Другие и Спартак. Эпилог

                Эпилог

В правду мало кто верит, потому что она фантастичнее самой пылкой фантазии. Большинство людей, по какому-то неведомому закону мироздания, предпочитает перебиваться простенькими враками... Голова Спартака не была предъявлена Сенату, не была выставлена на рострах – факт, совершенно не укладывающийся в обычаи той эпохи, когда удостоверение личности заменяла эта немаловажная часть тела.
Головы Мария-младшего, Сертория, Перперны, а годы спустя самого Красса, Цицерона, Верреса, Помпея, Митридата, Катилины и других крупных участников этой драмы было сначала предложено освидетельствовать специальной сенатской комиссии, а потом они были выставлены на всеобщее обозрение. 
В связи с отсутствием прямых доказательств гибели Спартака поползли толки о том, что произошел сговор между главнокомандующим и главарем бунтовщиков. Надежды на получение триумфа (торжественной церемонии восхваления полководца-победителя) были потеряны, а от малого триумфа, который именовался овацией, Красс отказался, заявив, что война с невольниками или государственными преступниками не заслуживает ни похвал, ни наград, а является долгом свободного человека. Тем самым он ненавязчиво упрекнул Помпея, который добился-таки триумфа в честь победы над Серторием.
Гней Помпей Магн поступил глупо, ибо то был не триумф, а позор, поскольку речь шла о расправе над своими же согражданами. Этой ошибки в перспективе Помпею не простили. Тем не менее оба наши героя стали консулами следующего года и совместными усилиями попытались правду о продолжавшейся более трех лет междоусобной войне заменить пропагандой, иными словами, сделать свою трактовку событий общепризнанной, в чем, видимо, до известной степени преуспели.
И тут пригодился Пантера, который рассказывал каждому встречному, что лично первым ранил предводителя мятежников, а потом того изрубили на мелкие кусочки в общей свалке. Он не только разносил эту весть приватно, но и давал официальные показания созданному на Капитолийском холме комитету по расследованиям «мятежа беглых». И ему верили. Его даже посетила, как ему показалось, мимолетная слава. Пантера получил почетное вознаграждение в виде позолоченного лаврового венка героя.
Он принялся разыскивать художника, чтобы увековечить свой подвиг. Здесь, как всегда, подвернулся Цицерон, который посоветовал Кюруса. Архитектор, как мы помним, получил заказ от Спартака на памятник и успел сделать кое-какие наброски.
Однако вскоре политическая ситуация изменилась, и Пантера стал никому не нужен. Более того, влиятельные лица предложили ему не мелькать и навсегда покинуть столицу. Он переселился в Помпеи, где как мы упоминали, ранее приобрел благоустроенный дом с большим участком. Сто пятьдесят лет спустя во время извержения Везувия дом поглотила лава, что позволило ему сохраниться на века. Во время раскопок у археологов особый интерес вызвала фреска на стене этого дома. Там изображена фигура трубача, дающего сигнал, и нарисованы два всадника. Над головой первого воина написано «Спартак», в его ногу вонзился дротик; над головой второго, одетого в форму центуриона римской армии,– «Феликс из Помпей». Мы помним, что Луций Пантера мечтал присвоить себе прозвище кровавого тирана, вернее даже, получить его официально, но это ему не удалось.
Под росписью обнаружены начальные строки поэмы Лукреция:

Рода Энеева мать, людей и бессмертных услада,
О благая Венера! Под небом скользящих созвездий
Жизнью ты наполняешь все судоносное море
И плодородные земли; тобою все сущие твари
Жить начинают и свет, родившись, солнечный видят.


Что они значат? Культ Венеры как матери всех римлян зародился при Сулле и по его инициативе. И эти строки, возможно, были приятны Пантере, поскольку он считал себя истинным приверженцем и почитателем диктатора. А может, хозяин дома просто хотел сказать, что был знаком с великим поэтом?..
О девушке-рабыне, которая стала госпожой, нам ничего неизвестно. Мог ли быть ее союз с Пантерой прочным – Бог весть…
Имя Пантеры мелькнуло еще раз, когда через несколько лет Катилина попытался восстановить сулланские порядки. Красс хотел было поучаствовать в заговоре и вызвал Пантеру в Рим для зондирования почвы. Но времена слишком изменились. Взвесив все «рrо» и «соntrа», Красс отказался от рискованного предприятия и впоследствии отрицал какую-либо причастность к заговорщикам. Таким образом Пантера лишился последнего шанса остаться на виду и больше в столицу не приезжал.

