Горбачев - основоположник итальянского либерал фаш

Гипотеза.
Горбачев* -  основоположник  итальянского  либерал фашизма в России.

Прим.
Надо бы сравнить с речами Бенито Муссолини в 1920-1935 х годах. Но где их найти?

«Понятие «либерал-фашизм» должно прочно войти в политический лексикон (многочисленные утверждения в интернете).

CORPORATE FASCISM: The Destruction of America's Middle Class КОРПОРАТИВНЫЙ ФАШИЗМ: Разрушение Среднего класса Америки
Published on Aug 30, 2011 http://www.youtube.com/watch?v=hTbvoiTJKIs

POSTMODERNISM, FASCISM & THE CHURCH: Dr. Gene Edward Veith
ПОСТМОДЕРНИЗМ, ФАШИЗМ & ЦЕРКОВЬ
http://www.youtube.com/watch?v=BWGlEcgKkFw

Why are we in Decline - Cultural Marxism
Почему мы в состоянии упадка - Культурный марксизм http://www.youtube.com/watch?v=VggFao85vTs
Published on Nov 25, 2013 

Максим Кантор
отправлено 19.05.14 14:54
Последняя скрепа


Истина о чем  либо (верно  выбранное)  соответствие  понятию  объекту.
Гегель «Наука и логика 1 том».  Определение Нечто – одно  качество, которое есть в Себе в простом Нечто и сущносто находинство в единстве с другим моментом этого  Нечто  с В нём  Бытие.
Это такое качество предмета, которое сохраняется при изменениях объекта, то сеть качество есть в Себе ( in Selbst= В самом себе). Это качество должно проявляться во вне = что есть имеет свойство предмета,  должно  выражаться в воздействии на окружающие предметы «находится в единстве с в нем бытие» (существования).
Определение предмета  = это такое внутреннее качество предмета, которое сохраняется и  проявляется вне этого предмета воздействием на окружающие предметы.
Пример. Человек есть  мыслящий разум.
Фашизм.
Фашизм – Упрощает и отменяет парламентаризм, открытая террористическая диктатура наиболее реакционных элементов  финансового капитала (Георгий Димитров). Открытая террористическая диктатура финансового капитала (В.М. Попов).
 Финансовый капитал – это сращенный банковский капитал с промышленным.  Банк – это  финансовое (денежное) учреждение по обслуживанию производства, которое временно свободные от производства  денежные средства собирает в учреждении и направляет туда, где имеется недостаток.  И эти операции производятся за среднюю норму прибыли.   Никакого фашизма до капитализма не было. На этапе свободного домонополистического  развития конкуренции фашизма не было. Самая удобная  форма осуществления дикьатуры буржуазии – это  демократия. Маркс писал, что угнетенным  будет предоставлена возможность  выбирать один раз в 5 лет, кто из  угнетающего класса будет будет представлен в парламенте.
Однако гербовый анализ фашистках государств дает следующее.
Герб(знак и образное обозначение) Фашизма: Прутья веток, скрепленные чем либо в веник, котрые трудно сломать. Вспомнить опричникников Грозного, привязывавших веник к седлу, обвязывавших подрезанный хвост кобылы. Основные лозунги фашистов «Один за всех и все за одного», а не за идею, не за действие  закона, не за обшепринятую норму морали, не за религиозную установку. На практике лозунг «Один за всех и все за одного» соответвует  «Все за одного Пахана-Хозяина  банды», банда может расти в численности  по военному типу иерархии должностей. На каждом пиратском судне свой внутренний порядок, не обязательный для исполнения на других кораблях, входяших в союз – в веник или обрамленный лентой венок. Для входа пиратского судна в союз необходимо формальная унификация порядков на судне и внешней атрибутики для эффективной координации  действий в боевых действиях на море с внешним противником. 
(Вульгарное) Определение Нечто (рассматриваемого объекта, предмета) – совокупность признаков, качеств предмета (Умберто Эко), не позволяющих спутать с  разные предметы.
Умберто Эко, «Пять эссе на темы этики», Санкт-Петербург: Симпозиум, 2000, с. 49-80 [ISBN 5-89091-125-2]
«Вечный фашизм» – доклад (англоязычная версия) на симпозиуме, проводившемся итальянским и французским отделениями Колумбийского Университета (Нью-Йорк) 25 апреля 1995 г., в юбилей освобождения Европы. Опубликовано под заглавием “Eternal Fascism” в “Нью-Йорк Ревью оф Букс” 22 июня 1995 г., затем в итальянском переводе в “Ла ривиста деи либри” за июль-август 1995-го под названием “Тоталитаризм fuzzy и ур-фашизм” (публикуемый ниже вариант отличается лишь незначительными стилистическими поправками).
Итальянский фашизм (Муссолини) складывался из культа харизматического вождя, из корпоративности, из утопической идеи о судьбоносности Рима, из империалистической воли к завоеванию новых земель, из насадного национализма, из выстраивания страны в колонну по два, одевания всех в чёрные рубашки, из отрицания парламентской демократии, из антисемитизма
Итальянский фашизм, бесспорно, был первой правой диктатурой, овладевшей целой европейской страной, и последующие аналогичные движения поэтому видели для себя общий архетип в муссолиниевском режиме. Итальянский фашизм первым из всех разработал военное священнодействие, создал фольклор и установил моду на одежду, причём с гораздо большим успехом за границей, чем любые Бенеттоны, Армани и Версаче. Только следом за итальянским фашизмом – в тридцатые годы – фашистские движения появились в Англии (Мосли), Литве, Эстонии, Латвии, Польше, Венгрии, Румынии, Болгарии, Греции, Югославии, Испании, Португалии, Норвегии и даже в Южной Америке и, разумеется, в Германии. И именно итальянский фашизм создал у многих либеральных европейских лидеров убеждение, будто эта власть проводит любопытные социальные реформы и способна составить умеренно-революционную альтернативу коммунистической угрозе…. Никак нельзя сказать, чтобы итальянский фашизм содержал в себе все элементы последующих тоталитаризмов, некую квинтэссенцию. Наоборот, в фашизме и эссенции-то, естества ясного не содержалось, и являл он собой тоталитаризм размытый, на языке логики – fuzzy.
Часть вместо целого (лат.).
Итальянский фашизм не был монолитной идеологией, а был коллажем из разносортных политических и философских идей, муравейником противоречий. Ну можно ли себе представить тоталитарный режим, в котором сосуществуют монархия и революция, Королевская гвардия и персональная милиция Муссолини, в котором Церковь занимает главенствующее положение, но школа расцерковлена и построена на пропаганде насилия, где уживаются абсолютный контроль государства со свободным рынком?
В Италии фашистская партия родилась, превознося свой новый революционный порядок, но финансировалась самыми консервативными землевладельцами… Когда же в 1943 году король уволил Муссолини с должности, партия через два месяца возродилась с помощью немцев под знаменем «социальной» республики, под уже знакомую музыку революции и с почти что якобинской аранжировкой.
Существовала только одна архитектура немецкого фашизма и только одно немецко-фашистское искусство. Если архитектором немецкого фашизма стал бы Альберт Шпеер, не осталось бы места Мису ван дер Роэ. Так же точно при Сталине: коли был бы прав Ламарк, не осталось бы места Дарвину. Итальянский фашизм не знал своего Жданова. …
А вот с термином «фашизм», наоборот, можно играть на многие лады. Название не переменится. С понятием «фашизм» происходит то же, что, по Витгенштейну, произошло с понятием «игра». Игра может быть соревновательной или же наоборот; может осуществляться одним человеком или же несколькими; может требовать умения и навыков, или не требовать ничего; может вестись на деньги, а может и нет.
Игры – это серия различных видов деятельности, семейное сходство между которыми очень относительно.
1-авс
2-bcd
3 – cde
4 – def
Не важно в какой последовательности начинать игру, важно играть в нее и иметь необходимые составляющие (фашизма). Термин «фашизм» употребляется повсеместно, потому что даже если удалить из итальянского фашистского режима один или несколько аспектов, он всё равно продолжает узнаваться как фашистский. Устранив из итальянского фашизма империализм, получаем Франко или Салазара. Устраняем колониализм – выходит балканский фашизм. Прибавляем к итальянскому фашизму радикальный антикапитализм (чем никогда не грешил Муссолини), и получается Эзра Паунд. Прибавляем помешательство на кельтской мифологии и культе Грааля (абсолютно чуждое итальянскому фашизму), и перед нами один из наиболее уважаемых фашистских гуру – Юлиус Эвола.
Тем, кто вообще социально обездолен, ур-фашизм говорит, что единственным залогом их привилегий является факт рождения в определённой стране. Так выковывается национализм. К тому же единственное, что может сплотить нацию, – это враги. Поэтому в основе ур-фашистской психологии заложена одержимость идеей заговора, по возможности международного. Сочлены должны ощущать себя осаждёнными…. Сочлены должны ощущать себя осаждёнными. Лучший способ сосредоточить аудиторию на заговоре – использовать пружины ксенофобии. Однако годится и заговор внутренний, для этого хорошо подходят евреи, потому что они одновременно как бы внутри и как бы вне. Сочлены должны чувствовать себя оскорблёнными из-за того, что враги выставляют напоказ богатство, бравируют силой. Когда я был маленьким, мне внушали, что англичане – «нация пятиразового питания». Богаты ещё евреи, к тому же они помогают своим, имеют тайную сеть взаимопомощи. Для ур-фашизма нет борьбы за жизнь, а есть жизнь ради борьбы. Раз так, пацифизм однозначен братанию с врагом. Пацифизм предосудителен, поскольку жизнь есть вечная борьба. В то же время имеется и комплекс Страшного суда. Поскольку враг должен быть – и будет – уничтожен, значит, состоится последний бой, в результате которого данное движение приобретёт полный контроль над миром. В свете подобного «тотального решения» предполагается наступление эры всеобщего мира, Золотого века.Однако это противодействует тезису о перманентной войне, и ещё ни одному фашистскому лидеру не удалось разрешить образующееся противоречие.
Для всех реакционных идеологий типичен элитаризм, в силу его глубинной аристократичности. В ходе истории все аристократические и милитаристские элитаризмы держались на презрении к слабому. Ур-фашизм исповедует популистский элитаризм. Рядовые граждане составляют собой наилучший народ на свете. Партия составляется из наилучших рядовых граждан. Рядовой гражданин может (либо обязан) сделаться членом партии. Однако не может быть патрициев без плебеев. Вождь, который знает, что получил власть не через делегирование, а захватил силой, понимает также, что сила его основывается на слабости массы, и эта масса слаба настолько, чтобы нуждаться в Погонщике и заслуживать его. Поэтому в таких обществах, организованных иерархически (по милитаристской модели), каждый отдельный вождь презирает, с одной стороны, вышестоящих, а с другой – подчинённых.Тем самым укрепляется массовый элитаризм.
Всякого и каждого воспитывают, чтобы он стал героем. В мифах герой воплощает собой редкое, экстраординарное существо; однако в идеологии ур-фашизма героизм – это норма. Культ героизма непосредственно связан с культом смерти. Не случайно девизом фалангистов было: Viva la muerte! Нормальным людям говорят, что смерть огорчительна, но надо будет встретить её с достоинством. Верующим людям говорят, что смерть есть страдательный метод достижения сверхъестественного блаженства. Герой же ур-фашизма алчет смерти, предуказанной ему в качестве наилучшей компенсации за героическую жизнь. Герою ур-фашизма умереть невтерпёж. В героическом нетерпении, заметим в скобках, ему гораздо чаще случается умерщвлять других.

Ур-фашизм строится на качественном (квалитативном) популизме. В условиях демократии граждане пользуются правами личности; совокупность граждан осуществляет свои политические права только при наличии количественного (квантитативного) основания: исполняются решения большинства. В глазах ур-фашизма индивидуум прав личности не имеет, а Народ предстаёт как качество, как монолитное единство, выражающее совокупную волю. Поскольку никакое количество человеческих существ на самом деле не может иметь совокупную волю, Вождь претендует на то, чтобы представительствовать от всех. Утратив право делегировать, рядовые граждане не действуют, они только призываются – часть за целое, pars pro toto – играть роль Народа. Народ, таким образом, бытует как феномен исключительно театральный.
За примером качественного популизма необязательно обращаться к Нюрнбергскому стадиону или римской переполненной площади перед балконом Муссолини. В нашем близком будущем перспектива качественного популизма – это телевидение или электронная сеть интернет, которые способны представить эмоциональную реакцию отобранной группы граждан как «суждение народа».
Крепко стоя на своем квалитативном популизме, ур-фашизм ополчается против «прогнивших парламентских демократий». Первое, что заявил Муссолини на своей речи в итальянском парламенте, было: «Хотелось бы мне превратить эту глухую, серую залу в спортзал для моих ребяток». Он, конечно же, быстро нашёл гораздо лучшее пристанище для «своих ребяток», но парламент тем не менее разогнал. Всякий раз, когда политик ставит под вопрос легитимность парламента, поскольку тот якобы уже не отражает «суждение народа», явственно унюхивается запашок Вечного Фашизма.
Ур-фашизм говорит на Новоязе. Новояз был изобретён Оруэллом в романе «1984» как официальный язык Ангсоца, Английского социализма, но элементы ур-фашизма свойственны самым различным диктатурам. И нацистские, и фашистские учебники отличались бедной лексикой и примитивным синтаксисом, желая максимально ограничить для школьника набор инструментов сложного критического мышления. Но мы должны уметь вычленять и другие формы Новояза, даже когда они имеют невинный вид популярного телевизионного ток-шоу.

Перечислив возможные архетипы ур-фашизма, закончу вот чем.
Ур-фашизм до сих пор около нас, иногда он ходит в штатском. Было бы так удобно для всех нас, если бы кто-нибудь вылез на мировую арену и сказал: «Хочу снова открыть Освенцим, хочу, чтобы чёрные рубашки снова замаршировали на парадах на итальянских площадях». Увы, в жизни так хорошо не бывает! Ур-фашизм может представать в самых невинных видах и формах. … Поскольку как перманентная война, так и героизм – довольно трудные игры, ур-фашизм переносит своё стремление к власти на половую сферу…. Поскольку и пол – это довольно трудная игра, герой ур-фашизма играется с пистолетом, то есть эрзацем фаллоса. Постоянные военные игры имеют своей подоплёкой неизбывную invidia penis.
Ур-фашизм может представать в самых невинных видах и формах. Наш долг – выявлять его сущность и указывать на новые его формы, каждый день, в любой точке земного шара.

Американские радикалы обзывали полицейских, не разделявших их вкусов по части курева, «фашистскими свиньями». Почему не паршивыми кагулями, не гадами фалангистами, не суками усташами, не погаными квислингами, не Анте Павеличами и не нацистами?
Дело в том, что «Майн Кампф» – манифест цельной политической программы. Немецкий нацизм (Гитлер называл его национал социализмом) включал в себя расовую и арийскую теории, чёткое представление об entartete Kunst – коррумпированном искусстве, философию державности и культ сверхчеловека. Он имел чёткую антихристианскую и неоязыческую окраску. Так же точно сталинский диамат был чётко материалистичен и атеистичен. Режимы, подчиняющие все личностные проявления государству и государственной идеологии, мы зовём тоталитарными; немецкий фашизм и сталинизм – оба тоталитарные режимы.
Итальянский же фашизм, безусловно, представлял собой диктаторский режим, но он не был вполне тоталитарен, и не благодаря какой-то особой своей мягкости, а из-за недостаточности философской базы. В противоположность общепринятому представлению, у итальянского фашизма не имелось собственной философии. Статья о фашизме, подписанная «Муссолини» в Итальянской энциклопедии Треккани, была если не создана, то вдохновлена философом Джованни Джентиле, и отражалось в ней позднегегелианское представление об «этическом и абсолютном государстве». Однако при правлении Муссолини такое государство реализовано не было. У Муссолини не было никакой философии: у него была только риторика. Начал он с воинствующего безбожия, затем подписал конкордат с Церковью и сдружился с епископами, освящавшими фашистские знамёна. В первые его, ещё антиклерикальные времена, если верить легенде, он предлагал Господу разразить его на месте, дабы проверить истинность Господня бытия. По всей видимости, тот чем-то отвлёкся и просьбу не удовлетворил. На следующем этапе во всех своих выступлениях Муссолини ссылался на имя Божие и смело именовал самого себя «рукой Провидения».
Итальянский фашизм, бесспорно, был первой правой диктатурой, овладевшей целой европейской страной, и последующие аналогичные движения поэтому видели для себя общий архетип в муссолиниевском режиме. Итальянский фашизм первым из всех разработал военное священнодействие, создал фольклор и установил моду на одежду, причём с гораздо большим успехом за границей, чем любые Бенеттоны, Армани и Версаче. Только следом за итальянским фашизмом – в тридцатые годы – фашистские движения появились в Англии (Мосли), Литве, Эстонии, Латвии, Польше, Венгрии, Румынии, Болгарии, Греции, Югославии, Испании, Португалии, Норвегии и даже в Южной Америке и, разумеется, в Германии. И именно итальянский фашизм создал у многих либеральных европейских лидеров убеждение, будто эта власть проводит любопытные социальные реформы и способна составить умеренно-революционную альтернативу коммунистической угрозе.
Умберто Эко, «Пять эссе на темы этики», Санкт-Петербург: Симпозиум, 2000, с. 49-80 [ISBN 5-89091-125-2]
В Шанинке прошла лекция Кирилла Рогова. Тема: Кто рулит историей?
Политический спрос и предложение в условиях гибридного режима и случая России.
http://www.youtube.com/watch?v=MYm27K7MI9w
МЭФ - Александр Бузгалин об изменениях, который взорвут мир http://www.youtube.com/watch?v=gbrIjD95XjE  Published on Apr 26, 2013  Государство должно проводить активную промышленную политику, брать на себя поддержку создания общественных благ, развивать инвестиционные проекты. Общественный сектор должен играть принципиально большую роль, чем сегодня.

Отличия фашизма от национал-социализма
Каштанов Владислав
24/12/2013
По причине воздействия пропаганды многие не понимают разницы между фашизмом Муссолини и национал-социализмом Гитлера. Однако всем, кто не считает себя дегенератом, знать различия между данными понятиями необходимо. Дело в том, что у этих идеологий совершенно разные конечные цели.
Следует учесть, что полностью подконтрольные правящим режимам СМИ причисляют к фашизму как действительные, так и совершенно мнимые проявления крайне радикально отличающихся от демократической идеологических течений, в сочетании с расизмом, евгеническими учениями о расе или симпатии к национал-социалистической символике и эстетике.
Отождествление фашизма и национал-социализма началось еще с советской пропаганды, заменившей политически неудобное слово "социализм" в национал-социализме более подходящим итальянским термином, называвшей фашизмом все проявления радикально-правых идей в Европе. Воспитанные на такой пропаганде изначально воспринимают эти идеологии как практически одно и то же, даже не потрудившись хотя бы немного подумать самостоятельно, а не чужими мозгами, и немного вникнуть в суть того, что одни считают злом и что для других является жизненными ценностями и идеалами.
Теперь же разберем сами отличия немецкого национал-социализма и итальянского фашизма.
Фашизм и национал-социализм по отношению к государству.
Муссолини о фашизме и государстве: "Основное положение фашистской доктрины - это учение о государстве, его сущности, задачах и целях. Для фашизма государство представляется абсолютом, по сравнению с которым индивиды и группы только "относительное". Индивиды и группы мыслимы только в государстве". Из речи Муссолини в Палате Депутатов 26 мая 1927 года: "Все в государстве, ничего против государства и ничего вне государства".
Что ж, идеи и цель фашизма в этих цитатах предельно понятны. Для фашистской идеологии государство первично, по сравнению с нацией. Целью Муссолини было создание абсолютного государства, возрождение былого могущества Римской Империи. Однако для национал-социализма государство считалось "только средством для сохранения народа" и должно было быть расовым, основанным на принципах расового неравенства. Основной начальной целью национал-социалистического общества являлось освобождение расы, в данном случае арийской, от влияния других рас, а затем поддержание и сохранение её чистоты.
Различия фашизма и национал-социализма по отношению к национальному вопросу.
Национальный вопрос в фашистской идеологии представлял собой сотрудничество различных наций и классов для достижения своей конечной цели - абсолютного государства. Национал-социализм в национальном вопросе предпринимал расовый подход - механическую чистку расы, то есть поддержание чистоты расы. В гитлеровской Германии под расой понимался вполне конкретный тип людей, принимались законы, обеспечивающие чистоту и сохранение арийской расы, проводились конкретные мероприятия по выведению определенного физиологического типа.
Муссолини утверждал: "раса - это чувство, а не реальность". Такое утверждение дает совершенно четкое представление о принципиальном различии идеологий фашизма и национал-социализма. К тому же, Муссолини не использовал понятия "раса" вообще, предпочитав понятие "нация". Он отождествлял понятия "нация" с основой фашистской доктрины - понятием "государство". Гитлер же отвергал понятие "нация" и утверждал, что "нация" - это устаревшее понятие: "Понятие нации стало пустым. "Нация" - это политическое орудие демократии и либерализма".
В фашистской Италии не было преследования евреев по каким бы то ни было идеологическим соображениям, тогда как в гитлеровской Германии огромное значение имел антисемитизм. Муссолини резко осуждал национал-социалистические евгенические учения о чистоте расы и антисемитизма. В марте 1932 года, беседуя с немецким писателем Эмилем Людвигом, он сказал: "Антисемитизм в Италии не существует. Итальянские евреи всегда вели себя как настоящие патриоты. Они храбро сражались за Италию во время войны". Русский социолог Н.В. Устрялов (1890-1937): "Необходимо... отметить, что в итальянском фашизме расистский дух отсутствует начисто... Иначе говоря, расизм отнюдь не есть необходимый элемент фашистской идеологии". Лишь на последнем этапе существования фашистского режима в Италии имели место случаи притеснения евреев, но они не носили массового характера и были вызваны только лишь желанием Муссолини угодить Гитлеру, от которого к тому времени уже во многом зависела судьба не только итальянского фашизма, но и его лидера.
Итог
Как для фашистской Италии, так и для гитлеровской Германии были характерны диктатура и милитаризм, но на этом их сходства заканчиваются.
Главной целью фашизма является сильное государство, могущество которого держится на сотрудничестве разных рас без расового неравенства, целью же национал-социалистического государства является расово чистое общество. Таким образом различия между фашизмом и национал-социализмом являются принципиальными.
Свобода – выбор в  рамках ограничения. Свобода – осознанная необходимость изменения  в   рамках ограничения.
Либерализм в изначальном понимании  как борьба с тиранией избранных лиц, с феодальными и рабовладельческими порядками (и церковью, поддерживающей эти устои) преобразовалась при капитализме  в неограниченную  действующими нормами морали, в так называемую  Абсолютную Свободу, допускающей нечеловеческое поведение людей. Например современный Западный либерализм требует для присоединения к рынку ЕС Европейского содружества признать гомосеков, однополые  пары  называться «семьей», в которой могут быть две, три, четыре папы, мамы  как некогда в коммунистической общине военного коммунизма 1918-1920 годов. Западный Либерализм отменяет преследование за скотоложство, требует проведение гей парадов на улицах городов, требует изменить обустройство гостиниц для гей – пар. Голландцы требуют свободное распространение  и употребление наркотиков чтобы понизить цены на них в аптеках. Различные религиозные секты типа аум-сенрико требуют свободной регистрации своих течений, а затем  тысячами устраивают самоистязания и самоубийства в  японских метро,  в шахтах и катакомбах России в знак протеста и несогласия с окружающим обществом.  Различные хиппи проклеивают свои волосы, рвут на себе штаны, рубахи, красят красками лица, чтобы  выделится и заявить не о своих предпочтениях, а желаниях. «Либеральное общество – это «атомизированное общество», в котором «человек-атом» в качестве главной ценности признает только свой интерес, свое желание, свое хотение и не хочет признавать никаких внешних императивов, т.е. никакого внешнего долженствования».
 Выбросьте хиппи с улиц города на холодную безлюдную и бестранспортную окраину и они приоденутся, помоются в проточной воде либо будут уничтожены местным населением как гопников, приготовившихся к грабежу.  Горбачевский либерализм предполагая свободу критики исполнительных органов власти имел целью   лишить поддержки массами  прежний  режим управления,  привел  к  длительному  периоду построения  ельцинского  режима – бардака,  в котором   критика (свобода открывать рот) не вызывала никакого ответного  действия со стороны режима, который как только был укреплен вспомнил о старых порядках. В Итоге ни  «свободы критики» и бездейтвие  на редкую критику властей.
  Как только Западный либерализм в экспортном варианте для России  проявляет себя в какой нибудь сфере человеческого общения тут же появляются,  например, Малевичи рисующими  один Черный  или Красный  квадрат, который выдают за высочайшее  произведение искусства. Или  какой-нибудь  Сергей Прокофьев пишет музыку «Петя и волк»  в котором одинокие ноты  трубы – саксофона с длительными паузами выдают за шаги волка, или какая–нибудь джаз банда в наглую начинает выдавать одесские или  африканские и мексиканские мотивы за русскую национальную или «народную» музыку.  Или на  птичьем рынке вам начинают предлагать египетскую  громадную кошку, лишенного волосяного покрова как крысолова на громадных крыс. Конечно болван вначале выберет этого урода, не зная много, например,  что он в один момент может сорвать жилы не только с вашей руки, но и ваших детей, не зная, что обыкновенный кот может в голодном состоянии  с успехом отгрызать голову  любой громадной крысы, а скопом крысы не воруют и как только их начинает по нескольку в день ловить кот, то они либо покидают жилище, либо их всех  отгрызает обозленный на них кот. Или вдруг принимают закон, запрещающий  не только отстрел, но и отлов стай бродячих голодных псов: голодные псы уже не дают подойти к мусорным  переполненным железным контейнерам  и успешно ловят там крыс, голубей и ворон. Там же эти собаки дохнут от заражения. Коты и кошки предпочитают более чистую пищу. Бомжи, которых не было при Брежневе,  там не водятся, ибо там нечего поесть среди гниющего зловония, запах которого распространяется на десятки метров и в теплую погоду неизбежно это является очагом кишечнополостных инфекций.
"События и люди" #143 Легализация проституции? http://www.youtube.com/watch?v=cZsP5nsShXI
Или завтра на улице к вам подбежит пес знакомиться  с размером полугодовалого теленка даже в наморднике, как будто вы пожимаете лапу каждому незнакомому хозяину четвероного. Людьми назвать таких двуногих называть не хочется, так как сами они избегают подобных знакомств. Завел агрессивную  пароду собаки, так держи как тигра  на привязи или за оградой, в противном случае она должна получить пулю еще до того как вцепилась в ногу на тротуаре или ткнулась своей мордой в лицо прохожего. Впрочем многие собаководы, носители Западного либерального вируса безответственности за свои поступки, первыми  бросаются на помощь к свои собакам, рискуя «получить отпор по делам своих». История «Собака Баскервиль на болотах» была описана автором Шерлока Холмса  давно, но никого еще проучила в либеральной России.  В ходу лишь либеральная история тургеневского «Муму», дозволяющего топить несчастных щенят и котят несмотря на законодательство. На Западе есть бесплатные или дешевые  центры по гигиенической обработке бездомных животных и центры приюта для них, в России они отсутствуют. Но либеральные законы как на Западе, чтобы пускать пыль в глаза. Ну если уж животным предоставлять приют, то постсоветским бомжам надо подавно предоставлять не только собачьи будки как в крепостной барской России.
 Если Завтра на улице, телевидении появится что-то из-вон выходящее, знайте, что это Западный Либерализм в ЕКСПОРТНОМ ИСПОЛНЕНИИ специально для России, Южной Америки, Стран Африки и АЗИИ, потому что в таком тсполнении он Западу  не нужен: да, гомосеки разрешены в Италии, но там 99,999…. процентов  католического населения, верование  которых требует  преследование гомосеков; да, в Израиле проводятся на оцепленном полицей  на морском берегу 30 тысячный   гей сход  приезжих с Европы, но там каждый еврей должен почитать и исполнять Тору и не приветствуется когда  палестинец поет Гимн Израиля (некоторые дописывают в сетях, что не каждой собаки гимн написан); да, во Франции разрешены ХИПИ в любой рванной  и разрезанной на части  одежде и раскраске на улицах городов, но там принят закон, запрещающий движение девушек   в чадре по улице…  Если завтра на полки выбрасят «оригинальный» пищевой  дешевый или дорогой  «съедобный» товар с Того Света, то разве каждому болвану надо его попробовать? И зачем его называть  бурбонским хлебом, если в нем ни грамма злаковой культуры, не говоря об  обычной ржи или пшеницы? Если в нём одни  дешевые заменители составляющих хлеба (колбасы,….)? Куда смотрит продажное либеральное государство?  И зачем штрафовать поставщиков и продавцов таких товаров, если  ранее за это надолго сажали в тюрьму (даже когда в бензин наливали воду в бензоколонке в известном советском комедийном фильме) и заменителей  не было?

Когда первые собачьи и кошачьи  консервы поступили в продажу, то многие покупатели ельцинских времен покупали их, не читая  мелкие надписи о том что они предназначены для собак, а ельцинские  продавцы, подзадоривая покупателей  становиться в очередь,  не желали  продавать больше 3 консервы  в одни  руки. И только значительно позже была опубликована статья о том, что в  военных казармах  Приморья в течении года собачьи консервы  кидали в общий котел.  Вот китайцы и французы едят лягушат, египтяне – саранчу, израильтяне и турки  пробовали жарить её, вьетнамцы  - некоторых червей, корейцы – собак, американские коммандос – корни диких растений. Россияне еще не опустились до столь либералистического питания в мирное время, ну а в военное время хотя бы один военный репортаж о том как выращивать и обрабатывать подобный деликатес! Хотя вряд ли такой деликатес в военное время долетит, доползет и доплывет до России из за границы! Но все равно, Россия выступает против общепринятых либералистических ценностей!  Понятно, что в военное время будет не хватать мыла, горячей воды, сменной одежды, останется лишь рванье по просто народному дошивать и дефицитное мыло выспрашивать, чтобы   отмыть склеенные потом  волосы как у Хиппи. И никто за это не будет их преследовать.
 Когда-то врачи в борьбе с эпидемиями проводили опыты на самих себе, теперь же предпочитают на крысах, мухах дрозефилах, червях и прочей нечестии. И зачем выпускать в мирное время  в продажу гено модифицированные продукты питания, не благоразумнее было бы посадить весь институт, производящий это продукт, на семейное питание их в трех – десяти   поколениях и убедиться на них, не только  на крысах, что предлагаемые продукты безвредны для пищеварительного тракта? Можно и приплачивать им за вредное питание. А чтобы семьи их не разбежались - институт можно вполне основать за  городом в резервации, назвав место научным Закрытым Центром Героев Питания. Когда жрать будет нечего, складированные  ими продукты можно будет употребить или отдать агрессору. Но больше все думается, что между государствами будет подписано соглашение не применять гено модифицированные продукты в войне, как не применяют химическое оружие.
 ». Либерализм как идеология становится идеологией мировой финансовой капиталократии». «Сеть ТНК образует с банковским капиталом своеобразную «систему спрута», которая своими «щупальцами» охватывает весь «мировой рынок» и управляет им. Именно реализации этой системы мировой капиталовласти, и финансовой капиталократии в том числе, необходим миф «открытого глобального общества» и «открытого мирового рынка». Либерализм как идеология становится идеологией мировой финансовой капиталократии». . Когда капитализм переживает кризис, он ради своего сохранения трансформирует либерализм в  финансовый фашизм». «Капиталократия есть власть капитала с развивающимися механизмами этой власти (банки, кредит, процент, ростовщичество, подкуп, коррупция, включая и захват капиталом систем насилия и др.). Во второй половине ХХ века произошла монетарная революция внутри систем капитала. Стала увеличиваться масса «фиктивного» или «денежного капитала», управляющая потоками промышленного капитала и потоками денег. Фактически, «фиктивный капитал» — это «спекулятивные деньги». «Либеральная свобода» на деле  оказалась свободой разрушения и криминального обогащения.
«Рыночная демократия» на поверку оказывается капиталократией, тотальной властью финансового капитала и ему подчиненного мафиозного капитала». Нет рынка – значит нет свободы человека, есть рынок – значит есть свобода. Какая свобода? Свобода наживаться, приумножать собственное богатство, приумножать капитал». «Демократия» в ее либерально-буржуазной, парламентской форме на базе «гражданского общества» и «свободного рынка» для того и «рождается» в своем формальной, представительской форме, чтобы скрыть истинные механизмы капиталократии.


Максим Кантор
отправлено 19.05.14 14:54
Последняя скрепа
Политика последних лет заключается в одном — в желании отсрочить приход фашизма. Социалистический проект отменили, демократический провалился, никаких препятствий для наступления фашизма не осталось. Фашизм пытались локализовать — объявляли его наступление то в Ираке, то в Ливии, то на Украине. Дело не в том, какой из держав что именно на руку — все, так или иначе, делали вид, что существует точка, где появился фашизм и там с ним надо бороться.
Но фашизм наступит везде.
Предотвратить его не смогут. Фашизм придет на плачах либерализма, по причине алчности и компрадорства, спровоцированный безответственным рынком.
Неверно думать, что либерализм — оппозиция фашизму. Либерализм — это ступень к фашизму, точно так же как демократия — ступень к олигархии, а олигархия — ступень к автократии. В тот момент, когда демократию поставили в зависимость от рынка, дальнейшее было предрешено.
Демократия живет взаимными обязательствами и ограничениями, то есть, социальным договором. Рынок живет без границ и только победами, не щадя никого. Когда возник гибрид «демократический глобальный рынок», принцип демократического общественного договора умер. Появился класс олигархов, стоящих вне общества; неолиберализм превратился в колониализм (вспомните: в девятнадцатом веке либералы были антиколониалистами); население унизили и ограбили — объяснили грабеж демократическими принципами.
Отныне обман и грабеж связали с демократией, а отказаться от рынка, как символа прогресса, доказать автономность от рынка демократия не смогла.
Превращение олигархата в автократию произошло закономерно — не раз описывалось в античной литературе: безудержным воровством народ подготовили к тиранической справедливости. Дальнейшее развивалось по известному в истории сценарию. Управлять массами отныне будет голос крови.
Собственно, национализм есть последняя скрепа разобщенного, раздавленного рынком народа.Первый постулат фашизма — это национальная гордость. Национальная идентичность это то, что рынок оставляет народу, то, что либерализм и колониализм не в силах отобрать. И национализм просыпается повсеместно, ставя равенство между собой и справедливостью. Требуется заплатить по счетам всем интернациональным доктринам, которые одурачили страну.
Национализм — идеология, к которой прибегают, разочаровавшись в прочих. Сначала национальную идеологию именуют патриотизмом. Граница между итальянским карбонарием, восстающим против Наполеона, и чернорубашечником Муссолини — крайне условна. Эту границу пересекают по много раз в день: всякий чернорубашечник видит себя карбонарием, а всякий карбонарий, создав империю, становится чернорубашечником.
Второй постулат фашизма — единение народа с государством. Вслед за народной идеологией — национализмом, приходит понимание того, что народную идеологию следует защитить от внешнего врага. Отныне, не соглашаясь с политикой государства, ты будешь не согласен с народом, со всей нацией. Отныне государство — не аппарат чиновников, следящих за законом, но лидер народного сознания. Те, кто выступят против чиновного решения, станут пятой колонной и врагами самого народа. Единение воли миллионов людей с волей правителя — естественно: нация противостоит миру, нация это военный лагерь, следует жить и в мирное время как на войне.
Третий постулат фашизма — традиция. Апеллировать будут только к былому величию. Фашизм — это всегда ретроспективная программа. Фашизм — это ретро-империя. Ничего нового фашизм не изобретает, пафос фашизма в отмене прогресса. Так называемая «консервативная революция» готовилась в мире давно. Либерализм помогал ей всеми силами, растлевая население, нищетой и бесправием, готовя оправдание для консервативной революции.
Похоже, что сегодня консервативная революция победила повсеместно.
Четвертый постулат фашизма — неравенство. Фашистские государства — это армии, неравенство им свойственно, но армейское неравенство фашизм получает уже готовым — от рынка. Само неравенство создал не фашизм. Неравенство уже было создано олигархией и рыночной демократией. То, демократическое неравенство, декорировали гражданскими свободами — его якобы можно было преодолеть.
В реальности, бабка из Жулебина имела прав на жизнь не больше мухи, а гипотетические возможности сравняться с менеджером Газпрома в привилегиях, равнялись нулю. Но говорилось, что от голоса бабки зависит будущее в том числе и Газпрома. Демократическая пропаганда более не действует. Но демократическое неравенство не отменят. Это неравенство просто закрепят конституционно, сделают легитимным и государственно оправданным. Повсеместно в той или иной форме произойдет отмена Юрьего дня и остальных, пусть бумажных, но привилегий.
Фашизм — это конституционное неравенство, воплощается в твердой имперской иерархии.
Пятый постулат фашизма — его тотальность. Фашизм придет повсеместно; чистых стран не останется. Современная борьба российского государства с украинским национализмом, или неолибералов с русским авторитаризмом на стороне авторитаризма американского — не только нелепа, но не соответствует задаче времени. Бороться следует с болезнью, а не с больным.
Впрочем, эпохе фашизма всегда свойственно обнаруживать болезнь в соседе. Ошибочно предполагать, будто консервативная революция победит в одной отдельно взятой стране.
Уже однажды так произошло — фашизм пришел обвально и повсеместно, на наших глазах этот массовый приход фашистской идеологии повторяется. США, Франция, Венгрия, Греция, Украина — каждая из стран разрабатывает свой инвариант фашизма, точь-в-точь как это и было прежде.
Однородного фашизма в истории нет. Поскольку фашизм это ретро-идеология, он опирается на традиции и культурные мифы своей страны, использует национальные ресурсы. Германский фашизм не был похож на итальянский или испанский; нет буквального сходства и сегодня. Но модель — общая. Многовариантным фашизм будет и сегодня.
Шестой постулат фашизма — язычество. Язычество не обязательно означает отмену отеческой религии; но это означает модификацию христианской религии, приспособление таковой под потребности почвенного сознания. Когда исчезают социальные идеологии — коммунистическая, демократическая, рыночная — то их замещает идеология, так сказать, первичного характера. Требуется сохранить деление на чистых и нечистых, черно-белую картину мира.
Эту работу вместо устаревших идеологий выполняет языческая вера, возведенная в ранг научной дисциплины, — геополитика.
Вера фашистов ХХ века в геополитику воплотилась с изучении трудов Маккиндера и Хаусхофера; сегодняшние издания геополитики совершенно такого же качества.
Мир оказался в том самом пункте, где он был в тридцатые годы. Но надежд меньше.
Демократия дискредитирована рынком. Принципы либеральной демократии трудно противопоставить фашизму, потому что именно либеральная демократия сегодняшний фашизм и подготовила. Когда беглый олигарх собирает оппозицию автократии — это лишь усугубляет социальный парадокс.
Социализм уничтожен. Оппозиция фашизму, представленная коммунистическим интернационалом, уже невозможна, не только потому, что Сталин уничтожил Коминтерн (Коминтерн собрался впоследствии собственными силами), но потому что принципы «человек человеку друг, товарищ и брат» и «пролетарии всех стран, соединяйтесь» - уничтожены либерально-демократической идеологией. Противопоставить фашизму их нельзя.
Гуманистического искусства более нет. Образное, гуманистическое искусство было сознательно уничтожено западной цивилизацией в ходе либерально-рыночных реформ, его заменили гламурным авангардом.
Религия не занимает теперь в сознании современного европейского человека не только главного, но вообще никакого места. Борьба за права вытеснила всякие представления о долге, в том числе нравственном долге.
Фашизм прошлого века был побежден союзом демократии, социализма, гуманистического искусства и религии. Все компоненты этой победы были сознательно уничтожены. Сегодня противопоставить фашизму нечего.


