Белый лист

короткая повесть

Гл. 1.

      Охотников зарезать пастуха вызвалось сразу несколько человек. Они долго возились с ним, прижимая коленями, лежащее на земле, худое тело. Стрелять было нельзя. Семёнов краем глаза видел, как ещё долго подёргивались ноги убитого. Стояла почти полная луна.
     Через нашего таджика-переводчика капитан Ермаков долго допрашивал пожилого пастуха, которого к нему притащили разведчики. Этот тщедушный местный житель был напуган и простодушно рассказывал всё, о чем его спрашивали. Когда ему в лицо светили фонариком, были видны его небритые щеки и острый, заросший многодневной щетиной кадык. Оставлять его было нельзя. Все понимали это и старались не смотреть пленному в глаза. Но то, что из разведгруппы убрать его вызовутся сразу трое, все-таки неприятно удивило старшего лейтенанта Алексея Семёнова.
      Он воевал севернее Кабула уже третий год из девяти с начала военных действий и успел заметить, что отношения с местными усложнились. Да и наши стали всё воспринимать по-другому. Ожесточились. Теперь шла подготовка к какой-то новой войсковой операции, и этот рейд возглавлял лично командир полковой разведки Ермаков.
      В расположение своей части они вернулись только под вечер следующего дня. Семенов принял душ и завалился на свою кровать. На душе было непривычно  муторно. Ужасно хотелось выпить. Гашишем он не баловался, хотя иногда и задумывался об этом, глядя на других офицеров. Его не покидало чувство внутреннего напряжения. Сон не шел.
      Обычно, кадровые офицеры отбывали в Афгане два года. Он же, как не женатый, сам подписался на “второй срок”. Воевать ему нравилось. Об остальном он старался не думать. За время службы здесь, дома он успел побывать два раза.
   Второй раз ехать пришлось на похороны отца.
 Отец лежал в гробу в привычно застёгнутой на все пуговицы, белой сорочке. Он, чисто выбритый, без обычной папиросины зажатой в тонких губах, в окружении старух в чёрных платках, выглядел как-то по-другому. Мать обняла Алексея, глянув сухими, выплаканными глазами. Вспомнились деревенские поминки. Заскорузлые руки и обветренные лица односельчан сидевших за поминальным столом.
      Семёнов  лежал на койке, уставясь в потолок палатки,  и перебирал в памяти события последней поездки домой. Потом невольно вспомнилось детство. Река и лес за околицей. Школа. Как мать с отцом гордились, когда он поступил в военное  училище. Припомнились его приезды на побывку. Как, словно ненароком, по очереди заглядывали в их дом соседи, почему-то стараясь говорить шепотом. Вспомнилось непривычное после казармы, приятное отпускное валяние на  пуховых материных подушках. Глазунья с салом.  И только сейчас защемило: как же они его любили…
     … Отец, высокий  и сухой, крепко держал его за руку. Они шли по скошенному лугу, и Алексей снизу вверх смотрел на него. Полуденное солнце било в глаза, он щурился. Стерня покалывала босые ступни. Он был охвачен безотчётной радостью, предвкушением чего-то чудесного. Во сне он отчётливо видел профиль отца; зажатую во рту, дымящуюся папиросу и  поросший короткими, черными волосами острый его кадык …
        Он очнулся утром и ощутил,  как  под ним от пота намокла подушка и простыня. Привел себя в порядок. Выбрился. Надевая портупею, Семёнов зачем-то достал из потёртой кобуры табельный пистолет и разобрал его. Затем собрал, неожиданно ощутив непривычно-весомую тяжесть злого, воронённого металла, словно впервые взял его в руки. Ещё раз поглядев в зеркало укреплённое на стене рядом с кроватью, вышел из палатки в уже жаркое утро.

Гл. 2.

