Заплутавший, или Каково в новой Руси жить

РАБОТА ПИСАЛАСЬ НА КОНКУРС (Т.Е. КОЛИЧЕСТВО ЗНАКОВ БЫЛО ОГРАНИЧЕНО), ПОСЕМУ ПОВЕСТВОВАНИЕ НЕСКОЛЬКО СКОМКАНО.     

Фаим Самир, Эдуард Котенджи
   Заплутавший, или Каково в новой Руси жить
I
- Ладно, Афонька, давай, езжай уже, - бормотал, осоловевшими глазами глядя на своего приятеля Андрей Трофимович Руцкий, молодой брюнет с крупным мясистым лицом и оттопыренными ушами, - ты вона уж… на ногах… не того… не стоишь…
- М-м… м-можешь не провожать меня, Руцкий! Не заблужусь, - ревел ему в ответ «Афонька», а формально – Афанасий Тимофеевич Неврин, экономист по образованию, отмечавший тогда свой юбилей и несколько перебравший с горячительными напитками.
- Хорош, хорош… тебе как, авто подавать?
- Да не-е-е! – уверенно ответил Неврин, глядя на которого можно было подумать, что он пытается станцевать краковяк. – На своём коне железном прокачусь… Д-думаю, справлюсь.
- Ну, воля твоя, брат, поезжай, - пожал плечами Руцкий, безуспешно ловивший угол скатерти, уцепившись за который возможно было устоять на шаткой земле. – Э-эй! Музыка-а-анты! Играть! Я вас не отпускал! – крикнул он было молоденьким гитаристу, ударнику и саксофонисту, обеспечивавшим музыкальное сопровождение празднества, но тут же грузно рухнул на земную твердь; вслед за этим послышались тоскливые звуки саксофона, словно бы означавшие всю бесславность падения Руцкого, и безбожно противный писк гитары; очевидно, также не державшийся на ногах достаточно крепко гитарист от балды зажал на грифе первые три струны и начал усердно бить по ним медиатором.
Тем временем Афанасий Тимофеевич не только устоял на земной основе, но и выбрался из душного ресторана на улицу, на свежий ночной воздух, ободрявший и вносивший некоторую ясность в мысли нашего героя.
Надо сказать, Афанасий Тимофеевич Неврин никогда не напивался. И даже рюмки водки в рот не брал. До того дня. Дело в том, что в сей день, 10 мая 2014 года, ему исполнялось 30 лет; друзья устроили в его честь банкет в одном дешёвеньком ресторане, пригласили туда своих приятелей и коллег Неврина («Чтобы все видели этот позор!» - позже с негодованием вспоминал Афанасий Тимофеевич). Руцкий влил ему в глотку первую «рюмашку» («Когда-то ж надо начинать, чёрт ты полосатый!» - кричал зычным своим басом Андрей Трофимович, наливая первую рюмку другу-имениннику); вначале Неврин пытался защищаться («Андрей Трофимыч… Андрюша! Ну, не дело! Я ж не пью! Совсем! Мне машину ещё вести! Ей-ей, Трофимыч…»), но, когда друзья уже стали настаивать, таки выпил первую порцию отравы. Должно заметить – Афанасию Тимофеевичу понравилось. Вскоре он на добровольных началах вылакал первую бутылку, а за второй бутылью дело не стало. Спустя часа два после начала банкета виновник торжества был уже, как говорится, «в кондиции».
Афанасий Тимофеевич Неврин представлял собой высокого, атлетического сложения шатена, внешности довольно смазливой: молодое, свежее лицо с высокими, точно монгольскими скулами, обтянутое гладкой смуглой кожей, загорелой и глянцевой; нос тонкий и прямой; лукаво поблёскивающие серые глаза под выцветшими стрельчатыми бровями, ясный и внимательный взгляд их свёл с ума немало женщин, хотя Афанасий Тимофеевич и нарочито не обращал внимания на противоположный пол, полностью зациклившись на карьере; тонкогубый, вечно усмехающийся рот под холёными закрученными усами, которые в старину назвали бы гвардейскими (или гусарскими); эти усы придавали ему некую франтоватость и шарм. Неврин был прекрасно развит физически, со спортом был на «ты»; он двигался с грацией, присущей обладателю мускулистого, крепкого и здорового тела… Но, должно отметить, при всех этих его достоинствах внешних, характер его был весьма ветрен; Афанасий Тимофеевич считал себя карьеристом, но при том обладал необычайной легкомысленностью и даже некоторой беззаботностью. Хотя про него и нельзя было сказать: «Без царя в голове!». Деньги тратил вполне легко, но пропащим мотом и транжирой его назвать нельзя; всё-таки, существовали и для него понятия «экономия» и «рачительность».
И вот легкомыслие сыграло с ним в ту ночь злую шутку; неизвестно, как он вообще добрался до своей машины, как узнал её на парковке, как открыл и как завёл... Так или иначе, но вскоре потрёпанная бежевая «Тойота» Неврина загудела и тронулась с места; вначале неуверенно, то и дело норовя забодать соседей по стоянке, что ей (тоже – загадочно) всё же не удалось… Машина, по-фанфаронски просигналив, страшно виляя, выехала на шоссе.
Тут уж было где разгуляться свободолюбивой и широкой душе Афанасия Тимофеевича! Других авто на трассе не наблюдалось, и невринская «Тойота», презрев любые физические законы, понеслась по магистрали. Повеселевший именинник на всю включил музыку.