Литература
Главная » Статьи и книги по теории Свободы » Работы Людвига фон Мизеса » Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война
ЧАСТЬ I. КРАХ ЛИБЕРАЛИЗМА В ГЕРМАНИИ. Глава I Либерализм в Германии
Submitted by libertary on пн, 09/14/2009 - 02:05
1. Старый порядок и либерализм
Было бы фундаментальной ошибкой понимать дело так, что нацизм представляет собой воскрешение или продолжение политики и умонастроения ancien regime[16] или проявление «прусского духа». Ни нацизм, ни предшествовавший ему и нашедший в нем свое развитие пангерманизм не являются порождением пруссачества в духе Фридриха Вильгельма I или Фридриха II, прозванного Великим. В намерения пангерманистов и нацистов никогда не входило восстановление политики курфюрстов Бранденбургских или первых четырех королей Пруссии. Иногда они заявляли, что мечтают восстановить утраченный рай старой Пруссии, но это была лишь пропаганда для публики, почитающей героев ушедших дней. Нацистская программа предусматривает не возрождение чего-то прошлого, а установление совершенно нового и неслыханного.
Прусское государство Гогенцоллернов было полностью разрушено французами в битвах при Йене и Ауэрштадте (1806). Прусская армия была окружена в Пренцлау и Раткау, и гарнизоны важнейших крепостей капитулировали без единого выстрела. Король нашел убежище у царя, посредничество которого помогло ему сохранить трон[17]. Но Пруссия к тому времени уже была внутренне надломлена; она прогнила до основания и разложилась, а Наполеон всего лишь нанес последний удар. Дело было в том, что идеология, на которую опиралось государство, утратила былое влияние, рухнув под натиском новых либеральных идей.
Подобно всем прочим государям и герцогам, основавшим свое суверенное правление на обломках Священной Римской империи германской нации[18], Гогенцоллерны также рассматривали свое королевство как семейное достояние, границы которого они пытались расширить с помощью силы, хитрости и брачных союзов. Обитатели их королевства являлись подданными, обязанными повиноваться приказам. Они были принадлежностью земли, собственностью правителей, имевших право поступать с ними ad libitum[19]. До их счастья и благосостояния дела никому не было.
Естественно, король был заинтересован в материальном благополучии своих подданных. Но этот интерес не имел никакого отношения к идее, что гражданское правительство должно заботиться о благосостоянии народа. Король заботился о повышении зажиточности своих крестьян и горожан, потому что именно из их доходов формировались поступления в казну. Его интересовали не люди, а налогоплательщики. Страна должна была управляться так, чтобы он мог увеличивать свою мощь и пышность двора. Германские князья завидовали богатству Западной Европы, которая обеспечивала королей Франции и Великобритании средствами на содержание сильных армий и флота. Поэтому они поощряли развитие торговли, производства и сельского хозяйства, чтобы увеличивать доходы казны. При этом подданные являлись всего лишь пешками в королевских играх.
Но к концу XVIII столетия отношение подданных существенно изменилось. Из Западной Европы проникали новые идеи. Люди, привыкшие слепо подчиняться данной от Бога власти князей, впервые услышали такие слова, как свобода, самоопределение, права человека, парламент, конституция. Немцы научились понимать смысл опасных лозунгов.
Ни один немец ничего не внес в развитие великой системы либеральной мысли, преобразовавшей структуру общества и заменившей власть королей и их фавориток властью народа. Участвовавшие в развитии этих идей философы, экономисты и социологи думали и говорили на английском или французском языках. В XVIII в. немцы не сумели даже сделать приемлемые переводы этих английских, шотландских и французских авторов. Достижения немецкой идеалистической философии достаточно убоги по сравнению с работами их английских и французских современников. Но немецкие интеллектуалы с энтузиазмом встречали западные идеи свободы и прав человека. Немецкая классическая литература пронизана этими идеями, а великие немецкие композиторы писали музыку на стихи, восхвалявшие свободу. Стихи, пьесы и другие сочинения Фридриха Шиллера от первой до последней буквы являются гимном свободе. Каждое написанное Шиллером слово становилось очередным ударом по отжившей политической системе Германии; его труды восторженно встречались почти всеми немецкими книгочеями и театралами. Разумеется, интеллектуалов было меньшинство. Широкие народные массы с книгами и театрами были незнакомы. Это были бедные крепостные восточных провинций и обитатели католических провинций, медленно высвобождающиеся из пут, наложенных контрреформацией. Даже в более развитых западных районах и в городах было еще полно неграмотных и малограмотных. Массы не интересовались политическими вопросами; они слепо повиновались, потому что жили в страхе перед муками ада, веру в которые им внушила церковь, и в еще большем страхе перед полицией. Они находились вне пределов немецкой цивилизации и культурной жизни; они знали только свои местные диалекты и с трудом понимали того, кто говорил на другом диалекте либо на немецком литературном языке. Но численность отсталых групп постепенно сокращалась. Экономическое процветание и образование делали свое дело. Благодаря повышению уровня жизни все больше становилось тех, кто мог позволить себе заботиться не только о пище и крыше над головой и кто помимо выпивки знал и другие развлечения. Каждый, кому удавалось выбраться из нищеты и присоединиться к обществу цивилизованных людей, становился либералом. Если не считать небольшой группы государей и их аристократических приближенных, практически все, кто интересовался политическими вопросами, были либералами. В те дни в Германии были только либералы и люди, не интересующиеся политикой, но число последних постоянно сокращалось, а ряды либералов росли.
Все интеллектуалы сочувствовали Французской революции. Они ужасались якобинскому террору, но приветствовали великие реформы. В Наполеоне они видели того, кто способен сохранить и завершить эти реформы, и, подобно Бетховену, отвернулись от него, когда он предал свободу и сделался императором.
Никогда прежде никакое интеллектуальное движение не охватывало всю Германию, и никогда прежде немцы не были столь едины в своих чувствах и идеях. Усвоение пришедших с Запада идей фактически превратило людей, говоривших по-немецки и являвшихся подданными владетельных князей, прелатов, графов и городских патрициев, в нацию, в немецкую нацию. Только после этого возникло то, чего раньше еще не бывало: немецкое общественное мнение, немецкая общественность, немецкая литература и сама Германия как родина и отечество. Теперь немцам стали понятны античные авторы, которых они проходили в школе. Они иначе стали смотреть на собственную историю, которая перестала быть только историей войн между князьями за землю и доходы. Усвоение западных идей превратило подданных множества мелких княжеств в граждан Германии.
Новый дух потряс основания княжеских тронов — традиционную лояльность и покорность подданных, всегда готовых подчиняться деспотическому правлению группы привилегированных семей. Теперь немцы мечтали о Германии с парламентским правительством и правами человека. Они стали безразличны к судьбе существовавших немецких государств. Немцы, называвшие себя «патриотами» — новое словечко, пришедшее из Франции, — презирали эти гнезда деспотизма и злоупотреблений властью. Они ненавидели тиранов. И больше всего ненавидели Пруссию, потому что воспринимали ее как самую сильную и опасную угрозу немецкой свободе.
Прусский миф, созданный историками XIX в. с полным пренебрежением к фактам, пытается нам внушить, что современники относились к Фридриху II точно так же, как сами эти историки — как к борцу за величие Германии, поборнику национальной мощи и единства, народному герою. Нет ничего дальше от истины. Современники воспринимали бесконечные войны этого короля как борьбу за расширение владений Бранденбургской ди­настии, касавшуюся только самой династии. Его полководческим гением восхищались, но жестокость прусской системы вызывала отвращение. Подданные превозносили своего короля по необходимости, чтобы избежать его недовольства, поскольку он отличался свирепой мстительностью. Когда им восторгались люди, жившие за пределами Пруссии, это было замаскированной критикой собственного властителя. Подданные мелких князей использовали этот прием как наименее опасный способ унизить своих карманных Неронов и Борджиа. Они прославляли его военные победы, но считали себя счастливцами, потому что были недосягаемы для его капризов и жесткости. Они одобряли Фридриха только за то, что он воевал с их собственными тиранами.
В конце XVIII в. общественное мнение Германии было столь же единодушным в отрицании старого порядка, как это было во Франции накануне революции. Немцы равнодушно взирали на захват французами территории по левому берегу Рейна, на поражение Австрии и Пруссии, на распад Священной империи и создание Рейнской конфедерации[20]. Они славили реформы, которые проводили правительства всех немецких государств под давлением французских идей. Они восхищались Наполеоном как великим полководцем и правителем точно так же, как прежде Фридрихом Прусским. Немцы возненавидели французов, — как и французские подданные императора — только когда, в конце концов, устали от бесконечных войн. Когда Великая армия погибла в России, люди проявили интерес к кампаниям, покончившим с Наполеоном, но и то, лишь потому, что надеялись, что с его падением у них возникнут парламентские правительства. Последующие события развеяли эти иллюзии, и началось революционное брожение, приведшее к восстанию 1848 г.
Утверждалось, что корни современного национализма и нацизма следует искать в сочинениях романтиков, в пьесах Генриха фон Клейста и в политических балладах, распевавшихся в конце войны с Наполеоном. Но это также заблуждение. Утонченные работы романтиков, извращенная эмоциональная атмосфера пьес Клейста и патриотические песни освободительной войны не оказали заметного влияния на публику; философские и социологические эссе, рекомендовавшие возврат к средневековым институтам, считались маловразумительными. Людей интересовало не Средневековье, а парламентская жизнь Запада. Они читали не романтиков, а Гёте и Шиллера, ходили на пьесы Шиллера, а не Клейста. Шиллер стал главным поэтом нации; в его восторженных обращениях к свободе немцы находили свой идеал. Празднование столетия Шиллера (в 1859 г.) вылилось в самую внушительную политическую демонстрацию в истории Германии. Немецкий народ был единодушен в приверженности идеям Шиллера, идеям либерализма.
Все попытки отвратить немцев от идеалов свободы провалились. Учения противников свободы были непопулярны. Полиция Меттерниха безуспешно боролась с усилением либерализма.
Только в последние десятилетия XIX в. влияние либеральных идей начало ослабевать. Их затмили доктрины этатизма. Этатизм — нам придется иметь с ним дело позднее — это система социально-политических идей, не имеющая исторических предшественников, не связанная с прежними теориями и концепциями, хотя — если учитывать особенности рекомендуемой им экономической политики — его можно с известным основанием назвать неомеркантилизмом.
2. Слабость немецкого либерализма
Почему же, несмотря на то, что примерно в середине XIX в. немцы, интересовавшиеся политикой, были едины в приверженности либерализму, страна не сумела стряхнуть ярмо абсолютизма и установить демократию и парламентскую форму правления.
Начнем с сопоставления условий в Германии и в Италии, которая находилась в похожей ситуации. Итальянцы тоже были настроены либерально, но итальянские либералы были беспомощны. Австрийская армия была достаточно сильна, чтобы подавить любую попытку революционного переворота. Иностранная армия держала либерализм в узде; от австрийского владычества Италию освободили другие иностранные армии. В Сольферино, в Кёниггратце и на берегах Марны[21] французы, пруссаки и англичане вели сражения, избавившие Италию от правления Габсбургов. Подобно тому как итальянский либерализм был бессилен против австрийской армии, так и немецкий либерализм не мог противостоять армиям Австрии и Пруссии. В составе австрийской армии немцев было немного. Армия Пруссии, разумеется, была преимущественно немецкоязычная; литовцы, поляки и другие славяне составляли меньшинство. Но огромное число этих людей, говоривших на одном из немецких диалектов, было набрано в армию из политически еще не проснувшихся слоев общества. Это были выходцы из восточных провинций, с восточных берегов Эльбы, в большинстве своем неграмотные и незнакомые с умонастроениями интеллектуалов и горожан. Они ничего не слышали о новых идеях, были воспитаны в традиции повиновения юнкерам, осуществлявшим административную и судебную власть в их деревнях, которым они были обязаны платить дань в виде оброка и барщины и которые были для них законными господами. Вчерашние крепостные были неспособны ослушаться приказа стрелять в людей. Верховный главнокомандующий прусской армии мог на них положиться. Отряды, разгромившие прусскую революцию в 1848 г., состояли именно из этих людей и поляков.
Таковы были условия, помешавшие немецким либералам превратить слово в дело. Они были вынуждены ждать, когда рост благосостояния и образования приведет этих отсталых людей под знамена либерализма. И вот тогда, верили они, победа либерализма станет неизбежной. Время работало на либерализм. Но, увы, эти ожидания не оправдались. Злой рок Германии заключался в том, что прежде, чем удалось обеспечить триумф либерализма, либерализм и либеральные идеи оказались низвергнуты — не только в Германии, но и повсюду — другими идеями, которые и на этот раз пришли в Германию с запада. Немецкий либерализм не успел еще выполнить свою задачу, когда потерпел поражение от этатизма, национализма и социализма.
3. Прусская армия
Прусская армия, участвовавшая в Лейпцигском сражении и в битве при Ватерлоо[22], сильно отличалась от армии, созданной Фридрихом Вильгельмом I, которой Фридрих II командовал в трех больших войнах[24]. Старая прусская армия была разгромлена и уничтожена в 1806 г. и уже не возродилась.
В прусскую армию XVIII столетия людей набирали силой, муштровали с помощью порки и держали в подчинении совершенно варварскими методами. Солдаты были большей частью иностранцами. Короли отдавали им предпочтение перед своими подданными, считая, что последние полезнее, когда работают и платят налоги, чем когда маршируют в строю. В 1742 г. Фридрих II поставил целью довести число иностранцев в пехоте до двух третей и лишь на треть оставить местных уроженцев. Полки комплектовались преимущественно из иностранных дезертиров, военнопленных, преступников, бродяг, бездельников и тех, кого вербовщики загнали в армию обманом и силой. Эти солдаты были готовы бежать при малейшей возможности. Поэтому важнейшей частью военного дела была борьба с де­зертирством. Фридрих II начинает свой главный трактат по стратегии «Общие принципы ведения войны» с 14 правил предотвращения дезертирства. Решение тактических и даже стратегических вопросов было подчинено задачам борьбы с дезертирством. Войсковые части можно было использовать только в едином строю. Рассылка патрулей была делом рискованным. Стратегическое преследование разбитого врага было невозможно. Ночные марши и атаки, так же как ночевки в лесистой местности, тщательно избегались. Как в военное, так и в мирное время от солдат требовали бдительно следить друг за другом. Гражданские под страхом тягчайших наказаний были обязаны перекрывать дороги при розысках дезертиров, ловить их и сдавать в армию.
Офицеры в этой армии были, как правило, из дворян. Среди них также было много иностранцев, но большинство составляли выходцы из прусского юнкерства. В своих произведениях Фридрих вновь и вновь повторяет, что люди простого происхождения не могут быть офицерами, потому что их умы заняты наживой, а не честью. Хотя положение офицера было достаточно выгодным и даже командир роты получал довольно высокое жалованье, значительная часть земельной аристократии предпочитала не пускать своих сыновей на военную службу. Короли нередко посылали полицейские отряды для похищения молодых дворян и помещения их в военные училища. Получаемое там образование вряд ли было лучше, чем в начальных школах. Люди с высшим образованием в рядах прусского офицерства были крайне редки[1].
Такая армия могла воевать — а с хорошим полководцем и побеждать — только против армий, организованных на таких же принципах. Наполеон расшвырял эту армию как солому.
Армии Французской революции и первой империи были истинно народными. Это были армии свободных людей, а не сброд в завитых париках. Их командиры не боялись дезертирства. Поэтому они могли отказаться от традиционной тактики наступления в сомкнутых цепях и стрельбы залпом, не целясь. Они могли принять новую тактику боя — вести войска колоннами и проводить стычки небольшими силами. Новая структура армии принесла с собой новую тактику, а потом и новую стратегию. Против всего этого прусская армия оказалась беспомощной.
Французская модель была взята за образец при реорганизации прусской армии в 1808—1813 гг. В основу был положен принцип воинской повинности для всех физически годных мужчин. В 1813—1815 гг. новая армия выдержала испытание в боях. После этого ее организация оставалась неизменной почти полстолетия. Неизвестно, как эта армия проявила бы себя в случае иностранной агрессии — история не предоставила ей возможность пройти это испытание. Но одно известно наверняка, будучи засвидетельствованным событиями революции 1848 г.: лишь отдельные части согласились воевать против «внутреннего врага», собственного народа, так что в случае непопулярной захватнической войны на этих солдат нельзя было бы положиться.
В ходе подавления революции 1848 г. абсолютно надежными оказались только части королевской гвардии, состоявшие из людей, лично преданных королю, кавалерия и полки, набранные в восточных провинциях. Части, в которых служили призывники из западных районов, милиция (Landwehr) и резервисты из восточных районов оказались в той или иной степени заражены либеральными идеями.
Срок службы в гвардии и кавалерии составлял три года, тогда как в остальных частях только два. Из этого генералы сделали вывод, что два года недостаточно для того, чтобы из гражданского человека сделать солдата, безусловно преданного королю. Для сохранения прусской политической системы с ее королевским абсолютизмом и юнкерским сословием нужна была армия, готовая без лишних вопросов воевать против того противника, на которого укажут командиры. Эта армия — армия его королевского величества, а не народная или армия парламента — должна была в случае необходимости разгромить любое революционное движение в Пруссии или в любом из малых государств Конфедерации, а также отразить возможное вторжение с запада, имеющее целью заставить германских властителей дать своим подданным конституцию и другие послабления. В Европе 1850-х годов, где император Франции[25] и британский премьер-министр лорд Пальмерстон открыто выражали симпатию народным движениям, угрожавшим законным интересам королей и аристократов, армия дома Гогенцоллернов была rocher de bronze[26] посреди поднимавшейся волны либерализма. Сделать эту армию надежной и несокрушимой значило нечто большее, чем сохранение трона Гогенцоллернов и их аристократических прислужников; это означало спасение цивилизации от угрозы революции и анархии. Такова была философия Фридриха Юлиуса Шталя и правых гегельянцев, таковы были идеи прусских историков, принадлежавших школе Kleindeutsche[27], такими были настроения военных кругов при дворе короля Фридриха Вильгельма IV. Конечно, этот король был невротиком со слабым здоровьем, постепенно сходившим с ума. Но генералы во главе с генералом фон Рооном, имевшие поддержку принца Вильгельма[28], брата короля и наследника престола, находились в здравом уме и настойчиво шли к поставленной цели.
Частичный успех революции выразился в создании парламента Пруссии. Но его полномочия были настолько ограничены, что Верховный главнокомандующий имел полную возможность принимать любые меры, которые казались ему необходимыми для превращения армии в абсолютно надежный инструмент власти.
Эксперты считали, что для полноценной подготовки пехотинца совершенно достаточно двух лет службы. Король увеличил срок службы до двух с половиной лет в 1852 г. и до трех в 1856 г. по чисто политическим соображениям. Благодаря этому сильно увеличивались шансы на успех в случае повторения революционного восстания. Военная партия не была уверена, что в ближайшем будущем сил гвардии и регулярных частей окажется достаточно для разгрома плохо вооруженных повстанцев. Исходя из этого, она пошла на всестороннюю реформу армии.
Целью реформы было повышение боеспособности армии и обеспечение ее безусловной верности королю. Численность пехотных частей была почти удвоена, артиллерийских — увеличена на 25%, а также были созданы новые кавалерийские части. Ежегодный призыв был увеличен с 40 000 до 63 000 человек, и пропорционально выросла численность офицерского корпуса. В свою очередь, милиции предстояло стать резервом регулярной армии. Люди старших возрастов были уволены из милицейских частей как не вполне надежные. На руководящие посты были назначены офицеры действующей армии[2].
В сознании своей силы, которую им дало продление срока службы, и в уверенности, что в обозримом будущем можно не опасаться революционного взрыва, двор провел эту реформу, даже не проконсультировавшись с парламентом.
К тому времени безумие короля стало настолько заметным, что принц Вильгельм был назначен принцем-консортом; теперь королевская власть сосредоточилась в руках сговорчивого сторонника аристократической клики и военных ястребов. В 1859 г., во время войны между Австрией и Францией, была проведена мобилизация прусской армии. Демобилизацию провели таким образом, что оказались достигнуты цели реформы. К весне 1860 г. были созданы все предусмотренные планом реформ воинские подразделения. Только после этого кабинет передал законопроект о реформе в парламент с просьбой утвердить необходимое увеличение расходов[3].
Борьба с этим законопроектом было последним политическим деянием немецкого либерализма.
4. Конституционный конфликт в Пруссии
Прогрессисты, как назвали свою партию либералы, вошедшие в нижнюю палату прусского парламента (палата депутатов), ожесточенно сопротивлялись реформе. Король — Фридрих Вильгельм IV уже умер и трон унаследовал Вильгельм I — распустил парламент, но избиратели опять обеспечили большинство прогрессистам. Король и министры не смогли справиться с противодействием законодателей. Поэтому реформу они проводили без одобрения парламента, т.е. вне конституционных рамок. Армия провела две кампании и разгромила Данию в 1864 г. и Австрию в 1866 г.[29] И лишь после этого прусский парламент уступил, после присоединения королевства Ганноверского, курфюрства Гессенского, герцогств Нассау, Шлезвиг и Гольштейн, а также вольного города Франкфурта, после утверждения верховенства Пруссии над всеми государствами Северной Германии и заключения военного соглашения с государствами Южной Германии, по которому они также подчинились Гогенцоллерну. Прогрессивная партия раскололась, и некоторые бывшие ее члены поддержали правительство. Король получил большинство в парламенте. Нижняя палата проголосовала за одобрение всех неконституционных мероприятий правительства и задним числом, после шести лет сопротивления, узаконила реформу и все расходы правительства. Конституционный конфликт закончился полной победой короля и столь же полным поражением либерализма.
Когда делегация палаты депутатов принесла королю примирительный ответ на его речь, произнесенную при открытии новой сессии, он высокомерно заявил, что действовать так, как в последние годы, — его долг, и в будущем в подобных обстоятельствах он будет действовать точно так же. Но в ходе конфликта король не раз был готов сдаться. В 1862 г. он потерял все надежды преодолеть сопротивление народа и был готов отречься от престола. Генерал фон Роон убедил его сделать последнюю попытку и назначить премьер-министром Бисмарка. Бисмарк примчался из Парижа, где был представителем Пруссии при дворе Наполеона III. Король, по его словам, выглядел «утомленным, угнетенным и обескураженным». Когда Бисмарк попытался изложить свое понимание политической ситуации, Вильгельм прервал его словами: «Я предвижу совершенно ясно, чем все это кончится. На Оперной площади, под моими окнами, отрубят голову сперва вам, а несколько позже и мне». Вдохнуть мужество в трепещущего Гогенцоллерна оказалось непростой задачей. Но в конце концов, сообщает Бисмарк, «я воззвал к его воинской чести, и он увидел себя в положении офицера, обязанного защищать свой пост, пока не погибнет»[4].
Королева, принцы и многие генералы были испуганы еще сильнее. В Англии королева Виктория бессонными ночами думала о положении своей старшей дочери, которая была женой кронпринца. По королевскому дворцу в Берлине бродили тени Людовика XVI и Марии Антуанетты.
Однако все эти страхи были беспочвенны. Прогрессисты не замышляли новой революции, а если бы и рискнули, то были бы разгромлены.
Подвергавшиеся со всех сторон нападкам немецкие либералы, эти преданные науке люди, читатели философских трактатов, любители музыки и поэзии, прекрасно понимали, почему провалилось восстание 1848 г. Они знали, что не смогут создать народное правительство в стране, миллионы жителей которой все еще пребывают в тисках религиозных суеверий, неграмотности и дикости. По существу, политическая проблема была проблемой образования. Конечный успех либерализма и демократии представлялся несомненным. Движение в сторону парламентаризма неодолимо. Но для победы либерализма необходимо, чтобы просвещение затронуло тот слой населения, в котором король набирает верных себе солдат, сделав их приверженцами либеральных идей. Тогда король будет вынужден уступить и власть достанется парламенту без кровопролития. Либералы были настроены всеми силами оберегать немецкий народ от ужасов революции и гражданской войны. Они были уверены, что в не столь отдаленном будущем получат полную власть над Пруссией. Нужно было только подождать.
5. Программа «Малой Германии»
В ходе конституционного конфликта прусские прогрессисты не добивались уничтожения или ослабления армии. Они понимали, что в существовавших обстоятельствах Германия нуждалась в сильной армии для защиты своей независимости. Они лишь хотели отобрать армию у короля и сделать ее инструментом защиты немецкой свободы. Вопрос был в том, кто будет контролировать армию — король или парламент?
Целью немецкого либерализма было преодоление постыдной раздробленности Германии на тридцать с лишним малых государств и создание единого либерального государства. Большинство либералов считали, что будущая Германия не должна включать Австрию. Австрия очень сильно отличалась от других немецкоговорящих стран; у нее были собственные проб­лемы, чуждые остальной нации. Либералы не могли не рассматривать Австрию в качестве самого опасного препятствия немецкой свободе. Австрийский двор находился под влиянием иезуитов, ее правительство заключило конкордат с папой Пием IX, известным своей враждебностью ко всем современным идеям. Император Австрии не собирался добровольно отказываться от того положения, которое его предки занимали в Германии более 400 лет. Либералы хотели, чтобы у Пруссии была сильная армия, потому что боялись австрийского владычества, новой контрреформации и восстановления реакционной системы покойного князя Меттерниха. Их целью было единое правительство для всех немцев за пределами Австрии (и Швейцарии). Поэтому они называли себя малогерманцы (Klein­deutsche), в противоположность великогерманцам (Grossdeut­sche), которые хотели включения в состав будущей Германии тех частей Австрии, которые прежде входили в Священную империю.
Но помимо этого были и другие внешнеполитические обстоятельства, требовавшие увеличения прусской армии. Францией в те годы правил авантюрист, убежденный, что может сохранить трон только военными победами. В первое десятилетие своего царствования он уже провел две кровавых войны. Казалось, что теперь черед Германии. Не было сомнений, что Наполеон III лелеет идею присоединения территорию по левому берегу Рейна. Кто, кроме прусской армии, мог защитить Германию?
Была еще одна проблема — Шлезвиг-Гольштейн. Граждане Гольштейна, Лауенбурга и Южного Шлезвига были решительными противниками датского правления. Немецких либералов мало интересовали изощренные аргументы юристов и дипломатов относительно обоснованности разных притязаний на земли Эльбских герцогств. Их не впечатляла доктрина, что вопрос о правителе страны следует решать с учетом положений феодального права и семейных соглашений столетней давности. Они поддерживали западный принцип самоопределения. Жители этих герцогств не желали оказаться под владычеством человека, все притязания которого покоились на том, что он был женат на герцогине с сомнительными правами на трон Шлезвига и безо всяких прав на трон Гольштейна. Они мечтали об автономии в рамках Германской конфедерации. Для либералов был важен этот единственный факт. Почему отказывать этим немцам в том, что получили британцы, французы, бельгийцы и итальянцы? Но поскольку король Дании не собирался отказываться от своих притязаний, без помощи оружия этот вопрос было решить невозможно.
Но было бы ошибкой оценивать все эти проблемы с точки зрения позднейших событий. Бисмарк освободил Шлезвиг-Гольштейн от датских угнетателей только для того, чтобы присоединить его к Пруссии. И он присоединил не только Южный Шлезвиг, но и Северный, население которого предпочитало остаться под эгидой Датской короны. Не Наполеон III напал на Германию; это Бисмарк двинул войска на Францию. В начале 1860-х годов такого поворота событий никто не предвидел. В то время в Европе, да и в Америке, главным нарушителем мира и агрессором все считали императора Франции. Симпатии к стрем­лению немцев к объединению в значительной степени объяс­нялись убеждением, что единая Германия составит про­тивовес Франции и, таким образом, обеспечит Европе мирное будущее.
К тому же, религиозные предубеждения малогерманцев направили их по ошибочному пути. Подобно большинству либералов, они считали протестантизм первым шагом на пути от средневекового невежества к просвещению. Малогерманцы боялись католической Австрии и предпочитали Пруссию, где большинство населения составляли протестанты. Вопреки опыту, они надеялись, что Пруссия более открыта либеральным идеям, чем Австрия. Нужно отметить, что в те критические годы политические условия в Австрии были неудовлетворительными. Но дальнейшие события доказали, что протестантизм защищает свободу не лучше католицизма. Идеалом либерализма является полное отделение церкви от государства, а также равная терпимость ко всем вероисповеданиям.
Но в эту ошибку впали не только немцы. Заблуждение французских либералов доходило до того, что поначалу они приветствовали победу Пруссии в Кёниггратце (Садова). Позже они осознали, что поражение Австрии было приговором и для Франции, и лишь тогда — слишком поздно — их боевым кличем стал лозунг: Реванш за Садова.
В любом случае, Кёниггратц был сокрушительным поражением для немецкого либерализма. Либералы понимали, что кампания ими проиграна. Тем не менее они были полны надежд. Они были твердо намерены продолжить борьбу в новом парламенте Северной Германии. Им казалось, что эта борьба должна привести к победе либерализма и сокрушению абсолютизма. Каждый день приближал момент, когда король утратит возможность использовать «свою» армию против народа.
6. Эпизод с Лассалем
Для понимания прусского конституционного конфликта можно было бы обойтись и без упоминания Фердинанда Лассаля. Его появление на политической сцене не сказалось на ходе событий. Но оно стало предвестником чего-то совершенно нового; впервые дали о себе знать силы, которым предстояло определить судьбу Германии и всей западной цивилизации.
В то время, как прусские прогрессисты вели борьбу за свободу, Лассаль неистово и ожесточенно воевал против них, проповедуя евангелие классовой войны и подстрекая рабочих отвернуться от прогрессистов. Он говорил, что прогрессисты, эти представители буржуазии, являются смертельными врагами рабочих. Нужно бороться не с государством, а с эксплуататорскими классами. Государство — ваш друг; ну, разумеется, не государство, управляемое господином фон Бисмарком, а государство, во главе которого буду я, Лассаль.
Лассаль не был платным агентом Бисмарка, как подозревали некоторые. Лассаль был неподкупен. Только после его смерти некоторые из его бывших друзей взяли деньги у правительства. Но поскольку и Биссмарк и Лассаль нападали на прогрессистов, они оказались в буквальном смысле слова союзниками. Лассаль очень скоро сблизился с Бисмарком. У них были тайные встречи. Об этих тайных отношениях стало известно лишь много лет спустя. Бессмысленно обсуждать, к чему при­вел бы открытый и продолжительный союз этих двух честолюбцев, если бы вскоре после начала этих встреч Лассаль не умер из-за раны, полученной на дуэли (31 августа 1864 г.). Они оба стремились к высшей власти в Германии. Ни Бисмарк, ни Лассаль добровольно не отказались бы от борьбы за первое место.
Бисмарк и его друзья в военной и аристократической среде ненавидели либералов настолько, что отдали бы страну социалистам, если б им не хватило силы самим удержать власть. Но в то время они были достаточно сильны, чтобы надежно держать прогрессистов в узде. Им не нужна была поддержка Лассаля.
Неправда, будто Лассаль подал Бисмарку идею, что революционный социализм является мощным союзником в борьбе против либералов. Бисмарк издавна понял, что низшие классы большие монархисты, чем средние классы[5]. Кроме того, когда он был представителем Пруссии в Париже, ему пришлось наблюдать цезаризм[30] в действии. Не исключено, что его пристрастие к всеобщему и равному избирательному праву было усилено разговорами с Лассалем. Но в тот момент он не нуждался в сотрудничестве Лассаля. Социалисты были еще слишком слабы, чтобы считать его важным союзником. К моменту смерти Лассаля во Всеобщем рабочем союзе[31] насчитывалось не более 4000 членов[6].
Агитация Лассаля не мешала деятельности прогрессистов. Это досаждало, но не мешало. Да и ничему полезному научиться от него они не могли. То, что прусский парламент — чистая бутафория, и что армия является главной опорой прусского абсолютизма, для них не было новостью. Они противостояли власти именно потому, что знали это.
Короткая демагогическая карьера Лассаля примечательна тем, что впервые на политической сцене Германии идеи социализма и этатизма вступили в борьбу с идеям демократии и свободы. Сам Лассаль не был нацистом; но он был самым видным предшественником нацистов и первым немцем, претендовавшим на роль фюрера. Он отвергал ценности Просвещения и либеральной философии, но не как романтический поклонник Средневековья и королевского абсолютизма. Он отрицал их, но при этом обещал реализовать с еще большей широтой и размахом. Либерализм, утверждал он, стремится к иллюзорной свободе, а я приведу вас к подлинной свободе. И эта его подлинная свобода означала всемогущество государства. Враг свободы — не полиция, а буржуазия.
Именно Лассаль лучше всего выразил дух наступавшей эпохи, сказав: «Государство — это Бог»[7].
[1] Delbruck, Geschichte der Kriegskunst (Berlin, 1920), Part IV, pp. 273 ff., 348 ff.
[2] Ziekursch, Politische Geschichte des neuen deutschen Kaiserreichs (Frank­furt, 1925—30), I, p. 29 ff.
[3] Sybel, Die Begrundung des deutschen Reiches unter Wilhelm I (2nd ed. Munich, 1889), II, p. 375; Ziekursch, op. cit., I, p. 42.
[4] Бисмарк О. Мысли и воспоминания. М.: ОГИЗ-Соцэкгиз, 1940. Т. 1. С. 240—241.
[5] Ziekursch, op. cit., I, 107 ff.
[6] Oncken, Lassalle (Stuttgart, 1904), p. 393.
[7] Gustav Mayer, “Lassalleana,” Archiv fur Geschichte des Sozialismus, I, p. 196.
 «Понятие «либерал-фашизм» должно прочно войти в политический лексикон.
ОТКАТ К ФАШИЗМУ КАК КРИЗИС «АНДРОПОВСКОГО ПРОЕКТА» Ю.Воронов
1993
Центром управления «Андроповского проекта» а, следовательно, и России и всего «постсоветского пространства» (за исключением Прибалтики) был и остается бывший, модифицированный, конечно, аппарат ЦК КПСС (не путать с камуфляжной «Администрацией президента»), а его «штабом»   узкая группа лиц из числа бывшего высшего капээсэсовского руководства.
Сталинизм, включая его позднейшую «брежневскую» форму был российской разновидностью европейского фашизма (что доказывает, между прочим, нашу европейскость – в Азии ни у Насера, ни у баасистов ничего не получилось).
Сами создатели «Андроповского проекта», в отличие от позднейших спецпропагандистов, в политическом спектре не путались и трактовали его как переход от фашизма на «один шаг влево»   к своеобразно понимаемому ими «латиноамериканскому варианту». Важно понять, что «Андроповский проект»   не план и тем более не «корабельное расписание». Социал демократы в начале 90 х годов приводили ему в качестве аналогии «Манхэттенский проект», т.е. это   и концепция, и структура, и, в конечном итоге, государственная машина со специфической (закрытой) схемой политического руководства, принятия и трансляции управленческих решений. Своей важнейшей задачей, вслед за сохранением власти (пресловутое «сохранение управляемости»), наделением номенклатуры крупной собственностью или рентой и сохранением контроля над крупными экономическими субъектами, штаб «Андроповского проекта» изначально считал предотвращение возможности возникновения независимой от него политической оппозиции, как справа   фашистской, так и слева   демократической. Крайняя узость социальной базы, необходимость камуфлировать свои структуры и истинные планы (на поддержку которых населением рассчитывать не приходилось) вынудила штаб капээсэсовских реформаторов включить в арсенал своих основных политических методов широкомасштабные (в т.ч.   кровавые) провокации, а также политическое мифотворчество и профанизацию политического процесса. Накануне и после фальшивого «путча» 1991г., одной из задач которого был увод в тень «штаба» «Андроповского проекта», были выстроены по всему политическому спектру фальшивые «партии» и «движения» от «фашистов» и «коммунно фашистов» справа   до «социал демократов» и даже «троцкистов» слева. Причем для одурачивания «электората» ориентиры «правого» и «левого» были намеренно перевернуты спецпропагандистами при активной поддержке «демократических» спецполитиков. Тяжелый бред, который несли эти «борцы с коммунизмом» об истории страны, их дикие экономические и политические «теории», безоговорочная поддержка номенклатурной приватизации, издевательские высказывания о народе и его возможностях дополнялись проявлениями прямо таки зоологической ненависти к независимой демократии и ее попыткам оппонировать «Андроповскому проекту». Очень специфическая «демократическая» риторика в сочетании с вызывающе грабительскими «реформами», обвальным снижением уровня жизни, многомиллионной фактической безработицей и разрушением трудовой мотивации не могли не вызвать у большинства народа, еще вчера воодушевленного идеей освобождения от капээсэсовского тоталитаризма, отвращение к такой «демократии». «Ахиллесовой пятой» «Андроповского проекта» была и до конца останется экономика. Социальный эгоизм номенклатуры, параноидальная боязнь потерять политическую и экономическую власть консервируют колониальную модель эксплуатации страны номенклатурой и ее клиентелой. Естественным ингредиентом этой системы не может не быть всеобъемлющая коррупция. Беспрецедентно длительная высокая конъюнктура цен на энергоносители не смогла остановить стагнацию и деградацию основных отраслей промышленности, снижение научно технического потенциала, депрофессионализацию трудовых кадров и разрушения инфраструктуры. У государства нет средств на содержание унаследованной от советской империи военной машины, дальнейшее разложение которой чревато катастрофами глобального масштаба. Контраст между Москвой и остальной Россией вызывает в памяти Рим времен упадка. Другими словами, экономика уже сегодня толкает власть к откату к фашистской мобилизационной схеме, а за политическим ее оформлением дело не станет.


