О плазмохимии и не только

Мои дни, к сожалению, приближаются к финалу. Всё больше людей, окружавших меня в годы моей научной деятельности, уже ушли, и только зачеркнутые номера телефонов с коротким словом «умер» напоминают о них.

По просьбе моего друга Валеры Стегнина я пишу о том, как начиналась одна из самых интересных и перспективных работ, вернее, целое направление, которое нынче называют модным словом «нано», - плазмохимия.

Пишу, не скрываю, для истории, потому что мало кто стремится мемуарно «возглавить» проигранное сражение, но вот насчет сражений выигранных этого, увы, не скажешь. Тут полководцев хоть отбавляй, и с годами их число только увеличивается. И плазмохимии, а точнее сказать, технологии обработки тканей в низкотемпературной плазме тлеющего разряда, это тоже, увы, не чуждо.

Кстати, это ярче всего свидетельствует о правильности принятых когда-то, в те давние годы, решений. К тухлому делу присовокупиться желающих не найдешь. Значит, мы не зря потратили на это жизнь!

Мне, конечно, абсолютно всё равно кто лет через «надцать» напялит майку лидера. Мне, уходя из этого мира, важно то, что дело состоялось. И я могу только оставить беспристрастное описание как это всё начиналось.

Итак, вернемся в 1971 год, когда я после московской аспирантуры, отбытия трех обязательных лет в Херсонском филиале Одесского технологического института (ХФОТИ), и лишения меня ученой степени «за язык», вернулся на свою малую Родину в Иваново.

Кстати, слово «Иваново», как и все другие русскоязычные существительные, склоняется: «Иваново, об Иванове, для Иванова, с Ивановом». Несклонение – это фишка «маскавских» грамотеев, кому русский язык преподавали лица, для которых родным языком является идиш.

К работе в НИЭКМИ я приступил с энтузиазмом, и многое успел сделать, особенно в вакуумных технологиях. Но прошлое из памяти не вычеркнешь, оно меня тянуло назад в Херсон. Дело в том, что там жила моя дочь, совсем еще маленькая. Я часто ездил туда, но время, я чувствовал, всё дальше нас с ее мамой разводило. И вот я решился на отчаянный шаг, - бросил здесь всё и поехал туда в надежде «войти второй раз в одну и ту же реку». Было это в 1974 году.

«Войти», как и следовало ожидать, не удалось, и я снова вернулся в НИЭКМИ. Отдел мне уже не предложили, предложили группу поисковых исследований в химико-технологическом отделе, который тогда возглавлял мой хороший друг Саша Рывкин. Он после моего незадачливого уезда вознамерился делать диссертацию как раз по вакуумной технологии.

Группу мою поселили в комнате с группой испытателей, чему я был несказанно рад, поскольку кто лучше всех знает проблемы отрасли, как не испытатель? В общем, работа пошла, и одним из направлений стали ВЧ и СВЧ технологии. А тогда, надо сказать, исследовательского оборудования не продавалось, и мы закупили медицинский УВЧ генератор в надежде создать стенд для сушки бобин пряжи в поле токов высокой частоты.

И так уж совпало, что у меня обострился мой хронический бронхит, и мне прописали УВЧ процедуры, которые я проходил в медсанчасти института. Ходить туда было жалко времени, поэтому я наладил процедуры на собственном генераторе, который был точной копией того, что в медсанчасти.

Вот сижу я так однажды, пишу отчет очередной, два электрода на спине и на груди, урчит генератор… А справа на полу ящик стоит со стеклянными вакуумированными запаянными колбами, в которых помещены образцы ткани, - это Рывкин для своей диссертации приготовил, он при помощи этих колбочек замерял теплоту смачивания при вакуумной пропитке.

И что меня дёрнуло, неожиданно возникла озорная идея показать старый радиолюбительский трюк. А, надо сказать, я был радиолюбителем лет с 8, и знал, что если поместить вакуумированный сосуд в ВЧ поле, то пространство в нем вспыхнет. Красивая и необъяснимая для постороннего глаза картина. А мы, радиолюбители, тогда так проверяли работает ли генератор приемника или передатчика.

Ну поместил, все ахнули. Еще пару раз попробовали. И так бы и осталось это курьезом из «Занимательной физики» Перельмана, но потом Рывкин обнаружил на некоторых колбах аномально высокую теплоту смачивания.

