Строительство

 Петр Семеныч очень любил свой кабинет. Дом он тоже очень любил, но кабинет все-таки больше. Кабинет так же, как жилая площадь, был им продуман и согласован с дизайнером, но казался чем-то чужим, заслуженным, а потому вмещал больше чувства. Деловой настрой, с которым он проходил сквозь приемную, ступал по коричневой ковровой дорожкой из люксембурга, невольно разбавляла гордость, скупая радость. Он врывался, говорил бодро: «Привет!» и улыбался Олечке с затаенной усмешкой, так, будто говорил: «Ну что! Поработаем!», а она смотрела на него прямо, отчетливо, улыбалась красной улыбкой и белыми зубами, и всеми светлыми волосами, и глаза ее говорили: «Здравствуйте, наконец-то вы!», а ртом она произносила: «здравствуйте, Петр Семенович! Как поживаете?». Он, небрежно расстегивая пальто, и смахивая капельки воды от снежинок что успели налипнуть, пока он шел от машины, говорил: «Да как, Оль, как…» и совсем другим тоном, вроде бы так же, легко, но уже с интересом, грудным голосом, так, как женщины говорят о любви, спрашивал, положив руку на блестящую латунную дверную ручку и повернув голову: «А Измайлов, Василий Никитыч?... не..» А Оля тотчас радостно кивала, и говорила: «Да! У вас на столе бумага, от него звонили, сказал- сегодня» И Петр Семенович отпускал ручку двери, распахивал тяжелое пальто, тер нос и говорил: « ну, давайте, пусть в два будет!» И проходил.
 И радовался. Стены были обиты дубом. В центре большой, светлой комнаты стоял большой стол, в полнейшем порядке, позади него- врезанные в стену шкафы с книгами и бумагами, на стене напротив окон висели часы, а рядом- портрет Президента. Президент смотрел ласково, с сочувствием и сдержанной силой. На душе было хорошо, спокойно. Петр Семенович вешал пальто в шкаф, садился и смотрел на бумаги.
 Он был из благоприятной подмосковной семьи. В детстве у него был самокат и альбом для марок. В школе он сидел на второй парте, подрисовывал усы портретам и сносно, со скрипом учился, присосавшись к груди повторения. В Институт поступил почти сам, помогла тетя. В Институте было весело, он влюбился тогда в свою первую жену. Ходил на все, записывал лекции, что-то понимал.
 Девяностые годы он провел в одном из сибирских городков, сначала экономистом, потом замом, а к началу нулевых директором местного карьера. Работа была интересная, были ссоры с теневыми структурами, но через центр все решалось.
 Потом его вызвали в Москву. Однокашник пролез в министерство. Петр Семенович помнил Кешу, балагура, немного жестокого и принципиального парня, учившегося, кстати, не очень и хорошо. Кеша вырос, растолстел, отрастил усы и смотрел по сторонам с выражением тяжести и скуки. Дела решал и говорил, будто пережевывая какую-то пресную пищу, какую нужно было доесть, чтоб не выбрасывать.
 Петр Семенович носил дорогие часы, которые ему подарили. Ездил на недорогой, но опрятной служебной машине. С шофером был демократичен, снимал ему проституток, чаще даже, чем себе. Одевался в Москве, не дороже, чем мог себе позволить, роскошь не уважал. В конце нулевых он купил себе квартиру в центре Москвы, и присматривал домик в Испании. Сына он отправил учиться в Англию, ругал его за наркотики и клубы, по настоящему злился, клял себя чем мог.
 Была поздняя осень. В окне департамента жилищного строительства мелькали снежинки, все было мутно и серо. В приемной пахло мокрой шерстью и нагретой батареей, в кабинете- деревом и лаком.
 Оля зашла и, встав у дверей, сказала:
 - Петр Семенович, там Василий Никитыч пришел.
  Петр Семеныч поднял голову от монитора, моргнул и спросил:
 - Кто? А! Да, конечно! Давай его сюда.
 Зашел Василий Никитыч. Он мягко ступал по ковру. Его серебристый костюм лоснился от дороговизны. На его одутловатом лице, покрытом мясистыми складками, сложилась веселая улыбка. Он подошел, вытягивая заранее руку.