 
Мясников О.Г. Смена правящих элит: `консолидация` или `вечная схватка`? // `Полис` (`Политические исследования`) 1993-№1 Впервые опубликовано: http://otkpblto.ru/index.php?act=ST&f=25&t=279
02.09.2003
http://www.polisportal.ru/index.php?page_id=51&id=231
http://polis.isras.ru/files/File/2/1993-1-Myasnikov_OG.pdf Смена политических режимов, в какой бы форме она не происходила — револю- sr ционной или эволюционной, всегда сопровождается сменой правящих элит. Не со- ® ставляют исключения и республики бывшего СССР, в том числе Россия и Украина, rj Более того, ныне, когда центр политической активности здесь и там переместился с улицы в коридоры власти, когда схлынула эйфория по поводу "краха тоталитаризма" и развеялись надежды на "волшебную палочку" демократии, стало очевидным, что нерв политической борьбы находится именно в высших эшелонах власти. Эта ситуация фиксируется общественным мнением в двух противоположных оценках "верхов". Одни говорят, что по своей сути правители-"демократы" мало чем отличаются от "коммунистов". Так сказать, мы сменили шило на мыло. Другие считают, что госудаоственные структуры еще полностью не освобождены от "коммунистических недооитков", которые "держатся за кресла", "саботируют реформы", "готовят номенклатурный реванш".
Состояние новой власти и впрямь противоречиво; его вряд ли можно осмыслить исключительно в терминах "коммунисты" и "демократы", "консерваторы" и "реформаторы" или хотя бы с помощью понятия "номенклатура". Думаю, речь должна идти об элите. Это не простая замена терминов, но тот уровень анализа, который позволяет за конкретными персонажами политической драмы (или трагикомедии), их хитроумными интригами, эмоциями и амбициями уловить логику и динамику политического процесса. 52 Но можно ли вообще говорить о правящей элите применительно к нашему обществу? Вопрос кажется неуместным, если по советской редукционистской привычке сводить признаки этой элиты к обладанию "неограниченной властью" и привилегиями. На самом же деле правящая элита — образование гораздо более сложное. Суть, не только в том, что ее члены концентрируют в своих руках власть путем монополизации права на принятие решений, на определение стратегии, целей, приоритетов политики. Все это важно, но не является главным. Правящая элита — не арифметическая сумма правителей и властителей; это прежде всего особая социальная группа, т.е. устойчивая общность, основанная на глубоких внутренних связях входящих в нее политиков. Их объединяют общие интересы, связанные с обладанием рычагами реальной власти, стремлением сохранить на них свою монополию, отсечь и не допустить к ним другие группы (контр-элиты), стабилизировать и укрепить позиции элиты как таковой, а следовательно, и позиции каждого ее члена. Правящую элиту как группу сплачивают особые ценности, в иерархии которых власть на почетном первом месте; ей присущи свои нормы, регулирующие отношения между ее членами и секторами, предписывающие поведение ее представителям, поддерживающие целостность элиты и ее существование в качестве группы. У элиты свои взгляды на власть и государство, на развитие страны и мира, на общественные проблемы, на народ и его участие в управлении государством и т.д. Другими словами, элита имеет собственное, во многих случаях весьма далекое от официальных и пропагандируемых взглядов мировоззрение. Его можно назвать идеологией правящего меньшинства. Доминантой элиты является особый "миссионерский" дух — она отождествляет себя с обществом как целым, преисполнена сознанием своего долга руководить страной, определять судьбу народа.
Таким образом, правящая элита, несмотря на все свои внутренние противоречия, острую борьбу между входящими в нее кланами, секторами, сегментами, отдельны-

О.Г.Мясников СМЕНА ПРАВЯЩИХ ЭЛИТ: "КОНСОЛИДАЦИЯ" 3 ИЛИ "ВЕЧНАЯ СХВАТКА"?
о?
S
^ О.Г.Мясников
со
и
2 Смена политических режимов, в какой бы форме она не происходила — револю- sr ционной или эволюционной, всегда сопровождается сменой правящих элит. Не со- ® ставляют исключения и республики бывшего СССР, в том числе Россия и Украина, rj Более того, ныне, когда центр политической активности здесь и там переместился с
улицы в коридоры власти, когда схлынула эйфория по поводу "краха тоталитариз¬ма" и развеялись надежды на "волшебную палочку" демократии, стало очевидным, что нерв политической борьбы находится именно в высших эшелонах власти. Эта ситуация фиксируется общественным мнением в двух противоположных оценках "верхов". Одни говорят, что по своей сути правители-"демократы" мало чем отли¬чаются от "коммунистов". Так сказать, мы сменили шило на мыло. Другие считают, что госудаоственные структуры еще полностью не освобождены от "коммунистиче¬ских недооитков", которые "держатся за кресла", "саботируют реформы", "готовят номенклатурный реванш".
Состояние новой власти и впрямь противоречиво; его вряд ли можно осмыслить исключительно в терминах "коммунисты" и "демократы", "консерваторы" и "ре¬форматоры" или хотя бы с помощью понятия "номенклатура". Думаю, речь должна идти об элите. Это не простая замена терминов, но тот уровень анализа, который позволяет за конкретными персонажами политической драмы (или трагикомедии), их хитроумными интригами, эмоциями и амбициями уловить логику и динамику политического процесса. 52 Но можно ли вообще говорить о правящей элите применительно к нашему обще¬ству? Вопрос кажется неуместным, если по советской редукционистской привычке сводить признаки этой элиты к обладанию "неограниченной властью" и привилеги¬ями. На самом же деле правящая элита — образование гораздо более сложное. Суть, не только в том, что ее члены концентрируют в своих руках власть путем монополи¬зации права на принятие решений, на определение стратегии, целей, приоритетов политики. Все это важно, но не является главным. Правящая элита — не арифмети¬ческая сумма правителей и властителей; это прежде всего особая социальная группа, т.е. устойчивая общность, основанная на глубоких внутренних связях входящих в нее политиков. Их объединяют общие интересы, связанные с обладанием рычагами реальной власти, стремлением сохранить на них свою монополию, отсечь и не допу¬стить к ним другие группы (контр-элиты), стабилизировать и укрепить позиции элиты как таковой, а следовательно, и позиции каждого ее члена. Правящую элиту как группу сплачивают особые ценности, в иерархии которых власть на почетном первом месте; ей присущи свои нормы, регулирующие отношения между ее членами и секторами, предписывающие поведение ее представителям, поддерживающие це¬лостность элиты и ее существование в качестве группы. У элиты свои взгляды на власть и государство, на развитие страны и мира, на общественные проблемы, на народ и его участие в управлении государством и т.д. Другими словами, элита имеет собственное, во многих случаях весьма далекое от официальных и пропагандируе¬мых взглядов мировоззрение. Его можно назвать идеологией правящего меньшинст¬ва. Доминантой элиты является особый "миссионерский" дух — она отождествляет себя с обществом как целым, преисполнена сознанием своего долга руководить стра¬ной, определять судьбу народа.
Таким образом, правящая элита, несмотря на все свои внутренние противоречия, острую борьбу между входящими в нее кланами, секторами, сегментами, отдельны-
МЯСНИКОВ Олег Гснрихович, кандидат философских наук, доцент кафедры истории и филосо¬фии Макеевского инженерно-строительного института.
ми лидерами за лучшие позиции, является достаточно сплоченной социальной груп¬пой. Именно эти качества превращают элиту в самостоятельную политическую величину, существование которой не вписывается в романтически приподнятые представления о демократии.
Если сданных позиций подойти к советской элите, то можно констатировать, что она, по всей видимости, сложилась только в послссталинскую эпоху. Во времена вождя, казалось бы, сформировались все атрибуты элиты, начиная с привилегий и кончая огромной властью каждого отдельного руководителя. Тем не менее отсутст¬вовали признаки целостности, сплоченности, единства, солидарности, высокой сте¬пени консолидации, без которых элита — не элита, а аморфная, рассыпающаяся при первом же толчке "группа товарищей". Как известно, диктатор терпеть не мог какой-либо "групповщины", "фракционности", видя в формировании и тем более в существовании любых постоянных и сплоченных групп зародыш оппозиции и реаль¬ную угрозу своему господству. Это и понятно, ибо зрелая элита представляет само¬стоятельную силу, по крайней мере, ограничивающую, если не ликвидирующую вовсе безраздельную власть ни с кем не считающегося властелина.
Не только в целом, но и персонально все руководители в СССР были "замкнуты" на "хозяине", который полностью распоряжался их судьбой. Как и во всем обществе, "вертикальные" связи в их среде не просто доминировали, но были почти единствен¬ными. "Горизонтальные" связи находились под запретом, ибо ассоциировались с нелояльностью "хозяину". Репрессии обрушивались на управленцев, аппаратчиков не в меньшей степени, чем на другие категории населения.
Не случайно одна из первых акций этого слоя в послссталинскую эпоху — пол¬учение от Н.С.Хрущева "охранной грамоты", выведение партийных руководителей из-под непосредственного контроля репрессивных органов (КГБ — МВД) — хотя и была продиктована соображениями личной безопасности, имела далеко идущие со¬циальные последствия. Атомизированный и лишенный внутренней силы слой, члены которого были превращены во временщиков и слепых исполнителей воли вождя, наконец-то получил шанс для своего становления и превращения в зрелую элиту Что и было достигнуто в эпоху "развитого социализма".
Советская правящая элита складывалась из двух основных частей: партийной (собственно политической), состоявшей из профессиональных партийных работни¬ков, функционеров, хозяйственно-управленческой — руководителей министерств и ве¬домств, крупных промышленных предприятий*. Самое важное — распределение функ¬ций, а стало быть и реальной власти, между частями элиты. Вопреки расхожим представ¬лениям, которые охотно поддерживались официальной пропагандой, партийная элита царствовала, но не управляла. Она главным образом олицетворяла власть, формировала же и направляла се хозяйственная элита. Хотя это довольно упрощенное представление, оно, на наш взгляд, верно передает соотношение секторов. За партфункционерами оста¬валась идеология (пропаганда, руководство средствами массовой информации, образова¬ние, "идеологическое обеспечение" политического кура» и т.п.), но также — "подбор и расстановка кадров". Собственно именно монопольное право распоряжаться суд1>бой и карьерой практически любого руководителя в любой сфере и объясняет то колоссальное влияние, какое компартия имела на протяжении многих десятилетий.
Идеология и кадры — две епархии, в которых "партийные епископы" господство¬вали почти безраздельно. Значительно меньшим, как это ни парадоксально, было их влияние на другие сферы общественной жизни. Партэлита ни непосредственно, ни через партаппарат не управляла промышленностью, народным хозяйством в целом. Ее функция здесь ограничивалась координацией деятельности министерств и ведомств, отраслей экономики, других огосударствленных форм общественной жизни. Региональ¬ные (республиканские, областные) отростки партэлиты были прежде всего исполните¬
• В любой западной правящей элите имеется административный сегмент, состоящий из высших госу¬дарственных служащих. В СССР, где господствовала государственная собственность, основные функции правящей элиты были связаны с этой собственностью. Поэтому указанный сегмент практически полно¬стью растворился в хозяйственно-управленческой (хозяйственно-административной) элите. Роль воен¬ной элиты, верхушки КГБ-МВД — особый сюжет, требующий специального исследования.
лями, трансляторами воли центра, они добивались выполнения директив вышестоя¬щих парторганов и ... министерств, т.е. хозяйственно-управленческой элиты.
Эта последняя вырабатывала стратегическую линию развития (главным образом экономического) страны, а также через госбюрократию (прежде всего министер¬скую) фактически руководила страной. Содержание политического курса — вот что определяли хозяйственники. Именно в министерских кабинетах, Госпланах, Госсна¬бах и других "госкомах" рождались планы экономического и социального развития страны" на тот или иной период. В них в первую очередь были отражены интересы ведомств*, результаты компромиссов, достигнутых ими в борьбе между собой за ресурсы, за "приоритеты развития", за включение в "строку" плана, и в конечном итоге — за власть и за политическое влияние.
Итак, если партфункционеры распоряжались идеологией (идеями, лозунгами, ми¬фами, "словами", другими нематериальными символами) и кадрами, то хозяйственни¬ки имели в своих руках материальные, финансовые и людские (трудовые) ресурсы. Если управленцы формировали на базе компромисса ведомственных интересов стратегиче¬скую линию развития страны, то партфункционеры после согласований и идеологиче¬ского "ретуширования" утверждали эту линию, придавая ей статус политического курса. Однако господство хозяйственной элиты основывалось не только на ее непосред¬ственных функциях. Это господство закреплялось благодаря активному проникнове¬нию ее членов и ставленников в партийную элиту и партаппарат.
Оно шло по двум направлениям. Во-первых, хозяйственники выдвигались на "партийную работу", т.е. переходили на посты партфункционеров. Собственно, значительная часть партийной элиты и ее аппарата формировалась из такого кон¬тингента. Скажем, он составлял костяк тех многочисленных отделов ЦК, ОК партии, которые "заведовали" промышленностью.
Воспитанники системы директивного управления, хозяйственники переносили в среду партфункционеров соответствующее, чаще всего упрощенное, технократиче¬ское видение общества и его проблем. Благодаря систематическим кадровым перели¬вам хозяйственная элита достигала нескольких целей. Прежде всего в партийных органах формировалось "министерское лобби", без которого ведомство не могло рассчитывать на успех в борьбе за ресурсы с конкурентами. Далее, наличие "своих" людей в этих органах существенно ограничивало возможности контроля партийной элиты и партаппарата за управленцами; напротив, последние вполне обоснованно рассчитывали встретить здесь "понимание" своих проблем. И наконец, насыщая партэлиту своими посланцами, хозяйственники размывали качественное различие между собой и партфункционерами. Партийная эли^га превращалась в еще один "отсек" хозяйственной, в ее "надстройку".
Внедрение хозяйственных управленцев в среду профессиональных партийцев происходило и через практику "совмещения" должности хозяйственного руководи¬теля и членства в каком-нибудь "выборном" парторгане (РК, ГК, ОК, ЦК)..Как известно, существовало правило, согласно которому должность руководителя прак¬тически любого предприятия и учреждения входила в партийную номенклатуру. Кадры — епархия партии и, казалось бы, здесь она проявляла свою безраздельную власть. Однако хозяйственник, занявший управленческий пост, автоматически "из¬бирался", согласно другому правилу, в члены определенного партийного комитета, а то и в его бюро. Например, министр становился членом или кандидатом в члены ЦК. Тем самым к хозяйственной власти он присоединял власть партийную или, лучше сказать, власть в партии, приобретая дополнительные возможности воздействовать на выработку и реализацию политики, да и на формирование самой партийной элиты.
• Ведомственные интересы — это корпоративные интересы не только части элиты, но и тех работников, которые заняты в соответствующих отраслях экономики. Так, в печально известных планах переброски стока сибирских рек были прямо заинтересованы — кроме бюрократии Миннодхоза и его "отраслевой науки" — многие рядовые строители, которым рытье каналов гарантировало бы работу на много лет вперед, повышенную зарплату, премии и т.п. Таким образом, хозяйственно-управленческая элита имела солидную социальную базу, могла опереться на зависящие от нее "массы" и пользоваться ими как средством в политической игре. Такая практика, естественно, продолжится до тех пор, пока не будет преодолен государственный монополизм в экономике.
Таким образом, есть основания считать, что в структуре советской правящей элиты доминирующим элементом являлась не партийная (царствующая), а именно хозяйственно-управленческая (реально управляющая) элита. Ее цели и интересы составляли основное содержание политического курса партии, а следовательно, и государства. Ее психология и менталитет пропитывали не только политическую
стратегию, но и все функционирование политических структур.
* * *
Попытаемся понять на основе сказанного истинный смысл событий августа 1991 года. Тогда была сметена старая, обветшавшая "крыша" в виде партийной элйты, но остались в относительной неприкосновенности "несущие конструкции" здания, т.е. хозяйственная элита. Парадоксальная ситуация: то, что считалось основным устоем прежнего режима и всей системы "социалистических" общественных отношений — власть партийной элиты — на самом деле оказалось свойством второстепенным и непринципиальным. Широко разрекламированная победа демократии над "силами реакции" была на самом деле победой над фетишем; лишив власти партократов, новые политические силы смогли убедиться, сколь небольшим по сравнению с их представлениями оказался объем этой власти, тем более что ряд се рычагов был разрушен в ходе предыдущей борьбы с режимом (прежде всего функция подбора и расстановки руководящих кадров).
Распад СССР осенью 1991 г. довершил процесс перемещения реальной власти в республики; "центральная" элита успешно ликвидирована; долгожданная незави¬симость — независимость республиканских высших эшелонов власти — достигнута. Формирование новых государственных структур в каждой из республик бывшего СССР — это и образование своей собственной (чаще всего этнократической) полити¬ческой элиты в порах таких структур. Их значение существенно повысилось после запрещения и роспуска КПСС. Тем не менее процесс смены правящих элит еще только начался и даже ближайшие его перспективы слабо просматриваются. Но и без специальных социологических исследований ясно, что пока в этом процессе домини¬руют тенденции преемственности.
Специалисты по проблемам элит отмечают здесь две общезначимые тенденции. Первую можно сформулировать так: при любых, даже самых радикальных полити¬ческих изменениях старая элита не уходит полностью со сцены, а включается в новую в качестве ее части или — при революционных потрясениях — в виде отдель¬ных фрагментов. Причин тому великое множество. Это и нехватка в рядах новой элиты профессионалов, владеющих информацией и практическим знанием, необхо¬димыми для управления страной. Это и наличие "перебежчиков", осмотрительно покинувших старую элиту еще до ее поражения. Это и невозможность быстрой смены старых кадров на всех, хотя бы ключевых, постах. Наконец, это и общая слабость новой элиты на первых порах, толкающая ее к компромиссу с наиболее прагматич¬ными и гибкими предшественниками.
Вторая тенденция — преемственность в виде заимствования у старой элиты цен¬ностей, норм, идей, обычаев, традиций. Оно может происходить вполне открыто, когда, например, речь идет об уважении к общенациональным ценностям и истори¬ческим святыням. Но заимствование чаще происходит "контрабандным" путем, негласно и даже вопреки публичным декларациям о полном разрыве с "проклятым прошлым". В этом случае меняются символика, обряды, ритуалы, лозунги — внешне элита предстает в новых одеждах. Однако ее идеология — не что иное, как более или менее перелицованные и модернизированные воззрения прошлых времен.
Причин у этого явления опять-таки много, в том числе и действие первой тенден¬ции: заимствование происходит не только путем перенимания новыми властями взглядов и традиций предшественников, но и включением их носителей в новую правящую верхушку. Тем не менее я хотел бы выделить из множества причин две наиболее существенные для посттоталитарной эпохи. Прежде всего это интеллекту¬альная, идейная, нравственная слабость новой элиты. Она пришла к власти без собст¬венного идейного багажа, поэтому хватается за все, что попадается под руку. А привле¬кательней всего, как ни парадоксально, выглядит испытанный^рсенал старой элиты. Вполне возможно, что здесь срабатывает и элементарный психологический механизм
Л
о подражания: наблюдая в течение многих лет процесс правления этой элиты, бессоз- § нательно усваивая образцы ее действий, поведения, риторики, ее идеи, новые политики, н придя к власти, также бессознательно воспроизводят их*. В полной мере сказанное Е относится к выходцам из вторых эшелонов прежней власти (у нас на Украине — власти о республиканского уровня). Другая причина заключается в том, что сама логика власти, = потребность в ее удержании, стабилизации вынуждает использовать такие политиче- ские и идеологические средства, которые новой элитой до прихода се к власти отверга- X лись по моральным и другим соображениям. Положение правящей, связанные с этим ^ обязанности и ответственность бысп ро заставляют отказываться от приподнято роман- м тических представлений о процессе осуществления власти.
S Итак, в ходе смены правящих элит невозможен тот быстрый и коренной разрыв У между новой и старой властью, о котором так мечтают ярые сторонники демократии, о Эти тенденции усиливаются у нас особенностями той обстановки, в которой проис- н ходит смена элит. Во-первых, ослабла "подталкивающая снизу" политическая ак- ^ тивность рядовых граждан, нарастают апатия, равнодушие к политике среди широ¬ких слоев населения. Во-вторых, смена происходит главным образом в верхних эше¬лонах власти: несовпадение, а то и разнонаправленность процессов в "верхах" и "низах"
огромной властной пирамиды способны свести на нет все позитивные перемены.
; * »
Оставляя пока в стороне вопрос о хозяйственно-управленческой части элиты, посмотрим на то, что условно можно назвать "новой политической элитой".
Из кого же она состоит? Вопрос важный не только для анализа характера нынеш¬ней власти, но и для выявления ее перспектив. Для того, чтобы ответить на данный вопрос, надо сначала посмопэсть на состав общественного движения, которое на протяжении последних лет ооролось с советским (коммунистическим) режимом. Теперь уже очевидно, что в этом демократическом "потоке" доминировали предста¬вители следующих социально-политических групп:
56 1. Интеллигенты, которые благодаря своей профессиональной деятельности осо¬бенно остро чувствовали репрессивный характер старого режима, осознавали его бесперспективность.
2. Имевшиеся во всех других массовых слоях общества искренние приверженцы демократических ценностей и национального возрождения, т.е. идейные противни¬ки коммунистического режима.
3.Люди, в той или иной мерс пострадавшие от прежнего режима, причем нетолько репрессированные, диссиденты и политзаключенные, но и все граждане, чья жизнь, по их убеждению, была искалечена, исковеркана тоталитаризмом.
4.Некоторые интеллектуалы из партийной элиты. Именно они, имея доступ к средствам массовой информации, смогли нанести первые ощутимые удары по офи¬циальной мифологии, начать "революцию в сознании".
5. Демократически, реформистски, рыночноориентированные представители хо¬зяйственной элиты.
6. Прагматики во всех звеньях властных и управленческих структур, которым все равно, каким богам молиться, лишь бы служить, а точнее — править. Это, используя выражение А.Н.Яковлева, "демократы по обстоятельствам".
7. Аутсайдеры-карьеристы из самых различных социальных групп, стремившие¬ся использовать демократическое движение как социальный "лифт".
Отнюдь не все представители перечисленных категорий смогли войти в новую элиту. Выходцы из первых трех групп оказалась в целом слишком идеалистичными и непрактичными для того, чтобы править. Остальные же, вернее — наиболее удач¬
• Тем более, что других образцов в отечественной политической жизни просто не существовало — тоталитаризм не терпел политической оппозиции, препятствовал появлению контр-элиты, пытался ней¬трализовать и изолировать таких ее деятелей, как Сахаров.
ливая их часть, составили костяк властей предержащих. И здесь бросается в глаза то, что новые политики так или иначе, непосредственно или косвенно, социально или профессионально были связаны со старой верхушкой, втянуты в орбиту ее влияния (даже при субъективном неприятии этой верхушки). Более того, высокий удельный вес в новой элите "реформаторов" и "прагматиков" (5-я и 6-я группы) позволяет говорить о рождении, кристаллизации новой элиты в недрах старой и, следовательно, о сильной генетической зависимости первой от второй.
Иллюзию серьезного обновления элиты создает действие социального "лифта". Он поднял на вершину тех, кто вчера были очень далеки от рычагов власти, находи¬лись, так сказать, в гуще народной. Этот "лифт" вывел на авансцену и тех, кто занимал малопрестижные этажи властной и бюрократической пирамиды. Иллюзию создал также заметный приток интеллигенции в политику; с помощью телевидения и прессы ее представители на первых порах завоевали огромную популярность. Однако все это — не более чем изменение внешнего облика элиты. Она приобрела респектабельность, новую рекламную упаковку, но не смогла за счет отдельных лиц трансформироваться качественно. Более того, как свидетельствуют факты превра¬щения вчерашних защитников народа, борцов за социальную справедливость в ны¬нешних сиятельных вельмож, присваивающих привилегии старой элиты и даже умножающих их, новые слои густо пропитаны такими "старорежимными" традици¬ями, которые способны быстро вытравить любые "души прекрасные порывы".
Главное, однако, в том, что политическая власть нынешней элиты еще только складывается*. Группировки, находящиеся в ее зыбких границах, слабо оформлены внутренними связями. В лучшем случае в этих группировках доминируют непроч¬ные персональные отношения, в худшем — они разрываются внутренними противо¬речиями, малосодержательной борьбой между лидерами за главенство. Как уже отмечалось, относительные сплоченность, целостность, единство — неотъемлемые свойства любой правящей элиты. Верхние же эшелоны нынешней власти в целом характеризуются рыхлостью, аморфностью, дезинтегрированностью. Обшая основа, связывающая воедино различные сектора и группировки элит, крайне слаба. Напро¬тив, между ними идет крайне ожесточенная конкуренция, борьба не столько за доминирование (что является нормой для жизни элиты), сколько за единоличное господство и вытеснение противника из верхних эшелонов вообще. Эта малосимпа¬тичная "война всех против всех", игра без правил способна взорвать и без того шаткое положение элиты как руководящего слоя.
Абсолютная борьба, для которой нет ничего святого, нивелирует и подчиняет себе общественные функции и цели государственной власти, обесценивает политические ориентации группировок, входящих в правящую элиту. Их безудержное бурление, перманентные трансформации, готовность заключать соглашение ("ради интересов дела") — хоть с самим дьяволом, "смена лиц", неожиданные альянсы, "измены" и предательства, отколы и расколы, "переодевание" "левых" в "правых", либералов — в государственников, интернационалистов — в национал-патриотов и наоборот, — все это свидетельствует о том, что большинство нынешних лидеров находится, мягко гово¬ря, в поиске собственного политического и идеологического "Я"**.
Одна из важнейших причин слабости политической части элиты — отсутствие у большинства составляющих ее групп широкой социально-политической опоры. По крайней мере, ни о какой серьезной и кровной заинтересованности "низов" в "вер¬хах" говорить не приходится. Группировки элиты и она в целом почти лишены возможности использовать широкую и организованную поддержку "снизу", как это было хотя бы в августе 1991 г., апеллировать к интересам тех или иных конкретных социальных групп. Натужные ссылки на "всенародную поддержку", подкрепленные цанными "социологических" обследований, напоминают брежневскую демагогию. В данной связи характерно колебание президента России между стремлением создать
* Хотя сходные процессы происходят в элитах практически всех республик бывшего СССР, речь здесь л далее идет прежде всего о российских и украинских элитах.
" Например, из 479 демократов времен III Съезда народных депутатов России 98 стали ярыми против¬никами реформ, 155 перешли в разряд колеблющихся, и лишь 226 остались на прежних позициях ("Известия", 12.XI.1992).
СЗ u
Щ "президентскую партию" для поддержки начатых им реформ и стремлением оста- с ваться "над схваткой", подчеркивать надпартийный и общенациональный характер ; своей должности и деятельности, другими словами — как бы снять сам вопрос о собственной социально-политической базе.
Как свидетельствует мировой опыт, политические партии и движения традици¬ей онно играют решающую роль в рекрутировании и выдвижении новых политических S лидеров, в их поддержке и контроле за их парламентской и иной профессиональной ; деятельностью. Без становления настоящей многопартийности, без укрепления пол- о. итических партий (и соответствующего реформирования избирательной системы) ^ вряд ли можно рассчитывать на освобождение нашей политической арены от дема- 2 гогов, людей случайных и тем более надеяться на коренные изменения качества g действующих на этой арене элит.
н Однако подлинная "социальная основа" всякой правящей элиты — бюрократия; {j это и есть ее "народ", заполняющий все поры власти. Используя непрочность и неустойчивость положения господствующих группировок элиты, распад прежних структур власти, их "вертикалей" и "горизонталей", посттоталитарная бюрократия превращается в самостоятельную силу, независимую и неподконтрольную в своих действиях, освобождается от функций исполнителя воли элиты. "Приватизируются" зоны компетенции административных структур. Эти зоны умело выводятся из-под действия законов, общественного контроля*.
Незаконное обогащение чиновников всех рангов, коррупция в их рядах стали типичной чертой нашего переходного времени. "Новые экономические слои", сильно криминализированные, вовлекают в орбиту своего влияния и все эшелоны власти — через прочные и перспективные связи с бюрократией. Коррупция в этих эшелонах — особый сюжет; здесь же отмечу, что она — немаловажная причина того, что почва так непрочна под ногами правящей элиты. Она демонстрирует свою неспособность управ¬лять страной как раз тем, что не может управлять бюрократией.
Слабость политической элиты особенно отчетливо проявляется в духовной сфере. Если с известной долей условности можно выявить "текущие" политические ориен- тации входящих в эту элиту группировок, то ориентации идеологические фактиче- ски отсутствуют — ив виде системы нравственных ценностей, и в виде социально- политических доктрин, и в виде четкой долговременной программы реформ, нако¬нец, в виде ориентиров для массового сознания. Попытки механически перенести на отечественную почву западноевропейские идеологии — либерализм, классический консерватизм, социал-реформизм — заканчиваются неудачей. Их ценности на этой почве быстро перетолковываются на своеобразно прагматический лад: индивидуа¬лизм превращается в безудержный эгоизм, свобода — в своеволие и безответствен¬ность, конкуренция — в абсолютное право сильного и т.п.
Попытки создать идеологические платформы, отвечающие своеобразию "време¬ни и места", упираются в лозунг "деидеологизации", под которым в свое время нынеш¬ние лидеры штурмовали коммунистические твердыни. Этот лозунг, пожалуй, один из немногих, действительно прочно вошедших в кровь и плоть правящего слоя, что, на мой взгляд, свидетельствует о ею органической неспособности (или, во всяком случае, неготовности) к идеологическому самоопрделению и — главное — к генерированию цельной системы новых идей, способных объединить и вдохновить общество.
Задача всякой правящей элиты состоит во внесении идеалов и ценностей в полити¬ческие процессы, особенно в свой собственный курс, что придает им смысл и значение, выходящие за пределы повседневности и непосредственной пользы. Это особенно важно тогда, когда политика не может принести быстрых положительных результатов, а наоборот, требует жертв, лишений, терпения и т.п. Без опоры на идеи, без мобилизации веры политика в глазах людей обессмысливается. Недооценка своей идеологической функции нынешней правящей элитой — отнюдь не ее ошибка, но изначальный недо¬
• Вот как описывает "юрьев день" в этих структурах после августа 1991 г. Г.Х.Попов: "В подходе к ликвидации СССР возобладал не демократ, а российский чиновник, для которого устранение СССР было поводом занять престижное здание, переместиться в более просторный кабинет, прикрепиться к новой поликлинике. Символично, что российскому аппарату после СССР не хватило всех зданий, заниманшихся и им самим, и союзными органами" ("Известия", 24.VIII.1992).
статок. Это хорошо видно на примере украинской национальной идеи, потенциал которой был хладнокровно использован преимущественно в целях разрушения старых структур. Но на основе такой идеи невозможно создать жизнеспособную политическую идеологию и интегрировать народы Украины.
Начинает просматриваться ведущая тенденция в эволюции рассматриваемой груп¬пы — превращение ее в сугубо государственную, стремление находить опору не в партиях и движениях, но в различных структурах власти. Эта тенденция, идущая от суперэлиты, проявляется в попытках учреждать все новые институты (корпус глав местной администрации) и органы власти (Государственная дума в Украине, Совет безопасности-в России), создавать новые посты и должности под конкретных лиц, сохранять учреждения, сформированные в иную историческую эпоху и уже изжившие себя (Съезд народных депутатов в РФ) и т.п. При всей политической разнонаправлен- ности таких мер они имеют общую цель — стабилизировать положение нынешнего состава элиты. Группировки же опоздавшие, поднявшиеся наверх за счет деятельности новых партий и движений, не сумевшие "оседлать" государственные структуры, добив¬шиеся лишь создания квазифракций в выборных органах, отодвигаются на периферию.
* * *
Несколько иное положение у хозяйственной части элиты. Хотя сильнейшими ударами для нее были крушение КПСС и распад СССР, она на первых порах сумела сохранить относительные единство и целостность. Эта группа устояла, ибо, во-пер¬вых, демократы в то время не считали ее главным противником; во-вторых, матери¬альные корни данной элиты уходят в производственные отношения, которые не так легко изменить, как, скажем, структуру государственной власти; в-третьих, именно у хозяйственников-администраторов была реальная власть, а следовательно, и бога¬тые возможности воздействия на политические процессы.
Однако за период с осени 1991 г. тенденция разложения и переструктурирования возобладала и здесь. Произошел распад различных структур СССР, руководство кото¬рыми давало возможность войти в элиту; идет разложение и воссоздание ведомственных секторов элиты (внешне оно выглядит как "реорганизация", "акционирование" и т.п. соответствующих министерств и отраслей), хозяйственники частично вытесняются (в России больше, на Украине меньше) из правительства. В ходе этих и других процессов, связанных с перереформированием хозяйственной элиты в национальных границах, происходят существенные персональные изменения: в нее поднимается часть хозяйст¬венного аппарата, второго-третьего эшелонов элиты, ее представители переходят в коммерческие структуры, что вовлекает в орбиту влияния хозяйственной элиты новые ключевые посты и должности. Таким образом, среди противоречивых процессов в рас¬сматриваемой сфере можно чггметить: во-первых, попытки хозяйственной элиты вос¬создать себя в прежнем виде, обновив свой состав; во-вторых, слабую тенденцию к кристаллизации чисто экономической (неполитической) элиты.
Деятельность хозяйственников активизируют два фактора: перспективы реформ и, в частности, приватизации; появление конкурентов в лице новых предпринима¬телей, бизнеса, нетрадиционных секторов экономики. Все они — конкуренты в борьбе пока не столько за экономическое, сколько за политическое господство. Труд¬но сказать, насколько хозяйственную элиту волнуют политическую власть как та¬ковая и возможность ее утраты. Скорее всего ее цель — экономическое господство. Но в посттоталитарном обществе, где политика продолжает доминировать над эко¬номикой, путь к такому господству пролегает именно через политику.
Поэтому политика становится одной из основных сфер деятельности хозяйствен¬ной элить^ То, что сейчас называют "номенклатурным реваншем", это на самом деле активный поиск, стремление данной группы создать нужную ей партийно-полити¬ческую среду. Хозяйственники различными путями стараются склонить политиков к сотрудничеству, установить с ними прочные связи. Такой лоббизм встречает "по¬нимание" со стороны лидеров политических группировок, нуждающихся в поддер¬жке, обеспокоенных неустойчивостью своего положения, склонных ради этой под¬держки идти на многие компромиссы.
Хозяйственная элита активно "проталкивает" в большую политику наиболее перс¬пективных своих представителей, старается путем их выдвижения, поддержки и консо¬лидации сформировать ядро новой политической власти из своих людей. (Таково в
общем и целом правительство Л.Кучмы.) Она старается — как это происходит в России — вытеснить "чистых" политиков с тех должностей и постов, которые хозяй¬ственники традиционно занимали (в кабинете министров, например). Таковы главные направления политической деятельности хозяйственной элиты. Она также создает или финансирует политические партии и движения (например, "Гражданский союз"), бло¬кируется с профсоюзными боссами, формирует общественное мнение, старается всеми возможными путями и каналами оказать давление на политическую часть элиты. И при внутренней слабости последней эти усилия имеют успех. Нынешние политики прекрас¬но понимают, что без опоры на "традиционную" хозяйственную элиту госсектора или на "новые экономические слои" (таков возможный диапазон колебаний), а также на
высшую бюрократию им в эшелонах власти долго не удержаться.
; ; ;
Таким образом, процесс смены правящих элит на пространствах бывшего СССР находится еще в самом начале. Совершенно очевидно, что рано шш поздно он завершит¬ся созданием жизнеспособной модели, что в ней определенным ооразом будут сочетаться элементы партийно-политической и административной элиты. Но сегодня контуры будущей правящей элиты отсутствуют, стабилизация положения нынешних политиче¬ских деятелей в ближайшей перспективе весьма сомнительна. Ощущение временности, непрочности и неустойчивости своего положения на вершине колеблющейся пирамиды власти (несмотря на все внешние декорации) накладывает сильнейший отпечаток на всю их деятельность, чревато опасными для общества виражами.
Можно предположить два варианта развития рассматриваемого процесса.
Первый вариант — "консолидация". Она происходит путем формирования и стабилизации блока: хозяйственная — государственная (политическая) — партий¬ная элита, через установление связей и прочных отношений между родственными группировками во всех трех секторах. По всей видимости доминировать и господст¬вовать при таком варианте будет именно "хозяйственный корпус". Условия реали¬зации варианта: не(юльшая и сплоченная команда на уровне суперэлиты; наличие фракций правящих группировок во всех звеньях власти (исполнительная и законо¬дательная ветви, центральная, региональная и местная администрациям). Потре¬буется и создание собственных массовых политических организаций, либо превра¬щение ряда уже существующих партий и движений в "правящие". Совершенно очевидно, что ключевыми проблемами явятся установление тесных отношений вза¬имоподдержки с региональными и местными властями, а также "обуздание" на всех уровнях празднующей сейчас свободу бюрократии.
Значительно более реально скатывание ко второму варианту — "вечной схват¬ке". Собственно говоря, это продолжение ныне господствующих тенденций. Правя¬щие группировки будут стремиться к внутренней консолидации и ... распадаться, искать опору в среде хозяйственников, предпринимателей и ... отказываться от только что заключенных союзов. Вероятно, давление на политику "новых экономи¬ческих слоев" не столько усилит рыночную направленность государственного курса, сколько облегчит криминализацию властных и управленческих структур, будет продолжаться и борьба между группировками в элите за выживание — борьба пер¬манентная, ибо никто в одиночку в обозримом будущем не способен удержаться на самой вершине. Продолжится вытеснение из элиты представителей "неконкурентос¬пособных" слоев, попавших в верхние эшелоны власти на волне послеавгустовских событий 1991 г.у продолжится формирование ядра политической элиты из'хозяйст- венников. Нетрудно предположить и болезненное чередование правящих группиро¬вок на самой вершине пирамиды государственной власти.
Перспективы выхода из "вечной схватки" (вернее, превращение ее в "предродо¬вое явление") зависят не только от исхода борьбы между хозяйственной элитой и "новыми экономическими слоями", но и от того, когда в элите появятся люди нового поколения, без "старорежимных" традиций и ухваток, способные генерировать идеи и идеалы, вырабатывать стратегию не экономического, не политического, а именно общественного развития, увязывать и согласовывать интересы всего спектра соци¬ально-политических сил, способные внушить доверие к себе и веру в свой курс, действовать с помощью компромиссов и в то же время удерживать движение страны по направлению к провозглашенным целям.