          Уволившись в запас, Семёнов поехал на родину, к матери, которая после смерти отца как-то съёжилась, словно вдруг стала меньше ростом.  Он пытался  разговорить её, как-то отогреть в общении. Хлопотал вокруг неё.  C собой он привёз ей гостинцы; в том числе и цветастый  иранский платок, купленный им на базаре в Герате. Мать же, хоть и горячо благодарила его за подарки и платок, не надев, спрятала его в шкаф. Позже  они вместе сходили на кладбище на могилу отца. Убрались, хоть там и было опрятно. Потом долго сидели, вспоминая моменты прежней, теперь уже, жизни. На фото, вделанном в металлический обелиск со звездой, отец был немного моложе.
       Несколько дней Алексей валялся  дома на диване перед телевизором, изредка  выходя прогуляться на улицу. Бродил по знакомым с детства местам и ждал, что воспоминания разбудят в его душе что-то недавно уснувшее и  радостное. Пару раз встречался с  бывшими одноклассниками, осевшими в родном селе. Пили водку, балагурили, вспоминая прошлую жизнь.  Но что-то не срасталось. Действительность словно усохла до, не радующих глаз, серых некрашеных сельских заборов и, показавшегося ему совсем маленьким, школьного двора.
       Ближайшая лесопилка закрылась. Совхоз совсем захирел. Мужики, кто мог, подались на заработки в другие места. Оставшиеся в селе попивали втихую. Алексей пытался разобраться в происходящем, но, как ни старался, не мог представить себя в этой, ещё совсем недавно казавшейся естественной, сельской жизни. Пора было двигаться дальше.
       В Москву он решил ехать после того, как созвонился с  другом – товарищем по учёбе в училище. Серёга Тарутин был единственным москвичом в их роте. Он, почти сразу после начала службы, поняв, что военная служба не его стезя, под каким-то поводом ушел из  армии и подался в коммерцию. Наступали другие времена, и погоны пехотного лейтенанта  уже мало что значили. В восемьдесят восьмом Сергей успел организовать кооператив, занимавшийся торговлей подержанной оргтехникой. Бывал в Германии и Голландии.
      Сергей, как и он, был ещё не женат. Высокий и чернявый, он обладал тем свойством, которому нельзя было научиться или имитировать: он умел искренне радоваться жизни. Алексей всегда втайне завидовал этому его качеству и в своё время успел многое перенять. 
      Вечером они крепко посидели у Сергея в его “однушке”, в Отрадном. Отдельно вспоминали самоволки и походы на танцы в различные клубы на рабочих окраинах города, которые частенько заканчивались потасовками с местными парнями. Женщины всегда любили Сергея. Особенно женщины  среднего возраста.