 Петр Семенович встал при его приближении, пожал руку, и указав ладонью на кресло перед столом, уселся.
 - Здравствуйте, здравствуйте, Василий Никитыч, вы у нас…- он с глухим звуком открыл ящик стола и заглянул туда.
 Василий Никитыч проследил за его рукой, слегка вытянул шею, и сказал:
  - Я по поводу Краснокаменского…
 - Ах да!- Петр Семенович вытащил бумаги, и посмотрел на план. Пока он смотрел, Василий Никитыч рассказывал басом:
 - Большой жилой комплекс, три двухэтажных дома, нового поколения, с применением немецкой технологии заливки- Петр Семенович, разглядывая бумаги, на эти слова поднял со сдержанным интересом брови.
 Василий Никитыч продолжал:
 - Планируем обеспечить пятьдесят рабочих мест, к июлю следующего года сдать под ключ четыре тысячи восемьсот квадратных метров, так же- детская площадка- Петр Семенович кивал в такт, разглядывая план,- машиноместа, дорога до шоссе…
 Тут Петр Семенович собрал губы в щепотку и отвел их к щеке. Василий Никитыч замолчал и тревожно наклонил голову. Петр Семенович поднял голову и обиженно спросил:
 - Да вы что же? А вас на десять метров к северу больше выходит?
 - А мы думали, что можно расширить немного, там у нас парк, детишкам.
 Петр Семенович покачал головой.
 - Нет, нет, что вы… как можно. У меня вся земля под расчет. Земля то государственная. Вы что, как можно, подсудное дело.
 Василий Никитыч наклонился немного, и слегка понизив голос сказал:
 - Иннокентий Викторович очень просил помочь.
  Петр Семенович посмотрел на него, и опустив глаза, сказал:
 - Ну что же, ну Иннокентий Викторович. Пусть он вам и дает на своем участке строить. У нас в торгах пять организаций участвует.
 Петр Семенович, немного заспешив, достал из громыхнувшего шкафчика план и начал показывать его Василию Никитычу:
 - Вот, смотрите, Прекрасный проект! Четыре таун хауза, пять с половиной тысяч метров,
 Василий Никитыч посмотрел на проект и сказал:
 - Нет, ну вы что! Вы наш посмотрите еще раз, проект отличный, не спорю…
 - И укладываются же!
 -… Но наш- это то что нужно, а ведь земли в России много, поля пустые…
  Петр Семеныч, водя щепоткой губ, задумчиво качал головой. Потом он посмотрел в окно. Там, в серой копошащейся мгле, стояли офисные многоэтажки, по забитой, заснеженной автостоянке нахохлившись, ходил охранник. Петр Семеныч посмотрел на собеседника и спросил:
 - Как там, у Иннокентия Викторовича дела?
 Василий Никитыч ласково улыбнулся и сказал:
 - Да как… Все так же, живем, служим.
  Петр Семеныч снова взял план, посмотрел на него, отбросил на стол, побарабанил пальцами по столу, потом снова взял план. Василий Никитыч терпеливо смотрел на него. Петр Семеныч сказал:
 - Ну, не могу, голубчик, не могу. Земля общая, как я вам вот так, с бухты барахты отдам ее?
 - А кто же говорит, что с бухты то барахты?- удивился Василий Некитыч.
 Они помолчали. Петр Семенович посмотрел на план. Перевернул страницу. Сказал:
 - Проект превосходный. Вот если б урезать.
 - Ну вы что, там детская площадка. Мы с Иннокентием Викторовичем как раз проект детских домов запустили- «Душа в душу». Там ни как не получается.
 Они помолчали. Василий Никитыч продолжил:
 - Вы знаете, Петр Семенович… Вы, я слышал, санаторий для больных детей тоже строите?- Петр Семенович мало знал об этом,- А вот у нас проходит по проекту детская площадка, а мы и так урезали, совсем некуда ставить…
 Он некоторое время помедлил с открытым ртом, глядя в пространства. Потом закрыл, посмотрел на Петра Семеновича и продолжил, медленно, выбирая слова:
 - Вот… И я подумал… раз все равно одно дело делаем. Мы ведь финансирование уже закрыли, и эту детскую площадку… А ее некуда… Может, мы вам ее переведем? Детишкам-то?
