Лесной хозяин

   Лес становится труднопроходимым: на земле лежат подгнившие стволы старых сосен и берез, заросшие иван-чаем и молодой малиной; какие-то низкие, по пояс, но густые и плотные кусты постоянно цепляются за одежду, а крутые подъемы и сырые после недавнего дождя овраги совсем не дают покоя ногам. Каждый подъем и спуск — это небольшое испытание. Мокрая после дождя глина скользит и осыпается, и приходится цепляться за  кусты малины или крепко держащиеся за землю пучки молодой травы того же изумрудного цвета, что и трава у ручья. Не зря эту часть леса местные жители иногда называют тяжелой и стараются ходить тут как можно реже.


   День едва перевалил за половину, и нижний лес всё ещё полон жизни: из-под ног то и дело с громким писком разбегаются полевые мыши, на большом, поросшем зеленым мхом камне, дремлет уж, а с огромной крепкой сосны смотрит любопытная белка.

   Преодолев ещё несколько подъемов и спусков, добираюсь до опушки леса. Здесь, с большого холма, хорошо просматриваются  окрестности. На северо-западе на солнце ярко синеет озеро - утренний туман давно сошел, и теперь его поверхность отлично видно. Слева от озера темнеет старый сосняк, а за ним, кажется, видны крыши домов. Нужно попасть в деревню до заката, пока из своих логовищ не вылезут ночные обитатели нижнего леса. Вдоль берега по весне пройти нельзя — там все сильно затапливает, и можно легко провалиться по пояс в болото, ступив на, казалось бы, безобидную травянистую полянку —  поэтому и приходится идти через этот бурелом.


   Солнце уже клонится к западу, но птичий гам не смолкает - наверное, виной тому весенние брачные игры. На востоке снова собираются облака, но, судя по цвету, не дождевые, так что очередного ливня можно не бояться. Теперь нужно двигаться вправо, чтобы пройти  между озером и большим болотом, в которое боятся заглядывать даже местные жители, хотя, по слухам, осенью там всё усыпано морошкой и клюквой.


   Очередной крутой спуск, и вот, наконец, отыскалась старая тропинка, ведущая прямо к деревне. Еле заметная, она петляет и кружит, обходя поваленные десятилетия назад деревья и  овраги, густо поросшие шиповником и малиной (здесь они часто растут вместе). В воздухе витает сильный запах черемухи, что в изобилии цветет вдоль тропы. Позже, ближе к осени, местные будут наведываться сюда за ягодами и листом, а пока остается только наслаждаться этим чудесным ароматом.

   Дорога теперь гораздо легче, и можно идти не торопясь, чтобы погреться на весеннем солнце и полюбоваться деревьями, растущими вокруг.

   Говорят, что каждое дерево старше тридцати лет в нижнем лесу становится особенным,  живым. Оно приобретает свойственные только ему черты, например, может иметь необычный среди остальных молодых деревьев вид, а может издавать какой-то особенный еле уловимый запах или нравиться каким-то определенным видам животных. Наверное, так и есть, то и дело замечаешь какую-нибудь лиственницу с необычной кроной в форме зонта или, сдвоенную так, что стволы переплелись косичкой, старую сосну; а вот молодой — не старше полувека — дубок, который облюбовали сразу три семейства белок.


   Места становятся знакомыми, а тропа более широкой и исхоженной. Вот уже та самая толстенная сосна, которая почему-то в любое время года пахнет ландышем, а рядом с ней огромный муравейник, который спокойно пережил зиму и с прошлого года стал ещё больше.


   Немного темнеет — светло-серые облака с востока уже добрались досюда и закрыли солнце. Затихает и лесной шум: смолкло щебетание вездесущих птиц, не слышно писка полевок, и даже ранние мухи куда-то подевались.

   На западе, со стороны старого болота, раздается треск, будто сломалось сухое дерево. Вот, снова треск, уже громче, ближе к тропе, и затем слышен звук падающего дерева. Рядом со мной пробежали белки и скрылись в овраге справа от тропинки. Птицы, что сидели на деревьях вдоль тропы, бесшумно снялись с места и полетели к озеру; завораживающее зрелище, когда шустрый маленький воробей и огромный, черный как смоль, ворон летят бок о бок...


   Треск и шум все ближе и ближе. Внезапно поняв, в чем дело, бегу, сломя голову, вслед за белками, прыгаю, не глядя, в яму, оборачиваюсь и нахожу то место, куда они спрятались — это небольшая пещерка, скорей, выемка в глиняной стене довольно глубокого оврага — и, скривившись от боли (минимум, вывих лодыжки), быстро доползаю до спасительного (спасительного ли? - если хозяин пройдет по краю оврага, то нас попросту засыплет землей!) места, и вжимаюсь всем телом в дальний угол.