- Почему из армии-то ушел, Лёш? Что-то на тебя это не похоже.
- Да так…  Надоел бардак.  Ему не хотелось распространяться на эту тему. Даже себе самому он не всё мог объяснить.  – Хотя ты прав: со всеми вместе, по течению плыть всегда легче. Думать не нужно.
- В общем-то  правильно сделал. Давай выпьем за наше будущее! Чтобы его обеспечить локтями придётся потолкаться! Время уникальное. Такого больше никогда не будет, брат. Стоит подсуетиться.
- Маленькое  “алаверды”! За тебя Серёга выпить хочу. Заразил ты меня, в своё время, чувством юмора и самоиронии. Оно меня всегда выручало. А уж в наше время без него –  совсем никуда! Да и твой природный оптимизм тоже заражает!
- Да, брось!
 Сергей тыкал вилкой в селёдочный салат, пытаясь подцепить что-то существенное для закуски.
- Неспокойно нынче. На Кавказе видишь, что творится …  Что дальше будет?
- Да минует нас чаша сия! Наше дело “сторона”.  Пусть воюют военные, профессионалы так сказать, а я автомат в руки больше не возьму и тебе не посоветую. Ты, небось, видел какие от него дырки в человеках делаются?
- Закрыта тема. Замётано.
Они с удовольствием ещё выпили и занюхали каждый своим.
     Приятель коротко, на пальцах, смог разъяснить суть происходящих в стране перемен, и уникальность этого времени для них. Многое не укладывалось в голове Алексея.
     Сам Сергей мечтал со временем перебраться в Европу или Штаты. На тот момент Семёнов не воспринимал эти его разговоры всерьёз.  Они напоминали ему рассказы о загробной жизни, в которую верилось с трудом. 
    Перед сном, уже хмельные, смотрели курсантские фотографии в старом альбоме Сергея.  Молодые лица, недавно познавшие прикосновение бритвенных лезвий, смотрели на них с фотографий.
     По настоятельному совету друга Алексей решил пойти на компьютерные курсы.
- Поверь мне, брат – за компьютерами будущее! Ты бы посмотрел, как это дело в Европе продвинуто. Скоро всё к нам хлынет! Я вот на этих железках уже хорошо поднялся. А это только начало! Так что настоятельно рекомендую!
       Прожив у приятеля несколько дней, Семёнов снял комнату в районе метро Бибирево. По его подсчётам, его накоплений должно было хватить на год.
   Хозяйкой  двухкомнатной квартиры, в которой Алексей снял комнату, оказалась пожилая женщина, жившая с детьми. В квартире она появлялась один раз в месяц, чтобы забрать деньги за аренду.
       С неделю Семёнов болтался по Москве, узнавая её в новом, неряшливом и страшноватом, постперестроечном обличье. Шатался по нарождающимся рынкам, слушал разговоры людей в метро и на улицах, постепенно осознавая суть времени, которое сейчас затопило необъятное пространство  России.
     В этом пёстром потоке можно было встретить и привычных обывателей и
бритоголовых братков, прищуренных кавказцев и  увенчанных радужными ирокезами подростков, в обнимку с их пирсингованными подружками, растерянных пенсионеров и активистов различных политических течений, громогласно  возвещающих  свои партийные истины в общественных местах. 
   Алексей иногда останавливался и прислушивался к стихийным разговорам, которые  возникали часто прямо на улицах. Люди возбужденно обсуждали текущие политические дела. Он не мог рассудить  или чем-то помочь им и потому старался внушить себе,  что его это не касается. Старался взростить в себе устойчивость отрешенности от происходящего, отгородиться выдуманной стеной.
     Вскоре объявили о выводе советских  войск из Афганистана.

Гл.3

    Голубоватое блюдце  горловины зиндана всегда было первым, что Семёнов видел, открывая глаза по утрам. Оно меняло свой рисунок в зависимости от времени года и времени суток. Если он просыпался ночью, блюдце всегда было чёрным, с блестящими дырочками звёзд. Яма,  в которую его садили на ночь,  была расположена на ничьей земле, выше по склону. Её вырыли на отшибе за подворьями горного аула. Отгороженная от чужих взглядов небольшими кустами, она была не видна посторонним.  Когда шел сильный дождь горловину прикрывали. Аул был совсем небольшим: всего несколько дворов. Алексей сидел в этой яме с весны.
      Семёнов попал в плен случайно, за компанию с ещё двумя солдатиками - срочниками, когда уже должен был возвращаться в Москву после ремонта и наладки спутниковой аппаратуры в одной из воинских частей в Чечне. Он напросился к ним в Урал, чтобы добраться до части, которая была ближе к Гудермесу, планируя оттуда пристроиться к какой-нибудь оказии. При обстреле их небольшой колонны БТР сопровождения сожгли вместе с, бывшими в нём, бойцами.
      Бородатые мужчины, перекидываясь между собой гортанными фразами, подняли их, лежащих в кювете, и,  подталкивая в спину стволами автоматов, увели от дороги в горы. Молодые солдаты были сильно напуганы и шли, затравленно  оглядываясь на боевиков.
      Их держали в погребе, невдалеке от того места где взяли в плен. Заправлял всем некий Исраил. Через несколько дней солдат увезли куда-то дальше.   Семёнову же вначале угрожали, предлагая заплатить выкуп. Потом долго били. Сломали несколько ребер. Почти не кормили. К концу первого месяца одежда на Алексее болталась, словно он опять стал девятиклассником. Но больше всего его изводила духота и вонь этого погреба. 
   За это время здесь  побывали ещё несколько пленных, которых в последствии так же уводили в неизвестном направлении. Он успевал переговорить с этими людьми о том, что происходило там, на воле, в местах, которые были так желанны и недоступны  теперь. Скорее всего его никто не искал.
    Ему начинало казаться, что конца этой жестокой бессмысленности не наступит никогда. Семёнов пытался держаться за что-то, невнятно твердеющее в его сознании неизвестной субстанцией. Это “нечто” не давало ему скатиться в животное состояние абсолютного страха. Он твёрдо решил никому не звонить. Да в сущности и некому было.
    Наконец поняв, что за этого гражданского никто не заплатит, в последней попытке устрашения, боевики отрезали Алексею фалангу мизинца на левой руке. Крови было немного.
      На третий день после этого его забрал высокий, крепкий старик чеченец. Семёну завязали глаза и, связав руки сзади, усадили на заднее сиденье старого Уазика. Везли его долго, и счёт времени  Алексей потерял. Местности он не знал, и потому ориентироваться не мог.  Он только понял по натужному звуку работы двигателя, что его везут куда-то в горы. При тряске на ухабах грудная клетка непрерывно вспыхивала острой болью; давали знать о себе сломанные рёбра.  Старик всё время молчал.