 Петр Семенович с недоумением посмотрел на Василия Никитыча:
 - Я, извините, не совсем понимаю, о чем вы…
 Они помолчали, Василий Никитыч застенчиво думал и наконец сказал:
 - Ну. Вот, у нас лишние средства… надо бы их в дело пустить, детям отдать…
 Он достал из кармана узкий почтовый конверт.
 - Вот она, площадочка…- он аккуратно положил конверт на стол, не глядя ни на что,- Вы посмотрите, что можно сделать…
 Петр Семенович со скорбью посмотрел на конверт, лежащий на ореховой столешнице. Посреди письменных принадлежностей- чернильницы, записной книжки, отрывного календаря, маленьких цветных бумажек для заметок, золотого пера, торчащего, как баллистическая ракета, конверт выглядел бедным, потерянным, сиротским, каким-то… своим. Он взял проект, посмотрел на него, перелистнул. Потом небрежно взял конверт, положил его между листков, прикрыл проект и сдержанно, с достоинством положил его в ящик стола. После он посмотрел на  Василия Никитыча, с ласковой улыбкой сидевшего напротив, прочистил горло, опустил ладони на столешницу и сказал:
 - Да.. Да. Я посмотрю, дело, конечно, хорошее, торопиться впрочем, не стоит.
 Василий Никитыч, улыбнувшись шире, закивал головой.
  - Конечно, конечно… поспешишь- людей насмешишь.
 Петр Семенович хмыкнул и посмотрел на настенные часы. Секундная стрелка тяжелыми шагами переступала секунды. Василий Никитыч почесал тыльную сторону ладони, и легко заговорил:
 - Слышали, в газете написали про Нестерова, будто он не контролирует округ? Халатность говорят.
 Петр Семенович поморщился, а потом с иронией посмотрел на собеседника:
 - Ну и что? Да им давно никто уже не верит. Что хотят то и пишут.
 Василий Никитыч рассмеялся басом и сказал:
 - Не скажите, не скажите… Есть у меня приятель, очень талантливый молодой человек. Только правду пишет! Я ему ее говорю, а он- пишет.- и снова рассмеялся.
 Петр Семенович скривился и сказал:
 - Да, да… Есть еще люди, есть…
Они помолчали, слышно было, как гудят лампы.
 - Ну, я пойду.- сказал Василий Никитыч, хлопнул себя по коленям и встал. Он дружелюбно улыбнулся и протянул руку Петру Семенычу. Тот привстал, тоже улыбнулся и крепко пожал руку, потряс ее немного и опустился в кресло.
 Василий Никитыч отступил к двери, обернулся, улыбнулся.
 - До свиданья, Петр Семеныч! Рад был увидеться и дело иметь!
 Петр Семеныч понимающе и обнадеживающе кивнул, и ответил:
 - Всего хорошего! Иннокентию Викторовичу большой привет передавайте.
 Василий Никитыч вышел. В кабинете установилась спокойная, бархатная тишина.
 Петр Семеныч достал проект, вынул конверт, и достал деньги- десять тысяч долларов тысячными купюрами. Перегнув, он засунул деньги во внутренний карман пиджака, а конверт порвал и выбросил обрывки в корзину для бумаг.
 После он оперся подбородком о выставленные в замок предплечья, и тяжело о чем-то задумался. Потом покосился на портрет Президента. Потом встал, подошел к углу, отворил деревянную дверцу шкафа, расположенного чуть выше головы. Приподнявшись, он заглянул туда и проверил- иконка, скорбная богоматерь, стояла на месте. Он с торжественным и высоким чувством перекрестился, широко и медленно. После он аккуратно прикрыл шкаф и пошел на место.
 Петр Семенович в здравом раздумье считал откат частью конкурентной борьбы.
 
Василий Никитыч был человек опытный и смелый. Родился он в провинции, в детстве дрался и сквернословил, гулял по ночам, однако, в силу бойкого характера и , в частности, языка, выучился хорошо. По наущению и слезам матери, по послеобеденной грубости отца он закончил училище и пошел в армию. У него был дембельский альбом со всей внимательностью.
 Он поработал на работе, но там ему не понравилось. К тому же пошли девяностные. Люди вокруг были глупы, не знали, что можно перенести что-то с одной стороны улицы на другую и заработать денег. Особенно, если перенести из чьей-нибудь квартиры.