Некоторое время автомобиль Неврина вполне успешно и безболезненно двигался по направлению к населённому пункту, в котором жил Афанасий Тимофеевич, станице Красноармейской. Но, только показались недалече станичные крыши, что-то у нашего счастливчика пошло не так: на очередном крутом повороте машина, до сих пор ведомая вперёд лишь волей Божьей и фортуной, не сумела вовремя в него вписаться и в неимоверно быстром темпе съехала с трассы в степь; на беду Афанасия Тимофеевича, прямо по курсу машины был довольно большой камень, представлявший опасность для водителя; конец был вполне предсказуем. «Тойота» налетела на камень и, подлетев в воздух и перевернувшись несколько раз, бухнулась на сухую землю… Машина загорелась.
Пьяный вдрызг Неврин каким-то шестым чувством почуял, что надо выбираться и по-пластунски выполз из салона, затем отошёл на безопасное расстояние; обернувшись и горестно посмотрев на полыхающее авто, он вздохнул и, вдруг вспомнив, что в бардачке остались его документы и деньги, бросился назад к машине.
Прогремел взрыв.
II
Неврин проснулся... "Как же я долго спал" - подумал он и сразу же увидел больничную палату и рядом стоящую медсестру.
- Где я? - удивленно спросил Неврин.
- В больнице. Вы десять лет, если не более, в коме лежали; ну ничего, через пару дней вас выпишут.
- Ничего не понимаю. Девушка, а... - но Неврин не успел договорить, медсестра побежала рассказывать о пробуждении пациента врачам.
Через пару дней Неврина выписали, но он все еще находился в замешательстве: почему он лежал в коме так долго?..
Сразу по выходе из больницы Афанасий Тимофеевич сел на автобус до родной станицы Красноармейской.
Через несколько часов он увидел знакомые вроде дома, и сердце его забилось радостно. Как же Неврин всё-таки был счастлив видеть родной посёлок! Такое чувство, будто он расстался с ним действительно десять лет назад, а то и больше…
…Скорым шагом вошёл он в посёлок – и не узнал его; точнее, было в нём много знакомого, но также приобрёл он черты, делавшие Красноармейское решительно неузнаваемым: вместо покосившихся, стареньких деревянных халуп Неврин увидел новые аккуратные двухэтажные дома с яркими свежевыкрашенными крышами и белоснежными рамами, прочные железные заборы с номерными табличками. Не нашёл он на старом месте, у самого входа в село, и сельского магазина «Хризопраз-3», стоявшего там уже Бог весть сколько; теперь там был приличного вида универмаг; Неврин разглядел и название: «Царьмаг». «Однако!» - присвистнул он и, всё ещё недоумевая, начал искать глазами знакомые постройки. Одну он нашёл: дом знакомого, Савелия Матвеича Будкина, часто помогавшего Неврину по дому (Афанасий Тимофеевич, хоть и был сложения могучего, с инструментом обращаться совершенно не умел, а Матвеич за штоф известной жидкости соглашался подсобить в любой домашней работе); правда, и будкинский дом подвергся некоторым преображениям: стены были как будто заново выбелены, вставлены стеклопакеты, худая крыша починена и покрыта даже новенькой черепицею. Увидал Афанасий Тимофеевич и самого Матвеича – он сидел подле своего забора (тоже будто отремонтированного и приведённого в порядок надлежащий) на лавочке; одно странно – он выглядел много старше и дряхлее, чем когда Неврин встретился с ним последний раз, как раз накануне торжества; волосы его поседели окончательно и стали клочковатыми, свалявшимися, лоб прорезывали глубокие морщины; однако Савелий Матвеич также и потолстел, стал упитаннее и точно бы крепче.
Заметив знакомое лицо, Афанасий Тимофеевич крикнул:
- Эге-гей! Матвеич!
- Аюшки! – ответил сипло Матвеич подбежавшему Неврину. – А, Афонька! Вернулся-таки?
- Откуда? – не сразу сообразил Неврин.
- Как откуда? – удивился Матвеич. – Ты ж лет десять назад в город уехал на постоянное проживание! Тебя повысили ещё.
- В город? На постоянное жительство? – оторопело повторял Неврин. – Я никуда не ехал, Матвеич, не разыгрывай меня; вернее, я вчера вечером в ресторан в нескольких километрах отсюда ездил, юбилей свой праздновать.
- Ничего не знаю, - энергично закивал Савелий. – Как уехал ты десять лет тому назад, так больше и не возвращался.
- Ла-адно, - протянул Неврин, почесав затылок. – Матвеич, а где же мой дом? Где Ленина 5?
- Ленина 5? – переспросил Будкин. – Нету Ленина 5; может, ты про Столыпина 5 говоришь? Так там сейчас другие живут.
- Какое ещё Столыпина 5?! – воскликнул Неврин, ошалело уже глядя на Будкина.
- Такое! Три года уже, как Ленинскую улицу в Столыпинскую переименовали.
- А с какой стати-то?
- Ты, батюшка, не рехнулся ли? – насмешливо сказал Матвеич. – Давно уж монархистов в сельсовете стало большинство, левачей затеснили; в Думе консерватисты (чи консерваторцы, шут их?), монархисты то бишь, сидят. Царь Николай III Россией правит. Иль ты на Луну работать ездил?
- Стоп, стоп, Матвеич… А как же посёлок наш тогда называется? – ослабевшим голосом вопросил погорелец, интенсивно натирая виски.
- Каппелевка. А что?
Афанасий Тимофеевич неопределённо помотал головой и присел на лавочку к приятелю. В мозгу его бешено роились сотни странных, страшных мыслей: как? когда? почему?.. Каким образом всё так переменилось за один вечер? И с какого перепугу Матвеич упрямо утверждает, что он, Неврин, уехал из Красноармейской-Каппелевки десять лет назад? Стойте, а какой же…
- А какой сейчас год? – изнурённо произнёс Афанасий Тимофеевич.
