За козла спасибо!

Случилось так, что у меня есть несколько друзей-лётчиков. И я их очень уважаю. Больше всего на свете я уважаю лётчиков. И готов писать про них до бесконечности. Это – во-первых.
Во-вторых, случилось так, что в детстве я каждое лето жил в деревне. А у соседки, бабушки Фроси, был козёл по кличке Гога. Чудесный, умный, добрый, умный козёл. И с детства я очень-очень люблю козлов. И обзывательство «козёл» считаю свинством. (Извините, дорогие хрюшки!).
В-третьих, случилось так, что моя первая жена, с которой мы прожили год, достала меня своей самозабвенной верой в приметы. Какие-то свечки, кошки, брошки… С тех пор я ненавижу приметы.
Я никогда не думал, что летчики, козлы и  приметы когда-нибудь соединятся в моей незатейливой судьбе. Но жизнь – это суперсводня. Она  соединяет несоединимое. В этом, может быть, её истинная прелесть.
Так вот.
Юрку Мотылькова я знаю с самого детства. Мы жили на одной лестничной площадке. В детстве дружба у нас с ним была страшная. Если гулять – только вместе. Если смотреть мультики – опять же только вместе. Если, скажем, Юрке покупали мороженое, он тут же тревожно спрашивал:
- А Вове тозе купийи мойозеное?
- Да, - отвечала Юркина мама. – Купили.
- Пйомбий?
- Пломбир.
- Тогда йадно, - говорил Юрка и самозабвенно вгрызался в сладостный параллелепипед.
Если меня, к примеру, сажали на горшок, я тут же озабоченно спрашивал:
- А Юуа тоже  сеу на гоушок?
- Сел, - отвечала моя мама.
- А Юуа какает или писиит?
- И то и другое, - говорила мама. На всякий случай.
- Тогда хоуошо, - успокаивался я и, блаженно кряхтя, со счастливой улыбкой делал «и то, и другое».
Нашим любимым занятием было сидеть рядом на горшках и мечтать о будущем.
- Ты кем будеф? – спрашивал меня Юрка, делая «то».
- Пенсионеуом, - отвечал я, делая «другое». Я всегда мечтал стать пенсионером, и сейчас эта мечта не только не умерла, но даже укрепилась и приобрела вполне ощутимые контуры в виде страхового пенсионного свидетельства.
- А я йётчиком.
Юрка хотел стать лётчиком. Я-то потом, когда понял, что сразу, так сказать, с налёту, пенсионером сделаться не удастся, кем только не хотел стать: и парикмахером, и водителем троллейбуса, и барменом, и стюардом, и клоуном… В результате так ничем определённым и не стал.
А Юрка – удивительный человек! – намерения своего так и не поменял.
Когда мы – я на троечки, а Юрка круглым отличником – вместе закончили нашу среднюю школу с матуклоном (уклон там преимущественно был матерным), Юрка безапелляционно заявил своим родителям:
- Я буду поступать в лётное училище.
Юркина мама, которая работала у нас в школе учительницей русского языка и литературы, схватившись за сердце, сказала:
- Только через мой труп. «Рожденный ползать летать не может». Пойдёшь на филологический. Не поступишь – отравлюсь и прокляну. То есть – наоборот.
Юрка стиснул зубы и пошёл на филологический. Поступив после первого же экзамена, он мне сказал:
- Закончу этот долбанный трепологический, стану лётчиком.
Я поступил на заочное в институт культуры на отделение массовиков-затейников для сельских клубов. Бросил его на первом же курсе, не сдав зимнюю сессию, потом… Ну, в общем долго рассказывать.
Юрка закончил «трепологический» с красным дипломом, и тут началась перестройка. Юрка занялся бизнесом. Через год он контролировал в Москве сеть видеосалонов, кафе и ресторанов. Однажды, когда мы сидели в принадлежащем Юрке кафе с дружелюбным названием «Зайди попробуй», – Юрка сказал мне:
- Накоплю денег – куплю самолёт. И буду летать.