 Но Василий Никитыч не занимался такими вещами. У него был другой склад ума. Он перепродавал, возил, у него была своя мастерская, потом ларьки, потом- участок трубопровода. Это был взлет. Тогда он был счастлив и жив. Женщин он не уважал, считал их средствам хорошо отдохнуть, теплой ванной после морозного дня. Жена от него ушла, он попил и успокоился. Завел несколько нетребовательных дам. Деньги были, а пространство- сребролюбиво, и много мест выступило перед ним парадом.
 Потом наступили нулевые. Трубу у него отобрали, да так изящно, что он сам даже удивлялся, как это она у него была. Делишки были уже совсем другие. Налоги платить было смешно только очень с высокой колокольни. Бывшие дружки подались в политику, кто в чиновники. Василий Никитыч подумал и открыл строительную фирму. Он не то чтоб понимал в строительстве, просто- было где развернуться.
 Мир изменился резко, и Василий Никитыч тяжело, но изменился вслед за ним. Переменил гардероб и язык. Научился нетребовательности и ласке. Да и возраст.
 Дома оказалось строить нужно и выгодно. Материалы были совершенно разные, был простор для заработка, экономии. Люди заселялись, радовались. Правда, раз выяснилось, что стены отдают формальдегидом. Судебная тяжба попортила многое. Китай оказался виноват.
 Василий Никитыч чувствовал себя частью общества, добропорядочным человеком, с трудом любил Путина, понимая со вздохом, что без него все было бы хуже, да и уважая его, как мужчину, все таки полковник. Налоги он платил, тяжело, уязвленный несправедливостью. Все, что мог, прогонял через серые схемы. Таджики и узбеки получали зарплату в конвертах, а с начальником миграционной службы района Василий Никитыч сошелся на короткую ногу и даже иронизировал про них.
 Проект в Краснокаменске был очень удачным делом. Пробить его было сложно, за протекцию незнакомого Иннокентия Викторовича пришлось купить непонятно кому машину. Василий Никитыч матом возмущался о жадности, хамстве этих людей. Друг его, старый приятель из девяностых, который служил в министерстве и вывел на все, спрашивал: «А Что ж ты хотел?». Василий Никитыч молчал. Он хотел многого, например- пятикомнатную квартиру в Москве. После краснокаменского жилого комплекса она могла получиться.
 Стройка шла бойко,  по немецкой технологии, из краснодарского цемента, руками степных народов Азии. Возвели два корпуса, по три этажа в каждом.
 Василий Николаевич подписывал подряд на пластиковые окна. Он шумно возмущался:
 - да вы что, охренели совсем чтоли? Они что там, из золота? Ты не спрашивал?- обращался он к своему помощнику Сергею, молодому человеку в золотых очках. Тот отвечал:
 - Там немецкое качество…
 - Знаю я это немецкое качество. Понапишут…
 - Дешевле негде. Перевозка дороже выйдет.
 - А почему монтаж по три тысячи?
 - А сколько?
 - За три я сам схожу поставлю. Две сделай.
 - Василий Никитыч, там у нас по смете…
 - Да ну ее к..  Пиши две. Лучше Людке купишь чего. 
 - Хороший труд дорого стоит.
 - Да это алкаши все равно…- Василий Никитыч задумался.-  впрочем, оставь две с половиной.   
 Сережа переправил.

 Сережа родился в москве, хорошо учился, смотрел телевизор, играл в компьютерные игры и поступил на экономиста, потому что его мама поняла, что миром правят не маразматики из партии, а экономические законы. Он и сам, зная из фильмах о уолл-стрит, о бизнес магнатах, и прочих явлениях мира, стремился и упражнялся. Было, правда не очень  интересно, но он старался. Институтские годы еще были ничего, полны надежды. Они пили в барах, кутили на американский манер, с кичливым развратом, но всегда с оглядкой. Сережа ходил на пары, гулял с однокурсницей и катался на велосипеде. После Института было не совсем ясно, куда идти, и Сережа, получая опыт, пошел приказчиком в строительную контору папиного знакомого.