- 2030 год, 11 мая; ты чи правда с Луны свалился, Тимофеич? – усмехнулся Савелий Матвеевич.
Неврин издал громкий стон и вскочил с лавки; он решил разузнать всё у представителей исполнительной власти – полицейских; вот уж кто разыгрывать не станет!
- Стой, Тимофеич! В гости хоть зайди, чаем напою! – кричал Савелий вослед уходящему Неврину, но тот уже внимания на него не обращал.
Афанасий Тимофеевич помнил, где у них на селе был полицейский участок, боялся только, чтоб и он куда не исчез; но ему повезло - даже не пришлось доходить до сельского полицейского управления; навстречу ему шёл рослый статный мужчина лет тридцати пяти, с лихо закрученными пушистыми усами и такими же распушенными бакенбардами. По форме Неврин догадался, что это был местный полицейский служащий.
Он подошёл вплотную к полицейскому и, безумный взгляд свой вставив в него, изрёк:
- Товарищ лейтенант!..
- Не товарищ лейтенант, сударь, - вежливо перебил Неврина полицейский, - а господин поручик; Георгий Прокофьевич Авьялов, имею честь отрекомендоваться.
- Господин поручик! – воскликнул Афанасий Тимофеевич в отчаянии. – Георгий Прокофьич! Скажите мне хоть вы, полицейский: какой нынче на дворе год? Где я? И если я в Красноармейском – почему здесь всё выглядит таким обновлённым?
- Успокойтесь, милостивый государь, успокойтесь, - отчеканил поручик ровным голосом, - разве вы не знаете всего этого сами?
- Нет! Нет! Не знаю, совершенно не знаю! – вопил Неврин. – Мне даже кажется, что я схожу с ума, господин поручик!
- Угомонитесь же вы, ей-ей! – повысил голос Авьялов; правда, теперь в нём проскочили уже мягкие нотки. – По первости: как ваше имя, фамилия, отчество? Сколько лет вам от роду?
- Меня зовут Афанасий Тимофеевич Неврин, мне тридцать лет, - заикаясь, начал несчастный, - вернее, родился я в 1984 году…
- Значит, вам шестьдесят лет! – изрёк поручик. Но, раздумав несколько мгновений, прибавил: - Впрочем, выглядите вы, сударь, и вправду лет на тридцать…
- Теперь вы мне ответите на все заданные вопросы? – искательным тоном вымолвил Неврин.
- Конечно! – воскликнул Авьялов. – Итак, первым долгом вы спросили: какой нынче год? Отвечу вам абсолютно правдиво: на дворе год 2030, 11 мая. Следующий ваш вопрос был: где вы? И на это дам ответ: вы в посёлке Каппелевка, Екатеринодарского уезда. А Красноармейским вы его впредь не называйте; не принято уж. Три года уже живём в Каппелевке… Вы также вопросили: почему и как всё вокруг так изменилось? Так это совсем просто: одним из первых Указов Государя Императора Николая III Кирилловича был так называемый «Циркуляр о всеместном ремонте и починке»; Государственная Дума и лично Царь выделили огромные деньги муниципалитетам и другим местным органам самоуправления на отремонтирование, понимаете, домов, хозяйственных построек и других сооружений, а также на их переоборудование современнейшей техникой (у нас и больницы в уезде теперь – как в Москве или Петербурге!). Вот и живём теперь как в новых домах.
Во всё время, что говорил поручик Авьялов, Афанасий Тимофеевич молчал, тупо уставившись куда-то вдаль, глядя за спину Георгия Прокофьевича; в голове его всё смешалось, она страшно разболелась; его пробил озноб, потом внезапно с ним сделался жар, на лбу выступили крупные капли пота; он решительно ничего не понимал.
- А вы сами-то откуда будете? Отчего про перемены в России не знаете? Не засланный ли? - подозрительно спросил Авьялов.
- Нет-нет, что вы, помилуйте! – с жаром вскричал Неврин. – Заслан! Да разве стал бы я… Нет, здесь не то; здесь дело другое; пожалуйста, только вы, думаю, и можете мне помочь! – вдруг неожиданно-умоляющим тоном произнёс Афанасий Тимофеевич.
- Ну, раз так, то я вас слушаю, милостивый государь, - благодушно кивнул ему поручик; однако в его внимательных, чутких кофейных глазах читалось недоверие к Неврину; должно полагать, Георгий Прокофьевич считал того сумасшедшим.
- Слушайте же; только история здесь очень и очень странная и даже фантастическая, - начал Неврин; и наш Афанасий Тимофеевич рассказал в подробностях поручику Авьялову всё, что помнил.
Стоит ли говорить, что Георгий Прокофьевич не поверил сначала словам Неврина! Недоверие его даже ещё увеличилось, и он хотел было свести Афанасия Тимофеевича в больницу или запереть в участке; но тот говорил с таким пылом, с такой страстью убеждал поручика, что его сердце невольно потянулось к этому человеку; в конце концов, когда Афанасий Тимофеевич показал полицейскому остов своей машины (он нашёл его на том же месте, видимо, на него внимания никто не обращал), последний совершенно растрогался и даже пустил слезу; недоверчивость и скептицизм сменились на симпатию и глубокое сочувствие.
- Что же, Афанасий Тимофеич! – вздохнул поручик, дружески хлопая погорельца по плечам. – Видать, несчастливая у вас звезда-то! Не очень мне верится в то, что, как вы выразились, вы во времени совершили путешествие; ну, да как бы то ни было, вас беда постигла немалая. Ни паспарту, ни денег у вас нет, верно?.. Ну-с… А поживите у меня несколько неделек! – предложил Авьялов. – Мы скоро в Петербург собираемся; у меня там сын старший учится, в пансионе; пристроим вас там на службу, квартиру найдём, а?
