Солнечный остров, глава тридцатая

Г л а в а    т р и д ц а т а я

НАГРАДА КАПИТАНА СКУРАТОВА




– Ну и спектакль! – великан восхищенно обнял Сережку и Майку. – Актеры плачут, зал рыдает!
- Спектакль! – кивнул капитан Скуратов. – А у меня сегодня весь день спектакль. Дежурю по городу – а телефон раскалился. То в Аршане какого-то мальчишку сбили – представляешь, нашли под колесами грузовика, а наезда вроде как не было! Бедного шофера затаскали, а мальчишку найти не можем – как в воздухе растворился! Кто-то его опознал – мальчик из холодильника, говорят. Как-то его фамилия…
Шалышкин ужом ввернулся в узенький дверной проем и уже из коридора сделал Майке ручкой.
- Потом кто-то лампочки на фонарях пострелял! – продолжил капитан, последним выходя из кабинета и на бесчисленное количество оборотов закрывая замок.
Они зашагали по коридору – офицеры уверенно, Юрка, поникнув головой, Майка, вылавливая его ладошку, Сережка змейкой, словно уходил от преследования и боялся потерять.
– Смотри! – показал капитан на сапоги. – Называется, выехал с нарядом! Весь в зеленой краске извозился. Шайка, что ли, какая орудует? «Белый саван».
- Догнали? – уточнил великан.
- Чеът подеъи! – рассмеялся капитан. – Рассыпались! Следы ведут в разные дома. Маленькие такие следы. Зелененькие!
- Зеленые человечки! – вскрикнула Майка. – Мы только что о них говорили! Они уже здесь!
И тайно пожала Юркину руку – не бойся! Я тебя не выдам, марсианин!
Капитан распахнул без стука следующую дверь в коридоре, он не силен был в хороших манерах. В соседнем кабинете тревожно глянули на него. Милиционеры сидели в разных позах – кто на столе, кто на подоконнике, но никто на стуле.
- Илья Иванович! – обрадовались они. – Легок на помине. Поздравляем! Орден уже в кармане?
- Орден! – отмахнулся капитан Скуратов. – Тут ко мне сын зашел. После школы. Заболтались!
Кто упал с подоконника, кто свергнулся со стола, но все подошли и поочередно протянули Юрке  руку. Каждый представился по полной форме – звание, фамилия, имя-отчество и «Убойный отдел». Юрка пожимал одинаково крепкие руки и с каждым новым пожатием плечи его распрямлялись. Сережка тоже пошел по рукам, все глянули на него удивленно, но ответили.
- Шалышкин! – коротко представлялся Сережка. – Юркин друг. Готов исполнить любое задание.
Майка делала книксен, как она себе это представляла, но убойный отдел не разбирался в книксенах и принимал ее реверансы как есть.
- Майка! – представлял ее Сережка. – Надежна. Умна. Готова исполнить любое задание.
- Илья Иванович! – не выдержал кто-то. – Это кто? Это о чем?
- Товарищи перфораторы! – многозначительно понизал голос Шалышкин. – Мы все знаем! Поэтому и пришли!
- Юркины друзья! – пояснил капитан Скуратов. – Дети, школьного возраста.
- Илья Иванович! – заторопился великан. – Министр! Он же нам голову открутит!
Сережка выразительно посмотрел на Майку, не удержался и шепнул ей на ухо:
- Слышала? Посмотри, где у них головы откручиваются, а то мне спереди не видно! Прячут!
- Юрка! – окликнул напоследок убойный отдел. – Вырастешь, кем будешь? Как папка?
- Как бабка! – ответил капитан Скуратов. – Прокурор. Будет приходить вас проверять! На предмет законности!
- У-у-у! – убойный отдел шутливо полез под столы, как двоечники во время опроса. На предмет законности у каждого было по дырке в самых разных местах – куда попадали преступники. Те стреляли без промаха и не отчитывались прокуратуре.
- Илья Иванович! – пригрозил великан. – Я тебя за ручку сейчас поведу!
Капитан Скуратов поклялся больше никого не задерживать, поэтому в следующий отдел только заглянул.
- Сын! – коротко сообщил капитан Скуратов. – Ко мне тут сын пришел. Никто не видел?
Громогласное молчание было ему ответом, пришлось запихнуть и Юрку и заявить:
- Вот где он! А я-то думаю! Юрка! Сын!