МЯСНИКОВ Олег Гснрихович, кандидат философских наук, доцент кафедры истории и философии Макеевского инженерно-строительного института.
Мясников О.Г. Смена правящих элит: `консолидация` или `вечная схватка`? // `Полис` (`Политические исследования`) 1993-№1 Впервые опубликовано: http://otkpblto.ru/index.php?act=ST&f=25&t=279
02.09.2003

http://www.polisportal.ru/index.php?page_id=51&id=231
http://polis.isras.ru/files/File/2/1993-1-Myasnikov_OG.pdf Смена политических режимов, в какой бы форме она не происходила — револю- sr ционной или эволюционной, всегда сопровождается сменой правящих элит. Не со- ® ставляют исключения и республики бывшего СССР, в том числе Россия и Украина, rj Более того, ныне, когда центр политической активности здесь и там переместился с улицы в коридоры власти, когда схлынула эйфория по поводу "краха тоталитаризма" и развеялись надежды на "волшебную палочку" демократии, стало очевидным, что нерв политической борьбы находится именно в высших эшелонах власти. Эта ситуация фиксируется общественным мнением в двух противоположных оценках "верхов". Одни говорят, что по своей сути правители-"демократы" мало чем отличаются от "коммунистов". Так сказать, мы сменили шило на мыло. Другие считают, что госудаоственные структуры еще полностью не освобождены от "коммунистических недооитков", которые "держатся за кресла", "саботируют реформы", "готовят номенклатурный реванш".
Состояние новой власти и впрямь противоречиво; его вряд ли можно осмыслить исключительно в терминах "коммунисты" и "демократы", "консерваторы" и "реформаторы" или хотя бы с помощью понятия "номенклатура". Думаю, речь должна идти об элите. Это не простая замена терминов, но тот уровень анализа, который позволяет за конкретными персонажами политической драмы (или трагикомедии), их хитроумными интригами, эмоциями и амбициями уловить логику и динамику политического процесса. 52 Но можно ли вообще говорить о правящей элите применительно к нашему обществу? Вопрос кажется неуместным, если по советской редукционистской привычке сводить признаки этой элиты к обладанию "неограниченной властью" и привилегиями. На самом же деле правящая элита — образование гораздо более сложное. Суть, не только в том, что ее члены концентрируют в своих руках власть путем монополизации права на принятие решений, на определение стратегии, целей, приоритетов политики. Все это важно, но не является главным. Правящая элита — не арифметическая сумма правителей и властителей; это прежде всего особая социальная группа, т.е. устойчивая общность, основанная на глубоких внутренних связях входящих в нее политиков. Их объединяют общие интересы, связанные с обладанием рычагами реальной власти, стремлением сохранить на них свою монополию, отсечь и не допустить к ним другие группы (контр-элиты), стабилизировать и укрепить позиции элиты как таковой, а следовательно, и позиции каждого ее члена. Правящую элиту как группу сплачивают особые ценности, в иерархии которых власть на почетном первом месте; ей присущи свои нормы, регулирующие отношения между ее членами и секторами, предписывающие поведение ее представителям, поддерживающие целостность элиты и ее существование в качестве группы. У элиты свои взгляды на власть и государство, на развитие страны и мира, на общественные проблемы, на народ и его участие в управлении государством и т.д. Другими словами, элита имеет собственное, во многих случаях весьма далекое от официальных и пропагандируемых взглядов мировоззрение. Его можно назвать идеологией правящего меньшинства. Доминантой элиты является особый "миссионерский" дух — она отождествляет себя с обществом как целым, преисполнена сознанием своего долга руководить страной, определять судьбу народа.
Таким образом, правящая элита, несмотря на все свои внутренние противоречия, острую борьбу между входящими в нее кланами, секторами, сегментами, отдельны-

О.Г.Мясников СМЕНА ПРАВЯЩИХ ЭЛИТ: "КОНСОЛИДАЦИЯ" 3 ИЛИ "ВЕЧНАЯ СХВАТКА"?
о?
S
^ О.Г.Мясников
со
и
2 Смена политических режимов, в какой бы форме она не происходила — револю- sr ционной или эволюционной, всегда сопровождается сменой правящих элит. Не со- ® ставляют исключения и республики бывшего СССР, в том числе Россия и Украина, rj Более того, ныне, когда центр политической активности здесь и там переместился с
улицы в коридоры власти, когда схлынула эйфория по поводу "краха тоталитариз¬ма" и развеялись надежды на "волшебную палочку" демократии, стало очевидным, что нерв политической борьбы находится именно в высших эшелонах власти. Эта ситуация фиксируется общественным мнением в двух противоположных оценках "верхов". Одни говорят, что по своей сути правители-"демократы" мало чем отли¬чаются от "коммунистов". Так сказать, мы сменили шило на мыло. Другие считают, что госудаоственные структуры еще полностью не освобождены от "коммунистиче¬ских недооитков", которые "держатся за кресла", "саботируют реформы", "готовят номенклатурный реванш".
Состояние новой власти и впрямь противоречиво; его вряд ли можно осмыслить исключительно в терминах "коммунисты" и "демократы", "консерваторы" и "ре¬форматоры" или хотя бы с помощью понятия "номенклатура". Думаю, речь должна идти об элите. Это не простая замена терминов, но тот уровень анализа, который позволяет за конкретными персонажами политической драмы (или трагикомедии), их хитроумными интригами, эмоциями и амбициями уловить логику и динамику политического процесса. 52 Но можно ли вообще говорить о правящей элите применительно к нашему обще¬ству? Вопрос кажется неуместным, если по советской редукционистской привычке сводить признаки этой элиты к обладанию "неограниченной властью" и привилеги¬ями. На самом же деле правящая элита — образование гораздо более сложное. Суть, не только в том, что ее члены концентрируют в своих руках власть путем монополи¬зации права на принятие решений, на определение стратегии, целей, приоритетов политики. Все это важно, но не является главным. Правящая элита — не арифмети¬ческая сумма правителей и властителей; это прежде всего особая социальная группа, т.е. устойчивая общность, основанная на глубоких внутренних связях входящих в нее политиков. Их объединяют общие интересы, связанные с обладанием рычагами реальной власти, стремлением сохранить на них свою монополию, отсечь и не допу¬стить к ним другие группы (контр-элиты), стабилизировать и укрепить позиции элиты как таковой, а следовательно, и позиции каждого ее члена. Правящую элиту как группу сплачивают особые ценности, в иерархии которых власть на почетном первом месте; ей присущи свои нормы, регулирующие отношения между ее членами и секторами, предписывающие поведение ее представителям, поддерживающие це¬лостность элиты и ее существование в качестве группы. У элиты свои взгляды на власть и государство, на развитие страны и мира, на общественные проблемы, на народ и его участие в управлении государством и т.д. Другими словами, элита имеет собственное, во многих случаях весьма далекое от официальных и пропагандируе¬мых взглядов мировоззрение. Его можно назвать идеологией правящего меньшинст¬ва. Доминантой элиты является особый "миссионерский" дух — она отождествляет себя с обществом как целым, преисполнена сознанием своего долга руководить стра¬ной, определять судьбу народа.
Таким образом, правящая элита, несмотря на все свои внутренние противоречия, острую борьбу между входящими в нее кланами, секторами, сегментами, отдельны-
МЯСНИКОВ Олег Гснрихович, кандидат философских наук, доцент кафедры истории и филосо¬фии Макеевского инженерно-строительного института.
ми лидерами за лучшие позиции, является достаточно сплоченной социальной груп¬пой. Именно эти качества превращают элиту в самостоятельную политическую величину, существование которой не вписывается в романтически приподнятые представления о демократии.
Если сданных позиций подойти к советской элите, то можно констатировать, что она, по всей видимости, сложилась только в послссталинскую эпоху. Во времена вождя, казалось бы, сформировались все атрибуты элиты, начиная с привилегий и кончая огромной властью каждого отдельного руководителя. Тем не менее отсутст¬вовали признаки целостности, сплоченности, единства, солидарности, высокой сте¬пени консолидации, без которых элита — не элита, а аморфная, рассыпающаяся при первом же толчке "группа товарищей". Как известно, диктатор терпеть не мог какой-либо "групповщины", "фракционности", видя в формировании и тем более в существовании любых постоянных и сплоченных групп зародыш оппозиции и реаль¬ную угрозу своему господству. Это и понятно, ибо зрелая элита представляет само¬стоятельную силу, по крайней мере, ограничивающую, если не ликвидирующую вовсе безраздельную власть ни с кем не считающегося властелина.
Не только в целом, но и персонально все руководители в СССР были "замкнуты" на "хозяине", который полностью распоряжался их судьбой. Как и во всем обществе, "вертикальные" связи в их среде не просто доминировали, но были почти единствен¬ными. "Горизонтальные" связи находились под запретом, ибо ассоциировались с нелояльностью "хозяину". Репрессии обрушивались на управленцев, аппаратчиков не в меньшей степени, чем на другие категории населения.
Не случайно одна из первых акций этого слоя в послссталинскую эпоху — пол¬учение от Н.С.Хрущева "охранной грамоты", выведение партийных руководителей из-под непосредственного контроля репрессивных органов (КГБ — МВД) — хотя и была продиктована соображениями личной безопасности, имела далеко идущие со¬циальные последствия. Атомизированный и лишенный внутренней силы слой, члены которого были превращены во временщиков и слепых исполнителей воли вождя, наконец-то получил шанс для своего становления и превращения в зрелую элиту Что и было достигнуто в эпоху "развитого социализма".
Советская правящая элита складывалась из двух основных частей: партийной (собственно политической), состоявшей из профессиональных партийных работни¬ков, функционеров, хозяйственно-управленческой — руководителей министерств и ве¬домств, крупных промышленных предприятий*. Самое важное — распределение функ¬ций, а стало быть и реальной власти, между частями элиты. Вопреки расхожим представ¬лениям, которые охотно поддерживались официальной пропагандой, партийная элита царствовала, но не управляла. Она главным образом олицетворяла власть, формировала же и направляла се хозяйственная элита. Хотя это довольно упрощенное представление, оно, на наш взгляд, верно передает соотношение секторов. За партфункционерами оста¬валась идеология (пропаганда, руководство средствами массовой информации, образова¬ние, "идеологическое обеспечение" политического кура» и т.п.), но также — "подбор и расстановка кадров". Собственно именно монопольное право распоряжаться суд1>бой и карьерой практически любого руководителя в любой сфере и объясняет то колоссальное влияние, какое компартия имела на протяжении многих десятилетий.
Идеология и кадры — две епархии, в которых "партийные епископы" господство¬вали почти безраздельно. Значительно меньшим, как это ни парадоксально, было их влияние на другие сферы общественной жизни. Партэлита ни непосредственно, ни через партаппарат не управляла промышленностью, народным хозяйством в целом. Ее функция здесь ограничивалась координацией деятельности министерств и ведомств, отраслей экономики, других огосударствленных форм общественной жизни. Региональ¬ные (республиканские, областные) отростки партэлиты были прежде всего исполните¬
• В любой западной правящей элите имеется административный сегмент, состоящий из высших госу¬дарственных служащих. В СССР, где господствовала государственная собственность, основные функции правящей элиты были связаны с этой собственностью. Поэтому указанный сегмент практически полно¬стью растворился в хозяйственно-управленческой (хозяйственно-административной) элите. Роль воен¬ной элиты, верхушки КГБ-МВД — особый сюжет, требующий специального исследования.
лями, трансляторами воли центра, они добивались выполнения директив вышестоя¬щих парторганов и ... министерств, т.е. хозяйственно-управленческой элиты.
Эта последняя вырабатывала стратегическую линию развития (главным образом экономического) страны, а также через госбюрократию (прежде всего министер¬скую) фактически руководила страной. Содержание политического курса — вот что определяли хозяйственники. Именно в министерских кабинетах, Госпланах, Госсна¬бах и других "госкомах" рождались планы экономического и социального развития страны" на тот или иной период. В них в первую очередь были отражены интересы ведомств*, результаты компромиссов, достигнутых ими в борьбе между собой за ресурсы, за "приоритеты развития", за включение в "строку" плана, и в конечном итоге — за власть и за политическое влияние.
Итак, если партфункционеры распоряжались идеологией (идеями, лозунгами, ми¬фами, "словами", другими нематериальными символами) и кадрами, то хозяйственни¬ки имели в своих руках материальные, финансовые и людские (трудовые) ресурсы. Если управленцы формировали на базе компромисса ведомственных интересов стратегиче¬скую линию развития страны, то партфункционеры после согласований и идеологиче¬ского "ретуширования" утверждали эту линию, придавая ей статус политического курса. Однако господство хозяйственной элиты основывалось не только на ее непосред¬ственных функциях. Это господство закреплялось благодаря активному проникнове¬нию ее членов и ставленников в партийную элиту и партаппарат.
Оно шло по двум направлениям. Во-первых, хозяйственники выдвигались на "партийную работу", т.е. переходили на посты партфункционеров. Собственно, значительная часть партийной элиты и ее аппарата формировалась из такого кон¬тингента. Скажем, он составлял костяк тех многочисленных отделов ЦК, ОК партии, которые "заведовали" промышленностью.
Воспитанники системы директивного управления, хозяйственники переносили в среду партфункционеров соответствующее, чаще всего упрощенное, технократиче¬ское видение общества и его проблем. Благодаря систематическим кадровым перели¬вам хозяйственная элита достигала нескольких целей. Прежде всего в партийных органах формировалось "министерское лобби", без которого ведомство не могло рассчитывать на успех в борьбе за ресурсы с конкурентами. Далее, наличие "своих" людей в этих органах существенно ограничивало возможности контроля партийной элиты и партаппарата за управленцами; напротив, последние вполне обоснованно рассчитывали встретить здесь "понимание" своих проблем. И наконец, насыщая партэлиту своими посланцами, хозяйственники размывали качественное различие между собой и партфункционерами. Партийная эли^га превращалась в еще один "отсек" хозяйственной, в ее "надстройку".
Внедрение хозяйственных управленцев в среду профессиональных партийцев происходило и через практику "совмещения" должности хозяйственного руководи¬теля и членства в каком-нибудь "выборном" парторгане (РК, ГК, ОК, ЦК)..Как известно, существовало правило, согласно которому должность руководителя прак¬тически любого предприятия и учреждения входила в партийную номенклатуру. Кадры — епархия партии и, казалось бы, здесь она проявляла свою безраздельную власть. Однако хозяйственник, занявший управленческий пост, автоматически "из¬бирался", согласно другому правилу, в члены определенного партийного комитета, а то и в его бюро. Например, министр становился членом или кандидатом в члены ЦК. Тем самым к хозяйственной власти он присоединял власть партийную или, лучше сказать, власть в партии, приобретая дополнительные возможности воздействовать на выработку и реализацию политики, да и на формирование самой партийной элиты.
• Ведомственные интересы — это корпоративные интересы не только части элиты, но и тех работников, которые заняты в соответствующих отраслях экономики. Так, в печально известных планах переброски стока сибирских рек были прямо заинтересованы — кроме бюрократии Миннодхоза и его "отраслевой науки" — многие рядовые строители, которым рытье каналов гарантировало бы работу на много лет вперед, повышенную зарплату, премии и т.п. Таким образом, хозяйственно-управленческая элита имела солидную социальную базу, могла опереться на зависящие от нее "массы" и пользоваться ими как средством в политической игре. Такая практика, естественно, продолжится до тех пор, пока не будет преодолен государственный монополизм в экономике.
Таким образом, есть основания считать, что в структуре советской правящей элиты доминирующим элементом являлась не партийная (царствующая), а именно хозяйственно-управленческая (реально управляющая) элита. Ее цели и интересы составляли основное содержание политического курса партии, а следовательно, и государства. Ее психология и менталитет пропитывали не только политическую
стратегию, но и все функционирование политических структур.
* * *
Попытаемся понять на основе сказанного истинный смысл событий августа 1991 года. Тогда была сметена старая, обветшавшая "крыша" в виде партийной элйты, но остались в относительной неприкосновенности "несущие конструкции" здания, т.е. хозяйственная элита. Парадоксальная ситуация: то, что считалось основным устоем прежнего режима и всей системы "социалистических" общественных отношений — власть партийной элиты — на самом деле оказалось свойством второстепенным и непринципиальным. Широко разрекламированная победа демократии над "силами реакции" была на самом деле победой над фетишем; лишив власти партократов, новые политические силы смогли убедиться, сколь небольшим по сравнению с их представлениями оказался объем этой власти, тем более что ряд се рычагов был разрушен в ходе предыдущей борьбы с режимом (прежде всего функция подбора и расстановки руководящих кадров).
Распад СССР осенью 1991 г. довершил процесс перемещения реальной власти в республики; "центральная" элита успешно ликвидирована; долгожданная незави¬симость — независимость республиканских высших эшелонов власти — достигнута. Формирование новых государственных структур в каждой из республик бывшего СССР — это и образование своей собственной (чаще всего этнократической) полити¬ческой элиты в порах таких структур. Их значение существенно повысилось после запрещения и роспуска КПСС. Тем не менее процесс смены правящих элит еще только начался и даже ближайшие его перспективы слабо просматриваются. Но и без специальных социологических исследований ясно, что пока в этом процессе домини¬руют тенденции преемственности.
Специалисты по проблемам элит отмечают здесь две общезначимые тенденции. Первую можно сформулировать так: при любых, даже самых радикальных полити¬ческих изменениях старая элита не уходит полностью со сцены, а включается в новую в качестве ее части или — при революционных потрясениях — в виде отдель¬ных фрагментов. Причин тому великое множество. Это и нехватка в рядах новой элиты профессионалов, владеющих информацией и практическим знанием, необхо¬димыми для управления страной. Это и наличие "перебежчиков", осмотрительно покинувших старую элиту еще до ее поражения. Это и невозможность быстрой смены старых кадров на всех, хотя бы ключевых, постах. Наконец, это и общая слабость новой элиты на первых порах, толкающая ее к компромиссу с наиболее прагматич¬ными и гибкими предшественниками.
Вторая тенденция — преемственность в виде заимствования у старой элиты цен¬ностей, норм, идей, обычаев, традиций. Оно может происходить вполне открыто, когда, например, речь идет об уважении к общенациональным ценностям и истори¬ческим святыням. Но заимствование чаще происходит "контрабандным" путем, негласно и даже вопреки публичным декларациям о полном разрыве с "проклятым прошлым". В этом случае меняются символика, обряды, ритуалы, лозунги — внешне элита предстает в новых одеждах. Однако ее идеология — не что иное, как более или менее перелицованные и модернизированные воззрения прошлых времен.
Причин у этого явления опять-таки много, в том числе и действие первой тенден¬ции: заимствование происходит не только путем перенимания новыми властями взглядов и традиций предшественников, но и включением их носителей в новую правящую верхушку. Тем не менее я хотел бы выделить из множества причин две наиболее существенные для посттоталитарной эпохи. Прежде всего это интеллекту¬альная, идейная, нравственная слабость новой элиты. Она пришла к власти без собст¬венного идейного багажа, поэтому хватается за все, что попадается под руку. А привле¬кательней всего, как ни парадоксально, выглядит испытанный^рсенал старой элиты. Вполне возможно, что здесь срабатывает и элементарный психологический механизм
Л
о подражания: наблюдая в течение многих лет процесс правления этой элиты, бессоз- § нательно усваивая образцы ее действий, поведения, риторики, ее идеи, новые политики, н придя к власти, также бессознательно воспроизводят их*. В полной мере сказанное Е относится к выходцам из вторых эшелонов прежней власти (у нас на Украине — власти о республиканского уровня). Другая причина заключается в том, что сама логика власти, = потребность в ее удержании, стабилизации вынуждает использовать такие политиче- ские и идеологические средства, которые новой элитой до прихода се к власти отверга- X лись по моральным и другим соображениям. Положение правящей, связанные с этим ^ обязанности и ответственность бысп ро заставляют отказываться от приподнято роман- м тических представлений о процессе осуществления власти.
S Итак, в ходе смены правящих элит невозможен тот быстрый и коренной разрыв У между новой и старой властью, о котором так мечтают ярые сторонники демократии, о Эти тенденции усиливаются у нас особенностями той обстановки, в которой проис- н ходит смена элит. Во-первых, ослабла "подталкивающая снизу" политическая ак- ^ тивность рядовых граждан, нарастают апатия, равнодушие к политике среди широ¬ких слоев населения. Во-вторых, смена происходит главным образом в верхних эше¬лонах власти: несовпадение, а то и разнонаправленность процессов в "верхах" и "низах"
огромной властной пирамиды способны свести на нет все позитивные перемены.
; * »
Оставляя пока в стороне вопрос о хозяйственно-управленческой части элиты, посмотрим на то, что условно можно назвать "новой политической элитой".
Из кого же она состоит? Вопрос важный не только для анализа характера нынеш¬ней власти, но и для выявления ее перспектив. Для того, чтобы ответить на данный вопрос, надо сначала посмопэсть на состав общественного движения, которое на протяжении последних лет ооролось с советским (коммунистическим) режимом. Теперь уже очевидно, что в этом демократическом "потоке" доминировали предста¬вители следующих социально-политических групп:
56 1. Интеллигенты, которые благодаря своей профессиональной деятельности осо¬бенно остро чувствовали репрессивный характер старого режима, осознавали его бесперспективность.
2. Имевшиеся во всех других массовых слоях общества искренние приверженцы демократических ценностей и национального возрождения, т.е. идейные противни¬ки коммунистического режима.
3.Люди, в той или иной мерс пострадавшие от прежнего режима, причем нетолько репрессированные, диссиденты и политзаключенные, но и все граждане, чья жизнь, по их убеждению, была искалечена, исковеркана тоталитаризмом.
4.Некоторые интеллектуалы из партийной элиты. Именно они, имея доступ к средствам массовой информации, смогли нанести первые ощутимые удары по офи¬циальной мифологии, начать "революцию в сознании".
5. Демократически, реформистски, рыночноориентированные представители хо¬зяйственной элиты.
6. Прагматики во всех звеньях властных и управленческих структур, которым все равно, каким богам молиться, лишь бы служить, а точнее — править. Это, используя выражение А.Н.Яковлева, "демократы по обстоятельствам".
7. Аутсайдеры-карьеристы из самых различных социальных групп, стремившие¬ся использовать демократическое движение как социальный "лифт".
Отнюдь не все представители перечисленных категорий смогли войти в новую элиту. Выходцы из первых трех групп оказалась в целом слишком идеалистичными и непрактичными для того, чтобы править. Остальные же, вернее — наиболее удач¬
• Тем более, что других образцов в отечественной политической жизни просто не существовало — тоталитаризм не терпел политической оппозиции, препятствовал появлению контр-элиты, пытался ней¬трализовать и изолировать таких ее деятелей, как Сахаров.
ливая их часть, составили костяк властей предержащих. И здесь бросается в глаза то, что новые политики так или иначе, непосредственно или косвенно, социально или профессионально были связаны со старой верхушкой, втянуты в орбиту ее влияния (даже при субъективном неприятии этой верхушки). Более того, высокий удельный вес в новой элите "реформаторов" и "прагматиков" (5-я и 6-я группы) позволяет говорить о рождении, кристаллизации новой элиты в недрах старой и, следовательно, о сильной генетической зависимости первой от второй.
Иллюзию серьезного обновления элиты создает действие социального "лифта". Он поднял на вершину тех, кто вчера были очень далеки от рычагов власти, находи¬лись, так сказать, в гуще народной. Этот "лифт" вывел на авансцену и тех, кто занимал малопрестижные этажи властной и бюрократической пирамиды. Иллюзию создал также заметный приток интеллигенции в политику; с помощью телевидения и прессы ее представители на первых порах завоевали огромную популярность. Однако все это — не более чем изменение внешнего облика элиты. Она приобрела респектабельность, новую рекламную упаковку, но не смогла за счет отдельных лиц трансформироваться качественно. Более того, как свидетельствуют факты превра¬щения вчерашних защитников народа, борцов за социальную справедливость в ны¬нешних сиятельных вельмож, присваивающих привилегии старой элиты и даже умножающих их, новые слои густо пропитаны такими "старорежимными" традици¬ями, которые способны быстро вытравить любые "души прекрасные порывы".
Главное, однако, в том, что политическая власть нынешней элиты еще только складывается*. Группировки, находящиеся в ее зыбких границах, слабо оформлены внутренними связями. В лучшем случае в этих группировках доминируют непроч¬ные персональные отношения, в худшем — они разрываются внутренними противо¬речиями, малосодержательной борьбой между лидерами за главенство. Как уже отмечалось, относительные сплоченность, целостность, единство — неотъемлемые свойства любой правящей элиты. Верхние же эшелоны нынешней власти в целом характеризуются рыхлостью, аморфностью, дезинтегрированностью. Обшая основа, связывающая воедино различные сектора и группировки элит, крайне слаба. Напро¬тив, между ними идет крайне ожесточенная конкуренция, борьба не столько за доминирование (что является нормой для жизни элиты), сколько за единоличное господство и вытеснение противника из верхних эшелонов вообще. Эта малосимпа¬тичная "война всех против всех", игра без правил способна взорвать и без того шаткое положение элиты как руководящего слоя.
Абсолютная борьба, для которой нет ничего святого, нивелирует и подчиняет себе общественные функции и цели государственной власти, обесценивает политические ориентации группировок, входящих в правящую элиту. Их безудержное бурление, перманентные трансформации, готовность заключать соглашение ("ради интересов дела") — хоть с самим дьяволом, "смена лиц", неожиданные альянсы, "измены" и предательства, отколы и расколы, "переодевание" "левых" в "правых", либералов — в государственников, интернационалистов — в национал-патриотов и наоборот, — все это свидетельствует о том, что большинство нынешних лидеров находится, мягко гово¬ря, в поиске собственного политического и идеологического "Я"**.
Одна из важнейших причин слабости политической части элиты — отсутствие у большинства составляющих ее групп широкой социально-политической опоры. По крайней мере, ни о какой серьезной и кровной заинтересованности "низов" в "вер¬хах" говорить не приходится. Группировки элиты и она в целом почти лишены возможности использовать широкую и организованную поддержку "снизу", как это было хотя бы в августе 1991 г., апеллировать к интересам тех или иных конкретных социальных групп. Натужные ссылки на "всенародную поддержку", подкрепленные цанными "социологических" обследований, напоминают брежневскую демагогию. В данной связи характерно колебание президента России между стремлением создать
* Хотя сходные процессы происходят в элитах практически всех республик бывшего СССР, речь здесь л далее идет прежде всего о российских и украинских элитах.
" Например, из 479 демократов времен III Съезда народных депутатов России 98 стали ярыми против¬никами реформ, 155 перешли в разряд колеблющихся, и лишь 226 остались на прежних позициях ("Известия", 12.XI.1992).
СЗ u
Щ "президентскую партию" для поддержки начатых им реформ и стремлением оста- с ваться "над схваткой", подчеркивать надпартийный и общенациональный характер ; своей должности и деятельности, другими словами — как бы снять сам вопрос о собственной социально-политической базе.
Как свидетельствует мировой опыт, политические партии и движения традици¬ей онно играют решающую роль в рекрутировании и выдвижении новых политических S лидеров, в их поддержке и контроле за их парламентской и иной профессиональной ; деятельностью. Без становления настоящей многопартийности, без укрепления пол- о. итических партий (и соответствующего реформирования избирательной системы) ^ вряд ли можно рассчитывать на освобождение нашей политической арены от дема- 2 гогов, людей случайных и тем более надеяться на коренные изменения качества g действующих на этой арене элит.
н Однако подлинная "социальная основа" всякой правящей элиты — бюрократия; {j это и есть ее "народ", заполняющий все поры власти. Используя непрочность и неустойчивость положения господствующих группировок элиты, распад прежних структур власти, их "вертикалей" и "горизонталей", посттоталитарная бюрократия превращается в самостоятельную силу, независимую и неподконтрольную в своих действиях, освобождается от функций исполнителя воли элиты. "Приватизируются" зоны компетенции административных структур. Эти зоны умело выводятся из-под действия законов, общественного контроля*.
Незаконное обогащение чиновников всех рангов, коррупция в их рядах стали типичной чертой нашего переходного времени. "Новые экономические слои", сильно криминализированные, вовлекают в орбиту своего влияния и все эшелоны власти — через прочные и перспективные связи с бюрократией. Коррупция в этих эшелонах — особый сюжет; здесь же отмечу, что она — немаловажная причина того, что почва так непрочна под ногами правящей элиты. Она демонстрирует свою неспособность управ¬лять страной как раз тем, что не может управлять бюрократией.
Слабость политической элиты особенно отчетливо проявляется в духовной сфере. Если с известной долей условности можно выявить "текущие" политические ориен- тации входящих в эту элиту группировок, то ориентации идеологические фактиче- ски отсутствуют — ив виде системы нравственных ценностей, и в виде социально- политических доктрин, и в виде четкой долговременной программы реформ, нако¬нец, в виде ориентиров для массового сознания. Попытки механически перенести на отечественную почву западноевропейские идеологии — либерализм, классический консерватизм, социал-реформизм — заканчиваются неудачей. Их ценности на этой почве быстро перетолковываются на своеобразно прагматический лад: индивидуа¬лизм превращается в безудержный эгоизм, свобода — в своеволие и безответствен¬ность, конкуренция — в абсолютное право сильного и т.п.
Попытки создать идеологические платформы, отвечающие своеобразию "време¬ни и места", упираются в лозунг "деидеологизации", под которым в свое время нынеш¬ние лидеры штурмовали коммунистические твердыни. Этот лозунг, пожалуй, один из немногих, действительно прочно вошедших в кровь и плоть правящего слоя, что, на мой взгляд, свидетельствует о ею органической неспособности (или, во всяком случае, неготовности) к идеологическому самоопрделению и — главное — к генерированию цельной системы новых идей, способных объединить и вдохновить общество.
Задача всякой правящей элиты состоит во внесении идеалов и ценностей в полити¬ческие процессы, особенно в свой собственный курс, что придает им смысл и значение, выходящие за пределы повседневности и непосредственной пользы. Это особенно важно тогда, когда политика не может принести быстрых положительных результатов, а наоборот, требует жертв, лишений, терпения и т.п. Без опоры на идеи, без мобилизации веры политика в глазах людей обессмысливается. Недооценка своей идеологической функции нынешней правящей элитой — отнюдь не ее ошибка, но изначальный недо¬
• Вот как описывает "юрьев день" в этих структурах после августа 1991 г. Г.Х.Попов: "В подходе к ликвидации СССР возобладал не демократ, а российский чиновник, для которого устранение СССР было поводом занять престижное здание, переместиться в более просторный кабинет, прикрепиться к новой поликлинике. Символично, что российскому аппарату после СССР не хватило всех зданий, заниманшихся и им самим, и союзными органами" ("Известия", 24.VIII.1992).
статок. Это хорошо видно на примере украинской национальной идеи, потенциал которой был хладнокровно использован преимущественно в целях разрушения старых структур. Но на основе такой идеи невозможно создать жизнеспособную политическую идеологию и интегрировать народы Украины.
Начинает просматриваться ведущая тенденция в эволюции рассматриваемой груп¬пы — превращение ее в сугубо государственную, стремление находить опору не в партиях и движениях, но в различных структурах власти. Эта тенденция, идущая от суперэлиты, проявляется в попытках учреждать все новые институты (корпус глав местной администрации) и органы власти (Государственная дума в Украине, Совет безопасности-в России), создавать новые посты и должности под конкретных лиц, сохранять учреждения, сформированные в иную историческую эпоху и уже изжившие себя (Съезд народных депутатов в РФ) и т.п. При всей политической разнонаправлен- ности таких мер они имеют общую цель — стабилизировать положение нынешнего состава элиты. Группировки же опоздавшие, поднявшиеся наверх за счет деятельности новых партий и движений, не сумевшие "оседлать" государственные структуры, добив¬шиеся лишь создания квазифракций в выборных органах, отодвигаются на периферию.
* * *
Несколько иное положение у хозяйственной части элиты. Хотя сильнейшими ударами для нее были крушение КПСС и распад СССР, она на первых порах сумела сохранить относительные единство и целостность. Эта группа устояла, ибо, во-пер¬вых, демократы в то время не считали ее главным противником; во-вторых, матери¬альные корни данной элиты уходят в производственные отношения, которые не так легко изменить, как, скажем, структуру государственной власти; в-третьих, именно у хозяйственников-администраторов была реальная власть, а следовательно, и бога¬тые возможности воздействия на политические процессы.
Однако за период с осени 1991 г. тенденция разложения и переструктурирования возобладала и здесь. Произошел распад различных структур СССР, руководство кото¬рыми давало возможность войти в элиту; идет разложение и воссоздание ведомственных секторов элиты (внешне оно выглядит как "реорганизация", "акционирование" и т.п. соответствующих министерств и отраслей), хозяйственники частично вытесняются (в России больше, на Украине меньше) из правительства. В ходе этих и других процессов, связанных с перереформированием хозяйственной элиты в национальных границах, происходят существенные персональные изменения: в нее поднимается часть хозяйст¬венного аппарата, второго-третьего эшелонов элиты, ее представители переходят в коммерческие структуры, что вовлекает в орбиту влияния хозяйственной элиты новые ключевые посты и должности. Таким образом, среди противоречивых процессов в рас¬сматриваемой сфере можно чггметить: во-первых, попытки хозяйственной элиты вос¬создать себя в прежнем виде, обновив свой состав; во-вторых, слабую тенденцию к кристаллизации чисто экономической (неполитической) элиты.
Деятельность хозяйственников активизируют два фактора: перспективы реформ и, в частности, приватизации; появление конкурентов в лице новых предпринима¬телей, бизнеса, нетрадиционных секторов экономики. Все они — конкуренты в борьбе пока не столько за экономическое, сколько за политическое господство. Труд¬но сказать, насколько хозяйственную элиту волнуют политическую власть как та¬ковая и возможность ее утраты. Скорее всего ее цель — экономическое господство. Но в посттоталитарном обществе, где политика продолжает доминировать над эко¬номикой, путь к такому господству пролегает именно через политику.
Поэтому политика становится одной из основных сфер деятельности хозяйствен¬ной элить^ То, что сейчас называют "номенклатурным реваншем", это на самом деле активный поиск, стремление данной группы создать нужную ей партийно-полити¬ческую среду. Хозяйственники различными путями стараются склонить политиков к сотрудничеству, установить с ними прочные связи. Такой лоббизм встречает "по¬нимание" со стороны лидеров политических группировок, нуждающихся в поддер¬жке, обеспокоенных неустойчивостью своего положения, склонных ради этой под¬держки идти на многие компромиссы.
Хозяйственная элита активно "проталкивает" в большую политику наиболее перс¬пективных своих представителей, старается путем их выдвижения, поддержки и консо¬лидации сформировать ядро новой политической власти из своих людей. (Таково в
общем и целом правительство Л.Кучмы.) Она старается — как это происходит в России — вытеснить "чистых" политиков с тех должностей и постов, которые хозяй¬ственники традиционно занимали (в кабинете министров, например). Таковы главные направления политической деятельности хозяйственной элиты. Она также создает или финансирует политические партии и движения (например, "Гражданский союз"), бло¬кируется с профсоюзными боссами, формирует общественное мнение, старается всеми возможными путями и каналами оказать давление на политическую часть элиты. И при внутренней слабости последней эти усилия имеют успех. Нынешние политики прекрас¬но понимают, что без опоры на "традиционную" хозяйственную элиту госсектора или на "новые экономические слои" (таков возможный диапазон колебаний), а также на
высшую бюрократию им в эшелонах власти долго не удержаться.
; ; ;
Таким образом, процесс смены правящих элит на пространствах бывшего СССР находится еще в самом начале. Совершенно очевидно, что рано шш поздно он завершит¬ся созданием жизнеспособной модели, что в ней определенным ооразом будут сочетаться элементы партийно-политической и административной элиты. Но сегодня контуры будущей правящей элиты отсутствуют, стабилизация положения нынешних политиче¬ских деятелей в ближайшей перспективе весьма сомнительна. Ощущение временности, непрочности и неустойчивости своего положения на вершине колеблющейся пирамиды власти (несмотря на все внешние декорации) накладывает сильнейший отпечаток на всю их деятельность, чревато опасными для общества виражами.
Можно предположить два варианта развития рассматриваемого процесса.
Первый вариант — "консолидация". Она происходит путем формирования и стабилизации блока: хозяйственная — государственная (политическая) — партий¬ная элита, через установление связей и прочных отношений между родственными группировками во всех трех секторах. По всей видимости доминировать и господст¬вовать при таком варианте будет именно "хозяйственный корпус". Условия реали¬зации варианта: не(юльшая и сплоченная команда на уровне суперэлиты; наличие фракций правящих группировок во всех звеньях власти (исполнительная и законо¬дательная ветви, центральная, региональная и местная администрациям). Потре¬буется и создание собственных массовых политических организаций, либо превра¬щение ряда уже существующих партий и движений в "правящие". Совершенно очевидно, что ключевыми проблемами явятся установление тесных отношений вза¬имоподдержки с региональными и местными властями, а также "обуздание" на всех уровнях празднующей сейчас свободу бюрократии.
Значительно более реально скатывание ко второму варианту — "вечной схват¬ке". Собственно говоря, это продолжение ныне господствующих тенденций. Правя¬щие группировки будут стремиться к внутренней консолидации и ... распадаться, искать опору в среде хозяйственников, предпринимателей и ... отказываться от только что заключенных союзов. Вероятно, давление на политику "новых экономи¬ческих слоев" не столько усилит рыночную направленность государственного курса, сколько облегчит криминализацию властных и управленческих структур, будет продолжаться и борьба между группировками в элите за выживание — борьба пер¬манентная, ибо никто в одиночку в обозримом будущем не способен удержаться на самой вершине. Продолжится вытеснение из элиты представителей "неконкурентос¬пособных" слоев, попавших в верхние эшелоны власти на волне послеавгустовских событий 1991 г.у продолжится формирование ядра политической элиты из'хозяйст- венников. Нетрудно предположить и болезненное чередование правящих группиро¬вок на самой вершине пирамиды государственной власти.
Перспективы выхода из "вечной схватки" (вернее, превращение ее в "предродо¬вое явление") зависят не только от исхода борьбы между хозяйственной элитой и "новыми экономическими слоями", но и от того, когда в элите появятся люди нового поколения, без "старорежимных" традиций и ухваток, способные генерировать идеи и идеалы, вырабатывать стратегию не экономического, не политического, а именно общественного развития, увязывать и согласовывать интересы всего спектра соци¬ально-политических сил, способные внушить доверие к себе и веру в свой курс, действовать с помощью компромиссов и в то же время удерживать движение страны по направлению к провозглашенным целям.