Афанасий Тимофеевич согласился, сердечно поблагодарив великодушного поручика.
III
Месяц спустя наш герой уже был в Петербурге; там он жил сначала вместе с семьёю поручика Авьялова. Авьяловы обитали в большой трёхкомнатной квартире; две просторные комнаты занимали поручик с женой и детьми, а третью, поменьше, отвели Неврину. Жилище было обставлено просто, не помпезно, но в то же время со вкусом и даже изящно; словом, это была квартира типичных интеллигентов – жена Георгия Прокофьича, Анастасия Ивановна, работала учительницей русского языка и литературы; квартира их петербургская пустовала около четырёх месяцев – всё это время в ней шёл ремонт, и Авьяловы жили у родственников в Каппелевке; сразу же по окончании ремонта семейство тронулось в северную столицу России, дав тем приют и Афанасию Тимофеевичу.
Надобно сказать, более всего привлекла внимание Неврина библиотека поручика; особое место в ней занимали книги Достоевского, Бердяева, Ильина, Булгакова, Куприна, Солженицына, сочинения Тихомирова и Сапрыкина; поэтическим же прихотям Георгия Прокофьича посвящён был небольшой шкафчик, уставленный сплошь томами и томиками стихов Есенина, Пастернака, Ахматовой, Цветаевой, Тютчева, Фета; были даже несколько книжек Иосифа Бродского. «Батюшки, - подумал Неврин, - неужто он всё это прочёл?». Однажды он задал этот вопрос самому Авьялову, на что тот ответил, скромно потупясь:
- Ну-с, было дело, читал-с… С нас на службе строго спрашивают за умственное, понимаете, развитие, - строго присовокупил он, - на высокие чины без знания русской классики и теории монархизма не берут-с. А мне с этим, видите ли, легко; жена, Настасьюшка моя, к чтению меня приучила, теперь не оторвёшь от книжки-то! – весело добавил поручик.
После этих слов Неврин вдруг ощутил сильное желание ознакомиться с вышеперечисленными авторами, тем более, как он понял, на хорошее место его без знания литературы, философии и политологии не возьмут; теперь ежедневно он отводил чтению многие и многие часы, пока поручик искал ему работу (Неврин хотел сам было заняться поисками, однако Авьялов замахал руками и сказал, что лучше будет, ежели Афанасий Тимофеевич займётся основательно подготовкой к службе, то бишь чтением; а ему, поручику, будет приятно похлопотать для друга).
Вскоре Неврину было найдено место в одной крупной компании, занимавшейся строительством железных дорог и прочих путей сообщения; он устроился туда бухгалтером и чувствовал себя даже в новом для себя мире как рыба в воде; быстро завоевал любовь и уважение коллег; съехал с квартиры поручика на новое жильё, предоставленное ему работодателями (теперь служащим, не имевшим, места жительства, начальство выделяло жилище до тех пор, пока у них не будет капитала для покупки собственного). Одновременно с этим в газетах Петербурга появилась статья о нём, как о человеке, впервые преодолевшем временные рамки и совершившим путешествие между двумя эпохами. Многие ставили под сомнение сей факт, несмотря на многие подтверждения его; в любом случае, Неврин вызвал бурный всплеск в научном сообществе и в одночасье стал знаменитостью.
Неврин очень сдружился с семейством поручика, и, в частности, с самим поручиком и его старшим сыном, Александром Георгиевичем Авьяловым, учившемся здесь, в пансионе; он был крепким, здоровым юношей, отличником, после учёбы надеялся поступить на государственную службу. Ввиду того, что новая квартира Неврина была совсем недалеко от авьяловской, они часто его навещали. Особенно привязался к Афанасию Тимофеевичу Александр, любивший поговорить с гостем из прошлого о политике, истории, литературе; ему импонировало то, что на всё у Неврина был свой взгляд, и он мог доказать его истинность в интересной и жаркой дискуссии.
В один из таких дней, 15 сентября 2030 года, когда Афанасий Тимофеевич почувствовал себя дурно и не вышел на службу, Александр сразу после занятий пришёл в гости к своему старшему другу. Увидев, что тот сидит в кресле с пледом, укрывавшим колени, бледный и утомлённый, юный Авьялов вскрикнул и тут же поинтересовался здоровьем Неврина, спросил: не вызвать ли ему врача?
- Ну что вы, Саша, что вы! – слабо улыбнувшись, промолвил Неврин. – Мне просто стало сегодня нехорошо; знаете, у меня бывают такие дни, когда вдруг невероятно тянет к этому креслу; хочется укрыться пледом, взять в руки книгу и утонуть в великих и бессмертных мыслях великих и бессмертных людей… А того лучше – просто закрыть глаза и подумать о жизни, о её смысле, о таких приятных вещах, как любовь, в конце концов. Я такие дни называю «меланхолическими», или «философскими»; ей-Богу, во мне тогда просыпается Ницше! – рассмеялся Афанасий Тимофеевич, и щёки его немного порозовели. – Но расскажите же, Александр Георгиевич: что у вас сегодня было в пансионе? Что вы проходите? Современная ваша система обучения представляется мне совершенно изумительной.
Александр Георгиевич снял рюкзак, придвинул к креслу Неврина стул и сел на него.
- Занятия прошли очень хорошо. По литературе мы начали Александра Солженицына…
- Что именно? – живо отозвался Неврин.