 Сережа, конечно не был столь категоричен, как один его однокашник, утверждавший, что «Деньги это Бог», но и в том, что миром (под этом словом, верно, он понимал и деревья, и камни, и звезды) рулят деньги, не сомневался. Про Путина он презрительно пшикал и говорил, что тот- ставленник олигархов и марионетка. Он любил тренинги личностного роста, и поставил себе целью к тридцати годам иметь такую же строительную фирму, как у Василия Никитыча, раз он уже в теме и все знает. Василия Никитыча он где то даже уважал, хотя и считал безнадежно устаревшим, морщился от его бандитских замашек, но иногда, на корпоративах, с интересом слушал истории из древних и страшных лет. Сережа был очень активным, при этом предельно корректным молодым, что называется, человеком. Девушку свою он держал на расстоянии, думая, якобы, о ней же, имея в виду свою карьеру. Ему думалось, что без строительной фирмы его дети будут скучны и несчастны. Отдыхал он иногда с алкоголем, иногда в теннис играл, иногда в Старкрафт первый, дремучий, по сети зарубался.
 Сережа позвонил Диме- знакомому подрядчику.
 - Але, Димон? Как дела?
 - Помаленьку.- сдержанным голосом ответил он.
 - Ага. Занят где?
 Дима был занят. Он был занят всегда, иногда на нескольких местах.
 - Нет.- он не солгал, он имел в виду- есть время.
 - Чем занимаешься?
 - Да… Ничем.
 - У нас тут проектик нарисовался. Подряд на окна.
 - Почем?
 - Две с половиной.
 - Сколько?
 - Первый корпус- двести окон. Этаж закрываете- платим.
 - А, ну хорошо. У меня как раз ребята стоят. Накладную вышли.
 - Вышлю.
 - Сколько аванс?
 - Нисколько.
 - Это почему?
 - Да, Никитыч что то злой сегодня.
 - Может спросишь? Расходники брать не на что.
 - Может, спрошу. Сто со окна мне.
 - Хорошо.- это было еще мало. Иногда возьмут половину, да еще и не скажут.
  Василий Никитыч, когда его спросили о авансе, удивился.
 - Это что за фирма, что расходников нет? За что им плотить-то? За что? Этаж сделают, расплатимся.
 - Хорошие ребята.- отвечал Сережа.
 - Ну вынь из сметы, купи им что надо.
 

 Дима, понаслышке зная Василия Никитыча, почти не разозлился. Он вообще был спокойный человек, знал, что нервы не восстанавливаются. Дима раздражался только когда видел некрасивых девушек за витриной ресторана, как они беззаботно болтают и кушают. Еще он не любил другие страны. Некоторые привычки своего отца, например, ставить на стол локти или перелаиваться с телевизором Дима считал очень русскими вещами, а потому хорошими. Точней, даже задумываться об этом не надо, поскольку для него категория «Хорошее- плохое» касалась скорей автомобилей, и в меньшей степени- женщин. А мир, далекий, напрямую от него не зависящий, но являющийся тайной частью его- был разделен на нас и их. Фокус менялся, и «нами» могли в какой-то момент стать Россия, Москва, футбольный клуб, профессия, цех, район, семья. Шире родины и мельче семьи посмотреть он не мог. Соразмерные же «Они» -  тоже могли быть кем угодно, и им предлагалось много всего гадкого и болезненного.
 У Димы был широкий круг знакомых заказчиков. Это происходило отчасти из-за его способности к субординации, и ему никогда не хотелось по-братски послать на хер какого-нибудь хамоватого подрядчика, а отчасти из-за сквозящего в нем рабочего настроя.
 К тому же он не любил политику, хотя и много рассуждал о ней, с оттенком гуманистического сталинизма.
 Он приехал в Краснокаменск, поговорил с бригадиром, осмотрел серые стены, комнаты, в которые через пустые окна намело снега, разобрал задание, заказал доставку окон и распорядился доставкой расходников. После он позвонил тем, кому пообещал позвонить, чтоб отстали. Тем, сем. Один сам позвонил как раз во время- повезло.
Сам выходил пару раз. Бригада его друга Сашки работала. На первом этаже оставалось десять окон.
 Потом появилась очень неплохая работенка. Дима сдерживал радость, чтоб не сглазить. Они хором поехали туда, и Краснокаменск остался без людей. До закрытия этажа оставалась десять окон. Дима позвонил Борису, своему коллеге:
 - Ну Але, ты че, как сам?