МЯСНИКОВ Олег Гснрихович, кандидат философских наук, доцент кафедры истории и философии Макеевского инженерно-строительного института.

Российский капитализм вобрал в себя худшее от СССР и Запада
15 мая 2012

Добро пожаловать на The Real News Network. С вами из Вашингтона Пол Джей. Мы переходим ко второй части нашего интервью с российским политэкономом Александром Бузгалиным. Он преподаёт политэкономию в Московском государственном университете. В данный момент он находится в Амхерсте (штат Массачусетс) и снова выходит с нами на связь из Научно-исследовательского института политэкономии.
Спасибо, что вновь нашли для нас время, Александр.

АЛЕКСАНДР БУЗГАЛИН, профессор кафедры политической экономии МГУ: Спасибо за приглашение, ещё раз спасибо. Очень рад вновь поговорить с вами, коллеги.

Как уже говорилось в первой части интервью, вы называете российский капитализм «капитализмом парка Юрского периода». По ходу нашего обсуждения вы продолжаете знакомить нас со своей презентацией в PowerPoint. Это необычный для нас формат, но нам интересно предоставить вам возможность разъяснить свою точку зрения. Если по ходу у меня появятся какие-либо вопросы, я их задам. Итак, вернёмся к «парку Юрского периода».

АЛЕКСАНДР БУЗГАЛИН: Да, вначале я сказал, что в России очень специфическая экономическая система. Рассмотрим существующие отношения в нынешней России, в нынешней российской системе при помощи классического политэкономического анализа. Я начну с очень краткой научной вводной части, а затем не так кратко, но, опять же, с научной точки зрения представлю основные идеи. Не думаю, что всегда можно показывать красивые картинки и объяснять сложные противоречия очень простыми словами, поэтому прошу простить меня, если эта глава будет несколько скучной.

Прежде всего, ряд экономистов (особенно мейнстримных) считают, что в России существует «нормальная» рыночная, или капиталистическая экономика, хотя и с некоторой национальной спецификой – но у каждой страны есть своя специфика, у Франции и у Великобритании, у Соединённых Штатов и у Канады, и в этом нет ничего необычного. Однако, если внимательно посмотреть на существующие у нас отношения (что я сделаю чуть позже), мы поймём: такое определение не отражает истинного положения дел в России.

Второй вариант: различные названия для нашего капитализма. Я использовал название «капитализм парка Юрского периода», проводя аналогию с могучими динозаврами. Но есть и другие названия: «кремлёвский капитализм», «бюрократический», «олигархический», «криминальный капитализм». В чём-то эти характеристики соответствуют нашей действительности, но заглянем в суть.

Кроме того, для нашей экономики подходит ещё одна важная характеристика – неоконченная трансформация. И во многом это так. Мы находимся между разными экономическими системами, и эта незаконченная трансформация создаёт множество специфических противоречий.
Есть ещё одна характеристика. Она мне близка, это мой личный взгляд, – я писал о ней в «Вопросах экономики» Бузгалин – и состоит она в том, что нам достались мутации позднего капитализма. Поздний капитализм может принимать различные формы, и речь может идти о мутациях этих форм, подобных мутациям человека, пережившего ядерную бомбардировку или что-то в этом роде. В России эти мутации стали результатом ужасного стечения обстоятельств, неадекватных реформ и ряда других предпосылок (о них я поговорю позже).

Итак, что мы имеем? Имеем мы капитализм, природа которого не до конца оформлена и противоречива. Это можно объяснить и противоречием между русской цивилизацией, её духовными особенностями и принципами капитализма, принципами либеральной капиталистической рыночной экономики.
Существует два варианта.
Первый – заявить, что русская душа для капитализма не подходит, следовательно нам нужен другой тип экономики.
 Но есть и другое объяснение: национальные особенности России не подходят капитализму, следовательно, нам нужен капитализм, а изменить нужно все национальные особенности России. Это большое сражение, которое обычно ведут так называемые западники и славянофилы и русофилы.

Если посмотреть на российский капитализм, на характеристики этого капитализма, необходимо вспомнить исторический контекст. И я настоятельно рекомендую тем, кто действительно интересуется этой проблемой, прочитать книгу Фреда Вира и Дэвида Котса, посвященную трансформациям России от времён Горбачёва до времён Путина. Это на самом деле очень важная книга, в ней много статистики и так далее.

Если обратиться к главным причинам, почему мы получили столь специфическую, я бы даже сказал, уникальную экономическую систему, для объяснения я воспользуюсь всего тремя главными, основными причинами.

Первая причина – наследие советского прошлого. До сих пор чувствуется влияние многих негативных элементов бюрократической авторитарной системы и диспропорциональности нашей экономики. В нашей экономике всё это сохраняется и играет важную роль.

Затем, в девяностые, у нас была так называемая «шоковая терапия». В России мы называем её и иначе – «шок без терапии»: шок мы испытали и до сих пор ждём, когда же будет терапия, когда же мы выздоровеем. Но, увы, со здоровьем у нас до сих пор неважно. «Шоковая терапия» была попыткой всего за несколько лет – по факту, за полтора года – провести полную приватизацию и за один день отпустить цены. Так и сделали, за один день. И потом решили, что для свободной рыночной экономики и частной собственности этого достаточно. Но это не так.

Комментируя свою академическую презентацию, проведу всего одну параллель. Плановую экономику часто сравнивают с поездками на городском метрополитене, а рыночную экономику – с поездками на личном автотранспорте. Всем понятно: чтобы появился личный автотранспорт, недостаточно устроить взрыв в метро. Необходимы дороги, необходима нормальная дорожная сеть, необходимы машины, необходимы водители, и людям необходимо дать денег, чтобы они эти машины купили. То же самое с рынком. На покупку приватизированных предприятий денег ни у кого не было. Опыта ни у кого не было. Не было никакой инфраструктуры. Не было институциональных предпосылок. В результате мы получили ужасные противоречия и, я могу даже сказать, ужасную катастрофу. В первой главе я сказал, что валовой национальный продукт упал на 50%.

Затем мы получили ещё одну, уже третью, предпосылку этого специфического «капитализма Юрского периода» в России. Появилась новая, современная система воспроизводства, основанная на добыче и экспорте сырья: нефти, газа, цветных металлов, стали. И это создаёт неэффективную модель экономического развития. Данный тип воспроизводства умножил противоречивые черты, доставшиеся от советского прошлого, умножил противоречивые черты, введённые «шоковой терапией».

Далее скажу, что очень важным фактором в нынешней ситуации является так называемая негативная конвергенция самых жутких черт советского прошлого и самых жутких черт капитализма.

У диссидента академика Сахарова и у многих других была мечта, что после падения Советского Союза – даже не падения, а трансформации и реформирования Советского Союза, – у нас будут лучшие черты советской системы: бесплатное образование, культура, фундаментальная наука, социальная справедливость – эти очень важные черты. А ещё энтузиазм… то есть не энтузиазм, а энергичность, соревновательность, свободный рынок, свобода индивидуальности, демократия, взятые от капитализма.

Вместо этого мы получили авторитарное бюрократическое управление, мы получили ужасные диспропорции от нашего советского прошлого, и при этом – примитивную конкуренцию, войны между полукапиталистическими-полуфеодальными кланами, разобщение людей, безработицу и ужасное социальное расслоение и социальные конфликты. Поэтому я говорю о мутации позднего капитализма в результате этой негативной конвергенции.

Какова схема распределения ресурсов в нашей экономике? Прежде чем об этом говорить, подчеркну: любую экономическую систему можно описать, во-первых, через способы распределения ресурсов (рыночное, плановое, какое-то иное, либо их сочетание). Во-вторых, имущественные взаимоотношения. В-третьих, социальные последствия. И, наконец, модель воспроизводства. Такую логику я преподаю на курсе компаративной экономики, прибегну к ней и для анализа экономики России.

Какова у нас схема распределения ресурсов? У нас по-прежнему есть элементы бюрократического планирования, которые трансформировались в теневое госуправление (не только в теневой рынок, но и теневое госуправление). Существуют дорыночные отношения, как в феодальном обществе. Существует очень странный рынок. И самая важная черта: местное корпоративное регулирование. Существуют огромные корпорации, эти динозавры, и у этих динозавров есть полномочия управлять, заставлять людей делать, что они хотят. И это ключевой вопрос нашей системы распределения ресурсов.

Это мутация рынка, соответствующего поздней капиталистической системе. И этот механизм корпоративного управления называется в экономической теории по-разному. В мейнстримной экономической теории это «рыночная власть» – очень абстрактная категория, в мейнстримной экономической теории слабо разработанная. В институциональной экономике Гэлбрейта это «спланированная система». В неоинстуциональном анализе это так называемая «сила ведения переговоров» – способность вести переговоры, давить на человека, с которым вы ведёте так называемые переговоры, с которым вы конкурируете. А в марксистской теории это теория полицентрического местного управления огромных монополистических корпоративных структур.

Перейдём к имущественным отношениям. Картинку с различными видами динозавров я поместил забавы ради, но если говорить серьёзно, анализируя корпорацию, мы увидим, что это, прежде всего, некая пародия на традиционные капиталистические корпорации конца… может, не конца, а середины XX века. Мы все ещё на 50 лет отстаём от современного капитализма, сетевого, высокотехнологичного и так далее.

Затем, внутри этой корпоративной группы у нас есть оставшийся с советских времён аппарат «патронажа», при котором верхушка элиты обладает огромнейшей административной силой. Затем, криминальная мафия, выступающая в качестве «крыши», очень важного элемента давления правящих сил в корпорациях. И, наконец, некоторые элементы феодального клана, с внутренней иерархией и личной зависимостью, при которых отчуждение и целесообразность диктуются неэкономическими соображениями. Это похоже не совсем на рабство, но что-то подобное, как в эпоху феодализма. И это, конечно, не феодализм в чистом виде, но некоторые его элементы у нас присутствуют.

И я хотел бы задать большой вопрос всем, кто меня смотрит и слушает. Давайте посмотрим: возможно, это всего лишь карикатура на западную корпорацию. В её штаб-квартире всё может быть честно и прекрасно, но если взять корпорацию в целом, со всеми её отделениями в различных государствах, с нищими работниками из стран третьего мира, она будет более-менее напоминать такого же динозавра, что и в России, только, быть может, выглядеть покрасивее.

Если же посмотреть на структуру этой кланово-корпоративной группы, отмечу, что на верхушке находятся высшие чиновники, тесно связанные с олигархами. Иногда этих олигархов наказывают, иногда – нет. Здесь вы видите фотографии различных людей, но самое главное – наверху стоит союз номенклатур олигархов и бюрократов.

За этим следует управление предприятиями, рабочими и гражданами. Итак, существует давление всех этих слоёв, включая лоббистов в госструктурах, включая криминальные «крыши», включая лоббистов в СМИ и так далее. Если мы попытаемся изучить каналы власти, то частично это будут акции, но это не главное, так как обычно рядовые держатели консолидируют лишь малое число акций, а большие консолидированные пакеты держит лишь небольшая часть инсайдеров от номенклатуры – и это главный элемент контроля. Кроме того, это административная власть, финансовый контроль, крайне важный для российской экономики, и интеграция с теневыми структурами.

Приведу только один пример. Для многих корпораций, производящих сырьё, существует одна типичная модель. Есть гигантская корпорация, добывающая огромное количество нефти или угля – или производящая сталь и так далее. Но затем эта корпорация продаёт все эти миллионы тонн сырья маленькой фирме, которая является всего лишь посредником. И эта маленькая фирма увеличивает цену вдвое и продаёт эти материалы.

Какова роль этой фирмы? Да очень простая. Её владелец – брат жены исполнительного директора или владельца 15% акций этой крупной корпорации. Он получает малую часть дивидендов от корпорации и огромную сумму от маленькой фирмы, которая стоит между корпорацией, производящей ресурсы, и потребителями этих ресурсов.

В такой ситуации у нас также есть различные формы дохода. Олигархи в нашей стране получают прибыль не только как нормальные, скажем так, капиталисты, нормальная буржуазия, но и получают особые виды ренты: инсайдерскую ренту, административную ренту. Потому что они делятся взятками с высшими государственными чиновниками. Они получают огромную долю природной ренты, которую должен получать российский народ, но которая на самом деле находится в руках госслужащих и олигархов или возвращается к ним. Они получают часть оплаты труда рабочих, потому что рабочая сила в нашей стране недооценена, ужасно недооценена. У них множество незаконных доходов, а также утилизация или… Не знаю, как вам это объяснить. Из советского прошлого тянется традиция использовать корпорацию для личной выгоды высокопоставленных чиновников. Если топ-менеджер хочет отдохнуть, корпорация оплатит из кармана рабочих его «обучение» на Багамах с проститутками. Если высокопоставленный чиновник хочет хорошо жить, корпорация оплатит ему жильё и банкеты, потому что они необходимы для продвижения корпорации. И так далее, и тому подобное. Вот почему у них так много незаконных доходов.

У нас есть квазисредний класс, который состоит по большей части не из профессоров, медицинских работников, докторов, учителей и так далее. Это небольшая часть людей в окружении этих олигархов или буржуазии, которая обслуживает этих жуликов XXI века.

К тому же, бо;льшая часть нашего населения до сих пор живёт в не очень хороших условиях. Спустя 20 лет после распада СССР их уровень жизни примерно такой же, как в советский период, причем не у всех, а, скажем, у среднего слоя. А что это значит? В 1991 году многие экономисты говорили, что советская система неэффективна, что она в глубоком кризисе. И что же мы получили? 50-процентный спад, рост из-за хороших цен на нефть и газ, и 20 лет спустя мы только надеемся, что в будущем вернёмся к уровню Советского Союза. То есть к неэффективной экономике, переживающей кризис. Хороший результат, правда?

Итак, описанный мною тип воспроизводства. Из-за силы кланово-корпоративных групп, паразитирующих на природных и социальных ресурсах нашей страны, рост или кризис нашей экономики имеет, разумеется, не интенсивный, а экстенсивный характер. В девяностые годы у нас были кризис и спад. В двухтысячные – рост из-за фантастической конъюнктуры на рынке нефти, газа и так далее. В 2008 году – снова спад на 8%. Такова ситуация. И эта ситуация может спровоцировать у людей реакцию, может спровоцировать взрыв.

Последние слайды – просто фотографии митингов: сто тысяч человек вышли протестовать против фальсификации результатов выборов. И заключительный кадр – фотография митинга против результатов президентских выборов на Пушкинской площади Москвы.

Итак, у будущей России есть выбор – и это последний слайд – быть марионеткой олигархов и других чужеродных сил или создавать новую Россию. И мы делаем всё возможное для создания новой России. Мы требуем солидарности – не денег, а настоящей солидарности, единой воли, единой информации, единых дебатов. Увы, мы изолированная периферия, и нам важно быть частью левого мейнстрима, демократического мейнстрима, оппозиционного мейнстрима. Так что давайте поддерживать связь. Могу даже дать адрес своей личной электронной почты. Он очень простой: Buzgalin@mail.ru.
Большое вам спасибо, Александр
АЛЕКСАНДР БУЗГАЛИН: Вам спасибо за приглашение. Для меня это большое удовольствие и честь.
Благодарим и наших зрителей за то, что были с нами на The Real News Network.
Дата выхода в эфир 06 мая 2012 года.

Russia’s “Jurassic Capitalism” Pt.2
Part 2 of Aleksandr Buzgalin;s presentation on the Russian economy
Watch full multipart Buzgalin on Russia

Bio

Aleksandr Buzgalin is a Professor of Political Economy at Moscow State University. He is also editor of the independent democratic left magazine Alternatives, and is a coordinator of the Russian social movement Alternatives, author of more then 20 books and hundreds of articles, translated into English, German and many other languages.

Transcript

PAUL JAY, SENIOR EDITOR, TRNN: Welcome back to The Real News Network. I;m Paul Jay in Washington.

We;re now begin part two of our interview with Aleksandr Buzgalin. He;s a Russian political economist. He teaches at Moscow State University. He is now visiting Amherst, Massachusetts, and he joins us again from the PERI institute there. Thanks for joining us again, Aleksandr.

ALEKSANDR BUZGALIN, POLITICAL ECONOMIST, MOSCOW STATE UNIV.: Thank you for invitation and thank you again. I;m very glad to talk with you colleagues.

JAY: So as we mentioned in the first part of the interview, you were describing Russian capitalism as Jurassic Park capitalism. And as we;ve been going through, you;re going through a PowerPoint presentation, which is something new for us. But it;s interesting—give you a chance to elaborate your argument. And if I have a question or so along the way, I;ll jump in. So pick it up with Jurassic Park.

BUZGALIN: Yes. I said in the beginning that Russia has very specific economic system. And I want to use classic political economy analysis for examining what kind of relations do we have in modern Russian situation, in modern Russian system. And I want to start from very short academic introduction, and then continue with not so short, but, again, academic presentation of main ideas. I do not believe that it;s possible to make only beautiful pictures and explain difficult contradictions through very simple words, so I;m sorry if this chapter will be a little bit boring.

First of all, there are some especially mainstream economists who are thinking that Russia has just normal market economy or capitalist economy. These are, of course, some specific national features. But every country has specific features—France and Britain, United States and Canada—so it;s not something extraordinary. But if we look carefully, what kind of relations do we have (and I will do this later), we understand such qualification is not adequate for Russian reality.

Second variant: different names for our capitalism. I used capitalism;s Jurassic Park, analogy with dinosaur power. But there are other names—Kremlin-style capitalism, bureaucratic, oligarch, criminal capitalism. In some aspects, these categories are adequate for our reality, but let;s look on the essence.

Also, there is very important qualification of our economy as non-finished transformation. And in many aspects it;s true. We are in between different economic systems, and this situation of non-finished transformation creates a lot of specific contradictions.

Also, we have maybe another qualification. And I like this qualification, and it;s my personal view, and I elaborated this and published in [incompr.] economic, that we received mutations of late capitalism. Late capitalism can have different forms, and it can be mutation of these forms, like a mutation of personality after nuclear bombarding or something like that. And in Russia, because of terrible circumstances, inadequate reforms, some another prerequisites (I will explain later what kind), we received this mutation.

So what we have? We have incomplete and very contradictory nature of our capitalism. And there are also explanation of this situation through contradiction between Russian civilization and Russian spiritual features and capitalist principles, principles of liberal capitalist market economy. And there are two [w;r;nts]. One [w;r;nt] is to say that Russian soul is not adequate for capitalism; that;s why we must have another type of economy. And there is another explanation: Russian national features are not adequate for capitalism; that;s why we must have capitalism and change all national specific features of Russia. This is big battle, and typically this is battle between so-called Westerners and slavophiles or Russophiles.

Let;s continue. If you look on Russian capitalism and look on qualifications of this capitalism, we must pad through the historical backgrounds. And I will strongly advise to those who has real interest to this problem, read the book of Fred Weir and David Kotz devoted to the transformation from Gorbachev to Putin Russia. And this is really very essential book with a lot of statistic and so on.

If you look on the main reasons why we received so specific—I can say even individually specific economic system, I will use only three main fundamental reasons to explain this. First is legacy of Soviet past. A lot of negative elements of bureaucratic, authoritarian system and disproportions of our economy still are important and still are the case for our economy.

Then we had in 1990s so-called shock therapy—or in Russia we have another name, shock without therapy: we received shock, and we still are waiting when will be therapy, when we be healthy. But we are still not very healthy, unfortunately.

By the way, my broken nose is not result of shock therapy. It;s the result of my swimming in storm in sea. So it;s not interconnected with these questions.

To be serious, shock therapy was attempt to privatize everything during a few years—really, one year and a half—and to liberate prices during one day. And they really were liberated during one day. And people decided that that;s enough to have a free market economy and private property. But it;s not the case.

I will use only one parallel as comment to the academic presentation. There is typical analogy between planned economy as metro transportation in the city, and market economy as private cars transportation in the city. So everybody understands that to make explosive in the metro is not enough to create transportation by private cars. It;s necessary to have roads, it;s necessary to have normal routes, it;s necessary to have cars, and it;s necessary to have drivers, and it;s necessary to give money for people to buy cars. The same with market. Nobody had money to buy privatized enterprises. Nobody had experience. It was no infrastructure. It was no institutional prerequisites. As a result, we received terrible contradictions and terrible disaster, I can say. In first chapter, I said that it was 50 percent decline of gross national product.

So then we received another, third reason for this specific capitalism Jurassic Park in Russia, and this is a new, modern system of reproduction based on the extraction and export of raw materials—oil, gas, nonferrous metals still. And this creates inefficient model of economic development. And this type of reproduction multiplied contradictions of Soviet past, multiplied contradictions introduced by shock therapy.

If we go further, I will say that very important factor of modern situation is so-called negative convergency of the most terrible features of Soviet past and the most terrible features of capitalism. It was dream of dissident and academician Sakharov and many others that after collapse of the Soviet Union—not collapse, even—after transformation and reforming of Soviet Union, we can have the best features of Soviet system—free-of-charge education, cultural life, fundamental science, social justice, and blah blah blah—I like it, by the way, it;s not blah blah; it;s really very important features—plus—not enthusiasm—plus energy, competition, free market, free individuality, democracy from capitalism. Instead, we received authoritarian bureaucratic operation, we received terrible disproportions from our past, Soviet past, and we received primitive competition, wars between semi-capitalist, semifeudal clans, we received alienation of people, unemployment, and terrible social differentiation and social conflicts. That;s why I;m speaking about mutation of late capitalism as a result of this negative convergency.

What kind of allocation of resources do we have in our economy? Before I describe this, I want to stress that any economic system can be described through type of allocation of resources, market or planned or something else, or combination, first. Second, type of property relations. So, social results, and then model of reproduction. I will use this logic which I teach in my course of comparative economics for analysis of Russian economy.

What we have as model of allocation of resources, we have, still, elements of bureaucratic planning, which transformed towards a shadow-state regulation, not only shadow market, but shadow-state regulation. We have premarket relations like in feudal society. We have very strange market. And the most important feature: we have local corporative regulation. We have huge corporations, this dinosaur, and this dinosaur has power to regulate, to force people to do what they want. And this is key question of our system of allocation of resources.

And if we move to next slide of my presentation, we can see that this is mutation of market adequate for late capitalist system. And this mechanism of corporative regulation has different names in economic theory. For mainstream economics, this is market power—very abstract category, not very developed in mainstream economics. In institutional economics, this is planned system—Galbraith;s idea. In neoinstitutional analysis, this is so-called negotiating (I;m sorry for my barbaric Russian English) strength—the force to negotiate, to push on the person with whom you are so-called negotiating, with whom you are competing. And in Marxist theory, this is a theory of polycentric, local regulation by huge monopolistic corporative structures.

Now let;s move to the property relations. I use different types of dinosaurs on the picture just for fun, but if we be serious, analysis of corporation will show that this is, first of all, more or less, parody on traditional capitalist corporation adequate for the late 20th—maybe not late, but mid-20th century. We are still 50 years behind modern network, high-tech, and so on capitalism.

Then we have ex-Soviet style of patronage machine inside this corporative group, with terrible administrative power of the top elite. Then we have criminal mafia as ruth, as a very important part of domination of ruling forces in these corporation. And, finally, some elements of feudal clan, with internal hierarchy and personal dependence, non-economic alienation, and determination. Similar with—not slavery, but something like slavery in feudal epoch. And this is, of course, not pure feudalism, but some elements of this we have.

And I want to put big question mark for everybody who watching and listening me. Let;s look. Maybe this is just caricature on Western corporation, where in headquarter maybe everything is beautiful and honest, but if you took corporation with all departments in all countries, with very poor workers in Third World, it will be more or less the same dinosaur, like in Russia, but maybe in more beautiful color. I am sorry for this critique. Maybe I;m wrong. It;s—you will give me the answer.

If we look on the structure of this clan corporative group, I will stress that on the top you have top bureaucrats very interconnected with oligarchs. Sometimes these oligarchs can be punished, sometimes not. You see pictures of different persons here, but the most important is unity of oligarch nomenclatura and bureaucratic nomenclatura on the top.

Then we have administration of enterprises and workers and citizens or workers and residents behind. And there, under the pressure of all these stratas, including lobbies in state structures, including criminal ruth, including lobby and mass media and so on and so far, if we try to examine what are the channels of power, of course this is part of the shares, but it;s not key idea, because typically shares of all other shareholders are not consolidated, and only small part of insiders of these nomenclatura people has consolidated piece of shares. And this is key force for control. Also, it;s administrative power, it;s financial control, which is extremely important for Russian economy. And then integration with shadow structures.

One example only. For many corporations which are producing raw materials, there is typical [incompr.] huge corporation, extracting enormous amount of oil or coal or producing steel and so on. But then this huge corporation will sell all these millions of tons of raw materials to small firm which is just intermediate, and this small firm will increase twice the price and sell then these raw materials.

What is the role of the small firm? Very simple. The owner of this firm will be the mother—I don;t know—the brother of the wife of the top director or owner of 15 percent of the shares of big corporation, and really he will receive a small part of dividends from corporation and huge amount of money from this small firm, which is in between corporation-produced resources and consumers of these resources.

We also have different forms of income as a result of such situation. Oligarchs in our country has not only profit as normal, let;s say, capitalists, as normal bourgeoisie; they have very specific types of rent—insider rent, administrative rent—because they divide bribes with top officials from the state. They have a big piece of natural rent, which should go to the people of Russia, but really is in the hands or coming back to the state officials and oligarchs. They have part of the wage of workers, because our labor force is underestimated, tremendously underestimated. They have a lot of illegal incomes, and also utilization or—I don;t know how to explain this. This is tradition which came from the Soviet past, to use corporation for personal benefits of top officials. If a top manager wants to have rest, corporation will trade pay for his training in Bahama Islands with a lot of prostitutes. If top officials wants to have good places for life, corporation will pay for this house for receptions, because it must be for advertising corporation; and so on and so far. That;s why they have a lot of illegal incomes.

We have quasi middle class, which is typically not professors or medicine workers or doctors, teachers, and so on, but this is small part of people who are around of these oligarchs and bourgeoisie, who are like servants of these cons of 21st century.

Also, biggest part of our population still is living and not very good conditions. After 20 years of collapse of the Soviet Union, they have living standards more or less the same like it was in Soviet period, and not for everybody, but for, let;s say, middle part of population. And what does it mean? In 1991, a lot of economists said Soviet system is inefficient, is in terrible crisis. Then what we received? Decline 50 percent, growth because of the good prices on oil and gas, and after 20 years we have hopes that in the future we will be on the level of Soviet Union. That;s—means on the level of inefficient economy in crisis. Good result, isn;t it?

So, type of reproduction I described. Because of this power of clan corporative groups who are parasites on the body of natural resources and social resources of our country, of course we have not intensive but extensive growth or crisis. In 1990s, we had crisis in decline. Into 2000s, we had growth because of fantastic conjecture on market of oil, gas, and so on. In 2008, we had again decline 8 percent. So this is the situation, and this situation can provoke reaction of people, can provoke explosive.

And last slides are just photos from the meetings where 100,000 people came to protest against falsification of elections. And final photo is photo of the evening meeting when—where people came to Pushkinskaya Square in Moscow to protest against result of the presidential elections.

So there is a choice for future Russia—and this is last slide—to be the puppet, the marionette of oligarchs and other alienated forces, or to be creator of new Russia. And we are doing as much as possible to create new Russia. And we;re asking for solidarity—not for money, but for real solidarity, common will, common information, common debates. We are, unfortunately, isolated periphery, and it;s very important for us to be inside mainstream left, mainstream democratic, mainstream opposition. So let;s be in contact. And I can give even my personal email. It;s very simple: Buzgalin (at) mail (dot) ru. You are welcome. Thank you.

JAY: Alright. Well, thanks very much, Aleksandr. So we;re going to do one more segment, which is just me interviewing Aleksandr about some of the points in the PowerPoint. So I hope you join us for that, coming soon on The Real News Network.

End

DISCLAIMER: Please note that transcripts for The Real News Network are typed from a recording of the program. TRNN cannot guarantee their complete accuracy.