- А как насчёт «рождённый ползать»? – спросил я.
- Лёха Пешков с погонялом «Горький», конечно, прав, – сказал Юрка. – Но и рождённый летать – ползать тоже не может. Когда я куплю себе свой собственный самолёт – ты будешь первым, кто на нём полетит. Обещаю и клянусь.
В начале девяностых Юрка пропал. Несколько лет жил в Америке, потом вроде бы на Кипре, потом ещё где-то. Несколько раз он звонил мне из самых неожиданных мест. То из Конго, из какого-то туманного Лумумбаши, где налаживал строительство предприятия по добыче алмазов, то с Галапагосских островов, где уж и не знаю, что можно строить… Черепах, что ли, по росту… Пару раз приезжал. Свежий и энергичный
Девяностые пролетели, как сон после перепоя с пережором и всеми остальными мыслимыми и немыслимыми переборами. Наполовину – кошмарный, наполовину – эротический. С элементами делового нордического извращенства. И с лёгким привкусом мистического триллера.
Хмуро-отрезвляющее утро начала нового миллениума застало меня в качестве сторожа магазина «Автозапчасти» на одном из московских шоссе. В пятнадцати километрах от кольцевой.
Поздний вечер. Ранняя весна. За окном моей уютной стальной сторожки с вопросительными стонами проносятся авто. Я сижу за столом. На столе – бутылка вспотевшего «Мельника», вобла на журнале «Вот так!», книжечка «Афоризмы старого Китая». Горит лампа. Тихо бормочет что-то про «Новый поворот» «Рэтро FM». Хорошо. «Мельник» с воблой ещё не початы. Афоризмы ещё не прочитаны. Дуньки из «Вот так!» не просмотрены. Впереди масса ходов и комбинаций. Например, по восходящей: дунька – вобла – «Мельник» – афоризм. Или: более декадансное, с оттенком греха и тления: афоризм – «Мельник» – вобла – дунька … Или… Словом, впереди уйма возможностей. Как-то чаще почему-то получается «Мельник» – дунька – «Мельник» – дунька … Но – главное: что ни делай, как ни комбинируй, а пенсия с каждым мгновением всё ближе и ближе. Вот ведь в чем прелесть.
И вот где-то часа в два ночи, когда все комбинации уже были исчерпаны и свелись к ясной, чёткой и единственно верной «Мельник» – «Мельник» –  «Мельник», - распахнулась дверь, и в ней появился, как теперь догадываетесь вы и уж никак не мог тогда догадаться я, Юрка. Юный, загорелый и поджарый, как образцово-показательный голливудский кобель.
- Поехали! – сказал Юрка без всяких предисловий.
- Куда? – спросил я.
- Летать. Я самолёт купил. Как обещал. Полетели.
- Я же на рабо-боте…
- Звонил я твоему шефу. Всё в порядке. Сейчас твой сменщик приедет, Федя. Он, правда, пьяный был. Но ему сейчас промывание марганцовкой делают.
- Да как же ты меня нашёл-то? А? Юрк?..
- А чего тебя искать-то. Тоже мне, Бен Ладен…
В общем, мы сели в Юркину машину (не знаю, как называется, помню, что большая) и поехали. Юрка – за руль. Я – калачиком на заднем сидении.
- Спи, Неуловимый Джо, - сказал Юрка. – Приедем часов через пять.
До утра я мирно проспал, закутавшись в свой старенький полушубок, доставшийся мне ещё от деда. Заядлого, кстати, охотника. Шапки, полушубки, унты и прочее – всё у деда было из охотничьих трофеев. Хорошие вещи, ноские. Мне, к сожалению, достался только полушубок. Бог знает сколько лет полушубку, а он – как новенький. Типа Софии Ротару.