 - Ой, Да че рассказывать- Не сезон. Ты как?
 - Да. Да. Нормально все.
 Они помолчали. Дима посмотрел в окно машины и увидел, как дверь подьезда бесшумно распахнулась и оттуда вышла бабуля в пальто, брезгливо обернулась и пошла. Дима продолжил:
 - Окна.



 Он рассказал, и Боря сказал что подумает. Потом согласился. Тысяча с окна. Деньги хорошие, не лишние. Да и не сезон, если что. Боря хмыкнул.
 Он был высоким и жилистым молодым человеком с рыжими волосами и бородой. Приехал из Костромы, хотел заработать на квартиру. Строительный техникум, а главное- отец, научили его держать в руках молоток. Он увлекался восточными культурами, пил чай из маленьких чашечек, зажигал благовонные палочки, а его сосед по коммуналке был барабанный мастер. Недавно он подстриг хаер. Сразу в его рыжей растрепанной шевелюре, в клубящейся бороде, в спокойном прищуре, в носе, сходном с тем же на острове Пасха, появилось что-то студенческое, не хватало только картуза. Он и в самом деле заканчивал заочку. Так было надо, а еще открывало все пути.
 На окнах он работал уже давно. Дело было хорошее, летом особенно. Оставалась одна беда- у Бори заболел брат, с которым они работали. Боря позвонил Саше- гостившему у его друга парню с соловьиными глазами. Тот путешествовал, и ему нужны были деньги.
 - Але, Сань? Как дела? Ага.. Ты как поработать, интересуешься?
 Саша подумал.
 - Да.
 - Ну, приходи тогда завтра ко мне в одиннадцать.
 - Хорошо.
 Стоял хрупкий морозец. Деревья стояли в инее. Снег похрустывал под ногами. Прозрачное и высокое небо раздавалась над домами. Гидрометцентр почти не ошибался, предсказывая минус 30.
 Саша пришел к Боре, они поели каши, заправили термос, взяли два обьемных ящика с инструментом и вышли в жидкий рассвет. Саша ежился, а Борис деловито стряхивал щеткой снег с лобового стекла своей девятки.
 Они ехали по светлому, пустому от мороза городу. Печка, мурлыча, медленно прогревала салон автомобиля. Саша не совсем знал, о чем говорить. Боря рассказывал:
- Димон говорит, там второй этаж, сорок окон. Тебе по сто пятьдесят рублей с окна.
- А тебе.
- Да мне… не намного больше. Ща все сделаем, бабки получишь да дальше поедешь, да?
- Да. А сколько окно можно за день сделать?
- Ну, как попрет. Десять можно
 Саша в глубине мгновенно все прикинул. Ему много не надо было. Он плохо кушал, почти не пил, да и женщин только на словах обожал, а так- любовался издали. Он приехал в город, чтоб развеяться и уйти от прошлого, которое давило. Он не хотел быть собой, слишком много ошибок было сделано. Деньги как таковые его тоже не интересовали. Ему нравилось рисовать. Хруст карандаша по бумаге приводил его к забытью, которое прельщало. Ему было сложно обьяснять, как это работает, поэтому он молчал.
 Они ехали долго. Вдали, выкрашивая облачный покрой в малиновый цвет, выступило из-за горизонта солнце. Боря сказал:
 - Смотри, красотища какая?
 Солнце, даже сквозь зиму, грело. Саша улыбнулся под его лучами.
 - Да.
 Они выехали за кольцо. Совсем рассвело. Боря с кем-то созвонился. Саша заснул.
 Они встретились с другой бригадой, двумя мужиками. Те знали куда ехать.
 Ехали они долго. Навигатор показывал озеро в карелии. Потом позвонили Диме, и оказалось, что правильно называется- «Нижняя Опоновка».
 К Часу они приехали на место. За синим забором из рифленой стали, на фоне фаянсового неба, стояли недостроенные корпуса, зияя оконными проемами, тяжело поворачивалась желтая стрела крана. Саша сильно замерз. Боря был деловит и весел.
 Из второй машины вылезли два мужика. На круглом голубоглазом лице одного была написана веселость и какой-то угар. Он вышел, радостно улыбаясь, сразу закурил и заговорил:
 - Ну покатались! Мы выехали то засветло еще! Эх! А, Колян?