- «Раковый корпус», - ответствовал Александр, и Неврину тотчас же пришла на память цитата из «Ракового корпуса», которую он даже выписал в специальный блокнот, так она ему понравилась чрезвычайно: «Правда, жизнь эта не  обещала ему  ничего  того, что называли хорошим  и о чем  колотились люди этого большого  города: ни квартиры, ни имущества, ни общественного  успеха, ни денег, но -- другие  самосущие  радости, которых он не разучился  ценить: право переступать по  земле,  не ожидая команды; право побыть одному;  право смотреть на звезды, не заслепленные фонарями зоны; право тушить на ночь свет и спать  в темноте; право бросать письма в почтовый  ящик;  право отдыхать в воскресенье; право купаться в реке. Да много, много еще было таких прав.»
Далее Авьялов протянул Неврину учебник политологии; Афанасий Тимофеевич открыл его и на первой же странице увидел следующие строки: «Россия — не человеческая пыль и не хаос. Она есть прежде всего великий народ, не промотавший своих сил и не отчаявшийся в своем призвании. Этот народ изголодался по свободному порядку, по мирному труду, по собственности и по национальной культуре. Не хороните же его преждевременно! Придет исторический час, он восстанет из мнимого гроба и потребует назад свои права!» - Иван Александрович Ильин.
- Однако превосходно! – воскликнул Неврин. – В то время, когда учился я, многие учебные пособия всё ещё изобиловали высказываниями Ленина и Сталина; я даже помню несколько таких сталинских «перлов». К примеру (это из работы Сталина «О Ленине»): «Логика в речах Ленина — это какие-то всесильные шупальцы, которые охватывают тебя со всех сторон клещами». Как вам это нравится, Саша: щупальца, охватывающие клещами? – расхохотался Афанасий Тимофеевич. – Или тоже было нечто, по сути своей напоминающее следующее: «Пролетариат победит в классовой борьбе буржуазию, потому что он победит!». Ха-ха-ха! А ещё…
Поток воспоминаний прервал звонок в дверь квартиры; Александр тотчас же рванулся открывать.
На пороге показался молодой человек лет двадцати пяти, с красивым умным лицом, чистым высоким лбом и вьющимися русыми волосами. Он легко поклонился Александру Георгиевичу, осклабился и, увидав Афанасия Тимофеевича, звонко выкрикнул:
- Афанасий Тимофеевич Неврин, я полагаю?
- Да, - кивнул с полуулыбкой Неврин, - чем могу служить, милостивый государь?
- Ах, Боже мой, к чему сей формализм! – шутливо сказал визитёр. – Я пришёл просто познакомиться с вами; знаете, вы ведь знаменитость номер один в Петербурге; культурная столица только и гудит о вашем путешествии… из прошлого в настоящее! – и он залился приятным чистым смехом.
- С кем имею честь?.. – продолжая улыбаться, спросил Неврин.
- Граф Михаил Владимирович Елецкий, потомственный дворянин! - отрекомендовался пришедший. – Вам наверняка знакомо моё имя?
- Да, безусловно, приходилось встречать… - промямлил Неврин, решительно ничего о Елецких не слышавший; он знал лишь одного Елецкого – персонажа пьесы Тургенева «Нахлебник».
- Уверен, что это так. Но… позвольте, я присяду?..
- Конечно, конечно! – всполошился Неврин. – Возьмите там стул…
- Благодарю вас, - сказал Елецкий, ставя стул по другую сторону от кресла, напротив стула Александра; тот тоже уже сел на своё место. – Задам вопрос, наверное, мучивший меня все эти дни, с тех пор, как я прочёл статью о вас: вы действительно совершили путешествие во времени?
- Если я отвечу утвердительно (а я отвечу вам утвердительно), то вы мне не поверите, не так ли? – хохотнул Неврин.
- Помилосердуйте!
- Что ж, в таком случае – да, вы абсолютно правы, я совершил, с позволенья сказать, вояж из 2014 года в 2030; произошло это в результате аварии, которую я инициировал, будучи за рулём в очень нетрезвом состоянии, за что мне до сих пор очень стыдно, честно вам сказать…
- Ладно уж, не казнитесь! – прервал Елецкий. – Грех известный; за многими водится, не редкость в наше время. Знали бы вы, сколько батюшка мой, Владимир Мстиславович, едва не расшибался на машине, изрядно пред тем «подзаправившись»! И – жив старик; и, представьте, спортом занимается – по корту теннисному скачет, бильярды пинает, по фитнес-клубам шляется; да ещё никогда и не преминет рюмочку выхлебать… - было видно, что Михаил Владимирович говорит о своём отце с пренебрежением, даже будто с презрением.
- Что ж в этом плохого? – несколько удивлённо вопросил Неврин.
- Плохого? Разве я сказал, что это плохо? – в свою очередь поразился молодой граф.
- Ну да… то есть, мне было показалось, - торопливо произнёс Афанасий Тимофеевич, - что вы говорите о родителе своём с долей… презрения.
- О, нет, - рассмеялся Елецкий. – Точнее: мне противен не столько папаша, сколько образ жизни нынешнего дворянства и вообще всё то, что сейчас происходит в России. Блажь, утопия! Строится государство, канувшее в небытие уже сто с лишком лет назад. Но зачем? Разве это прогрессивно? Это же шаг назад, не правда ли?
- Возможно, вы правы, - уклончиво ответил Неврин; он увидел, как вспыхнул Александр (мальчик был страстным монархистом), и сделал ему глазами знак успокоиться. – Однако я бы не был так категоричен и резок; это утопическое государство вернуло вам титул, положение, состояние! Ведь, если я не ошибаюсь, ваше имение, как и сотни других, было реквизировано большевиками?