Гл.4.

    Через год Алексей закончил компьютерные курсы при Бауманке и даже получил соответствующий диплом. Параллельно, не теряя времени, изучал спутниковую связь и навигацию.
     За этот период он успел пообтереться в этом огромном городе, постичь алгоритм его жизни. Москва уже не пугала его  как раньше  бешенным темпом движения машин и людей, безразличием окружающих и ощущением собственной инородности. А через пару лет он уже не мог  представить себя живущим в каком-либо другом месте.  Алексей  без опаски плыл в этом потоке, льющемся с экранов телевизоров и радиоприёмников, бурлящем на площадях и вокзалах. Новая жизнь растекалась полноводной  рекой прорвавшейся в их жизнь из каких-то неведомых далей.
     Сменил две работы. Появились знакомые и приятели. Деньги были, но без собственного жилья в Москве Семёнов не ощущал устойчивости и потому не расслаблялся, стараясь заработать больше.
     Матери Алексей звонил регулярно, с каждым разом беспомощно ощущая, как на какую-то неизмеримо малую, незаметную и неописуемую словами величину  её голос становился слабее, словно кто-то, от звонка к звонку, неумолимо поворачивал против часовой стрелки колёсико незримого регулятора. Через год её не стало.
     Всё это время они нередко пересекались с Сергеем, который здорово поднялся за это время в своём бизнесе. Частенько брали девчонок, которых у его друга всегда было достаточно, и уезжали на шашлыки, на  дачу,  доставшуюся тому от родителей.
    К своей мечте – переезду в Германию -  Тарутин шел полным ходом. Он уже оформил вид на жительство и открыл “там” бизнес. И действительно, через год, устроив шумную отвальную, Сергей улетел. Москва - Гамбург, билет в один конец. 
     Несколько раз Семёнов побывал в Турции и Египте. “Заграница” только открывалась для наших. Планировал съездить в Европу к Сергею.
    Со временем Алексей смог уловить, нащупать тонкую субстанцию сути и перспектив того дела, которым занимался. Теперь он стал осознавать смысл часто повторяемой Сергеем мысли об уникальность времени, которое им досталось, и которое нельзя было упускать.  Он часто, словно “мантру”, повторял эту фразу: не зацепишься сейчас – потом будет труднее! Алесей стал подыскивать заказы на стороне. Своё дело требовало клиентской базы. Контракт с фирмой, которая была связана с "вояками", подвернулся как-то неожиданно.
      В стране всё напряженно гудело, словно кто-то неведомый раздувал пламя в метафизической российской топке. Начались военные действия в Чечне.


