смертной битвы,
При мирных ли брегах родимого ручья,
Святому братству верен я.
И пусть (услышит ли судьба мои молитвы?),
Пусть будут счастливы все, все твои друзья!    (1817)

Одно время Кюхельбекер преподавал русскую словесность в университетском Благородном пансионе, где был учителем Лёвушки Пушкина, Сергея Соболевского, Павла Нащокина. Давал частные уроки Мише Глинке, будущему композитору.
К этому времени относится его дуэль... с Пушкиным. Ю. Тынянов очень живо обрисовал её причины. В.А. Жуковский как-то раз пропустил светский вечер. Пушкин его спросил: почему? Тот ответил, что живот болел, к тому же пришёл Кю-хель-бекер, а слуга ушёл из дому и запер дверь с той стороны. Пушкин мигом откликнулся эпиграммой (о Боже, опять эпиграммой!):
За ужином объелся я,
Да Яков запер дверь оплошно –
Так было мне, мои друзья,
И   кюхельбекерно, и тошно!        (1819)
Секундантами были Дельвиг и Пущин. Зная способности противника к стрельбе, Пушкин сказал Дельвигу:  «Становись на моё место: тут безопаснее!»  (Кюхля, как обиженная сторона, стрелял первым). И правда, Кюхельбекер, выстрелив, пробил шляпу Дельвигу. Пушкин стрелять не стал, поехали пить шампанское. А словечко «кюхельбекерно» пошло гулять по свету.

Потом Кюхельбекер был откомандирован в Европу по линии Коллегии иностранных дел, затем на Кавказ, где подружился с Грибоедовым, а Пушкин уехал в Екатеринослав. Находясь в ссылке, он следил за творчеством Кюхельбекера.  Следы их литературной полемики – в строфах «Онегина»:

Но тише, слышишь, критик строгий
Повелевает сбросить нам
Элегии венок убогий:
……
«Пишите оды,  господа!»

Дело в том, что Кюхельбекер, начиная своё творчество с романтизма, писал элегии, а потом объединился с так называемыми «младоархаистами» (Грибоедов, Катенин), которые были приверженцами классицистических од. Интересно, что Кюхельбекера называют одним из прототипов Ленского:  «Поклонник славы и свободы», а в черновиках: «Крикун, мятежник и поэт». В свою очередь, Кюхельбекер находил в Татьяне много общего с душой самого автора,  как он его знал.

Кюхельбекер издавал альманах «Мнемозина»  (по имени богини памяти). Пушкин восхищался тем, как много знал его друг, называл его «живым лексиконом и вдохновенным комментарием».

14 декабря 1825 г.  «Тевтон Кюхля» оказался среди "Славян", т.е. декабристов, поэтому был осуждён к крепости и ссылке. Следующая, последняя встреча его с Пушкиным больше похожа на сцену из романа или, как говорится,  "как в кино".
В 1827 г. в своих многочисленных странствиях между Москвой, Петербургом и Верхневолжьем Пушкин остановился в ожидании лошадей на станции Залазы (неподалёку от г. Порхов Псковской губернии). Вдруг его внимание привлекли арестанты.  «Высокий, бледный и худой молодой человек» взглянул на него «с живостью» – Пушкин узнал Кюхельбекера (его переводили из одной крепости в другую). Они кинулись друг другу в объятия, жандармы их растащили. Пушкин возмущался, ссылаясь на дворянское достоинство и близость к царю, но всё напрасно. Жандармы усадили Кюхельбекера в тележку и ускакали.

Когда Пушкин получал из Сибири письма от Кюхли, об этом становилось известно шефу жандармов Бенкендорфу, который требовал объяснений по каждому поводу. В стихотворении к лицейской годовщине 1836 г. Кюхельбекер обращается к Пушкину: «Твой образ – свет мне в море темноты»  (в тюрьме и ссылке он потерял зрение).  Каково же было узнать ему о гибели поэта и друга! Он скорбит об участи русских поэтов:

Для славы и Рылеев был рождён,
Но юноша в свободу был влюблён –
Стянула петля дерзостную выю...
Русских поэтов «морят морозом безнадёжной ссылки»,
Или болезнь наводит  ночь и мглу
На очи прозорливцев вдохновенных,
Или рука любовников презренных
Шлёт пулю их священному челу,
Или же бунт поднимет чернь глухую,
И чернь того на части разорвёт,
Чей блещущий перунами полёт
Сияньем обнял бы страну родную...

Речь идёт о самом Кюхельбекере, об А. Одоевском, об И. Козлове, об А.С. Пушкине, об ужасной гибели А.С. Грибоедова. Вскоре, в 1846 г., Кюхельбекер умирает, так и не приспособившись к суровым условиям сибирской жизни.
К следствию по делу декабристов привлекался первый ученик из лицейских – Владимир Дмитриевич Вальховский (1798-1841). В 1829 г. Пушкин виделся с ним на Кавказе, в полку, где служил брат Пушкина Лев.