Так для меня началась плазмохимия. Слово это мы узнали лет через 5 или даже более, но тогда в нашем понятии мы открыли «нечто», что нужно спешно разрабатывать, что сулило несметную кучу возможностей для технолога.

Мы с Рывкиным ринулись к директору Щеголеву, и раскрыли ему наши души. Он сказал: «Дерзайте» и пообещал денег, пока за счет других тем. И дело закрутилось.

Заметьте, мы с Рывкиным, не считая Щеголева, были одиноки, никакого иного участника в работе не было года два, пока мы искали кадры. Сами-то мы могли только фантазировать, а нужно было делать реальную установку, причем из стекла, поскольку это вакуум и ВЧ поле, которое никаких проводников не терпит.

«Кадр» никак не находился, пока ко мне в коридоре не подошел сотрудник отдела перспектив развития отрасли Миша Смирнов. Михаил Александрович. Сейчас, небось, старичок, а тогда красавец мужчина, который сказал, что у него есть приятель, который «как раз по этой части». Так у нас в группе появился Саша Лымар.

Он сделал вечерами в стеклодувных мастерских Ивановского химико-технологического института установку с примитивным реактором, два электрода которого соединялись с нашим УВЧ генератором. Реактор – средних размеров колба с притертой крышкой, изнутри откачивался масляным вакуумным насосом. Полная имитация того первого опыта с колбами Рывкина, который к тому времени в 76-м году нас покинул, как выяснилось, навсегда, перейдя на свою привычную должность фабричного главного инженера.

И по-прежнему мы были одиноки, теперь уже я, Лымар и наше руководство. Никто не заявлял о своей сопричастности к истории возникновения темы, пока мы не уговорили Лымара делать диссертацию. Он обратился к зав. кафедрой, по специальности которой он специализировался, Максимову. И тогда выяснилось, что в ИХТИ работы такие велись задолго до нас. И даже название «плазмохимия» было произнесено.

Оказывается, мы ничего не открыли, всё было открыто до нас. А много позднее тайна раскрылась еще больше. Как показали патентные исследования, и работники ИХТИ первооткрывателями не были. Впервые этот процесс был описан в американских и японских патентах.

Но, тем не менее, никто промышленного оборудования так и не создал, и работы эти так бы и лежали на полках, если бы в дело не впутались мы, изобретя, как оказалось, «велосипед». С тех пор работа стала публичной, и появился у нас партнер с полными правами приоритета.

Признаюсь, что разочарование было такой силы, что у меня возникала мысль всё это дело спустить на тормозах, - я никогда не воплощал чужих идей, у меня было полно собственных, которые нуждались в моей опеке, но тема за долгие годы настолько сроднилась, увлекла, что я после недолгих сомнений решил продолжить, преодолеть тот порог, который не смогли преодолеть счастливые истинные первооткрыватели.

Лымар от нас ушел, наука оказалась не его стезей, и года 2 установка пылилась без дела. Потом появился Борис Львович Горберг. А с момента слияния института и СКБ КОО, когда директором стал А.И. Коньков, а в начальники отдела я у него выцыганил Юлия Рафаиловича Зельдина, ситуация круто изменилась к лучшему. Эти два замечательных человека превратили тягомотную «мыльную оперу» для наезжавшего московского начальства в реальную тему, вошедшую тогда в план Госкомитета по науке и технике СССР.

А с появлением в группе разработчиков физика Андрея Иванова было замещено последнее недостающее звено, и я с сознанием исполненного долга мог, наконец, отойти в сторонку, предоставив делу развиваться по его собственным законам. Тема уже выросла из детских штанишек, перестала быть «поисковой», т.е. нуждающейся в моем участии.

Теперь плазмохимия – одна из самых перспективных отраслей технологии, она не только пережила коллапс СССР и годы криминального безвременья, но и вышла на мировой простор. Теперь она может превращать простые ткани в «золотые», которые применяются в творениях мировых кутюрье, да мало ли чего еще может.

Извините, если кого в моем рассказе забыл упомянуть – очень много народа приложили к этому развитию свою руку, и это закономерно и отрадно. Но не будь у меня тогда бронхита, не было бы ничего. Не подумайте, что я свою роль выпячиваю, нет, я о том, как Его величество Случай меняет историю.

Валентин Спицин.