Второй, с брезгливым похмельным лицом и равнодушным взглядом, махнул рукой.
 Они, посмеиваясь, надели яркие, неестественные на фоне скромного рассветного персика, оранжевые жилеты и парафиновые будто оранжевые каски, и пошли к воротам.
 Саша зашел в калитку и с тоской посмотрел на серые стены, над которыми стоял желтый клюв крана, раздавался стрекот и стук, мелькали жилеты рабочих.
 Боря пошел к вагончикам, которые стояли в стороне от стройки. Он зашел и увидел бригадира- несколько седовласого мужчину с заинтересованным лицом, одетого в плотный комбинезон и гигантские сапоги. Бригадир сидел за столом и смотрел бумаги. Боря сказал:
 - Здравствуйте! А мы пришли окна ставить.
 Бригадир посмотрел на него, сказал:
 - Здравствуйте.- подошел, пожал Боре руку и надел куртку.
Они вышли на улицу. Бригадир заговорил приятным голосом, кратко и вежливо:
- Так. Ну. Куда мы пойдем с вами. Закрываете первый этаж, переходите на второй.
 Боря сказал:
 - А нам сказали, второй начинаем.
 - ну, я не знаю, вы уточняйте. У меня план- первый этаж. И еще. Ваши там побросали все, надо прибраться, так что давайте.
 Бригадир посмотрел и сказал щуплому сгустку равнодушия:
 - А с вами нам, придется попрощаться до завтра.
 Тот завозмущался, с трудом повысив голос до негромкого:
 - В смысле?
 Его друг отвернул полукруглое лицо и улыбнулся. Бригадир разок посмотрел на него и сказал:
 - нет, нет, вы не спорьте, у меня техника безопасности. До свиданья. Так, а вы, распишитесь в журнале по технике.- он развернулся и зашел в вагончик.
 В вагончике стояло висел календарь с полураздетыми женщинами, пара столов, компьютер, обогреватель, чайник и микроволновка.
 Саша с Борей расписались в технике безопасности.
 Неопытный Саша спросил:
 - Так что, может, я пока пойду приберусь.- ему хотелось уже начать эту жесть.
 Боря спокойно огляделся и сказал:
 - Да погоди пока.
 Боря ушел смотреть места. Саша остался греться.
 Бригадир достал литровую банку, полную разнородного супа. В мутном бульоне плавали куски картофеля и разварившиеся макаронины. Он поставил суп в микроволновку, расстелил на столе газету и положил на нее пакет с хлебом.
 Саша просунул руки меж пластин обогревателя, пытаясь накопить тепла. Рабочие перчатки, которые ему, шутливо сказав: «не потеряй»,  выдал Боря, на ладонях были обиты резиной, мерзли ужасно, до немоты и боли.
 Звякнула микроволновка, бригадир подошел, вынул суп, сел, вынул хлеб, надел очки, и, держа в одной руке газету, прямо из банки принялся ложкой есть суп, с серьезным, умным и спокойным выражением лица.
 Боря зашел и сказал:
 - А! Вот ты где! А я тебя везде ищу.
 Они вышли в хрустальный, кристаллический мороз. Снег хрустел под ногами, и где-то на крыше визжала болгарка. Боря сказал:
 - Расходников нет.
 Саша спросил удивленно, и слегка радостно:
 - Это как?
 - да хрен знает…Я все обыскал..
Они зашли в подьезд дома. Там пачками стояли окна, а между ними- картонные коробки с пеной.
Они поискали. Пластин нигде не было. Боря позвонил Диме:
 - Але! Дим, ну что тут? Расходников нет. Нет, говорю.- он послушал- ага. Еще бригадир говорит, чтоб мы убрались тут. – он помолчал- не знаю. Да порядком. А как это? Ну… Я подсобнику дам, пусть.
 Он положил телефон в карман и сказал Саше:
 - За уборку пятьсот рублей. Он говорит, должны привести расходники.
 - Скоро?- с надеждой спросил Саша. Ему жутко не хотелось работать. Ну, то есть хотелось, сам пошел, но...
 Боря пожал плечами.
 Саша ходил по пустым, холодным комнатам и собирал упаковочную пленку в мешок.