***
Он не пришёл, кудрявый наш певец,
С огнём в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит… –

Так 19-го октября 1825 года Пушкин вспоминал рано умершего Николая Александровича Корсакова (1800-1820), родственника композитора Н.А. Римского-Корсакова. Брат лицеиста П.А.Корсаков был цензором,  его разрешение стоит на развороте «Капитанской дочки» и 3-го издания «Евгения Онегина». Юный певец и музыкант, Н.А. Корсаков ещё в Лицее сочинил мелодии на некоторые стихи Пушкина.

Другой лицейский композитор, музыкант и очень артистичный человек – Михаил Лукьянович Яковлев (1798-1868). В Лицее его прозвали «Паяс 200 номеров». Он представлял всех знакомых, царя, грозу, а после 1824 года – даже «петербургское наводнение».

В этих строчках, вероятнее всего, Пушкин обращается  к Яковлеву:
С тобой тасуясь  без чинов,
Люблю тебя душою...

Перу Яковлева принадлежит три романса на стихи Пушкина, в том числе знаменитейший – «Буря мглою небо кроет».
В 1830-е гг. М.Л. Яковлев был директором типографии II отделения. Лето 1834  сблизило Пушкина и Яковлева в связи с тем, что «Историю Пугачёва» поэт-историк решил печатать в ведомстве своего лицейского друга.
В феврале 1837 г. Яковлев получил письмо:  «Пушкин убит – Яковлев, как ты это допустил? – у какого подлеца поднялась на  него рука! Яковлев, Яковлев,  как ты мог это допустить?» Не письмо, а крик души Фёдора Фёдоровича Матюшкина (1798-1872), мореплавателя, путешественника. В Лицее прозвище его было «Плыть хочется».

Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лёд полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя! –

обращался к нему Пушкин в стихотворении «19 октября» (1825). Судьбу Матюшкина поэт называет, как к свою, «блуждающей».

Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок,  быть может, осудил!»
– узнаёте строчку из дельвиговского гимна?

Прямой, честный, цельный характер Матюшкина, его доверчивая, добрая, любящая душа видны в растерянном письме Е.А. Энгелъгардту (1826): «Кюхельбекер может быть. Он энтузиац, фанатик, он мог на всё решиться, и всё в одно мгновенье. Но Пущин!  Нет, нет, Пущин не может быть виноват, не может быть преступником. Я за него отвечаю... я его так люблю, так люблю… никто из нас не сделал столько добра как человек и как русский».

Всё время, пока Пущин был в Сибири – до 1856 года – Матюшкин поддерживал с ним связь. В 1852 г. Матюшкин и Яковлев с радостью выбирали и пересылали в Сибирь рояль для дочери Пущина Аннушки.  «Фортепиано в Сибири будет известно под именем лицейского», – с благодарностью отвечал И.И. Пущин другу.
Среди лицеистов первого выпуска барон М.А. Корф был самым успешным чиновником. К Пушкину он всегда относился с холодным презрением: и когда он жил в одном доме с семьёй Надежды Осиповны, Сергея Львовича и Александра Пушкиных, и когда передавал содержание разговора Пушкина с Николаем I в Кремле: «Стал бы в ряды мятежников!» – ух! И когда сообщал биографам Пушкина сведения о сокурснике, благодаря которому (а не наоборот) имя Корфа не забыто нами.

С другими лицеистами Пушкин общался меньше, во всяком случае, так следует из сохранившихся документов. Но хотелось бы упомянуть ещё одно имя – Павла Михайловича Юдина (1798-1852), к которому обращено «Послание к Юдину»  (1814), воскрешающее прелестные черты пушкинского детства:

Мне видится моё селенье,
Моё Захарово; оно
С заборами в реке волнистой,
С мостом и рощею тенистой
Зерцалом вод отражено.
На холме домик мой; с балкона
Могу сойти в весёлый сад...

То юный поэт представляет себе «раннюю любовь» – милую Сушкову:

Тебя я вижу пред собой,
Твой шалью стан не покровенный,
Твой взор, на груди потупленный,
В щеках любви стыдливый цвет.
То он воображает себя гусаром:
С седым усатым казаком
Лечу – вдали штыки сверкают,
Лихие ржут,  бразды кусают
Да изредка грохочет гром...

И когда оказывается, что только «в мечтах все радости земные», – следует потрясающий вывод: «Судьбы всемощнее поэт». То есть в пятнадцать лет юный Александр ответил в рифму своему будущему герою-тёзке Алеко, который сетовал в своей гордыне ; lа Байрон,  что, мол,
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.      (1824)

* * *
Царскосельский Лицей стал в нашем сознании символом верности школьной дружбе, символом идеального учебного заведения. Может быть, это потому, что принципы, взятые на вооружение педагогическим коллективом Лицея в пушкинское время, были по-своему уникальны. Несомненно, много значит, что учащиеся представляли собой яркие индивидуальности, интересные личности. Но мне кажется, главное, что сделало Лицей Лицеем – это личность Пушкина, который отразил всю эпоху «в заветной лире».

В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться Муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: Муза в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.   (1830)