Роясь в ямах памяти

( О романе Михаила Квадратова «Гномья яма», М.,»Современная литература», 2013)

участь первая

Первые вечера чтения романа Квадратова убаюкивают - красиво, поэтично, тягуче. Третья ночь возвращает читателя на исхоженные пешком Басманки, в круги возле Лефортова с неизменным попаданием на АБВГДЕйку. Возвращение в неприметные подвалы памяти, где происходит больше, чем выносится на свет. И надо стать гномом, гномием, чтобы снова всё увидеть, вспомнить и пережить. Опьяняющие романы читать не впервой. Один словно написан чачей, другой - сакэ. Третий - вообще сангрией. А тут все написано водкой — точнее, спиртом «Royal», когда за несколько лет очередь в магазин вымирала на четверть, но пресс-папье всё так же воцарялись на столах из нешпона не-«ИКЕА». Другой русской жизни — новой, больной и суровой - было напополам со смертью. Первый роман про 90-е, прочитанный без дурацкой ностальгии.

Автор чаще ходит по твоим следам, чем даже ты сам. Забирает тихим, полуслышимым в первом ряду поэтической посиделки голосом, на предмет - вы где уже? И есть ли вас еще?
Когда бы вновь довелось пережить впечатления, близкие к дублинскому Джойсу, парижскому Кортасару или лондонскому Хаксли. Тут вот московский Квадратов — меря, удмурт, физик, философ. И поэт.

Медленно, как игла в вену, вводятся расхожие характеры — условно, трус, бывалый и балбес. Очень условно. На имени, фамилии и прошлом - не остановишься. Все из наших, из сегодняшних. За каждым миры и отчуждения, нивелировка 90-х.

На самом деле, о чем этот роман Михаила Квадратова — с ходу не определишь. Вероятно, по схожим ощущениям всякого водораздела — он о всеобщем водоразделе, который не за горой, не за Кукуем, не из подвала в Яузу утек. И   вышел в нас не тем, чем предки грезили, бредили, жили и умирали.
Чем-то иным. Почитаем, авось поймем.

участь вторая

Мы с автором ровесники, посему когда он застревал делом и воображением в складе-подвальчике Немецкой слободы, читатель за жидкой пачкой долларов топал по ул. Лукьянова, как раз между двумя Басманными. В некий НИИ, где в катакомбах не только элементали обитали, но и тогдашний средний класс чипсы фасовал денно и нощно — чин-чинарем. Выживание. Каким невообразимым способом в середине-конце девяностых читатель и писатель не напоролись на пулю-дуру и штык-молодец — вопрос десятый. Об этом вскользь поведают выщерблины на каменных пресс-папье и осушенные промокашками капли непонятного цвета новейшей истории.

История всегда о многом умалчивает. Пока пытливый ум писателя не начнёт отколупывать то тут, то там - слой за слоем, факт за былью, событие за топонимом...
Открыв первую страницу романа, вы уже попались, теперь до последней, пусть едва фокусируя строчки в предутреннем свете — придется, как в песне - добрести-доползти-доехать. Не потому, что трэш, ад и израиль, бурлеск или бесстыдно натурные сцены заставят обкусанным ногтем отгибать страницу за страницей. Здесь  не Фёдор Михайлович, не Михаил Евграфович, никакой не скрипт к порно-сериалу и совсем не фэнтези с гоблинами. Хотя нечисть присутствует. Она, как история — незримо, мистически прошивает страницы недавней повседневности, сны от которой до сих пор со специфическим потом и запахом.

Вслед за неторопливым рассказчиком попадаем то в ранне-Петровское потешное времечко, то в Европу пост-Парацельса, то в домосковскую эпоху племён и порядков, то во времена сотворения мира и язычеств, то в некогда номерные заводы Сарапула и Урала. И вот так, от Бабочки и Древа Мира до тайн Кунсткамеры и позавчерашних будней - рискуем застрять во времени и себе. С пользой, с чувством, с расстановкой. Ибо и роман не за вечер уложился на бумажные листки А4 или заполнил вордовские страницы дисплея — десять лет, не шутка.

участь третья.