- Именно так, - утвердительно мотнул головой граф, закидывая ногу на ногу. – Наша семья вообще была в эмиграции до 2026 года; тогда начали огульно реабилитироваться репрессированные коммунистами дворянские семьи, а имущество им начали возвращать с таким же размахом, с каким отнимали в 1918 году; вот нам имение наше родовое, Ельцово-Порядницево, вернули, здесь недалеко, под самым Питером; мы жили в Италии, когда до папаши дошла весть о сем указе Царя; это было нечто! Он на радостях заказал в местном ресторане «для привилегированных» несколько сотен (несколько сотен! я уж не помню, две или три, но – несколько сотен!!!) бутылок самого дорогого шампанского, приказал все их откупорить и вылил в море! Вы представляете себе это?! Сотни литров лучшего французского шампанского – в море! Самодур, больше нет слов!.. Заведение было практически разорено, опозорено – на это шампанское был огромный спрос, а выходка разбушевавшегося русского эмигранта не делала им чести… Впрочем, отец покрыл их расходы. Но это – к слову о вашем замечании, о пьянстве.
- Экстравагантно! – расхохотался Неврин.
- Ещё б не экстравагантно! – улыбнулся и Елецкий. – И подумайте: такова большая часть нашего дворянства! Излишняя впечатлительность, распущенность вдобавок, жизнь на широкую ногу, фанатичная любовь к роскоши, фанфаронство… Не противно ли, сами посудите? А что хорошего они сделали для современного общества? Только и могу сказать – нахлебники и оводы!..
- Я, пожалуй, пойду, Афанасий Тимофеич, - довольно резко промолвил Александр, встал, одел рюкзак и пожал Неврину руку; затем довольно холодно кивнул Елецкому и вышел прочь из квартиры; Неврин видел, что мальчик буквально трясётся от гнева.
- Разве так все плохи они, как вы говорите? – мягко запротестовал Неврин, продолжая прерванный разговор. – А меценатство? А благотворительность? А общественная и политическая деятельность?
- Помилуйте, я не отрицаю подобного; но тем занимаются – единицы; большинство же буквально прожигают своё состояние, - возразил Елецкий, - а вы представьте, как бы эти капиталы подействовали, будь они употреблены на производство, на благо рабочих!
- Однако я засиделся у вас, мой друг, - обворожительно улыбнулся молодой граф и встал. – Я вам оставлю свой телефон, вы звоните, если что, пойдёт?
- Хорошо, - ответил Неврин.
Граф быстро написал свой номер, пожал на прощание руку Неврину и вышел из квартиры; уже стоя на пороге, он снова осклабился, и что-то недоброе показалось в той улыбке Неврину; да и самое выражение глаз гостя было зловещее, мрачное; но, в целом, молодой человек вызвал у него симпатию.
IV
С тех пор сношения их стали регулярными; Елецкий всё чаще начал заезжать к Неврину в гости, оставался у него обедать и ужинать. Афанасий Тимофеевич познакомил его с семьёй поручика; тем он тоже показался прекрасным молодым человеком, только Александр относился к нему враждебно; Неврин понимал его чувства, но предпочёл списать их на юношеский максимализм… Неврин же нашёл в графе Елецком интересного и приятного собеседника, умевшего и рассмешить, и приковать к своему рассказу нешуточное внимание, заставить слушателя сочувствовать и негодовать вместе с ним; словом, он был прирождённым оратором.
Однако всё чаще Елецкий говорил с Афанасием Тимофеевичем о «рудиментарности» монархического строя, выражал своё недовольство им.
- Поймите вы, Афанасий Тимофеич, - с жаром объяснял Елецкий во время одного из таких диспутов, - монархия целиком и полностью изжила себя! Чиновники наши большей частию занимают не настоящие должности, а синекуры; притом ещё и проворовываются частенько. Преступность уменьшилась в два раза, – но всё ещё орудуют на улицах маньяки и грабители! И…
- Но в чём, в чём вы видите будущее России?! – возопил Неврин.
- В демократическом строе! – уверенно воскликнул граф. – А ещё лучше – смещать политику правительства влево…
- Уж не хотите ли вы сказать, Михаил Владимирович, - вставил Неврин, - что правительство наше должно сделаться социалистическим? Или, того пуще - коммунистическим?!..
- А если б и говорил! – задорно отвечал Елецкий, повернувшись в креслах. – Если б и говорил! Что ж плохого в коммунизме? Разве он не сможет скоординировать нашу экономическую и социальную политику так, чтобы принести максимальную выгоду и государству, и народу? Раньше интересы державы и широких масс постоянно шли вразрез друг с другом, но ежели коммунизм…
- Коммунизм-анархизм-социализм – слышать не могу! – чуть не взревел Афанасий Тимофеевич. – Вы разве забыли, сколько горестей причинили многострадальной нашей России коммунисты в 20 веке?
- Но ведь каких результатов они добились! Сделали Россию величайшей державой на всём земном шаре! – парировал Елецкий. – Какой механизм создали! Бессмертные идеи!..
- Однако ж, - свирепея, говорил Неврин, - хорош механизм, что рассыпался спустя сорок лет после смерти главного палача – Сталина! Да и какой ценой – ах, Господи ты Боже мой, какие жертвы!..
- Во имя прогресса, попрошу вас запомнить это, во имя развития индустрии! - грозил пальцем Елецкий; он даже привстал с сиденья в возбуждении. – Разве нет?
- Ах, оставьте! – в раздражении воскликнул Афанасий Тимофеевич. – Полно вам о коммунизме толковать; изволите лучше откушать со мной чашечку чая, а?
- С удовольствием!