Экономическая наука современной России № 4, 2001 г. Quis custodiet ipsos custodes?*

Неудачи корпоративного управления при переходе к рынку**
© Дж. Cтиглиц, 2001

Отсутствие в обществе необходимых финансовых и правовых структур, делающих приватизацию эффективной, рассматривается в статье как один из основных факторов, объясняющих неудовлетворительное состояние экономики России в ходе строительства рыночных отношений. Второй важный фактор, как показывается в работе, связан с неадекватной теоретической концепцией фирмы, на которой базировалась идеология реформ - представлением о фирме как полноправной собственности крупных акционеров при слабом влиянии на деятельность фирмы остальных заинтересованных лиц. введение
Два экономических события сыграли в XX в. важнейшую роль: социалистический/коммунистический эксперимент, который начался в Советском Союзе в 1917 г. и закончился с крушением советской империи лишь 10 лет назад, и переход бывших социалистических стран к рынку в течение последнего десятилетия. По поводу первого превалирует согласие в том, что централизованное планирование не способно полностью заменить рынки и даже рыноч- ный социализм не в состоянии обеспечить замену стимулов, присущих капитализму, -стимулу к производству товаров с меньшими затратами, производству того, что желают потребители, и осуществлению нововведений. Однако уроки второго эксперимента куда менее однозначны, и на них я бы хотел заострить внимание.
Во-первых, факты, мягко говоря, противоречивы. На рис. 1 представлено сравнение средних темпов роста переходных экономик за десятилетие, предшествовавшее переходу к рынку, с темпами последне- * Но кто устережет самих сторожей? (Ювенал)
** Доклад на ежегодной конференции Мирового банка по европейскому экономическому развитию. Париж, июнь, 1999. Перевод и публикация осуществлены с любезного согласия автора (e-mail от 23.06.2001 г.).
108 Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 109 го десятилетия. (За исключением лишь одной страны, результаты экономической деятельности с момента начала перехода к рынку ухудшились.) Действительно, в подавляющем большинстве этих стран уровень ВВП пока что ниже, чем в 1989 г., что означает, что сегодня положение этих стран в среднем хуже, чем оно было до начала перехода (рис. 2). Эти результаты подтверждаются и другими показателями благосостояния, такими, как продолжительность жизни. На рис. 3 представлены показатели продолжительности жизни до начала перехода и после него. И снова результаты неутешительны: ожидаемая продолжительность жизни в этих странах в среднем снизилась, в то время как в мире в целом она возросла на два года.
Но еще более мрачной выглядит статистика бедности. В 18 из 25 стран, по которым у нас имеются данные, доля бедных в среднем возросла с 4 до 45% от общей численности населения (если использовать в качестве границы бедности уровень дохода 4 долл. в день), что свидетельствует о разрушительных изменениях в уровне жизни. На рис. 4 показаны эти изменения в некоторых из наиболее сильно пострадавших экономик. Очевидно, России и некоторым другим странам Восточной Европы и бывшего Советского Союза удалось «отменить» один из давнишних <ваконов» экономики - о противоречии между экономическим ростом (эффективностью) и неравенством доходов. После того как начался переход к рынку, им был присущ более низкий рост при большей степени неравенства, чем до начала этого перехода.
Я намеренно исключил из представленных данных один весьма успешный случай. Речь идет о Китае, он, к счастью, добился действительно крупного успеха, притом что численность его населения превышает общую численность населения всех остальных стран с переходной экономикой. За 20 лет с начала переходного периода темпы роста его экономики составили в среднем 9,5% в год, а уровень бедности снизился с 60 до 22%. На долю Китая приходятся три четверти прироста доходов в странах с низкими доходами за последнее десятилетие. Если рассматривать провинции Китая как отдельные государства, а население некоторых из них составляет 60 млн человек и более, и оно больше, чем почти во всех странах бывшего Советского Союза, то 20 из 20 стран с наиболее быстрым ростом за последние 20 лет находились бы в Китае1 . Резкий контраст между успехом Китая и слабыми результатами России отчетливо виден на рис. 5, где представлен рост ВВП в этих странах в последнем десятилетии.
Недавно несколько экономистов, которые играли важную роль в начале переходного периода, выразили свой оптимизм в отношении России, опубликовав книги под такими заголовками, как «Как Россия стала страной с рыночной экономикой» или «Наступающий бум в России». Этот оптимизм получил широкое распространение. Однако удивляло отсутствие данных, которые могли бы подкрепить его. Давайте все-таки внесем ясность. Для страны, богатой природными ресурсами, не составит большого труда найти инвесторов за границей, которые будут готовы их эксплуатировать, особенно если цена будет справедливой. Куда труднее, однако, создать индустриальную экономику или экономику, основу которой составляет сфера об- to о о 110 Дж. Стиглиц о о см служивания. На рис. 6 представлены данные об инвестициях в природные ресурсы и обрабатывающие отрасли в России в процентах ко всему объему иностранных инвестиций. В 1994 г. инвестиции в обрабатывающие отрасли составили 7%, в то время как в природные ресурсы - 57%. В 1997 г., хотя наши данные остаются неполными, предварительные показатели свидетельствуют о снижении доли обрабатывающих отраслей до примерно 3%. Инвестиции привлекались в добывающие отрасли, но не в обрабатывающие.
Существуют и другие похожие аномалии. Правило, появившееся в годы сразу после начала перехода к рынку, было недвусмысленным: «Страны, проводящие быструю и крупномасштабную либерализацию, быстрее осуществляют поворот к росту, [чем те, которые этого не делают]»2. Страны, которые быстрее всех осуществляли макроэкономическую стабилизацию, снижали темпы инфляции, с большей вероятностью могли рассчитывать на улучшение своего положения, чем те, которые проявляли нерешительность. Те, которые подталкивали к быстрой приватизации, с большей вероятностью должны были добиться улучшения, чем те, кто двигался более медленно. Однако спустя 10 лет после начала перехода сводные таблицы стран сильно отличаются от тех, которые были всего несколько лет назад. Среди стран Восточной Европы, история, география и перспективы которых, по крайней мере, больше схожи друг с другом, чем со странами Центральной Азии или Балтии, положительная связь между ранней либерализацией и средними темпами роста экономики отсутствует; более того, такая зависимость носит, скорее, отрицательный характер (рис. 7). В действительности, как показывает рис. 8, страны, характеризовавшиеся самыми высокими темпами роста в ранние годы переходного периода, в последующие годы таких темпов роста больше не демонстрируют. Недавние события бросают тень сомнения и в отношении утверждения о низкой инфляции.
Рисунок 9 показывает, что те страны Восточной Европы, экономика которых росла наиболее быстро, отличались более высокой, а не более низкой инфляцией3. В настоящее время ситуация представляется куда менее ясной, чем многие считали в 1996 г. Различия в начальных условиях и географическом положении означают, что разные страны сталкивались с разными благоприятными возможностями, и этими неодинаковыми перспективами можно объяснять успешность и/или скорость перехода (подразумевая, что любые наблюдаемые корреляции могут попросту быть ложными; это замечание, которому охотники защищать ортодоксальные рецепты, часто, кажется, не придают значения). Тем не менее удивительно, насколько мир сегодня отличается от тех представлений, которые бытовали ранее в процессе перехода. Страны, которые всего лишь несколько лет назад подвергались жесткой критике за медленные темпы и неполноту их реформ, такие, как Узбекистан и Словения, сейчас выглядят довольно неплохо, в то время как другие страны, которые служили в качестве моделей реформ, например Чешская Республика, сейчас сталкиваются с трудностями.
Эти данные поразительны, и они по меньшей мере подрывают веру в справед- Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... Ill ливость прежних, традиционных воззрений. Однако должно быть ясно, что я не представляю их как окончательные результаты, я просто утверждаю, что, возможно, существовало чрезмерное и неоправданное доверие к традиционным воззрениям, которые, к сожалению, продолжают оказывать влияние на политиков в некоторых кругах. Удивительно в этих результатах то, что они не основывались на добывании каких-то данных, хотя, разумеется, во многих отношениях соответствовали моим собственным прежним представлениям. В каждом случае я выдвигал гипотезу, подыскивал стандартные показатели, касающиеся, например, корпоративного управления, которые были сконструированы другими (и которые на самом деле использовались ранее для оправдания старых традиционных воззрений) и исследовал простые корреляционные связи. Независимо от того, являются ли коэффициенты статистически значимыми или нет, результаты все же позволят подвергнуть сомнению прежние взгляды, которые отстаивали противоречивые, хотя иногда статистически и экономически значимые связи.
Я уверен, что эти результаты оживят деятельность индустрии по «добыче» данных, обеспечив выгодные условия найма для западных экономистов, как раз в то время, когда возрастает относительная роль обычной добывающей промышленности в России. Здесь тоже требуется «очистка». Как я поясню ниже, многим из ключевых понятий присуще унаследование проблемы, вследствие чего возникают некоторые вопросы относительно соответствующих показателей. Является ли фирма реально приватизированной, когда она выпускает акции и эти акции принадлежат государственному предприятию? Или когда приватизация финансируется за счет «льготной» ссуды банка? И как узнать, является ли ссуда льготной?
Еще одно замечание, касающееся интерпретации любых результатов и благоприятных возможностей, скажем, для дальнейших изысканий данных. Хотя наличие большого числа стран, вовлеченных в процесс перехода к рынку, могло бы подсказать богатый набор вариантов политики, на базе которых мы могли бы сделать осмысленные выводы, дело в том, что страны в огромной степени различаются своей историей, географией и факторами производства. Отсутствие учета этих переменных ставит выводы под сомнение. Однако даже обилие таких важнейших переменных все еще приводит к недостаточно определенной системе. Еще хуже то, что проводимая политика в какой-то степени носит эндогенный характер, т.е. испытывает влияние обстановки в стране. Обусловлены ли неудовлетворительные результаты функционирования экономики страны медленными темпами либерализации или же существовал другой фактор, который приводил как к медленной либерализации, так и к медленному росту? Тот факт, что некоторые из «медлительных» реформаторов за долгий путь добились столь хороших результатов, может дать более ценную информацию о влиянии темпа реформ на долговременный рост, чем наблюдение, что некоторая страна быстрее провела либерализацию и добилась более быстрого роста в краткосрочном периоде. Это особенно верно, поскольку некоторые из более быстрых реформаторов находились в
112 Дж. Стиглиц Восточной Европе - в странах, где возможность быстрого вступления в ЕС с доступом на его огромные рынки обеспечивала дополнительный импульс для быстрой реформы и, возможно, большую отдачу от этих реформ, чем та, которая могла бы иметь место для отгороженных большими пространствами суши стран Центральной Азии. Вот почему на некоторых из рисунков я отделил эти страны от других стран с переходной экономикой. Более ранние исследования, в которых не удалось либо выявить, либо адекватно описать различия в положении разных стран, не сумели отразить эндогенность политической среды. В таком случае о взаимодействиях либерализации и роста следует говорить с изрядной долей скептицизма.
Во всяком случае, какие бы результаты мы ни получили, к ним следует относиться с осторожностью. Только сопоставляя подтверждающие друг друга теоретические выкладки и факты, мы можем достигнуть какой-то степени уверенности. Данные о снижении ВВП и росте бедности4 согласуются с независимо полученными статистическими данными, свидетельствующими об ухудшении состояния здоровья населения. И как я покажу в дальнейшем, отмеченные проблемы - те самые, возникновение которых предвидели экономисты информационного направления при их акценте на корпоративное управление. И сама эта картина подкрепляется приводимыми результатами регрессии. Даже результаты в отношении инфляции не противоречат другим данным и теории. Инфляция -это традиционная проблема, так как она является помехой функционированию системы цен. Но когда попытки подавить ин- фляцию связываются с отходом от рыночной системы и сильным креном в сторону бартера5, система цен действует еще менее удовлетворительно. Концепции уменьшающейся ригидности заработной платы и цен утверждали, что снижение инфляции ниже критического порога фактически препятствует динамической корректировке экономики6. Ясно, что, когда требуемые масштабы корректировки больше, критический порог должен быть выше. Для экономики, находящейся в процессе перехода, эти масштабы особенно велики.
На одном уровне факты говорят сами за себя: переход к рыночной экономике не принес того, что обещали его страстные радетели. Разумеется, страны не все делали правильно, но ни одна страна не делает все правильно, и если капитализм столь хрупок, что не может выжить в условиях естественной для людей способности ошибаться, то его достоинства - по крайней мере для этого мира - конечно же могут быть подвергнуты сомнению. В конце концов, социализм долгое время постоянно также критиковали за то, что он чересчур утопичен. Недоумение по поводу провала такого большого количества экспериментов раздражает, особенно когда экономическая теория была столь ясна в своих предсказаниях: искажение цен, централизованное планирование и ослабление стимулов, обусловленное отсутствием четких прав собственности, означали, что ресурсы распределяются неэффективно. Уменьшение этих искажений, децентрализация при принятии решений и приватизация - даже если все это делается недостаточно умело -должны сместить страны ближе к их кривой производственных возможностей. Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 113 Производство продукции должно было быстро увеличиться, но вместо этого оно упало.
Когда я изложил этот довод на конференции ABCDE в Вашингтоне пару месяцев назад, он встретил ряд возражений7 . Одно состояло в том, что объем производства измерялся неточно. Может быть, это и так, однако есть доказательства, что оценка этого объема была завышенной (при огромных объемах бартерной торговли рыночные цены могут давать завышенную оценку истинных объемов по многим товарам), равно как и заниженной8.
Второй аргумент состоял в том, что таких снижений и следовало ожидать, поскольку происходило закрытие убыточных предприятий. Подобного рода рассуждения демонстрируют уровень путаницы, который должен был бы смутить экономиста. Соответствующие убытки следовало бы рассчитывать путем сопоставления стоимости выпуска с альтернативными издержками приобретения ресурсов. Если фирма несет убытки (в этом смысле), это означает, что если ее факторы производства (ресурсы, которые она использует) теперь перебрасываются на другие, более производительные направления использования, то объем выпуска (по крайней мере правильно определенный) должен расти. Конечно, производство не увеличивается в случае, когда ресурсы перемещаются из менее производительных областей в сферу неиспользования. Альтернативные издержки для таких ресурсов равны нулю (или стоимости неиспользования).
Можно не сомневаться, что кривые производственных возможностей для переходных экономик располагаются на более низком уровне, чем при более эффективных инвестициях. Но проблема не в этом. Дело в том, что движение к рыночной экономике должно приводить экономику из точки, внутренней по отношению к кривой производственных возможностей, к границе, а затем, поскольку инвестиции распределяются более эффективно, смещать эту границу вовне9 . Следовательно, рост должен был быть больше силу как в более быстрого движения к границе, так и более быстрого движения за пределы границы, так как инвестиции распределялись более эффективно. Этого не произошло.
В своей лекции на конференции ABCDE в Вашингтоне я выдвинул ряд гипотез, пытаясь объяснить эти явления. На одном уровне сейчас наблюдается рост согласия в том, что построить рыночную экономику куда труднее, чем это представлялось ранее. Требуется институциональная инфраструктура, включающая не только механизм обеспечения соблюдения контрактов, но и политику в области конкуренции, законодательство о банкротстве, а также финансовые институты и регулирование. И хотя создание институциональной инфраструктуры требует времени, без нее приватизация может, скорее, приводить к распродаже активов, чем к созданию богатства. Построение регрессионной зависимости роста ВВП как результата одной только приватизации в переходных экономиках не обнаружило какого-либо статистически значимого влияния приватизации на рост (рис. 11). Однако если регрессия строится с привлечением дополнительных данных, касающихся корпоративного управления, для стран, «набравших высокие баллы» в части корпоративного о
о 114 Дж. Стиглиц
управления и реструктуризации, приватизация определенно имела положительный и статистически значимый эффект (рис. 12). В своей предыдущей лекции на конференции ABCDE я уделил основное внимание следующим проблемам:
• Провалы корпоративного управле
ния - в сочетании с мобильностью свобод
ного капитала и ограничительной макро
экономической политикой делают для
тех, кто получил контроль над огромными
производственными и природными ресур
сами России, более прибыльным перевод
своего богатства за границу путем распро
дажи активов, а не инвестирование внутри
страны.
• Хотя хорошо функционирующая
рыночная экономика требует как конку
ренции, так и частной собственности, ак
цент в реформах делался больше на пер
вом, чем на втором, и разницу в результа
тах между Китаем и Россией можно отчас
ти объяснить различием в акцентах. Пер
спективы приватизации - кроме продажи
иностранцам и/или реструктуризации в бо
лее мелкие, более контролируемые на мес
тах единицы - были по своему существу
безрадостными.
• Другое фундаментальное различие
между Китаем и Россией - акцент первой
страны на развитие предприятий и созда
ние рабочих мест, а не концентрация вни
мания исключительно на реструктуриза
ции существующих активов.
• Разрушение социального и органи
зационного капитала в процессе перехода
- конечно, от недостаточной базы и, может
быть, частично обусловленное скоростью
и структурой реформы без соответствую
щего акцента на создание нового социаль- ного капитала также, возможно, сыграло важную роль в неудачах России и некоторых других стран бывшего Советского Союза.
• Хотя все участники дебатов относи
тельно переходных реформ признавали
важность политических процессов, многие
из стратегий реформ основывались на
предположениях, касающихся политичес
кой динамики, для которых не было ни те
ории, ни фактических свидетельств. После
довательность реформ имеет значение от
части потому, что конкретные реформы ве
дут к созданию групп интересов, которые
способны либо облегчить, либо блокиро
вать дальнейшие реформы. В основе неко
торых из этих заблуждений была наивная
вера в Коузовы процессы в то, что, как
только права собственности будут распре
делены надлежащим образом, станут раз
виваться эффективные институциональные
условия. Такая вера игнорировала как об
щие теории, которые предполагали воз
можность существования неэффективного
институционального равновесия по Нэшу,
необязательность эффективности эволю
ционных процессов, так и проблематич
ную природу прав собственности.
• Другая серьезная путаница связана
с взаимодействием между макроэкономи
кой и микроэкономикой. Получила широ
кое распространение вера в закон Сэя
(идея, которая была дискредитирована уже
75 лет назад) о том, что так или иначе, если
бы рабочие, которые работали на условиях
неполной занятости на своих текущих ра
бочих местах, могли перейти лишь на по
ложение полностью безработных, рынок
отреагировал бы и стал создавать для них
рабочие места. Стабильность цен (низкая Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 115 инфляция) является не самоцелью, а лишь средством для достижения более фундаментальных целей, таких, как обеспечение более быстрого экономического роста. И если инфляцию загнать ниже критического уровня, то издержки такого ее снижения не только могут не оправдывать выгод, но и выгоды фактически могут оказаться отрицательными. Сама по себе макростабильность не подразумевает микрореструктуризации.
В сегодняшнем докладе я хочу в большей мере сосредоточиться на проблеме корпоративного управления, затрагивая другие вопросы лишь в той мере, в какой они связаны с ней.
Корпоративное управление
В лекции, представленной в конце предыдущего столетия, Альфред Маршалл [1897], рассматривая то, что было достигнуто в том столетии, а также оставшиеся нерешенными проблемы, затронул в какой-то мере и вопрос, который мы теперь называем корпоративным управлением. Как можно гарантировать, что менеджер фирмы действует в интересах «собственни-ков»-акционеров? В экономике XIX в. существовал только один собственник-менеджер, а следовательно, того, что мы сейчас называем агентской проблемой, не возникало. Однако даже к тому времени, когда Маршалл писал свою работу, было ясно, что на многих, если не на большинстве, крупных предприятиях, доля которых в ВВП неуклонно росла, собственность была отделена от управления. И там интересы расходились. С конца 1960-х годов я наряду с другими рассматривал проблему корпоративного управления в контексте проблем несовершенной информации и общественных благ.
• Собственники обладали несовер
шенной информацией в отношении благо
приятных возможностей, стоявших перед
менеджерами, и не могли на основе полу
ченных результатов сделать вывод о том,
правильное ли решение приняли менедже
ры; на самом деле именно несовершенство
информации обусловило необходимость
делегирования ответственности менедже
рам.
• Менеджеры не только знали об
этом, но и могли совершать действия, ко
торые еще больше обостряли проблему
асимметричности информации, что усили
вало дискреционную власть менеджеров10.
• Эти проблемы возникли бы, даже
если имелся только единственный собст
венник, который делегировал бы функции
по управлению; однако в большинстве
крупных компаний наличие нескольких
собственников привело к возникновению
проблемы общественных благ; если какой-
либо акционер усердно работает и это
улучшает управление фирмой, выгоду по
лучают все акционеры: управление - это
общественное благо1'.
Если у менеджеров есть средства и стимулы для того, чтобы действовать в собственных интересах, если последние не вполне совпадают с интересами акционеров и если различные права собственности не обеспечивают стимулов (или создают неадекватные стимулы) для мониторинга поведения менеджеров, то как же может функционировать крупная фирма? Если О
О 116 Дж. Стиглиц о о см ключом к успеху в рыночной экономике является максимизация стоимости фирмы и если вместо этого фирмы максимизируют доходы менеджеров, то какие гарантии эффективности рыночной экономики мы имеем?12
Есть четыре возможных подхода к решению этой дилеммы. Первый предусматривает жесткий контроль за менеджерами («фирмой») со стороны всех акционеров, даже самого мелкого. Действия, которые рассматриваются как лишающие мелкого акционера доли стоимости в компании, являются основанием для предъявления судебного иска фирме и ее менеджменту. Менеджмент может в значительной степени нести персональную юридическую ответственность. Только две страны пошли по этому пути и обеспечили достаточно сильную юридическую защиту существования различных систем акционерной собственности.
Второй подход опирается на наличие единственного акционера с достаточно большим пакетом акций, который позволяет ему осуществлять надзор за управляющими13 . Конечно, имеется еще предположение о недостаточности надзора за управляющими. Однако мы стремимся не к совершенству, а просто к практическим решениям, или с точки зрения перехода по крайней мере к решениям, которые позволяют избежать бедствий. Однако это создает новую агентскую проблему - как можно быть уверенным, что акционер -держатель мажоритарного пакета не будет предпринимать действий, отражающих его интересы, в ущерб акционерам держателям миноритарных пакетов?14 Одно решение -очевидное - состоит в отсутствии акционе- ров держателей миноритарных пакетов, что представляет собой возврат к классической фирме, управляемой единоличным собственником. Однако этот подход имел строгие ограничения - он означал, что единственный путь, которым фирмы могли расширяться, лежал через заимствования; и хотя Модильяни и Миллер утверждали, что структура корпоративных финансов не имеет значения, их анализ не учитывал таких важнейших проблем, как банкротство и асимметрия информации, которые здесь занимают центральное место. Я обращусь к роли банков чуть ниже, а пока просто хочу заметить, что чрезмерная опора на финансирование за счет банков/заимствований делает фирмы весьма чувствительными к колебаниям спроса и издержек, значительно повышая вероятность банкротства при их высоких транс-акционных издержках и управленческих расходах.
Это приводит к третьему подходу: должны существовать твердые законы о защите акционеров-держателей миноритарных пакетов от держателей мажоритарных пакетов. Заметим, что эти меры юридической защиты несколько отличаются от рассмотренных ранее. Действия, предпринимаемые в интересах «фирмы» - долговременная жизнеспособность предприятия, сохранение рабочих мест для его работников, - могут уменьшить акционерные стоимости и повысить долговременные доходы управляющих, однако они не будут означать перехода стоимости от миноритарных к мажоритарным акционерам. Таким образом, в каком-то смысле эти меры защиты «слабее», чем первые меры. Здесь миноритарные акционеры нажива- Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 117 ются на личном интересе крупного акционера в обеспечении того, чтобы стоимости акционеров (как класса) были защищены.
В недавнем исследовании, проведенном для Всемирного банка, специалист из Гарварда Алекс Дик привел классификацию стран в зависимости от надежности защиты прав акционеров и их концентрации'5 . Гипотеза была простой: только страны, в которых существует очень надежная правовая защита, могут поддерживать разнообразные формы собственности. Результаты, представленные на рис. 13, подтверждают эту гипотезу: ни в одной стране со слабой юридической защитой нет разнообразия форм собственности. С этой точки зрения можно почувствовать слабость схемы ваучерной приватизации, столь же привлекательной, какой могла бы показаться на первый взгляд идея создания народного капитализма. Она попыталась занять то место в схеме, которого все страны - по обоснованным причинам - ранее избежали: слабая юридическая защита в сочетании с разнообразием форм собственности. Далее я разъясню, к чему это приводит.
Существует еще один механизм контроля, который переворачивает теорию фирмы с ног на голову: фирму реально контролируют не акционеры (номинальные «собственники»), а банки16 . Понятия контроля и власти, возможно, в силу необходимости двусмысленны. Акционеры имеют права, однако в условиях существования различных форм собственности они должны действовать на основе сговора, чтобы реализовать свои права; у них просто нет стимула так делать. Если есть единственный доминирующий кредитор, ему стоит осуществлять мониторинг (или же, если имеются несколько кредиторов, которые многократно взаимодействуют, вследствие чего в отношении мониторинга фактически действуют совместно, стоит назначить одного из группы для выполнения функции главного наблюдателя). И если ссуды являются краткосрочными (или речь идет о серии ссуд, так что заемщик должен неоднократно обращаться в банк), то кредитор обладает правами контроля, по крайней мере в том смысле, что, если заемщик не ведет себя в соответствии с его пожеланиями, он может заставить заемщика выплатить ссуду в принудительном порядке или же добиться признания его банкротом. Учитывая, что при таких обстоятельствах большинство фирм не могут иметь доступа к другим источникам средств, угроза прекращения их деятельности становится реальной17.
Конечно, осуществляя свою роль наблюдателя, банки не интересуются максимизацией стоимости; они, скорее, стремятся минимизировать вероятность дефолта18. Однако, осуществляя мониторинг на случай дефолта, они по меньшей мере гарантируют то, что можно избежать наихудших ошибок и наихудших случаев воровства управляющих.
С этой точки зрения мы можем увидеть еще один источник проблем в стратегиях приватизации, которым следуют многие страны с переходной экономикой. В бывшей социалистической системе банки вовсе не были реальными банками, а лишь носили такое название. Они не были связаны с деятельностью по отбору проектов и мониторингу; они просто выделяли кредиты в соответствии с указаниями правительства. N3 О О 118 Дж. Стиглиц В начале переходного периода я наряду с другими предостерегал от смешения этих номинальных банков с реальными банками, и одной из насущных задач в процессе перехода было создание реальных банков'9 . Государственные банки, частные банки с недостаточной капитализацией или частные банки с неявной гарантией финансовой помощи в этом смысле не являются реальными банками: у них не было достаточно стимулов к тому, чтобы заниматься отбором проектов и мониторингом на коммерческой основе. На самом деле в одних случаях они стали новым источником мягких бюджетных ограничений; в других -механизмом, посредством которого государственное богатство переходило в руки «политических закадычных друзей».
С этой точки зрения мы можем видеть трудности, с которыми сталкиваются страны, стремящиеся к быстрой приватизации, которые не хотели бы или не могли бы продавать предприятия иностранцам по меньшей мере по любой политически приемлемой цене. В то время не было людей, обладавших достаточными средствами для покупки активов на законных основаниях. Таким образом, страна могла либо использовать ваучерную схему приватизации, либо обязать банки ссудить кому-то средства для покупки актива. Я уже рассматривал одну из ключевых проблем приватизации -проблему менеджмента как общественного блага. Большинство тех, кто был вовлечен в процесс ваучерной приватизации, знали об этой проблеме. (Дело в том, что я принимал участие в дискуссиях по этому вопросу в Праге в 1990-х годах.) Однако большинство полагало, что задачу мониторинга возьмут на себя ваучерные инвес- тиционные фонды; они будут агрегировать интересы до такого уровня, на котором проблема общественного блага утрачивает свою остроту. В этом был смысл, однако надо было двигаться дальше. Но я помню, как спрашивал в то время: «Кто собирается наблюдать за наблюдающими?» И оказывалось так, что ваучерные инвестиционные фонды создали механизм для крупных злоупотреблений20 . Тот факт, что взаимные фонды были «закрытыми», усугублял эти проблемы. При «открытом» типе фондов инвесторы, недовольные их работой, могли забрать из них свои деньги, тем самым обеспечивая эффективный барьер на пути злоупотреблений. Вот почему одна из рекомендованных реформ заключалась в преобразовании «закрытых» фондов в «открытые».
Существует масса фактов, касающихся масштабов и значения этих проблем корпоративного управления. Согласно стандартной теории, доли в «закрытых» взаимных фондах никогда не должны продаваться со скидкой (относительно стоимости лежащих в их основе акций), так как существует простая стратегия, которая приводит к повышению рыночной стоимости: расформировать фонд и распределить акции напрямую. Несовершенства на рынке менеджеров (поглощений) объясняют, почему в передовых индустриализированных экономиках акции и доли в «закрытых» взаимных фондах часто продаются со скидкой до 10%. Однако в Чешской Республике скидки взлетали до 40% и выше.
Кроме того, стандартная агентская теория утверждает, что, когда есть контролирующий акционер (с 20% или большим количеством акций), его доля в обеспечении Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 119 общественного блага корпоративного надзора и менеджмента должна увеличивать рыночную стоимость фирмы. Эмпирические исследования подтверждают эти предсказания. Но в Чешской Республике контрольный пакет дает контролеру право сбрасывать активы, на которые не были наложены юридические ограничения. Таким образом, представляется, что часто, когда единственная сторона получает контроль, рыночная стоимость резко падает, отражая восприятие рынком того предположения, что контроль больше связан со сбрасыванием акций, чем с созданием богатства.
Поскольку компании нуждались во вливаниях денежных средств для того, чтобы продолжать функционирование, и поскольку в результате слабостей рынка ценных бумаг стало ясно, что эти вливания не могут быть предоставлены при его посредничестве (высказываемая критика - фасад капитализма был создан, но функционирующие рынки капитала, являющиеся, вероятно, sine qua поп капитализма, не работали), они вынуждены были обратиться к банкам. И если это были настоящие банки, тогда они сами могли отчасти выполнять эту контролирующую роль. Но при социализме банки работали большей частью как механизмы передачи кредитов, контролируемых государством, и поэтому имели небольшой опыт в отношении должного усердия ex ante** и контроля ex post***.
Но проблемы, связанные с банками, имели более глубокие корни. Во-первых, владение фирмой обеспечивало огромную премию; если оказывалось, что стоимость фирмы больше той суммы, которую она заплатила, эта разница оставалась у собственника; если оказывалось, что стоимость фирмы меньше, то собственник просто становился банкротом. Еще хуже, что владение фирмой открывало широкие возможности для воровства. Правовая структура предоставляла огромные возможности для направления активов фирмы в руки «собственника», при этом у него была только ограниченная личная ответственность. (Во многих странах отдача от удельных усилий, направленных на совершение подобного воровства в условиях слабой правовой структуры, отчетливо превышает отдачу от усилий, направленных на создание богатства.)
Совокупная стоимость результатов воровства и премий, связанных с владением, означала, что (в отсутствие конкурентоспособного рынка кредитов) получение кредитов было очень выгодным делом. Обстоятельства были предсказуемы и, можно сказать, почти неизбежны - ссуды не обязательно распределялись между теми, у кого была наибольшая вероятность использования активов фирмы самым эффективным образом. Вместо этого они распределялись между теми, кто имел политические связи или же лучше знал, как «манипулировать» системой21 . Если бы в этих странах действовали настоящие банки, в том смысле, в котором я употребил это понятие выше, подобного могло бы не произойти или, по * Непременное условие (лат.).
** Предполагаемый, ожидаемый (лат.).
*** Фактический, осуществленный (лат.). 120 Дж. Стиглиц о
о
CN меньшей мере, масштабы этого явления были бы меньшими. Но отсутствие настоящих банков означало, что не было ни стимула, ни способности выполнять функции отбора и мониторинга, столь необходимые для того, чтобы рыночная экономика действовала успешно, и столь жизненно важные, с учетом проблем корпоративного управления, связанных с активами предприятия.
Короче говоря, процесс перехода в целом и приватизации в частности демонстрирует старый урок рыночной экономики - проблему стимулов; но при этом он также демонстрирует нам и ключевой урок, забытый многими из так называемых реформаторов: только в высокоидеализированных ситуациях стимулы действительно имеют своим результатом эффективные исходы; неверные стимулы могут скорее обеспечить побудительные мотивы к уводу активов, а не к созданию богатства. Во многих странах с переходной экономикой именно это и произошло.
До сих пор я пытался доказать, что существует цепь институтов, которые заставляют капитализм работать; это не только «частная собственность», но и финансовые институты и правовые структуры, и они были несовершенны в экономике в момент перехода. Приватизация без эффективных финансовых институтов и правовых структур входила в terra incognita - самоуверенный эксперимент, в котором уже существующая теория указывала на значительные оговорки.
Однако в действительности проблемы и предсказуемые трудности были более глубокими. Здесь я могу отметить только два аспекта. Первый имеет отношение к конвертируемости средств на капитальных счетах - предмету, который, как могут подумать, более уместен при обсуждении макроэкономической политики и политики валютного курса, чем приватизации. Согласно типичной модели Коуза, механизмы, описанные ранее, хотя и значительно воздействовали на распределение богатства, вряд ли оказывали сильное влияние на эффективность экономики. В конце концов, Коуз доказывал, что при отсутствии трансакционных издержек изначальное распределение богатства не оказывает влияния на эффективность, поскольку права собственности ясны. Однако в закрытой экономике эта новая группа состоятельных лиц должна была иметь стимул к инвестированию своего богатства в деятельность, которая бы приносила наивысшую отдачу. Коуз конечно же игнорировал издержки, связанные с агентской проблемой; а те, кто проявил наибольшее умение в обеспечении для себя политических выгод, не были именно теми, кто наиболее подходил для создания богатства или даже для отбора руководителей, в наибольшей степени приспособленных для этого. Отсюда передача богатства страны этим новым «баронам-грабителям» вовсе не была наилучшим способом максимизации темпов роста22. Но в результате того, что этим баронам-грабителям позволили вывозить денежные средства из страны, круг их возможностей резко изменился. На сегодняшний момент они столкнулись с простой альтернативой: в каком случае их ожидаемые доходы будут более высокими при вложении денег внутри страны или за границей (принимая во внимание массовое осознание незаконности их богатства, вполне возможны по- Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 121 пытки его конфискации или, по меньшей мере, обложения налогом по штрафным ставкам)? Адвокат «барона-грабителя» мог бы утверждать, что истинная проблема связана не с олигархами, а с правительством: если только они сами могли заставить себя относиться к богатству как к законному, которое временами создавалось гнусными способами. Но ни одно демократическое правительство не может возложить обязательства на своих преемников: это происходит посредством процесса общественного согласия, который поддерживает стабильность. Однако трудно достичь такого общественного согласия, если процесс приватизации (и перехода в целом) не имеет, по крайней мере, минимальной степени законности.
Ухудшило положение дел и то, что каждый из олигархов решил не рисковать, реинвестируя средства в стране; это снизило прибыль для других, занимающихся такой деятельностью, и дало сильный сигнал для аутсайдеров. Таким образом, в то время как могло бы установиться равновесие по Нэшу, при котором все бы вкладывали средства в экономику, при установившемся равновесии инвестировать стали лишь немногие. Конвертируемость средств на капитальных счетах была, таким образом, неотъемлемым элементом ошибок, устанавливая структуры всеобщих стимулов, приводящих к бедственным результатам, описанным ранее23.
Альтернативные теории фирмы
В основе всего обсуждения лежат две довольно различные теории фирмы24. В од- ной, являющейся умеренной модификацией традиционной теории собственника-менеджера, истинными собственниками фирмы считаются акционеры, а в другой главными действующими лицами выступают «стейкхолдеры» заинтересованные лица, имеющие четко определенные «права» на контроль и доходы. В первой теории, «как правило», держатели облигаций и другие кредиторы, рабочие и местные органы власти не оказывают реального влияния на действия фирмы. Держатели акций и кредиторы имеют право на определенные потоки доходов. Рабочие имеют право на то, чтобы им выплачивали заработную плату, обусловленную договором. Местные органы власти имеют право на то, чтобы им были уплачены причитающиеся налоги соответственно требованиям общего местного зонирования и другим правилам.
Но при ограниченности круга других потенциальных лиц, претендующих на участие в прибыли фирмы, оставшимся претендентом в отношении как контроля, так и дохода - являются акционеры. Таким образом, теория дает ясный прогноз: акционеры максимизируют акционерные стоимости, по-видимому подлежащие четко определенным ограничениям в отношении требований со стороны других претендентов, и тем самым они максимизируют социальную эффективность. Данная теория, сосредоточенная на поведении акционера, когда речь идет об оставшемся держателе контроля и собственности, обычно называется теорией «первенства акционера» или «верховной власти акционера».
Имеется альтернативная теория (изложенная в моем докладе 1985 г.), на которую я ссылаюсь как на теорию многочисленных "О
N3
О
О 122 Дж. Стиглиц
основных агентов, которую иногда называют «теорией заинтересованных лиц» («стейкхолдеров»). Согласно данной теории, существует масса лиц, заинтересованных в бизнесе фирмы. (Пожалуй, это трудно наблюдать сквозь правовую структуру многих стран, тем не менее целью фирмы является не максимизация стоимости акции, а более широкий спектр целей, в котором принимаются во внимание интересы других заинтересованных лиц.) В данной теории поведение фирмы описывается как результат привлечения (к процессу работы фирмы) всех лиц, заинтересованных в бизнесе фирмы.
Я полагаю, что данная модель предоставляет лучшее (в отличие от предыдущего) описание ситуации, с которой столкнулось большинство стран с переходной экономикой (а также многие передовые промышленные страны). Среди важных заинтересованных лиц, которые игнорировались в теории, сосредоточенной исключительно на поведении акционера, были местные администрации. С учетом высоких (возможных) уровней налогообложения (и дискреционного права повышать или понижать эти налоги) и роли местных органов власти в дискреционном регулировании (включая зонирование) местные органы власти обладают не меньшим правом на контроль и получение дохода, чем акционеры. Подобным образом рабочие, если они могут образовать профсоюз и не подлежат законодательным ограничениям, могут пользоваться правами эффективного контроля. Выражаясь метафорически, в такой ситуации требования собственности и контроля могут превышать 100%, или, может быть, точнее, правами вето («пра- вом задержки»), связанными с любым предполагаемым планом и распределением дохода фирмы, может пользоваться более чем одна сторона.
Мы можем лучше увидеть недостаток модели приватизации, которая настойчиво продвигалась, непосредственно по завершении реформ. Была наивная вера в акционерную теорию. Государственные права собственности должны были быть переданы новому собственнику, и он затем должен был действовать в целях максимизации акционерной стоимости предприятия. Фактически модель множества основных агентов представляла лучшую модель фирмы, чем данная. Передача так называемой собственности от центральной власти к частному собственнику не затронула права других «собственников». Оставшись за пределами нового распределения, другие заинтересованные лица реагировали на это недружественными способами (например, путем грабительского поведения со стороны местных должностных лиц и «непродуктивных» строптивых рабочих), когда на самом деле их полное сотрудничество требовалось для того, чтобы по-настоящему провести реструктуризацию фирм в новых условиях. Многие из новых акционеров-собственников тогда сразу же принялись грабить - присваивать себе то, что могли, пока они были в состоянии это делать25.
Здесь я должен сказать несколько слов о Китае, замечательный экономический рост которого упоминал ранее. Они не нашли безупречного решения проблемы корпоративного управления (так же, как и трудно было бы утверждать, что США или какое-нибудь другое западное государство Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 123 i представило безупречное решение). Круп-1 ным новшеством в Китае - источником ; возникновения в нем новых предприятий и большей части его экономического роста -были предприятия районно-сельского типа. Китай устранил многослойные агентские проблемы, которые были источником рассматриваемой трудности в ходе чешской приватизации, и избежал проблем корпоративного управления, которые были источником трудности в России. Китай показал, что не нужно иметь совершенную правовую структуру с четко проясненными правами собственности для того, чтобы или привлекать иностранный капитал, или стимулировать внутренние инвестиции.
Опыт Китая заставляет задуматься над другой проблемой, о которой слишком часто забывали при усиленном стремлении к приватизации, - важностью конкуренции. В стандартной теории конкуренции подчеркивается, что только при условии конкуренции (и при этом ее высокой степени) рынки, частная собственность и вознаграждение, выражаемое через прибыль, приносят эффективные результаты. Разумеется, если кто-то мог бы иметь сразу и конкуренцию, и частную собственность, следует попробовать иметь и то и другое, но контрастирующие между собой эксперименты в Китае и России наводят на мысль, что, если требуется сделать выбор, конкуренция была бы более важна, чем частная собственность, особенно такая ее форма, как эрзац-приватизация, которая фактически и наблюдается. Именно конкуренция служит источником более высокой эффективности и более низких цен, но она также является важной частью корпоративного управления: именно отсутствие конкуренции создает ренту, которая часто направляется на использование неэффективным образом26.
Банкротство
Финансовый беспорядок - от Восточной Азии до России и других стран, находящихся в состоянии перехода, заставляет сосредоточить внимание на банкротстве и законах, которые его регулируют. Банкротство должно рассматриваться в ходе любого обсуждения корпоративного управления по простому соображению: банкротство - это средство перемещения прав контроля. Банкротства и корпоративные поглощения вместе могут считаться центральными элементами рынка менеджмента; правила, регулирующие банкротства и поглощения, определяют, насколько эффективно работает данный рынок, а отсюда насколько эффективно работает рыночная экономика.
Простые модели из учебников в данной ситуации вводят в заблуждение, так же как и модели в общей теории фирмы. Согласно простой теории, группа менеджеров, т. е. наиболее эффективный управляющий ряда активов, приобретает контрольный пакет акций фирмы; фирма, по существу, постоянно выставлена на аукционную продажу. Гроссман и Харт [1980,1981] давным-давно показали ошибочность данной теории в контексте фирм с широко распределенной структурой собственников: каждый акционер, полагая, что приобретение контрольного пакета акций, имеющее результатом повышение рыночной стоимости фирмы, вот-вот произойдет, удержи- 124 Дж. Стиглиц вал бы свою собственность, становясь свободным «безбилетником» бесплатно пользуясь повышением стоимости акций благодаря действиям менеджера, приобретающего контрольный пакет акций фирмы. Только если акционер поверит в то, что лицо, пытающееся приобрести контрольный пакет, добьется успеха на этом поприще, а затем станет распродавать активы и сокращать рыночную стоимость, он будет иметь желание продавать свои акции. Таким образом, приобретение контрольного пакета, имеющее своей целью последующее сокращение рыночной стоимости фирмы, было бы успешным. Таков драматический пример природы общественного блага менеджмента, о котором я уже упоминал ранее.
В действительности конечно же менеджеры фирм имеют в пределах своего дискреционного права широкий набор действий, которые препятствуют внешним поглощениям и в результате усиливают свое право на заключение сделки, включая увеличение асимметрии между инсайдерами (действующим руководством) и аутсайдерами (не только акционерами, но и теми, кто является потенциальным приобретателем контрольного пакета) [Эдлин и Стиглиц, 1995].
Если механизмы внешнего поглощения работают без сбоев, банкротство никогда не произойдет или это будет достаточно редким явлением. Контроль в каждый момент осуществлялся бы теми менеджерами, которые в наибольшей степени способны максимизировать стоимость данных активов. Если оказалось, что стоимость данных активов (за вычетом компенсации, требуемой руководящей группой, которая бы по- крывалась разницей в стоимости фирмы при данной руководящей группе и при следующей, наилучшей руководящей группе) превышала требования к этим активам, тогда другие претенденты пожелали бы предпринять их списание для того, чтобы максимизировать свою текущую стоимость, списание было бы для них лучшим вариантом, чем тот, который они получили бы при какой-нибудь альтернативной руководящей группе. Частота этих произвольных реорганизаций и конверсии обязательств, возможно, зависит от изменчивости экономики и масштабов неопределенности относительно момента, с которого вступали в силу новые контракты; можно было ожидать множество таких реорганизаций после завершения начальной приватизации. Впрочем, это было одним из аргументов, предложенных в качестве рационализации несовершенного первого этапа приватизации. Как только рыночная экономика начнет функционировать, произойдут подобные реорганизации и в конечном счете каждый актив будет «оптимально» управляемым.