     Гл.5.

    Через несколько дней Семёнов, всё время ожидавший чего-то худшего, с внутренним недоумением, начал осознавать, что ему повезло. При слове “повезло” он непроизвольно усмехнулся.
   В летней кухне ему нагрели воды. Дали вымыться в старом эмалированном корыте и постирать одежду. Даже выдали поношенный, но чистый ватник. Его старый, пропахший псиной армейский бушлат сожгли на задворках.
    Заглянул в обломок зеркала укреплённого на стене, Семёнов увидел незнакомое лицо исхудавшего и небритого человека, отдалённо напоминавшее ему самого себя. Позже, старик принёс и молча  протянул ему старую опасную бритву и кусок мыла.   
    В первое время его даже не привязывали, очевидно, поняв, что в таком состоянии он никуда не сбежит. Да и куда? Он всё равно не знал, где находится. Старик, молча, занимался хозяйством. Частенько на их подворье заходили соседи. О чём они говорили с хозяином Алексей не понимал.
    Первые несколько дней он просто ел то, что ему давали, и сидел на старом бревне подле колодца, в центре двора, подставляя лицо набиравшему силу весеннему солнцу.
      Огромная мохнатая овчарка слонялась кругами по двору. Старик несколько раз прикрикивал на неё, видимо остерегаясь чего-то с её стороны. Но пёс только ложился в нескольких метрах от Алексея и молча смотрел на него. Пёс был серьёзным. Кромки его обрезанных ушей демонстрировали рваные края - свидетельства многочисленных схваток. Через несколько дней он лёг совсем рядом с Алексеем. Он внимательно смотрел на Семёнова, словно вслушивался в смысл его негромкой речи.
- Привет. Ты тоже меня не любишь?...  А зря! Нам нечего делить. Тебе даже лучше чем мне; ты у себя дома. Ну, что молчишь? Жаль брат, что я не знаю,  как тебя зовут. А то, смог бы к тебе обращаться более уважительно.  Как тебя зовут? Алмаз? Я слышал, как это слово твой хозяин повторил несколько раз. Но, на вашем оно как-то странно звучит. Значит Алмаз. Хорошо. Есть у тебя подруга? Нет? Скучно тебе, брат. Есть наверно, а? Ты ведь пёс серьёзный. Бегают твои детки где-нибудь. У меня вот тоже нет пока никого. И скучно так же как тебе. Ничего, прорвёмся. Бывает и хуже. Только времени жалко. Где-то там люди живут. Живут себе и не знают, что может с ними случиться. Живут и не знают, что есть на свете такая замечательная собака Алмаз…
      Каждый раз, слыша звук своего имени, пёс на какое-то время поднимал голову и внимательно всматривался в лицо Алексею.
-  Вот такие дела. Но уже лучше. Я ещё, как ты, например, никого загрызть не смогу. Но уже лучше. И лето пришло. Птицы поют. Хорошо здесь у вас. Курорт прямо… Рёбра вот почти зажили.
   Через несколько дней пёс подошел и лёг вплотную, прислонившись к ноге Алексея. Он поднял голову, заглядывая ему в лицо, будто приглашая к разговору. Заметив это, старик, работавший во дворе, остановился и долго смотрел на них, прикрыв рукою глаза от солнца.
      Кормила Семёнова девушка, которой на вид  можно было дать  лет шестнадцать - семнадцать. Через пару недель они начали изредка обмениваться односложными репликами.
- Как тебя зовут, красавица?    Быстрый, острый взгляд в ответ.
- Мадина.     Волосы убраны чёрным традиционным платком, точёные черты, бледная кожа.
- Меня Алексей. Не бойся -  кусаться я не умею. -  А как твоего отца зовут?
- Ахмад. Это не отец… это мой дедушка. Это он тебя у Исраила выкупил. Исраил наш дальний родственник.
- А родители твои где, Мадина?
- Мама умерла уже давно, а отец пропал…
- Как так пропал?
- Вот так. Уехал в Грозный и не вернулся. Уже несколько месяцев прошло.
 На ночь его запирали в яме. В один из дней, утром  в горловину зиндана заглянул бородатый чеченец, в котором Алексей узнал Исраила.
- Привет русский! Домой ещё не надумал ехать? Может позвонить кому хочешь?
- Так ты ж бесплатно не отпустишь!
- А ты как думал!?...  Бизнес брат! Ну, сиди пока…
Затем до него донесся их разговор с Ахмадом. Они говорили на повышенных тонах прямо возле зиндана.
    В это утро его из ямы не выпустили. Со следующего дня на правую ногу стали одевать колодку. А через неделю Ахмад  дал Алексею мотыгу и направил работать на прилегающий к дому огород.
    За всё время Семёнов два раза явственно слышал отдалённый звук пролетающего вертолета.