Когда я проснулся, было ранее утро. Мы медленно едем по большому заснеженному полю. На горизонте – какие-то блистающие на солнце стальные ангары. Расчищенные взлётные полосы цвета задумавшейся брынзы. По полю вразброс стоят с десяток самолётов. Несколько далеких силуэтов солдат. Отчётливо видны ушанки и автоматы. Словом, всё неизъяснимо родное.
- Проснулся, лохопендрище? – улыбнулся мне вполоборота Юрка с переднего сиденья.
- Угу.
- Чего ты во сне скулишь-то, как Вицын? Приснилось чего?
- Угу… Что я на горшке сижу… ну, как мы в детстве сидели, помнишь?..
- Ну… Душевно сидели.
- И что меня в горшок всосало. Всосало и не отлипает. Ужас! Всю ночь с горшком на заду по квартире бегал.
- Это хорошая примета. К деньгам. Если всосало – к деньгам. Вот если бы мимо горшка сел – это хуже.
- Да? А ты откуда знаешь? Ты вроде бы насчёт примет был не того… Несуеверный.
- Как в лётной школе поучился, а потом норму налетал, стал суеверным. Я ж норму над разными местами налётывал: Замбия, Бразилия, Гондурас, Иран…
Мы помолчали.
- Хорошая сегодня погода, - произнёс я.
- Это ты зря сказал, - вдруг нервно отреагировал Юрка. – Погоду перед полётом хвалить нельзя. Примета фиговая.
- Да? Ну, ладно. Извини, это я так… Просто гляжу – солнце светит. Приятно.
Машина остановилась возле красивого самолёта цвета аквамарин.
- А вот это ты хорошо сказал. Про солнце – это правильно.
- Да?
- Солнце перед полётом хвалить надо.
- Вообще-то… ты чего-то, я смотрю, стал малость, того, - я покрутил пальцем у виска. – Извини, конечно, брат… То нельзя, это можно… Лётчики все, что ли, такие?
- А вот это ты зря у виска своей немытой сосиской покрутил, - почти с угрозой сказал Юрка, недобро оглянувшись на меня. – Нельзя около самолёта у виска пальцем крутить. Плохая примета. Кстати, у тебя, кажется,  свитер  наизнанку надет. Переодень: примета плохая.
Я посмотрел на свитер: действительно, наизнанку. Мне вообще-то всё равно – как и что носить. Я даже жениться в ЗАГС пришёл в ботинках «прощай молодость» (что символично!) и в тренировочных штанах. Кстати, как в воду глядел: потренировался годик – и развёлся. Так что наизнанку свитер или нет – мне всё равно. Но, чтоб Юрку не расстраивать, свитер переодел.
- Вот он, мой красавец, - кивнул Юрка в сторону самолёта. –  Нравится?
- Я присвистнул от удивления.
- Нравится!
- Не свисти. На всякий случай. Ни около самолёта, ни внутри, ни перед полётом, ни во время.
- Примета опять же плохая?
- Ну.
- А вообще что-нибудь-то делать можно?
- Можно. Только смотря что.
- Мне бы по-маленькому. Или тоже нельзя? Дескать, рассосётся…
- Нет, это святое. Валяй. Поле большое. Народу никого. Валяй, старшой, орошай снежок жёлтеньким.
Я вышел из машины, прошелся вокруг самолёта. Попинал ногой колесо. Хороший самолёт. Пристроился к носовому колесу. Приглянулось оно мне чем-то. Ну, расстегнул что надо. Жду. Волна такая – от копчика к гипофизу – по телу уже прошла. Терпел-то долго. Да ещё после пяти «Мельников». Холодок приятный по телу… Передёрнул плечами… М-м-м… Вот уже сейчас, вот-вот… Глаза зажмурил… Вдруг пинок сзади. Несильный, но чувствительный. Оглянулся: стоит Юрка:
- Ты это… того… иди лучше к хвосту журчать. На носовое колесо нельзя. Примета – хуже некуда. И колёса ногой не бей.
- А что? Сказать по-человечески нельзя было? Обязательно в тухес пинчищем? Как прораб талиба?