Такие аргументы, однако, игнорировали несовершенства механизма внешних поглощений, и именно эти несовершенства, в свою очередь, делали необходимым использование процедур, связанных с регулированием банкротств. Около 30 лет назад я обратил внимание на эту загадку: при стандартной модели следовало бы ожидать полного единодушия в вопросе о том, какие действия могли бы приводить к максимизации стоимости, и никогда не возникли бы те виды конфликтов, которые появляются так часто при судебных разбирательствах. На одном уровне ответ был прост: Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 125 стандартная теория допускала полный набор цен, включая цены для каждого природного состояния* и в любой момент, и (это предусматривалось) здесь была полная информация в том смысле, что было соглашение по вопросам прибыли (затрат, результатов, цен, рынков и т. д.) для каждого состояния (это можно воспринимать как часть определения понятия «природное состояние» или по меньшей мере как следствие допущений, касающихся рациональности понимания природы равновесия в данном состоянии). Принимая во внимание очевидную нереалистичность данных допущений, разные участники рынка могли бы иметь свои суждения относительно последствий различных действий, а вследствие этого и о том, какие действия надлежало бы предпринять в данной ситуации - какие действия максимизировали бы стоимость на фондовом рынке (или ожидаемую полезность каждого участника). Условия для единодушия (во мнениях) слишком ограниченно.
В данных условиях существующие «собственники» вряд ли пожелают отдать свои права контроля кредиторам, если только их физически не заставят сделать это. С точки зрения «собственников», приведенная дисконтированная стоимость потоков дохода, поступающего владельцам капитала предприятия, возможно, была бы весьма велика, несмотря на то что рынок (отражая данную стоимость на потоках доходов предельного аутсайдера) предполагал превышающие рыночную стоимость фирмы требования кредитора. В данной ситуации владельцев капитала следует «заставить» отдать свои права.
В традиционной модели банкротства в учебнике описывается простая процедура: требования кредиторов должны быть полностью удовлетворены, а владельцы капитала предприятия должны получить остаток. Если остатка нет, то кредиторы осуществляют списание. Те, кто имеет залог, получают залоговую сумму. Кредиторы фактически захватывают контроль, выбирая ту руководящую группу, которая будет максимизировать их прибыль. Они могут сделать выбор в пользу действующего руководства и даже предоставить ему долю в капитале предприятия, если таким образом смогут максимизировать собственную прибыль.
Однако в действительности все не так просто. Интересы и ощущения кредиторов могут различаться - между ними не существует единодушия, так же как и между акционерами. Но что более важно, суды и правовая система выступают значительными препятствиями во многих странах. Принимая во внимание наличие возможных конфликтующих интересов, имеется настоятельная необходимость в арбитрах, для того чтобы гарантировать защиту различных интересов (согласно закону) и соблюдение очередности требований (отражающей контрактные договоренности). Но в то время как в моделях из учебников суды рассматриваются в качестве честных арбитров, сами арбитры становятся во многих странах, (особенно в тех, где слаба судебная система) активными участниками рас- * Состояния, зависящего от природы конкретного явления (см. дальше).
126 Дж. Стиглиц сматриваемого процесса. Например, во многих странах закон признает процессуальную правоспособность других заинтересованных лиц, таких, как рабочие27; суд может решить, что для защиты их интересов текущее руководство должно продолжать исполнять свои обязанности. Суды могут потребовать еще одно доказательство для того, чтобы взвесить справедливость различных требований. В принципе любые действия, направленные на продолжение деятельности текущего руководства без соответствующего надзора, являются приглашением к уводу активов. Возможность для коррупции в судебной системе должна быть очевидной.
Проблемы становятся еще более запутанными, когда некоторые из долгов находятся в руках банков государственной собственности - банков, которые ссужают деньги прежде всего структурам, близким к политикам. Они имеют двойной стимул -не признавать убытка, который явится результатом банкротства, и сохранить свои политические связи. Кроме того, владельцы фирм или их друзья могут уплатить часть долгов и таким образом стать кредиторами. У этих кредиторов однозначно есть стимулы, вступающие в конфликт со стимулами «истинных кредиторов, но они могут использовать свое положение для того, чтобы апеллировать к судам и блокировать решения, требующие единогласного голосования или поддержки квалифицированного большинства акционеров.
Сами суды играли двусмысленную роль во многих странах. Я намеренно использую понятие «двусмысленный». Последствия их (судов) действий - приостановки передачи контроля кредиторам - очевидны. Ясен и тот факт, что у коррумпированных судей могут быть стимулы к тому, чтобы задержать процесс принятия решения: пока фирма будет оставаться под внешним управлением, внешний управляющий, назначаемый судом, будет иметь источник дохода, часть которого может быть выделена судье. Даже если суд не является коррумпированным, но чрезмерно доверяет совету внешнего управляющего, решение может быть отложено. Но согласно законодательству многих, если не большинства, стран суд обязан заботиться об интересах не только кредиторов, но и других заинтересованных лиц, а задержка может быть оправдана более широким мандатом: быстро принятое решение с условиями, устраивающими кредиторов, могло бы привести к закрытию предприятия и высокому уровню безработицы.
Одним словом, экономическая система, построенная в большинстве стран в начале переходных процессов, была системой, в которой важную роль играли стимулы, но они, скорее, были стимулами к уводу активов, чем к созданию богатства. Данные стимулы были основаны на ошибочной модели теории фирмы, при которой точный контроль и права на доход переходили к владельцу капитала предприятия; в которой предполагалось, что данный собственник руководил бы процессом реструктуризации такими способами, которые должны были в кратчайшие сроки обеспечить всевозрастающую эффективность. Теория Коуза, согласно которой, если права собственности были четко определены, не имело большого значения, каким образом они были приобретены (поскольку теория касалась только эффективности), предо- Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 127 ставляла интеллектуальное обоснование этому явлению. На самом деле более подходящей моделью фирмы была модель множества основных агентов, в которой приватизация влекла за собой передачу только некоторых прав собственности. Переговоры в условиях неполной информации обычно не приводят к эффективным результатам, в то время как повторяющиеся взаимодействия могли бы иметь (в более статичной среде) в итоге допускаемы одновременно и сокращение неполноты информации, и прирост эффективности; быстро меняющаяся картина означала, что участники рынка действовали гораздо более близоруко, чем требовалось для обеспечения долгосрочной эффективности28. Разрушительная динамика была запущена: снижение доверия к реформам приводило к меньшему объему инвестиций (или, может быть точнее, к тому, что инвестирование вообще не начиналось), что в свою очередь усиливало недоверие. Отсутствие доверия к реформам подрывало доверие к долгосрочным правам собственности тех, кто пришел к своему богатству путями, не получившими общественной легитимности. Банковская система не только не справилась со своими функциями мониторинга; она сама была частью рассматриваемой проблемы. Из-за неспособности системы банкротства защитить права кредиторов даже хорошо функционирующие банки попали в затруднительное положение.
Общественный капитал
Процесс принятия решений в теории фирмы собственника-менеджера и ее (тео- рии) производных прост: собственник-менеджер предпринимает те действия, которые максимизируют рыночную стоимость компании. Разумеется, поступая таким образом, он учитывает влияние данных решений на других, например на рабочих, посредством заработной платы, которую они станут требовать для того, чтобы у них появилось желание работать в фирме. Но эти другие стороны полностью пассивны: они не являются в действительности частью процесса принятия решений. Напротив, согласно модели множества основных агентов (или модели заинтересованных лиц), решения принимаются коллективно через явный или неявный переговорный процесс, при этом, в сущности, различные стороны обладают правом вето. Рабочие, если им не нравится то решение, которое предлагается, могут устроить забастовку; тот факт, что, возможно, есть другие рабочие, желающие поступить на работу по первому предложению, может не иметь особого значения. Результат подобных переговорных процессов может быть или не быть эффективным. Многие экономики, например, характеризовались частыми и длительными забастовками, которые одновременно ослабляли положение фирмы и причиняли вред рабочему.
В рыночной экономике фирмы можно рассматривать как локальные нерыночные решения проблем коллективных действий, где трансакционные издержки сдерживают координацию путем рыночных контрактов [Коуз, 1937]. В новой, постсоциалистической рыночной экономике, как и в развитых рыночных экономиках, первоначальный пример расширенного (т. е. за пределами семьи) общественного сотрудничест- О О 128 Дж. Стиглиц
ва в повседневной жизни в действительности возникает на рабочем месте. В более широком смысле в последнее время в экономической литературе подчеркивались масштабы, в которых экономические отношения не опосредуются обезличенными рынками, и роль общественного капитала в обеспечении, по меньшей мере, небольшого прироста эффективности в таких отношениях29. Ключевым аспектом таких отношений является то, что они затрагивают сделки, при которых обмены не происходят одновременно и нет принудительных контрактов. Скорее один человек окажет «содействие» другому, надеясь, что это позднее принесет отдачу. В данном смысле подобные сделки в действительности вполне схожи с многими другими рыночными сделками, которые не затрагивают одновременный обмен двух точно определенных товаров, в отношении которых есть практически полная информация. Когда сделки происходят не одновременно, одна сторона обещает оплатить (или поставить) какой-либо товар другой стороне в более поздний срок. Когда свойства товара не становятся ясными в момент сделки, продавец может предоставить соответствующие гарантии; это вновь является обещанием, которое должно быть подтверждено в будущем.
Существуют два способа, благодаря которым подобные контракты соблюдаются - через механизмы репутации и через суды (иногда ссылаются на формальные и неформальные контракты). Оба механизма являются дорогостоящими и несовершенными. В то время как прямые издержки правового принуждения ясны, неформальные контракты, для того чтобы быть эф- фективными, требуют ренты - отклонения цены от предельных издержек, и это также имеет общественную цену. Эффективность механизмов репутации падает, когда повышаются процентные ставки и снижается вероятность выживаемости фирмы (или увеличивается индивидуальная мобильность). Переход к рыночной экономике, таким образом, в каком-то смысле становится труднее, чем поддержание функционирования рыночной экономики, поскольку начальные инвестиции в установление репутации должны быть произведены в то самое время, когда репутационный капитал особенно трудно создать. Вместе с тем правовые механизмы были также слабы в экономике в момент перехода особенно потому, что у судов не было опыта арбитров в рыночных отношениях. Усугубляло дело то, что, учитывая непосредственную историю судов, была, возможно, небольшая степень доверия к их непредвзятости (и даже в западных странах лишь относительно недавно по историческим меркам они заслужили честную репутацию).
Требования в отношении информации и трансакционные издержки, связанные с принуждением к исполнению формальных и неформальных контрактов, обычно различны, так что их следует воспринимать как дополняющие, а не как заменяющие. Проблема переходных экономик заключалась в том, что оба механизма принуждения были слабы: возможности государственной юридической и судебной систем были ограниченны, в то время как сам процесс перехода - глубокий институциональный переворот, высокие теневые процентные ставки и краткосрочные перспективы - ослабляет эффективность формальных Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 129 контрактов. Таким образом, даже если не требовалось создания новых институтов, сам процесс перехода принес бы с собой помехи в деятельности рыночной экономики.
Ослабление общественного капитала внесло свой вклад в проблемы, порожденные неадекватными системами корпоративного управления. Индивиды предпринимают действия, которые, если они были замечены, привели бы к «потере репутации» в более стабильной общественной среде или к приговорам о заключении в тюрьму в общественной среде с лучшими правовыми системами. Возможно, альтернативная стратегия перехода, в которой больше внимания уделялось бы сохранению общественного капитала, существовавшего в данное время, и созданию нового капитала, могла бы привести к меньшим злоупотреблениям. Мы мало знаем о том, как сохранять и создавать общественный капитал. Но это кажется слишком ясным. Разрушение того, что многими воспринимается как часть общественного договора, т. е. невыплата пенсий пожилым людям, которую, как они считают, они заработали, подрывает общественный капитал, особенно если в то же время правительство передает значительную часть богатства нескольким индивидам. (Впрочем, разрушение общественного и организационного капитала придает хоть какой-то смысл кажущейся аномалии снизившегося выпуска продукции в условиях, когда физический и человеческий капитал остается неизменным и предполагаемая эффективность распределения ресурсов возрастает30). Кажется, это тот случай, когда однажды разложившийся общественный капитал - как и организационный - собрать снова трудно. С учетом того что общественный капитал, который имеется в фирме, обычно существует на уровне предприятия, приводится аргумент, что предпринимательские усилия, возникающие на базе действующих предприятий или отпочковывающихся от них, могут быть особенно эффективными в постсоциалистическом обществе в целях сохранения элементов общественного и организационного капитала3132.
Политическая динамика
В ходе нашего обсуждения мы увидели, насколько тесно переплетены между собой экономика и политика: судебные системы, местные органы власти, государственные банки - все они сыграли свою роль в неудачах, усиливая их или терпя поражение в попытках справиться с провалами рынка, связанными с корпоративным управлением. Экономисты действительно принимали во внимание политику при анализе процесса проведения реформ, и именно политические соображения, так же как и экономика, представили логическое обоснование стратегии реформ, отстаиваемой некоторыми из реформаторов.
Политическая динамика сложна. Реформы ограничивают возможности групп интересов, лишая их ренты (то, что они могут рассматривать как права собственности). По определению индивиды, движимые личными интересами, никогда не делают этого добровольно. Каким же образом в таком случае возможно проведение реформ? Иногда можно обнаружить улучшения по Парето в крупных сделках, в кото- 130 Дж. Стиглиц рых все (или все крупные) группы убеждены, что они в итоге выигрывают33.
В некоторых случаях реформы делают возможными перестройку политической власти и изменения политического сознания. Сами по себе политические коалиции изменяются в процессе реформ; осознание этого может само по себе служить препятствием к реформам, если существующие политические структуры опасаются, что изменения приведут к новым коалициям с неопределенными долговременными последствиями. Но часто участники политического процесса играют в шахматы, думая на один или максимум на несколько ходов вперед. При достаточно высокой ставке дисконтирования такая близорукость может быть даже рациональной. Лица, осуществляющие реформы, могут играть на этой близорукости.
В странах с переходной экономикой были мощные группы укоренившихся интересов, которым было что терять из-за перехода к рыночной экономике. У некоторых реформаторов была вера в то, что инерция перехода достаточно сильна для того, чтобы реализовать программу приватизации, преодолев интересы тех, кто выступал эффективным собственником, но странно, что инерция не оказалась достаточной для того, чтобы преодолеть сопротивление реструктуризации (Бойко и др., 1996). С этой точки зрения желаемая (или единственно выполнимая) последовательность была такова: приватизировать, реструктурировать и затем регулировать. Вместе с приватизацией пришли бы мощные экономические стимулы реструктуризации; отрицательный эффект от масштаба привел бы к разукрупнению (как это, по- видимому, имело место в США после каждой волны слияний), и, если бы реструктуризация произошла, политическое давление в пользу конкуренции и регулирования увенчалось бы успехом. В более широком смысле приватизация положила бы начало процессу правовых реформ, которые в конечном счете привели бы к эффективным системам корпоративного управления.
Архитекторы российской приватизации осознавали опасности слабого обеспечения соблюдения прав собственности. Тем не менее, поскольку акцент был сделан на политических мерах, реформаторы прогнозировали, что институты последуют за возникновением частной собственности, а не наоборот (Шлейфер и Вишни, 1998).
Насколько мне известно, не существует теории и вряд ли найдется историческое свидетельство лежащей в основе этой оптимистичной оценки институциональной эволюции. Впрочем, есть общие результаты, которые показывают, что равновесие по Нэшу для институтов (включая взаимодействие между рынками и нерыночными институтами), как правило, не является эффективным по Парето34. Сам Коуз подчеркивал важность трансакционных издержек и то, что при их наличии и неполной информации результаты переговорных процессов в большинстве случаев не являются эффективными по Парето. Но современные «коузианцы» закрыли глаза на эти проблемы, особенно в России, и держали пари по поводу того, что вторичное рыночное распределение активов будет «отлично» работать. Сейчас кажется, что пари было проиграно и что российские рабочие и налогоплательщики расплатятся за это мероприятие. Quis custodiet /psos custodes? Неудачи корпоративного управления... 131 Справедливости ради стоит отметить, что прошло только 10 лет после начала переходного периода и, возможно, требуется терпение. Может быть, в конечном счете история будет развиваться в ожидаемом русле. Конечно же поборники стратегии реформ не полностью описывали те превратности, через которые должны пройти страны ради того, чтобы достичь конечной стадии. Существует мало свидетельств того, что они действительно предчувствовали недостаток инвестиций в производство, бегство капитала за границу, то, что иссякнет поддержка рыночных реформ. Если бы они сосредоточили свой анализ на экономическом аспекте, то могли бы сказать в свою защиту, что эти неблагоприятные последствия возникли в результате политических процессов, находящихся за пределами их внимания. Если бы их можно было справедливо обвинить в игнорировании политических аспектов, их защита была бы по меньшей мере понятной. Но когда защищаемая стратегия была основана не на экономическом анализе, а на политических суждениях, тогда подобная защита представляется необоснованной.
Существует иная политическая динамика: в результате демократических процессов происходит осознание того, что происходит концентрация власти, экономической и политической, которая представляет серьезнейшую угрозу жизнеспособному демократическому обществу. Реформаторы, возможно, использовали приверженность демократическим процессам для того, чтобы обосновать процесс реструктуризации и передачи (полномочий), ослабляя власть отраслевых министерств. Возможно, сама по себе приватизация мог- ла бы ослабить сопротивление, поскольку в любом случае власть министерств была бы недолговечной. В новой атмосфере свободы новые программы поддержки предприятий, образованных в этот период, возможно, нашли бы широкую поддержку, и эти новые предприятия в конечном счете стали бы противодействующей силой по отношению к старым и утвердившимся монополиям. Создать органы, регулирующие поведение монополий (особенно естественных), после приватизации, вероятно, гораздо тяжелее, чем до этого. После приватизации появляются частные интересы, стремящиеся поддерживать высокие цены и ограничивать конкуренцию, они могут использовать свою прибыль для дальнейшего отстаивания своих интересов. До приватизации потенциальные покупатели не знают, кто станет монополистом; здесь существует проблема коллективного действия: это не в интересах потенциального покупателя покупать для того, чтобы посвятить массу энергии и ресурсов сопротивлению регулирования. Если правительство привержено приватизации, тогда вряд ли министерства будут заинтересованы в сопротивлении подобному регулированию - оно затронет только частный сектор, создание которого последует за приватизацией.
В более широком смысле я считаю, что, как только в результате политического процесса для жителей закрытой страны открывается внешний мир, неизбежно появляется вопрос: почему наш уровень жизни ниже, чем в других странах с близким качеством образования и примерно равной обеспеченностью природными ресурсами? Если рыночная экономика будет способствовать более быстрому экономическому 132 Дж. Стиглиц росту и большей стоимости капитала предприятия, спрос на рыночные реформы будет чрезвычайно высоким. Проблема состоит в том, что жители стран с переходной экономикой смотрят на все эти процессы и те из них, кто придерживается байесовского подхода, т. е. признает значимость влияния опыта, видят печальные результаты переходного периода и сохраняют скептицизм. С этой реальностью в ближайшие годы придется столкнуться всем приверженцам реформ.
Традиционные предубеждения, недоразумения и недопонимание
Оглядываясь на события истекшего десятилетия, нельзя не заметить, насколько уверенно делались заявления о выборе правильных путей проведения реформ и насколько быстро некоторые аналитики пришли к выводу о правильности своих прогнозов. Справедливость требует признать, что, несмотря на изобилие опыта во множестве стран, было еще недостаточно данных для того, чтобы прийти к твердым выводам: есть ли между странами, в которых быстрее протекают процессы либерализации и приватизации, различия по другим показателям - различия, которые могли бы сами по себе объяснить их успех. По-видимому, скорость приватизации была эндогенной переменной, на которую повлияли история и перспективы, и страны явно различаются и своей историей, и перспективами. Для стран Восточной Европы перспектива быстрого вступления в Европейский союз обеспечивает одновременно и импульс к быстрой либерализации, и возмож- ности, которых нет у стран, не имеющих выхода к морю, расположенных глубоко в Центральной Азии. Этот опыт воспринимался на уровне теста Роршаха, при котором различные исследователи видят в данных то, что они хотели увидеть. Только по прошествии некоторого времени, поскольку взгляд через одинаковые «очки» приводил к противоречивым результатам, аналитики вынуждены были столкнуться с фактами и неясностями, которые они собой представляют.
Среди этих неясностей есть и относящиеся к пониманию приватизации. Когда Соединенное Королевство продало акции одной из своих национализированных компаний частным лицам, было очевидно, что это приватизация. Но когда Польша продала доли в национальных инвестиционных фондах, контролируемых правительством, на Варшавской фондовой бирже, означало ли это, что все промышленные компании, чьи акции были в портфелях инвестиционных фондов, стали прива-тизироваными (как утверждалось долгие годы)35? Можно ли считать портфельные компании приватизированными только в случае, когда они проданы стратегическим покупателям или когда они самостоятельно размещают свои бумаги на фондовом рынке? Ответ на этот вопрос важен для эмпирического анализа, поскольку то, как мы ответим на него, определит, является ли Польша быстрым или медленным «приватизатором». Или рассмотрим другой пример: если в Чешской Республике проводится ваучерная приватизация, но при этом имеются государственные банки, которые предоставляют льготные займы приватизированным компаниям, является ли это Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 133 подлинной приватизацией36? Предполагалось, что приватизация приведет к жестким бюджетным ограничениям, но уже сами льготные займы гарантируют то, что будут мягкие бюджетные ограничения. Однако этот пример для аналитика представляет даже большие трудности: как узнать, что эти займы являются льготными? Конечно, повторяющиеся акции по спасению банков свидетельствуют об этом ex post. Но тогда даже так называемые частные банки могут предоставлять льготные займы, особенно если у них имеется недостаточная капитализация, надеясь при этом на спасение в случае невозврата займа и рассчитывая на прошлую практику соответствующей помощи.
В некотором смысле, по мере того как мы двигаемся вперед, и результаты эконо-метрических исследований, и содержательные соображения приводят к одному: корпоративное управление имеет огромное значение и перспективы для приватизации, неспособной решить проблемы корпоративного управления по причине либо провалов в работе банковской системы, либо проблем с капиталом предприятия, весьма мрачны.
Подобные неясности связаны и с концепцией реструктуризации. Одна из ранних дискуссий была посвящена тому, должно ли правительство предпринять попытку реструктуризации или предоставить эту возможность новому собственнику после приватизации. «Первой волной мудрости» была теория о том, что реструктуризация должна быть оставлена новым собственникам; в конце концов, государство до этого показало себя не совсем искусным в этом деле. Но данная теория не решала проблему того, что делать с огромными устаревшими и не отвечающими требованиям рынка активами предприятий. Правительство обычно не желало предпринимать массового сокращения работников и скорее передало бы эту чувствительную проблему иностранному покупателю, который мог бы субсидировать рабочих из своих «глубоких карманов» или не побоялся бы политического давления при массовых сокращениях рабочих. Однако иностранные покупатели едва ли стремились начать действовать в стране при таких условиях и навлечь на себя обвинения по поводу таких политически чувствительных мер (которые исправляли чужие ошибки)37.
Другая проблема при «первой волне мудрости» заключалась в том, что балансы и отчеты предприятий были заполнены бесполезными активами и «пассивами», являющимися результатом субсидий, направленных фирме в прошлом. Как только стала появляться возможность прихода иностранных денег, все эти пассивы по (очень) льготным займам внезапно превратились в «юридические обязательства» предприятий по отношению к государственным банкам. Новый покупатель, конечно, должен был бы признать «правовые обязательства» приобретаемой фирмы. Что касается активов баланса, которые не были нужны для выполнения бизнес-плана покупателя и обычно не имели вторичного рынка, то они оценивались приватизационным агентством-продавцом либо по балансовой стоимости, либо по воображаемому «доходному потенциалу». Должен ли я упоминать о ликвидации последствий нанесения ущерба окружающей среде в прошлом (или о скрытых обязательствах фир- мы в отношении эффектов, появляющихся в будущем)? Оставив в стороне проблемы, связанные с рабочей силой, заметим, что, если бы покупатели согласились принять на себя обязательства (как явные, так и скрытые) и бесполезные активы фирм, не прошедших через реструктуризацию, тогда большинство предприятий были бы проданы за чисто символическую сумму в 1 долл. Но это было политически неосуществимо38, и «первая волна мудрости» обычно приводила к плачевному концу - очень незначительным объемам прямых иностранных инвестиций в существующие предприятия.
Теории реструктуризации в конечном счете становились более тонкими. Происходило осознание того, что иностранные покупатели не желают обременять себя чувствительными с политической точки зрения обязанностями по исправлению ошибок прошлого. Стало понятным, что инвесторы желают иметь «чистую игру», состоящую из активов, которые бы подходили для их бизнес-планов, а не полного набора активов, которые, по-видимому, в прошлом были собраны случайно. Было осознано, что сама неопределенность, порожденная смешанным набором активов и пассивов, снижала цену, которую желали заплатить покупатели. Если они не могли добиться чистой игры, то могли бы с тем же успехом приступить к инвестициям с нуля («на зеленом поле»)*, оставив старое предприятие «на свалке» (за исключением, возможно, нескольких активов, купленных на аукционе, на котором продаются акти- вы после банкротства компании). Выяснилось, что правительство должно было самостоятельно разобраться в проблемах льготных займов и экологии, а не ожидать,
что придут иностранные покупатели и помогут каждому справиться с экономическими трудностями. Сейчас правительства принимают на себя больше ответственности за то, что называется пассивной реструктуризацией, для того чтобы упорядочить балансы и сократить количество проблем, связанных с рабочей силой (например, путем проведения активной политики на рынке труда и улучшения мер социальной защиты населения); и при этом мы еще не говорим об «активных» реструктуриза-ционных решениях в отношении предметно-производственной специализации и приобретения нового оборудования, чем должны заниматься покупатели предприятия.
Заключение
Гераклит сказал, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, и, хотя из истории можно многому научиться и постараться понять, почему какие-то процессы закончились не так, как многие предполагали, наш взор должен быть устремлен в будущее. На данный момент для нас очевидны два факта: доходы и показатели уровня жизни в большинстве стран в лучшем случае вступили в фазу стагнации, если только не падают: общественное доверие к рыночным процессам и оптимизм, связанный с * Инвестиции во вновь создаваемые компании в противоположность инвестированию средств в действующие компании (Финансы и инвестиции. М., 1995. С. 68). Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 135 переходом, постепенно ослабевают во многих странах, если не в большинстве из них. И любая стратегия, направленная в будущее, должна считаться с этими фактами.
Во многих странах буквальная интерпретация законов рыночной экономики могла быстро привести к тому, что правительство получило бы значительную часть существующих активов предприятий, которые были приватизированы в ходе истекшего десятилетия. В некоторых странах имеются огромные задолженности по налогам; в типичной передовой индустриальной экономической системе задолженности в таких размерах были бы быстро погашены путем наложения правительством ареста на имущество, которое в конечном счете было бы продано, при этом выручка использовалась бы на погашение долга. Более того, во многих странах банки являются в действительности банкротами отчасти по причине огромных задолженностей им со стороны корпораций. Стандартный рыночный процесс означал бы лишение должника права выкупа своего имущества у банков и национализацию банков правительством, поскольку оно осуществляет их рекапитализацию (если только банки не могут найти частных источников рекапитализации, что вряд ли возможно во многих странах при отсутствии огромных государственных субсидий). В какой-то степени это является хорошей новостью, поскольку сейчас появился второй шанс для правительства заняться повторной приватизацией этих активов такими методами, которые опирались бы на более четкое осознание значимости проблем корпоративного управления и других вопросов, на которых я уже останавливался. В то время как продолжается процесс демократического перехода, следует уделить должное внимание другим вопросам, о которых здесь, вероятно, было упомянуто вскользь. Создавать новые не менее важно, чем реструктурировать существующие активы и предприятия; создание рабочих мест и развитие предпринимательства следует поставить в центр обсуждений. Поэтому необходимо сделать акцент и на других аспектах институциональной инфраструктуры для рыночной экономики и демократического общества от финансовых институтов до общественных и правовых структур. Растущий уровнь коррупции и осознаваемые проблемы, связанные с корпоративным управлением, являются одновременно и причиной, и следствием неудачи экономических процессов.
Последнее десятилетие этого века было полно сюрпризов. Не многие предвидели стремительный крах коммунистических правительств. После того как это произошло, возникла эйфория, связанная с переходом к рыночной экономике. Десятилетием позже эти надежды рухнули и их заменил более трезвый реализм, обусловленный трудностями стоящих перед обществом задач. Несмотря на это, я остаюсь оптимистом: я надеюсь, что уроки, которые мы можем извлечь из данного опыта, за что многие уже заплатили высокую цену, пойдут странам на пользу, по мере того как они приближаются к новой и, я надеюсь, более успешной фазе своего демократического развития. • „ -
(Перевод Р.Н. Павлова и С.Ю. Виноку-
ра) N0 О О 136 Дж. Стиглиц Примечания
1. См.: World Bank [1997]. Эта статистика не
вполне корректна: в принципе мы должны были
бы рассматривать крупные провинции в других
странах как независимые частные значения. Од
нако, если бы мы сделали это, получившаяся кар
тина не намного бы изменилась.
2. См.: World Bank [1996].
3. Важно помнить, что, хотя это может не
быть статистически значимым результатом рег
рессии, это тем не менее служит тому, чтобы под
вергнуть серьезному сомнению обратные утверж
дения, а именно что ранняя либерализация и низ
кая инфляция являются краеугольными камнями
успешной политики перехода к рынку.
4. Например, данные о бедности в России ус
танавливаются из независимого обследования.
Восьмой раунд Российского мониторинга эконо
мики и здоровья населения (РМЭЗ), проведенный
в конце 1998 г., показал, что число людей, живу
щих за чертой бедности, возросло с 36% в 1996 г.
до 39% в 1998 г., а число детей в возрасте моложе
шести лет, живущих ниже черты бедности, резко
увеличилось - с 45% до ошеломляющей цифры в
56%.
5. Оценки показывают, что в России свыше
70% сделок (по стоимости) в настоящий момент
(1998 г.) - это бартерные сделки. Относительно
причин роста бартера согласия нет, однако неко
торые заслуживающие внимания объяснения ста
вят в центр внимания политику, направленную на
достижение макростабилизации (например, нало
говую политику, которая используется для сбора
налогов; ограничения на денежные потоки, не со
гласованные с ограничениями на расходы, что
приводит к образованию неплатежей).
6. См.: Акерлоф и Йеллен [1985].
7. См:. Стиглиц [1999].
8. Обсуждение некоторых из этих проблем
см. в работе Гэдди и Икеса [1998].
9. См.: рис. 10.
10. См.: Эллин и Стиглиц [1995] и Шлайфер и
Вишны [1998].
11. См., напр., Стиглиц [1982].
12. Фактически условия, при которых даже
максимизация стоимости фирмы ведет к эффек
тивности по Парето, носят в значительной степе- ни ограничительный характер. См.: Гроссман и Стиглиц [1977].
13. Отметим аналогию между этим решением
проблемы общественных благ и тем, которое об
суждалось в литературе по общественным бла
гам, касающейся маяков (Коуз [1988] и Демсец
[1993]).
14. Я впервые обратился к этой проблеме в
работе: Стиглиц [1972].
15. См.: Дик [1999].
16. Такова идея, которая впервые была вы
двинута Берли и Минзом [1932] и переформулиро
вана в терминах современной агентской теории
Стиглицем [1985].
17. Обсуждение роли угроз прекращения дей
ствия соглашений на кредитных рынках в связи с
агентскими проблемами см. в работе Стиглица и
Вяйсс [1983]. В самом деле, преимущества больше
го «контроля», связанного с краткосрочным дол
гом, могут более чем сведены на нет минусами,
связанными с большим риском, который он вле
чет (для заемщика). См., напр.: Рэй и Стиглиц
[1993].
18. Или, точнее, общая ожидаемая сумма по
гашения, которая включает величину остатка в
случае, если фирма не будет признана банкротом.
19. См., напр.: Стиглиц [1992].
20. Эконометрический анализ представлен в
работе Вяйсса и Никитина [1998].
21. Даже если коррупция и не играла важной
роли в этом процессе, высокая задолженность (с
четко или нечетко выраженной ограниченной от
ветственностью) могла бы исказить поведение.
См.: Стиглиц и Вяйсс [1983].
22. Некоторые поборники быстрых реформ
хотя и осознавали это, но утверждали, что «баро
ны-грабители» будут иметь стимул для продажи
своих активов (на конкурентном аукционе) тем,
кто наилучшим образом разместит ресурсы. До
пущение состояло в том, что спроектировать та
кой аукцион достаточно просто - и «барон-гра
битель» будет иметь всяческий стимул для макси
мизации стоимости. Этого не случилось отчасти
из-за того, что они, возможно, сосредоточили
свое внимание на других вопросах - таких, как
вывод стоимости из фирм, а не повышение ры
ночной стоимости; и отчасти из-за того, что зна
чительные проблемы, которые лежали в основе Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 137 первого этапа приватизации, препятствовали прохождению второго этапа. Кто имеет столько богатства, чтобы приобрести эти активы? За исключением иностранцев, нельзя было предположить, что те, кто мог приобрести активы на втором этапе (который не произошел), те, кто выступал за доступ к «банковским» ссудам, были бы гораздо более эффективными, чем те, кто получил активы на первом этапе.
23. Безусловно, эти трудности конвертируемо
сти средств на капитальных счетах нужно сопос
тавлять с другими негативными стимулами, свя
занными с попытками обойти ограничения на
конвертируемость. Если обратиться к прошлому,
трудно полагать, что искажения, возникающие из
этих более традиционных угроз, перевешивали
неблагоприятное влияние на благосостояние, воз
никающее в результате искажений, о которых
здесь только что шла речь. Конвертируемость
средств на капитальных счетах также может обу
славливать различия в масштабах коррупции в
России и Китае.
24. Для ознакомления с анализом, близким на
шему, применительно к проблемам Чешской Рес
публики см.: Межстрик [1999].
25. Согласно более ранней теории «оставших
ся» акционеров, акционеры не могут, применяя
данное выражение, грабить фирму: они могли бы
только забирать себе активы. Конечно же они,
возможно, решают устроить декапитализацию
фирмы, если полагают, что прибыль от инвести
ции в фирму достаточно мала, и это, может быть,
объяснило бы кое-что из рассмотренного поведе
ния. (Это оставляет без ответа вопрос о том, поче
му прибыль от капитала была столь низкой, ка
жется, везде не может каждый сектор иметь срав
нительно неблагоприятные условия!) Но соглас
но модели многочисленных основных агентов,
число претендентов весьма значительно; акционе
ры пытаются захватить то, что они могут, до то
го, как это сделают другие претенденты. Граби
тельское поведение при данном обстоятельстве
может быть индивидуально рациональным, даже
если оно коллективно иррационально. Данное
поведение может иметь особый смысл, принимая
во внимание несовершенства внутренних рынков
капитала. Основные акционеры были, как прави
ло, людьми зрелого возраста (им оставалось не- сколько лет до ухода на пенсию). Представьте, что они превращают в капитал свою прибыль, реструктурируют фирму и увеличивают акционерную стоимость. Традиция семейной собственности либо является слабой, либо ее нет вообще, таким образом, они не могут передать фирму своим детям. Частный вторичный рынок для фирм либо мал, либо его вообще не существует; еще меньше рынок для выпуска новых ценных бумаг. Не ожидая другого выхода, доминирующий акционер может обратиться к стратегии «грабежа и разжижения» для того чтобы перевести блок крупной собственности в деньги, для того, чтобы где-нибудь хорошо провести время на пенсии.
26. См.: Коммандер, Дуц и Штерн [1999].
27. В каком-то смысле в других странах, вклю
чая Германию и Японию, закон «принял» модель
фирмы, которую мы назвали моделью многочис
ленных основных агентов или моделью много
численных заинтересованных лиц.
28. См.: Фаррел [ 1987]. Данные проблемы углу
бились выбором выхода, выраженного через кон
вертируемость средств на счетах капитала.
29. Для обзора более широкого круга литера
туры по общественному капиталу см.: Вулкок
(1999).
30. См.: Бланчард и Кремер [1977] и Галди и
Икес [1998].
31. О предприятиях районно-сельского типа в
Китае см.: Вейцман и Key [1994], Лин и др. [1996],
Киан [1999].
32. Другие общественные организации, кото
рые, возможно, культивируют и поддерживают
усилия предпринимательства, включают местные
администрации, союзы, школы, колледжи, коопе
ративы (жилищные, потребительские, кредитные
и прозводственные), ассоциации взаимопомощи,
гильдии, профессиональные ассоциации, церкви,
ассоциации ветеранов, клубы и группы больших
семей.
33. Учитывая масштабы (утверждаемые и ка
жущиеся) неэффективности советской системы,
что здесь было достаточно резервного капитала,
который мог бы быть разделен благодаря движе
нию к новым организационным формам, и при
этом каждый легко смог бы достичь уровня обес
печенной жизни. В этом смысле можно подумать,
что политические преграды для проведения ре- 138 Дж. Стиглиц
форм были бы меньше, чем в тех ситуациях, когда были меньшие доходы. Существует несколько возможных ответов на эту загадку. Смена политического климата затруднила балансирование старой гвардии (на своем месте); но тогда каким же образом оказалось так, что многие из них остались на властных позициях и продолжали проведение блока реформ? Возможно, проблема состояла в том, что не было способа, посредством которого можно было совершить обязательную передачу полномочий; реформы привели бы к ряду изменений, которые в конечном счете лишили бы старую гвардию власти; они знали об этом, и поэтому им нужно было заблокировать реформы на начальном этапе.
34. См.: Арнотт и Стиглиц [1991].
35. Конечно, наш ответ на данный вопрос не
должен быть основан на том, что контролируе
мые государством инвестиционные фонды пере
давали контракты на управление частным запад
ным инвестиционным банкам, поскольку это бы
ло сделано до размещения акций.
36. Часто значительная часть акций «привати
зированных» компаний принадлежала ваучер
ным инвестиционным фондам, которые были под
полным контролем управляющих компаний, на
ходящихся в собственности банков. Таким обра
зом, банки спасали компании косвенно под собст
венным контролем.
37. В качестве иллюстрации здесь можно при
вести анекдот. Иностранная мебельная компания
купила фабрику на юго-востоке одной европей
ской страны и заявила агентству по приватизации
и рабочим, что одна часть предприятия является
сомнительной. Если они в течение года не смогут
привести ее в порядок, чтобы она приносила при
быль, им придется закрыть ее. По прошествии го
да выяснилось, что эта хозяйственная единица не
подает особых надежд, и иностранные менедже
ры объявили, что она будет закрыта. Тогда поли
ция местного города, в котором положение с за
нятостью было критическим, заняла фабрику и
объявила иностранным менеджерам, что они «на
рушили закон» и должны либо покинуть страну,
либо столкнуться с тем, что их арестуют. Тогда
иностранная компания вынуждена была закрыть
все предприятие и потребовать, чтобы в дело для
исправления положения вмешалось националь- ное правительство. Этот иностранный собственник, видимо, не был сторонником теории «оставь реструктуризацию покупателю». 38. На самом деле, политическая оппозиция во многих постсоциалистических странах в неявном виде приняла теорию оценки, которая гласит: «любая цена, которую иностранный покупатель заплатил в действительности, была явно слишком низкой, поэтому правительство может всегда сталкиваться с нападками в свой адрес, дескать, оно по дешевке распродает национальные активы иностранцам».
Литература
Akerlof, G. and Yeilen J. A Near-rational Model of the Business Cycle, with Wage and Price Inertia // Quarterly Journal of Economic 100(5). 1995. P.
823-838.
Arnott, R. and Stiglitz J. Moral Hazard and Non-Market Institutions: Dysfunctional Crowding Out or Peer Monitoring // American Economic Review. 1991. 81(1): P. 179-190.
Aslund, A. How Russia Became a Market Economy. Washington: Brookings, 1995.
Berle, A. and Means G. The Modern Corporation and Private Property. New York: MacMillan Company, 1932.
Black, В., Kraakman R., and Tarassova A. Russian Privatization and Corporate Governance: What Went Wrong? Mimeo, 1999.
Blanchard, O. and M. Kreter. Disorganization // Quarterly Journal of Economics. 1997. 12(4): 1091-1126.
Boycko, M., Shieifer, A. and Vishny R. Second-Best Economic Policy for a Divided Government. // European Economic Review. 1996. 40(3-5), April: 767-774.
Coase, R. H. The Nature of the Firm // Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 139 Economica. IV(Nov. 1937): 386-405; The Firm, the Market and the Law. Chicago: University of Chicago Press, 1988.
Commander, S., Dutz M., and Stern N. Forthcoming. Restructuring in Transition Economies: Ownership, Competition and Regulation // Proceedings of the 1999 Annual Bank Conference on Development Economics, 1999.
Demsetz, H. The Private Production of Public Goods // Journal of Law and Economics. 1970. 13(2). Oct. 293-306.
Dyck, A. Privatization and Corporate Governance: Principles, Evidence and Future Challenges. Harvard Business School. Mimeo, 1999.
Ediin, A. and Stiglitz J.E. Discouraging Rivals: Managerial Rent-Seeking and Economic Inefficiencies // American Economic Review. 85(5). December 1995. P. 1301-1312.
Farrell, M. J. Information and the Coase Theorem // Journal of Economic Perspectives 1987. 11:113-129.
Gaddy, C. and Ickes B. Beyond the Bailout: Time to face reality about Russia's Virtual economy. // Foreign Affairs. 1998. P. 77; 53-67.
Greenwald, B. and Stiglitz J. Externalities in Economies with Imperfect Information and Incomplete Markets // Quarterly Journal of Economics. 1986. P. 101: 229-64.
Grossman, S. and Hart O. Disclosure Laws and Takeover Bids // Journal of Finance, 1980. 35(2). May. P. 323-334.
Grossman, S. and Hart O. The Allocarional Role of Takeover Bids in Situations of Asymmetric Information // Journal of Finance, 1981. 36(2). May. P. 253-270.
Grossman. S. and Stiglitz J. On Value Maximization and Alternative Objectives of the Firm // Journal of Finance, 1977. 32(2). May. P. 389-402.
Knack, S. and K-eefer P. Does Social Capital have an Economic Payoff? A Cross-Country Investigation // Quarterly Journal of Economics. 1997. P. 1251-1288.
Lin, J., Yifu, Cai F., and Li Z. The China Miracle: Development Strategy and Economic Reform // Hong Kong: Chinese University Press, 1996.
Marshall, A. The Old Generation of Economists and the New // Quarterly Journal of Economics. 1897. January. P. 115-135.
Mejstrik, M. Privatization, Foreign Investment, and Corporate Governance: Theory and Czech Practice // Charles University Prague Working Paper. 1999. April 10.
Milanovic, B. to Income, Inequality, and Poverty during the Transition from Planned Market Economy. Regional and Sectoral Studies, The World Bank, Washington, 1998. DC.
Qian, Y. (forthcoming). The Institutional Foundations of China's Market Transition // Paper presented to 1999 Annual Bank Conference on Development Economics, 1999.
Rey, P. and Stiglitz J.E. Short-term Contracts as a Monitoring Device // NBER Working Paper 4514. 1993.
Sappington, S. and Stiglitz J. Privatization, Information and Incentives // Journal of Policy Analysis and Management. 1987. 6(4): P 567-582.
Shieifer, A. and Vishny R. The Grabbing Hand: 8
Government Pathologies and Their Cures. ==
Cambridge: Harvard University Press, 1998. *
Stiglitz, J.E. Some Aspects of the Pure Theory of
Corporate Finance: Bankruptcies and Take-Overs
// Bell Journal of Economist 1972,3(2), Autumn P.
458-482. 140 Дж. Стиглиц
Stiglitz, J.E. Ownership, Control and Efficient Markets: Some Paradoxes in the Theory of Capital Markets // Economic Regulation: Essays in Honor of James R. Nelson, Kenneth D. Boyer and William G. Shepherd (eds.). Michigan State University Press. 1982. P. 311-341.
Stiglitz, J.E. Credit Markets and the Control of Capital // Journal of Money, Banking, and Credit. 17(2), May. 1985. P. 133-152.
Stiglitz, J.E. The Design of Financial Systems for the Newly Emerging Democracies of Eastern Europe // In The Emergence of Market Economies in Eastern Europe, C. Clague and G.C. Rausser (eds.), Cambridge: Basil Blackwell, 1992. P. 161-184.
Stiglitz, J.E. Some Theoretical Aspects of the Privatization: Applications to Eastern Europe // In Privatization Proccsxe.i in Eastern Europe. Mario Baldassarri, Luigi Paganetto and Edmund S. Phelps Ed. New York: St. Martin's Press, 1993. P. 179-204.
Stiglitz, J.E. Whither Socialism? Cambridge MA: MIT Press, 1994.
Stiglitz, J.E. Whither Reform? Speech at ABCDE Conference, World Bank, Washington, 1999. DC. For speeches in general, see http://www.worldbai-ik.org/knowledge/chiefecon/index.htm.
Stiglitz, J.E. and Ediin A. Discouraging Rivals: Managerial Rent-Seeking and Economic Inefficiencies //American Economic Review. 1995. 85(5): 1301-1312.
Stiglitz, J. and Weiss A. Incentive Effects of Termination: Applications to the Credit and Labor Markets // American Economic Review, 1983. 73(5). December. P. 912-927.
Stiglitz, J. Credit Rationing in Markets with Imperfect Information // American Economic Review. 1981. 71 (3). June: 393-410.
Weiss, A. and Nikitin G. Performance of Czech Companies by Ownership Structure. Washington 1998. DC, World Bank.
Weitzman, M. and C. Xu Chinese Township-Village Enterprises as Vaguely Defined Cooperatives // Journal ofComparative Economics. 1994. 18: P. 121-145.
Wolfensohn. J.D. Annual Meetings Address: The Challenge of Inclusion. Hong Kong: World Bank, 1997.http://www.worldbank.org/html/extdr/am97/ jdw_sp/jwsp97e.htm.
Wolfensohn. J.D. The Other Crisis: 1998 Annual Meetings Address. Given at the 1998 World Bank/International Monetary Fund Annual Meetings. 1998. Internet Access: http ://www. worldbank. org/html/extdr/am98/j dw-sp/index.htm.
Wolfensohn. J.D A Proposal for a Comprehensive Development Framework (A Discussion Draft). Washington: World Bank, 1999.
Woolcock, M. (forthcoming). Using Social Capital: Getting the Social Relations Right in the Theory and Practice of Economic Development. Princeton NJ: Princeton University Press.
World Bank. World Development Report 1996: From Plan to Market. World Bank, Washington, 1996.
World Bank. China 2020: Development Challenges in the New Century. World Bank, Washington. Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 141
142 Дж. Стиглиц
Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления.. 143
144
Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 145
146 Дж. Стиглиц