Гл.6.

    За время отсидки в яме, у Семёнова появилось время подумать о многих вещах.  Подумать и без суеты заглянуть в своё, совсем вроде бы неглубокое, прошлое.
   Вспоминалась мать и её сёстра Прасковья, тётка Алексея, изредка приезжавшая погостить из соседнего района.
    Вспоминал дом и отца. Его рассказы и истории о родственниках, врезавшиеся в память с детства. В памяти без труда всплывали развешенные по стенам старые фотографии семьи деда и прадеда. С чёрно-белых дагеротипов, обрамлённых в самодельные простенькие рамки, на него сквозь время глядели напряженные и торжественные лики его ушедшей родни - пращуров, которых он никогда не видел.
   Живым он помнил  только деда Николая по отцовской линии.
    Дед Николай был железнодорожником. Отец как-то показал Алексею, хранящийся в шкатулке с документами, дедов орден Октябрьской революции. Из коротких рассказов отца Семёнов составил свою картину жизни его семьи.
     Дед успел поработать в разных городах – от Москвы до Томска, переезжая всюду со своей семьёй. На работе его ценили. Во время войны у железнодорожников была “бронь” от армии.  Подолгу Николаю нигде  работать не доводилось – перебрасывали с места на место. Да это было и к лучшему – до доносов и зависти  не доходило. В Караганде же служба задержала на несколько лет. Там и родился отец Алексея.
     Как ни  старался Николай, избежать “ежовых рукавиц” не получилось.  Забрали ночью. Правда, продержав всего две недели, отпустили. Причина лежала на поверхности - пожалел “врага”,  выселенцев с Кавказа; чеченцев, с женщинами и детьми, выбросили из вагонов на пандус тупиковой грузовой ветки в тридцатиградусный мороз. На ветру, через пару часов этих, худо одетых людей, можно было бы зачислить в “убыль населения”.
     Дед дал команду пустить их  временно в пустующий “красный уголок” в клубе. Кто-то “настучал”. 
    Чеченцев и ингушей в ту пору в Караганду нагнали много. Местные их сторонились. После этого случая деда в их среде стали принимать как очень уважаемого человека. Пожилые чеченцы  почтительно здоровались с ним на улице за руку.
    А теперь он сидел у них в яме. Лёжа на спине, Алексей разглядывал звёздное небо, перебирая в памяти лица ушедших родственников. Жалел, что не расспросил подробней о предках покуда были живы отец и мать. Теперь он последний их роду.
      Отчего-то припомнился давний детский сон; изложение в классе. Белый тетрадный лист, лежащий перед ним на зелёной поверхности парты и, охвативший его ужас  от осознания того, что он не знает о чём писать.  Он всё забыл. Со стен класса на него хмуро смотрели лики русских учёных и писателей, явно недовольных его конфузом. Приближавшаяся к его парте учительница доводила напряжение до предела, и он просыпался.
     Алексей не мог понять,  отчего в детстве этот сон часто повторялся; ведь ни отец, ни мать никогда особо не ругали его за плохие оценки.   
    Из нечастых коротких разговоров с Мадиной, Алексей осторожно, по крупицам выяснял обстоятельства жизни аула  и причины своего нынешнего “везения”.
     Ахмад, дед Мадины, до выхода на пенсию работал учителем, а в последние годы директором школы в Нехчи-Келое. На родину Ахмад смог вернуться не так давно; в далёком декабре сорок четвёртого, ещё мальчишкой, вместе с родителями и односельчанами он был выслан той властью из этих мест в Казахстан.
     Их аул был расположен в нескольких километрах выше Нехчи - Келоя. На картах его не было. Так, летнее пастбище. 
       Полевой командир Исраил до начала войны  работал простым трактористом в колхозе. Исраила Ахмад не жаловал.  Но от родства, хоть и от дальнего, в этих местах не открестишься. Мадинка и сама не знала: зачем дед выкупил Алексея; с работой по хозяйству они и так справлялись, а  лишних денег у них отродясь не было.
   Мадина говорила неохотно, непроизвольно косясь при этом в сторону соседних подворий. Было видно, что она чего-то опасается. Для своих вопросов Алексей старался выбирать моменты, когда рядом никого не было.
    Постепенно отношения с хозяевами становились более привычными и непринуждёнными. Старик по-прежнему больше  молчал.
   