Вернемся опять назад. В июне семьдесят первого состоялись выборы консулов на следующий, семидесятый год. Ими стали, как упоминалось, Гней Помпеи и Марк Красс. Чувствовалось наступление некоторой стабильности. В банке Публия Валерия на Сандальной улице, расположенной к юго-западу от Форума, оживились аукционы. Пошла с молотка и гостиница Прозерпины. За нее дали полторы цены.
В нижней зале банка, отделанной темно-зеленым малахитом, новым владельцем заведения объявили небезызвестного нам ювелира Петрия. Представителем продавца, как ни странно, оказался управляющий Меммиев на Сицилии Тантал. У фонтана Золотых гусей, спасителей Рима, их окружили прожженные дельцы.
– Как решиться на такое?! – недоумевали они. – Ведь хозяйка в розыске и ее имущество в любой момент может отойти в пользу государства.
– Гостиница – это подарок Марте от Мария Великого, – объяснял уверенным тоном Тантал, поглядывая, сколько накапало в его янтарных водяных часах. – Соответствующие записи есть в архивах Сената и городских преторов. Вряд ли сейчас кто-то попытается посягнуть на распоряжение семикратного консула.
– Прибыли будут высокие, – не сомневался Петрий. – Туда любят заглядывать солидные люди. Цезарь зачастил играть в кости...

В летнюю ночь в полукруглой нише, ступеньками спускавшейся в сад, Цицерон диктовал письмо. Стрекотали цикады, доносилось заунывное пение колдунов и ведьм с заброшенного Эсквилинского кладбища. Тирон пером и чернилами быстро набрасывал стенографические знаки на папирус. Потом готовый, отредактированный текст он должен был полностью занести металлической палочкой-стилем в грамматидий. Это были покрытые воском деревянные таблички наподобие обложки книги. Они перевязывались шнурком и скреплялись именной печатью.

«Марк Туллий, сын Марка, Цицерон шлет привет в Афины Титу, сыну Тита, Помпонию.
Вместе с письмом направляю к тебе Гая Меммия Гемелла, несправедливо обвиненного в убийстве и пережившего ужасы войны, о которой ты предполагал и которую так разумно встретил в ином месте. У доброго малого есть деньги. Поэтому с твоими связями в Ареопаге и на Агоре ты легко ему сможешь подыскать жилье и участок земли, за что я буду тебе премного благодарен.
Его сопровождает известный тебе поэт Лукреций. Думаю, на родине философии и словесности он сможет в самых благоприятных условиях завершить свой поэтический труд о природе вещей. Хотя по свойствам своего ума я не люблю Эпикура, чье учение вдохновило нашего автора, но уверен, поэма получится очень занятной. Он читал в Риме отрывки из этой работы, и они имели неизменный успех, особенно среди молодежи. Не сомневаюсь, публикация гарантирует тебе немалые дивиденды. В предисловии не забудь сослаться на то, что и я сам приложил руку к сочинению Лукреция в качестве редактора.
Упомянутый Меммий, несмотря на молодость, принимал заметное участие в таинственных событиях последних трех-четырех лет. Если тебе удастся его разговорить, узнаешь подробнее. Надо подыскать ему хороших учителей, особенно риторов, для мировоззренческой подготовки молодого человека к политической карьере, которую ему поздновато начинать, но необходимо. Дело в том, что его отец сказочно богат и имеет прямое отношение к олигархам.
Теперь о столичных новостях. На меня обиделся Лысый. Я, не подумав, сказал ему правду, что главную роль в том деле играл не он, а Помпей. Дабы задобрить Красса, стал заниматься с его сыном историей и греческим. Мальчик привязался ко мне.
То, о чем я просил тебя и что, по-твоему, подойдет для моей Тускульской усадьбы, к строительству которой я только что приступил, постарайся приобрести, не обременяя себя чрезмерными заботами. Надеюсь достроить быстро и отдохнуть, хотя бы временно, от трудов и тягот. (Жердеобразный Кюрус, которому я поручил всем этим заниматься, спланировал такие узкие окна, будто нас собирается атаковать центурия лучников).
Я решил не утомлять себя постройкой нового дома в Городе, которая в нынешних условиях требует непосильных затрат. Подвернулась выгодная сделка. И я, наверное, вскоре приобрету приличную виллу на Палатине, принадлежавшую некогда трибуну Ливию Друзу. Подумай, как собрать библиотеку для моего нового жилища. От твоего изысканного вкуса всецело зависит мой приятный досуг, на который я все еще надеюсь.
Крошка Туллия очаровательна и чувствует себя прекрасно. А вот Теренция по-прежнему страдает сильными болями в суставах. К тебе, твоей сестре и матери она очень расположена и передает наилучшие пожелания.
Береги здоровье и не забывай о моем».