Дружный топот сапог показывал, что все спешили пожать ладонь капитанскому сыну. Каждая ладонь была крепка, словно сделана из того же металла, что  милицейский пистолет. Кажется, что она и состояла из тех же частей, только в перестроенном виде, и Юрка сжимал эти руки как пистолеты. Он чувствовал, что наполняется силой невидимого оружия и от этого захмелел.
Теперь он улыбался во весь рот, и сам обозначал себя:
- Юрка! – и радовался каждому новому имени, как будто полными горстями набирал себе надежных друзей.
- Сын! – скромно пояснял капитан Скуратов каждому, кто дарил Юрке эту будущую дружбу. – Зашел после школы. Заболтались.
- Скуратов! – рявкнул великан. – Я тебя сейчас на плечах понесу!
Капитану было неловко, что целый зал его ждет, и потому в последующем марше он только распахивал двери и коротко заявлял:
- Сын! Ко мне тут сын! После школы! Заболтались!
Постепенно коридор заполнился людьми в милицейской форме, и все смотрели вослед капитану Скуратову и его капитанскому сыну, и никто не спутал его с Сережкой Шалышкиным даже в затылок.
Сын, переглядывались люди. После школы! Чеът подеъи!
Актовый зал был переполнен и Юрка принялся высматривать четвертый «Е». Найти оказалось легко, потому что детей больше не было, а если и затесался какой подросток, то он не сидел длинным рядом, как четвертый «Е». Пользуясь уговорами и мольбами, участковый пересадил случайных родственников, а своих  разместил подряд, чтобы потом не пересчитывать, и не собирать до ночи по кабинетам.
- Юрка! Юрка! – замахал четвертый «Е».
 Со сцены сквозь приставленные к глазам очки всматривался в двери очень важный человек в генеральской форме. Юрка понял, что это министр, потому что человек держал в руке коробочку с медалью и сердито что-то выговаривал другому, чуть менее важному человеку. Тот кивал, как полагается менее важным и краснел как чугун между молотом и наковальней.
- Сын! – пояснил задним креслам капитан Скуратов. – Заболтались. Сын.
Завидев кого-то очень важного, он доверил Юрку великану, а сам заспешил по проходу на сцену, торопливо кивая по сторонам и отвечая на приветствия:
- Сын.
Капитан взлетел на сцену легко, словно в погоне махнул через забор, и загрохотал по доскам коваными сапогами. Подбежав к министру, он виновато что-то шептал, показывая в зал глазами. Министр высмотрел Юрку и что-то ответил. Затем он улыбнулся Юрке, подмигнул и неожиданно оказался мальчишкой с седой головой и усами.
Юрка вздохнул. Ладонь болела от множества рукопожатий, но что поделаешь! Юрка вытер ладошку об себя, кивнул министру и привстал в ожидании. Сейчас его объявят.
Юрка плюхнулся обратно в кресло.
Как – объявят?
Ильич или Евгеньевич?
Бывает, ты стоишь на полосе, и всякий шаг с нее есть предательство. Две непримиримые стороны граничат тобою. Они избрали тебя своим пределом, а ведь эта граница на самом деле проходит по твоему хребту, где правая твоя часть граничит с левой. Это на разрыв души, но им нет дела. Жестокость монолитна и проста. Взрослый мир не есть продолжение детского. Это его тупиковая ветвь.
– Капитан Скуратов! – объявил министр.
Зал взорвался хохотом – он бы еще Гагарина объявил! Громче всех заливался четвертый «Е», под шумок решивший вдосталь навеселиться. Он честно исполнил обещание, данное участковому. Он не смеялся первым. Плотина его терпения прорвалась! Четвертый «Е» приседал на корточки, хватался за животики, бился головой о спинки кресел и хохотал в глаза друг другу, как делают это куклы над ширмой!
К несчастью, никто не сообщил четвертому «Е», что зал умолк, и наступила гробовая тишина, и все смотрели, как беснуются родственники участкового.
Петька Головастик очнулся первым, и то исключительно потому, что от смеха заболела голова. Петька огляделся и пихнул Ваньку Темникова, который от хохота свалился в проход. В падении сродный брат цеплялся за Бореньку Буржуя и вырвал его из кресла, как морковку. Эта клоунада довела до неистовства Гришку Иванова, который гоготал в полный рот с чистой совестью. Сегодня он возвращался без двойки, а ведь это что для отличника пятерка! Вот умора! Настоящий концерт! Ну и комик в генеральских погонах! Гришка аплодировал министру и вызывал его на бис!