* * *
- Афанасий Тимофеич! У меня к вам есть очень интересное предложение, - загадочно проговорил Елецкий, отхлебнув из кружки замечательного цейлонского чаю, только купленного вчера Невриным.
- Говорите же, - кивнул разомлевший Неврин, откинувшийся на спинку стула и с блаженством попивавший превосходный чай.
- Понимаете ли, Афанасий Тимофеич, - начал молодой граф; голос его сделался необычайно елейным и сладким, что очень не понравилось Неврину, - мы с вами знакомы уже довольно коротко, и я, признаться, нашёл в вас прекрасного и благородного друга, собеседника и гостеприимного хозяина; я вижу, что вам стоит открыться.
- Что такое? – недоумевая, спросил Неврин; сердцем он почувствовал недоброе.
- Знаете ли вы, например, что уже три года как существует антиправительственная коммунистическая организация «Второе пришествие коммунизма», или «ВПК»?
- Что-о-о?! – вскричал Неврин, чуть не пролив чай.
- Да, именно так, - подтвердил Елецкий; было видно, что он лишь старается держать себя невозмутимым – внутри у него всё содрогалось; он знал, чем ему грозило признание. – Именно так, и я имею честь вам доложить, что состою в ней и отвечаю за агитацию, подготовку и вербовку новых кадров.
- Как вы вообще посмели произносить подобные слова в моём доме?! – заорал Неврин.
- Успокойтесь, пожалуйста, - примирительным тоном произнёс Елецкий. - Выслушайте же: у меня к вам есть очень выгодное предложение, от которого вы вряд ли откажетесь. Понимаете, через неделю в Екатеринодаре пройдёт торжественное открытие памятника генералу Корнилову; на открытии будет присутствовать сам Вениамин Евгеньевич Петров-Аркадьев, премьер-министр Российской Империи; задача наша, как вы уже, думаю, поняли, состоит в убийстве его. Сделать это нужно, так сказать, с шиком, когда он будет произносить речь. Один заложит бомбу прямо под его трибуной, за несколько часов до открытия монумента и прибытия премьера; другой, во время самого выступления, сделает знак рукой (скажем, махнёт красным платком или красной шляпой), а третий, тоже в толпе, незаметно активирует микродетонатор. Результат, думаю, понятный…
В глазах Неврина проблеснуло что-то неуловимое, лукавое и он многозначительно взглянул на правую руку Елецкого; он понял, что тот держал наготове пистолет.
- Знаете, Михаил Владимирович, - протянул Неврин, - я подумаю над вашим предложением и сообщу решение своё завтра. Договорились?.. Что ж, а теперь: ещё чаю?
- С превеликой радостью! – рассмеялся Елецкий.
V
Теплое осеннее петербуржское утро, бабье лето, ещё свежо дыхание лета... У Георгия Авьялова был выходной, и он хотел провести его в кругу семьи. И вдруг - звонок в дверь. Авьялов на пороге увидел Неврина.
- День добрый, Афанисий Тимофеевич! Вы в гости пожаловали?
- Дело у меня, Георгий Прокофьевич. Говорил с Елецким...
- Мне он нравится, правда к левачеству склоняется, а так - неплохой паренек. - оборвал Неврина Авьялов.
Неврин сказал:
- Да и я так думал. Но он мне рассказал, что он хочет убить премьер-министра.
Авьялов изменился в лице. 
- Пройдемте, Афанасий Тимофеевич, к столу, чаю выпьем, а вы мне и расскажете. –
- Ну и как же он убить хочет - спросил Авьялов за чашкой чая - Приличный мужчина. Не почудилось ли Вам?
- Да нет же. Он член левой антимонархической организации, возможно и коммунист. Они готовят теракт в Екатеринодаре.
- На премьера охотятся! - не верил своим ушам поручик.
- ДА!! Надо что-то делать.
Поручик встал и стукнул по столу:
- Вот до чего левачество доводит!! Подождите пять минут, друг мой, и мы едем ко мне на работу!
* * *
На работе поручик сразу пошел к начальству. По совместительству это был его хороший друг, полковник Донской.
- Александр Васильевич, - бойко обратился Авьялов к Донскому. - Тут теракт готовят, говорят.
 Донской одел очки и сел.
- Какой теракт?! Когда?! Где?!
- Да вот друг мой, господин Неврин, Афанасий Тимофеевич, говорит.
- Так это Вы, господин Неврин? О Вас весь Петербург уже два месяца жужжит. Вы просто звезда номер один со своим путешествием здесь… Ну ладно, к делу. Составим протокол.
 Спустя час, Неврин сидел в машине поручика.
- Вы поняли план, друг мой? - спрашивал Авьялов. А план был таким: Неврин должен был расспросить Елецкого об этой организации и стать ее членом. Сам Елецкий, само собой будет думать, что вербует Неврина, а окажется... Но надо было успеть в срок, ведь до теракта оставалась неделя.
По приезде домой Неврин позвонил Елецкому.
- Мой друг, когда мы сможем увидеться? Вы утром завтра не подойдете? - по-дружески спросил Елецкого Неврин.
На следующий день Елецкий зашел к Неврину, который встречал гостя очень радушно.
- Здравствуйте, Михаил Владимирович! Пройдемте-ка к столу.
Елецкий был немного удивлен таким приемом, так как Неврин показался ему взбешённым в последнюю их встречу. "
- А по какому вопросу вы меня позвали, Афанасий Тимофеич? 
- Дело есть, друг мой. Я в Вашу организацию хотел бы вступить.
У Елецкого округлились глаза.
- Правда? Неужели вы поменяли взгляды? Поздравляю!
- Да, мой друг, хочу теперь за дело Ленина бороться. Изменил точку зрения!