Марк Туллий оставил Тирона переписывать набело, а сам со светильником спустился в ночной сад. Ему вспомнилась загородная белокаменная усадьба Помпония в местечке Кефизия на Кекропской равнине. Луговые маки, жужжание пчел, тенистые платановые рощи и хрустальные ручьи. О тихая благословенная Греция! Бежать, бежать из Рима, сбросив с шеи петлю, имя которой «карьера». Предаться неторопливым и спокойным думам о смысле бытия!..
На глаза навернулись слезы... Но затем Цицерон вдруг размечтался о том, какая приятная жизнь ожидает его в престижном районе Палатина…

Зябкой осенью Меммий и Лукреций отправились в благословенную Элладу. Поэт находился в состоянии духовного упадка, которое все чаще посещало его. Однако свою величайшую поэму он все-таки завершил.

Весной следующего года, как только открылось судоходство, Мария с Никандром отправились на Крит. Все это время их опекал Сизиф, который помог им посетить Метапонт, а в нем – святилище Пифагора и получить причитающуюся сумму. О судьбе остальных денег служитель, отвечающий за вклады, говорить отказался.
Мария распрощалась в Ретимне с Никандром, который обещал навещать ее и который предстал затем пред очами деда Спевсиппа настоящим героем – не мальчиком, но мужем.

Коротко остриженная, с тяжким грузом на сердце, Мария появилась в таверне «У Пенелопы». Ей пришлось сказать Филагрию, что она была в плену у пиратов (Никандр поклялся не раскрывать их общую тайну, и это было дальновидно). Супруг охотно поверил и искренне радовался возвращению жены, хотя понимал даже своим простоватым умом, что пребывание у корсаров не проходит бесследно.
Она по-прежнему стала ходить на рынок, но покупки теперь ее мало волновали. Марию не покидала задумчивость, она ожидала чуда.

Шли годы. Крит подчинился власти римлян. У богатых людей начались хлопоты по получению римского гражданства. Мария подурнела. Две глубокие складки выше переносицы портили ее лицо.
Как-то она пришла к дяде Терцию, который все так же, как и раньше, жил анахоретом и позвала его на Виллу Приведений. Старик, будто время его не касалось, приодевшись, спустился из своего дома на высоких столбах и взялся сопровождать любимую племянницу. С момента той памятной ночи, проведенной со Спартаком, минуло более десяти лет.
Все заклятья, которые охраняли поместье, были разрушены, ибо сам владелец Митридат Евпатор уже покончил с собой, приказав рабу убить себя, а его царство рассыпалось.
Они обнаружили полное запустение – участок зарос сорняками, скульптуры представляли собой изувеченных уродов, в особняке пахло плесенью и сыростью.
С трудом она добралась по разбитым ступеням до той спальни – теперь грязной, замусоренной, со шторами паутины по углам. Мария встала на пороге и горько расплакалась. Шел мелкий зимний дождь и дул порывистый ветер с моря... 
Она продолжала ждать его. Надежда то угасала, то возвращалась вновь…

                Осенние листья сосчитаны все –
                не потерян никто, даже я!
                Чего нам бояться ветров-непосед
                и задиры, зануды дождя?

Больше, любезный читатель, мне нечего рассказать. Храни тебя Господь!
                1988 - 2014