   В нашем укрытии собрался целый зверинец: три семейства белок (на три мамы-белки целых пять совсем маленьких бельчат), старая полинявшая лисица, парочка молодых зайцев, барсук и я — человек. Все, как и я, дрожат, несмотря на довольно теплый день, и пытаются забиться как можно дальше, к стенам. Лиса, вопросительно посмотрев на меня, забирается на колени и прячет морду под куртку, а маленькие бельчата испуганно жмутся к моим ногам.


   Треск стоит такой, будто деревья валятся прямо над нами, на тропинке, и мы сидим в овраге, стараясь не шуметь, хотя кажется, что громкий стук наших сердец обязательно выдаст нас лесному хозяину.

   Вспоминаю то, что слышал о нём от деревенских...

   Лесной Хозяин то, он живет далеко от нас, там, в старых болотах; редкий год он просыпается и выходит в лес на охоту. Он выше больших деревьев и сам похож на толстую корявую ель; весь в костяных шипах с ногу длиной, острых, как копье. Проснувшись, Хозяин все бродит по лесу - высматривает еду - на своих трех ногах, а каждая нога толщиной с бревно. Смотрит он, высматривает добычу своими черными глазищами с медный поднос — а глаза то прямо на плечах растут, головы то у него вовсе нет. Он видит всё живое. Лапищи у него здоровенные и кривые, как корявые ветви болотной ели, а когти с человеческую руку — он спокойно разрывает ими взрослого медведя и кидает тушу прямо со шкурой в огромную, полную острых клыков, пасть, что у него прямо на брюхе. А, если он уже насытился, то насаживает добычу на шипы — как рыбак червя на крючок — и утаскивает её к себе в логово.

   Прячься, если услышишь треск и увидишь падающие деревья со стороны старых болот! Он не чует запахов, зато видит лучше ястреба и чувствует, когда на него смотрят. От него воняет гнилью и падалью, а когда ты услышишь сухой звук трущегося друг о друга дерева — тогда знай - он рыщет совсем рядом.
Тело у него деревянное, но крепче черного камня, и не найдется смельчака, хоть человека, хоть ночного зверя, что не убегал бы или не прятался в страхе при появлении Хозяина.
   
   Там, где пройдет Хозяин, останутся только поваленные деревья и разбросанные камни, и ничего живого. Ничего живого!


   Эту страшилку мне рассказывала местная травница, старуха Авегия, она всем её постоянно рассказывает. Говорят, что она видела хозяина и выжила после встречи, да только вот разум потеряла и зрение (хотя я думаю, что она ослепла уже старой, от ячменя).


   Воспоминания не приносят ничего хорошего, и только еще больше угнетают меня; я сижу тихо, прикрыв глаза и стараясь ничем ему нас не выдать. Звери, что оказались со мной в овраге-ловушке, уже смирились и тоже неподвижны, только иногда вздрагивают при звуке шагов лесного хозяина.
   
   Кажется, он приближается к тропе, каждый его шаг гулко отдается в нашем укрытии,  сотрясая и осыпая землю. Я чувствую запах падали, а страх дорисовывает в воображении звук трущихся друг о друга сухих ошкуренных веток. Или он, действительно, уже совсем близко?


   Мы здесь не знаю уже сколько. Барсук, похоже, помер или потерял сознание от страха, а лиса мелко дрожит под курткой. Шум то приближается, то отдаляется, а иногда мы слышим рев или вой не успевших или не сумевших удрать зверей, попавшихся в когти и клыки хозяина. Только бы пронесло! Молю всех местных богов, чьи идолы стоят вокруг деревни и защищают её от ночных чудищ, чтобы они укрыли меня.


   Внезапно становится тихо. Гнилой запах исчез, и не слышно ни треска, ни шума. С трудом перевожу дыхание; остальные тоже - только барсук до сих пор не шевелится и, кажется, не дышит. Несмотря на мертвую тишину, мы еще долго сидим, боясь выглянуть наружу; но приближается ночь, и, если я не доберусь до деревни (а с моей то ногой это будет не быстро), то вместо хозяина меня изловят ночные звери.


   Выпускаю старую лисицу, которая, тихо тявкнув, медленно затрусила к озеру, и осторожно выглядываю из укрытия.

   Тропинку не узнать: тут и там валяются выдранные с корнями деревья, земля сильно изрыта, здоровенные булыжники, бывшие под землей, выворочены, а на самой тропинке видны огромные следы хозяина — разлапистые и корявые, будто от корней дерева.

   Старая сосна осталась стоять, и белки, подгоняя малышей, побежали к ней проверять свои дома. Зайцев не видать, наверное, остались в овраге. Я, кое-как забравшись наверх, отламываю от молодой поваленной сосны две крепкие длинные ветки и, опираясь на них, как на костыли, не оглядываясь, ковыляю к деревне — солнце уже совсем низко!