- Это прекрасно! У нас послезавтра заседание, приходите, я Вас представлю!
- Обязательно приду, - пообещал ему Неврин.
За столом Елецкий вел себя очень весело, шутил, и даже спел пару романсов Глинки – «Ночной смотр» и «Я здесь, Инезилья»; у него оказался превосходный и гибкий голос, который он мог подстроить и под мрачное и вместе с тем торжественное настроение «Ночного смотра», и под романтическое и пылкое расположение «Инезильи»… И в голову ему не могло прийти такое развитие событий, которое ожидалось послезавтра...
* * *
Вечером Неврин зашел к поручику и рассказал о случившемся. "
- Я и знал, что он поверит? - спокойно ответил Авьялов - еще очень наивный и инфантильный этот Елецкий. Ну что ж, друг мой, идите послезавтра на сходку этих бандитов.
- Конечно, пойду.
Весь следующий день он провел в небольшой тревоге.
- А вдруг план сорвется? - думал Неврин. Но, несмотря на неуверенность, на следующий день он пошел в "штаб". Сзади ехала машина поручика, в которой сидели он и полковник Донской, а также несколько полицейских.
Тем временем Неврин вошел в "штаб".
- Здравствуйте, товарищи! - прозвучал голос главаря. Началось заседание...
- Итак, товарищи! Как вы видите, в нашем полку прибыло; позвольте вам представить нового борца за светлое будущее коммунизма – Афанасия Тимофеевича Неврина! – раздались аплодисменты, и некоторое время вождь молчал. После того, как овации стихли, он продолжили: - Но к делу же! Вы знаете, дорогие товарищи, что на днях состоится открытие памятника представителю белого офицерья – Корнилова… -  и пламенную речь главаря перебил крик: "Все на пол!!". Начала вбегать полиция, но большинство коммунистов знало потайной ход и скрылось. Все забыли о своем "друге" Елецком.
И как не кричал юноша: "Товарищи! Помогите! По гроб жизни буду обязан вам!! Не бросайте меня!", его  никто не слышал. Все разбежались, а Елецкого взяла полиция.
- Везите-ка его в следственный изолятор номер один, - скомандовал полковник Донской. – Будешь знать, как с такими вещами-то играть!..

VI
Камера номер 4 петербуржского следственного изолятора номер 1...
"Зачем я шел на такое? Кто меня, дурака, заставлял? Как я на пропаганду повелся?" - такие мысли обуревали Елецкого в тот день, 25 августа 2031 года. Елецкому досталась одиночная камера, серая, угрюмая, пахнущая дурно, гнетущая его волю и сознание. Он знал, что за попытку покушения ему светит приличный срок, а может, и смертная казнь. Там, лежа на нарах, он вспоминал облаву, как его бывшие соратники-большевики выскакивали из "штаба" и разбегались. Елецкий не успел выйти, и был пойман полицией. «Предатели! Сволочи!» - так говорил Елецкий о своих (когда-то) лучших друзьях. С ужасом представлял он, как поведут его на эшафот, как накинут ему на шею петлю, и с каким страхом и стыдом он последний раз взглянет не Петербург… И вдруг к нему пришла мысль: «А зачем? Зачем премьер-министра хотел убить? За что? Монархическая партия превратила Россию в богатую, самую развитую в мире страну, а я так?..». В библиотеке Елецкому разрешили взять одну книгу. Он взял «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Листая страницы, он думал: «И за эдакую гнилую идею я стоял? за убийц?! за антихристов?». Всю ночь он читал эту книгу, изменившую его мировоззрение, и мучился от подобных мыслей. На следующий день, к вечеру, зашел охранник.
- На выход с вещами! Вы освобождены по ходатайству Неврина А.Т. и ввиду предстоящей амнистии.
- А что за день такой?
- День рождения Петра Врангеля, белого вождя. Ну ладно, заговорился я. На выход, живее!
На улице его ждали Неврин, Авьялов и Елецкий-старший. Молодой граф бросился к отцу, крепко обнял его, вне себя от радости; затем долго тряс руку Неврина, бормоча практически бессвязные благодарственные слова – так опьянел он от счастья.
- Ну что, горе-большевик, - спросил Елецкого отец, - набунтовался? Головёшка ты незаплатанная…
- Эх-х… - вздохнул сын. – Понял я, чем большевизм честному человеку грозит…
- А я тебе чего говорил? Коммунизм есть зло!
Отец по-дружески потрепал по плечу сына, и они вместе пошли к машине.
ЭПИЛОГ
После этих событий прошло десять лет... Август 2040, Петербург. Граф Елецкий-младший после освобождения вступил в Монпартию, начал работу на благо России-матушки. Елецкий-старший был рад тому, что сын поменял точку зрения и они часто со смехом вспоминали, как по глупости Елецкий-младший вступил в коммунистический кружок и как попал в тюрьму. А ведь все могло хуже обернуться. Но счастье сопутствовало этой семье, Елецкий-младший вскоре после освобождения женился, у него родился сын. У Неврина также все сложилось хорошо. Он вскоре накопил денег на квартиру в столице, и проживал теперь там. Хотя очень часто навещал своих старых друзей - семью поручика. Георгий Авьялов так и работал в полицейском участке, хотя за разгром антицарской организации получил чин полковника. Александр Авьялов давно закончил пансион и работал госслужащим в Петербурге, стремительно делая карьеру.
Зачем мы написали сию повесть? Кто-то скажет: «Да ведь это утопия!». Нет, монархия в России восторжествует, ведь история идет по спирали. Мы окончательно попытались развеять мифы о монархизме, показать большевистскую суть.
И дай Бог, чтобы у России все было так же хорошо, как и у героев сей повести.