  Гл.7.

    Мадинка…  Мадина. Её лицо с насупленными бровями появилось на фоне утреннего неба в горловине зиндана, когда он уже проснулся.
- Вставай русский!   Она улыбнулась. – Пора работать!  Длинная лестница
медленно опустилась в яму.
- Книгу мне принести можешь? Совсем скучно мне в яме по вечерам. Хоть какую-нибудь!
- Принесу. У деда много их. Старые. Я тоже много прочитала.
И действительно, вечером, после ужина, принесла огарок свечи и потрёпанную толстую книгу. Глядя в сторону, произнесла: 
   - Ты прости Алёша, но в дом мы тебя пустить не можем. Что соседи скажут? Что мы русского жалеем?
      Он держал в руках послевоенное издание истории кавказских войн девятнадцатого века. Долго, с удивлением листал, бережно переворачивая слегка пожелтевшие листы редкого издания. Книги  хватило почти на две недели.
     Работая в огороде, они иногда разговаривали с Мадиной.  Девчонка никогда не была в Москве и, исподволь, расспрашивала о ней. Этот город она видела только на фотографиях. Когда она начинала говорить о Москве, её речь менялась, и слова непроизвольно начинали произноситься нараспев. Почти всегда она умолкала, будто вглядываясь в выдуманные ею самой картинки. Алексею становилось понятно, насколько ей хочется там побывать. Мечтала поступить в педагогический институт.
      Алексей уже окреп и стал ориентироваться в местности. Приходили мысли о побеге.  Через три месяца Ахмад, не одев ему на ногу колодку, в первый раз взял его в лес за хворостом.
     Лес поразил его своей прохладной таинственностью и одарил ощущением свободы. Казалось, это ощущение рождается из разнообразных звуков производимых происходящей в лесу жизнью. Лучи солнца, пробивая раскидистые кроны деревьев, создавали изумрудное марево. В лиственной палитре появились красно-жёлтые тона.  Этот день казался посланным сверху, словно из ниоткуда. Алексея посетило уже забытое чувство внутреннего покоя.
     Наступил сентябрь.

  Гл. 8.

     Шум вертолётных винтов Алексей услышал уже когда проснулся. Ждал не вставая. Мадина сегодня запаздывала.
 