 Тут в коридоре он столкнулся с молодым мужчиной, с лицом похожим на булыжник в каске, тщедушным парнем в очках с золотой оправе, и с брезгливым седым мужчиной, с недоверием осматривавшего потолки и углы. последние двое держали каски в руках.
 Мужик в каске сказал:
 - ну, вот последние десять окон.
 Парень в очках заметил:
 - Василий Некитыч, вроде сдадим к осени.
 - Ну-ну.- сказал Василий Некитыч и осмотрел окно, примерзшую облицовочную пленку отдирал от пола Саша.
 - Ну, Василий Некитыч, зато заливка очень хорошая вышла,- услышал Саша, выходя в следующую комнату. 
 В одном месте он столкнулся с Борей. Тот сказал:
 - О! А я тебя ищу. Ты где был?
 -Тут.
 - Много еще?
 - Все почти.
Они зашли в последнюю комнату, Боря старательно с нескольких ракурсов сфоткал мусор, они прибрали там, и Боря сказал:
 - Пошли пока окна таскать.
 - Пойдем.
 Солнце клонилось к закату.
 Окна были очень тяжелыми. У Саши ломила спина, рвались сухожилия, немели пальцы. Боря тяжело дышал. После второго окна у Саши согрелись даже мизинцы на ногах.
 Они попили кофе. Боря позвонил Диме:
 - Але! Ну что? Где?... Слушай, ну я подсобника нанял, я что, из своего кармана ему платить должен? Давай тысячу за простой!- он помолчал- ну все. Давай. Завтра чтоб было.
 Он повернулся к Саше и сказал:
 - Говорит, сегодня в десять должны были привести. Ну что, давай окна дотаскаем и домой поедем?
 Саша пожал плечами:
 - Ну, давай.
 Сначала они несли ближние окна, а под конец дальние, так что Саша начинал считать шаги, а Боря рассказывать, что такого здорового окна в жизни не трогал.
 Боря говорил:
 - Ты это… Осторожно, одно десять тысяч стоит, задолбаешься отрабатывать.
 Руки мелко зудели, спина была как чужая.
 Еле аккуратно опустив на серый бетонный пол последнее окно и прислонив его к стене, Саша заметил, как красиво розовеет в оконном проеме закат. Они с Борей полюбовались на это и попили кофе.
 На следующий день они приехали снова. Расходники привезли только к двум.
 Они поставили два окна. Начало темнеть. Они несли к проему третье, и боря сказал:
 - Давай, я заваливаю, а ты лови.
 Тут край окна из Бориных рук выскользнул и с кратким хрустом упал на пол. Боря посмотрел и с болью выругался. Саша робко подошел, посмотрел. Через белый пластик рамы шла небольшая, но отчетливая трещина. Боря еще раз выругался, уже спокойней. Саша испуганно спросил:
 - Что делать будем?
 Боря провел по трещине ладонью. Посмотрел на Сашу, и сказал:
 - Сейчас, погоди. И ушел.
 Саша с тоской прошелся по пустой, серой комнате. Посмотрел в пустой проем на белый снег, на дома в дали, на перистые облака в небе. Машинально смахнул с подоконника снег. Потоптался, разглядывая отпечатки ног.
 Забежал Боря, в руке он нес клей и пистолет с жидким пластиком. Они приподняли угол, залили в трещину клей и прижали со всей силы. Боря сказал:
 - Может, отнесем назад, поставим, и скажем, что так и было?
 - И что с ним будет?
 - Отправят назад, на завод.
 Саша помучился. И сказал:
 - Да не, давай попробуем починить.
 От клея трещина несколько сошлась. Боря залил ее жидким пластиком, подождал, и срезал остатки ножом. Трещину можно было увидеть только если знать, что она есть. Боря сказал:
 - Да это верхний угол, да к тому же под пеной будет, никто и не заметит.
 И они поставили окно.
 Потом они поставили остальные на этаже.
 Когда они ехали. Боря сказал:
 - Ну, ща окна примут, расчет получим, я тебе отдам, да дальше поедешь. Ты куда?
 Саша пожал плечами. Его клонило в сон.
 Окна не приняли, потому что пена не была рассчитана на мороз. Боря дал Саше из своих, с кредитки снял, и он уехал.