- Извини, - сказал Юрка. – Погорячился. Уж очень примета плохая.
Ладно. Пошёл я к хвосту. Пожурчал. Но без всякого уже, конечно, удовольствия.
- Курить будешь? – спросил Юрка примирительно.
- Давай.
Я вообще-то почти не курю. Но за компанию и на халяву, как говорится, и хряк помоется.
Закурили.
- В последний раз летал я пять лет назад, - начал было я. – В Салехард… Ну и вот…
Юрка аж закашлялся от злости:
- Ни – кхи! – когда – кхе! кху! Не гово – кхе! - ри слово «последний»! Кху! Ба-а-алин! Примета такая.
- Ладно, не буду. Ты, главное, не сердись, Юрк, и не волнуйся. А то ты со своими этими приметами в дурку попадёшь.
- Да я и не волнуюсь. Солнце… Ветерок вот – что надо…
Я, как матёрый полярник, тут же с деловым видом щедро обслюнявил палец и поднял его вверх, чтобы определить направление ветра. Видел, что так в фильмах делают.
- Эй! Не тычь пальцем в небо! – тут же закричал Юрка. – В небо перед полётом палец не направляют. – Ты что! Вообще пальцы убери. Что ты ими… то крутит, то тычет куда не следует… Убери свои пальцы.
- Куда?
- В штаны.
- А как же я курить буду?
- Курить можно. Желательно левой рукой.
- И на том спасибо.
Покурили молча. Перед тем, как я собрался в очередной раз затянуться, Юрка вдруг выхватил у меня окурок и затушил его, плюнув в ладонь:
- После полёта докуришь. Так надо. Пошли в самолёт. Только смотри на трапе не споткнись. И в самолёт не заходи с левой ноги. В самолёте не брейся…
- Это ещё зачем?.. Да у меня и н;чем…
- Это хорошо. Ты, кстати, вчера ногти не стриг?
- Нет. А что?
- Покежник. Вижу. Слава богу. Ну и когти! Как у кондора. Ты их что, последний раз перед выпускным стриг?
- Да нет, на той неделе.
- Вчера ничего не шил?
- Чего?..
- Не шил, говорю, вчера ничего? Ну, иголкой?
- Нет.
- Очень хорошо. А то перед полётом шить – примета хуже некуда.
- То есть: стоп! Пуговицу на гульфике пришивал.
- Очень плохо. Придётся оторвать. К фотографу вчера не ходил? Не был у фотографа?
- Да нет! И вообще!.. Не был я, не состоял, не привлекался. Развёл тут ежовщину. Ничего нельзя! Не плюнь, не писай, не свисти… Не верь, не бойся, не проси…
- Это из другой оперы. Да ты, Вовк, не кипятись…
- Во! И кипятиться нельзя. Ну, летчики-вертолётчики…
Тем временем мы зашли в салон. Нас встретила и поприветствовала симпатичная бортпроводница. Наташа.
- А я, Юрий Юрьевич, серьгу только что потеряла! – первым делом выпалила она.
Я думал, Юрка её убьёт. Нет, сдержался.
- Это плохая примета, - сказал он мне.
- Я уже понял, - отозвался я. – Вон она, кстати, под сиденьем.
- Кто? – не понял Юрка.
- Да серьга-собака, - сказал я.
Юрка сурово посмотрел на меня. Потом недоверчиво на серьгу. Потом, шмыгнув носом, на Наташу. У Наташи в глазах было ровно поровну – ужаса и радости. В левом – ужас, в правом – радость.
- Знаешь, - сказал мне Юрка. – За серьгу, конечно, спасибо. Найти серьгу в самолёте – это к счастью. А вот то слово, которое ты сейчас произнёс..
- «Собака», что ли?..
- Ещё раз повтори, заика патефонная!.. Так вот это слово никогда больше не произноси в самолёте. Слово «собака» в самолёте произносить нельзя! Понял?
- Понял. Ты бы мне сразу весь список огласил…
- Оглашу. Потом. А пока садись, культурно выпивай и поменьше разговаривай. А главное – ничего не делай. Лады?