- Ну что, дождался? Вылазь, браток.   Два солдата, спустив лестницу в яму, помогли ему выбраться, сочувственно поддержав под руки.
      Молодой офицер в камуфляжной форме, без головного убора, стоял рядом с ямой, опираясь на автомат, висевший на шее. Капитан. По аулу ходили несколько солдат, сгоняя немногочисленных его обитателей на лужайку к стоящему вертолёту.
- Капитан Дурнов.  Представился. - Какой части будешь?
- Гражданский я. Семёнов Алексей.
- Повезло тебе Семёнов. Случайно тебя обнаружили. Девчонка наводочку дала. Её благодари. Тихонько так, подошла ко мне и кивнула в сторону кустов, где яма. Что–то тут не чисто. Ну, давай, укажи на своего “хозяина”. Мы его с собой прихватим. Бумаги  на базе  оформим. А там – куда следаки выведут. Но без твоих показаний я с ними возиться не стану.
 – Давай, Кузменко, гони мужчин сюда, к вертолёту! – Крикнул он стоящему неподалёку усатому сержанту.
-  А вас-то как сюда занесло, капитан?
-  Исраила вот недавно “уговорили”. Где-то в этих местах его “подельнички” должны были отлёживаться. Заскочили так, для профилактики. Но, похоже, нет здесь никого.
     Солдаты собрали всех. Четыре старика и двое подростков стояли перед ним нестройной группой.Ночью выпал, ранний для этого времени, робкий снежок. Ахмад тоже был с ними.  Он стоял справа, опираясь на палку,  отрешенно глядя перед собой на покрытую белой изморозью траву. 
    Мальчишки щурились, прикрывая глаза от солнца. Семёнов старался охватить взглядом загорелые, ничего не выражающие лица крестьян, выжидательно, и в то же время  равнодушно, глядевших на него. Они знали  кто он и что может сказать.
    Чёткий,  изломанный абрис  сверкающих горных вершин на фоне синего неба висел над ними в почти звенящей тишине. Эта величественная и безмятежная картинка казалась неуместной декорацией для всего происходящего. Тихонько наигрывала музыка из радиоприёмника в кабине пилота.
     Капитан нехотя покусывал травинку. Пригладил растрёпавшиеся от ветра соломенные волосы, поглядел на наручные часы.
   - Ну, что Семёнов? Все здесь. Который “твой”
       В дверном проёме сарая появилась Мадина. Она остановилась,  прислонившись к дверному косяку и, прикрыв глаза рукой  от солнца, стала смотреть на группу мужчин. Поскуливал запертый  где-то Алмаз.
      Повисла пауза. Семёнов ещё раз окинул взглядом смотрящих на него стариков и подростков. Остаться в “стороне“ никак не получалось. Как-то вспомнился давний разведрейд и тот, зарезанный "охотниками", таджик. Опять кто-то должен был умереть. Подумалось как-то обо всём сразу...   

   - Да нет,  капитан. Этих никого не знаю. Я здесь только со вчерашнего дня. Глаза завязаны были. Ещё даже не покормили. Меня двое бородатых привезли – тех опознаю, если увижу.
      Местные стояли не расходясь. Ровно на секунду взгляды Алексея и Ахмада пересеклись, зацепившись чем-то друг за друга.
  - Ну, как знаешь.   Капитан покрутил над головой в воздухе рукой.  – Отчаливаем!
      Через минуту лопасти вертолёта начали медленно вращаться. Поднимаясь по трапу, Алексей успел помахать, всё так же неподвижно стоящей у сарая,  девушке в чёрном платке. Мадина не ответила. Но каким-то скрытым чувством Семёнов понял, что она заметила его жест и тоже попрощалась с ним.
      Ночью в горах подморозило, и  выпал первый снег.  С вертолёта вид земли напоминал причудливый чёрно-бело-голубой  узор ковра покрывшего горы и предгорья. Шум винтов дополнял всю картину. Неподвижно стоящие внизу люди, удаляясь, становились неразличимыми маленькими знаками,  убегающими из поля зрения.

А.И.
 27.05.14.