Валерий Зорькин: Население РФ все чаще ведет себя не как единое общество
11.12.2012, 00:50 "Российская газета" - Федеральный выпуск №5958 (285)
(Валерий Зорькин с тревогой констатирует: Наше общество подвергается мощнейшей эрозии. Фото:Аркадий Колыбалов)
Текст: Валерий Зорькин (председатель Конституционного суда Российской Федерации)

Право вообще и конституционное право, в частности, - вот чему я хочу посвятить эту статью. Но право - лишь один из регуляторов жизни человеческого общества. Для того, чтобы этот регулятор мог нормально функционировать, необходимо, чтобы наряду с ним (а также над ним, под ним и так далее) существовала совокупность других регуляторов жизни. Только тогда население, живущее на определенной территории, является полноценным социально-политическим организмом - обществом.
Человек может оставаться человеком, лишь будучи по-настоящему причастным к полноценной общественной жизни. Иначе говоря, обладая этой самой "полноценной причастностью к полноценному".
Обладать же этим он может, только тренируя некие "социальные мышцы". И он их тренирует всегда. Даже лишаясь непосредственной общественной жизни (оказавшись на необитаемом острове или в тюремной камере-одиночке), человек тянет из своего внутреннего мира нити тончайших связей с отнятым у него обществом. Потеряв простейшую систему коммуникаций с себе подобными, человек начинает усложнять и использовать другие уровни все той же системы коммуникаций. Например, чаще читать стихи и петь песни, напрягать воспоминания об этих коммуникациях, мечтать об их восстановлении и так далее.
Казалось бы, нельзя мечтать о полноценной правовой жизни - и отвергать весь комплекс проблем, связанных с обретением и потерей полноценной социальной жизни, как чего-то такого, что объемлет правовую жизнь и без чего этой жизни не существует. Но, увы, многие наши требовательные сограждане отрывают одно от другого с необычайной легкостью. "Где полноценное право?" - спрашивают самые "продвинутые" из этих сограждан. И предъявляют факты, говорящие о том, что право и впрямь не является полноценным.
Иногда речь идет о ложно трактуемых фактах. Или даже о фактах, сознательно извращаемых.
Иногда речь идет всего лишь о лукавой избирательности, позволяющей лидерам наших требовательных сограждан справедливо указывать на неполноценность правового поведения их противников. Но - яростно отказываться от обсуждения неполноценности собственного правового поведения.
А иногда в том, что обсуждают такие лидеры, нет никаких изъянов. И надо признать их правоту, с глубоким сожалением констатируя глубочайший разрыв между правовым идеалом и нашей действительностью.
Нельзя катиться в сторону превращения общества в примитивную стаю
Можно даже пойти дальше и признать, что этот разрыв не уменьшается, а увеличивается. И что увеличение такого разрыва сулит нам всем большую беду.
Ведь никто не может хотеть пришествия беды на нашу многострадальную землю. Хотя бы потому, что придя, эта беда не будет делать различий между домами бедных и домами богатых. Исторический опыт говорит о том, что в таких случаях она приходит именно в каждый дом.
Наверное, кто-то постарается покинуть родину в момент беды. А кто-то постарался сделать это загодя, ориентируясь на горький опыт предшествующих поколений. Я не хочу читать морали людям, покидающим в горький час свое Отечество. Каждый сообразуется в своем поведении со своими нормами. Да и что делать рядовому гражданину, наблюдающему рост системного неблагополучия и не имеющему никаких способов личного противодействия такому росту? Ведь не может отдельный человек, отдельная семья оказать этому противодействие, изменив протекающие макропроцессы. Такое по плечу только крупным силам, способным к самоорганизации. То есть гражданскому обществу, слабость которого мы с прискорбием ощущаем.
Но опять же, для того, чтобы общество было гражданским, оно должно быть обществом. Я не социолог. И не берусь утверждать, что общество в полном смысле этого слова подвергается мощнейшей эрозии. Но я гражданин страны и ученый. Я не могу не видеть, что чаще и чаще население ведет себя не как единое общество, пронизанное мощными связями, а как совокупность разорванных социальных сред.
Что каждый из клочков общества обладает своими ценностями и нормами. Что эти ценности и нормы не преодолевают границы социальных сред, то есть клочков, на которые общество все в большей степени разделяется. Что обитатели двух разных клочков того, что должно быть обществом, относятся к ряду явлений нашей жизни диаметрально противоположным образом. Что скрепы рушатся. Что единственный объединяющий нас по-настоящему праздник - это день великой нашей Победы в войне с фашизмом. Но что и тут есть нарастающие проблемы. Для кого-то победителями являемся не мы, а американцы. Кто-то скорбит о победе и считает, что нацисты обеспечили бы нормальную жизнь. А кто-то прямо говорит, что Победа - это последняя макросоциальная скрепа. И потому ее надо побыстрее обрушить.
Я не буду приводить конкретных примеров такого рода скверных и опасных суждений.
Прежде всего, потому, что категорически не желаю наращивать потенциал конфронтации. Кроме того, не этим частностям я хочу посвятить свой анализ, а генезису нарастающего неблагополучия. И наконец, все перечисленные мною инвективы в адрес Победы, политой кровью наших отцов и дедов, спасшей мир от чудовищного зла и являющейся нашим великим историческим свершением, - что называется, на слуху.
Итак, я всего лишь обращаю внимание на связь между состоянием общества и состоянием права в этом обществе. Нельзя катиться в сторону деградации, в сторону превращения общества в примитивную стаю, - и ограничиваться сколь угодно справедливыми констатациями несовершенства нашей нынешней правовой ситуации.

Нужно воспрепятствовать деградации социальной жизни. Нужно воздействовать на общество так, чтобы оно не превращалось в некое подобие криминальной стаи. И только при переломе общественных неблагоприятных тенденций мы можем рассчитывать на уменьшение разрыва между правовым идеалом и нашей действительностью. Иного метода борьбы за утверждение правового идеала нет и не может быть.
С каких пор великие революции возглавляются королями?
У нас много говорят о модернизации. Не хочу здесь вступать в спор по поводу того, своевременна ли задача модернизации, о какой модернизации должна идти речь, в чем различие между модернизацией и вестернизацией. Обращу лишь внимание на то, что все великие теоретики модернизации проводили грань между так называемым современным обществом (слово "модерн" и означает "современность", не правда ли?) и тем обществом, в котором регуляторами выступают предание, традиция, религиозные предписания. Такое общество теоретики модернизации называли традиционным. И говорили, что абсолютно недопустимо критиковать традиционное право за его несоответствие праву собственно модернистскому.
Можно превращать традиционное общество в общество модернистское. И тогда внедрять нормы модернистского права, закрепляя этим полученные результаты. Но нельзя, например, констатируя расхождение законов шариата с философией права Канта и Гегеля, утверждать на основе этой констатации, что шариат - это патология. Это не патология, уважаемые коллеги! Это другая норма.
Категорически отстаивая конституционную законность на территории Российской Федерации, понимая, насколько важно иметь одни нормы закона на всей территории, сознавая, что в нашей Конституции право носит светский характер, - я как ученый имею право присмотреться к правовому опыту других стран.
В том числе стран, где норма шариата вполне допустима постольку, поскольку этому не противоречит конституция этих стран, культурная традиция этих стран, религиозность этих народов и так далее. Для кого-то нормы шариата крайне проблематичны. А для кого-то нет. Где-то вам, критикующим несовершенство шариата, скажут: "Да, он не соответствует вашему идеалу, но он соответствует нашему идеалу. Мы - люди, укорененные в определенную религиозную традицию. У нас такая конституция. Тот идеал, на котором она основана, поддерживает подавляющее большинство наших граждан. Поэтому живите, пожалуйста, у себя сообразно вашему идеалу, а мы у себя будем жить сообразно нашему".
Мне бы очень не хотелось смещать дискуссию в сторону обсуждения правомочности или неправомочности законов шариата. Поэтому я еще раз подчеркну, что там, где на общегосударственном уровне, на уровне единой для всего народа религиозно-культурной нормы наличествует то, что созвучно шариату - там шариат нормален. А называть его патологией - ненормально. А также бестактно, аморально, контрпродуктивно.
Пример шариата нужен лишь для того, чтобы доказать очевидное. А именно, что каковы основы общественной жизни - таковы и правовые нормы. Что игнорирование связей между состоянием общественной жизни и состоянием права - это проявление чудовищной близорукости.
И что именно эту близорукость, увы, проявляют сегодня те, кто справедливо негодует на недостатки нашей правовой жизни, но категорически отказывается обсуждать степень обусловленности этих недостатков недостатками нашей жизни социальной.

Каково общество, таково и право.
Так каково же оно, наше общество? В полной ли мере оно является обществом? И почему оно пребывает в нынешней прискорбной ситуации?
Мне кажется, что нет более острого вопроса, имеющего самое непосредственное и животрепещущее отношение к конституционному праву и праву вообще.
Я с большим интересом прочел статью Леона Арона в "Независимой газете" за 28 ноября 2012 года "Самоограничение власти. О моральном и личностном выборе при построении новой российской государственности".
Господин Арон - научный эксперт и директор российских исследований Американского института предпринимательства (American Enterprise Institute for Public Policy Research, сокращенно AEI). Я понимаю, что AEI - вполне солидная научная институция. И исхожу из этого, никоим образом не желая, чтобы мои рассуждения были истолкованы как негодование российского почвенника по поводу точки зрения американского западника.
Я, напротив, считаю, что статья господина Арона выгодно отличается от статей наших западников отсутствием пренебрежения к тому, что называется идеалами. Я только не понимаю, как именно господин Арон сопрягает свое понимание идеального - и ту нашу практику, которая получила название перестройки (а также постперестройки и "перестройки-2").
Впрочем, для меня и это мое непонимание - не барьер тканевой несовместимости, а возможность обсудить острейшие проблемы нашей современной жизни.
В начале своей статьи господин Арон цитирует известного французского поэта, писателя и философа Шарля Пеги, который некогда написал: "Все начинается с таинства и кончается политикой".
Далее господин Арон пишет: "Самое глубокое среди этих политикообразующих таинств - мораль, то есть представление о добре и зле и выбор между добром и злом". Я не буду здесь полемизировать с господином Ароном по поводу того, является ли данное таинство самым глубоким. Ибо в любом случае оно является одним из глубочайших. Кроме того, мне тут важно не зафиксировать расхождения с Ароном в данном вопросе, а, напротив, согласиться с ним в том, что из выбора между добром и злом "произрастают государственные институты, то есть опосредованная, как бы окаменевшая государственная мораль".
Соглашусь я и в том, что "революции… сметают посреднические структуры, обнажая на очень короткий исторический миг моральную сердцевину государственности".
Данные высказывания господина Арона важны для меня потому, что, в отличие от наших западников, господин Арон не отказывается сопрягать право (и институты вообще) с моральным состоянием общества. Каково это моральное состояние, таково и право, говорит господин Арон, и я с ним в этом согласен.
Но далее господин Арон начинает восхвалять моральное состояние общества, породившее горбачевскую перестройку. Это состояние он называет "моральным отрицанием советского тоталитаризма". Господин Арон пишет: "Моральное отрицание старого режима - это отличительная характеристика действительно великих, классических революций Нового времени: английской, американской, французской".
Обратив внимание читателя на такую черту названных им революций, господин Арон начинает восхвалять и горбачевскую перестройку, которая, якобы, во всем подобна этим великим революциям.
Но разве великая революционная мотивация сводится к моральному отрицанию старого режима? Разве в ней отсутствует новый идеал и новая моральная страсть? Разве не являлись мотором революции некие представления о позитивном идеале? Причем идеале, до тонкости разработанном, соединяющем в себе жесткий рационализм и глубинные мечты народа о справедливости?
Разве в отсутствие всего этого позитивного морального содержания революция не превращается в смуту? То есть в свою противоположность?
Революция всегда ужасна. Она несет колоссальные страдания очень и очень многим. Она растаптывает судьбы невинных людей. Почти всегда вслед за нею приходят гражданские войны, разочарование, реставрации, новые революции. В силу этого многие вообще отрицают наличие в революциях какого-либо позитивного содержания. Однако такая радикально-консервативная антиреволюционность вряд ли отвечает логике исторического развития человечества.
Но для того, чтобы революция могла сыграть позитивную роль, став повивальной бабкой истории, должно сформироваться полноценное дитя. То есть представление о благом образе жизни, который будет утвержден после совершения революции. И только формирование этого нового благого образа жизни оправдывает в какой-то мере революционные ужасы.
Революционер приходит, имея в своих руках все необходимые чертежи или скрижали нового устройства. Он использует общественную страсть для преодоления сопротивления своему замыслу. Но одновременно он использует эту же страсть для построения новой жизни.
Революционная лава насыщена великой и глубоко моральной мечтой о справедливости и только потому, остыв, она может превратиться в окаменевшую государственную модель. Сохраняющую, при всей ее окаменелости, и моральное, и в целом идеальное содержание. Которое, конечно же, к одной морали сведено быть не может. И уж тем более оно не может быть сведено к негативному аспекту морали. То есть к отрицанию своих предшественников.
Разве можно оторвать работу французских просветителей над чертежами нового устройства жизни - от революционной деятельности Мирабо, Дантона, Марата, Сен-Жюста, Робеспьера и других?
Разве преуспела бы французская революционная созидательность, если бы над ней не трудились такие гении, как Дидро, Даламбер, Вольтер?
Разве смогла бы французская революция хоть отчасти преодолеть свое негативистское разрушительное начало, если бы революционеры не знали почти наизусть того же Монтескье с его "Духом законов"?
И разве все это не очевидно? И разве не очевидно, что восхваление и оправдание нашей перестройки и расстрела Ельциным собственного парламента адресует не к прошлому, а к будущему? Что так моделируется - именно моделируется - новая волна абсолютного морального негативизма к тому, что происходит сейчас, и что эту волну абсолютного морального негативизма многие уже называют "перестройкой-2".
Сравнение перестроек с подлинно великими революциями, видимо, должно преодолеть в российском обществе то глубокое отвращение перед состоявшейся смутой, которое препятствует нашему скатыванию в пучину новой смуты, и пригласить общество катиться в эту пучину под громогласные возгласы о моральном несовершенстве всего наличествующего.
Меньше всего я хотел бы оправдывать эти моральные несовершенства или даже преуменьшать их. Но давайте на примере, предложенном господином Ароном, порассуждаем о том, чем же отличается смута от великого революционного ужаса, несущего с собой и новую надежду, и новую созидательность.
Я уже сказал о том, что первое отличие революционера от смутьяна - это наличие позитивного идеала. Причем идеала, отвечающего глубоким народным чаяниям, созвучного новым историческим тенденциям и глубочайшим образом проработанного. Но революционер несет с собой не только моральную позитивность этого совокупного текста, написанного на его революционных скрижалях. Он несет с собой еще и личную моральную позитивность.
Революционер не просто бичует пороки свергаемых им властителей. Он утверждает свою несопричастность этим порокам. Революционер говорит массам: "Наши властители погрязли в роскоши и гульбе. Они безответственны и безграмотны. Они потеряли способность управлять ситуацией". Массы видят, что революционер прав. Или же их убеждают в том, что он прав, в данном случае это не так важно.
Говорила ли Мария-Антуанетта, что если у бедняков нет хлеба, они должны кушать пирожные, или не говорила… В любом случае аристократический двор накопил совокупность вполне реального морального негатива и к этой совокупности что-то могло бы, вдобавок, пропагандистски прилеплено. Но даже прилеплено оно могло быть только потому, что реальный моральный негатив наличествовал.
Но сказав массам обо всех пороках властителей, революционер этим не ограничивается. Он приносит массам не только идеальный текст, идеальную проповедь, идеальные чертежи новой высокоморальной жизни. Он приносит массам еще и себя как высокоморальную личность. Подлинный революционер усмиряет гордыню своего "я" тем посланием, которое он воплощает в жизнь. Он ставит это идеальное послание выше своих амбиций. Он готов умереть за это послание. И потому он революционер, а не смутьян.
С каким своим морально-позитивным революционным посланием пришли к народу Горбачев и Шеварднадзе, которых господин Арон ставит на одну доску с Кромвелем и Робеспьером?
И с каких это пор великие революции возглавляются королями? Великие революции королей свергают. Да, перед этим короли могут начать либеральные реформы. Во Франции подобные попытки связаны с именем крупного экономического реформатора господина Неккера. Но осуществляют-то революции люди из новой социальной среды. Ведь не герцог же Орлеанский реализует новый позитивный моральный идеал!
Что же это за революция, в которой победителями являются высшие представители дореволюционного сословия? Когда и в какой революции движущей силой были ренегаты? Я сейчас не обсуждаю качество этого ренегатства. Я говорю об очевидности ренегатства как такового.
И Горбачев, и Яковлев, и Шеварднадзе, и Ельцин - это ренегаты в строго научном смысле этого слова. То есть это революционеры-короли (или же короли-революционеры). Что это за новый феномен Людовика XVI, не гибнущего на гильотине, а триумфально наслаждающегося переходом от роялизма к республике? Ведь нельзя же не видеть, насколько этот феномен беспрецедентен. Нельзя не понимать, что этот феномен не имеет абсолютно никакого отношения к великим революциям, упомянутым господином Ароном. Но что он поразительно совпадает с тем, что характерно для смуты.

Стоит почитать Карамзина или пушкинского "Бориса Годунова".
Моральная критика - и оседлывающие ее бояре Шуйский, Воротынский.
Моральная критика - и военный предатель Басманов, всем обязанный своему благодетелю, детей которого он беспощадно уничтожает.
Моральная критика - и циничный, двуличный мошенник, паразитирующий на иноземных сплетнях и отчаянии народа.
Моральная критика - и распутные, хищные, беспощадные иноземные оккупанты.
Можно по-разному относиться к Робеспьеру или Кромвелю. Но они никоим образом не были пропагандистами вседозволенности, сексуальной распущенности, идеи обогащения всеми возможными средствами. Они говорили о справедливости, служили справедливости и утверждали новый моральный порядок вещей.
А какой моральный кодекс провозгласил и утвердил Ельцин? Моральный кодекс хищнической олигархии?
О каком самоограничении власти говорит господин Арон? И кому это он говорит? Он говорит это родителям детей, погибших в парламенте, который Ельцин расстрелял из танков? Какое отношение к самоограничению имеет желание Ельцина спрятать концы в воду и уйти от расследования всего, что связано с расстрелом нашего парламента? Ведь до сих пор расследование не проведено!
И чем, кроме желания сохранить власть и обогатиться, мог быть порожден ельцинский указ №1400?
Сокрушительная моральная критика была обрушена на коммунистическую номенклатуру, которая якобы жила в условиях неимоверной роскоши. К 2012 году общество все уже понимает. Оно понимает, что у Молотова на сберкнижке были скудные сбережения, что члены брежневского Политбюро не имели и этих сбережений, что тогдашняя моральная критика была основана на чудовищных преувеличениях. И что результатом этой критики стала эволюция Ельцина от поездок на трамвае и ботинок фирмы "Скороход" - к беспрецедентному олигархическому режиму с его вопиющей оргией богатства. И к чудовищной всеобщей бедности.
Не это ли все запустило страшные процессы нарастающей общественной деградации? И не является ли новая волна моральной критики, критики, опять лишенной всякого серьезного позитивного содержания, - желанием усугубить деградацию общества?
Но тогда о каком праве можно будет говорить? О праве пещерного человека, вооруженного ядерной дубинкой? Сначала господин Арон и его коллеги раз за разом будут к этому подталкивать тех, кого они считают туземцами. А потом они будут ужасаться результату и усмирять туземцев? При этом реальным содержанием происходящего и в начале, и в конце будет вывоз из России гигантских ценностей, ограбление народа и оргия богатства нуворишей. Наглецов, постоянно поучающих ограбленный народ и убеждающих этот народ в том, что благо - это отсутствие морали. Такое моральное содержание нам предлагается воспроизвести?
Я подробно знакомился с американскими работами, посвященными управляемому хаосу. Это интересные работы. Подумав над статьей господина Арона, я сделал для себя вывод, которым хочу поделиться с обществом. Вывод этот таков: В ХАОСЕ НЕТ МОРАЛИ.
Если смута - это хаос, то в ней морали нет. У нее нет морального ядра. У нее нет морального содержания. Она основана на лжи. И рождает ложь. Этим она отличается от подлинных революций, которые я отказываюсь восхвалять, но в которых моральное позитивное содержание присутствует.
В 1993 году я сделал все возможное для того, чтобы Ельцин своим указом №1400 и последующими кровавыми действиями не подорвал в обществе моральные основания права. Я понимал, что если моральные основания будут подорваны, то права не будет. Но сколько же людей тогда возжелало подрыва моральных оснований права! И теперь именно эти люди сетуют на отсутствие права в России, никак не связывая такой результат со своими тогдашними словами и действиями, породившими все негативы нынешней ситуации!
В России издревле литература была мощнейшим моральным источником. Герой Достоевского Родион Раскольников говорит Соне Мармеладовой, признаваясь в убийстве старухи-процентщицы: "Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя навеки!.."
Насколько выше этот герой всех тех, кто убил моральные основания российской демократии, убил моральные основания российского права и потом сетует на несовершенства этой демократии, этого права… И, сетуя, уже затачивает новый топор для нового убиения.
Я испытал на себе, что такое способность Ельцина (а также очень многих других) проявлять "властное самоограничение" в том, что касается судьбы своих оппонентов. Но разве во мне дело? Разве может быть мораль в обществе, если внутри элиты власть будет самоограничиваться тем или иным способом, а по отношению к простому человеку проявлять неограниченный самодурский норов? Живем ли мы для себя или для своих простых соотечественников? И где проходит грань между самодурством (Ельцин очень любил использовать слово "опала") и моралью? Есть ли в самодурстве мораль?
Но как бы существенна ни была данная моральная нюансировка, намного важнее другое. Кризис моральной позитивной легитимности элиты как таковой. И попытка самой этой элиты подменить отсутствие позитивной  моральной легитимности - пафосом неискренней моральной критики.
Разве не так же поступала эта элита, например, в эпоху хрущевских разоблачений Сталина?
Разве не к этому сводились ее игры при Горбачеве и Ельцине? Разве не этим же она занимается сейчас?
Мы живем не для себя. И не своей судьбой меряем происходящее на нашем веку.
Осознавая всю губительность событий 1993 года, я и в 1994 году, и впоследствии отказался присоединиться к силам, мечтающим о новой перестроечной смуте. Потому что нет, повторяю, морали в хаосе. Наш народ убедился в этом на горьком опыте. И будет давать отпор хаосу, под какими бы масками он ни скрывал свой античеловеческий, антиисторический, антиобщественный и антиправовой лик.



Умберто Эко Вечный фашизм
Prof. Umberto Eco lectures about New Realism in Philosophy and the differences with the Post-Modernism at Italian Cultural Institute of New York
http://www.youtube.com/watch?v=tZnwpW3OEZo
<iframe width="560" height="315" src="http://www.youtube.com/embed/tZnwpW3OEZo" frameborder="0" allowfullscreen></iframe>


Сергей Филатов ч2 Все ли знает президент?
http://www.youtube.com/watch?v=rHmZEaunzrM
Опубликовано 21 Мар 2012 г.
Опубликовано 03 Окт 2012 г.

В Шанинке прошла лекция Кирилла Рогова. Тема: Кто рулит историей?
Политический спрос и предложение в условиях гибридного режима и случая России.
http://www.youtube.com/watch?v=MYm27K7MI9w

Пихоя Р.Г. Почему номенклатура не стала защищать СССР...
http://www.youtube.com/watch?v=SLFov5A_bwc
http://youtu.be/SLFov5A_bwc
<iframe width="420" height="315" src="http://www.youtube.com/embed/SLFov5A_bwc" frameborder="0" allowfullscreen></iframe>

Виктор Мохов. Коммунистическая номенклатура в сравнительном измерении. - YouTube
http://youtu.be/G9it6tNjhCY

МЭФ Дискуссия на первом пленарном заседании http://www.youtube.com/watch?v=xDQ-lsURgcY
Published on Mar 23, 2013
Московский Экономический Форум
Первая пленарная дискуссионная панель. Кризис рыночного фундаментализма в мире и России. Рождение новых ориентиров. Дискуссия после докладов.
Александр Бузгалин, Иммануил Валлерстайн, Оксана Дмитриева, Владимир Якунин, Альфред Гузенбауэр, Гжегож Колодко, Александр Некипелов, Руслан Гринберг
http://neuromir.tv/


Хороший статус: мудрая старшая сестра
Андрей Пионтковский: Тандем просто сливает территории и людишек Китаю, чтобы остаться у власти
update: 29-05-2014 (22:05) http://www.kasparov.ru/material.php?id=5386EF0A07C56