Намеренно не стану пересказывать сюжет. Точнее, их там не один.  Привлекательность романистики в духе опусов Булгакова, Доктороу, Павича и иже с ними — никто оспаривать не возьмётся. И я не стану еще и потому, что те, кому книга попадёт в руки, своё удовольствие ( может, и не одно ) получат сполна. Дотошные экскурсы в историю интереснейшего уголка Москвы, обильные ссылки и параллели, позволяющие в авторе угадать талант создателя добротного фикшен - чертовски подкупают . Метафоры в строчку, а не в столбик удаются писателю Квадратову так же, как прежде в стихотворном творчестве. Пусть это дебютная крупная вещь в прозе.

Предполагая, что вам её захочется отложить, не дочитав, хитрый сочинитель сделал всё, чтобы этого не случилось. Многослойным движением тем и историй, почти энциклопедическими или намеренно наукообразными ссылками, несложной манерой повествования, практически полным отсутствием спецэффектов. Вроде эротики или погонь со стрельбой. Это не бульварный фейк, не сюси-пуси, не детектив. Скорее, игра воображения на стыке фактов, домыслов, фантазий и идей. В упаковке истории клерка обычной конторы "рога и копыта", образца новейшего времени. Наконец, попытка осмыслить многомерность бытия в период распада и движения цивилизации - через всё, что укладывается в голове главного героя. Личным опытом, жизненными наблюдениями, тонкими связями с нематериальным или грубыми — с обыденным. Своеобразная характеристика недавнего прошлого с сегодняшней колокольни. Местами ироничная, саркастическая, по-доброму тёплая и вовлеченная.
Подспудно даже захотелось в недалёком будущем увидеть «Гномью Яму» на басурманских языках - сознаюсь,  злорадное желание: не всё же нам «Кротовые Норы» или «Осиные Фабрики» в переводах почитывать... Тем более, что познавательно книга весьма полезна. И задумываться над тем, куда ведут читателя гномы и другие обитатели столицы, страны, мира — никакой язык не помеха.

участь четвертая

Потом начнут разгадывать роман — это, наверное, кому-то денег принесёт или славы. У читателя-участника той московской жизни, даже её гномьего варианта - козырь в рукаве, у автора вообще джокер. Он, хоть и удмуртский родом,
Москва его детище, на ладонях лежит - перелистывай.
В первой участи наметишь место и действие, во второй — сопереживание, в третьей - условности, но есть и четвертая — собственно, язык. Квадратов пишет медленно, если вдуматься в приводимые столбиком , но совсем не поэтические ссылки — вероятно, о важном. В энтомологическом ряду от Линнея сыщете массу знакомых психотипов и характеров, в короткой справке из ПСС Ленина — разные варианты предыдущей и будущей жизни. Скрытые метафоры практически в каждом столбце факультативных как будто сведений - про моль, пресс-папье ( а что это? спросят нынешние дети ), бабочек и запахи. О, эти запахи!.. Провокации, которых на страницах романа - в избытке. Ямы такие, гномьи - попадаешь, как в страну или время. Или город, или жизнь.
Кому-то захочется, чтобы современный роман был неглубок, скоротечен, изящен, насыщен и обтекаем. У этого автора он таким быть отказывается. Вчитываешься в случайный эпизод: конечно, не «бешеные псы», а реальные из «бывших», но с положением-званием - вершат «кровлю» любой спокойной и беспокойной жизни. Вдумаешься, а на что, собственно говоря, десяток-другой лет человеческой бабочки-души улетают. Почему в угро-финском эпосе так уютно, а в иных - муторно, беспокойно? Добрая половина этой книги - о том же. О непрочитанности, непривязанности, неприкаянности. Так живём. О том и пишем. В последней части романа автор глубоко и тонко рассуждает о поэзии, о прозе — и в жизни, и в книге.
Очень интересные раздумья, по-Апдайковски струящийся поток сознания...

Когда тебе за полтинник — есть что сказать. Примерно, негромко и вслух.  Почитайте «Гномью яму», обязательно включится внутреннее чутье —  к проискам гномиев, внешних и внутренних, к запахам истории, к ощущению судьбы.
К небезысходности нас всех где бы, как и что с нами не случалось. Именно об этом, по-моему, пытается сказать автор романа. По большому счёту, ему это удалось.

2014