- Лады.
Программа мне понравилась. Выпивать и ничего не делать – это я люблю. Наташа подкатила мне минибар, и я стал культурно выпивать.
 Приготовления к полёту подходили к концу. Вроде бы всё шло хорошо. Вдруг в салон влетел крайне озабоченный Юрка и спросил Наташу:
- А козёл где?!!
- Ой, Юрий Юрьич, забыла…
Последовала двухминутная мхатовская пауза, в течение которой Наташа медленно-медленно падала ( я не преувеличиваю) в кресло.
- Это провал, - тихо сказал Юрка. Они помолчали. Потом вдруг синхронно посмотрели на меня. Произошло нечто.
- Это – козёл! – радостно сказала Наташа, ткнув в меня пальцем.
- Эй, пардон… - обиделся я, наливая себе шестой фужер коньяка. – За «козла» можно и того…
- Причем натуральный, - подтвердил Юрка.
- Горный, не иначе, - хищно сказала Наташа.
И они тихо и зловеще двинулись на меня. Как Варенуха с Геллой – на финдиректора Римского…
- Эй, товарищи!.. Эу!.. Вы чего? Мы не козлы… Козлы не мы…
- Винторогий, - страстным шёпотом говорил Юрка, надвигаясь на меня. – Или муфлон…
- Да нет, типичный козлотур, - развратно шептала Наташа.
- Я не муфлон… - лепетал я. – Муфлон – не я…
Они набросились на меня внезапно и синхронно, как коллективно охотящиеся велоцерапторы. Я зажмурился и приготовился к худшему. Когда я очнулся и разжмурился, они стояли рядом и внимательно рассматривали снятый с меня полушубок.
- Из чего полупердончик? – строго спросил Юрка.
- Из серны, - глухо ответил я. – Дед на охоте подстрелил. Полвека назад. На Кавказе.
- Это несущественно. Серна – это козёл? – спросил Юрка Наташу.
- Козёл, - утвердительно кивнула Наташа. – Полорогий парнокопытный козёл. То есть коза. Точно говорю.
- Слава богу, - вздохнул с нечеловеческим облегчением Юрка. А потом торжественно обратился ко мне:
- Ну, Вовка, много ты сегодня напортачил. Чуть колесо переднее не обделал. Прости, Наташа. Слова всякие нехорошие произносил. Пуговицу, видишь ты, скромница, на гульфик накануне полёта пришил. Обстеснялся весь прямо… Дюймовочка небритая. Это всё, конечно, нехорошо. А вот за козла – спасибо! Удружил, прямо скажу! Видишь ли: мне до зарезу нужно во время полёта на сидение козла положить. В смысле – шкуру козлиную. Примета такая. Без козла я летать никак не могу. Одолжишь козла?
- А то…
- Вот ведь, - с гордостью показал Юрка на меня Наташе. – Душа человек. Друг детства. Можно сказать, товарищ по горшку. Хрустальное сердце. Праведник, а не Вовка.
- Ну уж… - застеснялся я, наливая седьмую.
- Ничего не «ну уж»… Это ж!.. Герой! Матёрый человечище! Витязь в козлиной шкуре… Ну, с Богом!..
Полет прошёл замечательно. Летали часа четыре. Где – не знаю. Облака, салон, обитый благородной кожей цвета беж, приветливая Наташина улыбка с бирюзовыми серёжками по краям, Юркина кабина с моим полушубком – всё слилось в ощущение праздника. Потом прилетели во Внуково. Юрка заставил меня докурить окурок, который я не докурил перед взлётом. Поехали в какой-то ресторан… Ну и всё такое.
А козла я Юрке подарил. На счастье. И не жалко ничуть.
Да, видно, зря люди козлов обижают. Хорошее животное козёл. Счастье приносит. Спасибо вам, наши дорогие полорогие парнокопытные товарищи! А вы, люди, за «козлов» ответите!