Тревожное молчание окружало детей, оно сгущалось, делалось душным. Дети озирались и прихлопывали рты ладошкой.
Последним в четвертом «Е» одиноко смеялся Шалышкин. Его подняли в кресло и заткнули Березкиным.
Участковый прихлопнул лицо фуражкой, которая дымилась от стыда.
Он понял, что нельзя выгуливать четвертый «Е» без намордников. Из фуражки торчали красные уши, всем сделалось ясно, кто виноват. Участковый решил, что когда его сейчас выгонят, он пойдет работать в школу, учителем физкультуры, и пустит четвертый «Е» по беговой дорожке, а сам погонится следом, со стартовым пистолетом. Первым, конечно, он будет отстреливать Шалышкина, по-над ухом, чтобы быстрее бежал!
Министр неожиданно улыбнулся.
- Какое счастье! – сказал он в гробовой тишине. – Какое все-таки счастье – детский смех! Нечасто его услышишь в наших стенах. Клянусь, я бы лучше пошел работать в детский сад. Непременно это сделаю на пенсии. Возьмете меня?
- Мы школьники! – крикнул Шалышкин.
Участковый отвесил Шалышкину радостный подзатыльник.
Ради этого детского смеха, сказал министр, а далее пошла заготовленная речь. Люди могли предсказать ее абзацы на спор. Министр не мог говорить другими абзацами. Эти абзацы собираются по дороге в министерское кресло, и если выбить один, все рассыплется. В зале наступила терпеливая тишина, потому что люди знали, что через пять абзацев начнется именно награждение. Капитан Скуратов был нужен как памятник, как Спасская башня с курантами в Новый Год, как дед Мороз, наделенный отцовским голосом!
- … шесть пуль летели в его сердце, но никто из этой мрази не знал, что оно каменное! И пули рикошетили от него! – закончил министр. – И все мы  потому  непобедимы, что за нами следуют наши сыновья!
Он показал на Юрку, а Сережка встал и поклонился.
Все овации достались Шалышкину.  Он раскланивался в разные стороны как заводной, и посылал воздушные поцелуи. Майка негодующе сдернула его в кресло и что-то закричала про Юрку. Ладно, поделимся! Сережка снова вскочил, и приподнял за подмышки Юрку, словно тряпичную куклу. Юрка выворачивался, отпихивался и вдруг разревелся, как самая настоящая девчонка.
- Капитан Скуратов!  – опять провозгласил министр.
Нас греют любимые имена. Это имя ласкало генеральский слух. А ведь слух его не был слишком нежным, и генерал не вздрагивал на выстрел, и в войну его добивали прикладами трое немцев, а это не воспитывает нежность.
Он пожал капитану руку и прикрепил медаль к его героически выпяченной груди, причем капитан косился в зал, в одну, ему дорогую точку. Капитану бы честь отдать и пообещать служить Советскому Союзу, но капитан воевал в разведке, а там такие разболтанные люди с точки зрения любого штабника. Они плюют на устав, как черти на ладан.
- Честь отдай! – зашипел управделами с самого первого ряда. – И служи Советскому Союзу!
- Товарищи! – объявил капитан Скуратов. – Ко мне зашел сын, товарищи. Сын! Просто так, после школы. Подумаешь! Ура, товарищи!
- Мало медали! – крикнули из зала. – Даешь Скуратову орден!
Первый ряд с канцелярским начальством досадливо оглянулся. Что надо, то и дали! Ишь ты! Самим орденов не хватает. Убойный отдел, зашептался первый ряд, кто его сюда приглашал?
Капитан Скуратов тревожно всматривался в ту же ему дорогую точку в зале.
- Всю нечисть! –  растерянно обещал капитан Скуратов. – Клянусь и дальше…
Грянули овации, но капитан не продолжил. Он судорожно дернул кадыком и оглянулся на министра, словно тот провинился перед ним. Оба уставились на пустое кресло среди развеселого четвертого «Е».  В соседнем кресле озиралась девочка, с другой стороны китайским болванчиком раскланивался мальчуган.
Овации направлялись не ему, но и капитан Скуратов их не принял.
Лицо его подернулось инеем, глаза вернулись в пепельный цвет, по сердцу побежали каменные прожилки. Гром ладоней сменился вакуумом. Ладони в вечности плыли друг к другу и никак не умели встретиться.
Ковровая дорожка пролегала от сцены до двери.
Сама же дверь еще медленнее, чем ладони, плыла навстречу капитану Скуратову и медленно и навсегда закрывалась.